[kaleidoscope-of-realities]

Название: Пуля – не дура
Тема: Подвиг – поступок насмерть перепуганного человека
Автор: Derflinger
Бета: Отряд Социальной метеорологии
Краткое содержание: Между прошлым и будущим может быть не только время
Предупреждение: 16+


Погоня. Конь летит, обгоняя ветер, так, словно от бешеной скачки зависит его жизнь. Он будет мчаться, пока не свалится замертво, но смерть уготована вовсе не ему. Всадник прижался к холке, отчаянно понукая животное, шпоры окрасили алым потемневшие от пота конские бока, но всё тщетно – моя лошадь и резвее, и свежее. В степи ему не уйти, а до поросших редким лесом холмов, где его конь получит хоть какое-то преимущество, ещё три версты. Не успеет. Дистанция сокращается – два корпуса, корпус, полкорпуса. Шашка наготове, и чувствую её нетерпение, её жажду. Она хорошо знает своё дело – впорхнуть птицей и рухнуть стремительно, одно отточенное движение, повторённое, может быть, тысячу раз на этой бесконечной войне. Ещё пара мгновений. Занесённый клинок ловит отражённый свет, солнце играет на полированном металле, лезвие, быстрое и лёгкое, как солнечный луч, пройдёт, рассекая позвоночник, от правого плеча к пояснице, затем вернётся в ножны и уснёт до следующего раза. Ещё мгновение. Он оборачивается. Его лицо, запылённое, покрытое дорожками высушенного ветром пота, искажено. Я вижу в его глазах страх. А ещё я вижу чёрное дуло револьвера. Вспышка. Гром. Темнота.

Снова вспышка. Гром. Капли дождя барабанят по подоконнику, тихонько пищат медицинские приборы где-то за изголовьем. Выхваченный молнией стоп-кадр – окно с поднятыми жалюзи, белый потолок, две стены – на одной икона, на другой часы с застывшими стрелками. Три часа, восемнадцать минут, пятьдесят пять секунд. Сон отступает - нет никаких погонь, лошадей, сабель, жажды крови. Есть только больничная палата, я в ней, и пуля в моей голове. Последнее обстоятельство делает существование всего остального зыбким. Мысль о том, что я в любой момент могу отправиться следом за своими сновидениями, не вызывает особого страха, всё что я ощущаю – это слабость. Даже не слабость, а приятную расслабленность. Ничего не болит, только не чувствуется левая рука и плохо слушается язык, но я почти всё время молчу, а занять руки здесь и так нечем. Сильно ухудшилось зрение на левом глазу, но доктор обещает, что оно восстановится. С чего мне умирать – всё не так уж плохо. Я закрываю глаза и проваливаюсь в забытье без сновидений.
- Доброе утро! Ну-с, как самочувствие? – Доктор излучает оптимизм. В руке у него рентгеновский снимок моей головы, с которым он, похоже, никогда не расстаётся.
- Неплохо для покойника.
- Молодой человек, бросьте! Ваше состояние настолько стабильно, что мы скоро разрешим вам прогулки на свежем воздухе.
- А вдруг я убегу? Тогда всё, что останется у вас от медицинской сенсации - вот этот снимок.
- И здесь вы ошибаетесь, молодой человек! Вам, конечно, повезло, но медицине известны случаи и поинтереснее вашего. Например, вы слышали что-нибудь о Сабуро Сакаи?
- Нет.
- Это японский лётчик времён второй мировой войны. Он был ранен двумя пулями в голову, однако благополучно посадил самолёт, а после госпиталя продолжил летать. А Михаил Кутузов?
- Обижаете. Кутузова я знаю – ему пулей выбило глаз.
- И снова ошибаетесь! Он был ранен в голову также двумя пулями, но полностью сохранил дееспособность. Повязку же Михаил Илларионович носил только потому, что от яркого света у него болела голова.
- Выходит, поскольку пуль в голове у меня меньше, а медицина сейчас лучше, я буду жить?
- Непременно.
- И самолётом смогу управлять?
- Ну нет, лавров Сакаи вам не видать. Не уверен, что после операции вам стоит садиться за руль автомобиля, – лицо доктора принимает серьёзное выражение, но улыбка тут же возвращается. – Зато сможете командовать армиями не хуже Кутузова!
Пора менять тему.
- Раз уж я практически здоров, почему ко мне не пускают посетителей?
Улыбка доктора становится ещё шире. Он убирает снимок, достаёт блокнот и делает несколько пометок.
- Думаю, вы можете увидеться с родственниками сегодня после обеда. Кроме того, с вами уже давно и настойчиво желает поговорить следователь. Я и ему разрешу вас посетить, хоть это и может вызвать лишний стресс. Видите, насколько я уверен в вашем состоянии?
- Следователь? Вот спасибо. Может, просто передадите ему, что я ничего не запомнил?
- Не имею права. И смею заверить – пятиминутная деловая беседа вам ничуть не повредит. Ну всё, хватит вопросов. Сейчас медсестра сделает вам укол, затем процедуры, затем приём пищи, затем сон – до самого обеда. Сон в настоящий момент – ваш лучший друг.

Начальник воскресенской милиции Павел Степанович Дурнев неровными шагами пересекал комнату. Зажатая в кулаке папироса, которой он забывал затягиваться, почти истлела. Он что-то говорил, но я слушал вполуха. Развалившись в кожаном кресле бывшего городского головы, я пытался поставить себя на его место. Весь предыдущий состав милиции города Воскресенска (тех, кто выжил в перестрелке) бандиты заживо сожгли в сарае вместе с коммунистами из исполнительного комитета и десятком сочувствовавших советской власти из числа горожан. А начальника милиции распяли прямо на дверях исполкома, запретив снимать под страхом смерти. Так он и провисел три дня, до прибытия новой власти. Впрочем, нервничал Дурнев не из-за этого, в других уездах дела ничуть не лучше. Банды орудуют по всей губернии, да что там – по всей Украине. Бандиты расправляются с милицией, милиция расправляется с бандитами – обычное дело.
В Воскресенске обычные дела кончились девять дней назад, когда промышлявшая обыкновенно грабежом банда Дорошенко вырезала целую деревню. А за ней ещё одну. И ещё. Шесть населённых пунктов за неделю – убиты не только все жители до единого, но и весь домашний скот вплоть до кур. Дома сожжены, колодцы завалены трупами, посевы вытоптаны. Много распятых. В Петроград полетела телеграмма на имя самого Дзержинского, и от её содержания даже у Железного Феликса волосы встали дыбом. Из Петрограда одна за другой понеслись телеграммы в штаб Первой конной, и вот, в самые напряжённые дни боёв моя сотня с двумя пулемётными взводами снята с фронта и направлена в Воскресенск с категорическим приказом – в кратчайшие сроки уничтожить банду Дорошенко.
- … вот что мы имеем на сегодняшний день. С прибытием вашего отряда бандиты по-прежнему превосходят нас по количеству сабель, и пулемётов у них не меньше четырёх. Кроме того, мы совершенно не знаем, где они объявятся в следующий раз. – Закончив свой откровенно панический доклад, начальник милиции растерянно посмотрел на погасшую папиросу, выкинул её в кадку с фикусом и прикурил новую.
- Вы, может, и не знаете, а мы знаем, – я с неохотой расстался с креслом, подошёл к столу и ткнул пальцем в давно подмеченную точку.
- Мурованка? Но почему?
- У тебя, товарищ Дурнев, я смотрю, от страха совсем соображалка вразнос пошла. Они же просто обходят подряд все населённые пункты в радиусе примерно сорока вёрст от Воскресенска с востока на запад. Словно кольцо замыкают.
- Но тогда… Они же пропустили, вот – Савёловка, Каменка, хутор Мельничий…
- Ты же сам сказал, что в этих заброшенных деревнях почти никого не осталось. Расскажи лучше про Мурованку.
- Это село, дворов на полтораста. Церковь каменная, стоит на холме. Очень высокий холм, вёрст на тридцать с него видно в любую сторону. С восточной стороны лес вплотную, а всё остальное – ровная степь. Скрытно только из лесу подойти и можно.
- Ну, мы скрытно подходить не будем, - ответил я и крикнул в распахнутую дверь – Захар!
Мой ординарец возник на пороге кабинета. Парень молодой, исполнительный, шустрый и очень идейный, Захар знал наизусть больше декретов и воззваний Cовнаркома, чем дивизионный комиссар.
