[kaleidoscope-of-realities]

Название: Билет в один конец
Тема: Первая любовь
Автор: Ollyy
Бета: Коробка со специями, анонимный доброжелатель
Краткое содержание: жизнь в провинциальном городке тиха и неспешна. Удастся ли молодому столичному скульптору, приехавшему подработать, вырваться из этой паутины?

Страцев не понравился Чеславу сразу. Темное, глухое место: неприветливые дома, запертые ставни, редкий собачий лай. Даже трава, и та была грязно-коричневого цвета, а колокольный звон звучал мрачно и недобро.
Поезд прибыл точно по расписанию - вот и все, что на деле значили семь коротких ударов-близнецов. Стало понятно, почему на перроне так пусто: началось богослужение.
Провинциальные города - праведников всегда больше, чем праведности.
Чеслав хмыкнул, подхватил саквояж и зашагал к зданию вокзала. Неухоженные газоны, облупившаяся краска на стенах - ничто здесь, в захолустье, не напоминало о надвигающейся войне.
- Стакан чая, - сообщил он буфетчице. Дородной, добродушной, шумной – как и положено этому племени.
- Никак из самого Крева приехал? – осведомилась она, щедро плеснув кипятка в кружку.
Чеслав кивнул, зная: на этом разговор не кончится.
- К Войцеховским?
Провинциальные города, - напомнил себе Чеслав, - никаких тайн, одни сплетни.
- Совсем Кароль из ума выжил, - не дожидаясь ответа, продолжила буфетчица, - на старости лет золото в голову ударило. Где это видано – творить такое с собственным дитем?! Не по-божески оно, ох не по-божески… Портрет с дочки нарисовать али статуэтку слепить – это одно, но такое…
Чеслав отхлебнул обжигающе горячего чая, закашлялся – отвечать не хотелось.
- Да тебе, поди, все равно? – проницательно заметила буфетчица. – Деньги платят, и ладно?
Что может быть проще: кивнуть да ухмыльнуться? Показать: какое ему, столичной знаменитости, дело до мнения старухи-буфетчицы? До мнения любого жителя этого богом забытого городка?
- Дело не в этом! - яростно принялся оправдываться Чеслав, но был остановлен властным взмахом руки и по-молодому категоричным:
- Все одно, не успеешь истратить то, что заработаешь.
А потом буфетчица улыбнулась, словно не она секунду назад сурово сжимала губы и не говорила даже – вещала.
- Вот только все равно не уедешь отсюда, правда, сынок? Вспомнишь потом, предупреждала тебя Магда.
Еще минуту назад казавшаяся молодой, она снова выглядела на все пятьдесят. Отсчитала сдачу, забрала пустую кружку и буркнула, потеряв уже всякий интерес:
- Собирай вещички. Вон, Лешек за тобой приехал.
- Спасибо за чай, тетушка Магда, - откровенно сфальшивил Чеслав.
- Плати – и милости прошу. Только меня Марцелой зовут, господин скульптор.
Чеслав пожал плечами, забрал сдачу – чаевых Магда-Марцела определенно не заслужила - и безо всякого сожаления распрощался с вокзалом.
Диковатый заросший Лешек если и сообщил ему что-то, так только то, что Чеслав понял и сам: люди в Страцеве замкнутые и недалекие.


- Как доехал, господин Новак?
Кароль Войцеховский словно сошел с картины, нарисованной воображением Чеслава: в возрасте, начинающий полнеть и лысеть обладатель старомодного черного костюма, резной трости и тяжелого взгляда. Он не просто знал цену себе и окружающим - сам клеил ценники. Хваткий, приземленный, фамильярный; Чеслав был уверен, что в описи имущества Войцеховского значится где-то между хорошо вышколенным шеф-поваром и антикварной скирской вазой.
- Быстрее, чем думал.
- Шутишь? Это хорошо, - равнодушно кивнул Войцеховский. – Багаж твой уже прибыл и доставлен в мастерскую. Понадобится что – говори. Временем распоряжайся, как знаешь, но к четвертому ноября статуя должна быть готова. Будут вопросы – обращайся к Лешеку.
- Разумнее будет обращаться ко мне, - пропел тонкий женский голос.
- Катажина, моя жена, - скупо, будто недовольно сообщил Войцеховский.
Одного взгляда хватило, чтобы понять: Катажина заслуживала большего. Более яркой помады, более искренней улыбки, более заботливого мужа.
Сцена, - понял Чеслав, - ей не хватает сцены.
- Со всеми просьбами обращайтесь ко мне, господин Новак, - склонила голову Катажина. В уложенной небрежными волнами прическе не дрогнул ни единый волос.
- Чеслав, - с нажимом проговорил он.
- Буду рада помочь, Чеслав. Агнешка, спускайся, - без перехода добавила Катажина, - познакомься с нашим гостем.
- Не нашим, - резко отозвалась не девушка еще – подросток, - он меня лепить приехал!
- Как скажешь, - в кроткой, совершенно не шедшей ей манере ответила Катажина и потрепала Агнешку по волосам.
Чеслав не мог не сравнивать двух женщин, хоть и понимал: именно этого добивалась Катажина. Резкая, угловатая Агнешка на фоне мачехи – разница в возрасте составляла от силы лет десять – казалась болезненно-худой, ни намека на женственность. Прямые русые волосы в сравнении с искусной прической ослепительной блондинки Катажины смотрелись тусклыми и серыми. Гадкий утенок и прекрасный лебедь.
