[kaleidoscope-of-realities]

Название: Let die (Дай умереть другим).
Тема: Второе дыхание.
Автор: stuff
Бета: Ollyy, Коробка со специями
Краткое содержание: С юга можно привезти всякое.
Предупреждения: Насилие, нецензурная лексика, с героями все время что-то происходит!
Примечание: РЕТРО!1 и БЫТОВУХА!!11
Примечание-2: МНОГАтекста.

When you were young
And your heart was an open book
You used to say "Live and let live"
You know you did.
But if this ever changin' world
In which we live in
Makes you give in and cry
Say, "Live and let die".

Paul McCartney and Wings - Live and let die.

Случилось как-то, что старший брат пахал на буйволе горное поле.
Вокруг не было ни души. Вдруг он услышал: кто-то окликнул его по имени из кустов.
Старший брат с изумлением озирался по сторонам – никого не видать.
- Как дела, брат? – раздался опять тот же голос.
- Кто ты? – удивленно спросил старший брат.
- Это я, неужели не узнаешь? – послышалось из кустов.
Старший брат почуял резкий запах хищного зверя. Он застыл на месте и с опаской сказал:
- Ну-ка, покажись!
Из кустов высунулась голова тигра. Тигр ласково спросил человеческим голосом:
- Ты, наверное, боишься меня?
Человеку стало не по себе, но он храбро ответил:
- Если ты и вправду мой брат, то мне нечего тебя бояться. Протяни-ка руку!
Тигр протянул переднюю лапу и почти вылез из кустов.
Буйвол в страхе шарахнулся в сторону. Человек тоже перетрусил и кинулся было наутек.
Тигр между тем вышел на поле и с упреком промолвил:
- Я ведь твой родной брат, не бойся, подойди поближе!

Сказка народа Мео

Filioque.

(лат. - «и от сына»)

База 201-й воздушно-десантной дивизии США вблизи Сун Хьеу (Южный Вьетнам), 1967 г.


Чтобы достать коробку, Джим встал на четвереньки и прильнул грудью к полу. Бетон тут был прохладным, дышать стало легче, это немного отрезвило, ослабило сковавшее его беспокойство. Он протянул руку, достал до края коробки кончиками пальцев и осторожно притянул ее к себе, сосредоточившись на напряжении в мышцах.
Койка жалобно скрипнула, когда он плюхнулся сверху, чтобы перевести дух и стереть выступившую на лбу испарину. Надвигался сезон дождей, жара стала еще настойчивей, крепкий запах пота плыл по влажному, спёртому воздуху внутри казармы и любое движение причиняло муку. Скинув ботинки, Джим поднял деревянную крышку коробки.
Внутри, на скромной стопке перемешанных друг с другом писем и фотографий, лежала Библия в простом кожаном переплете. Джим вытер мокрую ладонь о штанину, осторожно достал Библию, подержал ее в руке, потом отложил на покрывало и принялся перебирать оставшееся, пока не вытащил уже слегка помятую фотокарточку.
Джейн мягко улыбалась и, держа Ханну за крохотное запястье, помогала ей махать папе в объектив камеры. Джим глубоко вдохнул, выдохнул и, впервые за последний час, расслабился. Ему не нравилось задание, он нервничал и не хотел лететь, но мог с этим справиться. Или, хотя бы, отвлечься.
- Красотка! – гаркнули у него над ухом. Джим чуть не подпрыгнул и тут же повернул голову, чтобы встретиться взглядом со своим стрелком. Одно долгое мгновение Лачковски смотрел на него безо всякого выражения, но потом ухмыльнулся, демонстрируя превосходный набор широких белых зубов, и плюхнулся рядом, обхватывая плечи Джима своей огромной ручищей и сжимая с неумолимо костоломной силой. По возвращении в родной Нью-Йорк, Стив «Бык» Лачковски хотел продолжить играть в футбол, о чем по поводу и без напоминал окружающим.
- Не понимаю я тебя, Стивенс, такая баба дома, а ты тут! Да еще добровольцем!.. Мерфи! Эй, Мерфи! – он пнул соседнюю койку.
Тяжело вздохнув, Мерфи отвлекся от уже слегка потрепанного порножурнала.
- Ну?
Лачковски тут же выдернул фотокарточку у Джима из пальцев и, как держал, вверх тормашками показал Мерфи.
- Вот если бы у тебя была такая баба, и ты бы мог хоть по пять раз на дню ее пялить, ты бы на войну пошел?
- Ну конечно не-е-е-е-т, - даже без намека на энтузиазм протянул Мерфи и снова уткнулся в свой журнал.
- Вот! – заявил Лачковски, слегка встряхивая Джима. – Я же говорю: не понимаю я тебя, Стивенс.
Джим вымученно улыбнулся.
Вынужденная близость, тепло и запах чужого тела были ему неприятны. Он чувствовал, как прилипает к спине мокрая майка, как стекают по вискам тяжелые капли пота и, стремясь как можно быстрее разорвать контакт, протянул руку. Как ни странно, Бык его понял и вернул фотографию. Джим торопливо подхватил с покрывала Библию и сунул карточку между страниц.
- Ну… как же… - начал он, когда понял, что Стив не отстанет, пока не получит свой ответ. – Это же наш долг…
Лачковски посмотрел на него удивленно.
- Какой еще долг, приятель?
- Как… как американских граждан!
- Долг сгнить в этой дыре, - пробормотал Мерфи, переворачивая страницу, и тут у Джима в голове как что-то перемкнуло. Он забыл и про жару, и про тяжелую, потную руку на плечах, и про собственную тревожную, комком засевшую под сердцем неуверенность.
- Долг защитить жителей этой страны от проклятых коммуняк и принести сюда мир, процветание, стабильность и демократию!
С полминуты Мерфи с Лачковски молча смотрели на него во все глаза, но потом у Мерфи странно задергался рот, а Бык и вовсе загоготал во всю глотку.
- Тут, между прочим, некоторые спать пытаются! – заорали ему откуда-то с соседних коек, но Стив умолк только через минуту, кулаком утирая выступившие слезы. Мерфи тихо посмеивался, отвернувшись.
- О-о-ох. Не могу. С тобой же не соскучишься, Стивенс. Демократию… Вот умора, а? – хватка на плечах Джима усилилась, и его встряхнули так, что номерные жетоны глухо звякнули, столкнувшись. – Смешной ты парень, - добродушно заметил Бык, - Скажи смешной, Мерфи?
Мерфи только кивнул.
- Таким и будь, - добавил Лачковски. Джим уловил в его голосе необычно серьезные нотки, но потом ладонь Стива переместилась с плеча на шею и, зажав голову Джима у себя под мышкой, Бык, смеясь, принялся тереть его макушку кулаком.