- Значит так, Захар. Через двадцать минут сотня выдвигается в Мурованку, это отсюда в сорока верстах. Там банду и подкараулим. Смирнову передай, чтоб ехал вперёд и выбрал позиции для пулемётов. Комиссара и младших командиров ко мне, остальным выстроиться на площади перед горисполкомом. Выполнять.
- Есть! – радостно отозвался Захар, однако замешкался и бросил на меня вопросительный взгляд.
- Бой случится на рассвете, - угадал я невысказанный вопрос. Захар кивнул и умчался передавать распоряжение.
- У них четыреста пятьдесят сабель и четыре пулемёта. К тому же это не обычные голодранцы, сам Дорошенко – бывший штабс-капитан, у них много царских офицеров и солдат с боевым опытом. А ваши люди даже на местности не успеют осмотреться. Это безумие!.. – прошептал Дурнев, когда стук сапог убегающего Захара затих в отдалении.
- Безумие – идти против Советской власти. А что до местности, то в ней нам ты, Павел Степанович, разобраться и поможешь. Поедешь с нами.
Дурнев сглотнул и выкинул в кадку ещё одну истлевшую папиросу.
Через пять минут в кабинете начальника милиции состоялось короткое совещание. План мой был прост – расположить пулемёты на высотах так, чтоб они простреливали граничащую с лесом часть села, внезапно открыть огонь по бандитам, когда большинство из них окажется на виду, а после того, как они спешатся и попытаются подавить пулемётные точки – атаковать кавалерией, укрытой на противоположном склоне холма.
- За полчаса всех до единого вырежем, – констатировал Родионов, бывший фельдфебель, а ныне красный командир и мой первый заместитель.
Дурнев задумчиво качал головой и вертел револьвер. Руки его дрожали. Остальные милиционеры выглядели скорее возбуждёнными, нежели испуганными, возражений не последовало, и план был принят единогласно.
- Что это с ним? – шёпотом спросил Родионов, кивая в сторону Дурнева. – Неужто не воевал?
- Воевал, да, видать, недостаточно. Всё ещё считает себя живым.
- А-а-а-а… - понимающе протянул Родионов, и больше к этой теме не возвращался.


- …сам не считает себя живым. Доктор говорит, что ему надо потихоньку возвращаться к делам. Если он почувствует важность расследования, это пойдёт ему на пользу.
- Хорошо, я постараюсь.
Голоса за дверью, оба незнакомые. И так громко – опять будят на самом интересном месте. Чтоб вам провалиться со своими рекомендациями – то заставляют спать, когда не надо, то не дают, когда хочется. Раздаётся стук в дверь.
- Войдите, – кричу я преувеличенно бодрым голосом. «Не считает себя живым», ишь ты. Да я вас всех переживу! Ну, если вы все умрёте на этой неделе от какой-нибудь холеры.
Дверь открывается, в палату осторожно входит субъект в накинутом на плечи белом халате. В руках чёрная папка.
- Здравствуйте, Игорь Дмитриевич. Как вы себя чувствуете?
- Превосходно.
- Моя фамилия Сидоров. Сидоров Михаил Петрович, я…
- Вы обещанный доктором следователь. По вам видно.
- Что именно по мне видно?
- Ну, лицо у вас такое… Волевое. Типичный такой суровый мент. На Ларина из «Улиц разбитых фонарей» похож.
Сидоров улыбается невесело, и от этого ещё больше начинает походить на известного телевизионного актёра.
- Да, вы правы. Сходство многие отмечают. Увы, реальные следственные действия не имеют ничего общего с тем, что вы видите на экране. Итак, могу я задать вам несколько вопросов?
- Сколько угодно. До пятницы я совершенно свободен.
Михаил Петрович снова улыбается и расстёгивает свою папку.
- Так... ладно, формальности опустим… Расскажите, что вы помните о моменте нападения.
- Мой поезд прибыл на Киевский вокзал около двух часов ночи. Я точного времени не помню, но прибытие состоялось по расписанию. Я подошёл к таксистам, один бомбила согласился отвезти меня за шестьсот рублей – это вся наличность, которая у меня оставалась. Сказал, что машина у него стоит в переулке возле метро.
- Вы запомнили, как он выглядел?
- Кавказец. Они все на одно лицо, даже на очной ставке вряд ли опознаю.
- Наши специалисты помогут вам составить фоторобот, но этим придётся заняться позже… Значит, он повёл вас к машине. И что было дальше?
- А дальше меня окликнули сзади. За спиной у меня стоял человек, его лица я не разглядел. Там фонарь, и тень прямо на него падала…
- А как он вас окликнул, по имени?
- Не помню. Кажется, нет. Что-то вроде «извините, пожалуйста». Негромко так произнёс. И без акцента, я обратил внимание на контраст – кавказец-то всю дорогу соловьём разливался про свой нелёгкий бизнес. Так вот, я обернулся, он поднял руку, и всё. Больше ничего не помню.
- У вас были с собой какие-то вещи, кроме тех, что обнаружили в карманах?
- Был рюкзак. А что у меня в карманах обнаружили?
- Значит, преступник похитил только рюкзак… Там было что-нибудь ценное?
- Ничего такого, ради чего стоило убивать.
- Не думаю, что он хотел вас убить.
- Вот как? Выходит, он прострелил мне голову, чтобы напугать? Думал, что с пулей в черепе я стану сговорчивее? Тогда он просчитался, поскольку испугаться я даже не успел!
- Видите ли, пуля, которой вас ранили – резиновая. Это хорошо видно на снимке. Несмотря на статистику смертей, у нас ещё очень многие полагают, что можно нокаутировать человека, выстрелив ему в голову из травматического пистолета. Действовал непрофессионал.
- О, это утешает.
- Извините, я не хотел вас обидеть. Что ещё вы можете сказать о внешности стрелявшего?
- Да ничего, лицо невозможно было разглядеть.
- Рост, вес?
- Рост выше среднего… Обыкновенная комплекция, как у вас или у меня.
- По голосу сможете опознать?
- Нет, не думаю.
Следователь молчит с полминуты, что-то черкая в извлечённом из папки блокноте.
- Значит, вы утверждаете, что ничего ценного в рюкзаке не было.
- Разве что для науки…
- Вот как? – оживился Сидоров. - Вы везли с собой предметы, найденные в ходе экспедиции?
- Да, Макс… Максим Пивоваров нагрузил кое-чем. Просил передать коллегам какие-то, как он выразился, «промежуточные находки». Я сам не археолог, знаете ли, по мне всё это хлам. Стекло, керамика, обломки всякие… Сам Макс, правда, был от этого мусора в восторге. Говорил, что самым закостенелым пердунам из РАН теперь придётся пересмотреть их «незыблемые истины».
- Максим Пивоваров – это руководитель экспедиции? В каких отношениях вы с ним находитесь?
- Мы друзья с института. Учились на разных факультетах, он на истфаке, а я на факультете кибернетики. Познакомились случайно, в одной компании. Поссорились из-за чего-то, нас кинулся разнимать один тип, председатель студенческого актива. Противный малый и стукач. Макс ему сказал что-то из серии «не лезь в чужие разборки» и в ухо съездил. А я говорю – и вообще в чужие дела нос не суй! И в другое ухо зарядил. Так мы и подружились. Он после института всерьёз наукой занялся, я в частную фирму попал, серьёзную, с крупными авиазаводами работаем… Ну да вы же в курсе.
- Да-да, я в курсе. А чем именно занимается экспедиция вашего друга?
- Ну, насколько я помню, основное их занятие – распитие спиртных напитков. – Нахлынувшие воспоминания растягивают мой рот до ушей. – Собственно, поэтому в отпуск я и мотаюсь с ними по всяким раскопкам. Помогаю, чем могу, но особо ни во что не вникаю. Он носится с идеей некой древней высокоразвитой цивилизации. Что-то типа Атлантиды, только автором мифа является не Платон, а сам Пивоваров. В этот раз ему повезло, он раскопал поселение, которому около трёх тысяч лет, и обнаружил там стеклодувную мастерскую, кажется, даже не одну. Поскольку ни скифы, ни сарматы, ни кто-либо ещё в тех краях со стеклом дела не имел, Пивоваров воодушевился неимоверно. Два дня копали как сумасшедшие, ни капли в рот не брали, только работа. Зато потом обмыли находки как следует! На следующий день мне надо было уезжать, вот Макс и всучил мне несколько стекляшек – осколки сосудов и украшений, рассчитывал, что начальство, увидев их, продлит ему экспедицию до осени.