Чеслав порадовался, что в модели ему выбрана Агнешка. Он никогда не увлекался натюрмортами.
Она, разумеется, не сочла бы это комплиментом. Не важно: он не собирался озвучивать свои мысли. Кивнул, коротко представился: «Чеслав Новак, скульптор» и попросил показать мастерскую.


- На сегодня все, - попрощался Чеслав.
- Покажи! – Агнешка совершенно не понимала намеков.
- Это черновой набросок.
- Ну покажи! Покажи, какой меня видишь.
Я вижу тебя неподвижной, молчаливой и в глине, - предельно честный ответ, который Чеслав так и не озвучил. Помедлив, поступил безжалостнее и проще - показал эскиз.
- Это я?
- Это моя будущая скульптура, - равнодушно поправил ее Чеслав.
Он пытался рассматривать происходящее как полезный опыт: первая неакадемическая работа, попытка сплести воедино искусство и заработок.
Получалось не очень. Хотелось бросить все к чертям и спрятаться от надоедливого мира в университетской мастерской.
Агнешка словно с цепи сорвалась: часами просиживала в мастерской, интересовалась всем подряд, от состава затвердителя для скульптурной глины до личной жизни, норовила всюду ходить следом. Чеслав понял бы, восхищайся она его искусством, талантом и работами. Но нет, все, что ее занимало – это она сама, отраженная в глине и мраморе. Эгоизм, объяснимый для пятнадцатилетнего подростка, но оттого не менее раздражающий. Чеслав посоветовал бы Агнешке купить зеркало, не понимай он – она нужна себе не такой, какой видит сама, а приукрашенной, переделанной, придуманной. Кем-то, кого она смогла бы полюбить.
Слишком юная, слишком стеснительная, она все никак не могла спросить напрямую: «Я тебе нравлюсь?».
Это не мешало Чеславу раз за разом отвечать «Нет». Это мешало Агнешке его услышать.
- Она будет красивой? Статуя? – наивная хитрость раздражала.
- Она будет произведением искусства. А сейчас мне нужно идти! - Чеслав поднялся и распахнул дверь мастерской, кивком указав Агнешке на выход.
- Мне тоже в город. Возьмешь с собой?
- Нет, - Чеслав не видел нужды в извинениях, если не чувствовал за собой вины. Как и в объяснениях, если не хотел их давать.
Агнешка не испытывала угрызений совести, пытаясь за ним следить. Можно сказать, они были на равных.
На время отделавшись от надоедливой девчонки, Чеслав мельком просмотрел наброски, отложил два для дальнейшей работы, а остальные кинул в мусорную корзину. Еще пара дней, и можно будет лепить первый, уменьшенный вариант. Пусть заказчик и собирался ставить статую там, где ее увидят немногие, Чеслав чувствовал, видел в пока еще небрежных штрихах, как оживает скульптурная глина, проминается под пальцами, чтобы застыть на века, войти в историю, пережить своего создателя.
Две столичные выставки показали, а публикации в «Жиче Крева» подтвердили то, что он давно знал сам: его искусство выломает себя из рамок истории. Чеслав творил вдохновенно, отчаянно, боясь не успеть. Не для себя, для потомков.
Для себя он каждый вечер выбирался из роскошного особняка Войцеховских и бродил по хмурому, как в день приезда, Страцеву. Ловил настороженные взгляды, улыбки, тихие вздохи узнавания. Разглядывал местных барышень, сторонился детей и кривился от простоты и обшарпанности фасадов.
Заводил случайные знакомства. Снова и снова уходил из особняка лишь затем, чтобы возвращаться. Не в мастерскую даже – к Катажине.


- И тут видит он, никто его не слушает. Соображает, что к чему, опускает взгляд – а яйца-то синие! - закончил Тадек под одобрительный хохот собутыльников.
Чеслав неуверенно улыбнулся и сделал очередной глоток. В голове шумело, очертания предметов расплывались, но, по крайней мере, компания, в которую он угодил, больше не вызывала отвращения. Тадек с дружками оказались неплохими ребятами, пусть и не могли отличить ван Меера от Морина, ничего кроме «Здажене Страцева» не читали, а скульптурой называли те глиняные штампованные статуэтки, что дарили своим женщинам на дни рождения.
В Креве Чеслав прошел бы мимо этих работяг, задрав нос и мельком подумав про необразованное быдло, годное лишь на то, чтобы жрать да работать. Говоря начистоту, в Страцеве он собирался сделать то же самое, но расстояние между столиками в «Кавиарне» оказалось слишком маленьким, а тадековское «Эй ты, а ну-ка подойди» подкреплялось тяжелой рукой на плече.
Как выяснилось чуть позже, ничего плохого Тадек в виду не имел, просто решил по-дружески поприветствовать столичного гостя. Приветствие включало в себя не менее трех стопок «Бяла крев», причем первые две – непременно залпом.
Слабые возражения Чеслава были то ли проигнорированы, то ли попросту не услышаны. Так или иначе, два часа спустя он уже не морщился, когда кто-нибудь из собутыльников сплевывал прямо на дощатый пол, шлепал по заднице официантку или называл работы Строка мазней для баб.
- Эй, студент, - Чеслав давно бросил попытки объяснить разницу между учащимся университета и аспирантом-соискателем, - чего нос повесил? Давай-ка еще по одной!
- За любовь, - предложил то ли Казик, то ли Богусь, весь вечер ухлестывавший за официанточкой.