Джим брал Библию в каждый свой полет. Аккуратно засовывал в нагрудный карман, поближе к сердцу, и время от времени прикасался через ткань. Мерфи с Лачковски, конечно же, над ним смеялись, но он предпочитал терпеть и все равно брать ее с собой. Вес в кармане успокаивал, помогал отвлечься, а еще между страницами лежала фотокарточка Джейн.
За его спиной Стив уже проверил крепления для груза и теперь захламлял свой закуток тем, что, как он сам выражался, Санта-Сэм подарил ему на Рождество. Помимо патронов для М60, среди подарков оказались гранаты, дымовые шашки, пистолет с запасными обоймами и даже несколько ножей. На любые вопросы, зачем ему целый арсенал, Лачковски весьма убедительно изображал стеснительную девицу и, изящно взмахивая широченной ладонью, заявлял, что у каждого есть свои слабости.
- Ах, мальчики, - обычно говорил он, - вы же не будете против, если я прихвачу с собой этот симпатичненький обрезик? А вот эти миленькие гранатки? Всего десять штук, обещаю!
- Только не попади по винтам, - отвечал Мерфи. И, хоть Джим и сомневался в правильности его решения, на том дело и заканчивалось.
Но не заканчивались недостатки Стива. Лачковски любил насвистывать что-нибудь, пока чистил винтовку или затаскивал в фюзеляж коробки со своими «миленькими» орудиями убийства. Слуха у него не было, поэтому Джим предпочел надеть наушники, а не пытаться вытерпеть то, что было скорее безумной джазовой импровизацией, но никак не битлами.
Он уже успел проверить работу вентиляции и радио, когда краем глаза заметил Мерфи. Тот, сосредоточенный и одновременно раздраженный, стоял у своей двери, зубами зажав пока не зажженную сигарету. Джим снял наушники и, по совсем не заглушавшим отвратительный свист Лачковски щелчкам, понял, что Мерфи пытается открыть дверь. Наконец та поддалась и Мерфи, кряхтя, сел на место.
- Ну что за хрень, - бормотал он, - техники, блядь, перетрудились, что ли?
Джим поморщился и снова надел наушники.
Застегнутый на все пуговицы лейтенант Смайлз, целиком оправдывавший свою фамилию индифферентным, каким-то рыбьим выражением лица, появился десять минут спустя и сунул Джиму папку.
- Координаты, частота, - сказал он и поправил сползшие с переносицы очки. Голос звучал так, будто кто-то записал его на пленку, а потом несколько раз перезаписал получившееся: ровно, бесцветно, мертво. - Свяжетесь с базой, когда передадите груз.
Джим выпрямился и отдал честь.
- Штабные… - презрительно пробормотал Лачковски, провожая спину Смайлза тяжелым взглядом. Мерфи затушил окурок о подошву ботинка и приказал Быку пристегнуться.

С высоты полета джунгли всегда напоминали Джиму старый ковер в доме его родителей. Очертания крон образовывали сложный рисунок, ровная, интенсивная зелень то и дело – там, где постарались штурмовики - переходила в бесцветные проплешины, создавая удивительный, тонкий, почти импрессионистский узор. Сначала вид казался ему красивым, но потом он передумал. В джунглях было жутко, сыро и «чарли» знали их как свои пять пальцев. Джим как следует насмотрелся на измученных, истекавших кровью, умиравших на его глазах спецназовцев и передумал окончательно. Поэтому и не спорил с Мерфи из-за количества «игрушек» и терпел Лачковски, который любил попеть во время полета. Сейчас, судя по словам, Бык хотел изобразить что-то из Jefferson Airplane, но Jefferson Airplane оно все равно не становилось. Там где Лачковски забывал текст или отвлекался, чтобы пустить короткую предупредительную очередь по деревьям, он предпочитал долго тянуть одну единственную, но оттого не менее фальшивую ноту.
Впрочем, Мерфи, подпевавший ему, не выпуская сигарету из зубов – и как она только держалась? – несколько сглаживал аудиальный кошмар, что так беспощадно передавался по внутренней связи прямо Джиму в наушники. Тугоухость Лачковски не мог скрыть даже гул работающих винтов, но она была привычной и немного успокаивала снова расшалившиеся нервы.
Все это не помешало Мерфи отнять у него управление. Он несколько минут поглядывал на Джима, оценивая его внезапно побледневшее, покрывшееся испариной лицо, ходивший туда-обратно кадык, подергивавшееся колено и, наконец, сказал:
- Отдай-ка мне штурвал, а сам свяжись со спецами.
Джим, на свою беду, повернул голову слишком резко.
- А?
- Свяжись, а я пока подержу малышку за нежное, - терпеливо пояснил Мерфи.
Джим хотел было возразить, но Мерфи уже взялся за рычаг управления и поставил ноги на педали.
- Свяжись со спецами, - повторил он.
Джим вздохнул, отпустил штурвал и, несколько секунд подержав ладонь на Библии, потянулся за Смайлзовской папкой.

Спецы, ребята с сомнительным чувством юмора, взяли себе позывной «жук-навозник».
Джим не нашел шутку смешной, но, поймав нужную частоту, все равно произнес в микрофон:
- Жук-навозник, жук-навозник, говорит борт ноль-семь-тринадцать, как слышите меня? Прием.
На несколько долгих секунд в эфире повисла давящая тишина. Замолчал даже Лачковски, покрепче вцепившись в свою винтовку. База связывалась с отрядом пару часов назад, но кто знал, что могло случиться за это время?
- Жук-навозник, жук-навозник, говорит борт ноль-семь-тринадцать, как слышите меня? – повторил Джим, с внешней стороны прикрывая микрофон ладонью.
Тут канал, как кашлем, разразился помехами. Потом в наушниках раздался бодрый голос:
- Слышу тебя, борт, жук-навозник на связи, прием.
В вертолете перевели дыхание.
- У нас груз для вас, как поняли? Прием.
Собеседник вдруг захихикал.
- Всем борделем ждем вас, мальчики. Шампанское, ванну с пеной, пострелять в косоглазых? Прием.
- Шутники, - фыркнул Мерфи.
- Подходим к точке встречи, - ответил Джим, решив не реагировать на глупые шутки, - подтверждаете координаты? Прием.
Смех в наушниках стал громче.
- Конечно подтверждаем, сладкий, садитесь и ждите. Скоро подвалим. Прием.
- Вас понял, жук-навозник, идем к точке. Прием.
- Кстати, вы захватили с собой огнемет? Мы очень просили огнемет, прием.
- Наличие огнемета зависит от теплоты приема, - ответил за Джима Мерфи, - как поняли? Прием.
- Трусы постирали. До связи. Отбой.