- То есть, вас с собой не было ничего, имеющего явную ценность. А там, на Украине? В результате раскопок было золото, серебро, или что-то подобное?
- Насколько я знаю, нет. Ох…
- Что с вами?
Лампа на потолке начинает выписывать круги, палата раскачивается, словно плывёт по морю.
- У меня кружится голова…
- Я вас утомил. Отдыхайте, я позову доктора, и мы продолжим, когда он сочтёт нужным.
- Не стоит, это не впервой. Мне просто надо закрыть глаза...
За Сидоровым захлопывается дверь. Наваливается темнота. Я слышу негромкий разговор нескольких мужчин и конский храп.


- Вот беда-то, вот беда!.. И кого же теперь поставят? Эх, сколько всего прошёл, а тут не уберёгся…
- Молчи, дурак! Чего воешь, как над покойником? Доктор пулю вынет, там поглядим.
- Где ты видел, чтоб из головы пули вынимали? Нет уж, теперь всё, отвоевался. Хорошо, если тебе сотню передадут, а ну как пришлют нового командира?
Я открываю глаза. Темнота отступает, сгущается, образуя две неясные, качающиеся тени. Голоса принадлежат им. Я напрягаю зрение, и правая тень постепенно приобретает очертания человеческого лица. Левая так и остаётся размытым пятном в сумраке.
- Смотри - глаза открыл! Доктор, доктор, сюда! Семён Павлович, вы меня слышите?– это левая тень.
- Тебя слышно в штабе Будённого. Семён, ты как? – Лицо говорящего мне знакомо. Я силюсь вспомнить, фамилия буквально вертится в голове, но ускользает при попытке ухватиться за неё.
- Где я?.. Что произошло?..
- Ранило тебя. Ты в хате у сельского старосты, со вчерашнего дня лежишь. Доктор из города приехал, сейчас приведут... ты хоть помнишь что-нибудь? Узнаёшь меня, Семён?
- Родионов! Митька! – Имя возникает в памяти резко, словно удар нагайкой, и причиняет боль. – Я не помню ничего с тех пор, как из города выехали… Что случилось? Куда меня ранило, и как?
Морщины на лбу моего заместителя разглаживаются, он смотрит на меня с облегчением.
- Слава богу, а мы-то уж решили, что конец тебе. Захар, беги за доктором, чтоб он провалился! - Левая тень стремительно растворяется в багровом мареве. Я моргаю глазами, марево по-прежнему застилает половину комнаты. Проклятье!.. Родионов между тем продолжает:
- Мы с вечера позицию заняли, как на совете было оговорено. Ждали их с самого рассвета. Часов в десять пополудни выкатилась из лесу вся шайка… Наврал твой Дурнев, и двух сотен человек не было – все истрёпанные, ошалелые какие-то. Кинулись по дворам шарить, а там пусто – жители ещё ночью ушли, от греха подальше. Мы, как поняли что это все, вдарили по ним из пулемётов!.. И про пулемёты Дурнев твой наврал, не было у них ни одного. В общем, всех положили, кроме главаря и ещё двоих, что при нём состояли. Те на коней и в степь, да так, что мы не сразу-то и заметили. Кинулись за ними впятером, нагнали только верст через семь, тех, что за Дорошенко скакали, подстрелили – одного я, другого Хромченко Василий… Ваську-то помнишь?
- Помню, помню… Потери какие у нас?
Пренебрежительный жест.
- Да почти никаких. Трое легкораненых, один тяжело.
- А кто тяжелый?
- Ты, кто же ещё!
- Ну ладно. Что дальше?
- А дальше – ты вперёд вырвался, шашку достал, стрелять нельзя, тебя зацепили бы. Ты только замахнулся, а он оборачивается и из нагана в тебя – бах! Хорошо, лошадь твоя сама на рысь перешла и остановилась, так что ты из седла не выпал. Мы и решили сперва, что всё, кончился наш сотник – пуля-то прямо в лоб! Васька погнался за ним, в холмах они скрылись, а мы остались. На землю спустили тебя, глядь – а ты дышишь. Крепкая же голова у тебя, Семён! Мне бы такую.
- Может у тебя ещё и крепче, возьми револьвер, да проверь… Митька, а ты не врёшь? – я пытаюсь ощупать голову – руки слушаются, но правая ничего не чувствует. Под пальцами левой толстый слой бинтов. – Вот чертовщина…
- Чертовщина, не то слово! Ты ещё бредить начал, сущую околесицу нёс. Про пули резиновые, Петровича какого-то поминал, ничего толком не разобрать. Часа через три врач из города приехал – осмотрел, долго языком цокал, говорил непонятные слова, руками разводил... Потом рану промыл, забинтовал, и сказал, что вытащить пулю не берётся. Это, говорит, уникальный случай. Бывало, говорит, и раньше, раненых в голову на ноги ставили, но то после сквозных, а пули из головы вынимать он не умеет. Ничего, придётся научиться! О, да вот и он сам!
Родионов отодвигается в сторону.
- Семён Павлович, вы хорошо меня слышите?
Вошедшая фигура угадывается с трудом. Я поворачиваю голову и пытаюсь привстать, но меня удерживают. От сделанного усилия кружится голова.
- Хорошо. А если сделаете пару шагов вправо, буду ещё и видеть.
- Изумительно! – доктор перемещается к Родионову, и теперь я могу его разглядеть. Типичный земский врач – пенсне, бородка, на вид лет около сорока пяти. – Как вы себя чувствуете?
- Я плохо вижу левым глазом.
- Пуля повредила глазной нерв. Я буду откровенен – чудо, что вы сохранили все чувства и ясность рассудка.
- Вы вернёте меня в строй?
- Не хочу вас обнадёживать, да и не буду. Я не военный врач, с пулевыми ранениями никогда не сталкивался, тем более с такими. Моё дело – сифилис, переломы да осложнения после кустарных абортов, а никак не физиология мозга. В клинике Сырочинского, в Киеве, прекрасное отделение хирургии, но…
- Что «но»? – вопрос моего заместителя звучит угрожающе, но врач не обращает на это никакого внимания.
- Вам категорически нельзя двигаться, в этом я абсолютно убеждён.
- Но почему? Я чувствую слабость, но вполне могу ходить самостоятельно.
- Посудите сами, - доктор мягко останавливает мою очередную попытку приподняться в кровати, - то, что пуля не задела жизненно важных мозговых центров – редчайшая удача. Мозг – очень мягкая субстанция. Сейчас в эту субстанцию погружён увесистый кусок свинца. Пока он неподвижен, вы живы. Но один неосторожный рывок, сотрясение – и я уже ни за что не ручаюсь. Мне очень жаль.
- Жалеть меня нечего. Я умер ещё в пятнадцатом году, под Новогеоргиевском.
- Простите?..
- На этой войне живых нет, мы все давно покойники. Просто чистилище переполнено, вот и приходится ожидать своей очереди в этой юдоли страданий.
- Вы верите в чистилище?
- Я видел ад. Почему мне не верить в чистилище?
- Действительно… А я полагал, что все красные – безбожники.
- Просто наш бог сильнее бога попов и царей. А вы, доктор? Вы верите?
- В бога? Нет. Во всяком случае, на его помощь сейчас я не надеюсь. Впрочем, позвольте мне ещё раз осмотреть рану.
Он приподнимает мою голову и начинает ловко разматывать бинты. Меня одолевает смутное беспокойство.
- Послушайте, доктор, как вас там… надеюсь, у вас нет этой дурацкой привычки армейских хирургов – совать в рану палец?
- Игнатий Брониславович, забыл представиться, простите. Я уже прозондировал раневой канал, пока вы были в беспамятстве, - отвечает тот, не прерывая своего занятия, - как видите, всё обошлось. Но тогда я не давал за вашу жизнь и ломаного гроша, а потому не очень тщательно выбирал осколки костей. Сейчас мы это исправим. Не беспокойтесь, мозг не чувствует боли.
В солнечных лучах сверкает сталью хирургический инструмент. Снова приступ головокружения. Силы покидают меня, я проваливаюсь головой вниз в бездонный колодец.



-…Просыпаемся, больной, время принимать лекарства!
С резким звуком поднимаются жалюзи, яркий солнечный свет бьёт в глаза. Я щурюсь и пытаюсь заслониться рукой.
- Перестаньте, Игорь! Вы не Кутузов, и яркий свет вам не отнюдь не вреден. Ну, как послеобеденный сон?