- Э нет, - сходу отверг тост Тадек, - сначала пусть даст, потом и про любовь поговорим. Давайте-ка, братцы, за деньги Войцеховского. Пусть текут из его карманов да в наши!
- Как бы не иссяк ручеек, - буркнул Казик.
Чеслав нахмурился: вспомнил предостережение Магды-Марцелы, мол, не воспользоваться ему заработанными деньгами. Может, на то и намекала? Разорится Войцеховский, не оплатит работу?
- Разве Войцеховский не крупнейший промышленник в округе? – Чеслав почувствовал острую необходимость вступиться за работодателя.
- Э-э-э, паря, - протянул Тадек, - так-то оно так, только странные вещи в последнее время творятся. Приходим с утра на работу, а четвертого цеха нет. Еще вчера станок один там барахлил, ремень заедало, а тут опа – и нет никакого цеха. Да еще управляющий как на дурака смотрит: неплохо, мол, вчера погуляли, раз работа мерещиться начала. Только ты, говорит, Тадек, вместо того, чтобы несуществующие цеха придумывать, вообрази лучше, как перевыполняешь дневную норму. А подробности мне вечером на проходной продемонстрируешь.
- А что остальные рабочие? – заинтересовался Чеслав. – Ну, кто кроме тебя в четвертом работал?
- Ничего, говорят, не знаем. Все к разным участкам приписанными оказались. И работают, мол, там уже сколько лет кряду, а четвертого цеха сроду не видывали, – сквозь дымку алкогольного опьянения Чеслав отметил: Тадек выглядел серьезным и трезвым.
На миг Чеславу захотелось спросить, неужели хоть кто-то здесь осознает надвигающуюся опасность? За полторы недели, проведенные в Страцеве, он почти привык к сонной неторопливости жизни, почти поверил: не грянет того и гляди война, не маршируют по улицам столицы солдаты, не переводят те промышленники, что побогаче да похитрее, свое производство за границу. Но пока он собирался с духом, подбирал нужные слова, момент оказался упущен.
- Ох и горазд ты заливать! - расхохотался Ендрусь и добавил, уже для Чеслава. – Как выпьет, так сразу давай то про исчезнувший цех, то про призрак хозяйской любовницы, то про проклятых псов. Давай лучше про Яйца, а? Что он там девке-то своей устроил?
- Да известно что! Ты, говорит, чернилами меня изрисовала, тебе и смывать. Так она два дня потом синими губами щеголяла.


В особняке Войцеховских не спали. Чеслав улыбнулся, ему нравилось думать, что свет в окнах гостиной горит только для него, что Катажина не первый час сидит на диване, выпрямив спину и глядя в пустоту, лишь изредка сверяясь с настенными часами. Ждет.
- Вы сегодня рано, Чеслав, - улыбнулась Катажина. – Позвольте познакомить вас с…
Имени Чеслав не расслышал. Он таращился на незваного – а скорее всего наоборот – гостя, пытаясь свыкнуться с мыслью, что Катажина ждала не его. Она вообще никого не ждала, вовсю наслаждалась компанией.
Как она могла? – думал Чеслав. – Как она могла?!
Ее воздыхатель – в том, что это был именно воздыхатель, Чеслав не усомнился ни на секунду: сразу узнал жадный собственнический взгляд, которым незнакомец буравил Катажину, – был совсем молодым. Худой, нескладный, в смешных круглых очках, он походил на студента-первокурсника.
- Отец Кшиштоф, - настойчиво повторил новый знакомый, протягивая руку для рукопожатия.
- Глава местного прихода, - улыбнулась Катажина, - и наш духовный наставник.
- Я не верю в бога, - отозвался Чеслав. Хотел сказать весомо, а получилось задиристо, ершисто, зло.
- Это не значит, что он не верит в тебя.
Рисуется, - злился Чеслав, - да этот Кшись просто рисуется перед Катажиной!
- Надо же, вы говорите своими словами, а не сыплете цитатами. Приятное разнообразие.
- Отрадно слышать, что ты узнал бы цитату из Библии, сын мой.
Чеслава раздражало в Кшиштофе все: самоуверенный голос, снисходительные взгляды, нарочитое спокойствие позы. Словно сан прибавлял ему возраста, давал превосходство, превращал из мальчишки, который и высшее образование-то наверняка не получил, в того, кто может смотреть на Чеслава сверху вниз.
Но больше всего его раздражало восхищение, с которым на Кшися смотрела Катажина.
А она улыбалась, наслаждалась происходящим.
- Может, отец Кшиштоф поможет вам пересмотреть свои взгляды, Чеслав.
- У него не больше шансов, чем у Тадека с фабрики!
- Вы, - голос Катажины дрогнул, - умудрились завести самые разнообразные знакомства.
- Тадек - парень хоть куда! Вот разве что к женщинам относится чересчур потребительски, - галантно поклонился собеседнице Чеслав, - но его сословию простительно. Там свои правила.
Улыбка Катажины вышла блеклой.
- Увы, не смогу поддержать беседу, совсем не разбираюсь в предмете.
- Да вы точно знакомы, он на фабрике вашего мужа работает, - Чеслав, обрадовавшись, что нашел подходящую тему, стал разговорчив. – Можем его самого про Тадека спросить.
- Ты нездорова, дочь моя? – и здесь Кшисю надо было вмешаться, испортить так хорошо начавшийся разговор! – В лице переменилась и побледнела.
- Д-да, - кивнула Катажина. – Прошу меня простить.