Точкой была почти идеально круглая проплешина в деревьях, достаточная, чтобы посадить как минимум две машины.
Они зависли над ней, оглядываясь. Сердце Джима тут же ушло в пятки.
- Не нравится мне здесь, - сказал он. – Совсем не нравится.
- Почему? – спросил Мерфи, все еще держа их на приличной высоте.
- Не знаю, что-то тут не так, плохое место, - ответил Джим. – Слишком… идеальное.
- Спецы подтвердили координаты.
- Знаю! Просто мне здесь не нравится. Давайте поищем другое место, они и к другой точке выйдут.
- Они сказали садиться здесь, - возразил Мерфи. – Ты же знаешь, они тут все прочесали.
- Нет, давайте поищем другое место!
- Я сажусь.
- Нет! Поищем другое место!
- И сядем на мину!
В наушниках раздался зевок.
- Может, пока вы спорите, мне туда несколько гранат кидануть? Ну, для верности.
- Нет! – Мерфи даже обернулся. – Знавал я одного такого. Палил куда попало, вот по своим и попадал. Еще не хватало, чтобы спецы нас за чарли приняли. Меня, между прочим, в бараке свежие «Гигантские сиськи» дожидаются, мудак ты последний.
- Ну, как скажете, как скажете…
- Давайте найдем другое место, - снова возразил Джим.
- Слушай, Стивенс, - теперь Мерфи смотрел на него. – Я тебя уважаю, ты дело свое знаешь, но с тобой сегодня что-то реально не то. А еще я тут главный пилот. И я говорю, что мы садимся, понял?
Джим открыл было рот, но взгляд у Мерфи был тяжелый, серьезный, лишний раз напомнивший, что Джим - желторотик, семь месяцев после оформления, а сам Мерфи уже почти ветеран, целых четыре года летает. Пришлось согласиться. Джим кивнул, и они пошли на посадку.
Мерфи отключил двигатель, едва посадил вертушку.
- Ни к чему нам лишнее внимание, - пояснил он и сразу отстегнул ремни безопасности.
Винты уже почти встали, так что Джим услышал еще один щелчок и обернулся, чтобы увидеть – Стив сделал то же самое. Джим уставился на него во все глаза, но тут Мерфи вдруг выбрался из кабины и спрыгнул на землю.
- А-а-а-а… - только и сказал Джим, когда тот захлопнул дверь и пошел осматривать вертолет, проверяя почву. Сзади, тоже уже оказавшись на земле и выпрямившись во весь свой немалый рост, потягивался Стив.
- Бык, - позвал его Джим.
- Не сиди там, Стивенс, жопу отсидишь, будешь потом как наш капитан, с картофелиной в заднице. Или как лейтенант. С дирижаблем.
- Свяжись с отрядом, скажи, что мы на месте и ждем, - сказал Мерфи, заглядывая в кабину со стороны фюзеляжа. – Я пока разомну ноги.
Впрочем, ноги он разминать не стал и, пока Джим снова связывался с шутником-спецназовцем, присел со Стивом на жестяной пол грузового отсека. Они молча курили, откинувшись на затянутую брезентом кучу коробок с оружием и провиантом, а Джим терпел и отгонял дым от лица, раз уж отстегиваться и выходить ему почему-то не хотелось.
Потом Мерфи замахнулся, метнул бычок как можно дальше на влажную, побуревшую землю и снова поднялся на ноги.
- Опаздывают, - сказал он.
- Опаздывают, - согласился Лачковски, растирая окурок о раму раздвижной двери. – Дашь мне потом сиськи?
- Какие еще сиськи? – ответил Мерфи, даже не оборачиваясь, его взгляд блуждал где-то между деревьев, равнодушный и усталый.
- Которые огромные.
- Гигантские, - поправил Мерфи.
- Какая разница? Дашь?
- Посмотрим, - он переступил с ноги на ногу, потом добавил: - Надо отлить.
Он отошел метра на два, когда Лачковски тоже поднялся.
- И мне отлить не мешает. Стивенс, - Джим обернулся, и Бык подмигнул, - за старшего, лады?
Джим кивнул и вдруг увидел Мерфи. Тот, кажется, хотел что-то сказать, но потом захлопнул рот и пошел вперед. Лачковски, ссутулившись и сунув руки в карманы, потащился следом, и до Джима вдруг дошло, что они просто хотят поговорить о чем-то, чтобы он не слышал.
Их не было секунд сорок, а потом кто-то закричал, и послышались выстрелы.
Джим дернулся и сначала решил, что ему показалось.
Какие еще выстрелы?
Может, это хлопушки?
Откуда в джунглях хлопушки?
А может, Мерфи с Лачковски вышли на спецов, и те так обрадовались, что стали палить в воздух?
Сердце забилось где-то в горле, Джима бросило в жар, в холод, руки затряслись, а потом он увидел, как Мерфи с Лачковски со всех ног бегут к нему, и впал в ступор.
- Заводи! – орал Бык. – Заводи, твою мать!
Время растянулось, словно кто-то замедлил пленку, на которую их сейчас снимали. Джим увидел, как Лачковски оборачивается и палит по деревьям из табельного пистолета, как мелкие комки грязи разлетаются во все стороны, когда Мерфи отталкивается, чтобы сделать следующий шаг, а потом и его лицо: белое, перекошенное, прямо за дверью главного пилота.
Ручка щелкнула один раз, другой, третий, но тут перестала. Мерфи вдруг поднял голову, спокойно, как-то задумчиво глядя Джиму в глаза, а потом все случилось сразу. Стекло окатило алой волной, и оно словно бы покрылось изморозью. Джим вдруг вспомнил, как оно было дома, в Дакоте, когда он дышал, дышал на стекло, а оно все не оттаивало, и нельзя было разглядеть, что творится снаружи.
По вертолету ударили первые градины, мелкие, острые, где-то далеко заорал Лачковски, а потом застрекотал пулемет, и Джим моргнул.
- Твою мать! – кричал Бык. – Мерфи! Твою мать! Мерфи! Стивенс, взлетай! Они нас всех перебьют! Взлетай! Твою мать, сколько же вас, суки?!
Градины все бились, бились о металл, а Джим отстраненно наблюдал, как движутся его руки, включая подачу топлива, масла, разгоняя двигатель и винты. Винтовка Лачковски на мгновение затихла и тут же застрекотала снова. Джим надел шлем и осторожно сжал в пальцах рычаг управления, наблюдая, как медленно ползет вбок и вниз стрелка тахометра. А потом все стихло. Джим обернулся и увидел Стива. Увидел его колени, его руки у шеи, широкий подбородок. Увидел, как по ладоням, от пальцев вниз, к локтям, течет темная кровь. Лачковски вдруг издал странный, булькающий звук и они оторвались от земли.


Талса, штат Оклахома, 1990 г.


Детектива звали Чак Санчес.
В декабре ему исполнилось сорок пять, он был невысок и худощав. Скромные объемы все же округлившегося с возрастом живота говорили, что он не приветствовал сидячий образ жизни, но слишком осторожная походка намекала на застарелый геморрой, совсем не редкий среди представителей его профессии.
Еще Санчес курил. Сейчас, сунув руки в карманы брюк, он приканчивал уже вторую сигарету, сочувственно глядя в спину новичку-напарнику, которого все выворачивало под кусты.
Десять минут назад глава бригады криминалистов выставил их обоих с места преступления с воплями: «Не сметь блевать на мои улики!»
Ага, конечно, как будто Санчес собирался на них блевать.
Если бы Санчесу хотелось блевануть, он сделал бы это вовсе не на улики, а Харчу на грудь. Или, по крайней мере, на ботинки.
Бесил его этот Харч.
Его вообще бесили криминалисты.
Новичок тем временем закончил разбираться со своим завтраком и сел прямо на землю, зажмурившись и тяжело дыша. Санчес порыскал по карманам и сунул средней замызганности платок прямо ему в лицо. Новичок открыл глаза, посмотрел удивленно, но платок принял. Сначала несколько раз сплюнул, потом осторожно вытер рот, сложил и сунул платок в карман.
- Спасибо.
- И что, не предложишь обратно?
Новичок улыбнулся, неловко поднимаясь на ноги.
- Вы смотрите слишком много плохих комедий. Сегодня постираю, завтра верну.
«Далеко пойдет», - подумал Санчес, фыркнул, покачал головой, но сказал совсем другое:
- Готов вернуться?
Новичок резко выдохнул и опустил глаза.
- Не знаю, - ответил он. – Честно.
- Ну, не попробуешь - не узнаешь, верно?
- Да. Да… Вы правы. Но если меня все-таки стошнит на какие-нибудь следы – виноваты будете вы.
- Без вопросов, - ухмыльнулся Санчес и сунул в рот еще сигарету.
За десять минут на месте преступления ничего не изменилось. Все те же криминалисты сновали туда-обратно, все так же щелкала камера, все так же курили, прижавшись спиной к стволу ближайшего дерева, скучающие парамедики. Труп тоже все еще висел среди ветвей, похожий одновременно на инсталляцию какого-нибудь современного художника и набор рождественских игрушек. Новичок снова побелел, потом позеленел, потом кашлянул, но тут же зажал себе рот и сдержался.
«Это полезно, - подумал Санчес, - больше не будет идиотом и не станет есть перед выездом». Вот так. Свои достоинства есть даже у пустого желудка. С такой работой быстро понимаешь, что выблевать желчь куда проще, чем выблевать сэндвич.
- Знаешь, - сказал он, чтобы разрядить обстановку, - читал я в одной газетке про обряд каких-то там эскимосов. Когда у них кто-то помирал, они брали покойника, заворачивали его в шкуры и вешали на дерево. Он там висел, значит, сушился, а потом, через четыре года, они его снимали. Ну, как снимали, разрезали эту штуку и покойник падал.
Пока Санчес говорил, парамедики успели расстелить под деревом мешок и теперь аккуратно сгружали туда фрагменты изуродованного тела. Первой в мешке оказалась оторванная рука. Новичок снова кашлянул в ладонь. Влажно, измученно, на выдохе.
- Ну, - продолжил Санчес, - падал он, и как раз в это время их этот Бог его и прибирал. А до того – живой был. Только без тела. Ходил с остальными на охоту, разве что баб не трахал. Такая вот история.
- И у меня есть история, - за их спинами вдруг снова нарисовался Харч. – Про рождественскую елку. Вы знали, что игрушки – метафорическое изображение внутренних органов жертвенного короля, которого убивали в день рождения Великого Солнца? Сначала они потрошили его, а потом…
- Пожалуйста, прекратите! – простонал новичок.
- Я вот тоже говорю: Санчес, пожалуйста, прекрати выезжать туда, где уже работаю я, и таскать за собой этого молокососа. Вы мне здесь натоптали, волос нароняли, а этот так вообще никак не может справиться со своим желудком! Идите и… займитесь уже тем, за что бы вам там не платили!
- Такая у меня работа, - ухмыльнулся Санчес, не выпуская сигарету изо рта, - подгаживать тебе на каждом углу. Ты такой добрый, Харч, все время меня прощаешь…
- Ты сейчас свалишь отсюда. Никому работать не даешь, только ходишь и…
- Харч, - прервал его Санчес, - Харч, ты лучше скажи, кто его так?
В пакет отправилась обглоданная нога в обрывках ткани, а потом и туловище трупа: разорванная грудная клетка, открытое, пустое брюхо; местами, сквозь кровавое месиво, оставшееся от внутренностей, проглядывала бледно-желтая кость позвоночника. Новичок не выдержал и отвернулся. Его, впрочем, так и не вырвало.
- Не знаю, - Харч пожал плечами, - больше всего похоже на животное. Вроде льва или тигра, хотя, знаешь, посмотрел я на голову… странно это все. Мы, конечно, проверим, но я думаю, это какой-то маньяк порезвился. Слишком уж оно нарочито.
Санчес вздохнул. Ему дело тоже не нравилось.
- Ладно, кончайте здесь топтаться и идите… кого-нибудь опрашивать, – Харч замахал руками, будто хотел спугнуть их, как птиц.
- Кого, например? – искренне заинтересовался Санчес.
- Я не собираюсь выполнять твою работу, пока ты гробишь мою, ясно? – Харч помолчал, но потом добавил: - Судя по остаткам одежды, парень жил тут на лавке. Или в кустах.
- Харч, - тут же воодушевился Санчес, - Харч, старина, я тебе ставлю!
- Сгинь уже с глаз долой! – Харч развернулся и пошел к своим, заканчивать осмотр останков.
Санчес хмыкнул.
Бесил его этот Харч.
Но от него тоже бывала польза.

