Внимание!
Тема: Четвертое измерение
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: jetta-e, при участии edo_edu и BlackRaspberry
Краткое содержание: Чтобы доказать свою невиновность, иногда приходится идти на экстренные меры... Старая история о дружбе и профессиональной зависти, на этот раз про магов.
читать дальше
Наверное, я бы не так расстроился, когда молва обвинила меня в убийстве Карла Романьо, — с кем не бывает в конце концов — если бы не был готов отдать за него жизнь.
Нужно быть последним хамом, невежей и недальновидным идиотом, чтобы пожелать смерти тому, без кого половина твоих опытов в области актуализации древнеирландских эльфийских печатей заглохнет сама собой. Нет справедливости ни на земле, ни в небесах, если кто-то вздумает поддерживать подобную клевету!
Примерно это я и выговаривал, не в силах владеть собой, высокому консилиуму в составе наших с Карлом жен... то есть, прошу прощения, моей жены, фрау Терезы фон Геллерт, и жены Карла, баронессы Романьо, чье имя никто из нас произнести не мог. Мы ласково называли ее Хугга.
— Дорогой, оставьте вашу экспрессию, — со свойственной ей практичностью сказала моя супруга. — Вы говорили с Арнольдом?
— Ах, говорил! — вскричал я и нечаянно сбил рукавом парадного камзола голубую фарфоровую вазу с ирисами. Ваза упала, разлетелась на осколки, что дало мне повод отрешенно подумать о бренности человеческой жизни.
Тереза хладнокровно подобрала юбки — вылившаяся вода подступила к ним опасно близко — и залезла на оттоманку с ногами.
— Что он сказал? — терпеливо спросила она.
— Пожаловался на погоду, — съязвил я и тут же вспылил. — Разумеется, он сказал, что ничего не может сделать, раз не было официального обвинения! Со слухами бороться, мол, он не умеет... Как будто мы не знаем!
— Вполне возможно, он и впрямь бессилен, — рассудительно произнесла Тереза. — Разве если Хугга выступит с официальным опровержением...
Мы оба посмотрели на Хуггу. Она в вольготной позе — благо, просторное кожаное одеяние это позволяло — развалилась на оттоманке, ничуть не беспокоясь, что ее босые ступни покоятся в луже гниловатой воды, и в целом являла собой образ, максимально далекий от обстановки нашей изящной гостиной.
— Давайте я там... голову отрублю, — предложила супруга Карла, приподняв с персидского ковра небрежно отложенный двуручный меч. Рост и стати вполне позволяли ей таковым орудовать: она была выше даже меня, не говоря уже о своем исчезнувшем господине и повелителе.
В каком из множества миров Древа Карл нашел столь ценный трофей, он даже мне не признался:
"Все равно я там все уничтожил, так что и говорить не о чем, — заметил барон Романьо в приватной беседе, с аппетитом уплетая бутерброд. — Унылое было местечко".
Сама же Хугга разговорчивостью не отличалась и мало что могла поведать о своем происхождении.
— Дорогая, почтенной вдове не пристало рубить головы, — твердо произнесла Тереза, кладя изящную ладонь на бицепс Хугги. — Руку или ногу — еще куда ни шло, но голову?.. Исключено.
Когда Тереза назвала Хуггу вдовой, ее слова пролились мне на сердце, словно ушат холодной воды. Впервые я осознал, что Карл — увлеченный, гениальный, неповторимый Карл Романьо — и в самом деле мертв. Что он не заявится завтра в мой рабочий подвал и не потянет меня наружу, полюбоваться на городской карнавал, мимохожий цыганский табор или особенно удачный закат солнца. Что он никогда больше не обрушит несколько месяцев моих экспериментов, в двух словах предложив новую блестящую трактовку. Что он не обзовет меня снова "унылым экспериментатором мертворожденных идей" и "ретроградом от магической науки" и не зайдет одолжить таблицу эфемерид за третью четверть 1245 г. или коллекцию философских камней из Пенджаба...
— Дорогой, что с вами? — с тревогой в голосе спросила Тереза. — Вам плохо?
Я отнял руку от сердца, отвалился от стенки, в которую словно вмерз, и слабым голосом сказал:
— Нет, ты представляешь, Тереза? Они говорят, что я ему позавидовал... позавидовал! Я! Ему! Да он же на десять лет младше... это, в конце концов, просто... неприлично!
Прямым следствием этого разговора явилось то, что я вечером отправился провожать Хуггу до дома. Предприятие не столь уж бессмысленное: хоть несколько лет назад мы с Карлом поселились в домах по соседству, даже на ста метрах тротуара можно найти убийц и грабителей.
На крыльцо вышел с фонарем Франц, сын Карла от его первой жены.
— Дядя Франц! — воскликнул он с радостью. — Спасибо вам большое, а то я уж боялся...
— Ер-рунда, — заметила Хугга, отстраняя пасынка чуть в сторону и переступая порог. — Всего-то месяц они в больнице провалялись...
— Да, но вышли оттуда инвалидами, — тихо пробормотал мой тезка. — Вы не останетесь на ужин?
Францу недавно исполнилось десять, однако он старался вести себя как настоящий хозяин дома, а также по возможности приглядывать за сводным младшим братом, Алексом. В этом смысле исчезновение Карла почти ничего не изменило: при своей безалаберности он и раньше уделял семейным делам прискорбно мало времени.
— Спасибо, мы только что поужинали, — сказал я. — Франц, дорогой, я хотел бы увидеть кабинет твоего отца. Если это возможно, конечно...
— О чем речь! — воскликнул мальчик. — Мы ничего там не трогали. Только... это не опасно?
— Я уже там был позавчера, — коротко напомнил я. — Да и кому разбираться, как не мне?
С некоторой тревогой я стоял на пороге рабочего подвала Карла — моду на подвалы он перенял, по-видимому, у меня, ибо Фицбергер, его первый учитель, работал, как и все, в башне. Меня пугали не возможные последствия — в конце концов, я уже заходил сюда вместе с судебными следователями, и ни один из нас не исчез — но ужасный, неописуемый бардак. И вонь гнилых апельсинов.
— Мой дорогой мальчик, я разделяю вашу скорбь, но почему же не убрали фрукты? — спросил я.
— Да я как-то... — смутился Франц. Мне стало ясно, что он попросту не горел желанием сюда заходить.
А слугам еще Карл запретил тут появляться: нормальная техника безопасности.
Я собрал все свое мужество и перешагнул безобразную мешанину из обрывков бумаги, пергамента, кусков бинта, заляпанных, по всей видимости, кровью. Обошел по границе большую пентаграмму, нарисованную Карлом в центре пола — не потому, что я боялся исчезнуть, а потому что не хотел случайно стереть линии или знаки или сбить установленные свечи.
С моего прошлого посещения и впрямь ничего не изменилось, только паутины прибавилось. И я по-прежнему не узнавал примерно четверть использованных Карлом символов. Вот это он точно взял из моих древнеирландских изысканий, а вот это откуда?..
У меня закружилась голова, когда я узнал некоторые еще древнеегипетские иероглифы и пару рун. В прошлый раз в волнении они ускользнули от моего внимания. Чего он хотел добиться?..
Посреди пентаграммы, помнится, лежал обсидиановый атам, совершенно магически неактивный на взгляд моего внутреннего ока. Его, несмотря на мои протесты, конфисковал магистрат. Нашелся таки среди них один фанатик своего дело, который поверил показаниям амулетов и не побоялся рискнуть...
Ни малейших следов крови на ноже не оказалось, что еще больше запутывало дело.
Я подошел к столу и окинул взглядом беспорядочное нагромождение тетрадей и просто свитков, исписанных корявым карловым почерком. Их магистрат не конфисковал, уж полных самоубийц туда работать не берут. Эти господа ограничились тем, что магическим образом запретили выносить рукописи из подвала.
Хороший специалист — каковым считает себя ваш покорный слуга — безусловно, мог бы обойти подобный запрет, наложенный городскими чародеями. Но зачем?..
Я смел на пол сломанное перо, куски брабантских кружев и огрызок яблока, поставил на столешницу фонарь и приготовился к бессонной ночи.
— Вам что-нибудь принести? — спросил Франц, который по-прежнему топтался на пороге.
— Полный кофейник, пожалуйста, — вздохнул я. — И чашку.
С утра было особенно трудно оторвать голову от стола: он казался удивительно мягким, а запах подгнивших апельсинов удивительным образом не мешал. Тем не менее я осторожно выбрался из лаборатории, на цыпочках прошел по спящему дому — даже слуги еще не встали — и побрел к себе. То есть побрел бы, если бы не встретил в гостиной Хуггу. Она дремала в кресле, но при моем приближении тотчас проснулась.
— А, привет, — сказала она. — Я тебя караулила.
— Да?
— Как Карл?
— Где-то... — я неопределенно махнул рукой в пространство.
— Но он жив?
— Вот решу уравнение, тогда узнаем, — довольно раздраженно ответил я. Да, понимаю, говорить в таком тоне с несчастной вдовой (особенно хорошо вооруженной) не стоило, но меня извиняет то, что по утра, до завтрака, я особенно неприятен в общении. Карл это прекрасно знал, и когда заявлялся с утра пораньше, неизменно прихватывал с собой бутерброд.
— В дробях не запутайся, — сказала Хугга, широко зевая.
После чего меня выпустили из дома.
Я пробрался к себе, разделся и лег, зная, что еще через пару часов мне вставать и идти в Академию. Тереза недовольно заворчала во сне, отворачиваясь от холодного меня.
Я лежал и думал о том, чего Карл хотел добиться своим чудовищным синтезом. И чего он мог добиться. Он много раз спорил со мной о синергетических эффектах, но спрягать вместе египтян, ирландцев и скандинавов — это... это хуже, чем лебедя, рака и щуку! Это принципиально разные традиции, предназначенные для принципиально разных вещей... Как я ни бился всю ночь, мне не удалось выделить области наложения. И самое странное, я не нашел в бумагах Карла никакого следа.
"Мог бы мне рассказать, — с обидой пробормотал я, натягивая одеяло до подбородка. — В самом деле! Чего ты секретничал? Удивить хотел, что ли? Вот уж удивил, так удивил!.."
Что и говорить, Карл всегда был гением, куда уж нам, простым смертным!
С этой горькой обидой и недоумением я и заснул.
Я несколько проспал, поэтому выходил из дома отнюдь не в лучшем своем камзоле — вишневом, с черным шитьем. Весь мой обширный набор голубых и сиреневых Тереза, оказывается, не спросясь, отправила прачке. Сорочку по этому случаю пришлось тоже выбрать черную и без кружевного жабо, что меня заставляло слегка нервничать: такой вид кое-кто мог бы счесть неподходящим для академического профессора. С другой стороны, с ректором я на короткой ноге, да и по заслугам уже давно не самый младший — не то что в год встречи с Карлом — так что никто мне и слова не скажет... Но ах, ведь это-то и налагает большую ответственность!
Вольно же было Карлу дразнить меня щеголем и педантом — это когда он не меньше любил производить впечатление на дам! Разве что предпочитал нарочитую старомодность: эти его ботфорты...
От нашего дома до Академии недалеко — мы живем в хорошем квартале, — и обычно я иду неспеша, успевая по пути раскланяться со старыми знакомыми. В этот раз я торопился, но все-таки вопли мальчишек-разносчиков газет заставили меня притормозить.
— Тайна десятилетия! Несчастный случай или тайная месть соперника? Кто убил гениального непризнанного мага Карла Романьо? Заместитель декана кафедры Превращений отвергает выдвинутые обвинения! Читайте на второй странице!
Заместитель декана кафедры метаморфоз — это я, ваш покорный слуга. Собственно, меня с тем же успехом можно считать деканом, поскольку Геслау занимается вопросами преимущественно хозяйственными, сваливая на все, что касается учебных планов и конференций...
Но ни с какими обвинениями никто ко мне не обращался! Это я сам, услышав вчера возмутительные слухи, отправился к Альберту Нокку, главе Следственного отдела Магистратуры, который держит в руках половину информационных потоков в городе... "И состоит в приятельских отношением с редактором "Die Zeitung", — с ужасом осознал я. — Да, возможно это была не самая мудрая идея — но ведь даже и Тереза, образец здравомыслия..."
Я выхватил у ближайшего разносчика газету, едва не забыв вознаградить его монетой, распахнул пахнущие типографской краской листы — измазал пальцы, разумеется, что не улучшило мое настроение. Где и прочел статейку возмутительного содержания.
"Нет, — подумал я затем, стоя столбом на тротуаре и вытирая черными манжетами разом взмокший лоб, — как это может быть? Да я вовсе никогда не интриговал против Карла: он сам в свое время устроил это побоище перед ученым советом, за которое его чуть было не арестовали... Это же я вытащил его тогда из тюрьмы — и сколько взяток пришлось дать! Это было так унизительно! А то, что он был "непризнанным"?.. Ну да, его, как правило, ругали на научных конференциях, причем по всей Европе, да и Общество Городских Чародеев отказалось заверить его публикации, хоть мы с фон Вальзе вступились, но другой такой скандальной репутации еще поискать... а Карлу ничего иного и не нужно было! И уж что я задумал извести его — так это вовсе невероятный вздор! Да, давеча на званом обеде Карл говорил о моих "кознях", и многие это слышали, но ведь он же имел в виду историю с розовыми кустами, которые переползали в наш садик — замечу, буквальным образом переползали, потому что Карл в очередной раз намудрил с заклинаниями, и пугали моих девочек... О боги мои! Неужели все это так выглядело?!"
Я еще раз с ужасом пробежал глазами статью. Да, несомненно, в глазах газетчиков все это выглядело именно так, а может быть, еще и похуже.
Я застонал, но стон мой совпал с ударом часов на башне ратуши. Я опаздывал на урок!
Позор! Такого за пятнадцать лет моей преподавательской карьеры со мной ни разу не случалось.
Карл Романьо даже из могилы умудрялся вносить хаос в мою жизнь!
Преподавание всегда настраивало меня на благодушный лад. Видеть юные, восторженные лица студентов, слышать их звенящие голоса...
...По правде говоря, я немного впал в буколистику. Говоря начистоту, большинство так называемой "современной молодежи" — не обременяющие себя излишним размышлением зрители, им недоступна вся красота высокой науки. Но почти на каждом потоке есть один-два человека, ради которых стоит раскрывать тайны мироздания всей остальной потенциальной толпе. А раз в несколько лет — или реже — попадается студент из тех, ради которых стоит строить университеты.
На мою долю подобное везение выпало уже дважды. Правда, в самом начале карьеры присутствие на лекциях вечно храпящего наследника беспутных баронов Романьо счастьем мне отнюдь не казалось.
К сожалению, та группа, в которой я должен был читать сегодня, являла в массе крайне удручающее зрелище. Но все-таки, подходя по опустевшему уже этажу к аудитории, я привычно собрался, чтобы в наиболее доходчивой форме донести до них некоторые ключевые положения векторизации заклятий (стоял август, начало семестра).
Всякий преподаватель знает: обычно студенты с началом лекции успокаиваются не сразу, если только не запугать их. Лично я всегда предпочитаю сделать уступку человеческой природе: кашлянуть, разложить на столе план лекций и один-два старинных свитка, приготовить линейки и транспортиры, может быть, направить кого-нибудь за мелом или за мокрой губкой, если староста не обеспокоился такими вещами заранее...
В этот раз, едва я переступил порог, в зале воцарилась мертвая тишина. Шествуя к столу, я физически ощущал, как пятнадцать ярусов аудитории смотрят на меня сотней пар глаз. На диво внимательных глаз: я считаю себя не худшим преподавателем, но едва ли на уроках мне удавалось настолько завладеть их мыслями!
Лишенный привычной паузы, я слегка занервничал; свитки и бумаги не находили нужного места, я суетился, сделал несколько лишних движений. Аудитория по-прежнему молчала.
Что это? Может быть, они обеспокоены предстоящим коллоквиумом?.. Или?..
Газету я выбросил в урну, но по-прежнему видел каждое слово в той злополучной статье, словно чья-то недобрая рука повесила печатное издание в воздухе перед моими глазами. Боги мои, неужели студенты боятся и презирают меня, считают меня убийцей моего лучшего друга?.. Опасаются оказаться на месте Карла?..
Я собрался с мыслями.
Как бы то ни было, я учитель; я пришел на урок, и у меня есть долг. Если они приняли эту газетенку всерьез, тем лучше: будут слушать как никогда, и у меня, может быть, даже появится шанс что-то до них донести.
Набрав воздух в грудь, я начал лучшую лекцию в своей жизни.
Вдохновенно, но в то же время вкратце и по существу я напомнил основные постулаты Евклида о связи магии и геометрии, помянул в двух словах Аристотеля и его чеканные формулировки, затем обратился к более современным авторам. Рука моя не дрожала, когда я нарисовал на доске привычный "угол" OXYZ.
— Наше пространство ограничено тремя осями координат, — говорил я знакомые слова, — и временной осью. То есть существует всего четыре, как мы называем их, "измерения" — шкал, с которыми мы сверяемся в нашем восприятии реальности. Ограничения, установленные ими, стали нашей силой, ибо магия может распространяться только в рамках подобных умозрительных категорий... — на этом месте в аудитории обычно начиналось бурление, но в этот раз все сидели молча. — Да-да, именно категорий, — продолжал я. — Потому что в сфере магии и "длина", и "ширина", и "высота", и даже "время" являются не более чем идеями различной сложности...
И на этом месте я замер. Потому что мне вспомнился точно такой же день десять лет назад, когда Карл поднял руку — впервые на моих лекциях — и спросил:
"Герр Геллерт... а можно ли выйти за границы этих категорий?"
"Что вы хотите этим сказать?" — не понял я.
"Если это идея, и если она работает не всегда, то что мешает нам выкинуть ее и заменить другой идеей, получше? Например, третий закон Коперника гласит, что нельзя перемещаться во времени, даже сколь угодно близко. А если просто добавить другую координатную ось? Тогда концепция "времени" для мага, вышедшего за его рамки, не будет значить ничего, и он сможет легко скользить по оси времени в любую сторону..."
Я вспомнил это так живо, что даже пошатнулся.
Тогда я пригласил Карла к доске с куском мела, и довольно быстро опроверг его смелые гипотезы — так началась наша дружба. Похоже, до того момента Карл искренне полагал, что преподаватели Академии — во всяком случае, на младших курсах — отнюдь не достигают его уровня.
Но мне ли не знать, как упрям был Романьо! Да, тогда ему не хватало знаний, чтобы доказать свою идею математически или подтвердить ее экспериментом, но все эти годы он учился...
Я схватился рукой за край кафедры. Я понял, чего хотел добиться Карл! Спрягая различные магические традиции, он вычленял не общее в них, а различное! Он пытался изменить одно из измерений — неважно, какое — и выйти за его пределы! Грубо говоря, покинуть это привычное представление, которое нам кажется единственной реальностью.
"Боги мои! — понял я вдруг. — Да ведь если эксперимент удался, он может быть все еще здесь! И мы для него — фигуры на плоскости!"
Воистину, нужно быть настоящим гением, чтобы совершить подобный скачок. Мне не додуматься и за сотню лет... да что там, я не додумался, даже глядя на записи Карла (хотя не мешало бы ему все-таки взять пару уроков чистописания). О, как слеп я был!
— Прошу прощения, — сказал я вслух, облизав пересохшие губы. — Я не могу продолжать урок, у меня есть срочное дело. Попытаюсь возместить материал на последующих занятиях. Все свободны.
Они по-прежнему безмолвно сидели на своих местах.
— Да уходите же к дьяволу! — внезапно заорал я. — То есть, — я тут же спохватился, — прошу прощения, идите... просто идите куда-нибудь...
Тут они все-таки вскочили и повалили прочь так быстро, что лекционный зал опустел менее чем за минуту. Нет, вру, не совсем опустел: на переднем ряду остались две девушки. Я их очень хорошо запомнил: они отличались редкостной красотой, да к тому же отлично сочетались в масти — скромная златовласая Элиза Гаусс и смелая на слова и движения Беата Виниц, щеголявшая копной иссиня черных волос.
— Простите, профессор Геллерт... — тихо сказала фройляйн Гаусс, приближаясь ко мне. — Можно... можно сказать вам кое-что?
— Не надо, Лиз, — фройляйн Виниц, очень бледная, дернула ее за рукав. — Извините, профессор, нам пора...
— Нет-нет! — златовласая красавица стряхнула руку подруги, и подошла вплотную к кафедре. В своем светло-желтом платье, к которому очень шли оранжевые ленты в волосах, она выглядела необыкновенно мило — куда милее, чем ее смелая подруга с модно укороченным по самые лодыжки подолом...
Я отвел глаза, чтобы не смотреть на кожаные башмачки Беаты Виниц — и взгляд мой упал на конверт, который мне протягивала фройляйн Гаусс.
Пришлось срочно подавить раздражение. Подобные моменты очень важны для юных сердец; я уже по опыту знал, что подобные ситуации чреваты скандалами, истериками и прочими неприятностями.
— Моя дорогая фройляйн... — начал я, вздохнув. — Я понимаю ваши чувства, но сейчас не самое...
— Нет-нет, герр Геллерт! — воскликнула она, глядя на меня сияющим взором синих глаз. — Это я понимаю ваши чувства! И я хотела сказать, что я вас всячески поддерживаю! Мне тоже никогда не нравился этот Карл Романьо, этот выскочка, который так несправедливо затирал вас! Честное слово, я и сама бы его убила, и я восхищена вашей смелостью и прямотой!
Сказать, что мир мой пошатнулся, значит, ничего не сказать. Я открыл рот, намереваясь произнести гневную отповедь, воззвать к лучшим чувствам девицы, предостеречь ее от поспешных выводов и излишне модерновых суждений... Но вместо этого мой кулак обрушился на кафедру, да так, что по дереву пошли трещины. И, боюсь, из потолка ударили две-три молнии, изрядно повредив паркетный пол. Вообще-то магия стихий не самая моя сильная сторона, но еще великий Фрэнсис Бэкон писал, что гнев является сильнейшим катализатором любых реакций в магическом поле.
— Чтобы духу вашего здесь не было! — заорал я. К сожалению, голос мой прозвучал подобно раскатам грома в горах; вероятно, его было слышно во всем институте, если не на улице. — Еще хоть раз посмеете хоть намекнуть, что я убил Карла Романьо — смерть ваша будет ужасна!
Элиза Гаусс попятилась. К сожалению, смотрела она на меня с восхищением. Я запоздало вспомнил, что в ситуациях, подобных нынешней, у меня в глазах зажигаются огни, а за спиной вырастают черные крылья — сугубо индивидуальная особенность. Столь романтически настроенную юную особу подобные проявления, увы, могут подвигнуть к совершенно неподходящим выводам...
К счастью, ее подруга, несмотря на эпатажный наряд, оказалась более здравомыслящей. Пискнув, она ухватила Гаусс за локоть и вытащила вон из аудитории.
Тут же черная волна гнева отпустила меня. Я пошатнулся и уселся на приступку, ведущую к кафедре. Мне было дурно, голова шла кругом. Естественные последствия подобных вспышек — это с одной стороны, а с другой... Я понимал, что только что словно бы собственноручно расписался под этими гадкими измышлениями.
Домой я добрался в еще более расстроенных чувствах, совершенно потерянный. Я отменил все лекции на сегодня, сказавшись в деканате больным — там отнеслись с пониманием — и еле удержался, чтобы не добираться какими-нибудь закоулками по окраинам.
Интуиция не подвела: подходя к дому, я обнаружил небольшую толпу (впрочем, люди уже расходились), приставов из магистрата и пятна крови на тротуаре. Общее внимание было направлено на дом Карла.
К сожалению, нервы мои находились в таком состоянии, что я не нашел в себе сил встретиться с трудностями лицом к лицу. Сотворив простенькую иллюзию — и удивившись, как это не пришло мне в голову раньше — я пробрался в собственный дом, будто вор в ночи.
— Дорогая, это я, не пугайтесь! — сказал я Терезе, вышедшей навстречу с большими садовыми ножницами.
— Я почти догадалась, — спокойно сказала моя жена. — Не каждый день к нам в дверь заходит розовый куст.
— Ох, простите, немного напутал, — я торопливо снял иллюзию и пожаловался. — Я несколько не в себе... что за день был сегодня!
— Полагаю, тяжелый, раз вы вернулись так рано, — кивнула Тереза. — Хотя бы из Академии вас не увольняют?
— Нет... А вы полагаете, до этого может дойти?! — я схватился за сердце и присел на пуфик в прихожей.
Тереза сунула ножницы в подставку для зонтов и, подхватив меня под локоть, повела в гостиную. По дороге она послала нашу горничную на кухню за вином, и вскоре я уже сидел на мягких подушках, наслаждаясь моим любимым итальянским.
— Пока вы в таком состоянии, вам нельзя в магистрат, — критически обозревая меня, произнесла супруга.
— В магистрат? — слабо переспросил я. — Это по поводу того, что случилось сегодня в доме Карла? Кстати, что там произошло?
— Разумеется, — кивнула Тереза. — К Хугге явились долговые приставы, а она отреагировала... в привычной ей манере.
— Кто-нибудь убит?
— О, она отрубила одному голову, но поскольку он иногородний, это ничего страшного, — успокоила меня Тереза. — Если вы не против, я с вашей доверенностью улажу это дело.
— Да, конечно, — я кивнул. — Моя дорогая, я, как всегда, полагаюсь на ваше здравомыслие... Кстати, напомните мне пожалуйста, какую сумму составляют долги Карла?
Тереза вела финансовую документацию для обоих наших семейств, и я не мог бы найти более надежного эконома.
— В данном случае это неважно, — пожала плечами Тереза, надевая шляпку и завязывая ленты. — Согласно эдикту курфюрста от 15 мая 1567 года кредиторы не имеют право забирать в счет долга единственное жилье и фамильное достояние при наличие несовершеннолетних сыновей, или, в случае отсутствия таковых, в части большей, чем необходимо для выделения "разумного приданного" незамужним дочерям, не достигших двадцати лет... А в данном случае мы имеем даже двух несовершеннолетних сыновей. Все, что они могут заставить нас сделать — это продать коллекцию старинного оружия, которое Карл собрал по мирам Древа, и некоторое количество драгоценной утвари... Но я думаю, ты всегда можешь навести достаточно качественную иллюзию, чтобы приставы ничего этого не заметили, ведь верно?..
— Да, но эти долговики... — начал я. — Они бы не явились туда, если бы все было так просто...
— Они просто рассчитывали, что смогут выжать что-то с несчастной вдовы, неосведомленной о наших законах! Вы же знаете эту породу. Получили по заслугам, — твердо сказала Тереза и поцеловала меня в щеку. — Все образуется, дорогой. Надо, чтобы кто-то достаточно высокопоставленный призвал магистрат к порядку. И тут ваше имя послужит прекрасно, — с этими словами Тереза забрала из секретера уже порядком потрепанную доверенность по ведению дел на ее имя, оформленную мною где-то через полгода после свадьбы, и скрылась прочь. В прихожей она велела служанкам сделать мне грелку, легкий обед и выполнять каждый мой каприз. "А не так как ты, Ханна, взяла моду последнее время".
Я услышал, как дверь хлопнула за Терезой, и умиленно вздохнул. Хорошая жена — истинное счастье и благословение.
Но все-таки в отличие от Хугги Тереза даже и не подумала, что я еще могу вернуть Карла...
Для меня началась череда крайне тяжелых дней. Взяв себя в руки, я все-таки присутствовал на занятиях в Академии, хотя нельзя поручиться, что мое преподавание в тот период было особенно блестящим. Научную кафедральную работу я и вовсе забросил. Постоянно я слышал за спиною шепотки, и, напрягая все свои способности по чтению мыслей — увы, врожденного таланта к этому искусству у меня не было, а без врожденного таланта грош цена любым тренировкам — я мог разобрать фразы вроде: "И — вы слышали? Он еще посмел носить траур..." "Они всегда были соперниками, с самого первого дня... Конечно, он ему и в подметки не годился..." "...А я всегда различал в нем что-то... демоническое!" "Какое коварство! Еще друга из себя изображал!"
Сложно сказать, что меня ранило больше — сами эти обвинения, или то, что меня называли не годящимся Карлу в подметки — это меня-то, который столькому его научил! Да, я не обладал его способностями, но при всем при этом мы частенько работали вместе. Все было мучительно. Я плохо спал, побледнел, дергался от каждого стука в дверь — еще и потому, что зачастили странные визитеры.
Чаще всего они являлись под покровом ночи, имели склонность к плохой погоде — а выбрать дождливый вечер было совсем несложно, ибо началась осень и зарядили дожди — и игнорировали решетку для обуви вкупе с половиками.
Все такие гости вели себя либо очень скованно, либо, напротив, чересчур уверенно. Все требовали меня "по личному делу". И все в конечном счете предлагали устранить какого-либо мага-конкурента, суля в обмен льготы, милости или просто деньги.
— Откуда все это взялось, ума не приложу?! — возопил я как-то раз, выставив особенно наглого субъекта ударами трости. — Ну ладно, они считают меня злым гением, но почему они решили, будто я принимаю заказы?!
— А почему бы вам и не принять один-два? — рассудительно произнесла Тереза. — Это было бы очень кстати. Если родится мальчик, образование будет обходиться дорого.
Я машинально погладил живот супруги и сказал:
— Дорогая, но не думаете же вы, что я и впрямь убил Карла?
— Конечно, нет! — сказала Тереза. — Но умному человеку сами боги велели извлекать средства из заблуждений дураков... В конце концов, если вы не желаете отвлекаться от преподавания, почему бы не взяться за дело нам с Хуггой? Уверена, я бы сумела распланировать все так, что никто даже не заподозрит ни нас, ни вас. Это ведь совсем не сложно.
Я сглотнул. Тереза почти никогда не шутила. Одно утешение: женщинам в ее положении часто в головы приходят достаточно странные мысли.
— Давайте обсудим это после родов, хорошо, дорогая? — слабо спросил я.
— Как скажете, дорогой, — Тереза послушно склонилась над вязанием.
Я же отправился к Карлу в подвал, где вот уже много дней рассчитывал повторение его эксперимента. Там же в серебряном сосуде на одной из полок отстаивалась вода с добавлением моей крови. На этой воде я собирался сегодня замесить глину и изготовить две человеческие фигурки.
Я ломал голову, как быть с третьей фигуркой, но в итоге Хугге удалось отыскать для меня волосы Карла. Неважно, что можно найти по этому поводу у древних авторов — современной магии извлечение образа подобия из волос представляется одной из самых сложных задач. Пришлось употребить на это все свое искусство, но в итоге проблема была решена.
Меня сбивало с толку то, что в круге — и вообще у Карла в подвале — я не смог обнаружить осколков голема. Но куски засохшей глины я нашел и утешал себя тем, что осколки могли и раствориться в воздухе при успешном переносе.
Также я не совсем понимал назначение атама, однако Карл всегда любил театральные жесты...
Да и у меня попросту не оставалось выбора. Правильно я догадался обо всем или нет, но я должен был вернуть Карла Романьо в мир живых.
Итак, я достал сырой кусок глины и приступил к делу...
На девятый день мы собрались на обед у Хугги. С характерным для нее безразличием она пустила бы хозяйство на самотек, однако Франц — с помощью Терезы — управлял домом вполне достойно. Во всяком случае, повар не ушел к более денежным хозяевам, прислуга не разбежалась, и ужин, которым нас угостили в тот вечер, был не хуже тех, что мне доводилось пробовать при Карле. Даже, подозреваю, лучше: Франц, вероятно, заблаговременно объявил повару, сколько персон будет присутствовать, и не заставлял его импровизировать.
Мы уже отдавали должное десерту, когда в комнату вошел дворецкий и произнес:
— Прошу прощения, баронесса, господа и дамы, явилась некая фройляйн. Она утверждает, что пришла к герру Геллерту.
— Да пусть заходит... — начала было Хугга.
Тереза положила ладонь ей на запястье.
— Моя дорогая, это не вполне вежливо, — мягко произнесла она. — Ведь мы уже заканчиваем. Витольд, скажи, эта фройляйн торопится или она может подождать?
— Ее слова: "буду ждать хоть до утра, лишь бы мне увидеться с герром Геллертом".
Я почувствовал, что у меня начинается мигрень, ибо узнал речевые характеристики.
— Хорошо, — кивнула Тереза, — это означает, что мы точно можем доесть штрудель. Витольд, предложи гостье чаю. Дорогой, вы не положите мне еще кусочек?
— Это Элиза Гаусс... — сказал я сумрачно, пирог у себя на тарелке, который сразу же показался мне словно бы глиняным. — Моя студентка. Она преследует меня скоро уже две недели!
— Неужели нынешние студентки стали настолько... непосредственными? — Тереза посмотрела на Франца и наших дочерей, которые с любопытством внимали. — И подходящая ли это тема...
— Да нет, вы не так поняли! — вскричал я, уронив при этом со стола вилку и нож. — Она вбила себе в голову, что я... словом, что все эти слухи — не только правда, но малая часть правды! И просится ко мне в обучение! Но до сих пор она не рисковала являться ко мне домой... Боги мои, в такой час! — я осознал весь ужас. — Мне ведь теперь придется ее проводить!
Наши дочери, Фани и Хельга, внезапно захихикали, и Тереза бросила на них строгий взгляд.
Затем дамы переглянулись между собой.
— Дорогой, если она действительно за этим, — начала Тереза, — мы можем сами поговорить с ней. Скажем, что вы нездоровы.
— И подвезем ее потом в нашей тарантайке, — предложила Хугга.
— Вам совершенно не обязательно показываться и усугублять экзальтацию этой юной фройляйн, — закончила Тереза.
— Да-да! — благодарно закивал я. — Это было бы очень кстати!
Когда дамы вышли, я счел необходимым сопроводить немой вопрос в глазах Франца и девочек следующими словами:
— Лучшие мужи античности, если вы знали, не считали зазорным робеть перед женщинами, в особенности молодыми и красивыми!
Дети переглянулись. Возможно, Франц что-то припомнил о "лучших мужах античности", потому что он вдруг подозрительно потупил взор в тарелку.
— Должно быть, эта фройляйн не отличается умом, — невинно заметила Хельга. — Мама говорит, что чем женщина глупее, тем умному мужчине с ней тяжелее приходится.
— Ваша мама очень мудра, — сказал я, — только, пожалуйста, не берите с нее пример, пока вы лучше не узнаете свой характер: она практикует очень опасный образ поведения. В том смысле, что он не прощает ошибок.
Мысли мои в этот момент уже были очень далеко, ибо я понял: сегодня или никогда. Хватит решаться, хватить испытывать судьбу. Големы подсохли, что мне еще нужно? Пора поставить точку в этой гнусной и мучительной истории.
В принципе, неважно, за пределы какого измерения ты выходишь: любое станет "четвертым". Но Карл был одержим идеей выйти за пределы времени, и его круг подготовлял все для этого, а также вводил новую координатную ось. К сожалению, я не мог воспользоваться своей соломоновой печатью, даже и точно такой же: этих "воображаемых" новых осей великое множество. Я бы просто попал к моей собственной и ни за что бы не встретился с Карлом. Следовало воспользоваться именно его пентаграммой, хотя и это не давало гарантии на успех...
Я быстро спустился в подвал по лестнице. Проходя на цыпочках через прихожую, услышал как Тереза что-то объясняла, потом — высокий голос Элизы. Звучали ее слова так: "Но ведь убить лучшего друга еще романтичней!"
Я вздрогнул и прибавил скорости. Пусть их, мои собственные чувства; пусть его, мое нежелание смириться со смертью Карла. Побоку расследования того, как эта клевета набрала силу. Но я не могу допустить, чтобы Хельга, Фани и безымянный еще малыш росли с клеймом детей убийцы! Я не могу допустить, чтобы когда-нибудь институтские друзья убедили Франца и Алекса в правдивости этой сплетни, и они пришли бы требовать у меня, уже старого и немощного, сатисфакции!
В подвале за предыдущие дни я уже все подготовил: почистил свечи, подновил некоторые новые символы, выставил в ряд трех големов... Не удержался от того, чтобы убраться — теперь-то хозяин подвала не мог воспрепятствовать этому темному желанию.
Я сунул в карманы двух големов — карлового и одного из своих — а третьего взял в руки. Затем я встал в центре пентаграммы, призвал в свидетели необходимых демонов и богов, и грохнул статуэтку об пол.
Когда голем разлетелся на осколки, я процедил сквозь зубы:
— Я тебя достану на том свете, ублюдок!
И тут же почувствовал, что падаю.
Как описать то, чему в человеческом языке нет названия? Ощущение падения или полета — вот что было первым. Потом мне почудилось, что я просачиваюсь сквозь каменный пол, потом — что взлетаю в небеса. Миг — и была тишина, миг — и причудливый звенящий звук. Мне почему-то показалось, что так лопаются пузыри в пене у гигантской прачки.
Сколько это продолжалось — не знаю, но в какой-то момент падение и полет закончились. Я стоял на широкой, чуть наклонной поверхности, странным образом не скатываясь с нее. Глядя под ноги, я видел множество словно бы взрезанных сфер — они находились под стеклянным "полом" и были ярко-оранжевого, апельсинового цвета. Что же касается места вокруг меня... Здесь был воздух — я дышал. Потом я понял, что это не воздух, что это странные разноцветные потоки, и они входят в меня и насыщают, будто манной, и едва только эти пятна начали складываться в образы...
...Холодные сухие ладони закрыли мне глаза, а знакомый голос произнес скороговоркой:
— Во-первых, не открывай глаза, если тебе дороги жизнь и рассудок. Во-вторых, признаю, что вел себя как полный идиот в этом эксперименте и слишком поторопился. В-третьих, это я распустил сплетню, что ты — инфернальный злодей, темный гений нашего времени, когда разговаривал с фон Вальзе за три дня до исчезновения, но у меня были для этого основания.
— Фон Вальзе?! — вскричал я, потому что не мог придумать ничего умнее. — Так вот кто... но ведь ни малейших!.. А почему нельзя открывать глаза?
— Почему нельзя? Можно, — едким тоном ответил Карл. — Валяй. Но здравый ум впоследствии не гарантирую. Я и за свой-то не ручаюсь... Давай, давай, снимай шейной платок, я тебе завяжу для надежности. А то не удержишься и все равно посмотришь.
— Да что хоть тут! — я послушно начал откалывать булавку. — Карл, я же ученый! Я не могу не увидеть...
— Тут зеркала, — тусклым голосом произнес Карл. — То есть... для меня это зеркала, может быть, для тебя что другое. И в них отражается Вечность.
— Любишь ты красивости, — ругнулся я и добавил крепкое словцо, когда Карл завязывал мне глаза. — Туго!
— Вот пускай лучше туго. Все равно тела тут нет, это одна иллюзия, — утешил меня Карл, вытаскивая у меня из карманов големы. — Спасибо тебе, кстати, если бы ты сюда не добрался, я бы не выбрался. В одиночку мне это теперь не сделать.
— Что ты все-таки натворил? Я так и не понял. Почему не было осколков голема? Зачем атам?
— Я не делал голема. Это скучно, долго. Озарение настигло меня в середине ночи, и я решил сразу же подтвердить свою гипотезу. Я, мой друг, принес себя в жертву ударом атама в сердце. Кстати, это очень больно.
— А как же аксиома Готтальда-Витке? — это было первое, что скакнуло мне на язык. — Болевые ощущения при летальных заклятьях должны смазываться!
— Вот и я так подумал, — хмыкнул Карл. — И ошибся. Кажется, ни Готтальд, ни Витке на себе не проверяли? Заклейми их позором зимой во Франкфурте.
И вот тут мне захотелось махнуть на весь мир и на самого себя рукой, сесть на пол и не двигаться. Потому что, выходит, все было зря. Если Карл и в самом деле принес себя в жертву, чтобы очутиться тут, то он не сможет вернуться. То есть, теоретически, сможет, если я разобью голема — но вернется с пробитым сердцем. Или не сердцем, если он ударил куда-то не туда... но все равно с изрядной дыркой. Едва ли я сумею ее залечить достаточно быстро — или вызвать кого-нибудь, кто сможет.
Идиот. Блестящий, легкомысленный, гениальный, ветреный, невозможный и возмутительный Карл Романьо. Только он мог погибнуть так глупо. Только он мог вызвать столько бури своим отсутствием.
И это ведь кажется такой невероятной чушью, что если бы я по возвращении и решил покрыть память моего друга-ученого позором, поведав миру о его неосторожности, мне никто не поверит!
— Но постой, — начал я. — Неужели тебе никак помочь? Ведь помнишь, есть для необратимых экспериментов один принцип, "ВВП" называется, "время-вера-пространство". Ты ведь даже семестровую работу писал именно по нему...
— Быстро! — закричал Карл и ткнул мне в грудь големом — волей-неволей пришлось его схватить. — Этот, с волосами, мой, как я полагаю? Мои комплименты, Франц, отличная магия подобия. А теперь бей эту херовину, скорей!
Признаюсь, я чуть было не послушался — просто от неожиданности. Но я все-таки был магом, и был им дольше, чем Карл. Я нашел в себе силы противостоять его внушению, поднял руку и сдернул с глаз платок.
...Зеркала, в которых отражается вечность? Да, пожалуй.
И наши с Карлом образы, дробленые, умноженные. Безупречно одетый мужчина средних лет и...
Я не мог спокойно смотреть на то, во что превратился Карл. Но не мог и отвести глаз.
— Не рассказывай про это Хугге, — криво улыбнулся он. — Она девушка впечатлительная.
— Ты слишком долго пробыл здесь? — спросил я.
— И это тоже, — покладисто кивнул мой друг. — Но в основном — последствия удара ножом. А теперь слушай меня внимательно, — он поднял голема над головой. — Ловушку четвертого измерения нельзя покинуть магией, это ты понял правильно. Нужен толчок. Когда я уроню голема, он разобьется. И меня вышибет в наш мир — либо подыхать на каменном полу с дырой в груди, либо такого, как сейчас. Как ты понимаешь, у нас в подобном виде я существовать не смогу. Но если ты разобьешь свою фигурку одновременно со мной, то в наш мир с вероятностью... ммм... приблизительно восемьдесят процентов вышибет тебя, у тебя-то тело целое. А меня — в обратную сторону, дальше. Реактивный принцип.
— Куда — дальше? — спросил я.
— Не знаю, — Карл пожал плечами. — Но я всегда любил путешествовать. Итак, приготовились... — он поднял статуэтку повыше.
— Постой! — воскликнул я. — Я хочу...
— Начали! — лицо Карла исказилось, и он с силой грохнул голема о стеклянный пол. Мне ничего не оставалось, как выпустить из рук мою.
Мы исчезли одновременно: реактивный принцип, что поделать.
Я пришел в себя по-прежнему в центре круга. Дверь, которую я подпер скамейкой, содрогалась от глухих ударов. Буквально на втором ударе — во всяком случае, с моего появления — скамейка не выдержала и отлетела прочь, чудом не задев вашего покорного слугу. На пороге стояла Хугга: черные волосы распущены, лицо искажено гневом. Она походила на богиню, прекрасную и грозную. Позади стояла моя жена, бледная, как мел, и держала в руках мою книгу заклинаний. Как она смогла?..
"Моя беда, — подумал я, — что я всегда любил собирать вокруг себя личностей авантюристического склада. Тереза и Карл на самом деле — одного поля ягоды, только Тереза искуснее притворяется..."
— Дорогой! — Тереза выпустила книгу и кинулась ко мне, повисла на шее. Юбки ее затерли линии круга. — Снова был этот ужасный свет и грохот, как в ночь, когда мы потеряли Карла... Мы думали, мы потеряли и вас... Ах, как вы могли... — приговаривала она между поцелуями.
— Как я мог? — я невесело усмехнулся, потому что в этот момент с необыкновенной ясностью осознал: если воспользоваться принципом ВВП, Карл и в самом деле мог вернуться... для этого мне следовало захватить с собой атам. Принеся в себя жертву атамом в ловушке четвертого измерения — тем же самым атамом — он имел шанс возродиться здесь. Возможно, он и хотел захватить его с собой... да, наверное, хотел, но не ожидал боли и выпустил из рук...
Я же оказался недогадлив. Не понял. Слишком поздно понял.
И Карл не хотел, чтобы я осознал. А он, может быть, надеялся... все это время надеялся, что я возьму атам с собой, когда приду за ним. Или видел, что не возьму — в этих своих зеркалах?..
— Я убил Карла Романьо, — медленно произнес я, пытаясь привыкнуть к звучанию. — Я убил Карла Романьо! — это я закричал уже в голос, и Хугга перехватила меч.
— Дорогой, вы бредите! — воскликнула Тереза.
Я рассмеялся ей в лицо.
— Нет, — сказал я. — Это правда. Отомстите мне, Хугга, если хотите. Я убил Карла Романьо! Я!
Увы, моя речь не возымела должного эффекта.
Хугга высоко подняла меч и аккуратно положила его на бронзовые скобы, торчащие из стены.
— Если это так, — сказала она, — то по закону гор тебе придется на мне жениться.
Даже сквозь пучину трагедии, в которую я был повержен, до меня дошла нелепость этих слов.
— Что? — спросил я. — Но я уже женат!
— Ничего, Тереза мне тоже нравится, — успокоила меня Хугга. Тереза фыркнула и прижала ко рту кружевной платочек. — А что? Ты думаешь, почему я вышла за Карла?
"Боги мои, — вымученно подумал я. — Где мне взять для церемонии такой камзол, который пошел бы к ее... национальному одеянию?!"
@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс
Тема: Седьмое небо/Девятый круг ада (внеконкурс)
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Он, Лиль, раньше думал, что мир катится в пропасть. А когда мир докатился, выяснилось: не так все плохо. В пропасти оказалась теория Профессора о сакрализации многомерного пространства чувственным опытом. И растрепанная книжка стихов без титульного листа, которую он нашел у матушки До. И Кид, в конце концов.
читать дальше
Небо первое — ромашки.
Небо второе — прах земной.
Небо третье — текущая вода.
Небо четвертое — орхидеи.
Вдыхая густой, сладкий и целебный запах, не похожий ни на что иное, Лиль вступил в круг четвертый. Над его головой заложила вираж хищная птица, в его голове поселились молнии.
"Ничего, — подумал Лиль. — Это еще ничего... Вот в круге седьмом..."
В круге седьмом, возможно, даже седьмого неба будет мало.
Все началось с того, что после утреннего обхода Тако ввалилась в штаб особенно грязная и подозрительно довольная собой.
— Держи, командир, — сказала она, бросая на стол грязную тряпку. — Отбила у зеленых, с риском для жизни.
Чихуа, который при этом присутствовал — картошку чистил, — заржал, как конь.
— Ну, — сказал Лиль мрачно, откладывая ложку. Он не любил, когда его отвлекали от утренней овсянки. — Че за хрень ты притащила?
— Это карта, — довольно сказала Тако. — Я ее, считай, в крови младенцев искупала. Так что по всем законам должно быть верно.
Лиль дернул углом рта и вернулся к еде.
— По законам ей... проверь, а потом говори.
Тако закатила глаза и выпростала из-под куртки микрочип на длинной цепочке. Ее сначала называли Чип — как раз из-за этой цацки. Потом переименовали, когда она отбила у "зеленых" две консервные банки с кукурузной мукой и испекла лепешек на всех.
Еда — это важно. Самое важное здесь.
Тако покачала микрочипом над "картой". Цацка слабенько засветилась, показывая — да, что-то там есть.