Проводив взглядом стройную фигуру в бледно-голубом платье, Чеслав обернулся к Кшиштофу:
- Уже уходите?
- Мы еще не закончили разговор, - ровно отозвался Кшиштоф.
А могли бы подружиться, - мелькнула крамольная мысль. Было в Кшиштофе что-то, что вызывало уважение. Спокойствие, внутренняя гармония, мир с самим собой. Если бы не Катажина…
- И часто вы навещаете прихожанок по ночам?
- Не чаще, чем они сами на этом настаивают, - отбил удар Кшиштоф.
- А знают ли об этом их мужья? Хотя Магда предупреждала, что у вас необычный город.
Кшиштоф, открывший уже рот, чтобы ответить – наверняка что-нибудь из Библии – так и замер, ловя губами воздух. Глянул дико, словно на девчонку, пришедшую на первую исповедь голой:
- Нет никакой Магды! Нет, и не было никогда! Лишь Мария, непорочная дева, сын ее, отец да Святой Дух. Все другое – от лукавого! Замолчи, не питай чужую ересь!
На мгновение Чеславу стало страшно. Кшись ничем больше не напоминал студента-первокурсника, казался буйным, одержимым. Словно и не было того серьезного, располагающего священника, чья внутренняя гармония создавала гармонию вокруг.
- Послушайте, Кшиштоф… Отец Кшиштоф!
Воззвание к сану помогло. Кшысь замолчал так же резко, как начал говорить, почти кричать.
- Прошу… - сбитое дыхание восстанавливалось с трудом, - прошу меня извинить, надо идти. Доброй ночи, сын мой.
Лишь когда дверь за священником закрылась, Чеслав позволил себе выдохнуть. Опьянения как не бывало: голова была ясной, руки тряслись.
Отчаянно хотелось запереться от мира в мастерской, что Чеслав и сделал.


- И вот Марыся говорит… - Чеслав машинально кивал, не вслушиваясь в сбивчивый монолог Агнешки.
Девчонку будто подменили. Она не зажималась, не буравила взглядом, не теребила подол слишком взрослого для нее платья. Возможно, дело было в том, что Чеслав не выгнал ее сразу, как обычно, а позволил остаться, пока обрабатывал наброски.
Она словно ожила: болтала без умолку, улыбалась. Щеки расцветил едва заметный румянец, волосы мягко обрамляли худое лицо. На миг оторвавшемуся от работы Чеславу она показалась почти красивой.
- Что? – сбилась Агнешка, наверное, прочитала что-то во взгляде Чеслава.
- Ты ведь с рождения в Страцеве живешь?
- Конечно.
- И всех тут знаешь? А вот Кшись… Отец Кшиштоф, - поправился Чеслав, - он никогда не вел себя странно? Казался таким спокойным, а стоило упомянуть Ма…
- Марцелу? – перебила его Агнешка. – Тогда ничего удивительного. Тут об этом все знают. Она мать его, только не сложилось у них. Он как из дома в семь лет ушел, так до сих пор и не может ее простить.
- Ты уверена? Он называл ее Магдой.
Агнешка ничего не ответила, только обреченно закусила губу. Словно знала, о чем он спросит дальше. Чеслав поднял голову и увидел, как изменилось, посуровело лицо девочки. Она словно замкнулась, отгородилась от него.
- Агнешка?
- Марцелой его мать зовут, - упрямо, обреченно как-то повторила та.
Чеслав почуял охотничий азарт: на время даже забыл про наброски. С этой Магдой-Марцелой точно была связана какая-то тайна. Скажи кто неделю назад, что он будет увлеченно копаться в чужом грязном белье – да чьем! – поднял бы на смех. «Тайна буфетчицы» - название в самый раз для бульварной «Тайны хисторя».
- Расскажи-ка поподробнее, - Чеслав отложил рисунки и приготовился не слушать, выпытывать из Агнешки подробности. Она явно знала больше, чем говорила. Если не удастся разговорить влюбленную пятнадцатилетнюю девчонку, то грош цена его «превосходно» по ораторскому мастерству.
- Надеюсь, не помешала, - Катажина вошла без стука. – Агнешка, тебя хотел видеть отец.
- Вот и неправда! Врешь ты все! Я точно знаю, ближайшие полчаса отец будет пить коньяк с управляющим.
- Снова твои видения, да? Хотя бы перед гостем не позорься и не строй из себя ясновидящую. Немедленно к отцу, я сказала!
Агнешка глянула волком, но спорить не стала, лишь у самого порога обернулась и прошептала с какой-то мстительной радостью:
- Недолго тебе осталось - родами умрешь.
Чеслав разочарованно вздохнул: Катажина появилась удивительно некстати.
Дождавшись, пока за падчерицей закроется дверь, Катажина произнесла:
- Нам надо поговорить.
- Всегда рад, - улыбнулся Чеслав. Теперь, когда первое раздражение схлынуло, он был рад возможности хоть недолго побыть наедине с обворожительной Катажиной.
- Не здесь, - бесцветно проговорила она. - Здесь… здесь нам могут помешать.
Сердце Чеслава забилось чаще. Может ли быть, что Катажина тоже питает к нему чувства и решила, наконец, признаться? Выглядела она не так безукоризненно, как обычно: под глазами угадывались тени, сами глаза запали и как-то лихорадочно блестели, пальцы нервно теребили бахрому роскошной красно-золотой шали.
- Где и когда вам будет угодно, - он засуетился, зачем-то схватил со стола папку с набросками, тут же положил обратно.
