[kaleidoscope-of-realities]

Название: Семьдесят процентов
Тема: «Волшебный друг» (или «Магия в моем мире»)
Автор: Achenne
Бета: Пиковая стража
Краткое содержание: Я разделся бы еще раз и сто раз, но мы с Майком наблюдали вовсе не из ксенобиологического любопытства, а пытались понять, для чего наши мокрые друзья сгодятся и за сколько их можно толкнуть на черном рынке.
Предупреждение: рейтинг R за некоторый натурализм, несколько нецензурных слов
Комментарии: разрешены

Хэмпфри Везунчик - вот как меня называют.
Кличка та еще, в самый раз по роже за нее врезать, не виноват же я, что за первую ходку мне запихали в черепушку гребаный резонатор, и я теперь "слышу голоса", словно какой-нибудь псих в гермокапсуле или в ночной рубашке со связанными за спиной длинными рукавами, на отсталых колониях, говорят, до сих пор так дисциплинируют.
Это дерьмо сидит у меня в кости и прорастает в мозг. Док Кей - настоящее имя этой сине-зеленой медузы, конечно, я выговорить неспособен, – как-то сказала, что однажды резонатор проклюнется куда-нибудь в этот... таламус? Мозжечок? Одним словом, в древний, обезьяний еще центр, и тогда я буду мочиться под себя, скакать, выставив нижнюю челюсть, или кусать всех вокруг за задницу.
Но это будет еще нескоро.
Хэм Везунчик я, потому что после первого дела и первого попадалова меня приговорили к безумию - любимое наказание на Виолетте-9, а вместо того, чтобы пускать слюни и мычать, я сделался маршрутизатором. Из мяса, крови и костей.
Что я могу?
Болтать хоть с разумной плесенью планеты Хавирунну. Иногда слышать чужие мысли, прямо как толстопузые телепаты Альфы Пса, ну, вы знаете, которые похожи на обожравшихся шарпеев, все в складках. Правда, телепатию я терпеть не могу: иногда лучше не знать, чего о тебе думают. Крепче спишь, как говорится.
А еще - находить скрытое.
Понятия не имею, как правильно обозвать. Вроде и нет правильного слова, вот и Кей говорила - ты уникум, Хэм. Везунчик, одним словом.
Полезное качество для Корсаров.
Прежде я только всякой мелочью промышлял - перевезти пыльцу или мраморное, нежное, как поцелуй девственницы, мясо вон тех собакотелепатов, к столу богачей Федерации. Или киберкислоту, модную в лучших ночных клубах Ориона; в общем - на жизнь хватало, погулять тоже, но как-то быстро проседали кредиты. Сегодня ты пьешь коктейль и зажимаешь в углу блондинку с шестью грудями и тремя вагинами, то ли трансформа, то ли ксеноса, а завтра - гол и по дыре в каждом кармане.
Корсары на меня сами вышли. Как сейчас помню - подошел в баре "Синее щупальце" на Орионе Майк Оглобля, я еще поржал над ним - мол, иди за шестом стриптизерши прячься. Это уже потом я узнал, что у него из ноздрей кислота истекает, и не приведи боги Двенадцати Галактик - чихнет на тебя, весь в дырочку будешь. А тогда казался просто долговязым придурком, из нариков, что клянчат дорожку-другую золотистой пыльцы.
Но у меня хватило ума его не послать. Я же Везунчик. Небось и резонатор сработал.
Ему самое место не в голове, а кой-где пониже, ага.
Майк заказал нам жукотель - напиток с живыми насекомыми, глотаешь, а они у тебя по желудку ползают, пока не переварятся, и от этого пьянеешь медленно, и в брюхе как будто грелка. У меня внутри целые сколопендры возились, пока он объяснял, мол, пригодятся мои способности.
Проклятье. Как будто меня уговаривать надо.
Попасть к Корсарам - все равно, что в личную гвардию президента Федерации, только в гвардии в сто раз скучнее.
Кто такие Корсары? Бандиты, контрабандисты. Живая легенда. Ужас Двенадцати Галактик. В некоторых отсталых системах этим ребятам молились, почитая богами.
По правде, президент - молокосос по сравнению с ними.
В баре мигало синим и зеленым, у шеста крутилась чешуйчатая баба, охаживая себя хвостом-плеткой; смуглый человек-бармен подкидывал и ловил стаканы с цветным содержимым - и все это рябило в глазах, а внутри у меня растворялись жуки, и было жарко - аж на лбу пот выступил. Труднее всего оказалось не кинуться Оглобле на шею, как мальчишка, которому поп-дива автограф нарисовала.