Лиль подвинул тряпицу к себе и посмотрел на нее правым, видящим, глазом. Тряпка. Старая. На ней чем-то коричневым, — раствором йода, подсказал глаз левый, зрячий — нанесена была простейшая план-схема. Лиль узнал острог "зеленых", бункер Змея Горыныча и левый край Заповедного леса, который выходит к заливу. Все понятно.
— Опупеть, — резюмировал Чихуа. — Е-е-е, братья и сестры, мы таки захватим цацку!
— Буди Кида, — распорядился Лиль. — И толковище собирай, что ли. Побазарим и пойдем.
— Сейчас? — поразилась Тако.
— Нет, после дождичка в четверг.
— Ты хоть позавтракать дай, монстр хренов!
Лиль пожал плечами и подвинул к ней тарелку со своей недоеденной овсянкой. Еды в лагере было мало.
Нет, все началось раньше. Когда какой-то умный человек сказал: "А почему бы нам не замутить вызов инфернальной сущности? Ну, просто по приколу..."
Значение слова "прикол" умник познал буквально через пару часов: когда выхаркивал кровь из орущего рта. Длинная сарисса, пронзившая ему грудь, заодно прикалывала юношу к стене — как бабочку к листу альбома.
Демон, вылезший из пентаграммы к вящему удивлению участников вечеринки, тоже был не прочь повеселиться. Увы, почему-то никто из гостей не воспринял его юмора.
Говорят, что парня, который все это затеял, звали Артемий Иванов и был он по профессии веб-дизайнером.
А вот как он выжил, Лиль не помнит до сих пор.
Толковище затянулось.
Найти артефакт Разлома мира, конечно, очень заманчиво — тогда из тьмы, авось, удастся выдернуть новую территорию. Лишний шанс пережить зиму. Но и охотников никто не хотел отпускать на это дело в преддверии холодов: а ну как не вернутся? А если в их отсутствие нападут соседи? Особенно через месяц, когда придет пора собирать урожай.
Например, те же зеленые. Смешно звучит, но вдруг...
Профессор на толковище отсутствовал: они с учениками охраняли посевы. Само по себе это хорошо, полезное дело. Но вот что Профессора нет — плохо. Он бы сказал веское слово, и его бы послушали. Особенно Аргус. Аргус всегда слушает Профессора: вроде бы, он тоже у него учился когда-то. А все остальные слушают Аргуса. Считается, что Аргус видит будущее.
На самом деле ни хрена не видит, он как-то признался Лилю, когда в очередной раз их с Кидом перевязывал. Просто у Аргуса много глаз, и все считают, что это должно что-нибудь означать.
Люди боялись: еще опять придется кидать жребий. Особенно, если злаки не уродятся.
Потом кто-то напомнил, что мясо охотников все равно не пригодно в пищу — в жеребьевке они не участвуют.
Лиль стоял под хмурым, теплым дождем и молча слушал все это. Горстка грязных, одетых в лохмотья людей между покосившимися землянками хмуро решала, как жить и выживать.
Наконец Аргус, староста, хлопнул Лиля по плечу и сказал:
— Дерзайте, ребята.
...Возможно, все началось раньше.
...когда забыли о силе слова.
...когда была вырублена первая священная роща, чтобы освободить место под пастбище.
...когда перестали соблюдать простые правила: не здороваться через порог, не говорить плохого, оглядываться через левое плечо, менять дорогу, если вдруг увидишь черную кошку.
...когда стали держать в домах зеркала.
Наверное, все было именно так.
Если это не чушь собачья и не пропаганда.
Когда мир обрушился — посыпались амальгамы серебряными осколками, явились откуда ни возьмись дикие сущности, а темнота за порогом ожила и посмотрела на человека сотнями недобрых глаз — брошюры подобного содержания ходили повсюду. Но это ведь ничего не значит. Кто-то делал деньги на этой макулатуре.
Когда мир осыпался еще больше, печатать и распространять брошюры стало некому.
Лиль плохо помнил то время: он тогда отлеживался в избушке у матушки До. "Был бы ты девицей, — говорила матушка До, умиленно взирая на Лиля, уплетающего доширак из пластикового подноса, — ей-ей, обучила бы! А может, пол-то поменяешь, а? Символическая кастрация — и всего делов".
На кастрацию Лиль не согласился. Но, как ему казалось, матушка До втихую что-то намутила с этим делом: во сне с тех пор он частенько видел себя женщиной. Да и подозрительно звучащее имя "Лиль" откопала именно она: оберег, мол. Имя тоже может быть оберегом.
С другой стороны, какая разница? Все равно до сих пор у Лиля не было повода кого-нибудь трахнуть... да и желания, если уж на то пошло.
А когда он набрался сил настолько, чтобы выбраться за порог, первым делом пришлось драться с лернейской гидрой. Во всяком случае, Профессор окрестил ее так.
Он раньше увлекался мифологией, этот профессор. А так по специальности был ботаником.
Прозвище "Энкиду" для Кида тоже он придумал. Раньше Кида называли Стенкой — за габариты.
В прошлой жизни Тако была бухгалтером, работала в маленькой фирме. Так она рассказывала Лилю. Еще она слушала старый рок и фанатела по Тому Крузу. "Ты на него похож, Лиль". Лиль не помнил, как выглядел Том Круз. Если на то пошло, он не помнил, как выглядел он сам, а зеркал в их поселении, естественно, не осталось — не проверишь. Поэтому он с Тако соглашался. Тем более, что она не заигрывала.
А Кид был примерно тем же, кем сейчас: любил холодное оружие, имел удостоверение охранника шестой категории и работал в банке. По вечерам читал Лермонтова и Бунина, смотрел старые советские фильмы. Бывает такое.
Кид был Лилю весьма по душе — кажется, взаимно. Во всяком случае, когда Лиль вызывал его в рейд, тот никогда не отказывался. С Чихуа Кид ходил не так охотно.
И хорошо, что сейчас он рядом. Разлом реальности — штука серьезная.
Чихуа, правда, тоже здесь. Но он в охранении — вот пусть и не суется.
Два года назад Лиль с Кидом — Тако до них тогда еще не добралась — уже брали одну цацку. Та оказалась плевой, пустышка — генерировала только три полных круга ада и четвертый, остаточный. Но хотя бы лишний луг в угодьях племени укрепили, как раз тот, где сейчас Профессор пытается заново вывести пшеницу.
Первый круг они тогда прошли на адреналине.
Как потом оказалось, это была ошибка. С другой стороны, из всякой ошибки можно выгрести хорошее. Лиль, например, обзавелся костяной рукой, которой очень удобно душить нежить. Ну или снимать с огня горячие котелки.
Теперь они лежали в кустах бересклета, который вдруг не по сезону вздумал цвести — впрочем, такие вещи сейчас были скорее правилом, чем исключением — и оглядывали строение. Крыша кое-где обвалилась, стены затянуло вьюном или бородами мха. И не скажешь, что с Разлома прошло только три года. С другой стороны, кто рискнет предположить, как теперь идет время?
Раньше тут был детский сад.
— Компьютерная игра, елы-палы, — буркнула Тако, выплюнув изо рта мелкий белый цветочек.
— Нечто жуткое мерещится мне в этой архитектуре, — раздумчиво произнес Кид. — Низкие потолки, темные коридоры, узкие лестницы... Складывается ощущение, что с самого начала они строили не жилье, а декорации для постапокалиптических разборок.
Выражался Кид всегда очень правильно, интеллигентно. Кроме экстремальных ситуаций.
— Кто "они"? — Тако, кажется, удивилась.
— Советские архитекторы.
Первый архитектор-зомби встретился им на подходе.
— Всем слушать меня, — сказал Лиль, когда они проверяли снаряжение в комнате штаба. Тако и Кид тотчас повернулись к нему, хотя говорил он тихо. — Что такое круги ада, вам обоим известно. Про Кида я знаю. Тако, ты до какого доходила?
Тако раньше жила где-то на западе и перебралась к ним после того, как все ее племя перебили во время разборок. Но она тоже через круги ходила, понятно сразу — достаточно посмотреть на нее левым, зрячим глазом.
...Когда ты проходишь ад неправильно, ад дает выбор. Можно выбрать тело, можно — дух. Лиль выбрал внешнее. Кид — тоже, тогда и шерстью покрылся. А Тако, видно, испугалась уродства. Лиль четко видел ее стальные заплаты везде, где у нормального человека чувства.
Не могла она с ним заигрывать.
— До третьего, — неохотно призналась Тако.
— Много, — кивнул Лиль. — Значит, знаешь, что на первом бывает?
— Пропадает надежда, — Тако пожала плечами.
Да, на первом круге пропадает надежда. Воцаряется уныние. В этом мире нет и не было ничего хорошего. Круги Сансары без надежды на перерождение. Повторение самого себя. Серая равнина от горизонта до горизонта и по ней унылой толпой движется бесконечный человеческий рой; пустые глаза, серые лица.
Поколения рабов наследуют землю. Пороки людские становятся страшнее, справедливости не случается, радость приходит все реже, чистота помыслов давно стала сказкой.
Таков мир, в котором мы живем.Как ни живи, ничего хорошего дальше быть не может.
Первая точка бифуркации.
Можно выбрать гнев. Как они с Кидом в прошлый раз. Как выбрала Тако. Тогда серый песок провалится под тобой, небо расколется криком. И ты попадешь на второй круг. Но боль будет только нарастать, и где-то кругу к четвертому станет невыносимой.
Они бы не прошли и третий, если бы Кид не выпихнул Лиля. А Лиль один не прошел бы на пятый. Хорошо, что четвертый круг был совсем дохлый.
В тот раз Лиль обезвредил артефакт и вытащил Кида. Был бы сам по себе — не вышел бы. А Кида нужно было тащить, так что Лиль матерился, тянул, толкал, прорывался сквозь пожар и оплывающий кошмар, в который превратилась реальность.
Тогда-то ему впервые явилось небо.
— Значит, гнев — не выход? — Тако нахмурила брови. — Тогда как?
— Старая-старая техника, — сказал Лиль и вонзил нож в столешницу. — Идешь безоружным, это во-первых. Ничего не боишься — это во-вторых. И сохраняешь спокойствие.
— Спокойствие?
— Можно придумать символ, — пояснил Кид. — Или вспомнить. То, что для тебя олицетворяет первую стадию покоя. Самое лучшее — некий значимый образ из детства. Возможно, для тебя это будет какая-нибудь кукла или красивое платье...
— Шовинист, — Тако сплюнула на земляной пол и засмеялась.
"Ромашки, — думает Лиль. — Небо первое — ромашки. Тако бы смеялась".
Наверное, ему нравится ходить с Кидом, потому что у того первое небо — мята, он сознался. Хорошее сочетание.
Итак, первого архитектора-зомби они встретили на подходе. Существо поднялось из земли наполовину и швырнуло в них три бетонные тумбы: по штуке на каждую руку. Увернуться от них труда не составило, а одну Кид даже разрубил в полете. Катаной. У Кида была такая катана, которая рубила бетон. Как он рассказывал, до Разлома не получалось; а после того, как отражения восстали против своих создателей, еще и не то стало получаться.
Выглядел архитектор на редкость неприятно: сероватая кожа, сочащаяся слизью, одежда из старых газет. Причинное место прикрывал фартук, сделанный из плана эвакуации при пожаре.
— Ты был прав, Сергей, — сказала Тако и переступила через ошметки зомби, которые остались после полного залпа ее любимой пушечки. — Живые люди такое бы не придумали.
Она одна звала Кида по имени.
Пушка у Тако была ненастоящая, страйкбольная. Но если Профессор или Аргус освящали шарики, то ничего, работало. Главное было их находить потом. Те же лернейские гидры распадаются после попадания, остается одна вонючая вода. А вот из зомби приходится выковыривать.
— Не трать время, — сказал Лиль. — На обратном пути заберешь.
— А если утащит кто? — с сомнением спросила Тако. Она уже подступала к зомби с ножом.
— Чихуа сторожит.
— Так точно, кэп.
— Когда дойдем до первого круга, оружие все равно придется оставить, — сказал Кид.
Лиль кивнул.
Двор прошли чисто: гидр тут не было — для них слишком сухо. А вот на первый круг наткнулись сразу за порогом. Дверь старая, обитая дерматином; обивка висела кусками. Решетка перед порогом, о которую полагалось скоблить подошвы, проржавела. Удивительно, как еще никто не спер: металл все-таки.
Лиль почему-то ожидал, что почувствует Ад заранее, — прошлые разы получалось. Но сейчас не вышло. Может быть, дом сэкранировал. Может быть, еще что.
А еще там стерег дракон: пристроился над притолокой, зараза, ну и дыхнул огнем, едва только Лиль вошел в длинную прихожую.
В то же время безнадежность навалилась на Лиля — каменной плитой, бесконечностью без выхода; попробуй тут не примени оружия. Попробуй вспомни про небо.
Лиля спасло то, что у него оружия с собой не было вообще. Только щит: —несерьезная плетенка из тонких веточек.
Щит он вскинул над головой, отталкивая от себя пламя, и оно послушно растеклось тонкими ручейками лавы. Щит обуглился, но выдержал — сделан на совесть, Лиль его несколько вечеров плел. А то, что прозрачный, так это хорошо — сквозь него можно смотреть.
Левый глаз, зрячий, встретился с правым, выпученным глазом дракона. Эффект был предсказуем.
— Прямо Маугли, — сказала Тако с нервным смешком, переступая останки дракона. Она так и не привыкла к этой особенности. — Или ты у нас наследник Слизерина?
— Брось оружие! — взревел Лиль.
Тако послушно разжала руки. Шедшего за ней Кида уже не нужно было просить.
А Лиля корежило.
В аду мы остаемся наедине с самим собой.
Зеркало отразит самое страшное — тебя.
Огонь там, где был левый глаз. Пустота там, где был правый.
Кость вместо руки.
И наконечник копья, обломок сариссы, сочащийся ядом, до сих пор загнан в твою грудь — тоже слева, там, где сердце.
Первое небо — ромашки.
Незамысловатые белые лепестки, простой и целебный запах.
Все неправда. Безнадежность — самый главный миф. Лживый ночной кошмар. Безнадежности нет, пока мы живы. Он, Лиль, раньше думал, что мир катится в пропасть. А когда мир докатился, выяснилось: не так все плохо. В пропасти оказалась теория Профессора о сакрализации многомерного пространства чувственным опытом. И растрепанная книжка стихов без титульного листа, которую он нашел у матушки До. И Кид, в конце концов.
Так, уже можно идти. Главное, удерживать в себе этот запах, ясный, четкий. Переставляешь ноги, одну, вторую, третью...
— Кид, — язык слушался с трудом. — Сколько у меня ног?
— Две, — ответил тот. — А что?
— Да так.
Тако выматерилась.
— Иди назад, — велел ей Лиль.
— Да чего? — взметнулась она. — Давай, вперед, еще дохрена всего.
— Тебя переехало. Давай назад, пока не поздно. Шарик достанешь. И еще решетку прихвати, у входа лежит.
— А не пошел бы ты...
Кид аккуратно схватил Тако поперек туловища и переставил ее за порог. Оказавшись в тускло-сером дневном свете, она сразу как-то растерялась, беспомощно открыла и закрыла рот. Но ничего не сказала.
Лиль вдруг увидел, что лет Тако еще очень мало. Наверное, и тридцати нет.
А ему-то сколько?
Он не помнил. Кажется, тоже немного.
— Спасибо, — сказал Лиль.
Кид дернул плечом:
— Благодарности излишни.
Очень жаль, что Тако срезалась так быстро. Ну да с Кидом вдвоем они доходили по новой методике, с небесами, до пятого круга. Правда, артефакт в тот раз им не достался: отбила банда Морских, пока они отлеживались, — куда этих тварей занесло так далеко от залива?
Так что до пятого круга дойдут. А что если теперь кругов больше? Да наверняка больше.
Никогда раньше Лиля так сильно не накрывало на первом круге.
— Пойдем, — сказал он, отбрасывая остатки щита.
На втором круге пропадает любовь.
Это ничего страшного.
Вторая точка бифуркации: можно идти на ненависти. Ненависть и гнев — хорошие товарищи. Они дают огненные крылья и острые когти.
Второе небо — прах земной. Высокие, прозрачные в холодном воздухе горные вершины. Пустынные пески. Массивное, нерассуждающее притяжение огромных каменных громад. Пыль, несомая ветром.
Небесная твердь панцирем укрывает мою душу; я не один.
— Держишься? — спросил Лиль.
Они медленно шли вперед. Странно: коридор казался шире и выше, чем должен быть. Видно, цацка влияла на пространство. По стенам ползали зеленоватые светящиеся жуки с ладонь величиной — поэтому Лиль и Кид старались держаться подальше от стен. К тому же им приходилось обходить разномастные обломки и прочие предметы, невесть как сюда занесенные.
Птичья клетка. Огромная книга. Разноцветные детальки от детского конструктора. Венский стул с изогнутой спинкой. Старый вентилятор. Счеты. Огромная ваза с греческой росписью.
На удивление мало компьютерного мусора: ни одного сломанного монитора, отжившего свое винчестера или бухты кабеля. Всю цифровую технику сожрали гремлины в первые же несколько недель после Разлома. Значит, и сюда добрались.
Лестница на второй этаж.
— Я вперед, — сказал Кид.
— Нет.
— Изволь объясниться, — Кид смотрел жестко.
— Я тебя в прошлый раз еле допер, — сказал Лиль правду. — Если ты вырубишься первым, второй раз я этот подвиг не повторю.
На третьем круге пропадают желания. Тело становится невесомым, тяжело даже переставлять ноги. Когда пропадает надежда, идти дальше кажется бессмысленным. Теперь же — просто нельзя. Зачем — и главное, как? Лучше просто остаться здесь и пустить корни.
Небо третье — текущая вода.
Вода вверху и внизу, несет безо всяких усилий. Не нужно двигать ни руками, ни ногами. Достаточно просто двигаться вместе с ней.
Вода течет вверх по лестнице.
Второй этаж полуобвалился. Стены здесь кончались на уровне груди, потолка и вовсе не было. Лиль, поднявшись на лестничную площадку, первым делом увидел внизу во дворе Тако. Она лежала за тем же цветущим кустом бересклета, который они облюбовали, и держала вход под прицелом. Молодец, так и надо.
Лиль зачем-то даже помахал ей, левой, костяной рукой.
На четвертом круге все время хочется смеяться.
Там покидает здравый смысл.
В прошлые разы неконтролируемая истерика сжимала мышцы горла, не способные больше смеяться, сорванные криком ярости второго круга и отчаянным хрипом третьего. Диафрагму скручивало рывками; воздуху бы! Никуда не деться от всесокрушающей, всепоглощающей тупости.
Сейчас немного легче. Все-таки метод дает себя знать.
Четвертое небо — орхидеи.
Сиренево-фиолетовые, прозрачные, с росой на листьях. Густой теплый запах плывет в воздухе.
После Разлома Лиль стал очень любить цветы. Намудрила, ох намудрила что-то матушка До...
Матушка До говорила: у нее была сестра, тетушка После, но увы, не выдержала — сдулась. Не исполнила своего жизненного предназначения.
— Ты в порядке? — спросил Кид.
Лиль привел в порядок прыгающие мысли. Это передышка. Артефакт разлома играет с ними, как кошка с глупыми мышами.
— Штатовских боевиков насмотрелся? — хмыкнул он.
— У этих господ были фразы на все случаи жизни, — возразил Кид и взял его за локоть правой руки, облеченной плотью.
"Неужели мне так худо?" — поразился Лиль, но прогнал эту мысль. Нужно думать о небе. Иначе им не добраться.
Почему-то изменился свет. Его вдруг стало много. До этого день был серый, пасмурный, а теперь вдруг тучи разошлись, и заодно пошел теплый дождь. То ли весна, то ли осень; хрен поймешь эту погоду.
Нет, на самом деле, сейчас куда легче, чем бывало раньше.
— Туда, — сказал Лиль и махнул рукой вдоль полуобвалившегося коридора.
Кажется, проще некуда — дойти и взять.
Пятый круг наплывает незаметно, как сон. Отзывается дурнотой в голове. Пятое небо — тишина — почти не требует концентрации. Если бы они как-то выдержали до сих пор на гневе и ненависти, то, конечно, теперь бы упали, как марионетки с перерезанными нитями, ибо на шестом круге гнев пропадает.
Шестое небо — огонь.
Тихий треск, легкий запах гари и дыма, тепло в усталом теле. Все это есть. Все это было. Вечное пламя, гудящий огонь, мощь вулкана в разломе земной коры. Поддерживает планету и двигает континенты. Огонь животворящий. Огонь уничтожающий.
Шестое небо — это уже опасно.
У Кида огонь был раньше, его шестое небо — вода. И вот тут он не выдерживает, плывет. На шестом круге вместе с остальными желаниями духа пропадает любопытство: бывший охранник, любитель классической литературы, теряет свою главную опору.
Кид осел на колени. Он по-прежнему хватал Лиля за локоть, но теперь уже сам держался за него, а не помогал. Это тяжело, когда за тебя держится такая туша.
— Давай к выходу, — сквозь зубы произнес Лиль.
— Здесь подожду, — Кид был неправ и сам понимал это: дойти до артефакта он уже не сможет и помочь Лилю в случае чего — тоже. Но зато сможет не сложиться сам, если Лиль напортачит.
Лиль выругался.
— Сударь, обсценная лексика мифическому персонажу не к лицу, — проворчал Кид. Он сел на пол и обхватил мохнатыми лапами лысую голову. — Почему ты Лиль? Почему не Кащей?
— Потому что Нинлиль, — бросил Лиль. — Ладно. Тогда жди.
Небо пятое — тишина.
Небо шестое — огонь.
Небо седьмое...
Седьмой круг — исчезает все, что осталось от сердца. Безжалостный холод охватывает мир. Ледяные равнины; снег течет в реках вместо воды. Земля моя пустыня.
Кто сказал "я мыслю, следовательно, я существую"?.. Дурак он был, вот что. Когда от тебя остается одна мысль...
Тогда распускается девятое небо: лотос.
Гладкие, вощеные лепестки. Спокойствие и отрешенность. Нирвана. Да, тебя нет; тебя нет и не было. Но значит ли это, что не было ничего?
Может быть, все наоборот. Ты был всем. Ты был во всем.
Седьмой круг и седьмое небо сливаются воедино.
На миг Лиль видит все вместе: спираль из земли в зенит и из земли в глубины ада; гигантский волчок, который вращается, набирая скорость. Лиль видит и мысли Кида — яркие, беспокойные, похожие на встревоженный рой. Мысли Тако — низкие, гудящие, будто туго натянутые над землей провода. Мысли Чихуа — острые, будто направленные в спину ножи.
Как мы все похожи.
Какие мы все разные.
А потом он переступает порог и видит артефакт Разлома — небольшой светящийся бубен, лежащий на груде обломков и мусора в углу полуразрушенного здания. Такая кроха — и генерирует столько реальности...
Если его взять в руки, сияние пропадет. Впрочем, оно и сейчас есть только для левого глаза Лиля.
Лиль едва успел пригнуться — нож пролетел над головой и ударился в стену. "Хорошо, что у него нет ружья", — подумал Лиль, оборачиваясь. Ружья имелись только у Тако и у Профессора.
Чихуа стоял позади Лиля, сжимая второй нож. Лицо застыло, глаз за темными очками не разглядишь.
— Как ты прошел? — спросил Лиль. Впрочем, ответ он уже знал. Если ад пропускает сквозь себя, он предоставляет выбор.
— Да уж так, — Чихуа обнажил мелкие острые зубы. — Отдай цацку, костлявый.
— Что с Кидом?
— Жив твой зверь, не бойся. Цацку отдай, говорю тебе. По-хорошему. Оружия у тебя все равно нет.
— Ты ошибаешься, — сказал Лиль и потянул из груди наконечник сариссы — все еще дымящийся от яда.
Он даже не кричал от боли. Его словно бы не стало.
...В круге восьмом, говорила матушка До, пропадает понятие о долге. Это ловушка для тех, кто шел по небесам. Понимаешь? Небес всего семь; кругов ада же — девять.
Девятый круг для тех, кто и восьмой каким-то чудом прошел — там ты теряешь представление о себе самом.
"Седьмое небо, — шепчет Лиль, доставая копье демона из трупа Чихуа. — Седьмого неба... на всех не хватит..."
— Эй! — Кид схватил его за запястье левой, костлявой руки. Дернулся, — кому приятно трогать скелет? — но не отпустил. — Лиль, мать твою! Что ты делаешь?
Лиль бессмысленно посмотрел на него, потом сфокусировал глаза.
Они оба стояли на коленях перед наполовину разделанным телом бывшего соратника. Кид держал Лиля за руки. По-прежнему шел дождь; теплые капли падали на пыльный бетон — дробные удары — и в мусор — легкие шлепки. Где-то вдали глухо зарокотало. То ли гром, то ли в Невидимых горах лавина сходит.
— Жертву приношу, — ответил Лиль заплетающимся языком.
— Вижу, что не крестиком вышиваешь... Линять пора. Цацку я взял.
— Как? — Лиль вцепился в густую шерсть на предплечьях Кида. — Как, черт тебя дери?!
— Увидел, как Чихуа мимо прошел, за тобой следом. Его внешний вид не оставлял сомнений: совсем крыша поехала. Тебя надо было спасать. В критических же ситуациях человек... — Кид запнулся, посмотрел в левый, зрячий глаз Лиля, вздохнул и достал из кармана маленькое карманное зеркальце. — Вот.
Теперь оно уже, конечно, разбилось. Но все равно Лиль смотрел на осколки стекла в маленькой раме, как зачарованной. Похоже на крошечные зубы. Маленькая пасть, которая поглотить, если зазеваешься.
— Откуда это у тебя?
— Заначка, — пожал плечами Кид.
Племя Аргуса занимает небольшие угодья в треугольнике, очерченном Заповедным лесом, барханами подле Залива и Невидимыми горами. Там, где сейчас горы, раньше стоял город — с небоскребами и автострадами, все как положено. Там, где сейчас Залив, раньше текла одна большая река с множеством притоков. А Заповедный лес всегда оставался заповедным лесом, при любой власти. Не всегда туда можно было попасть, что да то да.
Где-то там спрятаны и бункер Змея-Горыныча, и избушка матушки До. Над бункером иногда поднимаются клубы пара: Змей кует оружие конца света. Говорят, когда он наконец удовлетворится результатом, конец света — не путать с Разломом — все-таки наступит. Но Змей перфекционист: вот уже пару миллионов лет ему ничего не нравится.
Избушку матушки До найти труднее, она все время путешествует.Профессор, впрочем, как-то умудряется: они с матушкой До старые друзья еще с того времени, когда она его чуть не съела, а он ее — чуть не поджарил. Сейчас они рассказывают эту историю, как анекдот.
На том берегу Залива колышется вековечная тьма. Аргус, который в прошлой жизни был моряком, иногда мечтает вслух: когда-нибудь они построят корабль и поплывут туда...
Но никто из прибившихся к племени не умеет строить корабли. Среди них есть только водопроводчик, слесарь, работник автосервиса и два java-программиста. Еще был ювелир, но его съели в первую зиму. Остальные гуманитарии в основном, то есть люди абсолютно бесполезные.
Хотя из гуманитариев тоже могут получаться охотники. Седьмое небо открыто для всех.
— Удачно? — спросил Аргус, выходя на встречу. Он хромал, опирался на палку; расположенный на лбу третий глаз слезился и моргал; те же глаза, что щурились на его щеках и предплечьях, казались заспанными.
Аргус всегда ходил в просторном хитоне из старой простыни, иначе глаза раздражались. Все знали: у Аргуса они есть и на заднице. Неудобно, должно быть.
— Некоторым образом, — ответил Кид, доставая из-за пазухи бубен.
"Даже не шаманский", — подумал Лиль. Он мог бы поклясться, что раньше бубен выглядел древнее: овальной формы, из кожи, без бубенцов. Теперь же он стал круглым, пластиковым и на нем появилось слово "Админский". Светилась цацка, однако, по-прежнему.
Обычное дело. Артефактами Разлома могут становиться любые вещи, главное, чтобы люди сообщали им некоторую силу.
— Что значит “некоторым образом”?
— Чихуа, к сожалению, расстался с жизнью.
Два обычных, человеческих глаза Аргуса покосились на Лиля, а глаз с подбородка подмигнул ему.
— Бывает, — сказал Аргус. — Иногда реже, чем нужно. Остальные все целы?
— Я шарик потеряла, — сказала Тако. — Не успела оглянуться, как кто-то зомбяка утащил. Может, гремлины.
— Я зачарую, — кивнул Аргус. — Ну... хорошо, что здоровы.
Этой ночью праздновали. Пили профессорскую настойку на грибах, Панна играла на гитаре, а близнецов уговорили спеть. Ольга учила всех желающих танцевать фокстрот. Веселье кипело, жизнь била ключом.
Лиль не выдержал этого, выбрался из штабной землянки и сел снаружи на влажную землю, прислонился к стене.
Подумал, не проверить ли охрану: сегодня выставили молодняк. Тако, правда, за них ручалась, но Тако слишком доверчивая.
Кид тоже выбрался из землянки — бесшумная черная туша — и опустился на землю рядом с Лилем.
— Ты как? — спросил он.
— Плохо, — ответил Лиль. — Все думаю, как в следующий раз. Сегодня получилось еле-еле.
— У нас будет еще земля, — сказал Кид. — Я говорил с Профессором, он оптимистично настроен и обдумывает планы реконструкции долины, за лугом. Если получится воссоздать реку, это даст рыболовецкие угодья... К тому же можно будет завести коз. За ними не так сложно ухаживать, думаю, справимся.
— Да ты и в самом деле прямо Энкиду. Царь зверей...
— Человек должен быть разносторонним, — наставительно произнес Кид. — Кстати... в твои руки ведь случилось попасть книге стихов.
— Ну да.
— Идея про небеса была позаимствована оттуда?
— "Небо шестое — огонь, небо седьмое — лотос". Оттуда, да.
— И кто автор?
— Не знаю, она же без обложки.
— Одолжишь на пару дней?
— Да запросто.
— Идем сейчас?
— Пошли, — усмехнулся Лиль, поднимаясь.
Там было много хороших стихов, если поискать.
@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс
Автор: [L]Alivis-chan[/L]
@темы: конкурсная работа, арт, Радуга-2
Тема: Восьмое чудо света
Автор: Kagami-san
Бета: [L]edik_lyudoedik[/L]
Краткое содержание: Рождественская сказка
читать дальшеЧто ты видишь?
Вижу? Не знаю, а впрочем...
Тяжелые стены из серого, изъеденного временем камня, гулкая мостовая, серое небо, сплошь в тучах, сквозь которые нет-нет да пробиваются солнечные лучи. Как путеводные нити.
Что ты слышишь?
Звук колоколов. И голоса... ангелов? Нет, откуда бы им тут взяться? Быть может, церковный праздник, и это дети поют. Наверное, поэтому и нет никого вокруг? Все собрались около собора на ратушной площади.
Что ты ощущаешь?
Тяжесть отпускает. И мне хочется идти вперед. Я могу?
Конечно. Иди. Но не молчи, говори, рассказывай, что происходит.
Камень холодный, шершавый. И пахнет помоями. Трехцветная кошка смотрит на меня с подоконника. Трава пробивается между булыжниками. Чахлая совсем, сюда не попадает солнечный свет, а она все лезет, старается.
Музыка все громче и яснее. Я даже слова гимна могу разобрать. М-м-м-м, что-то на латыни. Нет, не понимаю. Где-то скрипнула дверь. Справа... Нет! Слева.
Ты видишь людей?
Нет. Но я знаю, они где-то здесь. Совсем близко. Совсем... Ай! Крыса! Здоровая такая. Мимо пронеслась, чуть не по ногам.
Идешь дальше?
Конечно! У самых домов кучи мусора. Не удивительно, что так воняет.
Совсем слабый ветер, еле живой, и все норовит в лицо. Он это специально, я знаю!
Начинаешь шутить? Это хорошо.
Я на торговой площади. Но здесь нет никого. Только облезлая собака роется в куче отбросов.
А сейчас? Оглядись.
Мальчишка бежит. Ох, он утащил чей-то кошелек! А вон мужчина его пытается поймать. Ведь не сможет же! Не сможет... слишком много людей. Старые, молодые. На помосте зачитывают что-то. Герольд в ярких одеждах, от золота даже глаза слепит. А внизу волнуется человеческое серое море. Я не слышу, что он говорит. Все тонет в гуле голосов. Постой, вот кого-то еще на помост поднимают. Это же... это же казнь. Ему голову сейчас рубить будут.
Забирайте ее оттуда.
На палаче ярко-красный колпак, лицо полностью скрывает, только глаза видны. Я даже отсюда... Сейчас ведь и правда будет...
Слышите, забирайте!
Все к помосту рванули, словно стремятся поближе быть. И пение церковное все громче, и звон колоколов. Солнечные лучи как раз помост озаряют! Так ярко, так... Сейчас все будет. Сейчас...
Я не хочу. Не хочу! Нет!!!!
О Боже, что это? Что это? Он с небес спускается в ярком солнечном свете...
«Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей! Пребудь со мною сегодня, направь меня на путь заповедей Божьих и удали от меня все искушения зла. Отеческому провидению Твоему, Боже, поручаю весь мир и смиренно прошу Тебя: ниспошли благодать Твою на...»
Он смотрит на меня, он просто смотрит на меня.
ЗАБИРАЙТЕ ЕЕ ОТТУДА!
Снег пошел...
***
Пищание кардиографа давно стало привычным звуком. Оно говорило о том, что она все еще жива. Жива — пусть даже в состоянии овоща — после аварии, которая стоила жизни ее родителям. За жизнь Ганки боролись так долго, что теперь берегли, буквально сдувая пылинки.
Весь больничный персонал был удивлен, узнав, что их спящую красавицу отдали под начало доктора Эктора Руни, всем известного экспериментатора. И даже то, что ему в помощь определили молодого, но уже показавшего себя кардиолога, не внушало доверия.
***
- С возвращением, Ганка.
Доктор Руни улыбался, впрочем, как всегда. Он единственный позволял себе хоть какие-то эмоции в палате. За это ему стоило сказать спасибо. Если бы Ганка могла, она бы и сказала, а пока лишь внимательно слушала.
Доктор какое-то время постоял у аппарата жизнеобеспечения, что-то записал в больничном листе и, уже собираясь уходить, тронул теплыми пальцами лоб девушки.
- Мы продолжим, ты не против?
Даже если бы она была против, об этом бы никто не догадался. Но она жаждала продолжения, каким бы оно ни было.
- Все же мне не нравится учащенный сердечный ритм, вызванный вашими аппаратами, - в коридоре Руни уже ждали. Доктор Симонс изначально был против эксперимента, считая его опасным и непредсказуемым. Собственно, поэтому его и поставили работать с Руни: надеялись, что молодой, но придерживающийся классических методов врач сдержит излишне деятельного Эктора. Симонс держал в руках кардиограмму, внимательно изучая кривые. - Посмотрите вот сюда, - он протянул ленту Руни.
А тот лишь отмахнулся.
- Если мы будем осторожничать, то ничего не узнаем. Мы же уже обсуждали это, Рэнди.
- Вы что, хотите ее довести до инфаркта? - нахмурился тот.
- Глупости.
- Нет, не глупости! Вы пользуетесь тем, что эта девушка не в силах отказать вам и что у нее нет родственников, которые могут защитить от...
- От чего? - Руни даже остановился. - Рэнди, вы ведь даже не представляете, как она счастлива там.
- Это остаточные эмоции, и вы не можете утверждать, что...
- Я могу. Рэнди, в том-то и дело, что я могу! Я уверен, что это изобретение можно считать почти восьмым чудом света. Ведь если все получится, оно сможет облегчить подобным больным жизнь, позволит даже общаться с ними! И эта девушка поможет нам сделать мечту реальностью.
Рэнди только покачал головой. А потом махнул рукой.
- Вас не переубедишь.
- Потому что на меня работают факты, Рэнди. Вы прекрасно делаете свою работу, так позвольте мне делать мою.
Тот вздохнул и отступился.
- Но я бы попросил вас не подвергать ее сердце и психику испытаниям. Этот последний эпизод с казнью...
Руни помолчал.
- Нельзя проводить исследования без стрессовых ситуаций. Но, думаю, в этом вы правы, я постараюсь избегать подобного в будущем.
Рэнди кивнул.
- Вы на сегодня уже закончили?
- Думаю, да.
- Тогда доброго вечера. До завтра, доктор Руни.
- Доброго... - Руни уже погрузился в свои мысли. Очень многое требовало доработок и исследований. Желательно без присутствия излишне любопытных и деятельных помощников.
Все шло не совсем так, как он предполагал. По замыслу Руни, подключившись к сознанию девушки, программа должна была создать для нее уютный кусочек мира, где бы она могла существовать, где бы могла общаться. Но реальность, как всегда, внесла свои коррективы.
Как только были запущены основные модули, за дело взялось сознание пациентки. Перехватив инициативу, оно стало творить странные картины. Руни мог лишь слегка видоизменять их, но влиять не мог почти ни на что.
***
- Добрый вечер, Ганка. Сейчас почти десять на часах, за окном проливной дождь. Синоптики прогнозируют, что он не прекратится до утра, - он всегда разговаривал с ней, уверенный в том, что она все слышит, просто не реагирует на его голос. - Хоть домой не иди, - он включил оборудование, и комната наполнилась тихим урчанием. - Подумать только - дождь! И это за несколько дней до Рождества. Где снег? Где сугробы и сосульки? Только лужи, - немного помолчав, он продолжил. - Ты ведь не очень устала? Попробуем еще раз, хорошо? - он сел за пульт и нажал очередную кнопку.
Монитор ожил, замигали многочисленные датчики.
***
Что ты видишь?
Каменные стены опять. Здесь холодно.
Сейчас подкорректирую. Теперь лучше?
Да. А можно зонтик? И я хочу, чтобы дождь пошел. Ливень.
Давай, может, начнем со снега?
Давай. Я опять слышу музыку. Церковные гимны. Такой странный звук, он словно отражается от стен и укутывает.
Небо сегодня все в тучах. Они так быстро бегут куда-то. А здесь, внизу, ветра нет. Совсем.
Что ты еще слышишь?
Ворона каркает.
Ох, а вот и снег. Он холодный и тает на ладонях! Такое ощущение, что это маленькие перышки с крыльев ангелов.
Тебе нравится?
Очень. И он не тает совсем. Укрывает землю, скрипит под ногами.
Я хочу пойти к собору. Можно?
Конечно! А люди, вокруг тебя есть люди?
Нет, совсем никого. Все, наверное, опять собрались на площади. Не зря же там поют.
Снег все сильнее идет. И так тихо вокруг. Знаешь, это так здорово: набрать целые ладони снежных хлопьев и умыть ими лицо. Такая легкость и свобода сразу...
А ты слышишь?
Слышу что?
Пение. Литургию. И звон колоколов. Такое ощущение, что они заполняют весь мир, как и снег. Вот, еще один поворот и я точно выйду на площадь и увижу...
Увидишь?
Странно. Здесь опять улица. Но я же помню, что вчера здесь был выход к собору. А сегодня нет.
Сейчас я попробую что-то сделать. Получается? Ганка? Ты только не молчи, пожалуйста.
Они вокруг меня.
Кто?
Дети в белых одеждах. А между нами только снег...
«Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей! Пребудь со мною сегодня, направь меня на путь заповедей Божьих и удали от меня все искушения зла...»
Ганка, погоди!
«Отеческому провидению Твоему, Боже, поручаю весь мир и смиренно прошу Тебя: ниспошли благодать Твою на...»
Они несут свечи, и даже снег не в силах затушить огонь. Знаешь, почему-то эти дети похожи на призраков... Нет! Они ангелы небесные.
***
Кардиограф тревожно пискнул, кривая сердечного ритма заплясала, выписывая невозможные фигуры. Руни чертыхнулся, вырубив программу и, нажав на кнопку экстренного вызова медсестры, рванул к постели девушки. Необходимо было остановить сердечный приступ.
***
Рэнди Симонс молчал долго. Они даже успели дойти до лифтов, прежде чем его прорвало.
- Что вы такое делаете, доктор Руни? - голос его звенел от ярости.
- Пытаюсь помочь...
- Да неужели?! А вот мне кажется, что помощью здесь уже и не пахнет! Все в интересах науки, все в интересах прогресса?! Мало того, что вы не жалеете эту девушку, вы чуть не убили ее!
Руни молчал. Сказать ему было нечего. К тому же, что-то дергало его, что-то не давало просто так отступиться от эксперимента.
- Все это не так просто, Рэнди.
- Конечно. Все это очень непросто. Только это не оправдание.
- Погодите, Рэнди! - Руни ухватил собеседника за плечо и повернул к себе. - Погодите... Я попытаюсь объяснить.
- Да уж, попытайтесь, будьте добры.
- Там все действительно не так просто. Ганка словно что-то сказать пытается, но не может напрямую.
- Это тоже ваши домыслы?
- Нет! Это факты. Факты из ее видений. Она... она хочет вернуться к людям, но отчаянно их боится. Еще она постоянно слышит церковную музыку. И эта казнь, а потом шествие детей со свечами. Что это?
- Это вопросы не к кардиологу, доктор Руни, а к психиатру, - отрезал Рэнди. - Мой совет вам, откажитесь от своей затеи, иначе мы можем потерять девушку.
***
- Доброе утро, Ганка. Сегодня замечательная погода. И дождь перестал, солнце вышло, - он раздвинул жалюзи и подошел к кровати. - Может, к Рождеству хоть морозец ударит какой-никакой. Главное, чтобы вся слякоть под ногами подсохла.
От тронул теплую руку девушки, чуть сжал безжизненные пальцы.
- Продолжим? - и почему-то поймал себя на том, что ему хочется узнать какого цвета глаза у его пациентки.
Аппаратура ожила, замигали датчики. Свое место занял мрачный Рэнди. Он ни слова не сказал, просто делал свою работу.
- Поехали, - прошептал Руни и эксперимент продолжился.
***
Что ты видишь?
Ночное небо. Пустое ночное небо, ни единой звезды. Это нормально? А еще очень скользко. Я боюсь идти, не хочу упасть.
Может, все-таки попробуешь?
Сегодня страшно. Где-то собаки лают. Все ставни плотно закрыты. Город словно умер. Да, я попробую. Ох...
Что случилось?
Словно маленькие колокольчики звенят. Где-то совсем близко. Сейчас я посмотрю.
Только осторожно. Если скользко, лучше не торопиться.
Нет, нет, все хорошо. Только холодно.
Сделать теплее?
Нет, не нужно. Не хочу. Для такой ночи и для такого звука нужен именно такой холод.
И я опять слышу музыку. Это литургия Василия Великого.
Что она для тебя значит?
Сейчас? То, что скоро Рождество. Когда-то мы с мамой ходили на каждую такую литургию. И мне так нравилось слушать, как хор пел «О Тебе радуюсь». Ты слышал эту молитву?
Нет. Ганка, послушай...
«О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, Ангельский собор и человеческий род, Освященный Храме и Раю Словесный...»
Я почему-то всегда плакала, когда слушала эту молитву. И сейчас хочется плакать. Но я не буду.
Скажи, а что ты видишь сейчас?
Пустую улицу. Воздух такой холодный, что кажется будто звуки замерзают. Слова замерзают налету. Ты когда-нибудь видел такое?
Нет. Может все же сделать чуть теплее?
Не надо. Это красиво. А мне ведь, по сути, уже все равно.
Почему?
Потому что все это ненастоящее.
Ты знаешь...
Знаю, конечно. Но это так хорошо. Раньше я была здесь одна, а потом появился ты. И почему-то мне кажется, что нужно куда-то идти. К какой-то важной точке. К собору, где служат литургию. И там произойдет чудо.
А вот опять музыка громче. Я уже за ней перестаю слышать себя. Но это значит, что я на правильном пути.
Куда ты идешь?
На звук. Он манит и ведет меня. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Что весь мир - это храм. Поэтому я и не могу найти его. Я уже в нем.
А ты философ.
Совсем нет. Я просто пытаюсь объяснить себе то, что вижу. Когда тебя не было, я глухой и слепой бродила по лабиринту. А потом пришел ты, и мир словно ожил, в нем появился смысл и возможность чуда. Его только нужно найти. Вот как сейчас. Я ищу. Я ищу и иду навстречу чуду.
Скажи, ведь скоро Рождество? Не зря же поют «О Тебе радуюсь»... За этим гимном всегда приходит Рождество. А какое же Рождество без чуда? Когда-то, когда я была совсем маленькой, я верила, что на Рождество всегда случаются чудеса. Знаешь почему? Потому что... потому что это ожившая сказка, когда возможно все.
Рождество будет завтра.
Совсем немного осталось, а у меня впереди еще столько темных улиц.
Сердечный ритм учащается. Пора заканчивать.
Мне надо успеть! Всего один день и всего одна ночь? Мне надо успеть!
Не стоит так спешить...
Нет, стоит! Я хочу увидеть чудо. Как ты не понимаешь? Быть может, это мой последний шанс!
Забирайте ее. Это слишком опасно.
Музыка все громче! Я каждое слово разобрать могу! Еще немного! Еще один поворот!
Не сейчас, Ганка.
Нет! Не смейте! Еще один поворот...
***
Руни устало откинулся на спинку кресла.
- Успели?
- Да. Но, черт возьми, это было слишком близко! Опять...
- Рэнди, не ругайтесь. Эксперимент ведь удачен. Я могу общаться с ней, она сказала, что мир приобретает смысл, когда с ней связываются.
- Но ведь это не поможет ей встать и идти, жить полноценной жизнью. Это приведет только к сердечной недостаточности.
- Это даст ей... - Руни задумался. А ведь и, правда, как объяснить? Возможно, лучше дать Рэнди самому пообщаться с девушкой там? Чтобы он понял, как она видит, как чувствует.
Доктор протер уставшие глаза и встал, вошел в палату, присел у кровати Ганки.
- Завтра Рождество. Пусть оно для тебя станет чудом.
***
Снег шел с самого утра. Крупный, невероятно красивый. И, что самое главное, он не таял, укутывая все вокруг ажурным покрывалом.
Яркими пятнами на белом выделялись еловые венки в алых лентах. В палате Ганки висел такой же, с золотым колокольчиком. Руни усмехнулся и тронул колкое украшение, коснулся колокольчика, тот глухо звякнул.
- Добрый день, Ганка. За окном снег, как и мечталось. С наступающим Рождеством тебя.
В палату заглянула медсестричка.
- Доктор Руни, глав просил передать, что сегодня общий сбор в восемь.
- Хорошо. Как раз успеем, правда, Ганка?
- День добрый, - Рэнди был только с улицы, от него еще пахло морозной свежестью. - С наступающим Рождеством!
- Да, - Руни улыбнулся, - с наступающим. Ну что, за работу?
Рэнди возражать не стал: сразу ушел в их небольшую каморку, к аппаратуре.
- Мы ведь постараемся, Ганка, правда? Постараемся ради нашего Рождественского чуда?
***
Что ты видишь?
Звезды. На небе звезды! Я их вижу, представляешь? Такое чудо. И хочется кружиться.
Почему бы и нет? Сегодня ведь особый день...
Особая ночь. Слышишь? Опять колокола звенят.
Пойдешь туда?
Думаешь, на этот раз я найду дорогу?
Сегодня все может случиться.
Ты прав. Пусть звезда ведет меня, как когда-то волхвов. И музыка. Она все яснее и яснее звучит.