- Раз сейчас вы не заняты… Пожалуй, в моей комнате нам никто не помешает.
Катажина схватилась за дверную ручку, как нищий за протянутые десять грошей, распахнула дверь и стремительно зашагала к лестнице, не оборачиваясь, чтобы проверить, следует ли за ней спутник. То ли боялась, то ли не сомневалась: никуда он не денется.


Глухо щелкнул дверной замок. Ключ так и остался в скважине, не давая забыть: вот-вот произойдет что-то важное, интимное, не предназначенное для чужих глаз.
Чеслав зачаровано огляделся. Не такой он представлял себе комнату Катажины, а более женской, кукольной даже. Под стать тщательно уложенным прическам, подведенным глазам да хлопанью длинных ресниц.
В этой же просторной, выполненной в светло-зеленых тонах комнате царил идеальный порядок. Со спинки кровати не свешивались прозрачные пеньюары, ящики комодов были аккуратно задвинуты, а кровать – застелена.
- Присаживайтесь, - Катажина махнула рукой в сторону низкого кресла, сама присела на край кровати.
- Выглядите как всегда прелестно, - неловко польстил Чеслав, лихорадочно соображая, дать Катажине выговориться или взять инициативу на себя, как и полагается настоящему мужчине.
- Благодарю, - склонила голову Катарижа. Она вела себя непривычно: не кокетничала, почти не улыбалась. – Расскажите же, как вам Страцев?
- Разительно отличается от Крева, - Чеслав готов был и дальше болтать на отвлеченные темы, давая собеседнице время собраться с мыслями.
- Вот как? А люди? Вы ведь завели здесь весьма неожиданные знакомства?
- А-а-а, вы про Тадека, - сообразил Чеслав. – Да, в обычной ситуации нам нечего было бы обсуждать. Но особые обстоятельства рождают особые знакомства.
- Особые обстоятельства, значит, вот как это называется, - механически улыбнулась Катажина, а потом вдруг вскочила с кровати и развила бурную деятельность. – Давайте угощу вас гранатовым соком. Он отлично утоляет жажду и снимает усталость. А потом обговорим, чего вы от меня хотите за молчание.
- Спасибо, - чуть растеряно ответил Чеслав. – А Тадек и правда отличный парень. Располагающий к себе, не дурак, компанейский. Наверное, девушки от него без ума. Такой далеко пойдет.
- Наверное, - Катажина протянула бокал с соком.
- И Казик тоже. И Богусь, и Ендрусь, и Кирилл. Простые, но приятные ребята.
- Постой, - Катажина буквально вырвала у него из рук бокал с соком, - так ты… так он…
- Я же говорил, - растеряно отозвался Чеслав, разглядывая пустые ладони, - вчера в «Кавиарне» познакомился с рабочими с фабрики твоего мужа.
- Просто познакомился? – повторила Катажина. – Случайно?
- Ну да.
- И поэтому весь вечер рассказывал про Тадеуша? И намекал на его личную жизнь? И мою?
- Я про всех рассказывал. – Чеслав пропускал мимо ушей те реплики, которые не понимал. - Просто к слову пришлось.
- Про всех? – Катажина истерически засмеялась. – К слову пришлось?
Она разбила бокал, который держала в руках, об пол, упала в кресло, спрятала лицо в ладонях. Плечи ее вздрагивали, и было не понять, плачет она или смеется.
- Я что-то не так сделал? – Чеслав не понимал, что происходит.
- Все в порядке, - не поднимая головы, глухо отозвалась Катажина.
Чеслав готов был говорить о чем угодно, лишь бы не молчать.
- Э-э-э… Какая необычная статуэтка. Могу я взглянуть?
Несмотря на смущение и неловкость ситуации, Чеслав почувствовал вспышку профессионального интереса: вещи такого уровня было не место в женской спальне. Неизвестному скульптору удалось передать и естественную позу, и складки длинного, в пол, платья, и умиротворение, написанное на лице. Женщина, изображенная в глине, неуловимо напоминала Марцелу, только моложе, беззаботнее, счастливее.
- Кто это? – рассеяно спросил Чеслав, вертя в руках статуэтку в поисках авторского клейма.
- Магда, конечно.
- Магда? Ты ее знаешь?
- Кто же в Страцеве не знает Магду, - устало выдохнула Катажина.
Она вела себя крайне странно, но с этим Чеслав решил разобраться позже. Пока надо было пользоваться случаем и как можно больше узнать о Магде у того единственного человека, кто не отказывался о ней говорить.
- Кто она такая?
- Святая. Языческий идол. Называй как хочешь. В этих местах она появилась раньше Церкви с ее отцом, сыном и святым духом.
- Богиня какого-то культа?
- В культах всегда есть ритуалы, богиням приносят жертвы, а у Магды нет ни того, ни другого. Даже Библии нет, одна лишь заповедь: возлюби всех.
- Так она просто, - Чеслав замялся, силясь подобрать подходящее слово, - символ? Мифическая фигура?
- Для человека, который говорил с ней лично, ты задаешь на удивление глупые вопросы, - съязвила Катажина.
Чеслав растерянно молчал.
- Чего ты ждешь? – устало добавила она, снова неуловимо напомнив ту Катажину, что покорила его в первую встречу. – Если знаешь, что нужно делать, делай.
- Спасибо, - выдохнул Чеслав и рывком вскочил с кресла.
Он и правда знал, что делать.


- Ты! Вы! Ненавижу! – выкрикнула Агнешка.
- Ты это мне? - Чеслав огляделся, но кроме них в коридоре никого не было.