В памяти всплывает разговор с другим врачом, земским доктором с дурацкой привычкой совать пальцы в раневые каналы.
- Это очень странно, но сон мне всё время снится один и тот же. Вернее, продолжение одного и того же сна. Вот уже вторые сутки… Это нормально?
- Как любопытно! И о чём же он?
- Я участник гражданской войны, сражаюсь с бандитами. И в одном из боёв меня ранили точно так же, в голову, из револьвера. Я никогда раньше не интересовался гражданской войной, и вообще от военной истории далёк…
- Это работа вашего подсознания. В полубессознательном состоянии наш мозг часто пытается нарисовать некую картину на основе реальных событий… Кстати, вы заметили улучшение своей дикции? Определённо, ваши речевые функции восстанавливаются не по дням, а по часам! Попробуем увеличить дозировку дексаметазона…
- Скажите, доктор, а в гражданскую войну были случаи, похожие на мой? Вам что-нибудь о них известно?
Доктор хмурится, добросовестно вспоминая.
- Хм, пожалуй, я о таких не слышал. Но они наверняка были, ведь даже в нашей мирной жизни, когда перестрелки довольно редки, мы за год имеем два-три случая выживания после ранений в голову. И это только по России! Что же о большой войне говорить – это чистой воды статистика. Чем больше жертв, тем больше чудесных спасений. Быть может, когда-то давно вы услышали такую историю, но не запомнили. А в подкорке информация отложилась, и теперь ваш мозг за неё ухватился. Наслаждайтесь сновидениями, и радуйтесь, что вас не мучают галлюцинации. При такого рода травмах они – обычное дело.
- Я последую вашему совету. Утром вы, кажется, говорили, что позволите мне пообщаться с близкими?
- Разумеется, но сначала, как договаривались – следователь.
- Как, опять?
Брови доктора удивлённо поднимаются.
- Что значит «опять»?
- Ну как же – был у меня следователь, час назад. Или сколько я там проспал…
- Быть этого не может. Впрочем, давайте я её позову, и мы во всём разберёмся.
- Её?
- О да. Вам повезло, ваш следователь – весьма эффектная дама! Ирина Игоревна, прошу вас!
Дверь открывается, в палату, вытесняя запахи лекарств, вплывает шлейф тонкого аромата, а следом появляется женщина тридцати с небольшим лет. Доктор чертовски прав! Стройная, подтянутая фигура, высокая грудь (тёмно-зелёная ткань пиджака подчёркивает третий размер), густые каштановые волосы с оттенками рыжего, бездонные зелёные глаза. Она вовсе не кажется маленькой, хотя не достаёт доктору, который на полголовы ниже меня, даже до плеча.
- Если бы вся полиция выглядела так, как вы, преступники пачками бы сдавались.
Она улыбается. Губы у неё тонкие, а зубы слегка неровные, и цвет эмали выдаёт курильщицу. Однако, этот небольшой изъян совершенно не портит впечатления.
- Я же говорил, что наш больной вовсе не больной! – торжествующе провозглашает доктор, подвигая Ирине Игоревне стул. – Он сохранил не только ясность рассудка, но и чувство юмора. И чувство прекрасного, разумеется.
Этот не ахти какой комплимент также вознаграждается улыбкой. Доктор тает на глазах.
- Здравствуйте, Игорь Дмитриевич. - Голос у неё низкий, мягкого, приятного тембра. – Олег Генрихович сказал, что ваше состояние стабильно, и вы можете отвечать на вопросы.
Доктор радостно кивает.
- Олег Генрихович здесь решает, кому жить, а кому умереть. Мне ли с ним спорить?
Снова улыбка.
- Что ж, я вижу, с вами действительно всё в порядке. В таком случае, приступим.
- Минуточку, - прерывает её доктор, - дело в том, Ирина Игоревна, что у нас возникло одно небольшое недоразумение.
Вопросительно приподнятая бровь.
- Игорь Дмитриевич утверждает, что около часа назад к нему уже заходил ваш коллега. Такое возможно?
- Нет. Это дело поручено мне, и я приехала одна. Он представился?
- Да, конечно! – я ухватился за возможность доказать расхваленную доктором ясность рассудка, - его зовут… Он представился как… Чёрт! Забыл. Вылетело из головы. Ни имени, ни отчества… Фамилия такая, простая – не то Иванов, не то Петров, не то Сидоров…
- А как он выглядел?
- Он был похож на актёра, известного, который в «Улицах разбитых фонарей» снимался.
Доктор и следователь переглядываются. Я обречённо вздыхаю.
- Всё ясно. Подсознанию мало снов о гражданской войне, оно вытащило героя из моего любимого сериала и подсунуло в виде галлюцинации, так? Но ведь он же сидел вот здесь, на этом самом стуле, задавал вопросы…
- Я могу с уверенностью сказать, что в моём отделе человек с такой внешностью не работает. Но вы не беспокойтесь. Мы обязательно выясним, кто мог к вам зайти, опросим персонал…
- А, не утруждайтесь. – Я устало машу рукой. - Ничего вы не найдёте. Начинайте допрос.
Я снова пересказываю историю покушения. Рассказываю о своих возможных недоброжелателях, о конфликтах на работе и на бытовой почве. Заходит речь и об экспедиции Пивоварова.
- А там, на Украине, не возникало каких-нибудь столкновений?
- Да нет, народ сплошь дружный. Прекрасная команда, Макс умеет подбирать компаньонов.
- А с местными жителями?
- Тоже нет. Нас даже кладомафия не беспокоила.
- Кладомафия?
- Ну да, так мы их называем. У людей археология ассоциируется главным образом с поиском сокровищ, надо ли удивляться постоянному вниманию со стороны местного криминалитета.
- То есть, крышуют даже археологов?
- А вы разве не знали? В начале девяностых брали дань ценными находками. Отдавали, жить-то хочется. Когда ценности такого уровня стало труднее сбывать, переключились на вымогательство денег из вознаграждения, того самого, в размере двадцати пяти процентов от стоимости клада. Впрочем, Пивоваров с ними как-то ухитрялся разруливать дела безболезненно, к тому же всё в прошлом. С мафией мы не сталкивались уже лет пять. Да и чёрных копателей в том районе никогда не видели…
- А скажите, пожалуйста, что именно надеялся отыскать ваш друг? Вы говорили, что он увлекается сомнительными мифами…
- Он не увлекается сомнительными мифами. Он их создаёт.
На лице Ирины Игоревны читается непонимание.
- Учёный, создающий мифы?
- Ну, не совсем. Видите ли, большая часть наших знаний о прошлом основывается на письменных источниках. А большая часть источников, к сожалению, нечитабельны в принципе. Чернила выцветают, папирус гниёт, пергамент обгрызают мыши, глиняные таблички крошатся, каменные стеллы – и те разрушаются под действием эрозии. В запасниках музеев и институтов хранятся тонны фотокопий текстов с таких носителей – на них давно махнули рукой все, кроме редких энтузиастов. Будучи студентом, Макс неделями пропадал в хранилище, и теперь он утверждает, что смог разобрать и прочитать несколько легенд о древнем, и чрезвычайно могущественном народе. Настолько могущественном, что он упоминается чуть ли не во всех дошедших до нас мифах самых разных народов, населявших Европу, Малую Азию и весь Ближний Восток. Он называет их «цивилизацией предтеч», а его коллеги – «народом, высосанным из пальца». Так или иначе, сейчас Макс рассчитывает доказать всем свою правоту и привезти Лампу Царей.
- А что такое Лампа Царей?
- Это, если верить его переводу того, что по его же словам является реальными историческими хрониками, огромный ритуальный светильник весьма причудливой конструкции. Его зажигали по особо торжественным поводам, и он символизировал абсолютную власть царя над своими подданными. Никто не мог подняться с колен, пока горит священный огонь. Если Пивоварову удастся найти этот уникальный предмет, его теория подтвердится на сто процентов.
- А вы сами верите в его теории?
- Если честно – нет. Я уже говорил вам, зачем разъезжаю с этими экспедициями.
Ирина Игоревна делает последнюю запись в блокноте.
- Что ж, большое спасибо, я узнала всё, что хотела. Но если вы вдруг вспомните что-нибудь ещё – звоните.
Машинальным жестам она протягивает мне визитку, но рука замирает на полпути. Пользоваться телефоном мне запрещено, визитка для меня бесполезна.
- Пожалуй, я лучше оставлю её Олегу Генриховичу…
- Нет, нет, не стоит! – я протягиваю руку к карточке. – Пусть будет у меня, на память. Для уверенности в том, что хотя бы вы – не галлюцинация.