Тебе не холодно?
Холодно. И снег скрипит под ногами. Но это так правильно сейчас. М-м-м, можно я попрошу тебя?
Да? О чем?
Побудь со мной до конца сегодня.
Хорошо. Я побуду.
Я не хочу одна встречать Рождество. Мы всегда собирались всей семьей. А теперь... ты словно и есть моя семья. Знаешь, я бы хотела увидеть, какого цвета у тебя глаза...
В городе опять пусто. Только снег и музыка. Это... это же «Ночь тиха». Я знаю. Слушая эту песню, ты начинаешь верить во все лучшее. И в чудеса начинаешь верить.
Еще один поворот. И опять улица. Снег становится все гуще. Но знаешь, такое ощущение, что он идет с совершенно чистого неба. Потому что я до сих пор вижу звезды.
«Ночь тиха, ночь свята, люди спят, даль чиста; лишь в пещере свеча горит; там святая чета не спит, в яслях дремлет Дитя, в яслях дремлет Дитя».
Ты прекрасно поешь.
Тут легко петь. И дышать легко. Как странно. Давно так легко не дышалось.
«Ночь тиха, ночь свята, озарилась высота, светлый Ангел летит с небес, пастухам он приносит весть: «Вам родился Христос, вам родился Христос!»
Ох, а вот и собор. Нужно было всего лишь повернуть за угол.
Мы столько разговариваем, а я даже не спросила твоего имени.
Руни...
Смешное имя.
Это фамилия, но все меня называют именно так.
Значит, Руни. Ты когда-нибудь был в церкви?
Да. Давно.
В ней душа очищается.
Ох, смотри-ка, сколько людей! Все ждут. Рождество уже скоро. Уже совсем скоро, да?
Все пришли сюда. И я успела.
«Ночь тиха, ночь свята, в небесах горит звезда; пастухи давно в пути, к Вифлеему спешат придти: там увидят Христа, там увидят Христа».
Как думаешь, я могу подняться в собор?
Почему нет?
Но ведь все остальные стоят у ступеней, и никто не решается. А мне так хочется. Ты ведь подержишь меня за руку, Руни?
Конечно. Иди и ничего не бойся.
Вот так, я знаю, что бояться нечего. Тем более, и звезды, и снег, и такая тихая ночь...
Сердце, опять...
Мне так хорошо, так легко.
Сердце. Забирайте...
Нет! Я должна! Я должна! Ведь если бояться, то и чуда не будет.
Еще немного. Мы будем ждать до последнего. Слышишь, Рэнди? До последнего! Пусть все готовят для реанимации, мы ждем до последнего!
Все вокруг поют. Это так чудесно. Ты только держи меня за руку крепче, Руни. Осталось всего пара ступеней.
Еще немного.
Осталось всего пара...
Руни, больше нельзя! Мы рискуем не вытащить ее!
Я иду за своей звездой.
Забирайте ее оттуда!
***
Я забираю.
***
К полуночи они управились. И Ганка открыла глаза, удивительные голубые глаза, огляделась и тихо-тихо сказала:
- Это ведь чудо, да?
- Чудо, - кивнул Руни, беря ее руку. - Настоящее чудо.
@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс
Тема: Восьмое чудо света
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Что общего у чудес света? Выстроенные на пике технических возможностей своего времени, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет — все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Предупреждения: много труднопроизносимых имен и названий.
читать дальше
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек — сочтены его годы,
Что б он ни делал, — все ветер!
Автор неизвестен
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
Н. Гумилев
Жарким осенним вечером Арреш-мер-седх, оставив льняные одеяния жреца высшей ступени посвящения и завернувшись в вязаные, просвечивающие лохмотья, как какой-то бродяга, лавировал в пахнущей тимьяном и луком базарной толпе под стенами Эсагила. По давней профессиональной привычке он вслушивался в людские выкрики. Ничего нового не услышал: возмущались налогами, требовали, чтобы царь прижал уже к ногтю жрецов или чтобы жрецы провели наконец праздник Нового Года и сменили царя Набу-наида; ругали произвол торгового дома Эгиби, задирающего цены — а все из-за покровительства царского сына и соправителя Бэл-шар-уцура!
Если бы Арреш-мер-седх получил задание бороться с вольнодумцами, сколько болтливых ртов он сейчас захлопнул бы... Их счастье, что вольнодумцы волновали ныне главу тайной городской стражи менее всего.
«Глупцы, — думал Арреш-мер. — Нимало не стерегутся. Глупец и я, Арреш-мер-седх, поскольку решил прибегнуть к помощи этих ничтожеств, которых найду сейчас на пятом подземном уровне... Но что делать: я знаю, чем дышит город, у меня есть люди, но они — всего лишь простые стражники, не допущенные к таинствам. Мне нужны такие же как я. Но таких как я — нет, в этом и проблема».
...Когда Кюрош-е-Боцорг, царь боцоргов, сел в осаду вокруг главного города царства Эреду, названием также Эреду, иначе — Врата Богини, этот город бурлил уже много месяцев.
Блистательная столица цивилизованного человечества, Врата Богини могли не бояться захватчиков. По верху кольца стен, окружавших Эреду, разъехались бы две повозки. Все входы преграждали тяжелые ворота. Русло реки Бурануну, делящей город на две части, давным-давно снабдили решетками, чтобы захватчики не могли проникнуть этим путем. Храмовые кладовые хоть и не ломились от зерна и риса, ибо страна еще не оправилась от недавнего голода, но все же могли снабдить население продовольствием.
Увы, единства не было в городе — и значит он все равно что пал.
Страну истощила долгая война в далеких восточных пустынях; столицу истощили налоги на строительство новых храмов и перестройку старых; борьба между жрецами и царем вселяла в людей глухое непонимание.
Население многоголовой толпой качалось между центрами власти, не зная, куда податься. Подавались чаще в разбойники.
Царь, вернувшийся с войсками в Эреду после восточного похода, зализывал раны в Эсагиле и издавал указы. Жрецы плели интриги.
Об интригах и думал Арреш-мер-седх, возвращаясь из вылазки в город, где он встречался с народом из союза музыкантов — хотя что общего могло быть у жреца с музыкантами?..
Чтобы попасть в Эсагил, Арреш-мер воспользовался тайным ходом — тайным только для черни, что кипела снаружи. Жрецы ходили тут частенько. Были ходы и по-настоящему тайные. Были и такие, о которых Арреш-мер-седх сам ничего не знал. Эсагил древен: этот храмовый комплекс существовал уже, когда город назывался Кандигир и о славе Эреду еще никто не помышлял. Однако сейчас Арреш-мер не хотел таиться от других жрецов.
Зачем? Он здесь по праву. Да и к тому, что частенько он возвращается из города в неподобающем виде, тоже все привыкли.
Впрочем, и в скрытном проникновении Арреш-мер-седх толк знал, что доказал вскоре, когда, сменив у себя в покоях одеяние и приведя в порядок бороду, отправился в Колонный Проход. Там он, забившись в узкий промежуток между одной из колонн и стеной, нажал на нужный камень, подземными коридорами пробрался к месту встречи и, поприветствовав собравшихся, устроился в углу. С его приходом разговор сделался оживленнее: Арреш-мера опасались, и все же испытывали облегчение в его присутствии — с ним можно было не бояться никого другого.
— Проблема в том, что Кюрош все равно не даст гарантий, — проговорил жрец пятой ступени Никкар, похрустывая тощими пальцами. Он был очень молод, делал прекрасную карьеру и в достаточной степени сожалел, что позволил своему другу Эргалу привести себя на собрание заговорщиков. Но делать нечего: упал в реку — плыви или тони.
— Я думал, мы решаем, как предотвратить сдачу города, — ядовито проговорил жрец шестой ступени Арраман, самый старший тут по возрасту — ему уже сравнялось тридцать.
— Они все равно откроют ворота... — возразил Эргал, тоже жрец пятой ступени — ему, племяннику архитектора Владыки, постижение божественных истин давалось легче, чем прочим. Эргал нервничал не меньше Никкара, но старался этого не показать. — Я же говорил вам, что слышал разговоры. Старшие жрецы уже давно только спят и видят, как бы скинуть царя. Нашествие Боцорга — прекрасная возможность для них. Что будет с Эреду после того, как завоеватели войдут сюда, их мало интересует — лишь бы их собственные сокровища оставили в покое!
— Но храмы не оставят в покое. Они заберут... ее, — проговорил Нуш, вздрогнув. Странный это был человечек: не просто нервный карьерист, как Никкар, — он боялся всего и вся. Как ему удалось дойти до седьмого ранга, оставалось загадкой. Впрочем, Нуш прекрасно исполнял «Энума элиш» на сумерийском. — Ее, красоту несказанную...
Остальные переглянулись. Статую Амарутука из центрального храма Эсагила, мало кто рискнул бы назвать красивой. Величественной — да. Поражающей воображение — несомненно. Важной и нужной — кто бы спорил, ведь из ее рук цари получают корону. Не будет статуи — не будет новых царей. Но красивой?
Висячие сады царицы Амитис, вырастающие над голыми каменными домами, зелень и влага, парящие на высоте птичьего полета — это красиво. Ворота Инанны, сияющие голубой лазурью, с золотыми зверями, чествующими победителей — это красиво. В конце концов, мелуххские пирамиды, отражающие закатное солнце (из присутствующих их видел только Арреш-мер, но описания читали все) — тоже красиво, говорят. Однако статуя Амарутука?..
Пожалуй, ни один человек в здравом уме не привел бы такой эпитет.
— Да, конечно, брат Нуш, — смущенно кашлянул Эргал. — Я, правда, говорил о другом. Я говорил о том, что если старшие жрецы не желают обеспечить безопасность храмов, мы сами должны позаботиться об этом! Конечно, статую тоже нужно поберечь...
— Мы должны позаботиться не только о храмах, — подал из угла голос Арреш-мер-седх. До сих пор он молчал и только гладил завитую бороду молодыми пальцами с необычно окрашенными ногтями: красить ногти считалось приличным у всех жрецов, но только Арреш ограничивался всего одной полоской, как будто коготь. Истинная причина была прозаична: смывать быстрее, наносить проще. Однако эта особенность, как и внимательные светло-карие (ястребиные!) глаза вызывала в памяти собеседников нечто неприятное. О чем Арреш-мер прекрасно был осведомлен.
— Мы в самом деле должны поберечь кое-что важное. Но не статую.
— Как так? — нахмурил мощные брови Арраман. — Что может быть важнее статуи Амарутука? Из ее рук принимает священную тиару царь.
— И все-таки, — произнес Арреш-мер. — Скажи мне, брат Арраман... что важнее всего для Эреду?
— Благочестие предков? — рискнул Арраман. Он был на пару лет старше Арреша и раньше него прошел посвящение в шестую ступень — а все-таки робел. Впрочем, мало кто не робел перед братом Аррешем — разве что брат Нуш.
— Это важно, — кивнул Арреш. — Но и Унуг тоже славился благочестием. Туда богиня Иннари даже привезла свод законов Ме в божественной ладье. И где он теперь? Захолустье. Чем же отличается Эреду? Что было раньше у Унуга, а теперь стало нашим?
Присутствовавшие жрецы чуть расслабились и обменялись полуулыбками: загадочный Арреш-мер вел себя, как преподаватель в обучающей комнате.
— Ну, торговый маршрут по Бурануну, это всем известно, — пожал плечами Эргал. — Мы стоим вдали от моря, и все же мы — порт пяти морей. А без древнего благочестия этого не было бы.
— Согласен, — кивнул Арреш. — Но древнее благочестие — в сердцах. А нам надлежит подумать о внешней торговле.
— Заботиться о благополучии купцов? — поразился Нуш. — Об Эгиби уже позаботились!
— Эгиби давали деньги Бэл-шар-уцуру, когда они с отцом боролись за власть, и пожинают плоды в ущерб прочим торговым домам. Нет. Я говорю о покровительстве тем, кто не торгует рабами — много ли хорошего мы получим, продавая наших собственных людей? Я говорю о покровительстве торговле утварью, оружием и зерном — о той торговле, которая обогащает Эреду.
— Но... — Эргал и Никкар переглянулись, Арраман ни на кого не смотрел. — Это против политики царей...
— Без царей Эреду проживет, как уже стало понятно за последние десять лет! — сказал Арреш-мер богохульство. И добавил другое: — А без торговли — нет. Кроме того, вы, похоже, не до конца понимаете обстоятельства. Купцы сейчас несут деньги Владыке, потому что он владеет городом. Точнее, потому что все верят, что он владеет городом. Когда Боцорг захватит Эреду, они поверят в Боцорга и понесут деньги ему. Он, конечно, многих убьет при штурме и еще больше — для развлечения, но оставшиеся-то никуда не денутся. Деньги и товары — у купцов. А у царя и жрецов — только тонны серебра и золота, которые они не могут надежно спрятать и не способны никуда вывезти. Боцорг со своим обозом легко решит эту маленькую трудность, уж будьте уверены.
Жрецы переглянулись. То, о чем говорил Арреш, казалось им слишком странным и новым, чтобы осознать так вдруг. Тогда Эргал прокашлялся и сказал примерно то, что думали все остальные:
— И что же вы намерены предложить, почтенный брат Арреш-мер-седх?
— Я, — произнес Арреш-мер, — предлагаю сотворить чудо, братья.
...Великий царь Набу-кудурри-уцур, владыка Эреду, заключил союз с царем Экбатанского царства Увахшатрой и взял в жены его дочь, царевну Амитис. Несладко было царевне после горных лесов Экбатана в пыльном и жарком городе богини Инанны!
Царь не мог допустить, чтобы его женщина скучала и чахла в огромных залах дворца. Велел он построить высокую башню и на ступенях ее расположить великолепные сады, чтобы напомнить царице о ее родных горах и возрадовать ее сердце. Долго шло строительство; много дорогого камня привезли издалека. Царица уже родила сына Амеля, выучила местное наречие, научилась краситься, как все женщины Эреду, и завела втайне от мужа любовницу из старших жриц Инанны, а сад еще не был готов.
Однако строительство завершилось; двести лет после того глаза горожан могли отдыхать на зеленой копне сада в поднебесье, пока не иссякла городская казна и не перестали работать гигантские насосы, поднимающие воды Бурануну на высоту сорока локтей. Тогда сады засохли.
***
— О мой дядя-по-матери, припадаю к твоим стопам, — скороговоркой выдохнул Эргал, в церемониальном поклоне касаясь ладонями земли. Храмовые жрецы-медики шутили, что почтительные поданные и потомки дольше живут, потому что поклоны упражняют позвоночник.
— Да, сын мой? — старший архитектор изволил угощаться слоеными пирожками с финиками и вымоченной в меду репой — лакомствами, к которым он питал слабость.
— Как дела в твоем ведомстве? Хватает ли рабов?
— С чего это ты вдруг начал интересоваться моими делами? — спросил жрец десятого ранга Эриду-нареб с благодушной усмешкой. Он считал племянника шалопаем, который справляется со своими обязанностями постольку-поскольку — мальчик-то хороший и долг свой перед городом понимает, но горяч, горяч... Эриду-нареб недалеко ушел от истины.
— Я вот почему спрашиваю... — вздохнул Эргал. — Я тут... был недавно на развалинах Храма Основания, который разрушил Синахериб в год, если я не ошибаюсь, Девяти Гроз...
— Десяти гроз, сын мой, год Десяти гроз предшествовал году Вторжения Синахериба. Вот в мое время молодые жрецы могли отбарабанить датировку лет назад до самого Суму-абум!
— Прошу прощения, дядюшка! — не дожидаясь гнева, Эргал бухнулся на колени: дядя-по-матери всегда смягчался при этом.
— Ну-ну, полно, — проворчал Эриду-нареб. — Разве ты не сын моей старшей сестры? Главное, не выкажи такого невежества перед своим начальством... Ну-ну, хватит. Так вот, да! Великое было строительство! Одного золота мы угрохали талантов восемьсот... а уж мрамора, мрамора! Я еще учился у Унахапишти, он был учеником самого великого Арадахешшу, который проектировал храм... О, я доложу, это было что-то! Путешественники по всем обитаемым землям только и говорили, что о храме Эреду!
— О дядюшка! Я поспорил со своим приятелем Никкаром — да ты знаешь его — что у храма было семь ярусов. А он говорит — восемь. Кто из нас прав?
— Сын мой, как мне рассказывали, у основания храма было семь ярусов, но на вершине последнего из них стоял храм Амарутука, который содержал ту самую статую, которая сейчас стоит в нижнем святилище... Мой учитель был один из тех, кто уронил ее через подземный ход при вторжении Синахериба... Говорят, она тогда помялась, но трудами лучших кузнецов и многих рабов ее удалось исправить. Впрочем, ты ведь видел ее: разве видно, с какой высоты ее роняли?
— Нет, не видно, — покачал головою Эргал. — А все-таки, как выглядел Храм основания Земли и Неба? Быть может, ты знаешь, где бы найти описания? Никкар такой зануда, дядюшка, боюсь, на слово он мне не поверит — даже если я сошлюсь на твой авторитет.
— О-о-о, — проговорил Эриду-нареб неторопливо, явно радуясь, что племянник наконец-то начал интересоваться славным прошлым. — Храм был воздвигнут в середине квадрата, в семь этажей, каждый меньше предыдущего. На верхней площадке стояла статуя Амарутука в богатом убранстве, перед нею — золотой жертвенник...
И на Эргала полилось бесконечное описание, перемежаемое рассуждениями о недостатках современной молодежи.
Еще медики шутили, что многие преждевременные смерти от отравления связаны с возрастным окостенением позвоночника рекомых «почтительных сыновей»: кланяться становится тяжелее, и ум, не отягощенный более юношеским идеализмом, ищет способов избавиться от почтенного родителя.
***
— Нам очень повезло, Эргал, что твой дядя по матери застал последнего очевидца Храма основания Земли и Неба, — тихо и значительно произнес Арреш-мер-седх, забирая у Эргала свиток с описанием. Эргал немало попотел, прежде чем зарифмовал его: пусть если кто увидит, решит, что он упражняется в славословии царя Мушезиб-Амарутука. Никто не удивится тому, что молодой жрец оттачивает свой сумерийский.
Но никто особенно и не стал приглядываться, что это за свиток тащит с собой Эргал, известный повеса и балабол.
— Его свидетельство очень пригодится, — проговорил Арреш. — Наше положение непросто. Мы нуждаемся во всем правдоподобии, которое можем себе позволить. Как насчет планов башни?
— Дядюшка сказал мне, в какой части библиотеки они могут храниться. Сегодня праздник, библиотека закрыта. Но завтра я пойду туда со светильником.
— Хорошая идея. Только возьмем нефтяной: он ярче. Я отправлюсь с тобой, если не возражаешь.
— Отчего же, брат Арреш-мер... Только объясни мне, я, кажется, не совсем понимаю...
— Чего не понимаешь, брат Эргал?
— Но... разве поверят люди, что храм Основания был восстановлен владыкой Набу-кудурри-уцуром? — спросил Эргал, нервно оглядываясь. — Ведь все видят, что его нет!
— Кто бывал за стенами Эсагила? — резонно поинтересовался в ответ Арреш-мер. — Много ли людей?
— Но ведь вершины не видно из-за стены! То есть... все видят, что ее не видно.
— Доверься мне, — улыбнулся Арреш-мер. — Люди, знаешь ли, могут поверить во что угодно. Кстати, брат Эргал...
— Да, почтенный брат Арреш-мер?
— Не хочешь ли сегодня после ритуала Заката прогуляться в город в моей компании? Так просто, проветриться...
У Эргала тотчас в голове пронеслось с дюжину версий подобного приглашения, но он ответил только то, что должен был ответить в подобной ситуации:
— Почту за честь, брат.
В земле Мелуххе, иначе Кемет, цари строили себе необычные гробницы — ступенчатые пирамиды из обожженного кирпича или камня. Но был один царь, Небмаат, ревнитель чистой геометрии. Он оставил по себе настоящий памятник, маяк для вечности идеальной формы. Пирамиду Се-нефер-ча, Совершенное творение, высотой двести локтей возвел он, ориентировал по сторонам света и облицевал ровным белым известняком, чтобы пирамида отражала блеск великого бога на восходе и на закате.
Увы, не прошло и двух тысяч лет, как истончилась слава божественных правителей Мелуххи и облицовку Се-нефер-ча крестьяне разобрали, чтобы построить дома. Маяк в вечность потух.
Потом дома эти смела пустыня.
***
— Итак, начало положено, — проговорил Арреш-мер, усаживаясь за столик в корчме. — Милейший, нам, пожалуйста, два пива... нет-нет, девочек не нужно. Мальчиков тоже. Сунма, ты что же это, не узнал меня?.. Ну здравствуй, здравствуй, дорогой, и тебе полных кладовых... Осталось позаботиться о том, чтобы не только мы поверили в эту идею, но и все прочие. Да ты пей, пей, Эргал. Здесь варят хорошее пиво.
Эргал оглядывался едва ли не с испугом. Свой жреческий белый лен он сменил на разноцветное одеяние богатого горожанина, и все равно чувствовал себя здесь чужим.
— Не бойся, Эргал, — понизив голос, сказал Арреш. — Я это место для работы не использую, здесь публика вполне приличная. Зажиточные ремесленники из тех, что обслуживают Эсагил... Да, в тебе они жреца узнали: одни ногти чего стоят, не говоря уже о завитой бороде... — Эргал чуть было не схватился за бороду. — Мы ведь не неузнанными остаться стараемся, мы просто пришли развеяться. Ты только почтенным братом меня не чести, мы же не в форме.
— Да, конечно, — пробормотал Эргал. — Просто я... ну, мой отец жрец, и я нечасто бываю в городе.
— Понятно, — кивнул Арреш. — Дело поправимое, было бы желание... Да и городом мир не ограничивается, — Эргал поежился при мысли о том, что он может вдруг ни с того ни с сего выбраться за стены, где ничто не защитит его от разбойников и бунтующих декхан (если одни отличаются от других). — А, привет, Зикнет!
Повинуясь взмаху руки Арреша, человек по имени Зикнет присел за их столик.
На лице этого юноши только-только начала пробиваться растительность, которая, увы, не могла скрыть его редкостного уродства: про таких говорят в насмешку «любимчики Инанны». Прыщи, опять же. И одет небогато...
Юноша оскалился в улыбке, выдавая, что части зубов у него не хватает.
— Это Зикнет, — сказал Арреш-мер. — Он смотритель союза музыкантов.
Эргал сразу почувствовал к юноше некую смесь презрения, смешанного с жалостью, но выказывать этого особенно не стал. Конечно, на неприбыльную должность желающих мало, но все-таки странно подумать, что царские чиновники могли назначить такое уродливое существо!
— В союзе Зикнета, — продолжал Арреш-мер, — многие происходят из-за стен города. А многие даже странствуют по деревням.
— Точно так, почтенный Арреш-мер, точно так. Вот не хотите ли мою новую песню послушать? — Зикнет неуловимым жестом извлек из складок одеяния маленькую походную лиру.
— Отчего же, с удовольствием, — сказал Арреш-мер. — Я думаю, Сунма возражать не будет?
— Еще бы он возражал! — расхохотался музыкант.
Он встал и явственно изготовился играть. Гомон в корчме тотчас затих: Зикнета, видно, знали. Тот же, прищурившись, ударил по струнам, проиграл вступление и запел речитативом, на разговорном:
Царь Боцорг, как гром пасет тучи, так пасет свои войска.
Царь Боцорг могуч телом, словно бык, и сияет ликом, словно звезда Мастабарру,
И так же несет смерть и разрушения.
Он грозится, что разрушит высокие стены; что город падет в его руки, как спелый плод,
Что он омоет свои ноги в фонтанах Эсагила и заберет бесчисленные богатства.
И потому говорим мы: глуп, ах как глуп царь Боцорг!
Не знает он, куда пришел, не знает он, чего хочет; не знает, что богиня Инанна хранит своих слуг,
Он глуп, как ягненок, он беспечен, как дитя рядом с гадюкой; он говорит «это земляной червь!»,
Но он не знает, что она его ужалит. Крепки наши стены; цельнокованы наши ворота, смелы наши защитники, остры наши копья!
Зикнету зааплодировали. С нескольких столиков подозвали Зикнета. Он пошел, кланяясь и собирая деньги.
— Ну все, — сказал Арреш-мер, — послушали песню, можно уходить.
— Ты только за этим приходил сюда? — удивился Эргал.
— Только, — кивнул его спутник.
Арреш-мер правду сказал: он не работал в пивной Сунмы. Он просто получал здесь информацию. И за что ценил Зикнета, что с ним эту информацию можно получать совершенно открыто.
Правда, и задание Арреш ему тоже передал. За что он ценил Зикнета еще больше, так это за то, что парень умел читать.
Более двадцати лет вся Элидия — да что там, вся Эллада! — строила храм, достойный самого великого Зевса и самих Олимпийских игр. Но даже и великолепный храм, как говорят, возводили только ради изваяния Громовержца работы самого несравненного Фидия. Глядя на эту статую, смертные падали на колени, сам же великий бог, увидев ее, принял работу, расколов каменную плиту у ног скульптора.
Несколько веков спустя, когда славные города Пелопоннеса превратились в задворки империи романских кесарей, император Флавий Феодосий перешел в новую религию и запретил Олимпийские игры. Вскоре статую перевезли в столицу империи, где она и погибла при пожаре.
***
В стане боцоргов появлялись певцы с бирками «деревенских сказителей», которые воспевали несметные сокровища Эреду. Лабиринты из камня и глины, проложенные под фундаментом великого Храма Земли и Неба, пели они, хранят баснословные сокровища, накопленные за тысячелетия: золото, серебро, драгоценные камни, дорогое дерево, ароматные масла, заморские ткани, папирус отличной выделки... Эти песни кружили голову воинам не хуже вина: у ночных костров они клялись собственноручно разрушить Храм до основания, своими руками взломать землю и вытащить на волю сокровища лабиринта!..
У ночных костров боцорги говорили о том, как плохи дела в граде богини Инанны. «Их дух совсем пал, — передавали друг другу воины, — они видели наш победоносный марш через земли многих царств, и они потеряли всякую волю к сражению! Они надеются только на свои стены и крепкие ворота, они запирают сундуки и прячутся под свои плетеные одеяла — и все-таки они дрожат перед нами, непобедимыми боцоргами, воинами Кюроша-е-Боцорга!»
Они были неправы.
Бэл-шар-уцур бросил клич и пополнял расквартированное в городе войско; горожане обсуждали, как Боцорг, чтобы осадить город, вынужден был бросить на них все силы завоеванных царств и готовились не сдаваться и истощить его; от других городов царства подтягивалось ополчение. Если город Эреду продержится, то и царство Эреду устоит.
Это не устраивало жрецов, потому что «царство» значит «царь».
По городу ползли иные слухи: будто бы в башне Храма Земли и Неба жрецы углядели некие страшные знамения в жертвенных внутренностях; будто бы предстоят тяжкие испытания. Правда, не уточнялось, связаны ли они с Боцоргом или с внутренними делами.
«Постойте, — говорили люди друг другу. — Разве Храм Земли и Неба не разрушен?» И отвечали, пожимая плечами: «Вроде разрушен был... да кто его знает? Мож, восстановили... Царь вон ведь сколько храмов разрушил и поперестраивал в последние-то годы!» — и многозначительно молчали, и возводили очи к небу, и делали знак богини Инанны.
А на одном из верхних уровней центрального храма в Эсагиле, в кабинете, украшенном фресками об исцелениях, совершенных богиней Гулой, стоял мрачный жрец десятого ранга Нимдаль и смотрел в окно, обращенное на запад, на развалины храма Основания Земли и Неба. На обломках камня и остатках кирпичной кладки — фундамент даже сейчас казался величественным — сидели подростки из жреческой школы и жевали лепешки с сыром. Иногда до Нимдаля доносился их смех. Рядом с щенками валялись вязанки хвороста, которые они тащили, да так и бросили. Кто, интересно, распорядился свалить хворост во дворе?
Нимдаль развернул свиток из новомодного тростникового материала (а ведь в более благочестивые времена писали только на благородной глине, из которой боги сотворили первого человека!..) и прочел сухой, короткий абзац, так непохожий на официальные славословия: «Известные вам лица готовятся открыть ворота, ждут только гарантий Боцорга. Но Боцорг гарантий не даст, хоть известные вам лица думают обратное. Мне известно, что после длительных войн денег у него не хватает; он поклялся лишить Эреду всех его сокровищ. У нас есть не более трех дней, чтобы исправить ситуацию».
— Итак, брат Никкар... — проговорил Нимдаль спокойным тоном. — Брат Арреш-мер-седх передал тебе это послание?
— Да, почтенный брат Нимдаль...
— Вот не знал, что вы с ним так близко знакомы.
— Не с ним, почтенный брат. У меня есть друг, Эргал, еще со школы, сын почтенного брата Эриду-нареба... Вот с ним Арреш-мер часто ходят в город последнее время. Они сошлись в любви к музыке...
— Любовь к музыке? — хмыкнул Нимдаль. — В мое время это могли бы назвать изменой небу... Но я ни о чем тебя не спрашиваю, Никкар. Можешь передать своему приятелю — или прямо Арреш-меру — что я готов встретиться с ними обоими. Сегодня, в семь вечера по храмовым часам, здесь. Передашь?
— Да, почтенный брат.
***
Брат Нимдаль принадлежал к тем, кто держит в руках ключи от земли и от неба, от правильной жизни во Вратах Богини. Эргал мысленно прикидывал, не бросят ли его после разговора с ним в голодную яму.
Однако все оказалось еще ужаснее.
Нимдаль принял их в одной из комнат на галерее — той, что выходила на закат. В семь часов вечера солнце стояло уже низко над горизонтом, заливая все густым желтым светом. В этом свете почти совсем пропадали фрески со сценами из «Энума элиш», и казалось, будто стены голы и пусты.
— А, молодые люди, — сказал Нимдаль доброжелательно. — Времени у меня не сказать чтобы много, так что давайте быстрее.
Вел себя этот суховатый человек, как будто не он вызвал их на встречу, а они сами напросились. Ну что ж, в каком-то смысле так оно и было.
Эргал ожидал, что Арреш-мер сейчас покажет себя: сверкнет этак по-особенному глазами, улыбнется, и Нимдаль сразу потеряет почву под ногами — Эргалу уже доводилось видеть, как начальник тайной городской стражи сбивает спесь даже с тех, кто стоял в иерархии значительно выше него.
— Мы бы не стали отнимать у вас время, о почтенный брат, — Арреш-мер низко поклонился по всему церемониалу, и Эргал еле успел повторить за ним. — Но дело первостепенной важности. Вы ведь получили мою записку?
— Да, этот юноша, Никкар, передал ее мне. Но, признаться, не прими я это за шутку, мог бы принять за государственную измену, — голос Нимдаля сочился ласковостью. — Вы ведь понимали, чем рискуете, брат Арреш, отправляя мне ее?
— Еще больше я понимал, чем рискую, если не отправлю, — проговорил Арреш-мер. — Когда Боцорг войдет в город, мы все останемся на руинах, если не будут приняты меры. А принимать их некому. Похоже, никто здесь не понимает, что за человек Кюрош-е-Боцорг. Я же изучил его. Благородство не чуждо ему, но любое данное слово он повернет к своей выгоде.
Нимдаль вскинул брови.
— Вы еще смелее, чем я думал.
— Мой дедушка был гадателем. Я кое-что подсмотрел в его чаше с водой.
Нимдаль усмехнулся.
— Ну хорошо. Что же вы предполагаете сделать?
— Я предполагаю спрятать сокровища Эсагила, — произнес Арреш-мер без обиняков. — Сами знаете: серебро — вот что определяет статус как человека, так и государства в нашем несовершенном мире. Вы отвечаете за ключи от одной из семи сокровищниц...
— Меня контролируют. Уж вы бы должны знать.
— Стражей я возьму на себя. Мне нужно ваше содействие. Ключ, схема прохода, рабы, чтобы вынести ценности... Столько рабов у меня нет.
— Предположим, я согласился, — Нимдаль чуть улыбнулся. — И где вы предполагаете перепрятать сокровища? В городе, по вашей же логике, нельзя...
— Место уже подготовлено, — улыбнулся Арреш ему в ответ, чуть зубастее. — К сожалению, пока я не могу вам его открыть. Но тайник абсолютно надежен, и при этом ценности даже не придется выносить из Эсагила.
— И все же, — Нимдаль покачал головой. — Как вы себе это представляете, брат Арреш? Ясной ночью вереница рабов тащит тюки через двор, а царь, жречество и стража в это время благодушно глазеют на танец белокурых наложниц? Или вы собираетесь ждать до ночи вторжения, с тем чтобы общая неразбериха скрыла эту неучтенную деятельность?
— Почти, о почтенный брат, — Арреш-мер чуть поклонился. — Я действительно собираюсь подождать до дня вторжения. Но отвлекающий маневр, куда надежнее войск Боцорга, уже разработан и теперь только и ждет приведения в исполнения.
Об Эргале даже не вспомнили. Оставалось только гадать, зачем его пригласили — ведь чем меньше народа присутствует при таких разговорах, тем лучше. Еще молодой жрец все время ждал, что либо хоть один из них впрямую обмолвится о том, что ведь не все сокровища можно донести до тайника, либо, напротив, они начнут произносить громкие слова о благе города.
Не дождался. Ни того, ни другого.
В ночь рождения великого царя Александра, завоевавшего почти весь известный ему мир, некий безумец сжег храм богини Артемиды в Эфесе. Мы не будем повторять имя этого несчастного. Гораздо важнее другое: спустя много лет архитектор Хейрократ восстановил храм, сделав его еще выше и славнее прежнего. Святыню украсили рельефы и скульптуры лучших художников своего времени — времени величайшего расцвета Ойкумены; картины, висевшие в храме, не имели себе равных.
Пятьсот лет спустя храм был разграблен варварами. В последующие века он постепенно разрушался, пока болото полностью не поглотило его.
***
— Брат Арреш, но ведь у почтенного брата Нимдаля ключи лишь от одной из семи сокровищниц... Что же делать с остальными? Вы сами говорили, до вторжения не более четырех дней... Мы ни за что не успеем найти подходы к остальным жрецам.
— Тебе предстоит узнать о нашей работе, Эргал, одно простое правило: подготовка — это все. Вдохновенную импровизацию тоже недооценивать не стоит, но при прочих равных на нее способно очень мало людей. А вот приучить как следует готовиться заранее можно кого угодно — даже такого шалопая, как ты.
— Арреш, Тиамат тебя побери! Что насчет остальных сокровищниц? Я так понимаю, план состоял в том, чтобы спрятать все, чем располагает Эреду...
— Мы так и сделаем.
— Но остальные сокровищницы...
— Остальные сокровищницы пусты, Эргал. Я «нашел подход» к другим жрецам, как ты выражаешься, полгода назад, когда о завоеваниях Боцорга еще только слухи поползли.
— Но...
— Не мы одни тут творим мифы, мой друг. Владыки города занимаются тем же.
Эргал чуть было не споткнулся: они разговаривали на ходу.
— Так было всегда? — спросил он. — То есть это испокон веку так? Шесть пустых сокровищниц, чтобы запутать воров...
— Да нет, — спокойно поправил Арреш-мер, — думаю, они опустели совсем недавно... Внутренняя политика последних лет определенно не пошла на пользу царству. Если бы не пришел сейчас Боцорг, думаю, мы бы дождались вскоре другого завоевателя.
***
Брат Арраман тоже заведовал кладовыми Эсагила. Должность его была не столь почетна, как у брата Нимдаля: в его владениях, четырех смежных комнатах на втором подземном ярусе, лежали, преимущественно, старые глиняные таблички с доносами да заморские дары или призы, которым не удалось найти применения. Пару месяцев назад, когда с ним неожиданно сблизился брат Арреш-мер, Арраман, не в силах удержаться от искушения, попытался привлечь к себе внимание более осведомленного и перспективного жреца, показав Аррешу самые главные свои диковины. В числе их — несколько странных, прибывших издалека трубок.
«Если их правильно поджечь и запустить, — говорил брат Арраман, — они взлетают вверх и взрываются там разноцветными огненными цветами. Это очень красиво. Я совсем мальчишкой еще видел такое... Но последнего заморского мастера бросили в голодную яму за непочтительность, а наши их запускать не умеют. Если же запустить неправильно, они взрываются на земле и могут вызвать большие разрушения, даже жертвы...»
«А также свет и грохот, да? — понимающе кивнул брат Арреш-мер. — Скажи, брат Арраман... А тебе бы хотелось вновь увидеть, как они взрываются?»
Брат Арраман тонко засмеялся:
«Даже если бы и хотелось, брат Арреш, что с того? Я ведь не ребенок».
Разговор случился и забылся.
Каково же было удивление Аррамана, когда однажды вечером, через несколько дней после той памятной встречи в тайной комнате Арреш-мер явился к нему и сказал:
— Брат Арраман, нужно открыть твои кладовые. Для выполнения плана мне кое-что понадобится.
— Я уже говорил, что у меня нет ничего полезного, — Арраман вздернул подбородок и отложил лопаточку: Арреш-мер застал его за ежевечерними упражнениями в каллиграфии; писал Арраман, как это и полагается, на свежей глине.
— А я уже говорил, что есть, — улыбнулся Арреш-мер.
— Уж не в старых ли доносах ты собрался отыскать способ, как защитить Эреду?
— Нет, брат Арраман. Я хочу устроить такой переполох, чтобы все подумали, будто Инанна поссорилась с Эрешкигаль, и небо рушится на землю!
Арраман заколебался. Да, он вошел в состав заговорщиков в ясном уме; он не меньше прочих хотел защитить Эреду и, что уж там, надеялся, что если он правильно поведет себя, то в дальнейшем займет какое-нибудь место, более достойное, чем главный кладовщик — но при всем при этом в плоть и кровь Аррамана въелась недопустимость «разбазаривания» драгоценного содержимого вверенных ему каменных чуланов.
— Полно тебе, брат Арраман, — Арреш-мер-седх улыбнулся в полутьме от масляного светильника. — Я знаю, ты с детства хотел устроить какой-нибудь большой грохот!
Оба, и Арреш-мер, и Арраман, воспитывались при храме; о сходном происхождении говорил первый слог их имен. Арреш-мер хорошо знал, как поддеть прежнего приятеля по играм.
— Ну хорошо, брат Арреш-мер, — сказал Арраман поднимаясь и гася фитиль. — Считай, что я решился.
У Арреша-мера хорошо получалось это: чувствовать тайные страсти и страстишки людей. Он это не считал ни талантом, ни даром богов. Если бы кто спросил, Арреш-мер, скорее всего, ответил бы: «Я просто знаю, чего хочу. Все остальные — как правило, нет».
Царица Галикарнасская решила почтить своего мужа и возвести для него гробницу, краше которой не было на Земле. Ничем другим не прославились бы царь и царица; а так все запомнили имена Артимисии и Мавзолоса.
Еще до того, как заложили фундамент, умер царь. Стены мавзолея — так назвали гробницу — возвели высоко, на девяносто с лишним локтей. Четыре разных скульптора трудились над барельефами на четыре стороны света. Ещё до того, как они закончили работу, умерла царица.
Мавзолею посчастливилось простоять почти две тысячи лет. Он пережил смену царств и укладов, а потом рухнул от сильного землетрясения. Камень из его стен послужил материалом для одной из крепостей, которые в те времена воздвигались на берегах Эгейского моря десятками. Говорят, крестоносцы ужасно ругались: тяжелые были глыбы, зар-раза...
***
Нимдаль знал о том, что этот молодой умник — но в конечном счете все равно глупец — Арреш затеял какую-то отвлекающую операцию, чтобы сокровища можно было вынести без помех. Чего он не ожидал, так это масштаба. Старый жрец не спал той ночью, взбадривая себя священными мелуххскими зернами, и вдобавок выставил рабов, чтобы не пропустить сигнала от Арреш-мера. Однако он мог так не стараться: пропустить оказалось затруднительно.
Вот еще было тихо; смотрели с полога, отгораживающего мир смертных от мира богов, огненные светила; и тут раздался свист, громче всякой кобры. После свиста загрохотало, ударило, вспыхнуло — и прямо в квадратном дворе большого храма Эсагила что-то загорелось. Потом зазвенели цимбалы, послышался дальний рокот, как будто обрушилась лавина.
— Энлиль всемогущий, Инанна милосердная! — пробормотал Нимдаль: эта поговорка частенько выручала его в трудные моменты жизни. Потом он позволил себе тень довольной улыбки. Арреш-мер значительно облегчил ему задачу.
Огненный шар взлетел вертикально вверх за стеной Эсагила и рассыпался огненным цветком.
— Боги гневаются! Боги! — раздался истеричный вопль. — Тиамат, помилуй нас! Владыка Ан, защити!
«Юнцы подошли к делу с размахом», — удовлетворенно подумал Нимдаль. А что творится в городе... Но зачем ему вообще понадобилось задействовать город? Чтобы спрятать концы?»
Да, что творится за стенами Эсагила, Нимдаль представлял себе лишь приблизительно. Ему даже в голову не могло бы придти, что подкупленные и подосланные Арреш-мером люди носились по улицам и кричали: «Ужас! Светопреставление! Боги обрушили башню Храма Земли и Неба! Беды и горести падут на Эреду!»
А желчный брат Арраман посасывал обожженую костяшку указательного пальца и хохотал. Впервые за много лет он был счастлив.
***
В ставке Кюроша-е-Боцорга, царя боцоргов, в этот вечер — точнее, уже ночь, — было шумно и людно. Со жрецами договорились: они должны были открыть ворота за два часа до рассвета.
Но лазутчики Боцорга, выученные способам скрытного проникновения за любые стены, вернулись и доложили царю ближе к полуночи, что город не спит. Небо города цветет огнями, непохожими на звезды. Улицы полнятся горожанами, которые ведут себя совершенно не так, как полагалось бы мирным труженикам. Не смолкают крики о Храме Земли и Неба, который обрушился этой ночью.
— Приведите сюда этого певца, который так развлек меня сегодня после вечерней трапезы, — приказал Кюрош-е-Боцорг. — Надеюсь, его еще не успели отослать прочь?
Его заверили, что певца, конечно, пытались отослать прочь, потому что надоел он всем хуже прицепившегося репья, но не удалось. Пользуясь расположением милостивого царя Кюроша, парень напросился на ночлег в обозе и на еду из общих котлов, взамен щедро делясь городскими сплетнями.
Еще пара минут — и певец был доставлен пред очи царя Кюроша. У тощего, огненно-рыжеволосого — недобрый цвет! — парня на шее красовалась деревянная бляха, утверждавшая, что этому музыканту дозволено проживать за городскими стенами и находиться в самом Эреду до захода солнца.
— Итак, — сказал Кюрош, — тебя зовут Зикнет?
— Точно так, — кивнул парень, — Зикнет меня зовут, сын Канеша и Андайб, музыкант, сказитель и просто хороший человек, о Кюрош, великий царь боцоргов!
— Стой-стой, — усмехнулся Кюрош, — ты болтаешь бегло, как воин! Того и гляди я прикажу оказать тебе честь, казнив будто благородного.
— Боюсь, это не поможет: говорят, мой дедушка болтал так много, что его пришлось казнить трижды, — сказал Зикнет. — А это так неаппетитно!
Кюрош рассмеялся.
— Что там с этой башней Земли и Неба? — добродушно спросил он. — Ты вчера что-то тоже пел про башню... Что предо мной склонится даже башня Земли и Неба, такие были слова в твоей песне?
— Да, о великий царь боцоргов, я пел: «Царь Кюрош велик, как буйные тучи на широкой равнине, он достиг головою месяца...»
— Довольно, — Кюрош махнул рукой и певец замолк. — Скажи мне, что ты имел в виду, когда говорил, что Башня склонится передо мной? Это просто было поэтическое сравнение, как любит ваша братия?
— Вроде того, о великий царь, — пожал плечами певец. — Ну, правда ходит еще по городу что-то вроде легенды, или даже не легенды, а так, присказки... Что до сих пор все великие воины, которые захватывали Эреду, разрушали Храм Земли и Неба, а потом его возводили вновь. Тот же, перед кем Храм падет сам, станет самым великим из всех завоевателей, настоящим хозяином городу! Это будет означать, что Инанна поклонилась ему, и что Амарутук взял его за руку и сам вводит в свои владения... — видно что-то в молчании в шатре, в перешептывании челяди насторожило певца. Он замолчал, краска сошла с его лица. Музыкант бухнулся на колени, по его кривоватому носу потекла капля пота, виляя между прыщей. — О мой царь! Неужели?..
— Ни слова боле! — резко сказал царь Кюрош. — Спугнешь удачу. На вот, на счастье, — и, сняв с широкого пальца витой золотой перстень, кинул его Зикнету.
Музыкант, ошалев от счастья, поймал перстень и опрометью кинулся из шатра.
Он бежал, пока не выскочил за пределы лагеря, где первым делом упал на землю и долго, хрипло дышал. Певец отходил от страха: он боялся, что Кюрош-е-Боцорг прикажет отрезать ему язык, чтобы сберечь свою удачу.
Зикнет поднялся и побрел в сторону Эреду. Легко проникнуть в город, который перестал быть неприступным.
Много у жителей Галикарнасса было такого, чем им следовало гордиться: тугие кошели, синее море, удобная бухта, покровительство солнцеликого Гелиоса... Когда однажды Гелиос избавил город от нападения пиратов, благодарные жители решили выстроить ему статую. Поскольку Галикарнасс славился богатством, как никакой другой город Средиземноморья, статуя тоже должна была быть особенной.
Ради нее в город пригласили лучшего тогдашнего скульптора — еще молодого, но уже вошедшего в силу. Десять лет он строил эту статую, насыпая земляной холм, чтобы отделывать верхние ее части. Наконец холм убрали: могучий и сильный бог предстал перед горожанами во всей своей славе, и был он так велик, что колени его приходились гораздо выше самых высоких домов и куда выше мачт стоявших в порту кораблей. Яркая бронза светилась на солнце: владыка небесный дарил своему изображению частицу своего блеска...
Статуя простояла всего пятьдесят лет, а после упала во время землетрясения. Денег восстановить ее у города не нашлось, а спустя несколько сотен лет обломки статуи продали некому арабскому купцу, который вывез их в неизвестном направлении. Зачем эти обломки ему понадобились, история умалчивает.
***
— Да, беды и горести падут на Эреду... — задумчиво пробормотал брат Нимдаль, сделав отмашку первому рабу. Процессия остановилась возле руин Храма, изнутри уцелевшего угла. Именно здесь, если он правильно расшифровал послание Арреш-мер-седха, им предстояло ждать. Его сопровождал раб с факелом; кое у кого из рабов в процессии были масляные фонари. Впрочем, в них не было особой нужды, потому что в неугомонившемся Эреду до сих пор горели факелы, а также горели запасы сухого хвороста для жертвенных костров, кем-то недальновидно — или, напротив, весьма дальновидно — сложенные накануне во внешнем дворе вместо внутреннего.
Однако же Нимдаль, несомненно, успел первым: не мог он углядеть знакомой высокой фигуры. Неужели Арреш оставил место встречи за ним? Не слишком похоже на этого юношу...
Нимдаль оглядывался с полуулыбкой на холеном лице. Полуулыбка не имела ничего общего с царящим вокруг хаосом; он как бы был готов поприветствовать Арреша, откуда бы тот не появился. Однако ушлый молодой жрец таки умудрился застать его врасплох.