- Предательница! Шлюха! А ты… ты ничем не лучше! Я ведь знала, что так будет! Видела! Только верить не хотела…
Больше всего Чеславу хотелось просто пройти мимо. Решение эмоциональных проблем хозяйской дочки не входило в круг его обязанностей даже при самой вольной трактовке договора. Утешать бьющихся в истерике женщин он не любил и не умел. И если для красавицы Катажины еще согласен был сделать исключение, на Агнешку это не распространялось.
- Ты ведешь себя неприлично, - недовольно заметил Чеслав. – Закатываешь истерику перед чужим человеком, обвиняешь в чем-то, даже не потрудившись свои обвинения сформулировать. Не самое достойное поведение для пятнадцатилетней девушки!
- Ненавижу! - Агнешка отчаянно рыдала.
- Не припомню, чтобы разрешал обращаться ко мне на «ты». Поговорим позже, когда ты будешь в состоянии связно и в рамках приличий рассказать, что тебя не устраивает. А сейчас я спешу.
Агнешка сквозь слезы что-то кричала ему вслед: про черствость, обманутые доверие и надежды. Чеславу было не до того – всего его мысли занимала Магда. В статуэтке было то, чего не хватало работам самого Чеслава. Она завораживала, и он все никак не мог понять: в мастерстве создателя дело или в той, кого он изобразил.


- Добрый вечер, - Чеслав с размаху плюхнулся на стул, переводя дыхание.
- И тебе добрый, коли не шутишь, - Марцела продолжила протирать застеленный выцветшей клеенкой столик.
- Мне нужно с вами поговорить!
- Я заметила, - добродушно улыбнулась она. – Вон как бежал, будто на поезд опаздываешь. Кстати, через пять минут как раз до Крева скорый отходит. Не поздно еще. Не хочешь запрыгнуть в вагон на ходу?
- Я никуда не уйду, пока не поговорю с вами!
- Упрямый, - ласково пожурила она. Интонации, даже тембр голоса неуловимо изменились.
Чеслав смотрел на Магду-Марцелу и не понимал, как мог решить, что ей под пятьдесят. Лукавый взгляд, задорная улыбка, собранные в тугой узел блестящие темные волосы – сейчас он не дал бы ей больше двадцати восьми.
- Что уставился, будто в первый раз? Али нравлюсь?
- Нравитесь, - выдохнул Чеслав, разом растеряв весь свой запал.
- Да не выкай ты, не привыкла я к такому, - Магда вытерла руки о передник и подсела за столик к Чеславу. – Ну говори, зачем пришел.
- Статуэтка.
- С Катажинкой говорил? – мигом определила Магда. – Ох, и бедовая девка, горячая. За любимого кому хочешь глотку перегрызет, разбираться не станет. Тебе-то ничего не сделала? Ну-ка дай погляжу.
- Н-нет, - от удивления Чеслав стал заикаться, совсем как в детстве. – Странная она какая-то была, но дело не в этом.
- Быстро же ты по-другому запел, - насмешливо попеняла Магда. – Влюбчивый да прыткий. Уже и забыл, как по ней сох, каждое словечко ловил, каждой улыбке, будто золотому, радовался?
- Статуэтка, - повторил Чеслав, - это же вы? Ты?
- Что спрашиваешь, коли ответ знаешь? – несмотря на отповедь, выглядела Магда довольной, польщенной.
- Это ты. А Катажина говорит, культ. Или язычество? Религия? – он совсем запутался.
- Вера, милый, это называется вера. Или образ мыслей. Тот стерженек, что у каждого внутри.
- И в чем эта вера состоит?
- Ишь какой нетерпеливый! Этот вопрос не мне, себе самому задавать положено. И пока внутри себя ответ не найдешь, чужому все одно не поверишь.
- Не скажешь?
- Отчего же, скажу, как не ответить такому прыткому кавалеру. Любовь это, вот и весь сказ.
- И все?
- Мало тебе? А ты попробуй сначала. Полюбить. Не так, как это у вас бывает – что ни неделя, то новая влюбленность. Сильно, искренне, не делая различий и исключений ни для кого. Меня, себя, Сташека, с которым все пять лет в университете цапался, Крампинского, что разгромную рецензию на твои работы с последней выставки написал. Родителей, городовых, нищих на паперти да тюремных заключенных.
Магда сидела, подперев ладонью подбородок, и улыбалась. Ему, себе, миру. Светло, спокойно и любяще.
Она и меня любит, - понял Чеслав. – Не как возлюбленного или сына, не как случайного прохожего или знакомого. Как Лешека, Войцеховского, Агнешку, как всех белок и птиц, как летний вечер и колючую зимнюю стужу. Искренне, ровно, одинаково.
- Кто ты? – тихо спросил Чеслав.
- Не меня спрашивай, себя, - Магда перегнулась через стол и легко поцеловала его в щеку.
От удивления он моргнул. И не поверил своим глазам: перед ним снова сидела Марцела, чуть усталая, осунувшаяся, с неглубокими, но заметными морщинами вокруг глаз и рта.
- Поговорил, о чем хотел? Получил свои ответы? Вот только поезд ты все одно упустил, не догнать уже.
- Спасибо, - Чеслав попрощался и поднялся. Он дождаться не мог мига, когда промнется под пальцами глина, заиграет, запоет, заживет своей жизнью. Той, которую вдохнет в нее он.


Дверь была не заперта. Чеслав распахнул ее и вошел в мастерскую, точно зная, кого увидит.