- Никого не знаю, ничего не слышал, - сказал бомж. Потом новичок сбегал в ближайший магазин, принес бутылку дешевого виски, и дело пошло.
Убитого звали Джон Диллон, родом он был из Оклахома-сити и даже имел свое дело, автомастерскую или вроде того. Но на него наехали местные мафиози, Джон продал все, включая дом, и переехал в Талсу, где снова вложился в какое-то предприятие. А потом оно прогорело, жена Джона забрала детей и свалила, а сам он переселился в парк, где и жил последние полтора года.
- Лучший мой дружбан, - поделился бомж, которого, кстати, звали Бэн, - отличный мужик был, никогда деньги не зажимал. И выпивон, когда находили. Вы тоже ничего, ребята. Вы думаете, были бы вы хреновые – стал бы я вам что-нибудь рассказывать? Нет, сэр, Бэн не такой, Бэн себя уважает и с кем попало болтать не будет.
Новичок наконец-то кончил прилежно записывать за ним в блокнот, а Санчес предложил бомжу сигарету, чем заслужил еще большее уважение.
- Так ты тут вчера ничего странного не видел? – спросил он, поднося Бэну зажигалку.
Тот затянулся, выдохнул с выражением явного восторга на лице, и только потом соизволил ответить.
- Нет, сэр, - сказал он. – Вчера – ничего.
- А этого… как его…
- Джона, - подсказал новичок.
- Да, конечно. Джона. Ты его когда в последний раз видел?
- Около девяти, сэр. В шесть мы вместе собираемся. Тут вечером местные ходят, детей выгуливают, собак там, с работы возвращаются, а мы собираемся и мелочь просим. Кстати, сэр, у вас не завалялось?
- Фримэн, - детектив даже не повернулся к новичку, - дай ему.
Новичок посмотрел на Санчеса недовольно, но все-таки сунул руки в карманы и, порывшись там, вытащил горстку мелочи. Бомж протянул к нему почерневшие от грязи ладони и новичок аккуратно, стараясь не прикасаться, ссыпал ему монеты.
Бэн тут же рассовал деньги по карманам, торопливо кивая.
- Сэр! Спасибо, сэр! Никогда вас не забуду! Всем теперь буду говорить, что враки это, про плохую полицию-то. Лучшая у нас полиция, сэр!
Тут Санчес все-таки обернулся и удостоил Фримэна взглядом. Тот понял намек и, закатив глаза, полез за бумажником. Бэн проводил его руки жадным взглядом.
- Ну так, приятель, - отвлек его Санчес, - виделись вы в шесть, а дальше что?
- Нет, сэр. В шесть мы встретились, были вместе до девяти. А потом пошли место на ночь искать.
- А как далеко вы друг от друга спите?
- Ну не на одной же лавке, сэр. Мы ж не какие-нибудь…
Санчес вздохнул и покивал.
- Да, да, это я понял. Что дальше было?
- Спать пошли. Джон все говорил, что денег накопит, снова дело откроет, жена вернется и дочки его тоже. Он всегда такой был, когда выпьет. Про дочек все вспоминал. Какие они у него. А потом место выбрал, а я дальше пошел.
- И ничего не слышал?
- Нет. Разве что… тут молодежь по ночам гуляет. Странная такая, но тихая. Все крашеные, в кольцах. Дерутся, конечно, но с кем не бывает?
- А вчера они тут были?
- Были. Еще как были. Сам слышал, как какая-то девка из ихних визжала. Но она повизжала и перестала, так что я дальше спать лег.
- Во сколько это было?
- Не знаю, сэр, ночью было. Спал я.
- А потом?
- А потом утром проснулся, а уже все. И дружбан мой… - тут Бэн опустил голову, уголки обветренных губ опустились, и Санчесу вдруг показалось, что тот вот-вот заплачет. Но нет, бомж только приложился к бутылке, без продыху сделав три мощных глотка.
- Ну, спасибо тебе, приятель, - поморщившись, Санчес поднялся на ноги и отряхнул штаны. – Если что, еще зайдем.
- Да заходите, заходите, конечно. Только, сэр… - Бэн вдруг заговорил другим тоном и детектив обернулся. – Вот что я вам скажу. Это сатанисты все. Я сам газеты читал. Они всех режут, сэр. И женщин, и детей, и вот дружбана моего… Это точно они. Газеты же не врут. Не врут же, сэр?