Сперва Нимдаль услышал скрежет. Потом, обернувшись, обнаружил, что в каменной стене отходит плита — и увидел, как из темного проема показался знакомый горбатый нос.
— Почтенный брат Нимдаль, — сказал Арреш-мер. — Прошу прощения за опоздание. Заносите, — и он отошел в сторону, освобождая дорогу рабам.
— Да, заносите, — кивнул Нимдаль. Они с Аррешем отошли в сторону и начали смотреть, как рабы один за другим по двое — по трое втаскивают в открывшееся помещение тяжелые корзины.
— Ставьте к стене, — крикнул Арреш-мер им вслед. — Там не очень много места!
— Откуда вы знаете об этом тайнике? — миролюбиво спросил Нимдаль. Сам он мысленно рвал на себе волосы. Ведь можно же было догадаться! Похожие тайники делаются в подножии любых храмов, ни один архитектор не пропустит! А он... Вот теперь окончательно понятно, кстати, зачем Арреш-мер связался с этим юнцом Эргалом: у того дядя по материнской линии — архитектор Владыки. Но почему Эриду-нареб сам не воспользовался тайником? Неужели не знал? А эти двое раскопали...
— Ну, вы уж наверное догадались, откуда, — улыбнулся Арреш-мер. — Почтенный Эриду-нареб поделился с любимым младшим родичем кое-какими планами, расшифровать которые у него не хватило понятия... Смотрите, все достаточно просто: нужно нажать вот здесь, здесь и здесь...
«Дурак, — подумал Нимдаль. — Напыщенный идеалист. Ты и в самом деле стремишься к сохранению славы Эреду, мальчишка? Я тоже хочу, чтобы наш город процветал — при любом правлении. Но еще я понимаю, что сейчас только три человека, не считая рабов, знают тайну этой двери... Но что молодой Эргал без тебя? С ним можно разобраться после.»
Брат Нимдаль шагнул вплотную к Арреш-меру и выхватил из складок своего одеяния кинжал. За свою долгую карьеру брату Нимдалю доводилось пускать это орудие в ход лишь однажды — он предпочитал яды, — но жрец не сомневался, что справится.
***
Зикнет шагал вслед армии захватчиков.
Еще один побочный эффект затеи Арреш-мера: горожане этой ночью были разбужены ужасным грохотом и вспышками, и потому нападающие не застали их врасплох. Многие успели спрятаться — хотя бы в подвалах. А многие теперь, завидев воинства боцоргов, что рванули брать Эсагил, торопливо укладывали свой скарб и припасы в телеги или навьючивали на себя и на рабов, чтобы поскорее утащить это все подальше от города и уйти самим: не подлежало сомнению, что, как только боцорги возьмут Эсагил, они начнут грабить и убивать.
— Через главные ворота вы не выйдете, — напутствовал некоторые семьи Зикнет, и слово его разлеталось пожаром. — Ступайте в северную часть города, выходите через одни из четырех ворот, которые там. Только смотрите, обогните Эсагил как можно дальше! Но торопитесь, торопитесь!
Какая-то женщина, навьючивающая на смирного ослика перекидные сумки, сунула Зикнету свежую лепешку. «На, подкормись, — сказала она, — музыкантишка, совсем ты тощий!»
— Спасибо, матушка, — ответил Зикнет. — А что, много ли войск Боцорга прошло мимо?
— Много, куда уж больше-то! А некоторые соседи — Содхи-рябой, вот — под ноги им кидались.
— Зачем? — изумился Зикнет.
— Ну как! Вроде как боги от Эреду отвернулись, что ж теперь людям-то делать?
— Почему отвернулись?
Женщина смерила Зикнета раздраженным взглядом, яснее ясного говорившего: «а я этого идиота еще лепешкой кормила!»
— Так ведь башня рухнула, — сказала она. — Башня Храма Земли и Неба. Неужто не знаешь? Светопреставление полночи творилось! Второй Потоп!
Зикнет широко расплылся в улыбке, подумав «Сукин ты сын, Арреш!»:
— Спасибо еще раз, красавица!
Когда он уходил, женщина смотрела ему вслед так, как будто он был умалишенным. Зикнету казалось, что он видит, как над городом воздвигаются призрачные стены невиданной ступенчатой пирамиды — творения разума одного человека и легковерия тысяч.
***
— ...нажать вот здесь, здесь и здесь — и дверь открылась, — произнес Арреш-мер. После чего обернулся.
Почтенный брат Нимдаль стоял позади него, скрестив руки в браслетах на груди.
— Очень познавательно, брат Арреш-мер, спасибо, — иронично произнес он. — Надо полагать, мои рабы контролируются вашими людьми?
— Кое-кто из ваших рабов — действительно мои люди, — легко согласился Арреш-мер. — Но почему вы вдруг заговорили об этом, брат Нимдаль?
— Потому что вы пытались подстроить мое убийство, молодой человек, — ответил на это старший жрец.
Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Арреш-мер улыбнулся.
— Сдаюсь! Вы меня поймали. Я действительно думал, что вы можете ударить меня кинжалом. Согласитесь, было у вас такое искушение?
— О да, — кивнул Нимдаль. — Теперь, когда я не попался и не дал вам повода, вы, должно быть, убьете меня просто так.
— Ну что вы, — покачал головой Арреш-мер, — брат Нимдаль, зачем нам мериться, у кого из нас больше людей в ключевых точках?
«Наверняка у него, — отстраненно подумал Нимдаль, — мы, выученики старой школы, вообще как-то не привыкли полагаться на слуг, рабов и наймитов... а зря, зря».
— Мы — два умных человека, — продолжал Арреш-мер, — а не обуянные жадностью юнцы. Почему бы нам не договориться? Чего стоят сокровища по сравнению с настоящей властью?
Нимдаль подумал: «Он проверял меня, щенок!» Но вслух сказал другое:
— Я готов выслушать ваши предложения.
В по-птичьи желтых глазах Арреш-мера плясали отсветы пламени.
Устройство маяка просто: это башня, на верхней площадке которой должен ночью гореть свет. Всегда, несмотря ни на что. Александрийский маяк на острове Фарос не только помогал кораблям найти дорогу в порт — он являл всю славу столицы великого царя Александра, ибо сделан был из белого мрамора, украшен колоннами, а днем с вершины башни подавался сигнал столбом густого дыма. Две тысячи лет маяк исправно светил: сперва для эллинский лодий, потом для римских триер, позже — для арабских джонок и даже для неуклюжих судов, на которых воины Христа переправлялись за море, чтобы возвратить себе Святую Землю. Маяк служил всем.
Потом его разрушило землетрясением. Ни одно из царств, образовавшихся на севере Африки, не хотело восстанавливать маяк, а пиратам он и вовсе мешал.
Гораздо позже на том месте построили значительно более скромные сооружения: властители новой эпохи, что шла на смену, окутываясь оружейным дымом и отплевываясь паром машин, пока еще не набрали достаточно средств на выражение своего тщеславия.
***
Утро следующего за вторжением дня выдалось на редкость пасмурным. И вовсе не потому, что небо застилали клубы дыма и пепла: Эреду в этот раз горел на редкость умеренно. Просто с недалекого моря пришли серые тучи, затянули небо, заклубились... После обеда будет дождь: либо долгий, обложной, на несколько дней, либо бурный, с гневом Амарутука, со вспышками молний от его молота...
Царь Боцорг велел установить в центральном зале кресло и украсить его дорогими тканями и каменьями: так делали цари Ашшура. На этом кресле он воссел, когда владыка Эреду, Набу-наид, сломленный потерей приемного сына и соправителя Бэл-шар-уцура, который погиб ночью, обороняя Эсагил от боцоргов, преклонил перед ним колена и признал его царем над всем государством Эреду.
Милостив был царь Боцорг. Он позволил свергнутому Набу-наиду удалиться в дальние владения и даже забрать с собой часть своего имущества.
— Что же до сокровищ Бабилу, — молвил Кюрош-е-Боцорг, называя Эреду на аморейский лад, — то пусть сюда же, в этот зал, мне принесут все сокровища, которыми может похвастаться Эсагил!
Когда он это сказал, среди жрецов возникло некое движение, их прослойка у стен забурлила, и, наконец, вперед вытолкнули брата Нуша — того самого, у кого не было иных талантов, кроме умения красиво читать «Энума элиш».
Не самый старший среди жрецов, не самый высокопоставленный и даже не самый представительный, он смотрелся странно посреди огромного зала.
Арреш-мер-седх, готовивший выступление брата Нуша несколько дней, если не несколько месяцев, напрягся, словно подталкивая разумом то, что должно было свершиться. Вот сейчас все решится. Глупцы те, кто думает, что города берут армиями. Города берут раньше: в спорах и раздорах, в подкупах и интригах. Глупцы и те, кто верит, что проблему можно разрешить в битве. Проблемы чаще всего разрешают в разговорах с глазу на глаз, в поединке разума и воли.
Брат Нуш казался не к месту посреди этого каменного зала; утренний свет безжалостно подчеркивал непорядок в его одеянии, отсутствие жира и благовоний в его волосах. В руках брат Нуш вертел маленькие песочные часы; утреннее солнце запуталось в стекляшке.
Голос его зазвучал с неожиданной силой:
— О великий царь боцоргов, увы нам и увы! Боги отвернулись от Эреду! Сокровища потеряны!
— Что значит потеряны? — царь нахмурился и даже подался на своем кресле вперед. Призрак пожара и дальнейшего разграбления сгустился, стал почти осязаем; еще чуть-чуть, и сквозь него не будут уже видны фрески о деяниях анунаков.
Однако брат Нуш не поддался неведомой силе призрака. Стоя все так же прямо, он проговорил:
— Все сокровищницы наши, о господин и повелитель, располагались под Храмом Основания Земли и Неба, славнейшим из всех храмов Эсагила. Но этой ночью боги разрушили храм, и теперь в подземелья не пробраться... Сокровища недоступны.
— Опять этот храм... — Кюрош-е-Боцорг смотрел на жреца Нуша тяжелым взглядом, который не предвещал ничего хорошего. Но взгляд царя-завоевателя тонул, путался в лучах утреннего солнца. Скользили по стенам солнечные зайчики.
— Боги этой ночью явили мне знамение... храм был разрушен... Эреду сдался мне. Как боги могли похоронить сокровища Эреду и не дать мне завладеть ими?
— Но ведь сокровища принадлежат богам, а не городу, — проговорил брат Нуш. — Если вы прикажете, мы охотно начнем раскапывать башню... но, боюсь, придется потратить на это много времени! Прости нас, великий царь... прости ничтожных рабов своих...
Сонное состояние овладело залом. Арреш-мер, стоявший в углу — за свою службу он успел убедиться, что надежнее всего наблюдать именно из углов — отступил глубже в тень и еще сильнее надвинул капюшон на голову.
Тишина замерла патокой. Змея истории свернулась, готовая укусить собственный хвост; сейчас ужалит. Вот-вот покатятся головы, вот-вот забудутся милости — царя Боцорга хотят лишить его сокровищ. И знаменитый гипноз молодого брата Нуша, благодаря которому он так ходко продвигался по службе, не поможет.
Без царей может прожить Эреду; без торговли — нет. Но о какой торговле пойдет речь, если у жрецов не будет средств, чтобы вложить в торговые дома? О какой торговле пойдет речь, если город будет разграблен?
И тут из строя жрецов выломился брат Нимдаль. Со сноровкой, какой позавидовали бы молодые, он упал на колени перед царем.
— Царь! — воскликнул он. — По воле богов цари Эреду лишились своих сокровищ! Но есть одно сокровище, сокровище всего царства! Статуя Амарутука, золотая статуя! Воистину, бог, который явил свое расположение царю боцоргов, не откажется отправиться с ним!..
Брат Нуш тоненько закричал, выронил песочные часы, вцепился в бороду и упал на пол.
— Он просит прощения, о мой царь, что не предложил этого сразу, — пояснил брат Нимдаль.
И это — а также то, что царю боцоргов вовремя доложили об огромном количестве богатой утвари, награбленной его войсками в храмах — примирило Кюроша с отсутствием несметных сокровищ. Кроме того, забрав статую, он лишал Эреду возможности избирать новых царей — об этом ему тоже нашептали.
Диспут был закончен.
Крушение Храма Земли и Неба, зиккурата Этеменанки, стало реальностью.
Что общего у чудес света?
Спроектированные на пике технических возможностей своего времени, ради тщеславия царей или знатных горожан, ради благодарности или даже ради любви, выстроенные из мрамора, глины, кирпича или известкового камня, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет, все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Лишь одно чудо, никогда не входившее в списки ни одного эллинистического философа, не предали забвению — даже в темные века, поглотившие обитаемые земли в начале новой эры. О нем продолжали слагать легенды, о нем говорили риторы, его приводили в пример чванливые старцы.
Но все они вспоминали не его величие или красоту — разрушение.
Ибо в некой книге есть и такие строки: «...и сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли».
Что ж, наглецу и провокатору Арреш-мер-седху нечего сетовать на судьбу своего творения! Он и не сетует...
***
Вечером того же дня Арреш-мер и Зикнет наливались пивом в небольшом домишке квартала за три от Эсагила, в районе писцов. Арреш-мер держал его не для всякого рода тайных встреч, а как эдакое безопасное место, где можно отлежаться в случае чего и зализать раны. Или вот завалиться, как сейчас, когда ты смертельно устал, не спал три дня, но голова еще на взводе, еще до стеклянности ясна, и веселит — все, и пьянит — только пиво...
Воины не тронули писцовый квартал, пожар прошел стороной. Тихо — самое место и самое время для дружеской компании. Не одному же кормить своих демонов.
Без царей сможет прожить Эреду. Без торговли — нет. Арреш был патриотом города, а не царства. Но... как жаль, как все-таки жаль, что многовековому владычеству Эреду пришел конец! Разве что удастся, по воле богов, сохранить часть богатства и толику влияния...
— Кто тебя просил самому к Боцоргу соваться, а? Зикнет, ты псих. Я тебя отстраню, честное слово.
— Не выйдет, друг Арреш: я не за деньги на тебя работаю. Где ты еще такого найдешь?.. А слышал мою новую песню, а?.. «О милость царская, ты пронзаешь небеса, как шпиль Этеменанки...»
— Давай потом, а? У Сунмы споешь завтра свою похабщину. Или послезавтра. Харчевня-то цела еще?
Арреш-меру было муторно. Город лежал открытый, распяленный перед врагом, словно блудница... Впрочем, пустое.
— Цела, чего Сунме сделается... А не объяснишь ли ты, кстати, зачем приводил туда этого теленка*, Эргала?
— Будешь смеяться, я надеюсь со временем свалить на него часть работы во дворце. У парня есть задатки... Его дядюшка, конечно, не согласится, но это решаемо. Правда, был риск, что если Нимдаль меня переиграет, то выйдет через него на вас... если примет Эргала всерьез, что вряд ли. Но вышло по-моему.
— Да уж, по-твоему... ты рисковый мужик, Арреш.
— Кто бы говорил, личный музыкант царя боцоргов...
— Да это случайно вышло: я хотел воинам свою дезу закинуть, а они меня к царю потащили. Зато будет что вспомнить в старости, — Зикнет вытащил из внутреннего кармана на поясе кольцо с гранатом и подкинул на ладони, ловя на алые грани отблески светильника. — Нет, ну как ты все это просчитываешь? А? Расскажи! Хочешь, песню сложу? Бессмертие обеспечено!
— У меня дед гадателем был. А бессмертие и так обеспечено — если не мне, то Храму Земли и Неба.
Арреш налил себе и Зикнету еще пива. Он чувствовал, что ему становится легче. Трудная была задача; но сокровища сохранены. Пока они пикировались около входа, Нимдаль и не подумал пересчитать рабов, заносящих корзины в тайник... Теперь, даже если Нимдаль задумает присвоить себе то, что в тайнике, часть сокровищ, припрятанная в другом месте, останется — и со временем Арреш-мер вернет их городу. Со временем. Постепенно. Никто не должен понять, что они не были вывезены...
Нимдаля, конечно, следует опасаться. Впрочем, и ему нужно опасаться Арреш-мера. Интересная гонка. Кто кого...
— Да! Гениальная задумка с храмом. Дурацкая, но гениальная... Кстати, пришла тут мне идея одной песни... нет, лучше сказания. Тоже гениальная. Про героя в поисках бессмертия. Пусть он дойдет до страны смерти, насовершает кучу подвигов, и поймет, что бессмертие — это...
— Бессмертие — что? — с насмешкой поинтересовался Арреш-мер.
— Не знаю, не придумал пока... — Зикнет бросил еще один задумчивый взгляд на кольцо и положил его на стол. — Повторим?
— Ты еще не допил.
— А, точно. Так вот. Герой, конечно, будет рыжий — как я. Ты зря смеешься. Рыжий, великан и красавец.
— Рыжий герой! — беззлобно фыркнул Арреш. — Ничего более абсурдного я не слышал.
— А что, мой друг? — развеселился Зикнет. — Только абсурдом мы и спасемся в наш несовершенный век. Например его друга я сделаю зверочеловеком. Мохнатым.
— Комический элемент?
— Да нет, почему комический… Герой, вроде тебя. Я всегда говорил, что ты у нас настоящий сукин сын! Хотя юмор тоже будет. И любовных сцен побольше... пышногрудые блудницы, божественные красавицы, розовое масло....**
Арреш-мер приподнял бровь:
— Не думай, что я не имею веры в твой талант, друг Зикнет, но по мне так никто такое не станет ни слушать, ни читать — хоть помести любовные сцены в каждый стих.
— Ты плохо меня знаешь: я все это дело так перепишу на сумерийский, что даже ваши, из архивов, решат, будто имеют дело с подлинным творением времен первой династии. Детишки будут в школе изучать...
— Само собой, — согласился Арреш, кидая в рот горсть соленых орешков. — Так все-таки, что насчет бессмертия?
— У смертных бессмертия быть не может, и творениям их отмерен срок... Зато у смертных есть отлич-чное пиво.
— Хорошо сказано, — согласился Арреш, наполняя их кружки. — Кстати... — он поднял кольцо со столешницы и задумчиво повертел его в пальцах. — Это ведь личный перстень Кюроша-е-Боцорга. Тебе не приходило в голову, что его можно отличнейше использовать?..
Примечания:
* Учитывая, что священное животное Амарутука (Мардука) — бык, Зикнет делает Эргалу слегка ироничный, но все же комплимент.
** Зикнет намекает на "Сказание о Гильгамеше". На самом деле оно было сложено тысячи эдак за две — две с половиной до описываемых событий, хотя... кто знает? Оттуда же — в одной из позднейших редакций — первый эпиграф.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Тема: Третий Рим (внеконкурс)
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: оборотни против тоталитаризма!
Предпротокольная стенограмма признания Милдред Джонсон, домохозяйки из Малого Уэнслоуфорда, арестованной в 58 г. от становления Благостнейшей Империи, Царства Божия на Земле, за пособничество в подрывной деятельности и убийствах должностных лиц
читать дальшеКак я дошла до жизни такой?
Ну уж, ваша честь, если вы хотите знать, то сначала слушайте, будьте любезны. А не нравится, так я и промолчу, все одно мне теперь. Говорить?..
Жили мы с моим Джоном душа в душу годков пять или шесть — нет, точно, шесть: мы в тот год поженились, когда нам нового префекта назначили, а как все началось, так он уж сменился. Но детей у нас не было. А потом я понесла. Уж как мы радовались! Cобралась я тогда кузину Нелли проведать. А они в городе живут. Город я шибко не люблю: и грязь, и вонь, и шум, и народу столько, сколько через нашу деревню за триста лет не проедет. Да только матушка моя завещала с Нелли почаще видеться.
У них как раз соседа брали в тот день, за мятежные мысли. Ох, и перепугалась же я среди ночи: проснулась, куда деваться, куда бежать! Свет синий, все синее, вопли эти... Ну, вы-то знаете, ваша честь.
Значит, на следующее утро еще до света собралась я и чуть ли не бегом домой, к Джону. А он послушал меня и говорит:
«Смотри-ка, Милдред, теперь и до беды недалеко: вот Уиннифред со Звонкого Ручья в том году на черноголовых наткнулась, когда на сносях была, и урода родила».
Я его успокаиваю: Уиннифред-то, вон, уже круглая была, как подушка, а я что? У меня-то под платьем еще и ничего не видать. Обойдется. А у самой на душе неладно.
Пошли мы в то воскресенье на ярмарку, к гадалке. Та все как положено: карты раскинула, в шар заглянула. И говорит: «Родишь ты, девонька, кошку, будет она гулять сама по себе и будет у нее девять жизней». Я перепугалась до смерти: как — кошку? Гадалка ничего объяснять не стала, говорит, сама не понимаю, а только так по всем приметам выходит. Ну, рассказала я мужу. Джон только плечами пожал: «Значит, и такое бывает. Раньше жили — и теперь проживем».
А потом придумал, что как ребенка родим, так надо его от черноголовых скрыть. Уиннифред-то потом и не видал никто, забрали и ее, и младенца. Но как скроешь? Соседи-то все знают. Сказать, что мертвого родила?.. Так для первого раза это и хуже, точно черноголовых с проверкой дождешься.
Пошел Джон к соседу нашему тогдашнему... Что? Как зовут соседа? Запамятовала я, ваша честь, совсем память плоха стала, ой совсем...
Так вот, у соседа нашего детей было уже семеро по лавкам. И хозяйка его еще одного носила. Ну, Джон-то мой им и говорит: «Зачем вам восьмой? Все одно по закону отдадите черноголовым, а там еще что из него сделают... Отдайте его лучше нам».
И рассказал кое-что про нас, чтоб они посговорчивее были. Говорит, как жена родит, так мы только на люди покажемся, что с младенцем, и уедем сразу в другое место, где нас не знают. Страна-то большая: вон, всю Европу завоевали. И что ребенок на вас похож, никто не увидит. А вы скажете, что мертвого родили, вам не страшно. И вам выгода, и нам».
Они мозгами пораскинули и согласились, что это мой Джон умно придумал. Ну, Бар... сосед то есть еще поартачился: мол, моя-то твоей раньше рожает, так вы раньше заберите. Но Джон уперся: уж упрячьте как-нибудь, вон у вас один еще по полу ползает, а другой пузыри пускает, вам легче, а в нашем домишке все людям на виду.
Так вот и вышло: я рожаю, а повитуху ко мне не позвали, все соседка. Ну да она опытная в этом деле была женщина. И младенца сюда же, к нам принесли...
А живот у меня нормальный был, да и ребеночек как пошел, сразу видно — не котенок. Джон на всякий случай и нож приготовил: а вдруг чудо-юдо появится. Только он не понадобился. Родилась у нас крепкая девочка, здоровая, и вот вам крест, ничем от прочих не отличалась.
«А что ж с пацаном-то делать? — сосед растерялся аж. — Коли этот нормальный, так вам второй-то не нужен? Что же нам теперь, приставу признаваться?»
«Джон, — говорю, — это нам господь радость такую послал, что дочка нормальная, потому что мы другое дитя согласились от верной смерти избавить. Негоже теперь отказываться».
«Ну хорошо, — соглашается мой Джон, — все равно нам уезжать нужно: я уже с горожанином одним сговорился, чтобы землю продать».
И вот мы сказали, что родилась двойня, и чудесно зажили с нашими малышами. Ну, с насиженного пятачка сниматься не сахар, конечно, но ничего. Всякое в жизни бывает. Зато на новом месте мы сразу сказали, что Ник у нас приемыш. Я так думала: а ну как детки вырастут и пожениться захотят? Между собой они не родичи, так пусть сразу знают про то и пусть никто из соседей про них дурного не думает.
Тогда я еще ничего ни сном ни духом, ваша честь. Про гадалку мы если и вспоминали когда, то так, чтобы посмеяться. Были они дети как дети. Ника мы вон окрестили в честь Джонова друга, которого черноголовые забрали. Родители-то его крестить боялись. А девочку Джон хотел Кэти назвать, раз уж кошка, да только я уперлась. «Нет, — говорю, — сыну ты имя придумал, а дочка уж моя». И стала она Молли, как в нашей семье заведено: мама Милдред, дочка Молли, потом опять Милдред и опять Молли.
Откуда мы переехали, ваша честь? Да я уж говорила: запамятовала. Совсем плоха стала... Страна большая! Да и не знала никогда. Я ж глупая, ваша честь, женщина, куда мне. Джон знал, куда мы едем и откуда, а я уж и не спрашивала. И по сторонам мне оглядываться было некогда, с двумя малышами-то!
В Малом Уинслоуфорде нам хорошо было. Привольно, солнечно, люди сердечные, префект далеко... Самое место расти детям. Уж такие они не разлей вода были! Куда Ник — туда и Молли, куда Молли — туда и Ник. Но, по правде сказать, Ник чаще заводилой был. С каких только деревьев его Джон ни снимал, из каких только оврагов ни вытаскивал! Бегать научился раньше, чем ходить.
Молли — та поспокойнее была. А только мы рано заметили: ну никак ее не удержишь. Бывало, убежит Ник, потеряется, а Молли вот она, перед глазами. Запрем ее дома, отправимся Ника искать — а только глядь: вот он, Ник, а вот и Молли рядом с ним, тут как тут. Не усидела...
Я ее спрашиваю: «Как это ты так?»
А она: «Не знаю, матушка. Только подумаю, где Ник, и уже знаю, как туда попасть быстро».
«Как же, — говорю, — негодница, ты быстрее меня пробралась? Дорога-то тут одна, по тропе, через ферму, и потом через Белый Лог мостик перекинут».
«А вот так, — говорит. — Я сперва через амбар, потом по лугу, а потом по оврагу вверх-вниз».
А самой годочков пять только: глазки голубые, нежные, и платьице чистое, и передник, как я оставила, и ни одной-единой царапинки.
«Как, — говорю, — через овраг, когда там бузина, крапива, шиповник дикий! Быстрее меня не доберешься, разве только по воздуху лететь».
А сама вспоминаю про гадалку.
«Не знаю, матушка» — вот и весь ответ.
Потом как-то она при нас с Джоном оборотилась. Один миг — девчушка золотоволосая, вся в маменьку мою, светлая ей память, — и вот кошечка дымчатая, пушистая, сидит, умывается. А глазища — желтые, что твой кулон с янтарем, мне Джон такой дарил.
Как я тогда перепугалась, словами не передать! А Джон мой, умница, только посмотрел и говорит: «Ну что ж, раньше жили — и теперь проживем». И проделал кошачий лаз в двери.
Молли мы наказали никогда обличье на людях не менять, а пуще всего остерегаться черноголовых. Ну, это все матери детям велят, это вы и без меня знаете. И Молли береглась лучше некуда. Другие дети, бывают, озоруют или хвастаются, если что-то такое могут или знают, что их сверстники — ни-ни, а она как воды в рот набрала. И Ник вместе с нею. Так и не заподозрил никто ничего, ваша честь, ни единого разочка, и дальше бы не заподозрили.
Когда я за Молли странности начала замечать? Воля ваша, ваша честь, а только в кошку превращаться — это, по-моему, и так странно! А, вы об этом-то... Ну вот...
Молли четырнадцать годочков сравнялось. Уж такая она выросла красавица, такая голубушка, описать невозможно. Что твоя шоколадная конфета. А какая хозяйка, какая скромница! Так бы ее от нас и увели, если бы Ник ее не стерег лучше верного пса. Дрался за нее часто, а мы и не сомневались, что через год-другой их поженим. И останутся наши деточки с нами оба. Других-то не дал нам господь, так и стоял дом полупустой. Только не судьба, видно...
Тогда стали приставы убиваться. Сначала в Джонтауне... да вы помните, ваша честь. Потом в Таунсхилле. Аж кусками его нашли. И люди тоже пропадали целые оттуда. Кузнеца-то Джонтаунского хотели черноголовые взять к Императору, чтобы он всякие штуки ему делал, а он сбежал — и пропал с концами. Потом, еще позже, Деннисы исчезли, эти всей семьей. Но не как приставы: тел не находили. А потом еще стали говорить, что тела приставские будто были когтями разодраны, и что видели рядом с ними огромную серую кошку со светящимися глазами.
Я как про это услышала, сразу заперлась с дочкой на кухне и говорю:
«Приставы — твоих лап дело, Молли?»
Она даже отпираться не стала. Честная всегда была.
«Моих, — говорит, — матушка». И улыбается ласково так, что сердце тает.
«Что же это ты? — спрашиваю. — Неужели закопать нельзя было?»
И тут она мне и рассказала. Что будто бы есть у нас тут врата в другие страны: шагнешь только, а за ними — земли невиданные, как по волшебству. Врата эти повсюду натыканы. Они их еще с Ником нашли, когда детьми лазили. Молли-то через них только что не прыгала, а Нику тяжело приходилось, но он одну Молли отпустить не мог — вот и научился. И что она мне только не порассказала! И про корабли из железа, которые хотят — по воде ходят, хотят — по суше, а хотят — по воздуху летают, и про каменные статуи, что не хуже ярмарочных шутов танцуют и кривляются... А пуще того рассказала, будто в тех мирах черноголовых нет, и Император у них кровь не пьет.
«Где-то, матушка, — говорит, — и похуже есть, чем у нас, а где-то лучше. А где так похоже, что не отличишь, только деревня наша, скажем, не Малый Уинслоуфорд, а Большой Овраг называется».
Вот они потом с Ником и придумали, что нужно людей избавлять. Нику-то мы рассказали, как мы его от черноголовой судьбы спасли.
«А приставов зачем убивали? — спрашиваю. — Конечно, гады они, да ведь вас-то теперь поймают?»
«Ой, матушка, — говорит Молли и запястье вылизывает (это она так делала, когда волновалась), — ведь иначе для других людей врата не откроются! Нужно долго учиться, чтобы ими свободно ходить, как Ник учился».
«Так что же, чтобы одного человека провести, надо другого убить?»
«Выходит, что так матушка, — Молли улыбается. — Только провести потом целую семью можно. Это не я сама догадалась, мне колдунья одна сказала, в соседней стране, за вратами. Жизнь за жизнь, говорит, смерть жизнь вычерпывает, да не одну, а целого рода. Только не знаю, как насчет человека. Это же все приставы были, на всех на них метка черноголовых. Ты думаешь, матушка, они люди?»
Нет, ваша честь, я суд не оскорбляю, мне уже все равно, словом меньше, словом больше. Только вы велели правду говорить. А правду говорить лучше, чем лгать. Я вот всю жизнь лгала, знаю, о чем речь.
Так я и благословила Молли и Ника на их дело. «Только, — говорю, — вблизи дома не убивайте никого, а то вас найдут».
«Хорошо, матушка», — они отвечали.
И Джону мы говорить не стали. Он тогда только-только лавочку открыл, на рынке торговал, с черноголовыми тоже дело имел — ну, положено так, а кроме него некому было, он самый умный в деревне, мой Джон. А тут сноровка особая нужна, ваша честь. Не так посмотрел, не эдак поклонился — и прости-прощай, заглянут в твою голову и всю подноготную вызнают. Ну, вы знаете, ваша честь.
Так год прошел. Детям нашим по пятнадцать исполнилось, мы уже и к свадьбе готовиться начали понемногу. А трупов прибавилось, к тем двум еще шесть пришло, из разных мест. Ну и шесть семей они вывели. Я только диву давалась, как Ник с Молли умудряются туда-сюда обернуться, чтобы их не хватился никто.
А однажды ночью не спалось мне. Джон-то мой рядом храпит, а я лежу, ворочаюсь без сна. Потом слышу — как будто внизу что-то хлопает.
Я встала, свечу зажгла, спускаюсь в кухне: а там Ник мой лежит, кровью залитый, и Молли над ним рыдает. Вот, говорит, матушка, там засада была, ждали они нас. И Ника изранили, он меня защищал. «Это, — говорит, — наш девятый был. Все свои девять жизней я на чужие смерти истратила, жизнь за жизнь, как в воротах этих. Все кончено теперь, Ник умрет, и я с ним умру, не могу без него!»
«Ну, — говорю, — заладила! Слезами горю не поможешь, давай за водой быстро, одна нога здесь, другая там!»
А Джон с вечера спину потянул: моложе-то мы с годами не становимся. Раз Ник с Молли ушел, мы и бак наполнять не стали: думали, до утра хватит, а там дети помогут. Молли схватила котелок и побежала к ручью. Я же давай очаг разводить и хоть тем, что есть, раны промывать. Джон тоже проснулся, спустился вниз. В чем дело, говорит? Я объясняю.
«Эх, — отвечает Джон, — что же ты мне раньше не рассказала! Я на рынке от них слыхал: новый амулет теперь появился, специально, мол, на этих зверюг настроенный, которые приставов дерут. Теперь-то уж скоро заявятся...»
И пошел запирать окна, двери и над ними всеми подковы вешать — авось уберегут от черноголовых. Да только не уберегли.
Пришли они и вломились прямо в мою чистую кухню, с черного входа. Я стою ни жива ни мертва, поверить не могу, что все взаправду. Тут слышу как ворчание позади... И уж на что я от страха сама не своя была, а обернулась. Вижу: стоит позади меня огромный черный пес. Изранен весь, из ран кровь сочится, а скалится так, что рука сама перекреститься тянется. Да только не страшно мне от него было. Сердцем я чуяла: это мой мальчик, Ники это мой! Вот как его, оказывается, Молли учила через ворота свои ходить.
А что потом было, я не помню. Треск, свист, рычание. Кажись, и я кого сковородкой огрела, да только не поручусь, ваша честь — совсем плохая память стала. Вот как мне от одного из черноголовых прилетело по голове, так саму себя не помню. Уже в тюрьме прочухалась. Темно, страшно, нет никого. Кое-как подобралась, за решетку схватилась, зову: «кто здесь?!» — а мне только черная метка со стены напротив скалится. Села я, заплакала, что уж тут. Слабая я женщина, глупая. Только больше не плачу с тех пор.
Так я и не знаю ничего про своих. Про Джона моего с Ником, живы ли. И Молли в последний раз видела, когда она к ручью убегала: лицо бледное, все в слезах, котелок в руках немытый.
Нет, я ничего у вас спрашивать не хочу, ваша честь.
А вот так, не хочу и все. Знаю я, что вы мне скажете. Да разве ж вы что другое мне сказать можете? А я уж все проплакала, что нужно. Ни о чем не жалею. Я свою жизнь как надо прожила, бог про то знает. Да и не закончена еще она. Не верю я, что эти девять жизней, что моя Молли отобрала, вычерпали все ее девять жизней — нет ни в одном из вас настоящей жизни, видимость одна! Зато других людей она отсюда вывела.
Я знаю - мои вернутся и спасут меня. Хоть из костра, хоть с колеса, если приговорите. И уведут с собою. А дверь запросто откроют — вон сколько вас тут с черными метками, ваша честь, господа присяжные.
Я не боюсь, ваша честь. Чего мне бояться? Это вы бойтесь.
Весь ваш Третий Рим благословенный.
@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс
Тема: Седьмое небо.
Автор: VaLara
Бета: кое-кто и BlackRaspberry
Краткое содержание: Путь к счастью требует упорства.
читать дальше«Добро пожаловать на Седьмое Небо! Оставьте все свои горести и сомнения и переступите порог!» - вещали Врата всем, кто останавливался перед ними, чтобы сделать очередной «первый шаг» и приблизиться к новой жизни еще немного. В целом, им было легко говорить «переступите порог», но как быть, если никакого порога тут и в помине не было?
Очередь двигалась довольно бодро, но каждый раз, когда Врата приветствовали нового обитателя Седьмого Неба, Уайт хотелось сброситься с облака вниз. Она не понимала, с чего такая волокита, почему нельзя просто пройти сквозь облако и вступить на землю обетованную, зачем нужен портал, сиявший тонким пунктиром, и - если посмотреть на него чуть со стороны - то и вовсе не видным.
– Долго они чего-то сегодня, – голос раздался откуда-то сзади, и девушка, может быть, даже пропустила бы замечание мимо ушей, но день выдался длинным, скучным и таким же тягучим, как сосновая смола, его хотелось разбавить, ну или поймать в смолу лучик солнца, чтобы хоть как-то его оживить.
– А вы тут такой частый гость, чтобы иметь возможность сравнивать, как они сегодня пропускают и как обычно бывает?
– Довольно частый, - уклончиво ответил мужчина.
Уайт не припоминала, чтобы он стоял позади нее, но не устраивать же разборок перед Вратами? Тем более, остальные вроде как на него внимания и не обращали.
– Кстати, Профессор.
– Уайт Мяу, – девушка подала руку и получила в ответ пожатие. - И как оно там?
– На Седьмом Небе? – мужчина поправил съехавшие на нос очки, усмехнулся в кучерявую бороду и продолжил: – Скучно. Работы много, дел много, отдыха никакого.
– Так вы сюда не жить?
– Нет, хвала Небесам! Меня, знаете ли, ограниченность выбора не устраивает.
– Меня вот тоже, – девушка погрустнела и сделала еще шаг к Вратам. – Это же очень ответственное решение – остаться жить на Седьмом Небе. Перспективы заманчивы, возможности огромны, и срок визы можно продлять неоднократно, но…
– Но? – мужчина приблизился, склонился из-за плеча девушки и заглянул ей в лицо.
Как такое возможно, Уайт не понимала, но принимала как данность – мало ли какие бывают существа. Жизнь ее научила многому - и тому, что не стоит отвергать непонятное и неясное в первую очередь. Ведь если вы о чем-то не знаете, то это совершенно не значит, что подобное невозможно.
– …но у меня есть дела Внизу. Так что я здесь временно. Выпишу самую короткую визу, гостевую, передохну и дальше.
– Дальше? – то ли солнце так отражалось в стеклах очков, то ли это сами глаза мужчины за ними так сверкнули, Уайт не поняла. Странный он какой-то. Но до ее очереди было еще далеко, и просто так молча стоять не хотелось.
– Да. На перерождение.
– И вы, юная леди, так высоко забрались, чтобы получить право на него?
– Именно. Система сложная, конечно, но ничего – неделя здесь, штамп о пребывании и можно идти в Отдел Перерождения на выписку. Вы не подска…
Уайт крутанулась на месте, посмотрела по сторонам, но никакого мужчины рядом с собой не обнаружила, словно и не было того вовсе, только вот очередь как-то заметно сократилась и в этот раз Врата сказали свое коронное «Добро пожаловать на Седьмое Небо!» уже самой Уайт.
***
За Вратами все было не так, как до этого. Там была жизнь.
Самая настоящая, реальная, обычная жизнь. Земля обычная, трава на клумбах зеленая, небо над головой голубое и облака белые на нем, а не под ногами, как до этого. Здесь можно прятаться от дождя под сенью деревьев, шлепать по лужам и кататься на трамвайчиках, что звенят колокольчиками, подъезжая к остановкам. Здесь можно жить.
От такой мысли Уайт стало неуютно и совершенно не по себе. Впервые с тех пор, как она пришла на Небеса по Радуге, девушка встретила место, в котором можно было бы остаться навсегда.
– Страшно?
Недавний знакомый сменил хитон на деловой костюм, сандалии на дорогие ботинки, холщовую торбу на дорогой портфель, но, вне всякого сомнения, перед ней сейчас стоял тот самый мужчина – Профессор.
– Да.
– Правильно. Благополучие затягивает, то, за которое не нужно платить, тем более. Очень быстро впитывается в кровь, становится частью тебя, а потом ты уже принимаешь его как должное, переставая ценить.
– И если ничего делать не нужно, а только получать и брать, то любое действие, где нужно прикладывать усилия, воспринимается иначе.
– Умница девочка, все ловишь на лету.
– Это неправильно! Как же так можно, если жить все время так, то не захочешь возвращаться Вниз!
Мужчина молчал, рассматривая свою собеседницу. Глаз его было не рассмотреть за стеклами очков, но почему-то Уайт казалось, что взгляд Профессора сейчас обжигающе холодный, словно он ее изучают, как диковинного зверя.
– А ты сильно хочешь Вниз? Тебя там кто-то ждет?
– Ждет. Обязательно ждет, и даже если и не ждет, то я все равно вернусь, потому что обещала.
– Такая категоричность похвальна, но требует проверки. Это твой временный паспорт жителя Седьмого Неба. Срок у тебя неделя, осмотришься, пообвыкнешь, познакомишься, может, с кем, а как неделя истечет, встретимся вновь и поговорим. Кто знает, вдруг ты передумаешь и отзовешь свое прошение о перерождении. Не торопись – живи, делай выводы и принимай решения. Это вот тебе, – Профессор протянул кусочек картона, больше всего по форме напоминающий восьмерку, – моя визитка. Если вдруг забудешь, как меня зовут и где меня искать, то разорви ее – и я появлюсь. Но использовать ее можно только один раз, не раньше, чем пройдет отпущенная тебе неделя, но и не позже, чем через час по истечении этого срока.
Пока она рассматривала проступающую на ладони печать и пыталась понять, что происходит, Профессор исчез так же неожиданно, как и появился.
***
Город жил в своем ритме, он не подстраивался ни под кого и был именно тем, что здесь искал каждый. Шум и жизнь в движении центральных улиц, тенистый уют на окраинах, ветер подземки, стремящийся вырваться на волю и бьющий в лицо, стоило только открыть дверь и шагнуть через порог на станцию. Солнечные блики в фонтанах, запутавшиеся в сетях многоэтажек из стекла и бетона.
Уайт шла по городу и понимала, как нравится ей это место, как спокойно и хорошо здесь, какая вкусная и сытная здесь пища. Кафе и ресторанчики попадались на пути именно тогда, когда она чувствовала голод или хотела передохнуть. Единственное, чего не делала Уайт – так это не ночевала под крышами домов этого города. Каждую ночь она встречала на высоте, забравшись высоко-высоко, смотрела в небо, ловя волосами звездный ветер, и вспоминала о том, кто ее ждет. Она непременно вернется, потому что он там, она обещала, а что может быть дороже такого обещания, данного слова и желания быть вместе? Эти мысли были с ней в ночи и на рассвете, когда она смотрела, как светлеет небо на востоке, как разгорается закат, и думала, что где-то там внизу он тоже смотрит на небо и, возможно, думает о ней.
– Эй, девица, – как-то окликнул ее какой-то нахал. Уайт уже была готова окоротить хама, когда обернулась и застыла. Знакомые черты, знакомый голос и повадки тоже знакомые.
Это случилось на третий день отведенного срока, и больше они уже не расставались. Уайт смеялась так много, как давно не смеялась, улыбалась и радовалась мелочам.
Девушка гуляла по городу, рядом с ней шел он – такой знакомый и родной, дни, разделенные на двоих, пролетали мгновениями, и с каждым восходом этих дней хотелось все больше и больше. Уайт шла рядом с тем, к кому хотела вернуться, а за ними по пятам бежала ее тень. Тень-кошка не могла отстать от своей счастливой хозяйки, и только вот попутчика у тени не было, не бежал рядом с ней знакомый силуэт большой собаки.
– А помнишь, как было в первый раз? Как мы встретились и картину ту помнишь?
– Картину?
– Ну да, ту, что висела на стене в комнате. Человек, что смотрит в бездну, приподняв рукой край моря. Эта картина напоминает мне тебя – ты ведь тоже не боишься… – Уайт не смотрела на него, она смотрела в небо и не видела, как по его силуэту идет рябь, словно кто-то кинул в спокойную воду камень, – …ничего не боишься и пришел сюда за мной. Скоро мы сможем уйти вместе Вниз. Еще один день – и на рассвете откроется Путь.
– Я не хочу.
Слова прозвучали так тихо, что Уайт не сразу расслышала. Зато сразу почувствовала, какой сильной стала хватка его пальцев на ее запястье.
– Останемся здесь. Это чудесное место. Нам не справиться с проклятьем. А здесь мы вместе, мы можем жить тут и ни о чем не беспокоиться. Уайт, подумай! Опомнись!
– Нет, это ты опомнись. Посмотри, разве это жизнь? Здесь все, что нужно, но оно не наше, не мы этого добились, не своим трудом. Да что с тобой? Что?
– Уайт…– он тянул к ней руки, а она все отступала, пятилась назад, пока не развернулась и не побежала. Она бежала прочь от того, кто был так дорог, так любим, и кошка-тень бежала вместе с ней.
Ветер и слезы, солнце и высокое чистое небо. Прыжки с крыши на крышу, и каждый следующий выше и выше, пока не остается только небо.
– Эй! – закричала Уайт. – Профессор! Я не хочу тут жить, я хочу уйти Вниз! Хочу уйти…
Кошки не плачут, они слишком горды для этого. А когда льет дождь, слез не видно, вода смешивается с водой, и не важно уже, что течет по лицу.
– Хо-хо… надо же, успела, – кажется, Профессор удивлен, кусочек картона горит синим пламенем в сжатой ладони. – Уверена?
– Да.
– А как же ваше проклятье?
– Мы справимся.
– Ой ли. Подумай, может, все же останешься здесь? У тебя будет все, что пожелаешь. Седьмое Небо подарит даже то, о чем ты и мечтать не могла. Оно создаст твою реальность. Сотворит ее из стремлений и желаний, о которых ты еще и не думала, которые только-только зарождаются в тебе. Не это ли чудо – мир, что творишь ты сама?
– Спасибо, но нет, – отказаться тяжело, но принять такой дар одной невозможно. Они обязательно встретятся и проживут жизнь как люди, они скинут проклятие звериной формы и у них будут дети, будет дом и семья. Они смогут, потому что всегда есть кто-то, кто тебя ждет и любит. – Это фальшивые мечты, и реальность фальшива. За счастье нужно платить – трудом, стремлением, делом. Я отдохнула, поняла, как оно может быть, и хочу теперь этого для себя. Хочу ту судьбу, что можно создать вдвоем и на двоих – и если ради этого придется еще раз родиться и умереть, то пусть так и будет.
Профессор улыбался в бороду. Дождь прекратился, и на небе засияла Радуга.
Он отпускал девушку. Свою работу он выполнил, честно предложил все, что могло предложить Седьмое Небо: реализацию желаний и мечтаний, только вот девочка права – ничего этого нет на самом деле, это не жизнь, а посмертие, и застрять в нем значит только одно – отказ от жизни. Потому что жизнь это и боль, и рождение, и страх, и печаль, и радости с горестями, и успех, и счастье – когда достигаешь заветного сам, своими силами. Права девочка – дармовое счастье не имеет вкуса.
– Доброго пути, Уайт. Приходите, я буду вас ждать.
По Радуге к земле шла девушка, и чем дальше она уходила от Седьмого Неба, тем прозрачней становился человек и четче рисовалась на фоне неба кошка. Если ради счастья и любви ты готов умереть, то, наверное, ради этого стоит и жить.
***
Зима пришла на закате, с ясного неба вдруг посыпал пушистыми хлопьями снег, он сверкал в лучах заходящего солнца, падая и укрывая спящую землю, скрывая все до весны. Седой старик смотрел в окно, смотрел на танец первого снега его последней зимы. Широкая ладонь с узловатыми старческими пальцами раз за разом проходилась по мягкой шерстке на спине от самых ушей и до кончика хвоста Уайт.
– Знаешь, – сказал он, – теперь я могу признаться тебе. Когда я ждал, порой думал, что ты не вернешься больше ко мне. Мне было так страшно, я ждал, верил и боялся. – Мужчина помолчал, могло показаться, что и дыхание его остановилось. – Знаешь, мы все же сделали это вместе, милая…
Кошка подняла голову и посмотрела на старика, зрение у нее было уже плохое, но улыбку его она могла рассмотреть всегда.