- Ой, - предсказуемо испугалась Агнешка. Вздрогнула и уронила папку, которую держала в руках. Наброски закружились в воздухе, осыпались на пол тяжелым октябрьским листопадом. Со всех рисунков смотрела Агнешка: задумчивая, улыбающаяся, накручивающая на палец длинную тонкую прядь, хмурая, кусающая губы, умиротворенная.
- Я… - начала она снова, но Чеслав не слушал. Нагнулся, поднял один лист и подошел к столу. Сел, схватил карандаш, вгляделся в рисунок. Что-то он упустил, не разглядел, не смог передать.
- Я не хотела…
- Конечно, хотела, иначе не стала бы добывать запасной ключ к моей комнате.
- Я не думала…
- А вот в это верю. Иначе постаралась бы хоть как-то замаскировать свое вторжение.
- Все из-за тебя!
- О, наконец-то мы перешли к сути.
- Да замолчи ты и послушай! Это все из-за тебя! Я старалась, хотела понравиться, а тебе все равно, только на Катажинку да свои рисунки смотрел, никого вокруг не замечал. А ей до тебя никакого дела, она только о Тадеуше и думает, а ты все равно! Я думала, надо просто подождать, узнать получше, подружиться… Но ты не видел меня, не замечал. Даже сейчас уткнулся в свой дурацкий рисунок!
Чеслав поднял взгляд и пропал. Рассерженная, злая, напуганная собственной смелостью Агнешка была так хороша, что глаз не отвести. Глаза сверкали, лицо будто светилось собственным светом, тонкие пальцы сжаты в кулаки.
Внезапно Чеслав как наяву увидел свою статую: хрупкую, полную чувств, живую.
Достал основу для первого, уменьшенного варианта скульптуры: деревянную подставку с металлическим каркасом, к которому крест-накрест крепились деревянные же бруски, чтобы глина держала форму. Подтащил к столу ящик с глиной, сорвал клеенку, проверил консистенцию – можно лепить.
- Я люблю тебя, а ты! – отчаянно закончила Агнешка.
Чеслав вспомнил Катажину, вспомнил Магду с ее философией, вспомнил прозрачно-зеленые глаза Агнешки, которые кричали о любви едва ли не громче, чем губы. Зачерпнул очередную горсть глины, потом еще и еще, ответил:
- И я тебя люблю.
Он почти пожалел, что не может оторваться от работы, поглядеть, как неверяще застынет, будет сверлить его взглядом Агнешка, а потом улыбнется – светло и счастливо. И знал, чувствовал, что сможет запечатлеть все это в глине.
- Ты говорил с Магдой, да? – ровно, неожиданно спокойно спросила Агнешка.
Прикусила губу, зажмурилась, и уши бы заткнула, да только все равно знала, что услышит.
- А я думал, ты не хочешь о ней говорить, - добродушно отозвался Чеслав.
Агнешке выть хотелось от злости. Вцепиться в короткие темные волосы, кричать, пинаться – все, что угодно, лишь бы стереть эту невыносимую улыбку с его лица, прогнать спокойствие из голоса, сломать кокон безмятежности. Не такой любви она хотела. Пусть лучше презирает, но именно ее, а не любит так, как всех вокруг – безучастно, безлико, уродливо! Никакая это не любовь – врет все Магда! – равнодушие, замаскированное красивыми словами да фальшивыми улыбками. А она не согласна делить Чеслава со всем миром, никогда не согласится!
Глянула на Чеслава. Так и есть, уткнулся в работу, ничего кроме глины своей дурацкой не замечает! Хотелось разрыдаться от бессилия. Агнешка еще могла представить, каково это – соперничать с Катажиной, но что противопоставить статуе себя же, статуям десятков безымянных девушек? Они не плачут, не требуют внимания, не просят заверений в любви, не стареют.
Хотела бы Агнешка сама быть такой. Чтобы годы текли, а она оставалась молодой и прекрасной. И Чеслав, пусть Чеслав тоже не стареет, не остывает к ней, не перестает говорить «И я тебя люблю». Или вечной любви место лишь в сказках да любовных романах?
Только ведь не бывать этому! Никогда не будет Чеслав смотреть только на нее, посвящать все время ей одной, безраздельно ей принадлежать. По своей воле не будет.
Агнешка сделала глубокий вдох, задержала дыхание, пока не заплясали перед глазами цветные пятнышки, выдохнула и проговорила, следя, чтобы не дрогнул голос:
- Ты, наверное, устал с дороги. Давай заварю травяного чая, как любишь?
Замерла, ожидая ответа – а ну как откажется, не захочет отвлекаться? – но ей повезло: у Чеслава и правда в горле пересохло. Он только кивнул да поблагодарил.
- А большую статую ты тоже будешь делать из глины?- спросила Агнешка. Не потому, что не знала ответ. Просто хотела убедиться, что в первый раз поняла все правильно. Пришедшая минуту назад глупая, сумасшедшая идея крепла на глазах.
- Да. Но не беспокойся, выглядеть будет не хуже мраморной. Сначала лепится основа из скульптурной глины, потом покрывается специальным раствором – вон в углу бутылки стоят, осторожнее с ними – чтобы удалить из глины всю воду, ну а потом декоративная отделка.
- Дождаться не могу, - улыбнулась Агнешка. - Чай готов, держи. Хотя нет, не порть чашку, руки у тебя все в глине перемазаны. Открой-ка рот.