За молодежью даже не пришлось бегать.
Тем же вечером, Санчес, выпросив помощи у местных патрульных, задержал всю компанию, которая и вывела его на Искру.
Искра – а точнее, Лора – сидела сейчас в комнате для допросов, то и дело бросая испуганные взгляды на зеркальную стену.
Волосы у Искры-Лоры были зелеными, платье – оранжевым, дополняло образ внушительных размеров кольцо в носу.
Фримэн налил в стакан воды и медленно продвинул его к ней по железному столу.
- Представьтесь, пожалуйста, - он ободряюще улыбнулся.
- Л-лора… - девушка замялась. Для чего-то настолько кричаще-яркого у нее был слишком тихий, бесцветный голос. – Лора Шульц.
- Дата рождения?
- Шестнадцатое сентября. Семьдесят третьего.
- Вам семнадцать?
- Да… - Лора опустила голову. – Исполнилось.
- Учитесь?
Лора мотнула головой.
- Работаете?
- Нет. Пока.
- А ваши друзья? Расскажите о них.
- Мы… ну… - девушка упорно не хотела встречаться с ним взглядом. – Мы слушаем музыку, на концерты ходим…
- Употребляете алкоголь?
Лора вздрогнула, бросила взгляд на зеркало. Потом торопливо покачала головой.
- Н-нет. Только… только пиво. Иногда.
Фримэн вздохнул. Ничего другого он и не ожидал.
- Давайте вернемся к вашим друзьям, хорошо?
Искра только кивнула.
- Любите гулять по ночам?
Девушка вдруг побледнела, уставилась на него во все глаза и вцепилась в оборки на подоле платья.
- Нет.
- Как поздно вы вернулись домой… ну, скажем, вчера?
- Не помню.
- До одиннадцати? После?
- После. Наверное.
- Расскажете, что случилось?
- Я… - Искра задышала часто-часто. – Я не знаю.
- У меня здесь протоколы допроса ваших друзей, – Фримэн протянул руку и придвинул к себе внушительных размеров стопку бумаг. Зашуршал, листая. – Вот, например. Сара Андерсон. Знаете такую? – спросил он и начал зачитывать, не дожидаясь ответа: – «Мы сидели с парнями на лавке, потом Искра сказала, что ей надо в туалет и пошла в кусты. Ее не было несколько минут, потом она заорала. Мы побежали посмотреть, но она сама выбежала и чуть не сбила меня с ног. Мы пытались узнать, что с ней, но она только ревела. Потом Спайк пошел туда. Когда он вернулся, то был весь белый и сказал, что…»
- Хватит! – Искра ударила по столу кулаками. Стакан сухо звякнул, вода булькнула, выплескиваясь, Искра забралась на стул с ногами, обняла себя и уткнулась лицом в колени. – Не надо…
Чувствуя себя полнейшим неудачником, Фримэн с минуту просто смотрел на ее вздрагивающие плечи, потом быстро зажестикулировал, уставившись в зеркало.
В соседней комнате щелкнули выключателем, лампа задребезжала, включаясь, Лора только сильнее сжала пальцы на лодыжках. Появившись по ту сторону, Санчес пальцем указал на девушку, потом показал кулаки, потряс ими, кивнул и выключил свет. Стекло разом отразило и стол, и стакан, и графин, и стопку бумаг, и растерянного Фримэна, и маленькую, худенькую, испуганную Лору в дико-ярком платье. Новичок вздохнул, встал, подошел к ней, долил воды и прижал стакан к костлявому запястью.
- Вот, - сказал он, - выпейте.
Лора подняла голову. Она не плакала, но взгляд был таким, что он едва удержался, чтобы не отвернуться.
- Вот, - повторил он. - Выпейте. Успокойтесь.
Вдруг Искра открыла рот и заговорила, не отводя взгляд.
- Было десять вечера. Мы сидели там. В этой аллее. Далеко от главной дорожки. Пили пиво… - она говорила быстро, четко, безэмоционально, как робот из фантастического сериала, как врач, сообщающий пациенту о смертельной болезни. – Потом я захотела в туалет. Там сзади были кусты. Густые, высокие, за ними ничего не видно. Я пошла туда, присела, но мне там не понравилось. Слишком близко к ребятам. Поэтому я пошла дальше. К деревьям. Там много деревьев. Я села там. А потом услышала шорох и увидела человека. Он спрыгнул с дерева и пошел по траве. К дорожкам. К другим дорожкам. Не там, где ребята. Я удивилась. Человек был на дереве. Зачем ему на дерево? Я пошла туда, посмотреть. А потом на меня капнуло. И еще раз. Я не поняла, что. Подумала: может вода? Потерла, а пальцы стали красные. А потом я увидела. Там. В дереве. Наверху. Там была голова. И она смотрела. Она смотрела на меня. И капала… - Лору затрясло. – И капала… Я вся была в этом. Там так пахло. Так ужасно пахло! – выкрикнула она а потом завыла. Высоко, протяжно, на одной ноте, все глядя, глядя Фримэну в глаза, как давешняя голова в ветках. Он отшатнулся и выронил стакан.

У Харча была своя, скромная трехкомпонентная формула счастья: тихий уголок, хорошая погода, домашняя еда.
Сейчас Харч был счастлив. Он был один, солнце приятно грело спину, на коленях, распространяя восхитительный запах базилика и оливкового масла, стояла миска с салатом.
Несколько секунд Харч просто созерцал кусочки перца, огурца, редиса и крохотных помидоров, лежавших на широких листьях зелени, потом подцепил парочку вилкой и отправил в рот. Закрыл глаза, пережевывая.
Божественно.
- Так вот ты где! – вдруг донеслось откуда-то сбоку.
Сразу же узнав голос, Харч подавился.
- Ну же… приятель... дыши… - Санчес сразу оказался рядом и со всей дури врезал ему между лопаток. Харч схватился за горло, но все-таки прокашлялся. Когда он наконец поднял голову, то встретился взглядом с Санчесовским дитём - язык не поворачивался назвать молокососа «напарником». Дитё смотрело сочувственно. Потом рядом присел Санчес со своей неизменной сигаретой и выдохнул дым прямо в лицо. Вот и пообедал.
«Я закипаю, - подумал Харч. – Я закипаю и скоро взорвусь».
Он попробовал разогнать дым ладонью.
- Чего тебе?
- Старина, нам бы уже кого-нибудь обвинить… – сказал Санчес, прижимаясь к Харчу плечом, но все-таки не решаясь по-хозяйски его приобнять. – Тут, понимаешь, какое дело… – он глубоко затянулся. На этот раз струя дыма оказалась у Харча в волосах. – Ты же не смотришь ящик, да, приятель? А я вот смотрю. И шеф смотрит. И комиссар. Но, знаешь, специально для тебя я захватил это… – Санчес зажал полуистлевшую сигарету в зубах и протянул руку к новичку. Тот с мгновение просто смотрел на него, не понимая, чего от него хотят, а потом засуетился, расстегивая плащ и доставая из внутреннего кармана сложенную газету. Санчес хмыкнул и резко тряхнул ее, разворачивая.
- Вот, – сказал он, – гляди.
Харч быстро окинул цветастую первую полосу взглядом. Огромный заголовок: «Жуткое убийство в центре города! Его разорвали заживо!». Текст под ним: «Изуродованный труп неизвестного мужчины был найден в парке «Могавк» утром в среду...» Цветная фотография того самого дерева, на котором и находилось «изуродованное» тело.
- Ну и? – спросил он, разрываясь между гневом, возмущением, скукой и желанием послать все к черту и наконец пообедать.
Санчес ткнул пальцем куда-то в текст.
- Тут читай! Видишь? «Полиция до сих пор не озвучила даже предварительной версии происшедшего». Знаешь, что это значит? Это значит, что пресса уже присела на шею комиссару. А комиссар вот-вот присядет на шею шефу, а шеф присядет на шею нам… Интересная конструкция, правда? И мы в самой жопе. Ну же… старина… – он все-таки сделал это: приобнял Харча за плечи и встряхнул как ту газету. – Нам бы заключение пораньше.
- Знаешь, – сказал Харч, глядя в пространство и мысленно считая до десяти, – пассивное курение тоже убивает. Так что ты либо тушишь свою сигарету, либо получаешь по почкам. И убери руку. Или я сломаю тебе пальцы.
Санчес дернулся, поднял руки, как примерный арестант и даже отодвинулся.
- Без проблем, старина, без проблем!
- Заключение будет через три дня.
- Три дня? – Санчес снова к нему наклонился, выдыхая дым. – Это точно?
- Да. И потуши сигарету.
Санчес быстро огляделся, зачем-то глянул себе под ноги, а потом вытащил окурок изо рта и затушил его о содержимое тарелки Харча, медленно растерев по мякоти редиски и там и оставив.
- Старина, – сказал Санчес. – Ты же знаешь, если мне позарез надо, я не отстану. Ты уверен насчет трех дней?
Харч не только прочувствовал, но и осознал момент, когда градус его злости стал так высок, что она переплавилась в нечто совсем другое.
Харч вдруг решил, что устал. Устал и от этого города, и от этой работы, и от таких коллег. А еще ему очень хотелось поесть чего-нибудь домашнего в тишине и спокойствии.
Он кинул пластиковую вилку в безнадежно испорченный салат и протянул тарелку молокососу.
- Выкинь куда-нибудь, - сказал он, вздыхая. Молокосос принял тарелку без возражений и теперь оглядывался в поисках ближайшей урны.
- Ну, приятель, – продолжил Санчес. – Ты хоть намекни, а? Чтобы я мог начать строить версии. Смотри. Я тебе пончиков принес… – и Санчес, как заправский фокусник, откуда-то из-за спины выудил ядовито-розовую картонную коробку, распространявшую вокруг себя тепло и прогорклый запах масла.
Харч вздохнул.
- Скончался или от кровопотери или от болевого шока. Отметины на костях соответствуют отпечаткам зубов большой кошки. Судя по размеру – тигр.
- Так его тигр убил? – спросил новичок, все еще державший тарелку в руках.
- А свидетельница видела человека… - Санчес горбился и кусал ноготь.
- Я не говорю, что это был тигр. Отпечатки зубов совпадают. Но этого вашего Джона не только разорвали. Его еще и развесили по веткам. Кто бы там ни был, он славно порезвился.
Санчес наконец-то разобрался со своим ногтем и теперь задумчиво смотрел на новичка.
- Шеф серьезно на нас присядет, - сказал он. – Особенно сейчас. А мы все еще без версий и подозреваемых. Только зря покупали бутылку этому бомжу… как его там, Фримэн?
Тот неловко помялся на месте, не зная, куда пристроить злополучную тарелку, но все же как-то ухитрился достать из кармана блокнот и полистать его одной рукой.
- Бэн.
- Да. Точно. Бэн. Вот и зачем мы… – и тут лицо Санчеса просветлело.
- Харч, – сказал он, - а, Харч? А за ритуалку мы его выдать можем?
Харч посмотрел на него скептически.
- Если свидетельница видела человека… в общем-то да.
Санчес хмыкнул, полез в нагрудный карман, вытащил оттуда сигарету и сунул ее в рот, озорно поглядывая на присутствующих.
- Ну, Фримэн, слушай. Сейчас я научу тебя списывать висяки на сатанистов.