Она улыбается, кладёт визитку на прикроватную тумбочку и направляется к двери.
- Всего доброго, Игорь Дмитриевич, поправляйтесь. Было приятно с вами пообщаться.
- Взаимно. Постойте! – она замирает на пороге. – Известно ли, из какого оружия в меня стреляли?
- Да, мы установили это практически наверняка. В вас стреляли из девятимиллиметрового травматического пистолета. Гильза обнаружена не была, но преступник не смог бы найти ей и забрать при таком освещении, к тому же он явный непрофессионал. Так что, скорее всего это был револьвер. Марки «Наган». Рынок гражданского оружия переполнен этими револьверами, переделанными под резиновые пули. А теперь извините, меня ждут дела. Ещё раз желаю вам скорейшего выздоровления.
Дверь захлопывается. Я устало откидываюсь на подушку и закрываю глаза.


- Так что мне бы к барину…
- Какой он тебе барин? Командир ранен, он без сознания.
Голоса доносятся откуда-то из-за стенки.
- Я жив и здоров! Кто там? – Стараюсь кричать зычно, голос звучит глухо, но по-строевому уверенно. Это хорошо.
- Ну, заходи, коли так, – милостиво разрешает мой ординарец Захар и открывает дверь.
Входит мужик лет пятидесяти, плотный, одетый в добротный пиджак и косоворотку. На ногах хромовые сапоги, в руках мнёт картуз. Не иначе, сам сельский староста, чей дом я вынужденно занимаю.
- Так что, ваше благородие…
- Полно тебе, отец. Кончились благородия, зови меня просто – товарищ Давыдов. Ну, чего хотел?
- Так я, товарищ Давыдов, чего любопытствую – вы у нас побудете ещё, али обратно кавалерию свою уведёте? Бандитов-то всех поубивали. Мы вам тут провизии собрали кой-какой, на дорожку. Примите, не побрезгуйте…
Ох уж мне эта деревенская дипломатия. Я улыбаюсь и отвечаю:
- Сотня уйдёт сегодня же, а вот я, пожалуй, задержусь - доктор двигаться не велит. Чай, не выставишь меня за порог, а?
- Что ты, что ты! Живи хоть до зимы! С видом явного облегчения староста пятится к двери, постоянно бормоча слова благодарности. Крепко же им досталось от чехарды властей за последние два года. Ну да ничего, скоро везде будет порядок. И я на этот порядок ещё посмотрю. – Захар! Кликни ко мне Денисова и Родионова. И доктора позови.
Родионов заходит сразу же, видимо, дежурил в соседней комнате.
- Знаешь, Митька, я теперь всё вспомнил. Этот Дорошенко, штабс-капитан – он ведь очень напуган был. Словно ему есть что терять. Сколько ещё таких людей – через смерть проходят, а всё живут…
- Ну, ему было, что терять. Я не стал тогда говорить, а теперь даже принёс. Вот, гляди-ка.
В мою руку ложится тяжёлый холодный предмет. Я подношу его к глазам – это голова медведя размером примерно с кулак. На шее следы от пилы – не так давно её отделили от тела. Жёлтый металл блестит на солнце.
- Золото? Откуда?
- Оно самое. У бандитов было, в седёльных сумках да в карманах. Всего насобирали пуда три с половиной.
Я задумчиво разглядываю статуэтку. Поразительная работа – от яростно оскаленных челюстей мороз по коже, каждая шерстинка выполнена отдельно. Хоть туловища и нет, но я отчётливо вижу хозяина леса стоящим на задних лапах и загребающего передними воздух. Последнее предупреждение перед атакой.
- Я вот чего не пойму – тут золота миллионов на семь царскими деньгами. Зачем они сёла-то грабили? У нас в Орле сейчас хлеба не достать, а на половину этого золота можно накормить всё губернию!
- Верно мыслишь, золото это кстати пришлось. Вот что мы сделаем: всё, что есть, собери, и пусть Дурнев везёт его в город. Выдели охрану - человек пятнадцать. Оттуда пусть пошлёт телеграммы – одну в губернский исполком, другую – прямиком в Петроград, в Совет Народных Комиссаров. Дальнейшие указания он получит уже оттуда. А мы тем временем допросим пленных, и выясним, откуда они его взяли. И есть ли там ещё.
Родионов хмурится, уставившись на носки своих сапог.
- Видишь ли, Семён, тут такое дело… В общем, нету пленных.
- То есть как это – нет пленных?
- Я же говорю – всех посекли.
- У нас только трое легкораненых. Выходит, сопротивления не было – и, тем не менее, ни одного из двух сотен бандитов вы не взяли живьём?
- Сам не знаю, как так вышло. – Родионов опускает голову, - бес попутал, не иначе. На фронте такого не было. Забылись все. Вроде только схлестнулись, а глядь – все постреляны да порублены в куски. Один лишь… О, дьявол!
Родионов бледнеет и поднимает на меня испуганные глаза.
- Дорошенко!
- Да что же это, командир, мы с твоей раной да этим золотом напрочь про него забыли, а Васька-то, Хромченко, со вчерашнего дня не возвращался!
- Ладно, у меня пуля в башке, но ты, ты, Митька, ты же шесть лет на фронте! А комиссар? – внезапно меня осеняет ещё более страшная мысль. – Что Дурнев говорил о численности банды?
- Четыреста пятьдесят сабель и четыре пулемёта.
- А сколько их оказалось?
- Двести сабель, а пулемётов не было…
- И почему ты решил, что Дурнев наврал?
- Ну так их же… Дьявол! – Родионов с размаху хлопает себя по лбу и вскакивает. - Полста человек с милицией и пулемётной тачанкой в город, охранять золото, другие полста со второй тачанкой – в погоню!
- Погоню пусть следопыт твой ведёт, как его, Айтохонов? И пусть оседлают мою лошадь!
- С ума сошёл, какая лошадь? Поляк сказал, тебе даже голову нельзя поворачивать.
Вместо ответа я сажусь на кровати и пытаюсь нащупать ногой сапог. Родионов хватает меня и силой пытается уложить обратно.
- Захар, да чего ты смотришь, держи его. Доктор, доктор!
- Родионов, отставить!
- Хрен тебе.
- Захар, как старший по званию, я приказываю – убери руки!
- В случае смерти или беспомощного состояния командира отряда командование переходит к следующему командиру по порядку старшинства, – сопит Захар, явно не собираясь меня отпускать.
- Это я-то в беспомощном состоянии? Ах ты, устав ходячий! Под трибунал!
- Семён, не глупи! Денисов отвезёт золото в город, я поведу погоню, ты наберёшься сил, доктор что-нибудь придумает с твоей раной… Нельзя тебе никуда сейчас!
На шум вбегает Игнатий Брониславович.
- Что здесь происходит? Немедленно успокойтесь, иначе мне придётся пойти на крайние меры!
- Глупцы! Да нас прямо сейчас окружают! Сотня, в ружьё! Седлать мою лошадь!
Доктор выискивает из чемодана склянку и льёт прозрачную жидкость на скомканный носовой платок. Сладковатый запах разносится по комнате.
- Не сметь! Уберите это! Я приказываю!
Доктор прижимает платок к моему лицу. Я пытаюсь не дышать, но запах сам проникает в ноздри, дурманит, кружит голову. В глазах темнеет, и сквозь увещевания Родионова я вдруг отчётливо слышу далёкий женский голос.



- …ты даже не представляешь, какой это был кошмар! У меня как сердце чувствовало неладное. Жду твоего звонка, места себе не нахожу, в три часа ночи ты наконец звонишь, а в трубке незнакомый голос – это оперуполномоченный такой-то, нами обнаружен труп мужчины без документов, у него на телефоне восемь пропущенных с этого номера. Не могли бы вы приехать на опознание? Я сама чуть не умерла. Приезжаю в милицию, а там говорят – в больницу увезли, причём никто не знает в какую, только под утро выяснилось. В больнице говорят – он в операционной. Сижу, жду, наконец, выходит доктор, довольный такой, улыбается. Вы, говорит, не волнуйтесь, с ним всё хорошо будет. А я – какой там хорошо, когда в милиции сказали труп? А он – мне здесь виднее, кто труп, а кто не труп. Ваш муж был доставлен к нам в сознании, и его состояние опасений не вызывает. А я говорю – он мне не муж. А он – значит, будет мужем. Так и скажете ему завтра сами – если после выписки не сделает предложение, я ему эту пулю обратно имплантирую. Успокоил меня, до машины проводил. Такой милый, обходительный… Ну зачем ты поехал в эту дурацкую экспедицию? Говорила же, твой Пивоваров до добра не доведёт! Что же теперь будет?