"Ты спишь, Хэмпфри", - думал я. Проснешься в номере дешевого мотеля. Хорошо если без куска слизи с тентаклями на грязных простынях рядом с тобой.
Но я не проснулся. В смысле, Корсары действительно взяли меня к себе. Я проработал на них лет пять, нашел молибден на ЛТ-15, рубидий - на Жвенке, и лесбиянок-полиморфов Ииверги. Говорят, окружение президента и он сам купило штук сто этих разноцветных девочек.
Теперь я по праву назывался Везунчиком Хэмпфри.
А потом я обнаружил Акву с ее обитателями.

Тут я должен честно сознаться: без Майка не обошлось. Мы дышали моллюсковым газом на капитанском мостике, пользуясь, что кэпа Ли Ви поблизости не видать. У меня туба заканчивалась, и я собирался сгонять на новой порцией, когда Майк заметил и показал мне на скрине планету.
Голубую-голубую.
Как Терра, если верить Майку, а он раз четыреста хвастал, что родился там, а потом уже его трансформом сделали с его соплями, как меня — с резонатором. Среди Корсаров почти все трансформы. Но среди не-Корсаров их еще больше, вот в чем дело, так что наши искусственные увечья никого из команды не беспокоили. Майк трепался, что Терра из космоса синяя, как щупальца дока Кей, а все потому что поверхность из воды.
«И ты тоже состоишь из воды, Везунчик», - обычно добавлял Майк. - «И я. И все люди. На семьдесят процентов».
Я тыкал в его костлявую грудь и ухмылялся: открывай краник, покажи воду. От тычков Майк всегда покачивался, словно травинка под ветром, и мы ржали. Но тогда, на мостике и с пустой тубой, я вспомнил его рассказы, и у меня вырвалось:
- Терра?
- Дурень, мы в другой галактике, - фыркнул Майк, но склонился — длинный крючковатый нос уперся в силовое поле скрина. И сознался:
- Но похоже. Только... - пожал костистыми плечами, - еще синее.
- Вода.
Воды в космосе немного. Есть целые планеты, покупающие драгоценную аш-два-о за неплохие деньги, и я собирался сказать, мол, давай расскажем кэпу. Не к спеху, конечно, да и не особенно для Корсаров дело. Разве замолить грехи и подкинуть координаты разведывательной группе Федерации, ха.
И вот тут коротнуло мой резонатор. Майк потом говорил: аж искры из глаз посыпались, сомневаюсь, что это художественное преувеличение, у него воображения не хватит на ту часть, где про художества. Если это не выпивка с дурью, конечно.
Я сказал:
- Пошли. На Малышку Пегги, - так назывался майков «челнок», вполне годящийся, чтобы смотаться от нашей махины-станции к любой планете, если та не дальше парсека-другого.
И рявкнул для верности:
- Быстро.
За нами никто не следил. В любом баре, если встретишь Корсара, будет себя пяткой в грудь бить, какой он свободный и никто ему не указ, даже капитан может только советы давать вроде "не лезь в это дерьмо, хуже будет". Либо как я предугадывать с помощью хреновины в мозгу. Хочешь – верь, хочешь - забей.
В общем, в ангаре только пискнуло, когда мы приложили ладони, и проговорил машинный голос: права доступа подтверждены.
Малышка Пегги - устаревшая модель. Майк нашел ее где-то на помойке, собирал по кускам и восстановил после пяти или семи лет возни. Формой она похожа на грушу - или сиську тридцати футов в длину, с пупырышком-соском капитанского мостика из бронированного стекла. Медлительный и неуклюжий челнок, только Майку об этом говорить не стоит - загрызет.
Я и не говорил.
Наверное потому что доверял Майку - он был классным спецом, хотя стрелял как поносом из жопы, но увести свою бултыхающуюся в космосе сиську мог откуда угодно.
Ну, или почти откуда угодно.
До Аквы мы добрались без заминок. Майк приплясывал на хромированном "соске"-площадке и мял свои тощие кости-пальцы, напоминая уже не просто Оглоблю, а какого-то хищного паука, стервятника или плотоядное растение - мы однажды такие привозили одному экстремалу-богачу. Кажется, потом они его сожрали.
- Эта планета вся из воды, - повторял Майк.
А я вспомнил слово из древнего языка, который учил в школе, хотя никогда и не был на Терре, и предложил назвать ее Аквой.
Мы зависли в атмосфере: она оказалась плотной - скорее суспензия, чем воздух, и Пегги рисковала ободрать обшивку. Майк перекинул ее с автопилота на ручное управление, и с высунутым языком спускал к волнам какого-то невероятного лазурного оттенка,такой только в рекламе бывает.