– Мы состарились вместе, Уайт… а значит, скоро вновь все начнется, и проклятье наконец-то исчезнет навсегда, и… – он не договорил, просто положил ладонь на теплый кошачий бок. – Спой мне песенку, милая, спой…
И она пела, она урчала, она урчала ему до самого конца и чуточку дольше, пока ее сердце не замолкло навсегда.
И только снег за окном видел, как встала кошачья тень, как потянулась с грацией юного котенка, как нетерпеливо ткнулась носом в бок тени большой собаки. Как та опомнилась, словно ото сна, как встряхнулась, сбрасывая с плеч груз прожитых жизней и лет.
И только снег знает, что на пороге зимы по кромке заката в лучах заходящего солнца вспыхнула разноцветная дуга, по которой двое ушли в Небо, чтобы потом вернуться, но на этот раз уже вместе.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Тема: Шестое чувство
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Фронтовой рассказ: история одной спецоперации в недалеком будущем.
Предупреждения: Мысли о смысле жизни. Мат.
Примечания: Если кому-то показалось, что это гибрид американской НФ пятидесятых с анимешками про лоли-девочек и самолеты — то так оно и есть.
читать дальше
Спецкурс «Религиозные мотивы в древнегреческой живописи»
Вересковый склон, прогретый за день, пах медом. Высокое стеклянное небо, голубое в зените и сиреневое на горизонте, изогнулось цирковым куполом, а может, триумфальной аркой. Там — истинные цель и смысл. Ничего нет, кроме неба.
Так подумала Трис.
— Херня это ваше небо, — сказала Кейт, растягиваясь на склоне и подкладывая под голову свернутую куртку. — Я так считаю: дайте мне что-нибудь прочное под жопу и поспать.
Ниже, над самым горизонтом, вытянулись розово-фиолетовые от закатного света облака.
— Эй, — Джин недовольно толкнула ее локтем в бок. — Мы поминаем вообще-то!
— А хоть дрочите, только поспать дайте... — Кейт нарочито зевнула и поерзала на теплом вереске, устраиваясь поудобнее.
Джин недовольно посмотрела на бывшую ведомую Трис.
— Ну ладно, — командир эскадрильи достала из планшета на поясе фляжку из голубовато-прозрачной пластмассы. — Давайте, дамы.
Жанна придвинулась ближе, протянула такой же пластиковый стаканчик. Кейт неохотно последовала ее примеру. Джин, известная поклонница гарнизонных традиций, плеснула каждой немного, а еще немного — в стакан, отдельно стоящий на земле. Трис смотрела зачарованно. Живой родниковой водой показалась ей огненная влага.
— Пусть-небо-примет-тебя-сестра, — отбарабанила Джин, сложив руки в молитвенном жесте. — Помоги-шестым-чувством-тем-кто-продолжает-бой. Аминь.
Они выпили, Жанна закашлялась. Хотя она была ровесницей прочих —тринадцать лет — но записалась во флот всего несколько месяцев назад и еще не успела привыкнуть.
Джин подняла «ничейный» стакан и опрокинула его на землю — здесь даже вечером жарко, что не впитается, быстро испарится. В серебряных каплях отразилась вспышка сигнальной ракеты, которая взлетела на восточном горизонте, отчеркнув небосклон белым дымным столбом.
Пора улетать.
— Трис... — вдруг всхлипнула Жанна и принялась тереть глаза.
Кейт отвернулась и закинула руки за голову.
— Дура! — ожесточенно сказала она. — Без нее лучше.
Трис поцеловала ее в щеку на прощание — Кейт вздрогнула, открыла глаза. Выпрямилась, ловя зрачками невидный образ. Ее шестое чувство — одно из лучших во всей дивизии.
«Простите меня», — сказала Трис. Но этого даже Кейт услышать не могла.
И Трис полетела наверх, к облакам — похожим на рыбьи хребты кучевым, натянутым, словно струны, слоистым — которые так часто пронзала на своем истребителе.
Война обещала стать вечной.
***
Лет до десяти Трис была девочка как девочка. Школа, онлайн-игры, мальчики, сериалы, смутные мечты то об участии в экспедиции к Плутону (полет продлится пятнадцать лет в одну сторону, набирают подростков, отборы займут три года, надо записываться сейчас), то о карьере топ-модели. Учебники физики, отложенные после третьей страницы, и занятия фитнесом — эти продержались дольше, потому что фитнес все-таки входил в школьную программу, а физику уже сто лет как признали специальной наукой, — а также тысячи тысяч прочих чепуховин-ерундовин, которые начинаешь ценить только после того, как теряешь.
А потом стала война.
Это был шок. С последнего удара по Манхэттену прошло больше полувека, никто и не думал, что такое может повториться... Начиналось все буднично, конечно. Трис пропустила монорельс, опоздала в школу, а, когда прибежала, во дворе бурлила толпа: учителя уже вывели классы во двор, но бомбоубежище оказалось закрыто — там хранили старые тренажеры из спортзала — и все ждали, когда отыщут ключ. Страшно не было; было нервно и весело. Начало зимы: пар вылетал изо рта и качался в воздухе пушистыми кляксами. Трис помнила, что Кейн показывал ей со своего наладонника новостные ленты. И даже помнила один заголовок: «Провокация Голливуда! Пришельцы в небе Австралии — реклама блокбастера Уэслера?»
Кейн не очень-то верил в пришельцев, вот и выбрал из многоголосых воплей то, что ему подходило. Правительство страны, где жили Трис и ее родители, в пришельцев поверило. А муниципалитет Глен Ридж, куда она ездила в школу, поверил в пришельцев так сильно, что даже объявил воздушную тревогу — это когда VOA опубликовал сообщение, что загадочные корабли-лодочки видели в небе над Восточным побережьем.
За объявление тревоги следовало благодарить мэра Томпсона, которого потом сместили. Он оказался в меньшинстве: большинство считало, что в новом веке ни один интернет-канал не отличишь от другого, и даже «Голос Америки», вроде как правительственный, ничем не лучше многочисленных «сенсационных» сайтов. Да что там, многие и в пришельцев не поверили, даже когда показали руины Манхэттена. Как прокомментировал телеведущий-южанин, «после всех провокаций Голливуда это должно было случиться». Три четверти населения так все и восприняло: еще одна утка, кря-кря.
Но благодаря Томпсону в то утро дети спрятались в убежище, и никто из них не получил серьезной дозы. С другой стороны, радиация сюда почти и не дошла...
Родители Трис, которые работали в больнице в Оринже, пострадали чуть сильнее. Пока они лежали в госпитале, Трис жила у Денизы, своей школьной подруги (мама договорилась с ее мамой по телефону), а когда выписались, сразу увезли Трис подальше на Запад. Дом как-то странно продали, по контракту. Не получили за него почти никаких денег: цены на недвижимость тогда упали почти до нуля, в новостях говорили, что «биржи не открылись в понедельник утром».
Трис впервые ощутила войну, когда они остановились около Тако-Беллз: было часов девять утра, а забегаловка оказалась закрытой. Даже жалюзи опущены.
Они проехали чуть дальше по дороге. Отец долго стучался в мотель с выключенной цифровой вывеской, и хозяйка дала кофе с молоком для Трис. Они с мамой пили этот кофе, сидя на заднем сиденье. В дом их не пустили: хозяйка боялась какой-то паники.
Но паники на дорогах не случилось. Отец сказал, это из-за обращения Президента и оттого, что создали Шестой флот.
Вот именно из-за Шестого флота Трис и увозили в спешке на другой конец страны. ООН объявила об инициативе: набирать туда всех с пси-способностями — в том числе и подростков начиная с двенадцати лет. Президент инициативу поддержал. Говорил, что это «временная мера, вызванная требованиями безопасности всего человечества. Юные герои, которые согласятся рискнуть своей жизнью...» Обещалась повышенная оплата, признание юридической дееспособности и всяческие льготы.
Трис было только одиннадцать с половиной. Отец, имевший степень политолога, но по специальности не работавший, считал, что если дело с Врагами — тогда их уже стали называть так — затянется, то скоро призыв добровольцев с усиленным «шестым чувством» сменится психологическим давлением, а там и мобилизацией. Может быть, подростков лет до пятнадцати это не коснется, но рисковать мистер Робинз не хотел. «Да и вообще, — сказал отец, — вблизи крупных городов теперь небезопасно».
А так данные о том, что у Трис повышенные псионические способности, остались в архивах графства Эссекс в Нью-Джерси. Свой идентификатор девочка еще не получила (в Нью-Джерси их прививали позже, чем везде, в четырнадцать), так что можно было надеяться, что все обойдется.
Отец оказался прав: через полгода развернули масштабную кампанию в СМИ, а месяцев через восемь Президент своим указом, пользуясь чрезвычайными правами, узаконил на территории США декрет ООН: несовершеннолетние граждане начиная с двенадцати лет могут подать заявление о зачислении в Шестой воздушный флот без согласия родителей и опекунов, а те не имеют права им препятствовать.
***
Жарким июльским днем грузовой вертолет высадил на палубе авианосца «Президент Кеннеди» Трис и еще пять новобранцев, среди которых было две девочки лет пятнадцати, парень лет двадцати и негритянская тетка откуда-то из Сомали, в жутких тряпках. По-английски она говорила еле-еле и казалась Трис совсем старухой.
Но ничего необычного тут не было. Если пси-способности не развивать с детства, они угасают; если развивать, сохраняются, и неважно, сколько тебе лет, пятнадцать или пятьдесят. Чаще они встречаются у женщин, чем у мужчин. Просто, как апельсин.
А еще с помощью пси-способностей можно обнаруживать Врагов, и только пси-способностями их можно убивать насовсем.
На старом авианосце стояла гнетущая жара: солнце прямыми лучами бомбардировало адски надраенную палубу. Даже в своем легком «типа форменном» комбинезоне Трис моментально вспотела, и с ужасом думала, что будет, когда ее, такую грязную и нескладную, встретят однокурсники. Изобьют для начала, не иначе — что она, мало видела фильмов про армию?..
Во время войны как-то сразу стало многого не хватать. Для Трис и для большинства других детей ее возраста это казалось ужасным и загадочным. Взрослые могли хотя бы понять объяснения из аналитических статей. Ну, может быть, другие дети тоже, но не Трис. Она просто воспылала ненавистью к Врагам, которые воруют воздух, устраивают жуткие ураганы и отворачивают человеческие ракеты на их же собственные города, если им пытаются помешать.
Поесть недосыта пару месяцев, лишиться любимых дизайнерских кроссовок и походов в кино по выходным — вот и готов «доброволец»... А, и патриотизм, конечно. Его тоже нельзя сбрасывать со счетов.
Конечно, когда Трис спускалась вслед за сержантом в пахнущее машинным маслом и соляркой нутро авианосца, она ни о чем таком не думала. Просто жалела себя, жалела родителей, жалела бедных жителей Нью-Йорка (там ее дядя жил, в пригороде, пропал без вести после бомбежки). А больше всего жалела, что вообще пошла во флот. Чего стоило остаться? Они ведь даже вернулись в их старый дом, он оказался цел и невредим, отец как-то провернул, что вроде бы они его и не продавали... В комнате Трис даже еще стояла у кровати ее любимая розовая лошадь.
Кубрик ее поразил. Он был рассчитан на десять человек, но жили там только шестеро. На маленьком столике в углу, привинченном к полу, стояла пластиковая ваза с цветами. На полу лежали разноцветные половички: не резиновые — тканевые. А на некоторых кроватях сидели плюшевые игрушки: Трис сразу увидела большого желтого зайца и мишку Happy — и даже — честное слово! — куклу с золотыми волосами. Не барби, а в европейском стиле, всю такую пухленькую и лакированную.
Пораженная, стояла Трис в дверях, прижимая к груди сумку с «минимумом личных вещей».
— Эй, привет! — сказала ей симпатичная китаянка, совсем взрослая девушка. — Меня зовут Цинь, а тебя?
Она говорила с акцентом, однако понять было можно. Не то что сомалийку.
...Трис попала в один из первых наборов, где еще преобладали совершеннолетние. К детям они относились мягко. Экипажи боевых машин и звенья комплектовались смешанными: как правило, в команду взрослых включали одного-двух подростков. Через год-полтора войны молодняк сильно потеснил «старичье». К тому времени, во-первых, стало ясно, что выживаемость в боевых звеньях и эскадрах, состоящих из одних подростков, парадоксальным образом на 30 % выше. Во-вторых, уже успели отработать стратегию и тактику «малых» пси-истребителей и сокращенных эскадрилий.
Впрочем, драк и дедовщины в бараках почти не случалось ни в начале войны, ни позже: голливудские фильмы в этом не врут, но подобные явления — болезнь мирного времени, когда не боишься схлопотать пулю в спину или очередь в хвост.
Большая часть пси-рекрутов постарше из первой волны к внедрению новой тактики либо погибла, либо «выгорела», либо покалечилась — в их числе и улыбчивая девушка Цинь, радист по армейской специальности.
Но в тот день, когда Трис неуверенно улыбалась и протягивала потную ладонь для рукопожатия, она ни о чем таком не подозревала.
«Наверное, бить позже будут...» — подумала она.
Трис не побили. Ее научили летать.
***
Сперва считалось, что псионикам — или «шестеркам», как их называли все, кто не бюрократ — управлять самолетом не обязательно. Пилоты в Шестом воздушном флоте не были псиониками: сюда перекидывали всех, кого можно, из обычных подразделений. «Шестерок» на скорую руку обучали как радистов или стрелков. Но вскоре стало ясно, что тяжелые машины в битвах с Врагами малоэффективны. К моменту прихода Трис одноместные «малиновки» уже разработали, но еще не выпустили в серию, а новых рекрутов стали учить именно на пилотов: пилот в малом истребителе-одиночке, второй пилот — в большом штурмовике. А еще через два набора давали уж совсем минимальный объем: пси-истребители управляются интуитивно, нужно только под гипнозом впечатать схему оборудования да научить пользоваться усилителем. Так что пара недель — и все, полетела пташка.
Трис попала еще на полную программу. Ее учили сперва на одиночном симуляторе, потом в спарке. Потом с десяток полетов с инструктором. Летать оказалось несложно. Сперва она очень боялась приборов, потом выяснилось, что их совсем мало: все делает компьютер. За ним только приглядывать нужно.
Была пара факультативных уроков, где им показывали, как посадить аппарат «по старинке», но тогда же лейтенант сказал, что все это чушь собачья. «Если тряхнет так, что комп откажет — вас уже такие мелочи волновать не будут».
Летать оказалось — волшебно. Вот оно небо, над тобой, под тобой, вокруг. Раскинь руки-крылья, вдохни полной грудью... Белые росчерки облаков, белый хвост воздушной трассы, яркое солнце, мелкая складка океана внизу, и горизонт сливается с небом и морем, и ты — живешь, и ты — во всем, и все — в тебе!..
Так стало потом. Сперва было другое: потные ладони на штурвале, мат в динамике... Ничего. Все учатся, и она научилась. А как научилась, так у нее приняли экзамены, приписали ее к экипажу и выпустили в часть.
Экипаж был ничего, нормальный: капитан — немолодой такой опытный мужик лет сорока, Рос его звали, — второй пилот, штурман, стрелок и радист. Говорят, эта судовая роль уже век не менялась. Они все познакомились в казарме и пили вместе пиво. Трис оно не понравилось, но отказываться не захотелось. Хотя ее поняли бы, наверное...
А машина называлась ASU-789 Skythunder, «Небесный гром». Черный, сияющий болид, хищный клюв, короткие, чуть изогнутые крылья... Трис смотрела на штурмовик и чувствовала, как все внутри обмирает от ужаса и восторга. Завтра первый бой!
Бой случился, но оказался не таким, какого ждала Трис.
***
К тому времени верховное командование как раз выяснило, как спровоцировать «черные дыры», из которых появляются Враги, и как регулировать их количество. «Наверху» запланировали большую операцию, которая называлась «Эмбервилль». Что за Эмбервилль и чем он заслужил такую честь, Трис понятия не имела.
Они вылетели затемно. Ночные полеты Трис всегда недолюбливала, и тут далекий горизонт, вспухший бордовым шрамом по правую сторону, ей не понравился. Но ее дело маленькое: поднимай самолет и веди, куда тебе укажут. Капитан ей доверил взлет, но предупредил, чтобы в бою за штурвал бралась, только если с ним что случится.
Когда небо стало серым, и под ними потянулась земля вместо моря, штурман сказал буднично:
«Выходим на цель, Рос».
Трис различила впереди несколько эскадрилий шестой армии: мощные туши «громов», более юркие «ястребы», россыпь крошечных «малиновок» — тогда Трис увидела их впервые и поразилась их миниатюрным размерам и забавной форме: этакий треугольник с выпуклой пимпочкой кабины. Скорее детская игрушка, а не грозный защитник неба.
Заработали разрядники на нескольких «громах» — их собственная машина разрядника не несла, но Трис изучала эту фаллическую конструкцию на занятиях и знала принцип работы. Треск разряда; на мгновение стрелки приборов отклоняются, потом приходят в норму. И впереди в небе возникают гигантские «елочные шары», которые стремительно распластываются в неровные кляксы. Они вроде бы не имеют цвета, поэтому подсознание раскрашивает их во все что душе угодно; впрочем, благодаря навязчивому клише первых журналистов, большинство видит их черными. Медленно, неторопливо, как на параде, выплывают из черных дыр длинные веретенообразные суда Врагов, на первый взгляд неповоротливые, точно старинные дирижабли.
Это красиво. Без всяких «почти» или «если бы» — это просто красиво. За красотой Трис на мгновение даже забывает: эти существа пришли, чтобы украсть у Земли нечто очень важное — то, что сперва называли «воздухом», а потом обозвали «псионическими элементами квази-ноосферы». Ни то ни другое понятие не объясняет ничего, но там, где долго пробыли Враги, целые районы становятся пустыней надежнее, чем если бы их отравило радиацией.
Когда на веретенах зажигаются яркие огни «сборников», делая их похожими на венецианские гондолы во время карнавала, по земле под ними прокатывается волна истерии, гибнут животные и растения, а псионики из людей — чувствуют неодолимый, холодный гнев.
То же касается псиоников Шестого флота. То же коснулось и Трис. Несмотря на свой страх, она поняла — враги должны быть уничтожены! Это поняли все псионики в эскадре — и все они, как один, одинаковым резким движением вставили руки в боксерские перчатки усилителей, чтобы направить свою ярость на Врагов, которых не брало обычное оружие.
Дальше бой Трис помнила плохо. Почти ничего не помнила, если честно. Мельтешение, вспышки, солнце то било в лицо, то ускользало куда-то вбок. Эфир шумел, кто-то ругался, кто-то еще что-то, потом звуки пропали, и осталась только цель — серебряное веретено, на которое вывел ее Рос. Нужно было подобраться ближе и ударить — и она ударила, всей своей ненавистью, всем своим непониманием, всем своим нежеланием, чтобы в их небе было это, а потом корабль поплыл вбок, а потом...
— Горючее кончилось, садимся, — сказал Рос спокойно. Но, видно, все не так уж было спокойно, потому что на них навалилась чудовищная тяжесть, чуть не расплющила — садились жестко, впритирку. Да и где садились! В «выгоревшей» зоне, там, где только что шел бой...
Их спасли, и быстро: эвакуатор прибыл. Но Трис все-таки успела выбраться из корабля и постоять немного на горелой территории.
Воздух здесь был безвкусный; она вспомнила первые панические вести о том, что Враги воруют воздух. А так все нормально: поле, злаки какие-то (Трис не отличила бы пшеницу от кукурузы). Роща вдалеке виднеется. Только девочку сразу же начало колотить, и не отпускало, пока они не покинули радиус пятидесяти километров. Другие члены экипажа реагировали по-своему: кто-то шутил без устали, кто-то так же непрерывно ругался. Обычные люди, без «шестого чувства», в выгоревшей зоне не могут понять, чего им не хватает. Часто и умирают так, не сумев понять. А вот те, у кого шестое чувство есть, отлично знают, хотя словами описать не могут. Просто Земля там становится непригодной для людей.
Их экипаж оказался чуть ли не единственным, кто выжил в том бою — из «громов», разумеется. Малиновки и ястребы уцелели почти все. Тогда-то и начали перестраивать Шестой флот на новый лад. Организовывать их стали звеньями; сперва ставили в звено по три истребителя, потом по два, а сами звенья группировали по три в малые эскадрильи.
Так Трис познакомилась с Рыжей Кейт, которая стала ее ведомой, с Джин, Майей, Расмусом и Фритцем. Потом Расмус «выгорел», и Джин назначили командиром эскадрильи. Майя, которая была старше, забеременела, ее демобилизовали, а Фритц погиб. На место Майи пришла Жанна, она стала ведомой Джин. Третью пару им решили пока не давать: у начальства случился новый финт в головах, и численность мини-эскадрилий сократили до четверок. Ходили слухи, что речь здесь не столько в тактике малых групп, сколько в том, что какой-то суеверный идиот заметил: Шестой Флот — шестое чувство — шесть человек в эскадрилье... ох, беда-беда, как бы не накликать. Ну и, натурально, решили, что проще реорганизовать численность, чем переименовывать.
Правда это или неправда, Трис не знала, а только тогда, в последний день, в парк они пошли вчетвером, и на колесе обозрения катались тоже вчетвером — как раз по числу мест в кабинке.
***
Начало зимы, темнеет рано; ровно два года с начала войны, ровно полтора часа до ночи. В парке весело, даже веселее, чем в мирное время. Светятся разноцветным огнем карусели и аттракционы, продают сладкую вату, прыгающие тянучки и попкорн, работают три-д тиры и симуляторы — «брось монетку, замочи Врага из гранатомета!»
— А я ему и говорю: ну че, слабак, яйца проглотил? — триумфально закончила Кейт свой рассказ. На самом деле ее звали Екатерина, родом из России, откуда-то там из приюта. Это объяснило и манеры, и мат, еще более грубый из-за жесткого акцента, и какую-то зловещую славянскую красоту, и незалеченный шрам на правой скуле. Шрам ей предлагали свести уже на флоте, Кейт сама отказалась.
— Ага, круто ты его, — согласно кивнула Жанна. — Но Кейт... Зачем нам ссоры с другими эскадрильями? Он же не изнасиловать тебя пытался...
— Его счастье, — неприятно улыбнулась Кейт. — А ты мне не указывай, блондиночка. Не командир.
— Вообще я с ней согласна, Кейт, — сказала Джин. — Давай не доводить, а? А то я напишу официальный рапорт Трис, как твоей ведущей, а Трис потом...
— Окей, — резко сказала Кейт. — Постараюсь поспокойнее быть с этими козлами.
Трис она любила, бог знает за что. Это знали все, а также знали, что кроме Трис Кейт не любила ни одного человека на свете, и даже это чувство тщательно скрывала.
А что Трис?
А Трис шла по одной из боковых парковых аллей, крайняя в ряду из четырех подруг-истребителей, и вспоминала о разговоре, подслушанном вчера поздно ночью в компьютерном классе. Она не знала имен собеседниц, это были взрослые девушки — ну, почти взрослые, лет по шестнадцать или по восемнадцать. Они ее не видели, а она не видела их, потому что сидела в дальнем углу, отгороженная столами и креслами, а верхний свет не горел.
— Да никому не нужна эта сраная война! — орала одна из девушек, судя по выговору, откуда-то из Сиднея. — Они нас по ИТВ показывают! В тотализаторах!
Трис очень давно не смотрела телеканалы и ролики в новостных лентах редко прокручивала. Она даже не знала, что такое тотализатор. Но по смыслу догадалась.
— Ну-ну, — утешала ее вторая. — И я тебе это говорила, да... А что делать? Враги-то есть. И выжженные земли есть.
— Они — есть! И я — есть! Я не желаю умирать ни за что! Я не желаю умирать за каких-то тупых идиотов, которые только жрут и пьют, и гадят, и все... — тут она заговорила совсем быстро, так что из-за акцента Трис перестала понимать ее речь.
Собеседница — англичанка — дослушала ее до конца, а потом мягко сказала:
— Элис, не переживай так из-за этого мыла. Он все равно тебя не стоил.
Разговор перешел на невнятные всхлипывания и восклицания, потом девушки ушли.
После этого Трис закончила упражнение (французский, школьная программа). Автомат поставил ей честную С, выше Трис редко подымалась.
Засыпала она плохо в тот вечер, хотя у нее не было парня «на гражданке». На следующий день все валилось из рук. Хорошо, что был выходной: ни полетов, ни симуляторов. А вечером они даже вот отправились в парк...
По парку шлялось столько людей и столько всего там происходило, что как будто и не было войны. Трис это казалось странным. Парочки, семьи, одиночки... Семей больше, чем помнила Трис. Говорят, последнее время очень выросло количество браков и рождаемость — кто бы мог подумать!
А еще говорят, что чем все хуже, тем больше люди любят веселиться.
Они все купили сладкую вату, кроме Кейт, которая предпочла мороженое.
— Кто же ест мороженое зимой! — сказала Джин, но Кейт только фыркнула: «Неженки!» — и продолжила лакомиться своим двойным пломбиром в вафельном конусе.
Ну а потом встретили они эту компанию. Вот так выглядела их встреча. Четверо девочек в белой парадной форме и светло-серых коротких пальто — тоже как бы форменных, но Трис они и просто так нравились. Не хуже дизайнерских моделей, только ткань попроще. И четверо мальчиков, почти юношей. В модных розовых куртках и белых брюках, в переливающихся сиреневых рубашках. «Розовое-сиреневое-белое» — «свободники». Трис про это движение в сети читала, но сама не сталкивалась.
— Всем привет, — сказал один.
— У нас как, в пилоты теперь по мордашкам набирают? — сказал второй и заржал.
— Ну как там в небе, не дует? — сказал третий. — А то мы...
А что они дальше сказали или сказали бы, Трис уже было все равно.
— Пойдемте, — сказала она девочкам и принялась обходить парней по широкой дуге. Она еще давно поняла, что в увольнении к военнослужащим цепляются, особенно если это девочки. И ладно бы кто упитый-обкуренный, так нет, вполне нормальные парни в том числе...
Но Кейт обходить не стала. Побагровевшая от злости и ставшая вдруг ужасно некрасивой — шрам выделился на лице белой змеящейся полоской — она шагнула вперед. Карие глаза горели, Трис даже показалось, что буквально.
— Мудозвоны вы сопливые, — проговорила она резко и добавила еще несколько слов, где кратко, но очень емко усомнилась в мужском достоинстве собеседников и их пригодности к размножению. — В небе вам дует?! Вот, бля, как оно — в небе!
Тут-то Трис увидела то, что увидели на мгновение эти парни: синеву, расчеркнутую инверсионными следами, неровную кляксу черной дыры, серебряные «веретена», похожие на дохлые рыбины — такие же отвратительно-мерзкие, — чехарду вспышек на истребителях... Услышала шум и возгласы в наушниках, шум ветра на колпаке кабины (чистое воображение: истребители поднимаются в стратосферу), почувствовала пустоту вокруг и в сердце... Пси-истребители управляются разумом пилота, ты как будто летишь, ты сам чувствуешь под собой все эти километры, невообразимый гравитационный колодец, и родную землю, маленькую горошину внизу, которая в случае чего так же спокойно станет твоей могилой, как была взлетной полосой.
И вот тогда парни дрогнули. И отступили. И самый главный из них сказал:
— Да они психи! Шестерки! Что с ними связываться?!
Так с позором и ретировались.
Вот и все, собственно, но Трис, Джин и Жанна впервые узнали, что Кейт умеет передавать. Раньше они про это не догадывались.
— Может, зря ты так? — нерешительно спросила Жанна. — Может, они просто познакомиться хотели?
— А мне похуй, — Кейт сунула руки в карманы. — Я на этих в Йобурге насмотрелась... Только там золотая молодежь все больше на машинах сбивает, а пешкодралом — только нищеброды.
Трис ее сентенцию не очень поняла. Ее все не отпускали эти слова девушки из вчера, сказанные почти как во сне: стоит ли идти на смерть каждый день ради тех, кто это не ценит и кому это не нужно?
— Ну, — сказала Джин. — Спокойно, девочки. Инцидент исчерпан. Кейт, ты мне вот что скажи: ты не хочешь, чтобы руководство знало? О том, что ты так можешь?
— Ясное дело, — кивнула Кейт. — Нарываться дураков нет.
— Ну, значит, молчим, — подвела черту Джин. — Эти-то вряд ли расскажут.
Потом они катались на колесе обозрения. Смешно, скажете вы, для истребителей?.. А им было хорошо. Серые голые деревья, завешенные разноцветными гирляндами аллеи и светящиеся, выпрыгивающие голограммами из рамы рекламы аттракционов уходили вниз, и оставались вокруг только серые, чернильные ранние зимние сумерки. Парк распахивался весь, до самой ограды, а за оградой — небоскребы и арки большого моста. На истребителе такой высоты ты вовсе не видишь: она проскальзывает моментально, что на взлете, что на посадке. Даже ту высоту, когда все дома вроде детских игрушек из конструктора — и ту еле замечаешь...
Трис, прижав ладони в перчатках к стеклу, смотрела на отражения огней в реке. Она пыталась представить, что ее завтра не станет. В начале войны девочка часто об этом думала, потом привыкла, притупилось как-то. А видение Кейт отчего-то все оживило. Выходит, Кейт до сих пор боится?
Так страх упал на чашу весов, где уже покоилось то, о чем говорила незнакомая девушка Элис. Не просто умереть ради тех, кому на тебя плевать — а ради них умереть. И все-все на этом закончится. И тренировки, и девочки, и парк, и мамины звонки, и папины письма, и старые мечты о том, как здорово было бы стать фотомоделью... Раз — и не будет.
Как-то привыкла уже, что это все пустяк, что ради неба и жить стоит, и умирать не накладно. Но вдруг показалось самообманом, пустотой, и затошнило, и захотелось сказать: «Что вы творите-то, люди?!»
Да, враги есть, выжженные земли есть, и люди есть хорошие, за кого нужно сражаться. Родители, например. Но они до сих пор уговаривают ее из флота уйти. А она уйдет?
Нет! На гражданке тоже убить могут, и очень даже запросто, только у тебя уже оружия при себе не будет. А уйти — это же девчонок бросить. Это же всех бросить. И истребитель свой, малиновку свою...
Трис очень любила свой истребитель.
— Классный вечер, правда? — вздохнула Джин.
— Ага, — согласилась Трис рассеянно.
Через неделю их вызвал полковник, рассказал про операцию «Затмение» и познакомил с доктором Стюартом.
***
Френсис Дж. Стюарт был бы восходящей звездой в области альтернативной физики, если бы все его работы не секретились ввиду их чрезвычайной военной важности. По крайней мере, так сказал им полковник. Трис сразу же поверила: доктор выглядел примерно так, как по ее представлению следовало выглядеть физикам-теоретикам. Он был небольшого роста, полноватый (но не толстый), чисто выбритый и в старинных очках, но не в этом даже дело. Просто что-то в его глазах говорило: вот он, настоящий ученый. Из тех, кто способен одолеть учебник физики до половины, а то и целиком.
— Итак, доктор Стюарт, — сказал полковник, — это наша лучшая эскадрилья. Капитан Джемилай Назер, старший лейтенант Патриция Робинз, лейтенант Екатерина Смирнова, лейтенант Жанна Кьяра. Прошу любить и жаловать.
— Очень приятно, — глухо сказал Стюарт и замолчал, как-то неловко сгрудившись на стуле. По всей видимости, он странно себя чувствовал их обществе, хоть и сам был в форме — капитан, судя по погонам. Ученый, что с него возьмешь.
— Ваша задача, — произнес полковник тоном школьного учителя, — это доставить доктора Стюарта через «черную дыру» на ту сторону и обратно. Все понятно?
Они переглянулись. Обстановка в спартански обставленном кабинете полковника напоминала школьный класс: кресла с прикрепленными столиками для инструктажа, электронная доска (сейчас на ней высветилась карта озера Мичиган с окрестностями). Доктор Стюарт сидел на кресле чуть в стороне от полковничьего стола, лицом к девочкам, как приглашенный эксперт. Но обычно в школьных классах никто просто так не посылает на смерть.
Поначалу никто из них даже не возразил.
— На самом деле, шансы на возвращение есть, и неплохие, — пожал плечами полковник. — Автоматы мы туда уже посылали, и они возвращались. Сейчас ситуация лишь немногим сложнее.
— Обычно такие вещи поручаются добровольцам, — заметила Кейт.
— Это вы и есть. Мы не случайно называемся «добровольческий» флот, — хмыкнул полковник.
Джин кисло улыбнулась в ответ, на лице Жанны появилось испуганное выражение, Кейт нахмурилась, а Трис постаралась никак не прореагировать.
— У вас лучшие показатели в полку. Вы хотите, чтобы я послал на это дело кого-то, кто точно не уцелеет? Валяйте.
— Это манипуляция, — Джин скрестила руки на груди.
— Зовите как угодно, — сказал полковник. — Суть от этого не меняется. Или — или. Или вы начинаете подготовку, получаете лучшие ресурсы и лучшую технику и выполняете тяжелое, но осуществимое задание — или на это дело посылаются те, у кого нет ни вашего опыта, ни вашей сноровки. Хотите, покажу вам расчеты ваших шансов уцелеть? Больше пятидесяти процентов. Аналитики составляли специально для маменькиных дочек.
Жанна отвернулась. Полковник был ей неприятен. Трис и прочим он тоже был неприятен, но они уже знали, что в армии неуважение к начальству показывать не принято.
— Детали? — поинтересовалась Джин.
— Под прикрытием во время воздушного боя вы подлетаете к «черной дыре». Ваши машины будут оборудованы новыми резонаторами, которые позволят пройти. Кроме того, в одной из машин будет находиться доктор Стюарт.
— В малиновке? — поразилась Джин. — Простите, нам что, на коленях у него сидеть... сэр?
Доктор даже вздрогнул и чуть отодвинулся на стуле.
— На коленях у кого угодно вы будете сидеть в неслужебное время, капитан Назер, — сухо сказал полковник. — В этой операции будут задействованы три малиновки и одна «марсельеза».
Джин казалась сбитой с толку: она не знала, что такое марсельеза. А Трис сразу вспомнила — малый летательный аппарат MR-17/89. На обучении, еще на «Кеннеди», им пару раз даже позволили подняться в небе на такой. Тогда считалось, что трехместные «марсельезы» станут новым секретным оружием землян. На деле их даже наштамповать успели штук сто-двести, не больше, потом сразу переключились на малиновки, и «марсельезы» так и стояли в консервации.
— Это трехместные аппараты, разработанные около года назад, — продолжал полковник. — Вижу в ваших глазах, Робинз, узнавание: вас, кажется, учили ими управлять?
Трис кивнула, более чем уверенная, что полковник прекрасно помнит, как и на чем их учили. Небось пролистал досье перед разговором.
— Та птичка, о которой идет речь, совершила всего пару испытательных полетов, после чего была законсервирована. Теперь ее переоборудуют.
— Там же одно ручное управление! — воскликнула Кейт, и тут же добавила: — Сэр. Даже без пси-привода.
— Ну, я бы не назвал управление по приборам «ручным», — хмыкнул полковник. — Ручное застали только наши деды. А пси-привод там уже есть, лейтенант Смирнова. Третье место не понадобится, его займет аппаратура. В кресле псионика будет доктор Стюарт, а в кресле пилота, куда техники выведут перчатки и рецепторы — тот, кого вы выберете. Вероятно, лейтенант Робинз: у нее и опыт есть, и она не такая сорвиголова, как все прочие — да-да, Джемилай, вы в том числе. Остальные осуществят прикрытие. Всем все понятно?
***
Трис сидела в кабине и начищала циферблаты приборов. «Марсельеза» поступила к ним чистенькая, прямо со склада, но Трис все равно казалось, что стеклянные круги сохранили прикосновения предыдущих пилотов. Кроме того, свою собственную малиновку, милую треугольную птичку с алым брюшком и острым клювом, она разве что не вылизывала.
«Марсельеза» ей не нравилась. Правда, Трис еще не принюхалась к приборному щитку и непривычно длинному салону (три изолированных кресла одно за другим, но колпак общий, на месте третьего сиденья смонтирован светло-зеленый прямоугольный параллелепипед), но что-то чудилось в этой машинке хвастливое, самодовольное. Вроде бы все-все предусмотрено, даже канистра с апельсиновым соком у пилотского кресла... в новых машинах такого не было.
А вот капитану Стюарту, с которым они уже слетали в тренировочный полет («зовите меня «док» или просто «Фрэнк»), машина пришлась по душе. Он даже присвистнул восхищенно, когда ее увидел — как мальчишка.
Вот даже сейчас он не пошел отдыхать, а уселся на ящик с патронами проводящего раствора, чертил что-то в блокноте, время от времени поглядывая на «марсельезу», и насвистывал при этом. Трис прислушалась, но песню не разобрала.
Док, видно, уловил ее взгляд, поднял глаза и улыбнулся:
— Что такое, лейтенант? — спросил он.
— Интересно, что вы пишете, — честно призналась Трис.
Она подумала, не сказать ли ему о своей попытке изучать физику, но постеснялась. Кроме того, почему-то ей казалось, что доктор знает совсем не ту физику, о которой говорилось в учебнике.
— Да ничего не пишу, — удивился доктор. — Рисую вообще-то. Смотрите, если хотите. Нравится?
На блокноте летящими линиями в стиле классического марвелловского комикса были изображены четыре девочки в пилотской форме. Большие глаза, пухлые губы... Трис узнала себя и остальных, в основном, по прическам да по выражениям лица: у Кейт каре, брови нахмуренные, плюс шрам — на картинке он и впрямь выглядел интересно, не то что в жизни — у Жанны «хвостики», улыбается, Джин в своем вечном платке, под которым волос не видно, серьезная, но вроде как тоже вот сейчас улыбнется, и Трис — две косички и взгляд будто чуть в сторону. Еще у Кейт на бедре зачем-то висела кобура (личное оружие им положено, но реально его с собой в воздух никто не берет), а сама Трис на картинке зажала под мышкой шлем.
— Вы рисуете? — спросила Трис.
— Так, балуюсь, — вздохнул доктор. — Когда-то хотел издавать комиксы. Даже нарисовал один... почти.
— А почему не закончили?
— Теория поля интереснее.
— Я думала, вы физик...
— Ну да, физик и есть. А вы думали, полями только агрономы занимаются?
— Как силовые поля, да? — догадалась Трис.
— Вроде того.
— Я как-то начала читать учебник физики... — созналась она.
— И что?
— Скучно.
— Значит, неудачный учебник попался, — сделал вывод Стюарт. — Хотите, скину ссылку на что поинтереснее? Для начального уровня, разумеется.
— Нет, спасибо, — Трис покачала головой. — Некогда.
— Ну, было бы предложено.
Доктор вздохнул и вернулся к своему блокноту. Больше он уже не рисовал, так, листал что-то. Потом встал, будто собираясь уходить. И Трис решилась. Она сама не знала, что ее дернуло про это спросить, но все равно начала:
— Доктор Стюарт!
— А? — он поднял глаза. — Что так официально, малиновка?
Сперва Трис послышалось, будто док назвал ее по фамилии, как учитель в школе, и незаданный вопрос замерз на языке. Потом она сообразила, что он имел в виду.
— Малиновки — это не мы, — сказала она. — Это наши самолеты.
— Вообще-то, так пилотов тоже называют. Вы разве не знали?
***
Черную дыру прошли быстро. Трис этого этапа больше всего боялась, но все оказалось легко. Три другие эскадрильи их прикрывали — они были частично посвящены в операцию. Потом сработали резонаторы на носу у Кейт (в смысле, у машины Кейт, конечно же), и девочки одна за другой попрыгали в дырку — как пирожки в духовку.
Вообще-то док им говорил, что проход придется открывать каждой самостоятельно, но они как-то скакнули за Кейт сразу, никто об этом не подумал.
— Нихуя себе, — сказал доктор, когда хвост истребителя Джин скрылся в черном тумане, — выходит, резонанс держится? Извините, Трис.
— Да пофиг, — ответила Трис сквозь зубы и направила «марсельезу» в дыру.
Она боялась, что тут все закончится, что они исчезнут, как будто их и не было никогда. Но этого не случилось. Они выскочили из дыры, а вокруг все оказалось... обыкновенным. Во всяком случае, небо оставалось синим, по-утреннему свежим. В радиусе видимости локатора никого не было — то есть не было ни малейшего следа Врагов. Зато были малиновки ее эскадрильи. Девчонки радостно орали и свистели у нее в наушниках.
— Ну, теперь Трис здесь, мы им покажем! — радостно звенел голосок Жанны.
— К делу! — прервала ее Джин. — Доктор, теперь вы командир. Напоминаю всем, что по условиям операции у нас есть полчаса.
Именно полчаса им обещали продержать «канал» с той стороны: обычно черные дыры закрывались, как только Враги уходили назад или были уничтожены, а разработанные Стюартом и его командой резонаторы не позволяли открыть дыру «с нуля». Все в их дивизии, кто воевал хотя бы полгода, знали цену обещаниям начальства — но прикрытием командовал Грег Парс, парень надежный, и он с глазу на глаз подтвердил Джин то же самое: костьми ляжет за эти полчаса. «Нам всем очень важно, — сказал Грег, — чтобы у вас получилось».
— Тогда по плану, — произнес доктор. — Давайте попробуем отлететь хотя бы на пару миль от наших входных ворот и посмотреть, что будет. Капитан Назер, может, целесообразно оставить одну малиновку около дыры, чтобы она сообщила нам, если здесь появятся Враги?
— Вряд ли, — ответила Джин. — Оставшийся ничего не сможет сделать, разве что сам успеет спастись. Но наша главная задача не уцелеть, а вас обратно доставить. А улетевшие ослабнут на одну боевую единицу. Кстати, дамы! Давайте-ка ушки на макушке. Что-то мне не нравится, что пока никого не было. Где, ебаный в рот, их охранение? Извините, док.
— Не тратьте время, — сказал доктор. — Полетели.
Они вновь поднялись выше, держась подальше от «дыры» и взяли бреющий курс над равниной.
Земля сверху ничем не отличалась от знакомой им земли — разве что не видно геометрической правильности полей и дорог, монотонная поверхность, будто жившие здесь Враги не строили ничего и не возделывали землю. А с другой стороны, они, может быть, летят над пустыней... За это говорило и то, что поверхность под ними была ровного золотистого цвета. Опять же, охраны нет.
А все-таки странно: сами улетели, а заслон не поставили.
— Как ваши измерения, док? — спросила Джин.
— Если Трис не возражает, я хотел бы спуститься пониже, — сказал доктор Стюарт. — Приборы приборами, но мне хочется взглянуть, что там, внизу.
И тут Трис захотелось даже глаза протереть: золотистая поверхность под ними пошла мелкими волнами, будто рябь океана.
— Кейт, прикрой меня, — сказала она в динамик, и повела «марсельезу» вниз.
«Марсельеза» с ее примитивными дублированными системами — это вам не легкая юркая малиновка, где пилот управляет буквально всем, вплоть до движения закрылков, почти на том же подсознательном уровне, как мы управляем дыханием и пищеварением. Малиновка может пролететь так низко, что взъерошит волосы зрителей на воздушном параде — на парадах так действительно выпендриваются. «Марсельезе» это не дано. В глубине души Трис была даже рада потолку в триста метров: во всяком случае, никто от нее не ждет, что она пройдет вплотную над почвой параллельного мира.
«Вот!.. — подумала Трис. До нее только в этот момент дошло. — Да я же реально в параллельном мире!»
Ей тут же захотелось заложить какой-нибудь крутой вираж, или в самом деле пролететь над самой поверхностью, или еще что. Но она сдержалась. А Кейт — нет: Трис увидела, как она пару раз перекувырнулась в самом низу и заскользила вверх брюхом.
— Мазе-факинг-пароход! — услышали они в динамиках ее резкий голос, еще более резкий из-за акцента. — Вы только посмотрите на это!
— Что она?.. — доктор чуть не прилип к иллюминатору, и Трис торопливо нажала несколько кнопок на приборной доске, увеличивая изображение с наружных камер.
Они увидели золотистую поверхность вблизи — наверное, примерно так ее видела Кейт. Это была все-таки не вода, как показалось Трис в какой-то момент, а просто ровная земля, поросшая растениями вроде вереска. По равнине гулял ветер, и вереск — наверное, довольно высокий — шел рябью. Кое-где в траве горели сиреневые цветы, яркие, как звезды.
— Красиво... — тихо сказала Жанна в динамике. Она тоже опустилась ниже, хотя Трис не услышала, чтобы Джин ей это приказала.
— Да уж... — поддержала Джин. — Кейт, осторожнее, мать твою!
— Да тут нет никого... — начала Кейт. — Сенсоры у меня молчат.
— Может, у них жизнь на кремниевой основе! — отбрила ее Джин.
— Вообще-то не на кремниевой... — начал доктор Стюарт.
И в этот самый момент волнами пошла сама равнина. Выглядело это так, будто вересковая пустошь под ними была одеялом, которое кто-то взял за край и хорошенько встряхнул. Земля приняла новую форму, и улеглась снова, встопорщившись холмами.
Кейт еле успела увернуться от одного из таких холмов.
— Что за неведомая ёбаная хуйня?! — весело спросила она в динамике. — Типа новый аттракцион? Соррь, доктор, за выражения.
— Я же сказал: не тратьте время! — прорычал док. — Вы за кого меня держите?
— Ты погляди сначала вот на эту ёбаную хуйню, — ответила Джин.
Один из холмов лопнул, и оттуда поднялось что-то вроде черного одеяла, парящего в воздухе. Трис показалось, что сделано оно из той же материи, как и черная дыра — если, конечно, это было искусственное сооружение, а не живое существо. За ним появилось еще одно, такое же, поменьше. Трис инстинктивно дернула «марсельезу» вверх и в сторону. Док Стюарт застонал.
— Вы что, отстегнулись?! — крикнула Трис.
— Кейт, не стрелять! — одновременно заорала Джин.
— Не стреляю, не дура, — отозвалась Кейт. — Они тут не по нам...
Черные одеяла и в самом деле не обращали на пришельцев ни малейшего внимания. Они полетели низко над равниной и вдруг спикировали на что-то — видимо, прятавшееся в зарослях. Последовало немного возни (злостно отогнувший «лапы» кресла док Стюарт щелкал разными настройками камер, добиваясь каких-то извращенных фотографий). Потом черная куча в траве распалась, и оттуда на свободу вырвался ярко-алый шар. Черные одеяла взмыли следом, вроде бы в погоню. Они несколько раз попытались сомкнуться вокруг шара, но тот вырвался и увел преследователей куда-то за горизонт.
— Охота, что ли? Или война? — спросила Кейт. — Это местные звери такие?
— Не знаю, я не биолог, — ответил Стюарт. — Но похоже на то. Дамы, не возражаете, если мы облетим нашу точку входа по кругу с как можно большим диаметром? Чем большую местность мы рассмотрим...
— Понятно, док, — согласилась Джин. — Рванули, дамы.
Ничего нового они не увидели за время своего облета. Везде под ними была все та же золотистая трава, похожая на вереск, небо оставалось чистым, без малейшего следа непогоды. Иногда, без какой-либо понятной системы, на землю налетали периоды «встряхивания», и ландшафт неумолимо менялся. Иногда лопались холмы, выпуская на свободу довольно причудливых существ, которые то охотились друг на друга, то просто улетали, то зарывались в землю, то принимались пожирать, будто выкашивать, золотую травку. Все они напоминали, скорее, не живых существ, а фигуры из учебника «Три-Д графика для чайников».