Всхлип. Ничто так не напрягает, как женский плач. Совершенно не понятно, что с ним делать.
- Машенька... – говорю я слабым голосом. - Любовь моя… Наклонись, я должен кое что тебе сказать…
Она наклоняется над кроватью, в глазах слёзы.
- Ближе…
Она наклоняется сильнее, я чувствую запах её волос, ощущаю горячее дыхание на своём лице.
- Что, милый?
- А вот что! – восклицаю я, и с хохотом злодея из комиксов запускаю одну под руку под её полосатую блузку, а второй хватаю за ягодицы.
- Ах ты, мерзавец!
- Клянусь, это не я! О ужас, мои руки меня не слушаются! На помощь, скорее позови медсестру, а лучше двух!
- Я тебя устрою медсестру, покойник недоделанный! Только выйди из больницы, я тебе такую медсестру пропишу!
Улыбаясь, она смотрит на меня сквозь слёзы, и я вдруг понимаю, что снова думаю о будущем. О дне выписке. О том, что не стану дожидаться ночи. И даже до постели не стану терпеть. И даже до дома – пусть пропишет мне медсестру прямо в машине, на больничной парковке. Как же я соскучился по ней, по озорному взгляду серых глаз, слегка вздёрнутому носику, белой коже с россыпью еле заметных веснушек, по вкусу её губ, по её запаху. По её телу. Она наклоняется ещё, наши губы слегка соприкасается. Мой пульс учащается, и вслед за ним учащается писк монитора сердечного ритма.
- Ух ты! – она отстраняется, и сигнал прибора возвращается в норму. – Хм, а если так? – и её рука скрывается под моим одеялом.
- Вот за что я тебя люблю, так это за творческий подход в любом деле. Интересно, а если моё сердце остановится, я услышу это длинное «пи-и-и-и»?
- Так всё, за пессимизм останешься без сладкого.
Она откидывается на спинку стула, поправляет блузку, затем достаёт из пакета очищенный апельсин и начинает есть.
- Э, это моё!
- Фигушки. Кстати, когда операция?
- Назначена на послезавтра. Доктор Вронский превосходный специалист, он оценивает вероятность успеха в девяносто пять процентов.
Она снова мрачнеет, но быстро берёт себя в руки.
- А выписка?
- Чёрт его знает. Месяца через два.
- Долго!
- Но ты же каждый день будешь приходить, и отгонять от меня медсестёр.
- За наглость лишаешься второго апельсина.
- Не больно-то и хотелось. Что мне реально нужно, так это телефон. Доктор категорически против того, чтобы разрешить мне пользоваться мобильником. Телевизор обещает поставить, но что-то не торопится. А я тут от тоски чахну!
- М-м-м-м, секунду – перебивает она, и, не переставая жевать, лезет в пакет, – вот, это смартфон моего брата. Тысяча на балансе, бесплатный интернет по акции на пять дней, потом – полтора рубля за мегабайт. Я забила в память все телефоны наших общих знакомых, даже твоего придурошного Макса.
- Ты чудо!
- Да, возьми ещё вот это, – она протягивает две зелёных бумажки. – Больше при себе нет.
- Зачем?
- Медсестре отдашь, балда, чтоб она его незаметно для доктора заряжала.
- Всё, решено. Выходи за меня замуж!
- Сначала со своей женой разведись.
- Мы с ней уже месяц не общаемся. После выписки – первым делом на развод подаю. Хотя нет. Первым делом после выписки…
Раздаётся стук в дверь. Маша еле успевает запихать мобильник и зарядное устройство под подушку.
- Ну что, друзья мои, я вынужден вас разлучить – настало время процедур. Попрощайтесь до завтра.
Уже в дверях она оборачивается и подмигивает, изображая с помощью большого пальца и мизинца поднесённую к уху телефонную трубку.
- До скорого, – отвечаю я.
Мучительно долго тянутся часы до отбоя. Наконец, дежурная медсестра, пожелав мне спокойной ночи, закрывает за собой дверь палаты. За окном догорает закат. Выждав ещё минут двадцать, я достаю из-под подушки телефон. Долгожданная связь с внешним миром! Сенсорный экран оживает под моими пальцами, пин-код стандартный – четыре нуля. Задумчиво листаю список контактов. Позвонить Маше? Есть одна вещь, которая занимает меня сильнее, чем желание услышать её голос – мои странные сновидения. Я хочу знать, если у них какая-то реальная основа, как предполагает добрейший Олег Генрихович. Да, я мог услышать историю о раненом в голову красноармейце, и забыть её впоследствии, но что же насчёт всего остального? Мир моих снов слишком богат для какой-нибудь мельком прочитанной заметки. Теперь у меня есть выход в интернет, остается лишь правильно сформулировать запрос. Некоторое время я пребываю в замешательстве, затем меня осеняет. Курсор опускается на одну строчку вниз. Соединение. Долгие гудки. Я уже собираюсь положить трубку, когда гудки внезапно обрываются.
- Какого чёрта надо? – Знакомая любезность.
- А какой ассортимент?
- Игорь, ты что ли? А с твоим телефоном что?
- Потерял.
- А-а… А то я звоню, звоню…
- Чего это ты мне звонишь?
- Есть пара вопросов. Короче, представь, что ты…
- Хоть бы поинтересовался, как я доехал.
- Что?.. Какая к чёрту… Ну ладно, как доехал?
- Замечательно! Представь себе, прямо на вокзале…
- Образцы отвёз? – Макс не был бы Максом, если бы обращал внимания на слова, не связанные с тем, о чём собирается говорить он сам.
- Нет, не успел. Я же говорю…
- Не успел, и хрен с ними. Барахло. Мы тут нарыли достаточно, завтра консервируем раскопки и выезжаем в Москву. Будет им сенсация! Короче, слушай…
И тут я сдаюсь.
- Слушаю.
- Представь, что ты со своими знаниями оказался, ну, скажем, в середине бронзового века, и имеешь доступ только к местным технологиям. Какие приборы или механизмы ты смог бы построить?
- О боже… Макс, ты Рен-ТВ насмотрелся? Хочешь, я открою тайну, почему на тебя косо смотрит почти весь наш учёный мир?
- Что такое Рен-ТВ? Я не смотрю телевизор, а на учёный мир я чхал. Так ты не ответил на мой вопрос. Ты бы смог получить электричество?
- Электричество – запросто. Со статическим электричеством, например, были знакомы ещё древние греки, и, теоретически, ничто не мешало Моисею дурачить древних евреев электрическими фокусами…
- Ой, избавь меня от дилетантской лекции по истории. И статическое электричество меня не интересует.
- Ну, раз так, я бы мог соорудить вольтов столб и получить постоянный ток. Всё, что для этого нужно, это металлы, известные человечеству с незапамятных времён – олово, медь, цинк и железо. Другой вопрос, что с этим током делать? Единственное возможное применение в данной ситуации – бить им особо нахальных аборигенов.
- А электрическая лампочка?
- Из лампы накаливания нужно откачать воздух, а с тогдашними технологиями вакуум-насос собрать не реально. Можно, правда, заполнить её инертным газом, но выделить из воздуха аргон я тоже не смогу. Что ещё?.. Есть вариант соорудить дуговой прожектор, но чтоб его питать, потребуется вольтов столб высотой с пирамиду Хеопса. Так что извини, придётся обходиться факелами.
- Хм, ну ладно, а, скажем, радиосвязь?
- Можно построить искровой передатчик с магнитным когерером и радиусом действия в десять метров. Для чего-то более серьёзного нужны диоды, а из чего их делать – полупроводники отпадают сразу, ламповый – опять всё упирается в вакуум-насос. Так что служить мне колдуном-палачом при каком-нибудь царьке, на большее я не способен. Так что же ты всё-таки нашёл?
- Запаянные стеклянные колбы с металлическими деталями внутри. Здоровенные, и много. Почти все расколоты, к сожалению.
- А может, это просто ритуальные сосуды?
- Может, и сосуды. Тогда меня очень интересуют ритуалы, для которых они предназначались. Ты знаешь, я ведь не псих и не фанатик. В моём представлении древняя высокоразвитая цивилизация – это письменность, высокоуглеродистая сталь и обработка стекла. Но эти штуки, которые мы нашли – уж очень смахивают на лампы из старых телевизоров.