Стэнли, Северная Дакота, 1967 г.


Джейн встала пораньше и к обеду успела переделать почти все дела.
Она убралась, приготовила лютфиск, испекла печенье, подмела дорожку перед домом, искупала Ханну и постирала белье.
День выдался погожий, хоть и ветреный. Подхватив плетеную корзинку, груженную свежими, пахнущими порошком и крахмалом простынями, она, стоя в просторной, светлой кухне, просто наблюдала, как играют на ветру, отбрасывая на землю причудливые тени, листья старой липы во дворе. Постояв так немного, наслаждаясь воздухом, запахом и светом, она кинула поверх белья еще и коврик для пикника и решила взять с собой Ханну.
В соседнем дворе уже вешала белье миссис Поульсен. Сквозь широкие зазоры в ограде Джейн видела ее тонкие руки в просторных рукавах белой блузки, сосредоточенный профиль и то появлявшийся, то пропадавший из виду венчик светлых вьющихся волос.
Джейн наклонилась, пристроила корзинку на свежей, густой траве и расстелила коврик. Когда она, устроив Ханну поудобнее, обернулась, ее ждало разочарование: Сара уже все развесила и ушла обратно в дом. Не то чтобы у них было много общих тем, но Джейн вдруг захотелось просто поболтать с кем-нибудь о чем-то ерундовом, глупом, ничего не значащем. Солнце светило ярко, весело, Джейн встряхнула последнюю простыню и набросила ее на веревку для сушки. Ветер налетел внезапно и отбросил ее обратно, прямо Джейн в лицо, хлестко ударив по носу. Джейн зафыркала, замахала руками, пытаясь вернуть непокорную ткань на место, но та все никак не поддавалась. Наконец додумавшись отойти на шаг, Джейн чихнула, а потом рассмеялась. Ханна, забыв про игрушки, с радостью поддержала ее, и Джейн тут же подхватила дочку на руки, даже не пытаясь убрать прилипшие к лицу мокрые пряди волос.
- Кто это у нас смеется? – приговаривала она, щекоча Ханне живот. – А ну, кто это у нас смеется?
Но тут в глубине дома зазвонил телефон, и им пришлось прерваться. Обняв Ханну покрепче, Джейн отодвинула стеклянную дверь, быстро пересекла кухню, коридор, вышла к входной двери и подняла трубку.
- Алло, - сказала она, зажимая ее плечом и пытаясь привести себя в порядок.
- Джейн, милая, как ты? – женский голос в трубке звучал тепло.
- Отлично! – ответила Джейн, расправляя смявшуюся кружевную салфетку под телефоном. – Эллейн, я сделала лютфиск и наконец-то испекла печенье по тому вашему рецепту. Зайдете вечером?
Она обернулась к зеркалу и теперь пыталась убрать лезшие в глаза волосы. Ханна тут же принялась ей помогать, и держать трубку стало сложнее.
- Зайду, - тут же пообещала Эллейн. – Мне пришло письмо от Джима.
- А мне еще не приносили, - Джейн вздохнула, но сразу оживилась. – А что он пишет?
- Не хочешь ждать вечера? – Эллейн хмыкнула.
- Совсем не хочу.
- Пишет, что служба идет хорошо, что он уже привык к жаре, что лейтенант хвалит его и называет лучшим пилотом роты…
- И это, конечно же, правда. С таким-то отцом! – вставила Джейн. Эллейн рассмеялась.
- Даже не обсуждается! Еще он просит за него не волноваться.
- А вот это уже можно обсудить!
Теперь они смеялись вместе.
- Я приду к пяти, - пообещала Эллейн. – И возьму с собой письмо.
Джейн хихикнула.
- Знаете, как меня порадовать.
- Увидимся, - сказала Эллейн и повесила трубку.
Джейн пристроила телефон ровнее, потом бросила взгляд на мерно тикавшие в углу часы. До прихода свекрови оставалось еще полтора часа. Не зная, чем еще себя занять, Джейн отправилась в гостиную и усадила Ханну на диван.
- Будем слушать музыку! Хорошо?
Ханна кивнула, и Джейн включила радио; несколько секунд крутила ручку, потом воскликнула:
- Мамина любимая песня! – скинула обувь и затанцевала прямо на ковре, подпевая.
Ханна рассмеялась и принялась хлопать в ладоши.
- Маме весело! – сказала она.
За первой любимой песней последовала вторая, Джейн все танцевала, ее распирала энергия, ветреная, солнечная, беззаботная.
За музыкой она не сразу расслышала стук в дверь, и замерла посреди залитой светом гостиной, вспотевшая и растрепанная. Бросила взгляд на часы, надела обувь, поправила блузку и снова подхватила Ханну на руки, не желая оставлять ее одну в гостиной. Ханна захныкала.
- Ну-ну, – сказала Джейн. – Сейчас мы посмотрим, кто там пришел. Может, бабушка пришла, ты же будешь рада бабушке?
Ханна надулась, но кивнула.
За дверью, как ни странно, оказалась не бабушка, а двое мужчин в военной форме. Едва Джейн вышла к ним, они сняли пилотки.
- Миссис Стивенс? – спросил тот, что повыше.
- Да? – она улыбнулась.
- Нас просили вам передать, - сказал тот, что поплотнее, и протянул Джейн сложенную пополам бумагу.
Джейн развернула ее осторожно, прочитала, опустила руку и закусила губу.
- Нам очень жаль, мэм, - сказал тот, что повыше.
- Соболезнуем, мэм, - сказал тот, что поплотнее.
- Нет, – Джейн мотнула головой. Ханна обняла ее крепче и сунула в рот палец. – Я не понимаю. Тут написано, что он пропал…
Мужчины переглянулись.
- Мэм, – сказал тот, что повыше, – вертолет вашего мужа нашли в джунглях, он разбился. Еще нашли тело его товарища, стрелка, он погиб.
- Но… - Джейн помедлила. Подул ветер, зашевелил листья клена перед домом, тени поплыли по темным форменным курткам, запутались у Джейн в волосах. – Это же хорошо, - сказала она, подняв голову и глядя высокому в глаза. – Они же не нашли его. Нашли его товарища, а моего Джима – нет. Значит, он жив. Какие соболезнования вы мне приносите?
Тот, что повыше – вздохнул.
- Простите, мэм, – сказал тот, что поплотнее.
Джейн свернула бумагу, потом заговорила, быстро-быстро:
- Вы, наверное, устали, – сказала она. – А я сделала лютфиск и печенье. Много лютфиска и печенья. Вот, что всем нам нужно. Пойти на кухню, съесть лютфиск и попить чай. Такой прекрасный день сегодня. Вы же любите домашнее печенье? Я знаю, любите. Заходите, — сказала она. - Заходите смелее.