— Если это аттракцион, то пиздец какой скучный, — подвела Кейт итог через десять минут. — Командир, я, конечно, не нарываюсь и все такое, но, может, мотать назад?
— Это доку решать, — сказала Джин. — Лично я не против.
«Правильно, — подумала Трис. — Чем дольше мы тут торчим, тем меньше шансов вернуться вообще».
Застревать тут не хотелось. Умирать — не хотелось. Тем более, что она еще не решила, за что умирать.
— Измерения я сделал, а больше ничего тут интересного не вижу, — сказал Стюарт после короткой паузы; в камере заднего вида Трис увидела, как он пожимает плечами. — Давайте назад.
— Ну вот, не удалось совершить подвиг... — сказала Жанна. — А как полковник-то...
— Не сглазь, — оборвала ее Джин. — И вообще, на твой век подвигов хватит.
Они взяли обратный курс.
Вокруг по-прежнему не было видно никаких опасностей и ничего, похожего на Врагов.
***
Первой попробовала проскочить черную дыру Жанна: ничего не вышло. Потом попытку сделала Кейт. Они просто пролетали насквозь, словно это не вход в параллельный мир, а обыкновенный сгусток черно-серого тумана. При этом обе еще жаловались на неприятное ощущение, будто разряд тока через них пропустили.
— Трис, — сказал доктор Стюарт каким-то странным тоном, — а теперь попробуйт-ка ты. Только на ручном управлении. Пси-систему отключи.
Жанна в динамиках ахнула.
— Вы хотите сказать... — начала Кейт.
— Всем тихо! — вдруг резко крикнула Джин. — Трис, выполняй, ты молодец. Передавайте от нас приветы на той стороне.
Они все поняли, причем поняли сразу. И сделали единственное, что можно было сделать в тот момент. А Трис ничего не поняла — растерялась. Ее охватила какая-то замороженность, все ресурсы мозга уходили на то, чтобы переключить «марсельезу» на ручное управление и ни в чем не запутаться. Доктор Стюарт тоже молчал, и Трис не могла даже предположить, о чем он думал. Да ей было все равно. Но когда они вышли на прямой курс на черную дыру, она все-таки сделала попытку что-то сказать:
— Кейт...
— Да все путем, подруга, — ответила Кейт, и в голосе ее звучала удивительная беззаботность. — Еще встретимся.
И вот тут Трис испытала такую смесь боли, стыда и облегчения, что никто, пожалуй, не сможет это описать — только пережить. Но не дай бог такое переживать.
Последнее, что увидела Трис, это вспышку солнца на колпаке кабины малиновки Кейт: та облетала черную дыру по кругу. Трис подумала: дотянуться бы до девочек своим сознанием, сказать, как она любит их и как она хочет всегда быть с ними — но увы, она-то не Кейт, передавать не может...
Нос «марсельезы» ушел в темноту, и Трис почувствовала дикую боль: как будто ток пропустили сквозь тело, мышцы скрутило, сердце забилось в истерике. Сзади заорал док Стюарт, а Трис потеряла сознание.
***
Когда просыпаешься с утра, совсем не собираешься умирать. Особенно если просыпаешься до рассвета. Сумерки и песок в глазах плохо располагают к мыслям о вечном. Чистишь зубы, смотришь на себя в зеркало, зеваешь во весь рот, переплетаешь косички... Как будто даже не помнишь о сверхважной и сверхсекретной операции, которая начнется через сорок пять минут — как раз принять душ, позавтракать и забраться в «марсельезу».
Техники что-то там осматривают в последний раз, отцепляют провода и датчики. Омар, самый старый из них, сует Трис в руку какой-то амулет: такой обычай, нужно ему вернуть после каждого полета. Трис послушно запихивает коричневый сморщенный корешок (очень хочется надеяться, что это корешок) в карман формы. Карман совсем маленький, вообще-то под зажигалку, но Трис не курит.
И ей еще предстоит полет в прозрачное до стеклянности рассветное небо, и воздух будет воображаемо петь вдоль бортов, и вибрация машины расколет голову, и все проблемы земные останутся далеко внизу, а потом еще — за горизонтом...
Будет еще пара часов жизни. Или меньше.
У Трис ужасно болела голова. Как может болеть голова, когда тут ничего нет? Она брела по какому-то темному месту, где даже звука ее шагов не слыхать.
Интересно, куда попадаем мы, когда умираем? Если не ходим в церковь, как мама, или в мечеть, как Джин, и не молимся своим богам, как Омар, и не верим во всякие там силовые поля, как доктор Стюарт, или в начальство, как полковник?
Ее интересовало, можно ли умереть за то, во что никто не верит, и нужно ли. Оказывается, она сама себя обманывала, и вопрос был совсем в другом. Она хотела понять, что там, в самом-самом конце.
«Я скоро все выясню», — подумала Трис.
И пошла вперед по темноте. Откуда-то она знала, главное — не останавливаться.
Темнота начала таять, шаги стали глухо отражаться от стен, и Трис поняла: она идет по ангару «малиновок» на базе «Прерия», а темно так, потому что освещение выключено. «Ну вот, — подумала девочка. — Может, это никакая не смерть, а просто недоразумение?»
Ангар закончился, ворота были распахнуты настежь. Сразу за ними начиналось взлетное поле, только почему-то трава здесь росла золотистая и похожая на вереск, с мелкими сиреневыми цветами.
А над головой начинался совершенно роскошный закат: с уклоном в звездную синеву на востоке, с восходящей вечерней звездой, с нежными сиреневыми облаками. Ах нет, это не вечерняя звезда, это сигнальная ракета. Курсанты стартуют с соседней базы, за горизонтом ее не видно, а ракеты — вполне. Знакомо захлопали зонды-очистители облаков. Кто-то на «малиновке» пронесся прямо над головой Трис, она обернулась, приложив ко лбу козырек от солнца, но не смогла узнать стиль пилота. Может быть, кто-то из новеньких?
«Моя малиновка! — сообразила Трис. — Моя дорогая! Я же с ней не попрощалась! Она же в ангаре!»
Она обернулась, собираясь бежать обратно в пустоту, но обнаружила, что ангара за спиной уже нет — он оказался где-то в стороне и довольно далеко, а прямо перед ней на траве расположились Джин, Кейт и Жанна.
— Девочки! — воскликнула Трис и почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы. — Девочки, простите меня! Простите, я так сожалею... я так подвела вас...
Но, как она ни подходила к ним, как ни заглядывала к ним в глаза и ни касалась их щек, они не замечали ее, разговаривая о своем. Потом Джин разлила водку по пластиковым стаканчикам, и Трис поняла: вот оно. Ее поминки.
Значит, точно все кончилось. Больше нечего бояться. Больше не осталось никакой надежды.
Какое же облегчение! Как же это, оказывается, было тяжело — бояться и надеяться каждую минуту.
И нечего думать о том, стоит или не стоит умирать за тех, кто вокруг. Она уже умерла — за них, ее эскадрилью. Не худший выбор...
Трис охватило неимоверное облегчение и благодарность судьбе.
— Пусть-небо-примет-тебя-сестра, — отбарабанила Джин, сложив руки в молитвенном жесте. — Помоги-шестым-чувством-тем-кто-продолжает-бой. Аминь.
«Конечно, помогу, — тихо сказала Трис ей на ухо. — Я все для вас сделаю, сестры. Если это хоть немного зависит от меня».
Джин — воплотившая в реальность образ идеального командира — вылила водку: на аэродроме земля, принявшая в себя горючее и смазку, бесплодна, спирт ей не повредит. Тонкая струйка вспыхнула на миг: ее одарила огнем звезда сигнальной ракеты, протянувшей дымный хвост по восточному горизонту.
Время улетать.
-Трис... — это Жанна. Милая, добрая, сентиментальная Жанна, противопоставившая мягкость жестокости.
Кейт — крутая Кейт, железная Кейт, раз и навсегда решившая, что играть в силу проще, чем в слабость — отвернулась и закинула руки за голову.
— Дура. Без нее лучше.
Трис поцеловала бывшую ведомую в щеку — Кейт вздрогнула, открыла глаза. Бесполезно.
«Прощайте», — сказала Трис.
Война теперь станет вечной — потому что Трис поняла очень важную штуку.
Нет никакого конца. Мертвецы тоже воюют. Наравне с живыми.
***
Стратосфера выгнулась внизу куполом, черное безвоздушное пространство ворвалось в легкие — а потом земля рывком притянула Трис к себе, вбила в подушку, выжала слезы из глаз.
Трис проснулась, содрогаясь от рыданий, и светло-зеленый больничный потолок расплывался перед глазами.
— Дениз, мать твою, релаксант, живо! Язык откусит! — услышала Трис, а потом ей стало все равно. Она растянулась на свежих простынях, глядела вверх, и слезы текли, не встречая препятствий.
***
— Позовите доктора Стюарта, — сказала Трис на следующий день (а может быть, через день, когда проснулась). — Я хочу ему кое-что сказать.
Две медсестры удивленно переглянулись, одна из них нажала кнопку интеркома и проговорила:
— Доктор Стюарт, пройдите, пожалуйста, в палату 36А, вас просит пациент.
Минут через пять появилась симпатичная светловолосая женщина лет тридцати.
— Да, моя милая? — спросила женщина. — Ты что-то хотела?
— Вы не доктор Стюарт! — у Трис мелькнула страшная мысль, что она все-таки осталась там, за черной дырой, в параллельном мире. — Вы... вы не он!
— Да нет, я доктор Алиса Стюарт, — покачала головой женщина. — Вот, гляди, — она показала на бэдж на нагрудном кармане. Там значилось «А. Стюарт, отдел гинекологии и акушерства». — Я думала, ты меня с планового осмотра запомнила.
— Нет... — пробормотала Трис. — Простите... это какая-то ошибка. Мне нужен доктор Френсис Джи Стюарт, он вообще-то не врач, он физик. Мы с ним вместе были... Он ведь жив, правда?
— Я, конечно, не знаю деталей, — нахмурилась доктор Алиса, — но я постараюсь выяснить, чем тут помочь. А пока — почему бы тебе не вздремнуть, капитан Робинз?
— Это ошибка, — помотала головой Трис, — я лейтенант...
— А у тебя на палате написано — «капитан». Если наши бюрократы не намудрили, тебя повысили. Поздравляю.
И капитану Робинз пришлось лечь спать. Впрочем, она была за это даже благодарна.
Трис чувствовала смертельную усталость.
далее в комментах
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Тема: Пятое колесо
Автор: BlackRaspberry
Бета: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Краткое содержание: жил-был киллер.
Предупреждения: R за жестокость.
читать дальше
Мне было года четыре, когда я впервые увидел ангела. Он стоял и смотрел на меня через дорогу, его белые перья ерошились под порывами ветра.
Проезжали машины, а в просветах я видел его. Ко мне подошел Санта Клаус — это был настоящий Санта, я так думал, во всяком случае. Санта хотел, чтобы я пошёл с ним. Мне показалось странным, что от него пахло вовсе не молоком и печеньем, а лекарствами и чем-то затхлым, как от дядюшки Боба. Этот Санта мне не нравился, у него были потные холодные ладони, и мне совсем не хотелось, чтобы он гладил меня по голове. Но потом я увидел в руках у него леденец. Чудесный леденец, красно-белый, полосатый и огромный. Я подумал, что он мятный, наверняка, как и полагается красно-белому леденцу. И я взял Санту за руку и пошёл бы за ним, если бы не обернулся и не глянул на ангела по ту сторону улицы. Ангел отрицательно покачал головой и приложил палец к губам.
На тот раз для меня всё обошлось. Не мои фотографии, не по мне рыдающие заголовки на первой полосе местной газеты. Пропал совсем другой ребёнок — я узнал об этом случайно, подслушал, как мать с отцом переговариваются шёпотом. Но прошло много лет, прежде чем я понял.
— Огни Фриско, пять унций.
Когда Бронко смешивает коктейль, он похож на заводного богомола — молитвенно воздетые руки, крепко сжатые тонкие губы и механические движения. Свет одинокой лампы отражался от металлических суставов Бронко и преломлялся в стакане с медового цвета жидкостью. Откуда он достает виски — загадка, при теперешних-то законах. Стоило это удовольствие недёшево, но сегодня мне нужно было как следует отдохнуть.
Хороший бармен никогда не задает вопросы, пока посетитель не сделал первый глоток. Бронко был хорошим барменом.
— Всё по плану? — спросил он, когда у меня во рту расцвёл первый огненный фейерверк.
— Разумеется, — ответил я. Мне не хотелось разговаривать. — Передатчик у тебя?
Бронко кивнул и подтолкнул ко мне до блеска натёртый маленький поднос, на котором лежала крошечная черная клипса.
— Россо велел передать, что клиент по адресу, — сказал он. — Сам он выйдет на связь чуть позже. Ключ под цветочным горшком. Вы что, ребят, смотрите старьё по Олдиз-визор-вижн?
— Ты-то сам, выходит, смотришь?
Бронко пожал плечами.
Я прикрепил к уху прибор, больше похожий на серьгу, и неторопливо допил свой коктейль.
Пора.
Дом казался пустым. Я поднялся на крыльцо, нашарил ключ под цветочным горшком, отряхнул на пороге обувь. В кухне было темно, пахло пылью и пряностями. Я включил свет и сдёрнул капюшон с головы человека, сидящего на стуле точно посередине помещения. Эргономичность — вот что важно, подумал я. Всё должно быть под рукой.
Человек застонал, потом попытался пошевелиться, дернулся. Хрипло задышал открытым ртом — видимо, слишком сильно затянуты верёвки.
— Как спалось, падре? — спросил я, наклоняясь ближе. Он уставился на меня, близоруко щурясь.
— Что происходит? — спросил он. — Кто вы?
Я отвернулся и рванул ручку холодильника. Сзади завозились.
— Не советую, — сказал я. Пиво-пиво-пиво, сплошная тоска. Но все же лучше, чем ничего. — Полиоргволокно голыми руками не разорвать, только искалечишься. Кроме того, здесь есть я, а снаружи — пара снайперов. Так что без шансов.
Я откупорил бутылку и отхлебнул, а потом повернулся к нему, чтобы разглядеть получше. Это и был мой «клиент» — преподобный Андреас, среди недоброжелателей также известный как Двинутый Проповедник. Как и большинство моих соотечественников, я знал его по передачам, которые шли по визору. Он был повсюду: читал свои проповеди на Релиджн Нэшнал, интимным, понимающим голосом отвечал на вопросы в передаче для домохозяек, посещал заключенных в Сан-Квентине, произносил речь на открытии благотворительного фонда для детей-сирот, и прочая, прочая, прочая.
Должно быть что-то непостижимое и пугающее в человеке, который заставляет миллионную толпу воздеть руки и двигаться в такт его словам.
В том, кто сидел передо мной, не было ничего непостижимого и пугающего. Среднего роста, щуплый, белобрысый. Пока еще не испуганный по-настоящему. Пока еще храбрящийся, насколько может храбриться человек, который засыпает у себя дома, а просыпается в незнакомой кухне привязанным к стулу.
Он мне кого-то напоминал. Правда, все мои клиенты мне кого-то напоминали — думаю, во всем виноваты лицевые мышцы, эти маленькие предатели, которые складываются, как кусочки паззла, в гримасы страха, стыда, боли, ужасной боли, нестерпимой боли. Я мог бы назвать еще сотню разновидностей боли, но тут раздался сигнал передатчика.
— Сай, — сказал голос в передатчике. — Я загляну ближе к утру. Подготовь клиента — лицо не трогай и вообще, слишком не усердствуй, но пусть будет готов петь и плясать.
— Плясать — это вряд ли, — сказал я, и мне в ответ хрипло засмеялись.
Плясать — это вряд ли. Опустив глаза, я встретился взглядом с преподобным.
— Вы меня убьёте? — он говорил буднично, без недоверия или придыхания, как это часто случалось с моими клиентами. Недоверие... они не могут поверить, что это может произойти именно с ними. С соседской девочкой — да, с парнем-которого-показывали-по-ящику — запросто, с ними — никогда. Проклятые эгоисты.
— Надеюсь, что нет, — ответил я. — Хотя за это мне тоже неплохо платят.
— Кому-то я очень мешаю, очевидно, — продолжал он.
Я не стал отвечать — мне нужно было подготовить инструменты. Будто завороженный, он наблюдал, как я раскладываю блестящие штучки, свёрла и колёсики, раскручиваю протез и закрепляю держатель.
— Что это?
— Это насадки.
Обычно я молчалив, но сегодня мне хотелось поговорить — наверное, размяк от виски. Но, по правде, я не видел причин, почему бы не побеседовать, если уж мне так хочется. Я ничем не рискую. Дороги отсюда у преподобного две, и если он останется жив, то предпочтёт поскорее забыть обо всем, что тут слышал и видел. Если сможет.
— Вот такой набор насадок — и кто угодно с металлорганической модификацией верхних конечностей, вроде меня, превращается в пыточную машину.
— Наподобие ходячей мясорубки? — попытался пошутить он.
— Ага, вроде мясорубки, — согласился я. — Начнём?
Преподобный, очевидно, не ожидал такого быстрого перехода от разговоров к действию. Он вжался в спинку стула, его лоб мгновенно покрылся испариной.
— Как вас зовут? — спросил он.
Я покачал головой:
— Ничего не выйдет, падре.
— Может, мы как-нибудь...
— Я слушал твои проповеди, падре, — перебил я. — И знаешь, что меня напрягает больше всего?
Он покачал головой.
— Ты постоянно говоришь про какой-то выбор. Ты говоришь, что все, что происходит, мы выбираем сами.
Он кивнул.
— Так и есть.
— Правда? — неожиданно для себя я понял, что у меня перехватило горло. — То, что произойдёт с тобой сейчас, ты тоже выбрал сам? — я рассмеялся. — Даже странно, что у такого образа мыслей находятся последователи, тем более, в таких масштабах.
Он молчал.
— Ты ошибаешься, падре. Ты можешь думать, будто всё так, как ты сам выбрал, но в результате всегда найдётся тот, кто решит за нас. Выиграть в этой игре невозможно.
— Выиграть возможно всегда, — мягко возразил он, и я почувствовал, что теряю хладнокровие, рывком подтащил его стул к себе и положил руки поверх его пальцев на подлокотники.
— Сыграем с тобой, падре? Называется “правый, левый или оба”. Выбирай. Начнем с мизинчика.
— Мы могли бы поговорить, — сказал он. — Вам нужна помощь...
— Выбирай, — заорал я. — Правый, левый или оба. Считаю до трех. Один, два... — он не шевелился, и я закончил: — Три.
Раздался хруст. Он не закричал, но я видел, как вздулись вены у него на висках и перекосился рот.
— Попробуем ещё раз. Безымянный. Правый, левый или оба?
На этот раз он закричал. И потом он то замолкал, то снова кричал, но мне так и не удалось заставить его выбрать.
Я видел своего ангела ещё дважды: мельком — один раз накануне того дня, когда я вступил в армию. А второй — сразу перед тем, как разорвалась бомба размером с льняное семечко, и от меня, офицера Спецвойск Соединенных Штатов, находящегося при исполнении, осталась половина.
Всё случилось очень быстро. Так беспощадно быстро...
В один момент Сайрус Бейл жив и доволен, дел осталось всего ничего, на носу повышение, на повестке грядущего вечера — попойка и девки-девки-девки. Рядом шагает новобранец, он смотрит на Бейла раскрыв рот и не видит ангела, который стоит чуть в стороне. Бейл и новобранец проходят мимо, их шаги эхом отдаются в пустом коридоре. Ангел предостерегающе поднимает палец и качает головой, но парнишка уже открывает дверь, и у Бейла попросту нет времени, чтобы остановить его. Чтобы подумать. Он успевает только оттолкнуть парня и занять его место в застывшем пространстве-времени.
А потом крошечный осколок пластика вспыхивает комком огня, — лежать, Том! Лежать, мать твою! — и Сайрус Бейл долгую, томительную долю секунды наблюдает, как этот комок замирает, затем было уменьшается в объёме и вдруг разрастается, заполоняя воздух и всё вокруг. На повестке грядущего вечера — всеобщее прощание с офицером Бейлом.
Я думал сначала, что умер, и, по правде говоря, даже удивился: это было совсем не страшно. Мне было хорошо, я плыл в пространстве, наполненном лучами света, а где-то на фоне слышались странные, будоражащие звуки, как будто там хлопали крыльями какие-то птицы, очень много птиц. Я повернул голову, пытаясь рассмотреть их, и тут меня сбросили вниз. На землю, с размаху, как кидают теннисный мяч, и я был обуглившимся, порванным теннисным мячом, у которого не получалось подпрыгнуть обратно. Поэтому я рыдал, как рыдают новорожденные дети, и не мог остановиться.
А полгода и шесть операций спустя в моей жизни появился Россо. В один не слишком прекрасный день — их стало много в моей жизни после того взрыва, бесконечная череда не-слишком-прекрасных дней, пропитанных запахом дезинфектантов и туманом в голове от обезболивающих — я проснулся и увидел, что кто-то сидит рядом с моей кроватью.
— Вот так государство заботится о своих героях? — произнёс незнакомец с напускной скорбью в голосе. — Подлатали — и ладно. А как теперь жить — хоть кто-то из них об этом подумал?
— Что надо? — спросил я сквозь зубы, стараясь приподняться и сесть при помощи здоровой руки. Лежать было слишком унизительно — даже более унизительно, чем барахтаться под его холодным взглядом. Еще хуже оказалось, что он озвучил мои мысли. С тех пор, как я очнулся, я боялся думать, что будет дальше. Потому что от меня почти ничего не осталось. Как я ни старался, Сайрус Бейл вместе с его далеким прошлым и неслучившимся будущим казался мне выдуманным персонажем. Кто я теперь? Как я буду жить?
— Я прочёл ваше досье, — сказал незнакомец, — И оно произвело на меня большое впечатление.
Мне он не нравился — как, впрочем, и все остальные представители рода человеческого. От него несло официозом, как дерьмом. Я сразу же подумал, что он наверняка состоит при какой-нибудь важной шишке. Я никак не мог понять, зачем мог ему понадобиться.
Он предложил мне сделку. Самое лучшее протезирование, которое можно купить за деньги — металлорганика, которая не просто возвращает утерянное, а превращает человека в подобие киборга со сверхвозможностями, — самые умелые хирурги и... нормальная жизнь. Моя жизнь. Та, в которой не нужно испражняться через трубочку и, просыпаясь каждое утро, вспоминать заново и ощупывать пустоту там, где должна быть правая половина меня.
Незнакомец мог дать мне всё это, а взамен я получал работу.
— Киллера? Палача по найму? — это звучало так нелепо, что я бы рассмеялся во все горло, если бы он не был так серьёзен. — Да ты рехнулся, парень?
В тот раз я послал Россо.
А потом были ещё две операции и одна попытка самоубийства, но я был так жалок и беспомощен, что даже этого не смог для себя сделать. Когда Россо пришёл снова, я был согласен убивать, только чтобы это все прекратилось.
Пожалуй, в своей новой профессии я преуспел. Совсем как в старом добром анекдоте: “На мою работу ещё никто не жаловался”. Ни одна живая душа.
Ближе к утру передатчик ожил и сказал голосом Россо:
— Сай, я сейчас буду. Клиент готов?
— Могу проткнуть зубочисткой и проверить.
После секундной паузы Россо захохотал.
До его прихода у меня оставалась пара минут на отдых. Я лег прямо на пол в гостиной — сильно ныла спина, и обычно это помогало. В последнее время у меня случались боли по линии сращения с металлорганикой, но врачи уверяли, что это психосоматическое. Может, моё тело отторгает то, что досталось слишком дорогой ценой?
Я пошарил в поисках пульта и включил визор, чтобы немного отвлечься, но мне не повезло: там, на экране, был он, преподобный Андреас Майлз.
- ... поэтому я обращаюсь ко всем вам, граждане Соединённых Штатов Америки. Вы - будущее этой нации. Каждый человек чувствует, где пролегает правильный путь. Не все, но многие готовы научиться делать выбор. Многие из вас готовы принять ответственность за свою жизнь сейчас, когда...
Я отключил визор и некоторое время лежал, глядя в потолок.
Потом пришёл Россо и сразу же отправился на кухню, а я остался лежать, краем уха фиксируя звуки, доносящиеся оттуда.
— Преподобный... У меня к вам послание от группы людей.
Я встал и подошёл к окну. При помощи зума на глазном протезе отследил расположение снайперов, оставленных Россо для того, чтобы наш клиент не сбежал.
— ... вам, преподобный, не стоило соваться в политику. Вас предупреждали, и неоднократно. Вы отказались принять это во внимание.
Я услышал сдавленный звук.
— Вы - разумный человек, преподобный, — вкрадчиво продолжал Россо. — У вас есть выбор. Мы можем сотрудничать, подумайте об этом. Оставьте мысли о сенате, поддержите наших людей — а мы готовы вам предоставить защиту и...
Россо осёкся, и спустя полсекунды я понял, почему. Двинутый Проповедник смеялся — скрипучим, издевательским смехом, от которого мне вдруг стало тоскливо. Конечно же, он не согласится. Ни сейчас, ни потом.
Смех оборвался звучной оплеухой.
Я продолжал смотреть в окно.
Прошло не меньше часа, прежде чем Россо выдохся.
Я думал и всё не мог понять, что особенного в преподобном Андреасе. Передо мной никогда даже не вставал вопрос выбора — с того дня, как я согласился продаться за возможность снова стать целым, я продолжал обменивать чужие жизни на свою, не моргнув глазом. Все они — просто безликая биомасса, которую я должен был сожрать, чтобы жить. И преподобный Андреас один из них.
Так бывает, падре. Совсем недавно преподобный Андреас стоял на сцене, его словам внимали миллионы, раскрыв рты, как голодные птенцы (духовной пищи дай-дай-дай!). На повестке дня у того Андреаса стояло просвещение и приближение к благу ещё одной порции жаждущих. Ну а ближе к ночи — рюмка коньяку и секс с хорошенькой прихожанкой.
А сейчас у этого, другого Андреаса болит всё, что только может болеть. Он изнемогает от жажды, от него пахнет потом и мочой — все мы люди, даже тот, кого газеты именуют “новым святым”. На повестке дня... можно не говорить, не так ли? Мы и так знаем, что случается с теми, кто не поддаётся на уговоры “группы людей”, которая не стесняется пользоваться услугами снайперов.
Сейчас он сидит всё там же, на стуле посреди аккуратной, такой традиционной кухни, свесив голову. Его волосы, светлые, похожие на цыплячий пух, слиплись и побурели, а тело превратилось в сплошной кровоподтек. Он похож на испорченную игрушку и мог бы показаться жалким — но, странное дело, в нём даже сейчас нет ничего жалкого. Россо, я — мы были жалкими и беспомощными, а он просто был избит до полусмерти.
Я засмеялся, остановившись в дверях, и Россо резко обернулся и посмотрел на меня, как на полоумного.
— Кажется, мы поломали падре Андреаса, шеф, — проговорил я. — Он испортился и больше не поёт свои проповеди. А у тебя будут большие проблемы. Кто бы мог подумать, что этот падре такой кремень?
Россо выругался так тихо, что я не расслышал, но, кажется, он проклинал тот день, когда решил облагодетельствовать такого психопата, как я, — а потом кинулся к пленнику. Он сам словно сошёл с ума, и я подумал, он превратит Андреаса в кисель за считанные секунды. Я аккуратно обхватил Россо за талию и оттащил в сторону.
— Он тебя не слышит, — говорил я, но Россо меня тоже не слышал, он оглох от ярости.
Я отпустил его только тогда, когда он оставил попытки стукнуть меня. Россо тяжело дышал и смотрел исподлобья, оценивающе, с легким недоверием — так, наверное, смотрят на газонокосилку, которая ни с того ни с сего решает напасть на хозяина. Потом выпрямился и направился к двери.
— Убери его, — сказал он, не оборачиваясь, и вышел.
Я снова остался один.
Я думал: сейчас я подойду к сидящему на стуле, приставлю ему ко лбу дуло моей любимой скорострельной насадки, и через несколько секунд для него все закончится. Но не для меня — должен же кто-то устранить беспорядок, который остаётся после того, как клиент отошёл в мир иной. Вся процедура займет пару часов, и после этого от преподобного Андреаса останется пара запонок, а я смогу отдохнуть — умоюсь, переоденусь и пойду в бар Бронко выпить. Может быть, я сниму себе девочку и отдохну по полной программе.
Я выдохнул и прикрыл глаза. Это было бы хорошо. Очень хорошо.
А потом я подумаю о своей жизни. Может, возьму отпуск. Съезжу к родителям — впервые за двадцать лет.
Время шло, а я все сидел и смотрел на Двинутого Проповедника и ждал, когда он придёт в сознание. Мне нужно было у него кое-что спросить напоследок, нужно было, чтобы он подтвердил мою догадку. Мне показалось, я понял, кого он мне напоминает: моего ангела, этого хренова халтурщика, который виноват в том, что я превратился в машину для убийств.
Я думал, что дождусь, когда он откроет глаза и спрошу: как ты мог? за что?
Но когда Андреас очнулся, я спросил совсем другое:
— Почему ты покинул меня тогда, в госпитале, когда был мне нужен? Почему дал согласиться на такую жизнь?
— Я не понимаю, — невнятно прошелестел он.
Это была правда — он не понимал. Я понял свою ошибку, когда вгляделся заново в его лицо — Андреас действительно был похож на моего ангела, но это был не он, и речь шла даже не о том сходстве, по которому отличают родственников и которое было когда-то (и оставалось до сих пор, несмотря ни на что) у меня с моим отцом.
— Да, да. Я ошибся. Спутал тебя с одним...
Под его взглядом я встал и подошел к окну, слушая свои шаги. Микро-механизмы в протезах работают почти бесшумно, обычно я не слышу их за биением пульса и за собственным дыханием. А сегодня они пели — я шел к окну под звуки Шуберта.
— Дело не в том, — сказал я своему отражению в стекле.
Дело было не во внешнем сходстве, как я сначала полагал. Дело было в том, что в присутствии Двинутого Проповедника мир странным образом искажался — или, наоборот, расправлялся, как скомканный платок? — и я чувствовал, что должен делать свой выбор, постоянно, каждую секунду. Точно так же, как в те моменты, когда я видел ангела. И хотя я долго отказывался в это верить, и с лже-Сантой, и позже, с Томми — это был только мой выбор, ничей больше.
Как и сейчас.
Я выглянул наружу. Разумеется, Россо не отозвал снайперов.
Первого я снял сразу, второго не успел — парень быстро сориентировался и попытался пристрелить меня раньше, чем я пристрелю его. У него получилось. За долю секунды до того, как второй снайпер упал навзничь, до меня долетел его прощальный привет — разрывная капсула задела протезированный глаз и раскурочила всю механику. Я стряхнул металлорганические осколки, стараясь не замечать нарастающего шума в голове. Мне вот-вот может стать очень плохо, подумал я. Но не настолько плохо, как могло бы, если бы капсула попала в здоровый глаз.
У меня кружилась голова, и я почти упал, когда наклонился, чтобы отвязать Андреаса — рухнул на колени, будто собирался помолиться перед сном. Перерезал полиоргволоконные веревки — насадки в протезе-мясорубке работали безотказно, значит, нервные центры пока в порядке. Взвалил преподобного на плечо, поднялся и пошёл по направлению к гаражу. Меня шатало, и по дороге я уронил его, но он даже не пикнул. И, слава богу, не спрашивал меня, что это я такое делаю.
В гараже было темно, но когда мы вошли — то есть, я вошел, покачиваясь, — свет зажёгся . Мне сразу показалось, будто что-то не так. Но что? Я не мог разглядеть, изображение расплывалось, голова раскалывалась от боли. Я направился туда, где стоял мой Линкольн Эйр-ровер, но остановился на полпути.
Рядом с Линкольном стоял ангел, опираясь о серебристый обтекаемый корпус.
Столько лет прошло, подумалось мне, а он ничуть не изменился.
Его крылья были сложены, пара маховых перьев примялись, когда он поднял руку, указывая большим пальцем за спину — на машину, — и отрицательно покачал головой. Пару секунд я смотрел на него, в голове у меня было пусто-пусто-пусто. Потом я рванул к выходу со всей скоростью, на какую был способен.
Позади шарахнуло, и меня опрокинуло взрывной волной. Падая, я успел подумать, что Россо оказался предусмотрительней, чем я думал, и, пожалуйста, я вовсе не против умереть, но только не сейчас, пожалуйста, когда я не один.
Стена обрушилась, и стало совсем темно, а я все думал о Россо для того только, чтобы не думать о боли, которой было слишком много.
Россо облажался, ублюдок, сукин сын, и решил вычеркнуть эту страничку из своей дивной биографии. Он хорошо изучил мои привычки, ему ничего не стоило предсказать, как я буду действовать. Сначала я бы убрал преподобного, а потом пошел бы прогуляться, переодевшись в свежий костюм с галстуком. На выходе меня бы уже ожидали снайперы. А решил бы взять машину — на здоровье, Сай, вот взрывное устройство, детонирующее через двадцать секунд после того, как ты вошел в гараж. Если бы у меня не кружилась голова, как грёбанная карусель, если бы я не тащил на себе сто шестьдесят фунтов полуживого веса — за эти двадцать секунд я бы аккурат успел дойти до Линкольна, усесться на мягкое кожаное сиденье и завести машину. Ба-дамс! — и наш друг Сай во второй раз (и теперь-то уж навсегда) отправляется кормить божьих пташек.
Белых и черных уток, которые хлопают крыльями, жадных орущих уток с оранжевыми ногами.
Это оказались не утки.
— Поднимай. Осторожнее, под ним еще один.
— Живой...
Я спал очень, очень долго, а когда проснулся, всё вокруг было белым. Но я решил не обольщаться и оказался прав — я вовсе не умер. Белыми были больничные стены.
Рядом в кресле сидел преподобный Андреас, весь в повязках и синяках, выцветших до жёлто-серого цвета. Увидев, что я пошевелился, он поднял голову от ридера и посмотрел на меня.
— Как ощущения, падре? — спросил я. — Тихое, хрустальное утро, а? Почти семейное...
Он улыбнулся.
Я вдруг почувствовал, что у меня совсем нет сил. И тут на меня навалился страх — мне срочно нужно было убедиться, что от меня осталось хоть что-нибудь. В левой руке торчала капельница, но это меня не остановило — я потянулся, ощупал своё правое плечо, сдёрнул простыню и убедился воочию, что я почти целиком был на месте, не считая съёмной части протеза.
Преподобный Андреас смотрел на меня с сочувствием. И точно так же смотрел на меня ангел, который сидел, подобрав ноги, на тумбе у окна.
— Падре.
— Да.
— Я хочу дать показания.
Преподобный Андреас медленно кивнул, а мой ангел с досадой махнул на меня рукой, но не стал уходить, а сидел у окна всё время, пока я не заснул снова. Мне снилось что-то очень хорошее — из тех снов, которые не можешь запомнить, но которые оставляют после себя ощущение покоя.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Тема: Четвертое измерение
Автор: Kagami-san
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Чего только не бывает на просторах Среднего Запада
читать дальше- Хочешь конфетку? - чуть дрожащий старческий голос проник в сон, завладел всем пространством и грянул, словно гром небесный.
- М-м-м? - Тори вздрогнул, почти оглушенный, и открыл глаза, одним махом вернувшись в реальность.
- Эти тянучки моя женушка делает. Хочешь? Бери.
Напротив сидел старик, чистенький и благообразный. В сером костюме, слегка потрепанном, но все же не заношенном окончательно, в канотье с черной лентой и с корзинкой для пикников на коленях. Тори не помнил, когда же этот старец подсел в поезд, во всяком случае, когда они выезжали из Питтсбурга, его точно не было.
Чтобы прийти в себя после сна, Тори потребовалось какое-то время, он похлопал глазами, попытался сесть ровно, пригладил волосы и опять посмотрел на старика. Тот все еще улыбался, а на крышке его корзинки лежала небольшая коробочка с конфетами.
- Угощайся, - не унимался старик.
Тори хотелось послать настырного старикашку подальше, но вдруг, неожиданно даже для себя, он потянулся и взял одну из конфеток. Страшно засахаренную и явно возрастом не уступающую своему хозяину.
Безумно хотелось пить, но в бутылке вода уже давно стала теплой, как моча. Тори поморщился и опять чертыхнулся про себя, поминая старика и его угощение. Попробовать снова уснуть? Но сон словно спугнули, и тот умчался, оставив после себя лишь приторную сладость на языке.
За окном проносился унылый пейзаж, заполненный иссохшими деревьями и пылью. Средний Запад классический.
- Ищешь работку, сынок? - старик, который было задремал, опять полез с расспросами. Хорошо, что конфетами больше не угощал.
- Типа того, - бросил Тори и только теперь понял, насколько у него пересохло в горле. Слова словно наждачной бумагой царапали глотку. Он не сдержался, закашлялся и краем глаза заметил, как шарахнулась дама в черной шали на соседней скамье. Отодвинулась ближе к окну и прикрылась платком.
- Тут работы давно уже нет, - старик даже внимания не обратил на кашель, опять завозился с корзинкой своей, что-то разыскивая. - Только безумцы пытаются выжить. Ты же в Новую Надежду едешь? - вытащил небольшую бутылочку, потряс ею над ухом, словно проверяя, есть ли там что-то, и протянул ее Тори.
Памятуя тянучки, Тори покачал головой.
- Не надо...
- Надо, - на удивление твердо ответил старик.
Спорить не хотелось, и Тори потянулся за бутылкой. Коснулся горлышка и чуть не отдернул руку - стекло было холодным, словно только-только с ледника сняли. А старик улыбнулся.
- Угощайся, - произнес опять.
Тори отказаться не смог, взял бутылку и сделал глоток. Вода не была холодной, вопреки ожиданиям, впрочем, теплой она тоже не была. Вода идеальной температуры.
- Еще двадцать минут, и мы приедем, - старик вытащил из кармана жилета серебряные часы с уроборосом на крышке. - Сегодня без опозданий.
По вагону прошел проводник, предупреждая всех, что скоро будет станция, последняя на этом маршруте.
- Сейчас такое время, что люди, в основном, в другом направлении едут. Ищут счастья и удачи в больших городах. Да только мало кто из них знает, что счастье не в перемене места.
Старик убрал бутылку обратно, тщательно закрыл корзинку.
- А в чем же? - не выдержал Тори.
Но старик уже смотрел в окно, задумчиво улыбаясь.
- Тебе ведь негде остановиться, да? - после минутного молчания спросил он. Даже не спросил, констатировал. - Над нашим магазинчиком как раз комнатка пустует. Словно хозяина дожидается.
- Не надо... - начал было Тори.
- Надо, - опять прервали его. - Да и женушка моя рада будет. Ведь дальше тебе идти некуда. А поворачивать назад время еще не настало.
Жить ему и правда было негде, да и за гостиницу платить нечем.
Люди вставали, снимали вещи с полок, а Тори все еще сидел, глядя в окно.
- Десять, девять... - старик тоже не спешил, так и сидел, только тихо, почти неслышно, считал, - восемь, семь... - тормозил поезд резко, дико визжа колесами, с полок сыпались немногочисленные мешки и корзинки, - шесть, пять, четыре, - кудахтали куры, и по вагону летали перья и пух, - три, два, - громкий гудок заставил Тори вздрогнуть, - один, - поезд вздрогнул и замер у перрона. - Добро пожаловать в Новую Надежду.
Старик уже успел дойти до выхода, когда понял, что молодой попутчик так и остался сидеть на жесткой скамье. Перевесив корзинку на другую руку, старик вернулся, тронул парня за плечо:
- Идем, Тори. Здесь ждать нечего.
И только выйдя на перрон, Тори задумался: имени своего он старику не называл.
- Уже вернулись, Фер, - проходящая мимо пожилая женщина улыбнулась старику.
- Да, Дифь, не могу никак без Надежды, - старик приветственно кивнул знакомой.
Женщина рассмеялась и помахала рукой Тори.
- Хорошие здесь люди живут, - старик потянул парня за рукав, - добрые.
Со стариком здоровались, ему улыбались, а он кивал каждому, но не останавливался и все шел вперед, куда-то на окраину небольшого городка. Тори плелся следом. А что ему еще оставалось делать?
- Тут недалеко. Вон он, дом, милый дом.
Небольшой двухэтажный домик практически ничем не отличался от всех других в городе, разве что над входом висела вывеска с надписью «Четвертое измерение».
- На первом этаже у нас магазинчик, - старик поднялся по лестнице и принялся греметь огромной связкой ключей, отпирая дверь. - Мы там с моей женушкой всякую всячину продаем, - дверь открылась. - Заходи, не стесняйся.
Три ступени, у каждой из них свой голос. Старые, прогибающиеся, рискующие вот-вот проломиться под весом очередного покупателя. Их давно пора было уже заменить, да только заняться этим было некому. Тори поднялся по ним медленно, словно все еще не решил, входить или нет. Дверь скрипнула, открываясь еще шире, словно приглашая.
- Хуже не будет, - буркнул под нос Тори и шагнул через порог.
Внутри пахло пылью и пряностями. Парень чихнул и вздрогнул: в углу большой темной комнаты ожили напольные часы. Они заскрипели, застонали и с натугой выдали три гулких удара.
- Полдень, - откуда-то из глубины комнаты вынырнул старик, вытащил все те же карманные часы, подошел к напольным, тронул затянутое пылью и паутиной стекло. - Вот ведь недоразумение, сколько ни подводи, а они все опаздывают. Да уже, почитай, лет на десять опаздывают, - спрятал карманные и посмотрел на Тори. - Идем, я тебе комнатку покажу, а потом и магазин можно будет открывать. Время собирать камни.
Тори, не обращая внимания на бормотание старика, пошел за ним на второй этаж. Лестница скрипела и жаловалась на годы, которые не щадят даже самое крепкое дерево.
Окна комнатки, довольно чистой и ухоженной, выходили на восток. Кто-то уже позаботился открыть окно, и ветер шевелил легкие ажурные занавески. Парень поморщился. Все это слишком было похоже на дамский роман: цветочки на подоконнике, кровать под балдахином, зеркало почти в рост человека. И в какой-то миг ему даже почудились крики чаек с улицы. Но какие, к черту, чайки на Среднем Западе?
- Ты располагайся, а потом спускайся вниз, как раз и пообедаем, - старик улыбнулся. - Женушка моя изумительный обед нам готовит. Любит она гостей, - и вышел, прикрыв за собой дверь.
- Главное, чтобы не в жареном и вареном виде, - пробормотал Тори и подошел к окну. Никаких чаек за ним, конечно же, не обнаружилось, зато был прекрасный вид на умирающий город. Парень фыркнул - дескать, а чего еще ждал? Сбросил пиджак, подошел к столику, на котором стояли таз и кувшин с водой, умылся и вновь почувствовал себя человеком. Теперь можно было спускаться в магазин.
Старик, видимо, ушел куда-то, а значит, можно было оглядеться и присмотреться к тому, чем же торгуют в этом богом забытом месте, в этом темном, странном магазинчике. То, что увидел Тори, превосходило любое воображение. Здесь, казалось, можно было найти все - от маленького оловянного солдатика в форме времен войны за независимость до тускло поблескивающего кольта последнего образца.
- Ничего себе! - присвистнул парень.
Два чайных сервиза, один китайский, второй обычный, расписанный голубым по белому, искусственные цветы, бутылки зеленого стекла без этикеток, несколько шкатулок для драгоценностей, плюшевый заяц с барабаном, костяные счеты и странный кубик с цветными гранями, стопка пожелтевших газет The New York Post 1801 года выпуска, цветочный горшок с завядшим гиацинтом, мешок с зерном, сахарница, полная коричневого тростникового сахара, одно колесо у стены и одно на потолке в виде светильника с шестью наполовину сгоревшими свечками. От разнообразия товаров, в большинстве своем абсолютно бессмысленных, рябило в глазах. Но что бы Тори ни нашел, трогать или касаться этих вещей его не тянуло. Он даже револьвер так и оставил нетронутым, хотя оружие любил и не упускал возможности попробовать, как оно чувствуется в руках.
- Смотри, смотри, - усмехнулся старик, который опять умудрился возникнуть словно бы из ниоткуда. - А потом есть пойдем.
Тори выпрямился, он как раз осматривал очередную полку, заваленную непонятно чем. Он мог поклясться, что лишь минуту назад и не думал о еде, а стоило старику упомянуть о ней, как в животе отчетливо заурчало.
Но обед пришлось отложить. Звякнул дверной колокольчик, и в магазин вошел огромный детина со значком шерифа на пиджаке.
- Слышал, вы уже вернулись, мистер Фер. Рад видеть. Как прошла поездка? - говорил он со стариком, а вот смотрел при этом на Тори, оценивающе, словно пытался понять, на что способен этот мальчишка и что он может натворить.
- Добрый день, шериф, - кивнул ему старик. - Чудесная была поездка. Может быть, отобедаете с нами? Женушка моя как раз пирожки испекла, любимые ваши, с ливером.
Шериф достал из кармана необъятных размеров платок и, сняв стетсон, вытер шею.
- Не отказался бы, мистер Фер, но времени нет. Еще на дальние фермы ехать. Слышали, к нам люди из корпорации приехали. Земли смотреть будут да дорогу тянуть дальше. Дело хорошее, да только не нравится мне, как они на дома наши смотрят, - стетсон был водружен на место, а платок спрятан. - Плохое лето, жаркое слишком. А вы, молодой человек, надолго к нам? В Новой Надежде мало кто задерживается. Все куда-то идут, никто не возвращается назад.
- Работу ищу, - заикнулся было Тори.
- Нашел, нашел уже! - замахал руками старик. - У меня он будет, шериф.
- Ну, смотрите, мистер Фер. Судя по слухам, даже табак в этом году почти совсем не уродился, - шериф уже подходил к двери, когда замер у небольшого столика, заваленного всякой всячиной и, задумавшись, тронул пальцами деревянного клоуна-болванчика. Тот запрыгал на пружинке, звеня колокольчиками. - Не уродился... – повторил он, не в силах оторвать взгляд от яркой игрушки.
Старик лишь сочувственно улыбнулся:
- Так и не нашли ничего для себя, шериф?
- Что? - тот вздрогнул. - А. Нет. Дня вам хорошего, - прикоснулся к полям шляпы и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Обед был очень хорош. Хотя подавала его не “женушка”, а сам старик Фер. Тори было сунулся помогать, но ему мягко, однако настойчиво велели сидеть. Парень и сидел. За круглым обеденным столом, накрытом белой кружевной скатертью.
- Дел у нас в магазинчике немного. Только сидеть да приглядывать, чтобы все спокойно да мирно было. Свои-то в основном поболтать заходят, это те, кто мимо едут, иногда покупают всякое.
Всякое. Вот именно. Тори взял ложку и попробовал куриный суп с фрикадельками. Такой суп когда-то готовила его бабушка, точь-в-точь. Старик сел напротив и, повязав на шею белую салфетку, тоже принялся за еду, медленно, со вкусом.
Часы в торговой комнате пробили коротко и звонко, и почти сразу же звякнул колокольчик. Фер промокнул губы салфеткой, а потом посмотрел на Тори.
- Это будет твой первый покупатель. Но я тебе помогу, так что - смелее.