- А может, они вовсе не древние? Слои, знаешь ли, перемешиваются…
- Знаю ли я, что слои перемешиваются? Ну откуда мне, археологу, об этом знать! Хорошо, если им не три тысячи лет, а всего лишь одна – это меняет дело? Лаборатория даст точную датировку, но я и так не сомневаюсь. Извини, сорвался. Нервничаю что-то последнее время.
- Заметно. Ты давно трезвый?
- С утра. О, спасибо, что напомнил!
- Постой-постой, успеешь! – ближайшие планы Пивоварова ясны для меня, как божий день. – Твоё любопытство удовлетворено, теперь моя очередь.
- Ну, чего тебе надо?
- Ты историю Гражданской войны хорошо знаешь?
- Да не особо… В рамках давно забытого университетского курса истории России. А то ты не знаешь, какими периодами я занимаюсь.
- Ну, ты же всё-таки историк, профессионал…
- Этого не отнять, – радиоволны доносят да моего уха нотки самодовольства, рождённые в тысяче километров от моей палаты, – так что же тебя интересует?
- Меня интересует один уникальный случай. История о красном командире, раненом пулей в голову и сохранившем не только жизнь, но и рассудок.
- Ммм… Не слыхал о таком. А фамилия у этого командира была?
- Сейчас-сейчас… - я мучительно вспоминаю. Почему-то именно фамилии стали очень быстро вылетать из головы. – Нет, не помню. Проклятье!
- Ну, тогда ничем помочь не могу. А с чего это ты вдруг заинтересовался Гражданской войной?
- Да так, есть одна причина. Личного характера.
- Ну, не хочешь говорить - не надо. Дело хозяйское. Одно могу сказать – если бы ты меньше бухал, а больше интересовался местами, куда мы выезжаем, то знал бы легенду о давыдовской сотне. Как раз в гражданскую войну на месте наших раскопок шли бои, и может…
- Какая-какая сотня?!
- Давыдовская. И это не тот Давыдов, который Денис, мой внезапно заинтересовавшийся историей друг. Этого Давыдова звали не то Степан, не то Семён. Э, да что с тобой? Совсем на тебя не похоже.
Да, я ещё два месяца не буду на себя похож.
- Так что случилось с этой сотней?
- В 1920 году, когда Фрунзе теснил войска Врангеля и Улагая к Крыму, по личному распоряжению Феликса Дзержинского с фронта сняли наиболее опытных бойцов и направили под Одессу, для противодействия бандитам и диверсантам. Сотня Давыдова считалась самым боеспособным подразделением в Первой конной армии Будённого, как сейчас говорят – элитным. У всех огромный боевой опыт. В августе 1920 года в нескольких стычках они нанесли бандам серьёзный урон и погибли все до единого. Довольно туманная история – документов почти не сохранилось, а устные рассказы слишком неточны. Да и мнения расходятся – кто-то из местных считает, что давыдовцы устроили в уезде бессмысленную резню, а кто-то мнит их героями. Как бы то ни было, после гибели сотни надолго прекратились и бандитские налёты, а живых свидетелей не нашлось ни с той, ни с другой стороны.
- А как называется посёлок, куда мы за водкой ездили?
- Красный Партизан.
- А до революции?
- Кажется, Мурованка.
Смартфон едва не выскальзывает из покрывшейся испариной ладони. Пивоваров между тем продолжает:
- Да мы же при тебе находили оружие времён гражданской, сбрую конскую выкопали… Забыл разве? Нет, ты обращаешь внимание только на «ценные» находки, а что в твоём понимании ценно – золотые побрякушки. Тогда как иной раз простой камень может рассказать больше, чем целая золотая колесница. О, кстати!
- Что ещё?
Пивоваров злорадно хихикает.
- Ты рано уехал – золото мы тоже нашли. Представь себе, в деревянном ящике. В чём дело, я не слышу привычного энтузиазма! А двадцать пять процентов от стоимости в нашем случае потянет миллионов на пять – не всякий академик может рассчитывать на грант подобной величины, знаешь ли.
- Ты береги себя там, ладно?
- Ладно. Да что с тобой такое? Ты пил?
- Ага, какую-то дрянь. Забыл, как доктор её называет.
- Какой ещё доктор? Ой, подожди, меня зовут, кажется, ещё что-то нашли. Я перезвоню!
Короткие гудки. Я откидываюсь на подушки. Мысли скачут в безумном хороводе, руки дрожат. Либо я из-за ранения сошёл с ума, но тогда галлюцинациями являются не только мои сны, но и рассказ Пивоварова, подтверждающий эти сны, и доктор Вронский, считающий их работой подсознания, и, в конечном счёте, всё то, что окружает меня с момента прихода в сознание в карете скорой помощи два дня назад. Либо каким-то образом я получаю достоверную информацию о событиях далёкого прошлого. От человека с ранением, идентичным моему. А этот Семён Давыдов? Видит ли он в моменты забытья мою палату? Что собирается делать? Ведь он не знает о том, что его судьба и судьба его отряда уже свершилась.
Скорее всего, я просто тронулся.

Сознание возвращается медленно. Перед глазами всё плывёт, в ушах ещё звучат обрывки слов из полусна-полубреда. Такого не было даже зимой шестнадцатого года, когда я заживо сгорал от тифа в холодных румынских окопах. Тогда мне удалось выкарабкаться, а теперь?..
- Семён Павлович, как вы? Опять кошмары?
- Нет, Захар, всё больше барышни симпатичные.
Захар улыбается.
- Вы в бреду Машу звали. Невеста ваша?
- Нет. Снилось, будто я в больнице, а она за мной ухаживает.
- Красивая?
Я пожимаю плечами.
- Тощая больно. Родионова позови.
- Уехал Родионов, часов шесть тому назад. Взял пятьдесят человек и пулемётную команду. Айтохонов их по следу товарища Хромченко повёл. А товарищ комиссар тогда же с полусотней и отрядом милиции в Воскресенск двинулся. Здесь только я и доктор. Вы не сердитесь на меня, Семён Павлович? Правда, куда вам сейчас командовать, а тем более – ну как рубка начнётся?
Я вздыхаю.
- Ты прав, Захар. Беспомощное состояние наступило у твоего командира, всё как в уставе сказано. Кликни доктора, пусть даст ещё микстуры от головной боли.
- Есть!
Захар послушно уходит, слышно, как одна за другой хлопают двери. Маленькая хитрость – неужели это всё, на что я сейчас способен? Медленно, стараясь лишний раз не менять положения головы, я поднимаюсь с постели. Осторожно натягиваю сапоги. Встаю, преодолевая небольшой приступ головокружения. Держась за стенку, иду к дверям. Староста поместил меня в спальне, на своей кровати. Кровать его супруги пуста, видимо, всё семейство перебралось в чистую комнату. Открываю дверь: так и есть. Множество глаз встречают меня, осматривают с испугом и любопытством – с трёх кроватей, с лавок, из углов. У старосты, оказывается, четверо маленьких детей и красавица жена – моложе его самого лет на тридцать. Подношу палец к губам и выхожу из комнаты в сени. Конское ржание и гул множества голосов доносятся со двора. На крыльце я нос к носу сталкиваюсь с комиссаром отряда Денисовым. Тем самым, что, по словам моего ординарца, шесть часов назад отвёз в Воскресенск три с половиной пуда бандитского золота. Мы замираем друг напротив друга – я, с перевязанной головой, и он – тоже с перевязанной головой. Гимнастёрка забрызгана кровью, рукав распорот, виден неглубокий порез на руке. Глаза лихорадочно блестят.
- Что случилось, Поликарп Филиппыч? Что с отрядом? Что с золотом?
Секунду он смотрит на меня, словно не узнавая, затем взгляд его проясняется.
- А, ну да, командир, напали на нас, верно. У самого города, бандиты, около сотни. Видать, разделились они.
- И что?
- Что? Да всё, порубили мы их. Всех подчистую, а потеряли всего двоих. Совсем слабы они против власти советской, верно я говорю?
- А золото?
- Золото, как ты и велел, милиционерам отдали, в горисполкоме поместили в несгораемом шкафу. Дурнев караул приставил к нему, внутри и снаружи, телеграммы разослал. Я оставил с ним человек пятнадцать и взвод пулемётный, а сам обратно поспешил. Три десятка сабель Родионову не помешают, я так думаю.