Чикаго, штат Иллинойс, 1988 г.


Саймон уже третий час напивался в баре.
Не то чтобы он был пьянчугой. Нет, такого за ним не водилось. Просто у Саймона выдалась действительно хреновая неделя.
Серьезно, хренометр бы зашкалило, если бы он существовал. Если бы какой-нибудь телевизионный умник додумался организовать шоу: «Они попали в полную жопу», – Саймон стал бы героем месяца. Его без вопросов, сразу же приняли бы в «Ложу Лузеров».
Он вздохнул, поднял голову и решил перейти с пива на виски.
- Эй, - сказал он, пытаясь отклеить локти от липкой стойки, - приятель, мне сюда виски. Безо льда.
Бармен закончил протирать стакан и направился к нему.
- Уверен? – спросил он. – Тебе, вроде, и так уже хорошо.
- Заткнись и лей, - скомандовал Саймон. Хотел, чтобы было твердо, а вышло жалобно.
Бармен медленно наполнил его стакан.
- Хреновый день?
- Хреновая жизнь, - ответил Саймон. – Приятель, ты смотришь на самого невезучего человека в мире.
- Да неужели? – бармен усмехнулся, опираясь на стойку локтем.
- Честно говорю, - Саймон обхватил голову руками. – В понедельник меня уволили с работы. Без выходного пособия. Сказали: иди ты… на все четыре стороны. Ну что делать? Я и пошел. Во вторник я узнал, что моя девушка трахалась с моим лучшим другом. В среду меня залил сосед сверху. А сегодня… сегодня у меня угнали машину.
- А завтра у тебя будет похмелье.
- Без разницы, - Саймон махнул рукой.
Тут подал голос еще один посетитель бара. Только ему и Саймону приспичило напиться в четыре часа пополудни.
- Мне еще, - сказал он, и бармен сразу же поспешил к нему в темный угол, скрытый двумя большими бочками с пивом.
- А тебе тем более хватит, - сказал он, и по тону Саймон понял, что парень из темного угла – завсегдатай. Так говорят либо с провинившимися сыновями, либо мужьями, что еще хуже.
- Ох, - сказал парень, - просто налей…
Бармен вздохнул, но все-таки налил ему еще. Саймон, бросив взгляд на свой стакан, без проблем узнал в напитке тройную порцию виски безо льда. Потом увидел, как парень заглатывает ее одним движением. Это… впечатляло.
А потом парень поймал его взгляд, и Саймон снова почувствовал себя полнейшим лузером.
- Чего пялишься? – спросил парень, наполовину скрытый тенью. – Нравлюсь?
Саймон торопливо покачал головой. Только драки с незнакомцем посреди задрипанного бара ему и не хватало.
- Значит, не нравлюсь? – спросил парень. А потом нагнулся вперед, и Саймон сглотнул. Лицо незнакомца было испещрено глубокими шрамами. Они начинались у линии роста волос, а заканчивались у ворота форменной куртки цвета хаки.
Парень посмотрел, посмотрел на него, а потом расхохотался.
- В штаны-то наложил! Наложил! Нет, - обратился он к бармену, - ты глянь на него. Глянь.
Саймон быстро глотнул из стакана. Смотреть, как двигаются, изгибаются шрамы, было почти противно.
- Слушай, ты, - сказал парень, - хочешь, расскажу тебе про настоящую неудачу?
- Перестань пугать человека, - сказал бармен. – У него и так неделя не из легких.
- А что, я кого-то пугаю? – искренне удивился парень. – Я тебя пугаю, приятель? – спросил он у Саймона, делая страшную рожу.
Саймон торопливо покачал головой.
- Тогда слушай.
- Не слушайте его, - шепнул Саймону бармен. – Он всегда такой, когда напивается.
- Заткнись и плесни еще! – прикрикнул на него парень. Потом, когда ему налили, спросил уже куда тише: - Знаешь, откуда у меня они? – он ткнул себя в щеку, и в неровном свете единственной лампы Саймон особенно четко увидел, как дернулись под кожей поврежденные мышцы. - Я служил во Вьетнаме, приятель. Знаешь, как говорят? Если ты там не был, ты ничего не знаешь. Это правда, приятель. Я вот там был. И вернулся с таким подарочком, с каким больше никого нет. Интересно тебе, почему?
Саймон покачал в руках свой почти пустой стакан. Слушать не хотелось, но он вдруг представил, как этот пьяный горе-ветеран бросается на него, как они дерутся, бьют мебель, посуду, как бармен достает из-под стойки обрез… или вызывает полицию. Так себе перспективка. Он кивнул, и незнакомец продолжил:
- Нас сбросили в джунгли, чтобы мы их чистили от чарли. Находили всякую косоглазую мразь и резали за звездно-полосатый. Был там один отряд, никто его выследить не мог. А потом, однажды, прочесываем мы квадрат, а там, ба! Те самые, неуловимые. Двадцать трупов. И ладно бы там пострелянные. Нет, приятель. Их на части порвало. Видел когда-нибудь, как разрывает на части? Тут, приятель, голова, - он показал на стойку перед собой, - рука вон где ты сидишь, а ноги, ноги, приятель, на бильярдном столе. Частями. Вот и они там такие были. Только вот странность. Никаких мин. Взрывов никаких. Просто порванные трупаки. Мы все думали: что их так? А потом, через три дня, узнали. Я тогда спал. А потом слышу: кричат. Такой это был крик, что до сих пор его слышу. Вскакиваю и вижу: друг мой, Эдди Джонсон, лежит, а над ним зверюга какая-то. Черная. Громадная, больше человека раза в полтора. Вся в крови. И дерет ему глотку, а лапами знаешь что делала? Грудь ему рвала. Вот на такие мясные ленточки. Я теперь на бекон смотреть не могу, парень. Мы все по ней палить стали, а хоть бы хны. Я ей лично вот сюда, - он ладонью ткнул себе под ключицу, - стрельнул, а у нее знаешь что? Пуля выпала. И тогда она мне этот подарочек и оставила. Прямо вот так, - парень положил пальцы на свои шрамы и медленно провел ими вниз, повторяя рисунок. Потом он хлопнул ладонью по столу и опрокинул в себя остатки последней порции.
- А ты говоришь, неудачник, - сказал он чуть погодя. – Машину угнали. Вот где настоящая неудача. Хочешь убить, а нельзя. Вот где настоящая неудача, приятель.


Над джунглями в 150 км. от Сун Хьеу (Южный Вьетнам), 1967 г.