Агнешка поила Чеслава чаем, не переставая улыбаться: спокойно, уверенно, отстраненно. Отошла в сторонку, присела на табурет и принялась ждать, отсчитывая секунды.
- Необычный привкус, - мимоходом заметил Чеслав.
- Да, - почти засмеялась Агнешка, - я добавила одну траву, которую не добавляла раньше. Чизил, но ты наверняка не слышал это название, растет он только в наших краях.
- Чизил? – переспросил Чеслав. – Не про него ли рассказывал Тадек? Что они как-то решили подшутить над одним другом, подлили настой чизила в компот…
- А друг тот, наверное, словно заснул? Ни рукой, ни ногой пошевелить не мог, хоть и понимал все, что с ним происходит? Недобрые шутки у твоего Тадека.
- Агнеш… ка…
- А он тебе не рассказывал, как быстро начинает действовать эта настойка? Нет? Пятьдесят секунд ровно, я засекала.
По-прежнему улыбаясь, Агнешка подошла к Чеславу, разжала пальцы, мстительно смахнула со стола незаконченную статуэтку и принялась вытирать мокрой тряпкой его вымазанные глиной ладони.
- Знаешь, а ведь этого я не видела. То, что не доживу до семнадцати – видела. Потому и попросила у отца в подарок надгробную статую. Чтобы готовился заранее. А все решили, он с ума сошел, дочке на день рождения могильную плиту дарит, ну да ему плевать, не замечает, ничего не замечает, кроме своей обожаемой фабрики. Хочет спасти, спрятать от войны. Ее, меня и женушку свою. А той и дела нет, знай амуры крутит. Да с кем! С папиным же рабочим. А Тадек этот, между прочим, не так прост, как кажется… Я же вижу будущее, я говорила? Так странно: впереди только плохое, ты знал? Когда мне дарят куклу, я вижу, как она ломается; поздравляю Лешека с днем рождения - вижу, как именно он умрет; гуляю по городу – вижу руины, которые будут на его месте меньше, чем через год. И нигде-нигде не вижу себя, потому что меня не станет раньше, чем города, Лешека и всех остальных.
Агнешке чуть не плакала – жалела себя. А в следующий миг вспомнила, как хорошо придумала, – и захотелось хлопать в ладоши. Все-таки будет, в конце концов все будет по ее!
Отыскав на столе нож, Агнешка аккуратно срезала с неподвижного Чеслава жилет и рубашку, подтащила миску, бутылки с раствором, кисти. Вылила затвердитель для глины, обмакнула кисть и осторожно мазанула Чеслава по голой груди.
А тот ничего не чувствовал. Совсем ничего. Только и мог, что моргать да слушать грохот, каким отдавались в груди мерные удары сердца. Не было ничего: ни страха, ни паники, ни отчаянья. Чеславу ни разу еще не удавалось напиться до такого бесконечного, бескрайнего равнодушия. Лишь однажды он ощутил нечто похожее – когда перед операцией на желудке доктор по ошибке вколол ему две дозы наркоза вместо одной. Тогда Чеславу казалось, что из живота у него растут подсолнухи с темно-красными, налитыми кровью листьями. И хотелось лишь одного - дотянуться, проверить, действительно ли они на ощупь, как сырое мясо.
Сейчас не хотелось даже этого. Будь он в состоянии двигаться, Чеслав не пошевелил бы и мизинцем. Не встал бы, не влепил Агнешке пощечину, не указал на то, что она совершенно неправильно наносит мазки. Если бы мог, он и моргать бы перестал. И дышать.
Но сердце продолжало ровно биться, не желая подчиняться воле. Впрочем, Чеславу было плевать и на это тоже.
Он смотрел на Агнешку и думал о своей статуе.
- А тебя не видела, представляешь? Потому и удивилась. И уж тем более подумать не могла, что влюблюсь! Понимаешь, успею, в первый и последний раз – до второго не доживу. А ты… А ты влюбился в статую, пусть и мою! Но она – не я! А я хочу, чтобы ты меня любил. Иначе все равно потом к Катажинке уйдешь, в Крев вернешься или на войне сгинешь. Да ни за что! Я хитрее, всех обману! Не дам тебе меня разлюбить. Остановлю время, пока ты мой. Ты же такой красивый, сам не представляешь, насколько. Когда могла – всегда любовалась…
Агнешка снова и снова окунала кисть в миску, аккуратно, как учили на уроках рисования, наносила раствор. Она не сомневалась: получится, обязательно получится поймать птицу счастья за хвост, обмануть не только свою судьбу, но и чужую смерть. Закончит свою работу Чеслав, бросит ее, уедет обратно в Крев? Уже не выйдет! Удержала его Агнешка, победила. Бросит сразу, как придет в себя? Значит, не придет.
Теперь всего и осталось, что уберечь от разложения тело пока еще живого Чеслава, перевести его из ненадежной, умирающей плоти в твердую скульптуру. Тут и пригодится хитрый раствор, который то ли испаряет, то ли превращает в кристаллы любую жидкость – плохо слушала Агнешка, да и не любила химию никогда. Так ли важно, что именно он делает и как? Главное – результат. Плоть станет твердой и прочной, как камень, останется только покрыть сверху лаком для сохранности, и Чеслав будет ее, навсегда останется рядом.
Агнешка не удержалась, захлопала-таки в ладоши. Теперь ее первая и единственная любовь переживет если не века, то саму Агнешку уж точно. Не как в сказках – как в настоящих любовных романах!
- Если бы ты только знал, какой же ты красивый!