Просторный двор старосты постепенно заполняется Денисовскими бойцами – их десятка полтора, еще столько же верховых маячат за высоким забором. Почти все легко ранены, на потемневших от пота и крови гимнастёрках белеют импровизированные повязки.
- Что ж вы в городе нормально не перевязались? Намотали портянки какие-то…
- Так это, доктор же городской сюда уехал. Да и спешили мы, к чему возиться. И не такое бывало. Ну так что, командир, мы за Родионовым?
- Езжайте. Тридцать сабель и вправду никому не помешают.
Денисенко улыбается, зачем-то гладит меня по руке.
- Ну, ты тоже держись тут. Я смотрю, на поправку пошёл, ходить стал. А то смотри – с нами езжай!
- Нет уж. Я вас потом догоню. Плохо мне, Филиппыч, голова кружится. Силы в руках нет совсем.
Комиссар кивает отечески, и, не оглядываясь, выходит со двора. Через минуту конский топот совершенно стихает вдалеке, лишь пыль ещё долго клубится в вечернем воздухе. В клубах пыли я не сразу замечаю две фигуры, бегущие по улице.
- Командир! Семён Павлович!
Это Захар с доктором. Ну, сейчас мне от этих заботливых тюремщиков крепко влетит. Захар забегает во двор запыхавшийся, доктор еле поспевает следом.
- Командир, это кто был, не Поликарп ли Филиппыч?
- Он самый, - я несколько удивлён, - а что?
- А что случилось?
- Возле самого города наши бойцы попали в засаду, но справились с врагом и всех уничтожили. Комиссар оставил часть людей охранять золото, а с остальными на выручку к Родионову поспешил. Да в чём же дело?
Не говоря не слова, Захар протягивает мне руку. На открытой ладони что-то блестит. Два небольших золотых браслета, один – в виде переплетённых змей, а другой с незамысловатым узором и расходящимися в разные стороны лучами.
- Что это?
- Это выпало, когда они мимо нас проскакали.
- Не может такого быть!
- Мы с доктором своими глазами видели.
Я вспоминаю потрёпанный вид комиссара и его бойцов, странную, сбивчивую речь. Вспоминаю, и не могу поверить.
- Что же теперь делать? – Захар пребывает в полной растерянности и с надеждой ожидает от меня единственного правильного решения. Но правильного решения нет.
- Седлай лошадей. И на сей раз без разговоров. Поедем очень медленно, так что за меня не беспокойся.
- Куда поедем?
- Туда, где всё закончится.
Для того, чтобы пройти по следу сотни всадников, не нужно быть прирождённым следопытом, как якут Айтохонов. Я справлюсь с этим даже в темноте. Как бы ни хотелось пуститься в галоп, придётся плестись шагом, и что бы там не случилось - нам не успеть. Но и лежать на кровати в беспомощном ожидании я тоже не намерен.
- Доктор, вы с нами?
- Вы не сможете обойтись без моей помощи. Да, я с вами.


- Оппа Гангам Стайл!
От неожиданности я вскакиваю, как ошпаренный, и тут же падаю обратно, сражённый приступом головокружения. Проклятье, почему я не догадался поставить телефон на вибрацию? Треклятый мобильник продолжает надрываться, пока я шарю руками по кровати. Кажется, эти жуткие звуки способны поднять на ноги всю больницу, от первого до последнего этажа. Наконец, мне удаётся нащупать предательскую трубку.
- Дрыхнешь? А кто обещал мне позвонить?
- Я ничего не обещал… Только Давыдова довести до кургана. Его скоро убьют…
- Что ты несёшь? Сон приснился, или очередная галлюцинация?
- Сон, сон. Но ты оборвала его на самом интересно месте, и пусть тебе будет стыдно.
- Ну и досматривай свои сны! – в её голосе звучит знакомая деланная сердитость. Как будто мне смотреть нечего. И не звони мне больше!
- Да я и не звонил… Кстати, передай своему брату, что он идиот. Если, конечно, это он выбирал мелодию звонка.
Хихиканье на другом конце провода подтверждает мои самые худшие опасения.
- Ты чудовище.
- Я знаю.
- Я отомщу.
- И как же?
- Я сдам тебя одному знакомому следователю, кстати, очень симпатичной женщине. Тебя будут судить за попытку доведения до самоубийства.
- Ой, ой, ой! У меня тоже есть знакомый следователь, кстати, очень симпатичный мужчина. И тебя будут судить за злостную симуляцию.
- Это не преступление… И кстати, откуда у тебя знакомые симпатичные следователи?
- Познакомилась сегодня, с одним, пока в приёмном покое ждала. Во время тихого часа посетителей не пускают, а он прошёл – корочку милицейскую сунул под нос вахтёрше, та чуть ли по струнке не вытянулась. Я решила, что это к тебе, и когда он минут через сорок спустился вниз, подошла и спросила.
- А он что? – интересуюсь я нарочито спокойным голосом, хотя по спине начинают ползать мурашки.
- А он посмотрел на меня внимательно, и говорит - нет, мол, я совсем по другому делу. А мне же никто ничего не говорит, я от него надеялась хоть что-нибудь узнать, в общем, расстроилась сильно. Он на меня посмотрел ещё раз, и говорит – вас что, к жениху не пускают? А давайте я проведу. И провёл. До второго этажа проводил, дальше говорит, сами. А дальше меня твой Вронский в коридоре встретил и обратно развернул, так и пришлось ещё два часа торчать в вестибюле.
- А как он выглядел? – спрашиваю я как можно беззаботнее.
- О, ты знаешь, он похож на следователя из того сериала, который ты постоянно смотришь, ну прямо одно лицо!
Маша продолжает говорить, но я уже не слушаю. Что же происходит? Либо я безумен, как шляпник, либо мой разум кристально чист, но вокруг меня творится чёрт знает что. Я перебиваю её:
- О чём ещё вы с ним говорили?
- Да совсем не о чём… он сказал, что слёзы мне не идут, и что с тобой всё будет хорошо. А ты ревнуешь?
- Конечно! Скажи, ты не хотела бы тоже немножко поревновать? Я попрошу тебя завтра встретиться с моим следователем, её зовут Ирина Игоревна, адрес и телефон я тебе продиктую… так вот, я хочу, чтоб ты с ней встретилась, и всё про него рассказала. Хорошо?
- Подожди…
- В чём дело?
- Кто-то в дверь звонит. Полтретьего ночи! Неужели опять эта несносная старая грымза со своим склерозом и слуховыми галлюцинациями? Как же она достала! Сейчас я ей всё выскажу…
- Стой! Не открывай дверь!
- Но почему?
- Это плохая идея. У тебя где-нибудь свет горит?
- Только ночник. В чём дело, ты меня пугаешь!
- Выключи его немедленно! Всё ещё звонят?
- Да. Звонят, и стучат. Может быть, у соседей случилось что-то серьёзное?
- У соседей есть другие соседи. Сиди тише воды, ниже травы. У тебя обе двери закрыты?
- Да обе, на все замки и цепочку. Что происходит? Мне страшно!
- Не бойся, всё под контролем. Кто бы это ни был, он не причинит тебе вреда, я обещаю. На всякий случай вызови полицию.
- Какую полицию, ты скажешь мне, что здесь происходит, или нет?!
- Да я сам не знаю, что происходит! Всё ещё звонят?
- Вроде перестали. Нет, опять!
- Так всё, успокойся, расслабься, и набери 02. Скажи, что какие-то хулиганы выламывают дверь. Всё будет хорошо, я обещаю. Ты сделаешь всё, как я прошу?
- Да, сделаю, – она всхлипывает, – не бросай меня!
- Не брошу. А сейчас тебе надо позвонить в полицию. Я перезвоню через пять минут.
Короткие гудки. Умница, теперь остаётся надеяться на оперативность полицейских. Или на то, что у меня паранойя, и меня насмерть перепугала старуха, которой вечно мерещится громкая музыка. Я нащупываю шнур от ночника. Главное, не перепутать его со шнуром вызова медперсонала. Кажется, вот этот. Вспыхивает свет, кажущийся нестерпимо ярким. Вот она, визитка, лежит на тумбочке, там, где она и была оставлена несколько часов назад настоящим следователем. Ирина Игоревна Шарановская. Звание, должность, контактный телефон, е-мейл, телефоны РОВД и отдела прокуратуры по работе с обращениями граждан. Дрожащей рукой я набираю десятизначный номер. Только бы не был отключён!..

продолжение в комментариях