Когда стрельба прекратилась, у Джима из головы вылетели все инструкции. Несколько минут он так и летел, просто глядя перед собой, обеими руками сжимая рычаг управления. Потом вспомнил, что надо связаться с базой. Крутанул ручку, подождал.
- Мы не выполнили задание, - говорил он. – Нас обстреляли.
Потом качнул головой и услышал:
- Приняли координаты. Возвращайтесь на базу. Как поняли? Как поняли, ноль-семь-тринадцать?
- Вас понял, - сказал он. Потом вдруг вспомнил, как Мерфи забрал у него управление. Было бы так хорошо, если бы кто-нибудь забрал у него управление. Спину как судорогой свело. Он повел плечами и постарался не смотреть. Одна часть Мерфи осталась в джунглях, другая присохла к боковому стеклу. Темные, вишневые пятна на багровом фоне.
Потом что-то запищало, и Джим не сразу понял, что именно. Поискал глазами у себя над головой, под ногами, на панели.
- А, - сказал он. Голос был его, но звучал незнакомо. – Датчик оборотов.
Цифры скакали, как безумные. Обороты то росли, то снижались, двигатель затрещал, и Джим наконец-то вспомнил.
В них стреляли. Лачковски убили. Мерфи убили. Пытались попасть по винтам. Они попали в двигатель. Чертовы чарли подстрелили им двигатель!
Джим вдруг понял, что живой. Живой и совсем не хочет умирать.
В голове стало пусто, легко, ясно. Он утер выступивший пот рукавом, огляделся, выбирая место посадки.
- С наименьшим количеством деревьев минимальной высоты, - повторил он за инструктором. – Пристегнуть дополнительные ремни безопасности, отключить подачу топлива.
Их чуть дернуло, за спиной Джима что-то сухо звякнуло. Он моргнул, и они начали опускаться.
- Ровнее, - повторял Джим, - ровнее.
Просвет был слишком узким, деревьев было слишком много, ветки стучали о борта; когда они коснулись винтов, Джим включил обороты на максимум. Винты завизжали, срезая все на своем пути, листья зеленой кровью плеснули в лобовое стекло, что-то заскрежетало, ломаясь, а потом машину слегка подбросило: они сели.
Джим откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, а потом рассмеялся. Он смеялся долго, надрывно и сам не заметил, как смех перешел в рыдания. Воротник куртки намок. Он потер об него ладони, даже не пытаясь стереть с лица слезы и сопли. Потом достал Библию. Подержал в руке. Зажмурился еще раз и начал молиться.
Ветки могли продырявить баки, вертолет мог сесть на мину, вокруг могли ходить чарли, Джиму было все равно. Он цеплялся за эту нормальность, за эту частичку своего привычного мира, как висящий над пропастью цепляется за траву и торчащие из земли корни: инстинктивно, отчаянно, бездумно.
Закончив, он достал фотографию Джейн. С минуту разглядывал, словно видел в первый раз, спрятал обратно, утерся рукавом и отстегнулся.
Под ногами, куда ни глянь, были ветки. Мокрые, ноги так и скользили. Джим попробовал раскидать их, потом посмотрел на распахнутую дверь в кабину. Вспомнил, как дергал за ручку Мерфи, запретил себе вспоминать об этом и оставил дверь открытой. Надо было обойти машину. Посмотреть на двигатель. Не посмотреть на Лачковски.
Он невольно бросил взгляд на грузовой отсек. Нагромождение затянутых в брезент ящиков закрывало обзор, но Джим все равно увидел руку Быка. Короткие сильные пальцы, широкие запястья, крупные мышцы загорелого предплечья под краем рукава, все в подсохшей, потемневшей крови. Джим выдохнул, быстро пошел вперед, осмотрел хвост, убедился, что задний винт не поврежден.
С другой стороны корпус выглядел иначе. Круглые, вогнутые, как серебром обрамленные, дырки складывались в узоры, ложась то кучнее, то по прямой. Сам не зная зачем, Джим сунул внутрь палец и нащупал пулю. Металл все еще был теплым. Частички краски прилипли к коже, когда он вытаскивал палец обратно. Дырки уходили вверх, по дуге, ему даже не пришлось отступать назад, чтобы убедиться: двигатель в джунглях не починить. Надо было еще раз связаться с базой.
Когда он вернулся в кабину, то сразу почувствовал запах. После первого боевого вылета, когда его наконец перестало выворачивать на свежую травку возле посадочной площадки, к нему подошел Мерфи. Джим как наяву видел его сейчас. Сигарета в зубах, рука уперта в бок, солнце светит в макушку.
- Ничего, - сказал тогда Мерфи. – К запаху быстро привыкаешь. К воплям вот сложнее. А к запаху – без проблем.
И правда. Джима даже не тошнило. Но все равно хотелось отвернуться или уйти подальше. К специфическому запаху крови примешивался запах мочи, фекалий, иногда гари, иногда пороха, сопутствующий смерти в бою. Хуже пахла только гангрена. Джим хотел разобраться с этим побыстрее и выйти наружу. Надел наушники, включил генератор, покрутил ручку прибора связи и начал ждать, чтобы не дождаться ничего. Ни треска помех, ни голосов. Сквозь лобовое стекло он увидел сломанные ветками антенны и закрыл лицо руками.
Когда он не вернется на базу, его наверняка начнут искать. Он передал туда свои последние координаты. Его заберут. Обязаны забрать.
Он вдруг вспомнил про спецназовцев, к которым они летели. Мелькнула мысль: а что если попробовать к ним выйти?
Нет. Не получится. Пробраться к возможно уже уничтоженному отряду через джунгли, которые все-таки не были очищены от чарли… Которые все еще ходили где-то рядом. Которые могли его искать.
Джим положил ладонь на кобуру табельного пистолета и сразу вспомнил, что грузовой отсек был набит оружием и провиантом. Еще у него были «игрушки» Быка. С таким арсеналом он тем более должен был дождаться помощи.
Джим спрыгнул на землю, в два шага оказался у импровизированной горы коробок и отстегнул удерживавшие ее с этой стороны ремни. Чтобы открыть первый ящик, потребовалась некоторая сноровка. Внутри оказались ручные гранаты. Он со вздохом достал одну, подержал в руке и спрятал обратно.
Следующая коробка оказалась забита патронами для М60. Для винтовки Стива. Джим помялся на месте, потер глаза ладонями и все-таки решился. Не искать же еще одну – и наверняка разобранную – винтовку в стольких ящиках? Он подхватил коробку.
Стив сидел, откинувшись на спину и широко раскрыв глаза. Он все еще был теплым. Прежде чем попробовать сдвинуть его с места, Джим опустил ему веки.
Он и раньше видел трупы. Но именно Лачковски в смерти, в этой пустой неподвижности выглядел так противоестественно. Смотреть на него было мучительно. Еще он был чертовски тяжелым. Джим запыхался и перепачкался в чужой крови. Сел на жестяной пол, тяжело дыша. Хотелось пить. Как же хорошо, что они везли спецназовцам и воду.
Ближе к вечеру стало холодно. Джим закрыл грузовую дверь со стороны второго пилота, сел на место стрелка и вцепился в автомат. Завернутый в брезент Лачковски лежал тут же, ноги в тяжелых армейских ботинках торчали наружу. Не зная чем еще себя занять, Джим смотрел на них. Снова и снова подсчитывал пятна присохшей грязи на темной коже и узлах шнурков.
Вечер подступал издалека. Тишина становилась все ощутимей, давила на уши все сильнее. Чтобы заглушить ее, он ладонью начал отстукивать ритм первой пришедшей на ум песни, напевая про себя, нервничая.
Когда наступила ночь, ему вдруг очень захотелось закрыть и вторую дверь в грузовой отсек, захотелось почувствовать замкнутое пространство, тесное, безопасное. Еще захотелось отлить. Несколько минут он просто думал об этом. Поглядывал то на свою ширинку, то на ботинки Лачковски. Он мог сделать все, даже не сходя с места, но это казалось ему нечестным, неправильным, жестом неуважения. В конце концов, он не выдержал и поднялся. Проверил кобуру с пистолетом, залез в коробку с «игрушками» Стива и зачем-то прихватил оттуда нож, не совсем понимая, чего так боится.
Подходящее место нашлось рядом. Метрах в пяти от машины. Джим даже успел расстегнуть брюки, когда услышал это.
Никакого треска веток, только стремительный, удаляющийся шорох. Он дернулся, невольно шагнул назад, беспомощно вглядываясь в темноту, сердце забилось как бешеное.
Джим никогда не был трусом. Он был скаутом. Он убил своего первого оленя, когда ему было тринадцать. Он даже успел выстрелить, прежде чем тень бросилась на него из-за деревьев.
Джим заорал, задергался бездумно, пытаясь вырваться из хватки. Штаны сразу же намокли. Боль была невыносимой, но страх подгонял его, надо было хоть что-нибудь сделать, освободиться, убежать, кровь брызнула в лицо, и лишь несколько мгновений спустя он понял, что это его собственная. Тень давила на него всем весом, казалось, ребра вот-вот треснут, он беспорядочно бил ее по морде, попадая то по влажному носу, то по прохладному, тоже уже мокрому меху. Когда тень вдруг дернула его за искромсанную руку, он, чувствуя, как плоть расходится у плеча, заорал в голос и запрокинул голову.
Небо было усеяно звездами, зверь вцепился ему в шею, Джим нащупал в кармане нож Лачковски.
Уже захлебываясь, он нанес один единственный удар, лицо снова окатило кровью, она попала в рот, в глаза, зверь застонал, Джим моргнул, а потом звезды начали гаснуть.


продолжение в комментариях.