Парнишка кивнул и встал. Все же старик был добр к нему, и надо было хоть чем-то ему отплатить.
В полутемной комнатке стояла совсем молоденькая девушка, затравленно оглядываясь.
- Простите...
Тори вышел из-за прилавка.
- Доброго дня.
- Доб... - девушка смутилась и покраснела, - доброго. Я бы хотела узнать, у вас ведь можно крупы купить? - помолчала, потеребила концы длинного серого платка. - И хлеба.
Мешки с крупой Тори видел в дальнем углу, а вот есть ли здесь хлеб...
- А сколько брать будете? - как-то сами собой нашлись бумажные пакеты.
- Десять фунтов, - девушка взгляд поднять не смела, так и продолжала теребить платок.
Крупа была мелкой и пыльной. Тори чихнул в сторону и втянул в себя воздух, глаза отчего-то слезились. Наполнив пакет и взвесив его на напольных весах, он повернулся к девушке. А та уже стояла у одного из столиков, неотрывно глядя на миниатюрную фарфоровую балерину, исполняющую арабеск. И даже часы замолчали в этот момент. Зато отчетливо запахло пудрой и театральным гримом, нафталином и тем особым запахом, которым пахнут все театральные премьеры.
- Нашли что-то для себя, мисс?
Девушка вздрогнула, словно ее поймали на чем-то нехорошем, оглянулась.
- Мне бы крупы...
- Будет вам и крупа, - кивнул Фер. - Тори, помоги девушке пакет до машины донести. С вас десять долларов, мисс.
Парень, подхватив пакет, понес его к выходу, и, уже выходя, успел заметить, как Фер взял статуэтку, обернул ее легким газовым шарфом и протянул покупательнице.
- Возьмите.
- Но я не могу себе позво... - девушка вздрогнула и замерла, хотя руки уже тянулись к свертку.
- Можете. Она теперь ваша.
Часы, ожив, пробили четверть третьего.
На улице девушку ждал небольшой грузовичок и двое мужчин, которые грузили в кузов инструмент, видимо, купленный в соседнем магазинчике. Улов их был не густ: пара лопат, мотыга и кирка - все, на что хватило денег. Этим еще повезло, у них оставались деньги. Хотя, кто их знает, быть может, на эту крупу да на пару десятков консервов эти люди потратили последнее.
- Хлеб мы купили, Дора, - один из мужчин открыл перед девушкой дверцу машины, и та, не глядя ни на что, кроме своей статуэтки, села.
Солнце нестерпимо жарило, и Тори поспешил в спасительную тень и прохладу старого дома.
- Ты прекрасно справился, - старик стоял у окна и пристально смотрел на машину, которая уже трогалась с места.
- Работка не пыльная, - пожал плечами парень.
В ответ Фер рассмеялся:
- Иди, отряхнись. Может быть, работка и не пыльная, а сам ты по макушку в пыли.
И где только успел? Выйдя на задний двор, Тори стянул пиджак, встряхнул его и отбросил на пустующую коновязь. Парило ужасно, скорее всего, к вечеру пойдет дождь, хотя небо было чистым, ни единой тучки, только черные птицы, воронье.
- Расплодилось, - зло пробормотал Тори. В Чикаго, откуда ему пришлось поспешно уносить ноги, тоже в последнее время появилось много ворон. Наглые пернатые твари безнаказанно рылись в мусорных баках, гоняя котов и крыс, важно выступали по тропинкам в центральном парке, не больно-то желая уступать дорогу людям.
И, как назло, одна из птиц тяжело опустилась на забор, как раз напротив Тори, тряхнула крыльями, переступила с лапки на лапку, щелкнула клювом и, склонив голову набок, посмотрела на парня. В самую душу, сволочь, посмотрела. У Тори зачесались руки. Отчаянно, безумно! Он вспомнил про револьвер, который лежал на столике в торговом зале.
- Ты только не улетай, ладно? - прошептал он и медленно, чтобы не спугнуть птицу, попятился к дому.
Ворона улетать не собиралась. Нагло каркнула во все горло и принялась чиститься.
Опрометью промчавшись по гостиной и выскочив в торговый зал, Тори кинулся к столику, к тому самому, на котором лежал... и замер удивленно. Никакого кольта там теперь не было, зато на белоснежной тарелке лежало большое желтое яблоко.
- Не за тем ты сюда пришел, да? – старик, как всегда, появился внезапно и бесшумно.
- Да ворону пристрелить хотел, - если бы они были на улице, Тори бы сплюнул, а так только рукой махнул.
- И без этого жизней много уйдет, - покачал головой Фер, склонился за стойкой и вытащил небольшую корзинку. - Я бы попросить хотел, ты сходи в Вавилон, отнеси его хозяйке гостинец.
- Вавилон? - Тори подошел ближе, чтобы забрать корзинку. Та была совсем легкой, хотя под серым невзрачным куском полотна нельзя было разглядеть, что именно там лежало.
- Да, большой дом за городом, не ошибешься. Спроси там мисс Лину, ее все знают.
Ее и правда знали все, хотя каждый спрошенный реагировал на ее имя по-своему. Кто-то краснел, кто-то зло поджимал губы, а кто-то мечтательно улыбался. Неудивительно: мисс Лина была хозяйкой городского борделя, гордо именовавшегося Вавилоном.
Вавилон пах дорогими духами и пудрой.
- Мне бы мисс Лину увидеть, - Тори с интересом оглядывался вокруг. Ханжой он не был и воздержанием относительно женского пола не страдал.
Полная негритянка оценивающе осмотрела его с ног до головы, кивнула и попросила подождать. Парень выдохнул, сел в одно из мягких кресел, поставив корзинку на пол. Солнечные лучи пробивались сквозь тонкие бордовые занавески и придавали комнате чуть загадочный вид. Но не мягкие кресла и загадочный свет делали это место таким интересным. Тори прислушивался к тихому шепотку, который шел со стороны небольшого алькова. Его не покидало ощущение взглядов. Ну, еще бы! Он приосанился, подчеркнуто не глядя туда, откуда шел звук. Его явно рассматривали и оценивали.
- Вы хотели меня видеть, молодой человек? - “мадам” поймала его врасплох, он слишком увлекся, создавая вид независимый и гордый.
Тори подскочил, развернувшись к женщине, и замер...
Мисс Лина была невероятной. Высокой, широкой в кости, но при этом она не подавляла, напротив, располагала к себе.
- Добрый день.
От ее голоса по телу побежали мурашки. Женщина, какая женщина! Тори сглотнул и ощутил нарастающее желание.
- Я... - слов явно не хватало, и он уже не слышал и не видел ничего, кроме удивительной мисс.
- Вы что-то принесли, - напомнила та и улыбнулась. Но улыбка ее не была развратной, была она доброй и располагающей, почти материнской.
Это моментально отрезвило Тори.
- Да, - он заозирался, нашел корзинку, подхватил ее и протянул.
Но женщина даже руки не подняла, лишь кивнула на небольшой столик, куда Тори и поставил свою ношу. Лишь после того, как мальчик сделал шаг назад, мисс Лина подошла и заглянула под тряпицу.
- Фер, как всегда, удивительно внимателен, - усмехнулась, доставая из корзинки большой кроваво-красный гранат, осмотрела его задумчиво со всех сторон, пришла к какому-то выводу и сказала тихо, но голос ее эхом разнесся по всему дому. - Лициска!
Смешки и шепоток в алькове стихли.
- Ни одна работа не должна оставаться неоплаченной, - мисс Лина опустилась в кресло, положила на колени салфетку и принялась чистить гранат, алые капли сока текли по ее рукам, и Тори, глядя на них, ощутил невероятную, просто убийственную жажду. От этой жажды кружилась голова и подкашивались ноги.
Он даже не вздрогнул, когда кто-то взял его под руку и повел за собой.
- Идем, - голос окутывал, почти пеленал, ему невозможно было противиться, а перед глазами стояли кровавые потеки на белых руках.
Когда Тори вернулся в “Четвертое измерение”, на небе давно висела луна.
Старик ждал его на небольшой веранде. Столик, два кресла-качалки. В одном из них Фер и сидел, откинувшись на спинку. В руках он держал хрустальный бокал, никак не подходящий к почти убогой обстановке, на столике стоял второй.
- Не откажешься составить мне компанию?
Тори был не против. Его наполняла сладкая истома, было лениво и невероятно хорошо. Он сел в кресло, которое качнулось под ним и жалобно заскрипело.
- Такое ощущение, что я за сегодняшний день прожил полжизни, - парень потянулся за бокалом, отсалютовал Феру и отпил. Виски был прекрасным, за всю свою жизнь Тори лишь раз пробовал такой – тягучий, головокружительный.
Фер задумчиво кивнул, пристально глядя в одну, ведомую только ему точку.
- А ворон все больше и больше на заднем дворе, - наконец, сказал он.
Тори удивленно посмотрел на старика. Казалось бы, только сегодня днем это не очень-то его волновало.
- Я могу припугнуть их.
- Не стоит, - старик залпом выпил свой виски. - Тебе надо отдохнуть. Завтра будет тяжелый день.
Жара постепенно спадала. Виски нагонял сон. Тори отпил еще немного и встал, отставил бокал и, немного пошатываясь, пошел в свою комнату. Там все так же пахло морем, и из-за окна слышались тоскливые крики чаек.
***
Маленький золотой крестик с явно драгоценным камнем, три камеи с цветами и птицами, кулон из зеленого камня, обвитого серебряной лозой, несколько пар сережек, все большие, тяжелые, пара мужских перстней и четыре тонких женских кольца, браслет в виде змеи с яблоком в пасти и золотые карманные часы с колесом на крышке.
- Как зовут твою девушку? - Фер перебирал безделушки в невесть откуда взявшейся большой шкатулке.
Тори еще толком не успел спуститься с лестницы.
- Анжела. А что?
- Для Ангела у меня есть подарок, - почти пропел старик и протянул, не глядя, небольшую подвеску с белым, почти молочным опалом.
Парень взял подарок и зажал его в кулаке.
- Знаю, о чем ты думаешь, - старик закрыл шкатулку, крышечка с легким, едва уловимым звоном стала на место. - Считай, что это твоя зарплата.
- Я всего лишь день у вас работаю, - буркнул Тори. - За что вы мне платите?
- Это пока задаток. Задаток за то, что ты сегодня сделаешь. А потом наши пути разойдутся. Домой тебе надо возвращаться, Тори. Там тебя ждут. И бояться уже нечего.
- Откуда вы знаете? - вспыхнул парень.
Но что со старика возьмешь? Он лишь пожал плечами и поставил шкатулку на полку большого книжного шкафа.
- Надо позавтракать, скоро у нас будут гости.
На завтрак были спагетти, щедро посыпанные сыром.
- Ваша женушка прекрасно готовит, - не выдержал Тори. - Только я ее все еще не...
- Спасибо, - перебил его Фер.
И тут в торговом зале звякнул дверной колокольчик.
- Иди, встречай, - сказал стрик, подчеркнуто не глядя на парня.
Тори, на ходу вытирая салфеткой рот, вышел к покупателям. Их было трое. Все в черных костюмах и белых рубашках.
- Добрый день, - старший коснулся полей шляпы. - Вы хозяин этого магазина?
- Я...
- Вот и хорошо, - видимо, им было все равно, с кем разговаривать. - Вот, ознакомьтесь, - он протянул лист гербовой бумаги.
Тори взял документ и углубился в чтение.
А в нем черным по белому было написано, что податели сей бумаги являются представителями железнодорожной корпорации, которая скупила все окрестные земли и намерена на этом месте строить вокзал и тянуть пути дальше.
- Вы должны покинуть это помещение и вывезти все свои вещи в двадцать четыре часа. По истечении этого срока, данное здание будет уничтожено, - речь незнакомца была сухой и безжизненной. Впрочем, такими же безжизненными были и его глаза.
- Что за бред... - Тори лишь слышал о подобном, а столкнулся впервые.
- Вы предупреждены, молодой человек, - чиновник опять коснулся рукой шляпы и вдруг замер, глядя за спину парнишке.
Тори не удержался и тоже оглянулся. В дверях, ведущих в жилую часть, стоял старик Фер.
- Такие важные люди… Быть может, господа согласятся отведать настойки, которую моя женушка делает?
- Вы хозяин этого магазина? – повторил чиновник фразу, словно она была магической.
- Да, да. Настойка хорошая. Уверен, вам понравится.
Кто бы отказался? Все трое пошли за ним. И Тори двинулся следом. Да только дверь захлопнулась аккурат за спиной третьего чиновника, чуть не щелкнув парня по носу.
Время тянулось отчаянно медленно. Тори слонялся по магазину, разглядывая безделушки, но ни к одной из них желания прикасаться не было.
На улице было невыносимо жарко. Тори сунулся было туда, но быстро вернулся обратно, в спасительную полутьму и относительную прохладу.
Часы протяжно пробили три. Чиновники все не выходили, а дверь - Тори пробовал не раз - не поддавалась.
- Черт, - в который раз сквозь зубы шептал парень, но это проблемы не решало.
Хотя, а была ли проблема? Вот в чем вопрос.
Еще через час Тори ушел наверх, к себе, распахнул окно, подставил лицо морскому бризу. И только сейчас поймал себя на мысли: а откуда бы морю взяться за его окном? Да, это была его давняя мечта: домик на берегу океана, но...
Над морем солнце уже садилось. И Тори спустился в магазин. Огляделся, заметил, что дверь, надежно запертая перед этим, чуть приоткрыта. Здравый смысл молчал, а любопытство орало в полный голос. Его-то Тори и послушал, распахнул дверь и шагнул через порог...
***
Вокруг была ночь. Звенящая, усыпанная звездами, чуть прохладная и глубокая, как бездонный колодец. Тори замер на мгновение, а потом рванул назад, но назад дороги не было. То есть, была, но совсем не та, которую он ожидал увидеть. И дверь, и дом позади отсутствовали. Зато вокруг была прерия. Во все стороны, куда ни посмотри.
- Черт, - в который раз вырвалось у Тори. - Вот только паники не надо! - приказал он себе и еще раз огляделся. Где-то впереди мерцал огонек, судя по всему, там был чей-то лагерь, в котором горел костер. За неимением другой альтернативы, Тори направился к нему.
Идти пришлось долго. Расстояние с ним словно в игру какую-то играло. Костер не приближался ни на йоту, зато то мигал, практически пропадая, а то разгорался ярко, поднимаясь почти к небесам.
Тори споткнулся. Под ноги лезли камни, а какие-то колючие кусты так и норовили порвать штаны и добраться до кожи.
- Да что тут творится-то? - вспылил парень.
Где-то в темноте захохотала сова. Тори вздрогнул от неожиданности и закрыл глаза, пытаясь перевести дыхание. А когда открыл, оказалось, что он стоит совсем рядом с небольшим лагерем, в центре которого горел костер. И хотя было холодно, подходить к огню Тори совсем не хотелось.
- ...правильно, - услышал он, словно бы в ответ на свои мысли. - Огонь возьмет жертву и уничтожит следы.
- Ты не права, Мессалина, за ними придут другие.
- Другие?
- Те, кто доведет дело до конца. Тем более, что бы ты ни говорила, а это знак.
- Знак для тебя, Агасфер. Но другим-то незачем и некуда идти.
Тори присмотрелся. По другую сторону от костра стояли двое: старик Фер и мисс Лина. Одеты они были странно, словно в простыни закутаны.
- Что за театр? - прошептал парень себе под нос и сделал шаг назад. Почему-то он не хотел, чтобы его заметили.
- Огонь примет другую жертву, Мессалина. А эти люди должны вернуться туда, откуда они пришли.
- Ты становишься совсем мягкосердечным, Агасфер.
- Время многому меня научило. Но люди почти не меняются, ты же знаешь.
- Вот именно поэтому Вавилон будет стоять вечно.
Фер кивнул, а потом пробормотал:
- День субботний! День покоя! - поднял руки к небесам, и вверх семью языками рвануло пламя, завыло, почти обезумев.
Тори дернулся назад, прикрывая лицо руками. А мир вокруг опять менялся. Когда парень открыл глаза, он стоял на краю небольшого плато, и почти под ногами у него была пропасть.
- Черт! - в который раз не выдержал Тори.
- Красиво, - старик Фер стоял рядом с ним. - Сколько раз смотрю - невозможно оторваться.
- Что здесь происходит? - парень попытался хоть на шаг отойти от провала.
- Нет, нет, это неправильный вопрос, - покачал головой старик.
- А какой же будет правильным?
- К чему все это приведет. Пойдем, сядем у костра, там и поговорим.
Они расположились на сухом бревне, и старик, помолчав, сказал:
- “В начале сотворил Бог небо и землю”.
Тори перекосило. Он вспомнил воскресные походы с бабушкой в церковь. И бесконечные проповеди, во время которых так хотелось спать или шалить, шалить, конечно, больше, но было нельзя.
Старик рассмеялся:
- Ты знаешь, что у каждого нашего действия есть свое время и свое место? Ни минутой раньше, ни футом дальше? И все, что мы делаем, выстраивает нашу дальнейшую судьбу? Как те слова, что были произнесены по пути на Голгофу, как тот выстрел, который заставил переполошиться полгорода. И одно, и второе изменило чью-то судьбу. А за одним действием тянутся другие, выстраиваясь цепочкой. И не зря мы встретились, даже если эта встреча продлилась всего-то три дня от силы. А теперь мне пора в путь, а тебе пора возвращаться.
- Возвращаться?! - не выдержал Тори. - Да меня там ждет только одно...
- Э, нет. Ты должен иначе относиться к ситуации. Тебя там ждут - да, но ждет ли тебя там лишь то, от чего ты бежишь? Кто знает, кто знает... - старик встал, взял палку и пошевелил дрова в костерке. Тот опять разгорелся, поднялся выше. - Если ты однажды сделаешь неправильный выбор, то будешь бежать потом всю свою жизнь.
Где-то над их головами громко вскрикнула птица.
- Завтра этот дом разрушат. Впрочем, не удивительно, я уже и так задержался здесь.
А Тори молчал, обдумывая слова старика. Вернуться? Вернуться после того, как он случайно угрохал в запале Малютку Чарли? Да его самого пристрелят, покажись он в городе. Чикаго не прощает случайностей. И тем более случайностей не прощают “короли“ Чикаго. Зато дома... все же дома, его ждала Анжела. И друзья. И бабка с ее воскресными походами в церковь.
Птица кричала все громче, и к ее голосу присоединялись голоса других птиц. Десятка, может, даже сотни. Тори не выдержал, прикрыл уши, поднял голову вверх, и ему показалось, что на землю с небес падают звезды.
***
Он очнулся от того, что у него страшно затекли спина и ноги. А чего он еще хотел, уснув на полу? Тори медленно встал, сбросил с себя одеяло, которым его кто-то заботливо укрыл, отряхнулся. За окном уже был день, пора было открывать магазинчик. Но что-то его держало на месте. Что-то, что было только для него. Парень обернулся и увидел на одной из полок белый конверт, от которого он просто глаз отвести не мог. Шаг за шагом, он подошел ближе, протянул руку и замер на месте. Взять или нет? Почему он решил, что этот конверт для него? Ведь на нем ничего написано не было! Не было, да это было и неважно. Тори взял его, открыл и вытащил билет на поезд от города Новая Надежда до города Чикаго.
Громко, гулко ухнули часы, отсчитывая девять. И странный шорох заструился по комнате. Да только Тори уже было не до того, он бросился наверх, собирать вещи. Всего ничего, маленький чемоданчик с вещами первой необходимости, бритва да полотенце. А еще он нашел на прикроватной тумбочке небольшую корзинку с запиской. “Доброй дороги”, - значилось на клочке бумаги.
Когда он сбегал по лестнице вниз, в комнате уже царило запустение. Почти все вещи пропали, углы затянула паутина и пыль. Но Тори не обратил на это внимания, времени у него уже не было. Он выскочил из дома и опрометью пронесся мимо троих мужчин, с потерянным видом стоящих посреди улицы. Не узнать их было сложно. Парень даже оглянулся, помахал им рукой и побежал дальше. Поезд вот-вот должен был отходить.
Тори едва успел вскочить на подножку, сунул билет проводнику, и пошел искать свободное место. Он устроился на скамье, вздохнул почти счастливо и посмотрел в окно. На перроне было совсем малолюдно - начальник станции да пара зевак. Но Тори показалось, что в тени небольшого вокзала стоит старик Фер и неотрывно смотрит на него.
Парень усмехнулся, полез в чемодан, вытащил корзинку с гостинцем, открыл, хмыкнул, увидев, что там. Подвинулся ближе к проходу и протянул малышу, который сидел рядом с дородной матерью, коробочку:
- Хочешь конфетку?
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Тема: Третий лишний
Автор: Гайдо
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Даже имея туз в рукаве, не стоит недооценивать противника — у него в рукаве может быть нож.
читать дальшеДо запуска оставалось меньше часа. За стенами гранитной цитадели, служившей домом машине, возмущенно гудела толпа недовольных. То и дело из разных её частей доносились либеральные вопли, эгоистичные угрозы и сердитые возгласы ротозеев, поздно заметивших пропажу барсеток с продуктами и черепаховых портмоне. У подножия их сдерживал небольшой отряд аколитов с грозного вида огнестрелами. Высоко вверху же старик в белом плаще неодобрительно смотрел на толпу с высокого укрепления на гладкой стене здания. Будь на его месте кто иной, он бы, пожалуй, струсил перед этим разноликим морем. Этот же смотрел на толпу, как обычно смотрят на груду тряпок или на камни. Полное безразличие. Вниз к хищным глупцам старик спускаться не собирался, равно как и приглашать их к себе. Сегодня они будут первыми, кто примет участие в его величайшем эксперименте. Почти тридцать лет старик работал над тем, чтобы увидеть, как сегодняшний день сметёт все ссоры и разногласия страны в один колючий ком и выкинет его в пропасть истории. Пальцы Эстина Надменного, человека в белом плаще, нынешнего Верховного Координатора гильдии Просвещения, сгибались и разгибались в предвкушении.
История гильдии Просвещения насчитывала четыре сотни лет. Задолго до её создания и становления первого из координаторов страна пребывала в постоянном конфликте, порой невидимом и гнетущем, порой открытом и жестоком. За власть, будто геральдические звери на щите, тогда ещё сцепились между собой два Дома. Каждый из них был верен своей идее, каждый не желал ничего меньшего, нежели безраздельная власть. Дом Ханэ, как поговаривали некоторые, был сборищем бездельников, лодырей и гедонистов, днями валяющихся на пуховых кроватях и поглощающих виноград и нежный козий сыр. Дом Ашари имел совершенно иную репутацию: едва ли не каждый видел в них свору троглодитов, высунувших мерзкое рыло из тёмных подвалов своих крепостей только для того, чтобы поставить человека на колени и вынудить его гнуть спину до самой смерти.
Будучи, конечно, преувеличением, мнения эти всё же несли в себе известную долю правды.
Так, Ханэ полагали, что величайшим достоянием человечества является покой. Спокойствие в их понимании проистекало напрямую из достатка, потому всё, к чему они стремились, и всё, что превозносили, было связано с беспечной жизнью без нужд. Вопреки мнениям политически несознательных элементов, Ханэ не чуждались труда и даже военных действий. В мирное время они работали, в часы конфликта воевали, но делали это исключительно из необходимости, а не из желания или убеждения. Неоспоримым преимуществом этого Дома было всеобщее народное доверие, проистекавшее из их неагрессивной и лояльной политики.
Очень немногие по одним лишь им известным причинам поддерживали политику Дома Ашари. Эти видели в себе неутомимых, непоколебимых борцов за будущее. В основе их бытия лежали циничные, безапелляционные положения, гласящие, что всякое движение вперёд может быть вызвано лишь одной хладнокровной титанической силой. Силой этой они, ничтоже сумняшеся, назначили себя, движение вперёд символизировало в их представлении прогресс человечества, а приведение механизма движения в действие они осуществляли путём насильного принуждения и угнетения подчиненной ими толпы. Все доводы в пользу человечности и свободы воли решительно отвергались в их догмах в пользу эффективности и целеустремлённости.
С такими разными взглядами на действительность, о соглашении между Домами не было и речи, однако идеи и влияние их укоренились в стране настолько плотно, что ни одной из них не представлялось возможным искоренить другую, что, по иронии, и было величайшим чаяньем каждой. Как камень, брошенный в яму, всегда скатывается на её дно, так любое возмущение в противостоянии всегда со временем сглаживалось, и вновь наступал напряжённый эквилибриум.
Так было До тех пор, пока не появился человек, основавший гильдию Просвещения, и не перехватил камень над самым краем ямы в свою ладонь.
В то время Ханэ немного вырвались вперёд, и страна была погружена в безмятежный сон. Не устраивались охоты на ведьм, не организовывались ударные производственные бригады, никто не заставлял экономику шагать вперёд семимильными шагами по головам рабочих. Действительность была похожа на ленивую знойную сиесту, когда любая искра инновации могла без должного надзора превратиться в пожар.
И искра появилась, высеченная не то провидением, не то судьбой, не то просто неким небесным чадом, неосторожно игравшим с огнивом. Пока Ашари зализывали дыры от пейзанских вил и ожоги от факелов, а Ханэ нежились на вельветовых подушках и кушали куропаток под горчичным соусом, учёный человек из южных краев искал в городах людей, подобных себе, желающих постигать, описывать и раскладывать вещи на составляющие. Объединение этих пытливых умов, ведомых южанином, и стало костяком новой гильдии — гильдии Просвещения. Имея возможность и желание творить, за почти полторы сотни лет общественного безразличия гильдия сумела принять под своё крыло внушительный контингент людей, как знающих, так и охотно желающих знать. К тому времени, как железо, деньги и злоба Ашари свергли Ханэ с их позиций, объединённые усилия мыслителей, изобретателей и строителей сумели воздвигнуть в центре страны хорошо защищённый оплот — цитадель Просвещения, куда стекались светлейшие умы изо всех частей страны, а порой и из стран-соседей.
Мгновенно гильдия была объявлена врагом нации. Дом Ашари, видевший в ней исключительно претендента на власть, посылал волну за волной пеших солдат на захват цитадели. Из четырнадцати волн ни одна не достигла гранитных залов, где суетился учёный люд. Технологическое преимущество гильдии не дало им шанса, как не даёт шанса песчаным комочкам мраморная стена. Те, кого не остановили огнестрелы, кислотные снаряды и острые лезвия хитроумных ловушек на подходе к цитадели, возвращались обратно в беспамятстве, с порванными одеждами и перекошенными лицами. Когда готовые к капитуляции, отчаявшиеся Ашари поняли, что захват власти не входит в интересы учёных мужей, они объявили в честь перемирия первый и последний в своей истории нерабочий день.
Битвы завершились, оружие было сложено, но Дома не утратили своей амбиции. Воспользовавшись слабостью противника, Светлый Дом поднял восстание, и очередной тиран Ашари был отправлен в застенки каземата, где ему по традиции Ханэ было предоставлено четырехразовое питание, отдельная душевая комната и свой небольшой сад камней. (Такие удобства, постоянно напоминая бывшим правителям о поражении, в конечном итоге неизбежно превращали их в безумцев.)
С гильдией Просвещения же наконец начали считаться. Через день после переворота к гранитным стенам цитадели со всей возможной торжественностью уже приближалась делегация нового правящего Дома. Был поднят вопрос о союзе, взаимной поддержке и работе на благо друг друга. Но, как и войскам Ашари, послам Ханэ пришлось вернуться ни с чем. Гильдия не вступала в политические игры. Им не хотелось связываться ни с одним из Домов, и на то были причины. Объединись они с Ханэ, те использовали бы технические наработки гильдии для создания всеобщего бесконечного праздника, и население окончательно утратило бы волю к чему-либо, увязло бы в трясине блаженного бездействия и с улыбкой в ней же и утонуло. Объединение с Ашари никто даже не рассматривал всерьёз. Никто в гильдии не желал наступления яростных темных веков, злоба и бескомпромиссность которых, усиленные свежим мощным потенциалом, истерзали бы народ и привели к краху страны вместе с самим бессильно агонизирующим Домом. Ответ, казалось, лежал на поверхности: нужно было объединить идеологии домов, сплести их в стабильную единую систему мировоззрения, позволившую бы человеку существовать безбедно, будучи в то же время мотивированным к прогрессу. Но проблема заключалась в самих Домах. Извечные противники не допускали даже мысли об объединении их священных догм. Разряженные в пурпурный шёлк послы Ханэ недовольно махали руками в бархатных перчатках перед носом Верховного Координатора Эстина, только что пришедшего к власти и задумавшего осуществить слияние сил. Дипломаты Ашари в синих плащах скалили зубы и плевались, выражая своё крайнее недовольство. По мнению каждого Дома, противник был лишним элементом в глобальной картине будущего. Три силы не могли добровольно сойтись во мнениях и согласиться на взаимовыгодное сосуществование. На пороге был сильнейший конфликт, и Верховный Координатор, любивший военную атрибутику, но презиравший саму войну, решил положить противостоянию конец, задействовав не слова или ружья, но то, в чём была сила гильдии — технику и хитрость.
Многие из значительнейших фигур гильдии под его ведомством были с той поры вовлечены в испытания прототипа машины, которая, пропуская слабые молнии через шлем оператора, позволяла ему внушать испытуемым свои настроения и образ мышления. Когда в кресло садили гильдейского студента-подмастерья, человек, принимавший его мысли, начинал испытывать голод и сонливость, ученый муж пробуждал в добровольцах желание пойти выпить алкоголя и доказать кому-нибудь очередную неправдоподобную теорию. Разве что вопрос о предположительном наличии мыслей у животных остался открытым: когда в качестве оператора была взята обезьяна, поведение испытуемого ничем не отличалось от поведения человека, в которого впустили мысли чиновника из палаты налогов. Но факт работоспособности устройства ныне был неопровержим. Сейчас огромная конструкция, размером и формой напоминавшая четырёхэтажное колесо, была готова, и являлась тем самым милым рукаву козырем, на который три десятка лет тому назад возложил свои надежды Эстин Надменный. В то время он втайне встретился с главами Домов, и по отдельности, в строжайшем секрете поведал им о своей разработке, пообещав каждому, что в случае финансирования, именно его Дом сможет воспользоваться этим бесценным плодом научно-технической мысли. Предложение было принято мгновенно, как одними, так и другими. Дополнительной изюминкой плана было и то, что проект получал двойное финансирование: каждый из Домов регулярно выплачивал уговоренную сумму, не подозревая, что такие же вложения в то же время поступают в гильдейскую казну от противника.
В результате, работы над аппаратом были завершены намного раньше, и теперь конструкция, занимавшая четыре полных этажа в цитадели Просвещения, и не без должного пафоса наречённая Гласом Избранного, была готова к тому, чтобы, выпустив на свободу мысли оператора, усилить их многократно и влить в головы каждого жителя страны. Для этого гильдия долгие годы устанавливала под видом измерителей погоды излучатели-передатчики, строила водяные станции для энергопитания всего технического комплекса и тщательно следила за отсутствием утечки информации. Игра была опасной. Проиграв, гильдия лишилась бы места в стране, преследуемая обоими обманутыми Домами. Между своих Эстин шутил, что балансируя между двух огней и водя за нос солиднейших лиц, он стал своего рода канатоходцем и фокусником, и теперь сожалеет, что в детстве его не отдали в цирковую школу.
Полы белого плаща мелькнули на балконе в последний раз, и его обладатель неспешно зашагал в южную часть цитадели на операторском этаже. Там находилась кабина оператора, и в зале перед ней, восседая на диване, хрустел огромным яблоком Ниил, носитель титула Отца-Благодетеля. Он был главой Ханэ, и к его ныне покойному старшему брату тридцать лет тому назад обратился со своим заманчивым предложением Эстин.
— Координатор! — воскликнул Ниил, вставая. — Моё почтение, мудрейший. Скажите, прошу вас, успеем ли мы перекусить до запуска? Боюсь, на голодный живот мои мысли будут... — он задумался, подбирая выражение, — ненасыщенными.
— Мы должны начинать, Отец-Благодетель. — строго сказал Эстин. — Всё должно пройти по графику. Вас насытит народное обожание.
Координатор лукавил. Запуск допускал свободный график. Всё упиралось в его, координатора, личные команды. Но он не хотел отказывать себе в удовольствии поглядеть, как ему повинуется влиятельнейший глава Ханэ.
Ниил с сожалением посмотрел на недоеденную половину яблока, положил его на зеркальный столик и проследовал за Эстином в операторскую, где скучали два мастера, имеющих, судя по одеждам, высокий статус в гильдии. Втроём гильдийцы укрепили ремни на упитанном теле вельможи. Последняя модель мыслеснимателя хотя и была мощнее предыдущих, требовала гораздо большей точности позиционирования. Оператор должен был оставаться в своей комнатушке, туго закреплённый в сидении. Помещение наглухо закрывали, так что ни звук, ни свет не проникали вовнутрь, и донор мысли оставался один на один с бесшумным механизмом Гласа над головой. Как-то небрежно отдав рукой салют Ниилу, который не мог даже кивнуть в ответ, поскольку был связан ремнями по рукам и ногам, Верховный Координатор закрыл тяжелую дверь.
— Экранировку цитадели перепроверили? — спросил он одного из мастеров.
— Точно так, командир. Всё надёжно, — ответил тот.
Эстин кивнул. Обеспечение защиты оплота Просвещения от мыслей, транслируемых Гласом Избранного, было второй по очерёдности задачей после, собственно, самого транслирования. Было бы неимоверно глупо, соорудив пушку, выстрелить из неё себе же в голову. Они прошли, срезая путь, через сеть коридоров и узких технических комнат. Выход вёл в северную часть на том же этаже. Такая же комнатка, точно такой же зал. Такой же диванчик, обтянутый слоновьей кожей. Однако восседал на нём уже не пухлый улыбчивый здоровяк, а среднего телосложения фемина, обвешанная золотыми кольцами и медальонами замысловатых форм. Имя дамочки было Шина, она была главой Ашари, о чём свидетельствовал узкий кожаный ошейник с крюками на её шее. При виде координатора она перестала поигрывать кольцом на пальце и повернула голову в его сторону.
— Ну? Готово? — её голос выдавал беспокойство.
— Начинаем. — ответил Эстин.
— Не дождусь, когда эти олухи получат по мозгам, — заявила Шина, вставая с дивана.
— Осталось недолго, — уверил её Верховный координатор. — Сейчас мы расположим в терминале вас, затем я иду в южное крыло, где стоит такая же установка, располагаюсь там сам, и мы вдвоём — тут он прищёлкнул пальцами, — начертим в умах масс истинную картину предназначения.
Нечто подобное он говорил на предварительной встрече и Ниилу. Как глава Ханэ, так и глава Ашани полагали, что в кресле на другой части здания будет располагаться Эстин Надменный. У самого же Эстина были другие соображения по поводу места его пребывания. Проделав процедуру закрепления мрачной Шины в фиксированной позиции, он обернулся и салютовал ей так же, как недавно салютовал Ниилу. Та поджала губы. Немногим удавалось прикоснуться, а тем паче связать ремнями Деву Шрамов Ашари и уйти безнаказанным. А этот старикан в белых тряпках, кажется, даже ухватил её за грудь, затягивая ремень на животе. Притом, она даже не смогла этого увидеть и выразить протест: голова её к тому моменту была предусмотрительно зафиксирована в приподнятом положении. Координатор запер дверь и ухмыльнулся.
— Теперь наверх, — сказал он мастерам.
Наверху, посреди второго этажа была ещё одна комнатка с терминалом Гласа, поменьше размером, но лучше отделанная. О её существовании было известно не более чем дюжине человек: она была, без преувеличения, главной частью плана старого координатора. С двух сторон к сидению с мягкими пуховыми подушками по полу бежали толстые провода, вверх же, к сердцу машины, устремлялся пучок из сорока разноцветных проводов потоньше. Мастера вдвоём закрепили Эстина в его удобном сидении.
— Вот и славно, — молвил он, когда все приготовления были закончены, а приёмник устройства для удалённых оповещений оказался на уровне рта. Момент, которого он ждал тридцать лет, показался ему вдруг рутинным, как очередная проверка цепей или замена золотых катушек в недрах аппарата. Отогнав от себя эти упаднические мысли, он бодро заявил в приёмник: «Приступаем. Подать энергию на блоки первый, второй и четвёртый.» Минуты отделяли его от того времени, когда Глас Избранного начнёт нежно извлекать из разумов Ниила и Шины их драгоценные заветы, идеи и наставления.
Никто из глав Домов и не подозревал, что в компанию избранных затесался лишний. Каждый полагал, что к машине подключены только он да Эстин. Соответственно, каждый рвался к тому, чтобы внедрить в девственные умы жителей страны семена своего, и только своего мировоззрения. Пижонистый старикан уверил их, что гильдии безразличны методы и цели Домов, и это походило на правду. Самому Эстину, однако, были небезразличны последствия. Он не собирался выпускать похотливые умы глав Домов наружу, не оседлав их сперва как следует. Выходы мыслеснимателей на первом этаже вели в особым образом оборудованный аппарат над головой Эстина. План координатора заключался в том, чтобы сперва пропустить мысли Ханэ и Ашари через свою голову, удержать их силой своих мыслей, перемешать, расслоить, упорядочить, отделить зерна от плевел, создать превосходный баланс, где каждая деталь была бы на своём месте, идеальным образом связанная с остальными, где получила бы жизнь новейшая, досконально продуманная идеология, непротиворечиво объединившая в себе стремления к процветанию, труду и искусству учения. Да, в конце концов, всю свою долгую жизнь Эстин Надменный создавал такие, совершенные системы. Глас не был исключением.
Вот загорелся огонёк на панели слева — это начали яростно хлестать мысли из головы Шины. Светлячок справа — это хлынула лавина доброжелательности из головы Ниила. Лампочка посредине не горела. Она была тут скорее для красоты. К тому времени, когда вспыхнет и она, Верховному Координатору будет не до происходящего вокруг. Он будет создавать новый порядок.
При мысли о новом порядке губы Эстина вдруг сделались сухими, как комплименты мизантропа.
— Подать энергию на третий блок. — сказал он громко. И через миг в наступившей тишине заорал во весь голос и задёргался, накрепко привязанный к терминалу. В его сознание хлынули мощные потоки информации. Удивлённые и озлобленные, в голове Эстина сцепились Шина и Ниил, Ашари и Ханэ, отражения неких вселенских противоборствующих сил. Ошеломлённого внезапным натиском координатора скручивало в клубок, рвало на части. Обуздать их? Покорить? Нет, об этом и речи не шло. Эстин едва удерживал воедино своё сознание. Сияние мыслей Ниила обжигало, унося рассудок вдаль, дальше и дальше от понимания происходящего. Цепкие когти мыслей Шины сковывали холодом, стегали плетьми, разрывали понимание на мелкие куски. Не сумев даже оказать достойного сопротивления, Эстин чувствовал, что его силы на исходе. Он осознал, что при всём безупречном расчёте и превосходном исполнении, недооценил врага. Не предвидя такой исход, он не мог знать, что случится, если угаснет его разум - единственное, что сдерживало на привязи неистовые силы взаимных врагов. Что случится с ним? С гильдией? Со страной, в конце концов? Проклятье! Он должен был выстоять. Должен был обуздать их. Он — Верховный Координатор! Первейший ум страны! Глава гильдии! Он...
— Лжец! — загремело холодом пространство.
— Ничтожество! — полыхнуло со всех сторон огнем.
— Ты поплатишься! — раздался страшный вой, в котором различались два искаженных голоса.
Эстин не мог поверить тому, что ощущал. Стихии, завывая и вопя, со странным лязгом и скрежетом переплетались в одну, зависая над истрепанным рассудком Верховного Координатора. Миг, и на него обрушился непреодолимый удар, подобный удару раскаленного молота о камень. В каморке посреди второго этажа машины старик в терминале тихо вскрикнул и обмяк. Он был жив, но глаза его стали пусты, как карманы нищего, а изо рта протянулась до пола струйка слюны. Лампочка на пульте тревожно мерцала красным светом, указывая на отсутствие носителя, а в это время Глас Избранного выпускал переплетённый клубок разумов на свободу, и жители страны один за другим с воплем падали на колени и корчились в судорогах, не в силах остановить в своих головах стократно усиленное машиной противоборство.
Толпа под цитаделью озверела. Охранники, стоявшие за пределом экрана излучения, не успели сообразить, что произошло, когда люди с обезумевшим взглядом и выжженным разумом разом бросились друг на друга и на них самих. Пять огнестрелов выплюнули в безумцев огонь и металл, но перезарядить их аколиты не успели. Их буквально разорвали на куски. В прохладные строгие галереи цитадели ворвалось полсотни безмозглых варваров, неся с собой опустошение. Скоро их волна нахлынула и на устройство экранирования, чья панель была мгновенно разнесена в щепки прикладом окровавленного огнестрела.
Этот миг был окончательным концом гильдии. Паника на верхних этажах прекратилась, и секунды спустя начался хаос сумасшедших. С верхних этажей люди со звериным оскалом на лице и техническими инструментами в руками прыгали на головы бывших пекарей, булочников, юристов и судей. Все теперь были едины. Все были подданными нечистого, саморазрушительного союза Домов. Искра разума угасла в стране, в ней не осталось места для гильдии Просвещения. В конечном итоге, случилось то, что предрекали как провидцы Ханэ, так и авгуры Ашари, то, что так и не смог изменить старый координатор.
Так или иначе, правило должно было осуществиться. Третий был лишним. Третий должен был уйти.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Тема: Второе дыхание
Автор: zipets ака зипа
Бета: кое-кто и BlackRaspberry
Краткое содержание: Не скрыться от СПАМа ни в вирте, ни в реале...
Предупреждения: присутствует немотивированная агрессия и обсценная лексика в разумных пределах.
Примечания: Спам (англ. spam) — массовая рассылка коммерческой, политической и иной рекламы (информации) или иного вида сообщений лицам, не выражавшим желания их получать.
читать дальше
Утром Игоря разбудил стук в дверь, долгий и настойчивый.
Можно было бы, конечно, ехидно заметить, что 12 часов – уже не совсем и утро. Но, с другой стороны, утро воскресенья – понятие весьма и весьма растяжимое. Особенно после вчерашнего. И вовсе не употребление спиртных напитков в более или менее дружной компании подразумевалось под «вчерашним». Полночи пришлось провозиться с подключением к компу всей периферии проекта web4.0 «Второе дыхание».
В конце концов, Игорь вылез из-под одеяла и, усиленно протирая глаза, направился к двери.
На лестничной площадке стояло нечто.
Азиатский разрез глаз, смуглое лицо индийца, красочное буйство дрэдов на голове и вполне себе европейский строгий костюм темно-серого цвета.
- Хэллоу! Поздравлять вас выиграть пятьсот тысяч миллион фунтов долларов наша база регистрация! Идти со мной и принять уникальный подтверждение выиграть!
От неожиданности Игорь отступил в коридор. Нечто несуразное с лестничной площадки восприняло это в качестве приглашения.
- Рад поздравлять уникальный шанс! Вилла на Средиземном море, яхта и увеличение пениса… - последнее слово окончательно прояснило ситуацию. Игорь схватил вошедшего за дрэды и со всей силы приложил головой о стену. Бот мгновенно растворился.
Игорь улыбнулся, закрыл дверь и вернулся в спальню. Огляделся. Графика была на уровне.
- Постель Ctrl X - в шкаф Ctrl V, – постель мгновенно переписалась в шкаф.
Улыбка на лице Игоря стала еще шире. Работает! Весело насвистывая, он направился в ванную. Тюбик с зубной пастой «Колгейт» сам прыгнул в руку, стоило только сфокусировать на нем взгляд. В процессе выдавливания пасты надпись на тюбике изменилась на «Блендамед», что, впрочем, не помешало почистить зубы и залезть в душевую кабинку.
С водой дело обстояло несколько сложнее. Холодная струя мгновенно прогнала остатки сна, а вот за горячую воду пришлось доплатить вебманями. И хотя сумма оказалась мизерной, осадок неприятный остался.
Зато завтрак был вне конкуренции. Хот-дог с колой под web4.0 на вкус неотличимы от аналогов в реале и уж точно не вредны для организма.
Гугл Хоум быстро нашел носки, джинсы и любимую футболку с надписью «SPAM MUST DIE!».
Едва Игорь успел облачиться, как в дверь опять постучали. На пороге обнаружилась длинноногая блондинка в прозрачном пеньюаре.
- Привет! Я поставила тебе пять баллов, приходи в гости.
- Иди в жопу! – бросил Игорь, бесцеремонно отстраняя незваную гостью и осматривая звонок. – Ну вот, не успел зарегиться, а звонок уже какая-то сволочь хакнула, - пробормотал он.
- Классно сказал! – воскликнула блондинка. – Приходи в гости, у меня на эту тему есть шикарная подборка материалов!
Игорь молча заехал блондинке по печени.
Во дворе графика тоже оказалась выше всяких похвал. Игорь ощущал легкий ветерок и с удовольствием вдыхал весенний коктейль ароматов.
В полной мере насладиться новыми впечатлениями, однако, не удалось. Уже через минуту рядом с ним нарисовался прыщавый подросток:
- Уникальные фото! Ксюша Собчак в душе!
- Иди в пень, – отмахнулся Игорь.
- Понял, тогда – уникальные фото Александра Рыбака в душе!
- Нет, ты не понял. Отвали, я сказал!
- Отлично! У вас прекрасный вкус! Специально для вас! Уникальные фото: Дмитрий Медведев на даче у Виктора Януковича…
Игорь с размаху засадил подростку между ног, и спамер исчез вместе со всем своим набором уникальных предложений.
Но уже в следующее мгновение Игорь был атакован двумя новыми субъектами. Не замечая друг друга, атлетического телосложения парень и большегрудая красотка принялись наперебой предлагать увеличение пениса и груди. С этими двумя удалось справиться достаточно легко, просто столкнув их лбами, после чего оба бота зависли друг на друге.
Труднее пришлось со стайкой малолеток, злобно гыгыкающих, показывающих факи и гениталии. Забанить их всех не представлялось возможным и пришлось скрыться в Интернет-кафе «К’Олесо».
Свободных столиков не было. Разместившись возле барной стойки, Игорь воспользовался бесплатным WiFi, вышел в реал, разбудил свое тело и накормил его подгоревшей яичницей. После чего с чистой совестью вернулся в вирт.
За это время рядом успел образоваться хмурый мужчина с бокалом пива. Игорь бросил взгляд на улицу. Гыгыкающие малолетки продолжали осаждать прохожих.
- Вот вы говорите, второе дыхание, - начал мужчина с бокалом, проследив за взглядом Игоря.
- Я говорю? – удивился Игорь.
- Ну не говорите, так думаете… Простите, не представился. Григорий.
- Игорь.
- Очень приятно. Так о чем это мы? А! Второе дыхание! Как это там у них в рекламе было: web4.0 – второе дыхание виртуальности! Это дыхание? Это не дыхание, простите меня, а натуральный перегар.
- Ну, зачем же так категорично, - попытался возразить Игорь. – Есть ведь и позитив…
- Позитив? – удивился собеседник. – Интересно, интересно. И в чем же вы, простите, видите этот позитив?
- Ну, мне трудно пока сказать, я в первый раз вышел под web4.0. И аккаунт у меня бесплатный. Но даже с первого раза не могу не заметить очевидной экономии времени по сравнению с реалом...
- Экономия времени! - хмыкнул Григорий, поставил пустой уже бокал на барную стойку и ткнул пальцем в меню, после чего бокал мгновенно наполнился. – Действительно, они здорово экономят, за тот же промежуток времени впаривая большее количество товаров.
- И все же, мне кажется, вы преувеличиваете. Web4.0 – всего лишь средство коммуникации. Не более того. А как им пользоваться, зависит от каждого конкретного человека. И само по себе это средство коммуникации - не плохо и не хорошо…
- Средство коммуникации? А средство деградации – не хотите? Вы еще скажите, что нож сам по себе – не может быть плохим или хорошим. Кто-то может ножом убить, кто-то - нарезать хлеб, а кто-то - скальпелем спасти человеку жизнь.
- Между прочим, этот аргумент трудно опровергнуть, - заметил Игорь.
- Именно поэтому убийце и не дают скальпель, чтобы он проводил операцию. А web4.0 – боевой нож в открытом доступе. Кстати, о ножах. Нож - один из самых универсальных инструментов, придуманных человеком. Страшно подумать, но он сопровождает человека со времен пещерной жизни! Скажу больше: нож - единственный вид холодного оружия, боевые функции которого с течением времени не только не сократились, но даже возросли. В современной экипировке спецвойск боевой нож занимает одно из самых почетных мест. Чем же отличается боевой нож-2000 от остальных собратьев? Итак, современный боевой нож прежде всего имеет повышенную эффективность как оружие, часто в ущерб всем его другим возможным свойствам. Это, правда, не ново: возьмем, например, костяной нож из берцовой кости казуара, которым в Папуа-Новой Гвинее воевали до недавних пор. Он изобретен в незапамятные времена и пригоден только для колющего удара, его рабочие функции практически сведены к нулю. Впрочем, они ему были и не нужны. На форму и конструкцию боевого ножа большое влияние оказывали климато-географические условия, защитное вооружение, тактические приемы боя и национальные традиции. Скажем, в Юго-Восточной Азии, где всегда тепло, где никогда не применяли тяжелые защитные доспехи, ножи были всегда больше рассчитаны на режуще-рубящие удары, а не на колющие… - Григорий с отсутствующим видом продолжал свою лекцию, а Игорь уже выбегал из Интернет-кафе.
Давешние малолетки испарились, и у выхода маячила только девчушка лет четырнадцати.
- Дяденька, у вас какая группа крови?
- Вторая, - удивленно ответил Игорь. – А что?
- Это замечательно! Двенадцатилетнему Антону Замятину назначена операция. Диагноз – опухоль головного мозга. Операцию нужно сделать как можно скорее, врачи очень надеются, что это будет возможно сразу после праздников, если будет кровь. Срочно нужны доноры, группа крови вторая отрицательная!
- Извини, я спешу…
- Вы бесчувственный эгоист!
- Почему эгоист? У меня вторая положительная!
- Так бы сразу и сказал, мудила, - презрительно бросила девчушка мужским басом.
Не успел Игорь сделать и десяти шагов, как во всей красе ощутил недостатки базового аккаунта. Платный – предполагал мгновенное перемещение по сети. В базовом же оставалось только ходить – хоть и на виртуальных, но – на своих двоих. А когда навстречу тебе движется плотная толпа митингующих, это создает определенные неудобства.
Митингующие, все как один в кожаных куртках и кожаных же штанах, протестовали против отлова и убийства бездомных кошек и собак. И пока Игорь не согласился повесить у себя на балконе баннер с требованием к городским властям прекратить варварское истребление братьев наших меньших, вырваться из толпы не удалось.
Когда митинговый балаган остался позади, Игорь решил, что для первого раза, пожалуй, достаточно, и пора возвращаться. Удачно миновав два литературных холивара и один хохлосрач, уже возле дома Игорь был атакован тремя рекламными ботами, которые, перекрикивая друг друга, предлагали терабайты музыки, туристические маршруты и – уже в который раз – увеличение пениса. Вдобавок ко всем прелестям включился аварийный сигнал из реала – тело пора было прогулять в туалет. Игорь запаниковал. Боты блокировали все удары и не подпускали к парадному. В последний момент подоспела помощь в лице дворника. Бородатый мужик, в свитере и с метлой наперевес, в два счета устроил рекламное побоище. Боты ретировались. Но только Игорь собрался нырнуть в парадное, как дорогу преградил сам дворник и не пускал до тех пор, пока Игорь не купил у него метлу, оказавшуюся банальной спаморезкой.
Бегом преодолев лестницу, Игорь ввалился в квартиру и вывалился в реал.
В реале пришлось туго. Китайский вирт-костюм не предусматривал системы утилизации отходов жизнедеятельности. Да и вылезти из него, тем более с переполненным мочевым пузырем, потребовало значительных усилий…
Игорь помыл руки и направился в кухню. Остатки подгоревшей яичницы не вдохновляли. Пельмени закончились еще вчера. Зато в наличии имелись: картошка, окорочка, морковка, лук, болгарский перец и куча времени.
Через полтора часа сказочно пахнущий обедоужин был готов.
Симфонию желудка прервал стук в дверь, долгий и настойчивый.
- У тебя звонок не работает, - сообщила Настя, проходя в коридор. – Ты где вообще весь день пропадал? В аське тебя не было, в жуже - тишина, вконтакте – глухо.
- Здравствуй, дорогая.
- Здравствуй, здравствуй, - буркнула Настя. – Ну, так и где тебя весь день носило? Мобильник молчит, в сети тебя нет. Что можешь сказать в свое оправдание?
- «Второе дыхание»… - небрежно бросил Игорь.
- Ух, ты! И молчал, гад! А можно, я попробую?
- Можно, можно. Только давай сначала поедим. Я зверски голоден!
Настя скинула туфли, помыла руки и прошла в кухню. Оценив гастрономические приготовления, взяла нож и начала резать хлеб.
- В доме вообще мужчина есть? – укоризненно заметила она. – Нож тупой, как… - Настя замешкалась в поисках сравнения.
- Кончай бурчать, - усмехнулся Игорь, открывая бутылку вина.
- И вовсе я и не бурчу. Но ведь это же не нож, а форменное издевательство! Принеси лучше кулек – я в коридоре оставила.
- Вот смотри, - сказала Настя, когда Игорь вернулся. – Это – нож. А у тебя – железяка с ручкой. Обрати внимание, как легко им резать. Можно нарезать хлеб – и ни одной крошки…
- Настя, - испуганно позвал Игорь. – Ты это сейчас чего?
- В смысле? – удивилась девушка. – Ножи наши показываю. Комплект ножей – на все случаи жизни. И совсем недорого. А посмотри, какая удобная ручка. Ты просто обязан их купить. Тем более, что у нас сейчас акция…
- Так, а ну, быстро взяла свой инвентарь и свалила на фиг!
- Игорь?
- Я кому сказал – вали отсюдова! И шмотки свои забери! И в аську не стучись – забаню нахрен!
Когда за Настей захлопнулась дверь, Игорь вернулся на кухню, залпом осушил бокал вина и отрешенно принялся за еду.
Полночи он не мог заснуть, а когда таки заснул, оказалось, что уже пора вставать. О вчерашнем дне думать не хотелось. Игорь и не думал. Механически умылся, побрился, разогрел остатки ужина, позавтракал.
Долго искал носки.
Наконец полностью собравшись, Игорь взял на балконе здоровенную сумку и вышел из квартиры. Подъезд, устеленный разнообразным рекламным мусором, извергнувшимся из переполненного почтового ящика, радости не прибавил. И только выйдя на улицу и вдохнув свежий воздух, Игорь немного повеселел. Web4.0 – не такая уж плохая штука. А если еще поставить себе платный аккаунт, то можно будет неплохо проводить время. В конце концов, денег зарабатываю прилично, можно не жмотиться.
И даже соседка-пенсионерка, попытавшаяся развести Игоря на разговор о ценах-политике-погоде, не смогла повампирить и удалилась неудовлетворенная.
Тяжелая сумка оттягивала плечо, но Виталик, сволочь, на выходных с любовницей умотал на дачу и звонил утром – извинялся, что задерживается. Ладно, переживем. Благо первый адрес недалеко, а через час Виталик на машине вернется, и остальных клиентов можно будет навестить уже на колесах.
Лифт не работал, и на семнадцатый этаж пришлось взбираться с матом.
Подойдя к двери первого на сегодня клиента, Игорь обнаружил, что кто-то поиздевался над звонком – проводки торчали наружу. Ничего иного не оставалось кроме как стучать в дверь. Долго и настойчиво.
Наконец внутри что-то клацнуло, и дверь распахнулась.
- Здравствуйте! – радостно воскликнул Игорь, широко улыбаясь. – Аркадий Петрович?
- Ну, и что дальше? – хмуро бросил небритый мужик в тельняшке.
- Аркадий Петрович! Я рад приветствовать вас от имени международной торговой компании «Отсос». Вас порекомендовал нам ваш друг Калугин Андрей Викторович! Мы реализуем уникальные пылесосы, известные во всем мире своим уникальным качеством и уникальной надежностью! Наши цены…
- Как же вы меня задолбали, суки… - мужик в тельняшке сделал шаг навстречу, и резко выбросил вперед руку с ножом.
Кровавое пятно расползалось по футболке с надписью «SPAM MUST DIE!».
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Тема: Первая любовь
Автор: BlackRaspberry
Бета: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши) при участии Отряд 3.14
Краткое содержание: у главного героя есть фобия.
Предупреждения: PG-13
Примечания: Время действия - восьмидесятые. Этимология экзотических имен и названий сомнительна, но по большей части эти слова что-то значат на языке маори. Словарик: tangata - человек, ika - рыба, 'uri - рыба-лоцман.
читать дальшеСон был осязаем, как обычно. Горячий песок обволакивал босые ступни и ручейками тек сквозь пальцы, стоило остановиться. Но я редко останавливался - мне очень хотелось спуститься вниз, к кромке воды. Там, за бесконечным барханом, плескались волны, их шепот звал меня. Там дремала под полуденным солнцем лагуна, и я мечтал войти в воду, чтобы она захлестнула прохладой обожженные ноги.
Но я забыл, как всегда, что там были они. Совсем рядом с берегом - так близко, что темно-серые влажные серпы торчали наружу. Они колыхались едва заметно - черные силуэты, похожие на тень рыбацкой лодки. От этого их мерного колыхания мне казалось, что вода в лагуне замирает и становится похожа на прозрачное синее желе. И волны уже не плещут о берег, а дрожат в такт их движениям. И шепот, шепот... Слишком поздно я понял, что это не шепот волн - это они шепчут, зовут меня войти в воду, окунуться в мерзкое желе. Но хуже всего не то, что я стоял и смотрел, как завороженный, и хотел, черт побери, туда, к ним, хотя все мое тело стонало от ужаса. Хуже, что я понимал: даже если я развернусь и побегу, проваливаясь в песок, они не оставят меня в покое.
И что же они сделают - выберутся на берег? Меня замутило.
Проснулся я тихо, даже Риту не разбудил - просто сидел в кровати и слушал, как колотится сердце. Трудней всего бывает справиться с руками - они словно живут своей жизнью, шевелятся, перебирают мокрую от пота простыню, ощупывают лицо.
На кухне было темно - до рассвета оставалось еще несколько часов. Я сварил себе кофе и сел у окна. Сколько это уже продолжается? Раньше этот сон снился мне не слишком часто, а теперь - почти каждую ночь. И от сеансов психотерапии не было никакого толку - если не считать пользой регулярный секс с собственным психологом. При мысли о Рите я невольно улыбнулся. Мне захотелось обратно в постель, поэтому я наскоро допил кофе и вернулся в спальню.
***
- Я нашла тебе нового психолога, - сказала Рита и покосилась на меня, размешивая сахар в чашке.
- Опять? Предыдущий мне не понравился.
- Да, опять.
Я притворился оскорбленным.
- Я вообще не понимаю, зачем мне другой психолог. Разве тебе не нравились наши сеансы?
Рита слегка покраснела, но сдаваться не собиралась.
- Помнишь, я рассказывала о своем бывшем одногруппнике?
- М-м-м... Эдик?
- Эрик. Я говорила с ним - он будет рад с тобой встретиться.
Я нахмурился.
- Костя, послушай...- Рита вздохнула. - Эрик прекрасный психолог и очень хороший человек.
- Ни за что! - перебил я. - Нет-нет, Эрик мне не подходит.
- Почему?
- Он, может, и хороший человек, но у него наверняка нет шелковых чулок и длинных роскошных локонов... - тут мне пришлось уклониться от диванной подушки, брошенной ласковой Ритиной рукой. - ... а у меня есть теория касательно благотворного воздействия шелковых чулок на... - вторая подушка попала в цель, и я так и не смог договорить.
Шелковых чулок у доктора Лозински и вправду не было. Зато у него были длинные густые волосы, мягкая улыбка и крепкое рукопожатие.
- С локонами я ошибся, - констатировал я, пожимая ему руку.
- В каком смысле? - он удивился, но продолжал улыбаться.
- Это всего лишь неуклюжий комплимент. Простите.
Он мне сразу понравился, и это отчасти смягчало неприятную необходимость начинать все сначала.
Что меня беспокоит? Навязчивые страхи. Вижу один и тот же сон, уже много лет подряд. Мне снится, что со мной разговаривают акулы - зовут войти в воду и искупаться. Диагноз - селахофобия. В море не купался лет с тринадцати - именно тогда начались эти сны. Смешно сказать: побаиваюсь даже глубокой воды в собственной ванне. Навязчивый интерес: собираю книги, вырезки и статьи об акулах, их биологии и образе жизни.
Конечно же, я соглашусь заполнить анкету - мне не сложно, напротив.
Ассоциации? Разумеется, давайте пройдем тест. И этот тоже. И этот.
Когда с тестами было покончено, я вздохнул с облегчением. Вздох не остался незамеченным.
- Константин...
- Костя.
- Хорошо, - Эрик Лозински кивнул и улыбнулся, но тут же снова посерьезнел. - Костя... у вас довольно-таки небанальная фобия. Не буду скрывать, мне очень интересен ваш случай. Кроме того, вы дороги Рите, а мы с ней давние друзья. Мне бы хотелось, чтобы вы знали: если понадобится моя помощь, я всегда готов выслушать вас.
- Спасибо, - искренне поблагодарил я. - Могу я воспользоваться вашим телефоном?
Телефон у них был в приемной. Я сидел на подлокотнике мягкого кресла и разглядывал аквариум с рыбками, пока дожидался соединения.
- Рита?
- Привет. Как тебе Эрик?
- Ничего. Ты с ним встречалась?
Рита запнулась.
- С чего ты взял?
Я пожал плечами, совершенно забыв, что говорю по телефону, и она меня не может увидеть.
- Да, встречалась. Тебе это важно?
- Абсолютно.
- Абсолютно да?
- Абсолютно нет.
Рита засмеялась, и я с удовольствием вслушивался в ее смех.
- Ты сейчас на работу?
- Да. Увидимся вечером.
- Я тебя люблю.
- И я тебя.
Когда я возвращался домой, было еще светло. По дороге я заглянул в кафе и взял две порции горячего кофе в бумажных стаканчиках. Отпил из своего, обжигая губы. Тот, для кого предназначался второй стаканчик, нашелся в обычном месте - на углу.
- Эй, - сказал я. - Тебе не пора домой? Темнеет, не видно ничего.
- Привет, - отозвался тип в оранжевой хламиде, поднимая глаза от книжки. Рядом с ним стоял прислоненный к столбу транспарант с надписью: “Конец уже близок”. Тип явно замерз - был конец сентября, и погода стояла прохладная. - Еще часик - и двину.
- Держи.
Он благодарно кивнул, принимая кофе.
- Побегу, - сказал я.
- Давай.
Мой сосед из восьмой квартиры был таким всегда, сколько я его помню. Странным. В свободное от ношения транспарантов время он писал сюрреалистические картины на продажу - и некоторые из них даже продавались. Он же изукрасил все стены в нашем подъезде яркими граффити с изображением замысловатых орнаментов. Большинство соседей помнили его еще ребенком, поэтому ко всем чудачествам относились снисходительно. “Совсем с ума спятил, бедняжка,” - вздыхали бабульки у подъезда, - “Как померли родители, так и...”
Я не считал его сумасшедшим - он просто был не таким, как все, и не умел - да и не хотел - этого скрывать. В отличие от меня.
Поднимаясь по лестнице, я столкнулся с человеком, который казался совершенно неуместным на лестничной клетке обычного дома - это был высокий, крепкий старик, смуглый, с лицом, покрытым татуировками. Я был так измучен бессонной ночью и беготней, что мне на какую-то секунду показалось, будто ожило одно из граффити, которыми были щедро изукрашены стены.
- Потерянный. Найденный, - сказал старец, загораживая мне проход. - Давно я не видел твоего лица, Ика-Тибу.
- Это вы мне? - я оглянулся в замешательстве, думая, что он говорит с кем-то, кто поднимается следом за мной.
- Ты не узнаешь меня, но это не страшно, - с грустью и смирением произнес старец и положил руку мне на грудь. - Твое сердце вспомнит, нужно только время.
Я попятился и уперся спиной в перила, а потом схватился за них - мне показалось, что лестница качнулась, как лодка на волнах.
- Вы ошиблись, - сказал я. - Я вас никогда раньше не видел. Простите.
Решительно отстранив его, я поднялся на пару ступенек, но остановился, когда за моей спиной произнесли:
- Как давно ты видишь сны?
- Какие сны? - я знал, о чем именно он спрашивает. - Откуда вы знаете?
- Ты - нашего племени, Ика-Тибу. Все мы видим эти сны. Предки говорят с тобой.
- Предки? Мои предки - млекопитающие, - я чувствовал, что несу бред, но не мог остановиться. Я поднялся еще на несколько ступенек с твердым намерением пройти к себе домой.
И что дальше? Захлопнуть дверь в надежде, что этот странный человек испарится? Убедить себя, что его слова о снах - нелепое совпадение?
Я снова скатился вниз по лестнице. Старик молча смотрел на меня.
- Что вы знаете о моих снах? - спросил я требовательно.
- Ты видишь океан. Лагуну. В воде - Их тени и плавники.
Я сел на ступеньки - мне вдруг срочно понадобилось присесть. Но слушать, как тебе раскрывают тайну всей твоей жизни, на грязной лестнице - что может быть нелепее?
- Зайдем ко мне, - сказал я и пошел вперед, не дожидаясь ответа. Я знал, что старик идет за мной.
Гость сел на предложенный табурет - он молчал все время, пока я заваривал чай. Я поставил наши чашки на стол, сел, и когда стало ясно, что тянуть дальше нет никакого смысла, попросил его:
- Расскажите мне.
Старик кивнул.
- Мы - древнее племя, одно из древнейших, - начал он. - Меня зовут Найо. Я старейшина. Среди нас нет женщин, одни лишь мужчины, поэтому Великие Предки хранят нас и продолжают наш род. Каждый из нас, когда достигнет зрелости, начинает видеть сны - те, что видишь и ты, Ика-Тибу. Каждый из нас, появляясь на свет, имеет брата по судьбе - того, с кем он пойдет на встречу с Великими Предками, когда придет время принять Первую Любовь.
- Что? - от неожиданности я подавился чаем. - Какую любовь?
- Первую - ту, которая разбудит его душу ото сна. От которой проснутся воспоминания о прошлых жизнях.
- Я не верю в прошлые жизни.
- А во что ты веришь, Ика-Тибу?
- Я... Ни во что.
Найо покачал головой.
- Это не ты говоришь, Ика-Тибу. Это тобой говорят.
- Кроме того, у меня уже была первая любовь. И никакие воспоминания не проснулись.
- Не злись, - он осторожно коснулся моей руки. - Я понимаю - тебе трудно поверить.
- И что же, у меня тоже есть “брат по судьбе”?
Найо кивнул.
- И где же он - отправился сам на свидание с первой любовью?
Найо усмехнулся.
- В твоем голосе больше яда, чем в шипах рыбы-скорпиона, Ика-Тибу, - мягко сказал он, и я почувствовал легкий укол вины. - Он тут, недалеко. Если захочешь увидеть Тангату, я позову его.
- Я не хочу. Не сейчас.
- Я искал тебя много лет, - продолжал Найо. - С того самого дня, когда Большая Белая не вернулась обратно.
Я похолодел:
- Большая белая?..
- Я ждал девять месяцев после ритуала. Она должна была принести младенца, но ни ее, ни младенца не было. Ни на следующий день, ни через год после положенного срока. Я думаю, что-то случилось с ней во время Путешествия - и оттого тебе пришлось родиться в другом месте.
Тут я понял, что больше не могу это слушать: меня захлестывала паника. В голове промелькнуло: “Я так и знал, они не оставят меня в покое. Выберутся на берег...” Подавив эту дикую мысль, я взял себя в руки. Если это розыгрыш, то он удался на славу. А если нет... Я подергал ворот рубашки, расстегнул - мне не хватало воздуха. Если это не розыгрыш - то я сошел с ума.
- Пожалуйста, уходите сейчас.
Найо встал.
- Хорошо, Ика-Тибу. - сказал он и поклонился. - Если ты захочешь продолжить наш разговор, найдешь меня здесь, - он протянул мне листок с адресом.
Проводив его, я прислонился к двери.
...розыгрыш? Нет никого, кто мог бы меня так разыграть. Никто не знал о снах, кроме моих родителей и Риты - а теперь еще и Эрика Лозински, которого смело можно было списывать со счетов, поскольку я впервые увидел его сегодня утром.
Гораздо вероятнее, что я наконец-то совсем сошел с ума и вижу то, чего нет. Никакое это не откровение, а обыкновенная шизофрения - наверное, забавно было бы смотреть со стороны, как я беседую с пустым местом. Мне очень захотелось кого-нибудь ударить. Под руку попалась большая ваза, и я метнул ее, не давая себе времени подумать. Она с глухим стуком ударилась о стену и раскололась.
И так всегда, подумалось мне. Вчера я был еще относительно нормален, а сегодня - всё, развалился на куски, как эта ваза, и уже ничего нельзя отменить.
- А как же мои сны? - спросил я вслух. Может ли быть, что я так устал от них, что придумал себе такое “объяснение”?
В дверь постучали. Мне даже не нужно было гадать, кто это - из всех людей, когда-либо приходивших ко мне, только один принципиально не пользовался звонком.
- Заходи, - сказал я и посторонился, пропуская соседа из восьмой.
- У тебя тут что-то грохнуло, - сказал он. - Решил зайти, глянуть.
Его взгляд остановился на кучке осколков.
- Разбилась, - сказал он, и я поморщился. Рита огорчится, ей всегда нравилась эта ваза. - Ты бросил ее в стену?
Я пожал плечами. Мне пришла в голову мысль.
- Скажи-ка... я похож на сумасшедшего?
Он посмотрел на меня.
- По-твоему, сумасшедший должен быть похож на сумасшедшего? - в его голосе мне послышалась ирония.
- Думаю, не обязательно, - согласился я. - Ты ведь домой шел?
Он кивнул.
- Кинул транспарант и поднялся к тебе.
- Никого не встречал на лестнице?
- Никого. А что? - он потянулся и помассировал шею.
- Да ничего... - я сел на корточки и принялся собирать останки вазы. Некоторое время он молчал, а потом сказал:
- У меня дома есть пиво.
Я выбросил осколки в мусорное ведро и отряхнул ладони.
- Идем.
В последний раз я заходил в квартиру номер восемь пару лет назад. И тогда уже она была забита пыльными стопками книг, поднимающимися едва ли не к потолку, и кучей деревянного хлама: обломки рам, подрамники, какие-то доски непонятного назначения.
Меня сразу же снабдили бутылкой пива, и я отправился рассматривать картины, пока хозяин квартиры возился на кухне. В большей из комнат не было мебели, только ящики со всевозможными тюбиками и баночками, тряпка со следами краски на подоконнике, мольберт и холсты, холсты...
- Что это у тебя? - крикнул я, присматриваясь к полотну на мольберте. Яркие, выпуклые пятна никак не желали складываться в образ, понятный для мозга. - Новое, я имею в виду.
- Где? - он заглянул в комнату. - А... Не смотри вблизи. Отойди подальше.
Я отошел и снова присмотрелся.
Отдельные крупные мазки словно зашевелились, сливаясь воедино. Аляповатость обернулась объемом, дикое сочетание цветов - необычной светотенью. Передо мной на холсте покачивалась мутная зеленоватая вода, в которой можно было различить силуэт огромной рыбы, плавающей вверх брюхом. На белесое раздувшееся тело падали солнечные блики, а темнота под ней казалась багровой и свисала лохмотьями. Я был там, то внутри этой рыбы, то снаружи, в багровой темноте, среди падальщиков, пожирающих ее мясо.
- Эй... ты чего синий весь?
Я обернулся на голос, не в силах даже пошевелить губами.
- Тебе плохо, что ли?
Я пошел к двери, натыкаясь на все, что попадалось по пути. Из прихожей не был виден мольберт, и мне удалось кое-как продышаться.
- Болит чего?
- Я... я забыл выпить капли. От аллергии, - соврал я. - Мне срочно нужно домой, извини.
- А... Ладно. Тогда до завтра, - он даже не слишком удивился, видимо, привык к тому, что гости выскакивают из его дома, как ошпаренные.
Промучившись весь вечер и всю ночь, наутро я принял решение. Рите я не стал говорить о том, что произошло вчера - не хотел ее пугать. Дождавшись, когда она уйдет на работу, я набрал еще один телефонный номер. Постоял, слушая щелканье и гудки, пока телефонистка переключала на международный.
- Алло, мам? Нужно поговорить.
Мои родители почти не бывали дома - сколько я себя помню, они беспрестанно куда-то уезжали и откуда-то возвращались, привозя с собой запахи незнакомых стран, сувениры и открытки.
- Как Тимбукту?
- Ой, да как обычно в это время года, - она засмеялась, и я не удержался от улыбки - такой у нее был заразительный, молодой смех.
- Мне нужно задать тебе один вопрос. Он может показаться странным, но ты уж ответь на него, ладно?
- Уж отвечу, ладно.
- Где вы с отцом были за девять месяцев до моего рождения?
- Почему ты спрашиваешь? - она была озадачена.
- Я хочу узнать место своего зачатия. Максимально точно.
- Костик...
- Мама, пожалуйста. Это важно.
- Перт. Мы с отцом были в Перте, насколько я помню.
- Спасибо, - прошептал я. - Я пойду. Опаздываю. Пока!
Я положил трубку и еще некоторое время стоял, глядя прямо перед собой. Перт... Побережье Австралии. Большая Белая не вернулась из Путешествия, сказал Найо. Белые акулы мигрируют - в своем навязчивом увлечении акулами я прочел достаточно книг, чтобы знать это четко. И ведь вполне могло случиться так, что во время очередной миграции...
Я огляделся, пытаясь вспомнить, куда задевал бумажку с адресом, который мне вчера дал Найо. Бумажка - измятая и надорванная - отыскалась в заднем кармане брюк.
На улице моросило. Пробегая мимо магазина на углу улицы, я увидел своего соседа из восьмой квартиры - все в той же оранжевой хламиде и в дождевике. На транспаранте, который он держал в руках, расплывались буквы. “Выбор за тобой” - прочел я мимоходом. При виде меня он энергично замахал руками - но я не мог сейчас тратить время на разговоры, поэтому просто помахал ему в ответ.
Адрес, по которому я должен был искать Найо, оказался адресом обычной квартиры в многоэтажном доме. Я поднялся на лифте и позвонил в дверь. Открыл мне высокий хмурый парень - и мы несколько секунд просто стояли и смотрели друг на друга, покачиваясь, будто змеи перед броском. Все в нем меня раздражало, я даже не ожидал от себя такой беспричинной ненависти к человеку, которого видел впервые в жизни. У него была темная кожа и татуировки, как у Найо - и только по этой причине я не развернулся и не ушел оттуда.
- Мне нужен Найо, - сказал я наконец.
- Найо скоро вернется, - голос у парня неожиданно оказался тягучим и низким. Слова он выговаривал немного странно - я никак не мог понять, что это за акцент. - Тангата.
- Что?
- Меня зовут Тангата.
- Очень приятно, - машинально ответил я.
Он сделал приглашающий жест, и я вошел. Квартира - пустая, с гулкими стенами и запахом сырости - казалась совсем нежилой.
- Тангата, говоришь... Найо сказал, ты мой “брат по судьбе”, что бы это ни значило.
Он резко обернулся ко мне.
- Да. Именно так.
- Я не спросил тогда у Найо - что это за встреча с Предками, на которую мы с тобой должны были отправиться? - как я ни старался держать себя в руках, все, что я говорил, звучало развязно и вызывающе. - Может, ты мне расскажешь?
- Расскажу, - ответил Тангата. - Это ритуал принятия Первой Любви. Его проходят все в нашем племени - Первая Любовь оживляет душу и возвращает нам воспоминания о прошлых жизнях.
- Что это за ритуал? - спросил я напряженно.
- Двое, братья по судьбе, спускаются в священную лагуну, чтобы встретить Предков. Предки приплывают к самому берегу и ждут. Двое, братья по судьбе, входят в воду.
Меня била мелкая дрожь.
- Входят в воду, где полным-полно акул?
- С ними остается только одна. Одна на двоих - Первая Любовь, подаренная судьбой, - и они принимают ее и обретают воспоминания. Одного из них акула поглощает, чтобы он мог возродиться. А второй возвращается и ждет.
- Поглощает? - я внезапно охрип. - Пожирает, ты хотел сказать?
Тангата смотрел на меня озадаченно.
- Ты ведь это не серьезно? Вы психи. Настоящие психи.
И тут до меня дошло. Это просто галлюцинация, как я и подумал сразу, когда увидел Найо. Мне мерещится. На самом деле никто не уговаривает меня ехать куда-то за тридевять земель и лезть в море, кишащее акулами. Я просто пришел в нежилую квартиру - хозяева продали ее и съехали или, скажем, старушка, которая жила здесь, померла, а родственники никак не могут поделить наследство, вот она и пустует - и разговариваю сам с собой. Я засмеялся от облегчения.
- Я ошибся, - сказал я ему, пятясь к двери. - Тебя нет. Я тебя выдумал. И Найо. Тогда, в первый день, мой сосед должен был встретить его на лестнице. А он не увидел никого. Так что, увы, я все же немного сумасшедший, но зато никакой не хренов туземец. Счастливо оставаться.
Тангата не пытался меня остановить.
Ближайшая телефонная будка находилась в соседнем доме. Сначала я долго шарил по карманам, потом никак не мог попасть монеткой в щель.
- Эрик... Это Костя. Здравствуйте, - мне казалось, что я держу себя в руках, но пальцы у меня дрожали, и телефонная трубка подпрыгивала. - Не могли бы вы прописать мне успокоительное? Любое.
- Что-то случилось? - профессиональные нотки в его голосе смешивались с искренним беспокойством.
- Да. Нет, - я совсем запутался. Не мог же я просто так сказать ему, что у меня начались галлюцинации? Как бы мне удалось тогда скрыть это от Риты? - Я плохо высыпаюсь. Мне просто нужно немного отдохнуть.
- Так... - он на секунду задумался. - Сегодня после шести я буду свободен. Приходите.
- Спасибо.
Мне просто нужно отдохнуть, убеждал я себя. Я соберусь с силами, а потом что-нибудь придумаю. Обязательно.
Как я и думал, просто так отделаться от Эрика Лозински мне не удалось. Но я даже рад был поговорить хоть с кем-то. К этому времени мне удалось успокоиться, я даже поверил в то, что ничего страшного со мной не происходит - я просто хочу засыпать, точно зная, что не будет никаких блужданий по берегу синего желе.
- Я хотел спросить, Эрик...
- Пожалуйста.
- Часто ли у людей с фобиями бывают галлюцинации?
Эрик быстро взглянул на меня.
- У вас галлюцинации?
- Нет-нет, - заверил я, - Это вопрос чисто теоретический.
- Галлюцинации нередки у людей с фобиями. Костя, вы можете рассчитывать на полную конфиденциальность. Если вас что-то беспокоит, давайте обговорим это сейчас.
- Меня? - я натянуто улыбнулся. - У меня проблемы с засыпанием. Вот и все.
Я справлюсь, уговаривал я сам себя. А успокоительное мне поможет.
Успокоительное действительно помогло - я давно не был так безмятежен.
- Был сегодня у Эрика. Вот, он прописал мне, - сказал я Рите, протягивая ей упаковку таблеток. Она, нахмурившись, прочла название и кивнула, а некоторое время спустя спросила осторожно:
- Как ты себя вообще чувствуешь?
- Хорошо, - я обнял ее. - Просто немного устал. Останусь завтра дома - в институте один день без меня обойдутся.
- Вот и правильно, - в ее голосе сквозило облегчение, и мне на секунду стало стыдно, что я ее обманываю - но всего лишь на секунду.
Спал я в эту ночь совершенно без снов. И мне это нравилось.
Утром меня разбудил стук в дверь, долгий и настойчивый. Когда я открыл, то увидел своего соседа - он стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу.
- Привет. Не разбудил?
- Да ничего.
- А я вот зашел спросить, как твоя аллергия.
- Моя что? - я смешался. - А... аллергия уже прошла. Спасибо.
Мы помолчали.
- Я пойду.
- Увидимся.
Он подхватил транспарант, который во время разговора стоял прислоненный к стене. Буквы, черные и четкие, проплыли передо мной: “Решайся, наконец”. Я стоял, ошарашенный, и смотрел, как он спускается по лестнице. Я совсем уже собрался догнать его и спросить, откуда он берет свои дурацкие транспаранты, и вообще, какого черта на самом деле было нарисовано на той незаконченной картине на мольберте - как вдруг увидел, что на лестнице стоит Найо. Он отделился от стены и стал подниматься. В какой-то момент они столкнулись плечами - я это ясно видел, - но ничего не произошло. Как будто Найо был бесплотен.
Дождавшись, когда он войдет, я закрыл дверь.
- Ты приходил вчера, - сказал Найо.
- Да.
- Ты думаешь, что болен и видишь то, чего нет.
Я едва не задохнулся от сарказма:
- По-твоему, я не прав? Прошлые жизни, говорящие акулы... И почему никто, кроме меня, тебя не видит? Ты невидим и бесплотен для них, но не для меня. Следовательно, на самом деле тебя нет, а я - псих с галлюцинациями.
Найо усмехнулся.
- Ты приучился не верить себе, Ика-Тибу. Это тяжело, должно быть. Но тогда зачем же ты приходил вчера?
- Мне показалось, я что-то вспомнил. И если допустить, хотя бы на секундочку, что все именно так, как ты рассказываешь - и этот твой Тангата рассказывает...
- Продолжай.
- Если поверить, что мне не показалось... Я вспомнил, как умерла Большая Белая. Я видел ее мертвой.
На лице Найо не шевельнулся ни один мускул - оно просто стало вдруг землисто-серым.
- Скажи... может так быть, что это я виноват? Я не хотел больше возвращаться, вспоминать свои прежние жизни, не хотел быть одним из вас и заставил ее умереть...
Найо коснулся моего плеча.
- Не думаю, Ика-Тибу, - сказал он, - Тот человек, который только что заходил к тебе...
У меня появилось нехорошее предчувствие.
- Что с ним?
- Он - твой Ури. Спутник.
- Спутник? Как рыба-лоцман? - я недоверчиво рассмеялся.
Найо молчал.
- Как это может быть? - спросил я, повышая голос. - Я не понимаю.
- Когда погибла Большая Белая, тебе тоже пришлось умереть, чтобы снова родиться у людей. Ты выбрал себе Спутника, создал связь - незримую, еще до рождения. Ты бы этого не сделал, если бы не хотел, чтобы мы нашли тебя рано или поздно. Все неосознанное, чем живет твоя душа, отголоски мыслей и воспоминаний о прошлом - все это проходит через него. Тебя мы найти не могли - но мы могли найти твоего Ури по этим отголоскам.
- Скажи, Найо, - я вцепился в старика, едва удерживаясь, чтобы не встряхнуть его. - Если бы я не сделал его своим Ури, он был бы совсем другим? Из-за меня он такой?..
Найо пожал плечами.
- Это нелегкое испытание для человека, и он справляется вполне достойно.
В прихожей снова позвонили, и я безропотно отправился открывать - то ли все еще действовало успокоительное, то ли за эти пару дней я уже привык, что моя квартира, в которой редко бывал кто-либо, кроме меня и моей девушки, превратилась в подобие проходного двора.
Тангата вошел, оглядываясь так, будто его очень интересовал интерьер. Я не удержался и протянул руку, чтобы пощупать его - мне хотелось убедиться, что он материален, и он был материален - как и Найо. В отчаянии я схватился за голову.
Оба они стояли и смотрели на меня, и на их лицах было совершенно симметричное выражение жалости и понимания.
- Я ухожу, Ика-Тибу, - сказал Найо. - Я не могу больше ничем тебе помочь. Все решения принимаешь ты сам.
- Стой! - воскликнул я. Мне не давала покоя одна мысль, и я не мог отпустить его, не спросив. - Ты говорил, ты ждал, когда Большая Белая принесет младенца. Меня.
- Да.
- Значит, в прошлой жизни...
Найо на секунду прикрыл глаза и ответил:
- В прошлой жизни ты был моим братом по судьбе. Большая Белая поглотила тебя, чтобы ты мог переродиться, а я остался ждать. В этой жизни ты должен был стать моим сыном.
Я не видел, как Найо уходил. Я сидел, обхватив голову руками и раскачивался - думаю, если бы Эрик Лозински увидел меня сейчас, он бы понял, что мне нужно не простое успокоительное, а кое-что посерьезнее. Но со мной рядом не было никого, кроме Тангаты - он остался, и я не пытался его прогнать. Он уселся на подоконник и принялся разглядывать улицу сквозь залитое дождем стекло.
- За что ты цепляешься? - спросил он, глядя в окно. - У тебя ничего нет.
- У меня есть родители, друзья. Есть Рита.
- Ты не любишь ее.
Я вспыхнул.
- Откуда тебе знать? - я почти орал.
- Я не могу объяснить.
- Попробуй.
Тангата повернулся ко мне, закрыл глаза и вытянул руку - ладонь напротив моей груди. Я сделал шаг в сторону - он слепо повернулся за мной, будто намагниченный.
- Она милая, - заговорил он, и его голос изменился. - Красивая и возбуждает. Ничего не требует, не то что Фрида. Не люблю стерв.
Тангата замолк.
- Как ты это сделал? - спросил я и понял, что это прозвучало глупо.
- Я - как ты. Вижу тебя. Чувствую. А ты сам не видишь и не чувствуешь.
Тангата легко спрыгнул с подоконника и подошел ближе, взял мои ладони и прижал к моему лицу. Я не пытался вырваться - я был загипнотизирован его плавными движениями.
- Глаза закрыты. Вот так, - сказал он. Я ничего не видел, и мне было хорошо в темноте. - А нужно вот так... - он развел мои руки в стороны. - Кстати, кто такая Фрида?
Я оттолкнул его.
- Это неважно.
Тангата склонил голову набок.
- Да, я так и подумал.
Когда в прихожей со щелчком повернулся ключ, я даже не удивился - сегодня был день, когда события и разговоры шли цепочкой, не оставляя мне времени на раздумья.
- Я сбежала с работы, - сказала Рита, подходя ко мне. - Решила зайти, посмотреть, как ты тут.
Она наклонилась, поцеловала меня, быстрым движением убрала завиток волос со лба, и у меня от нежности оборвалось сердце.
Я взял ее за руку и подтянул к себе.
- Ты красивая, - сказал я, прижимаясь к ней лицом. - Ты такая красивая, Рита.
Тангата ошибается - я люблю Риту. Но отчего тогда мне кажется, как будто часть меня бесстрастно наблюдает за нами? Сидит рядом с Тангатой, который вцепился в подоконник так, что побелели костяшки пальцев, и смотрит, как я раздеваю свою любимую женщину и укладываю на постель. Бархатная белая кожа под моими ладонями, податливое тело. Тонкая цепочка с медальоном - мой подарок - перечеркивает тонкую шею. Влажные губы, влажное тепло вокруг меня.
Зря я не прогнал Тангату - он слишком шумно дышит, так же, как я, и дергает кадыком, будто не может проглотить сухой комок, застрявший в горле.
Вся комната движется вместе с нами, раскачивается на волнах, и у меня все замечательно, нормальная жизнь, не хуже, чем у всех. Чего мне не хватает? Все хорошо. Если забыть о снах, - но есть же таблетки, я справлюсь, это пройдет. Если забыть о Тангате, о Найо, и снова поверить, что я все это выдумал, и закрыть ладонями глаза.
Слишком много “если”.
Я увидел, как у Тангаты кривится рот, будто он с трудом удерживается от стона, и понял, что пропустил собственный оргазм. Напряжение отпустило, но не осталось ничего, кроме усталости. Я так устал бояться и не верить самому себе. Я обнимал Риту, вдыхал запах ее кожи и не мог насытиться им, словно перед долгим расставанием. Бедная Рита. Она не виновата в том, что я не тот, кем пытался быть.
- Мне нужно в ванную, - прошептала она.
Я засмеялся и разжал руки. Когда закрылась дверь ванной, я встал и подошел к окну. Тангата не смотрел на меня.
- Сварить тебе кофе? - крикнула Рита.
- Нет, спасибо. Я полежу еще немного, может, посплю.
- Не забудь выпить таблетку.
- Не забуду.
Я облокотился о подоконник рядом с Тангатой.
- Что же мне делать?
Тангата повернулся и уставился на меня с любопытством:
- Ты хочешь, чтобы я сказал, что тебе делать?
- Да... Нет, - я вконец запутался.
- Тебе обязательно нужно, чтобы кто-нибудь говорил тебе, что делать?
Я выругался и принялся ходить взад-вперед по комнате - стоять на месте было совершенно невозможно.
- Понимаешь... - мне было трудно подобрать слова. - Рита любит меня.
Тангата не ответил, и я продолжал:
- Мне с ней хорошо. Разве этого не достаточно?
Тангата смотрел на меня, не мигая.
- Тибу... - сказал он, и его голос звучал неожиданно мягко. - Если бы этого было достаточно, ты бы не видел сны.
- Не смей жалеть меня, - сказал я. - Не смей.
Я подошел к тумбочке и взял в руки упаковку таблеток. Повертел и положил обратно.
- Что мне делать?
- Мне казалось, мы уже поговорили на эту тему, - Тангата ухмылялся.
- Ты не понял, - я помедлил, - Я пойду с тобой. Я хочу, чтобы ты сказал, что я должен делать.
Тангата встал и подошел ко мне.
- Ты не прожил свою настоящую жизнь, - сказал он. - На ее месте - пустота. Ты можешь прожить ее сейчас.
- А что случится со мной - с теперешним мной? Что будет с Ритой, с моими родителями?
Тангата покачал головой.
- Я не знаю, - просто ответил он.
Я не мог уйти, не сделав один звонок.
- Алло, Эрик? Это Костя. Простите, что потревожил. Мне кажется, я нездоров. Сильно нездоров. Я знаю, Рита вам до сих пор небезразлична. Пожалуйста, сделайте так, чтобы у нее все было хорошо, насколько это возможно. Где я? Дома. Конечно, приезжайте. Запишите адрес...
Стоя рядом с Тангатой у окна, я смотрел вниз. Через пять минут у подъезда резко остановилась, взвизгнув тормозами, новенькая бежевая машина, и из нее выскочил доктор Лозински, без куртки и с непокрытой головой. Видимо, он так спешил, что не успел одеться.
Я посмотрел на Тангату.
- Пора.
Не знаю, что я оставил после себя - труп с разорвавшейся аортой или слюнявого идиота. Не знаю, что было потом с Ритой, и показалось ли мне, будто я услышал напоследок грохот разбитого стекла и женский визг, и поверх всего этого пронзительную нескончаемую трель дверного звонка. Не знаю, что было с моими родителями, и остался ли мой сосед из восьмой прежним, когда связь, созданная мной, разорвалась. Я надеюсь только, что судьба была милостива к ним - к тем, кого я оставил позади.
Потому что через минуту я уже не помнил о них.
Эпилог
Два мальчика шли навстречу друг другу по тропинке, но ни один из них не замечал другого. И только когда до столкновения оставалась пара шагов, оба вдруг подняли головы и посмотрели друг другу в глаза. У Тангаты глаза были черные и блестящие, как оливки, лоснящиеся от сокрытого в них масла. А что он видел в моих глазах, я не знал - я забыл, как выгляжу или, скорее, как привык выглядеть в прошлом своем воплощении.
Мы стояли посреди дороги, а вокруг нас проносились чьи-то тени, мелькали смазанные силуэты - время все ускорялось, как будто кто-то спешно проматывал запись. И посреди этого хаоса были мы двое и был покой.
Иногда время замедлялось, и мы видели, как наши соплеменники уходят на встречу с Предками, спокойные и сосредоточенные, и как возвращается только один.
- Мы тоже так пойдем, когда вырастем, правда? - спрашивал я Тангату, и он кивал, соглашаясь.
Найо тоже был там. Он был молод и полон сил. Иногда я просил его:
- Найо, расскажи, что было после того, как меня поглотила Большая Белая в прошлой жизни.
- О, я так ждал тебя обратно! - Найо шутливо закатывал глаза и прищелкивал языком. - Вышел на берег, упал на песок и заплакал от счастья и тяжести на душе.
- Какой тяжести?
- Нелегко вспоминать все, что было с тобой за много-много лет, Ика-Тибу. Но мысль о тебе поддерживала меня - я думал, пройдет девять месяцев, и Большая Белая вернется и принесет мне младенца. А с младенцами, сам знаешь, времени на пустые мысли не остается.
- Что ты, Найо! Откуда мне знать, каково с младенцами?
И Найо смеялся и говорил:
- Ты еще вспомнишь, Ика-Тибу, когда придет время.
Время.
Оно ускорялось и замедлялось, и мне казалось, что где-то надо мной с легким жужжанием крутится колесико старенького магнитофона. Но даже это слово - “магнитофон” - было нездешним, будто из другой жизни.
Так продолжалось долго-долго, а потом мы с Тангатой начали видеть сны. И после одного из них наступило утро, когда мы должны были отправиться на встречу с Великими Предками.
Мы пошли вниз по тропинке к священной лагуне - так, как до нас ходили другие, и как мы оба, несомненно, тоже когда-то ходили - спокойные и сосредоточенные. Вода была синей и прохладной - и мы зашли в воду, слушая голоса Предков, исполненные ласки и умиротворения.
Мне казалось, я никогда не видел ничего прекраснее, чем это зрелище - синее небо, синяя вода, смеющийся Тангата, у которого, как и у меня, все внутри кричало и пело от восторга.
А потом Предки ушли, и рядом с нами, в воде, осталась только одна тень. Мне показалось, что я узнаю ее - это была Большая Белая. Она снова была жива, и я подумал, что если вернусь сегодня на берег, обязательно спрошу Найо, как это получилось. В руку мне толкнулся огромный нос, и я увидел, что у меня кровоточат костяшки пальцев, оцарапанные жесткой кожей, но боли не почувствовал. Берег был уже далеко, а мы все плыли, держась за серпообразный плавник.
Любовь переполняла мое сердце. Хотелось кричать о своем счастье - и мы кричали до тех пор, пока все вокруг не взорвалось ослепительным потоком света, в котором мелькали, словно в истекающем золотом роге изобилия, знакомые и незнакомые лица, прошлые и будущие события, забытое и то, что предстояло забыть.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Командный конкурс фантастического рассказа
SMM продвижение