Я прилип носом к иллюминатору и высматривал. Что именно - сам не знал, ну дернули же меня черти потребовать лететь сюда, верно? А пока вокруг только мокрый воздух, а внизу - еще более мокрая вода. В голове крутилось выражение "сесть в лужу". Резонатор, как назло, помалкивал.
Майк раскраснелся от натуги, словно он Пегги на закорках тащил. По верхней губе стекала ядовитая сопля, оставляя сукровичный след. Я смотрел то на него, то на благостную эту синеву, и надеялся, что как минимум золото мы тут отыщем, а лучше радий или что-нибудь вроде лесбияночек Ииверги.
Но вокруг была только вода. Ничего, кроме гребаной воды.
Малышка Пегги зависла в ярдах пяти от океана-поверхности. Суши на Акве не было, мы еще на подлете к атмосфере поняли, вернее, зонд доложился. Но костюмы у нас универсальные, а вода здесь самая обычная аш-два-о, никаких кислот и отравляющих спор. Так что я широко ухмыльнулся Майку:
- Пошли, искупаемся. Тебе не повредит освежиться.
Он стер тыльной стороной ладони свою отравленную слизь, поморщился:
- Хорошо бы через недельку на станцию вернуться.
- Мало, - возразил я. - Давай хотя бы пару, а лучше три. Планета здоровенная, как зад моей мамаши. За час, небось, не прощупаешь.
- Ладно. Три недели и еще кусок, - Майк коснулся уха, где у нас были серьги-маячки. На вид - просто дутая золотая хреновина, а на самом деле полезная штука: в какую бы передрягу ни влетели, Корсары получат сигнал, если своим ходом не возвратимся.
Мы отмерили тридцать четыре стандартных суток.
Гребаный максимум.
Чтоб ему провалиться.

Аква - она Аква и есть, обозвал как припечатал. Малышка Пегги выбросила воздушные подушки - Майк не стал тратить энергию антигравов, вряд ли здесь можно было подзарядиться. Скафандры позволяли плыть или идти по дну. Очередной зонд доложился, что тут даже воздух пригоден для дыхания, только влажность сто процентов.
- Лишь бы тут ничего не плавало, - пробурчал Майк, стоя на трапе и вглядываясь в бесконечный сине-зеленоватый океан. Я догадался, о чем он думает: гигантские ящеры или кракены, например.
- Шевели булками, - фыркнул я. Храбрился, конечно. Где-то в желудке булькнуло: а вдруг нас прямо со скафандрами сожрут?
Где-то я читал, будто вода - самая жуткая стихия для человека. Будь ты хоть тысячу раз пловцом, в море или океане ощутишь себя ничтожнее щепки. В космосе то же самое, только в космосе гипер-режим спасает от разных там дурацких мыслей.
Вода - это могила. Жидкая и... затягивающая. Мы состоим из нее. Мы все там будем.
Майк переминался с ноги на ногу. За горизонт садилось зеленоватое местное солнце, и толща океана делалась совсем уж черной, как открытый рот; я приоткрыл скафандр, чтобы вдохнуть местного воздуха.
Он был теплым. Потом присел, коснулся прохладной глади и лизнул палец.
- Идиот! - взвился Майк. - Ты чего, совсем долбанулся? Выводок вирусов подцепить хочешь? Глистов в пузе мало?!
Я только отмахнулся: резонатор снова жужжал где-то в ямочке под черепом и долбился мухой в стекло.
- Она пресная, - сказал я. - И неопасна. Здесь... ничего, кроме воды..
- Необитаема?
Резонатор взвизгнул.
Я поскреб мокрый подбородок:
- Кажется, жизнь есть. Только...
Подобрать слово я тогда не сумел, Майк послал меня к черту, и мы спрыгнули с трапа, вынюхивать и выискивать то, что можно продать на черном рынке за хорошие деньги. Признаться, тогда я утешался: ладно, обойдемся водой в крайнем случае. Дешевка. Кэп засмеет, не говоря уж об остальных Корсарах.
И все же я не мог отделаться от ощущения жизни - как будто за нами наблюдали, спокойным и каким-то задумчивым взглядом, без суетливого любопытства или жадности. Наблюдал кто-то старый и бесконечно мудрый. Майку такое не объяснишь, поржет только и посоветует меньше моллюскового газа курить; ну и резонатор-резонатором, а с придурью меня самый последний Корсарский юнга считал.
Мы ныряли к совершенно пустому дну - ни водорослей, ни рыб, ни каких-нибудь кораллов, поднимались наверх; и я перестал отличать небо и море. Местный океан оказался неглубоким - футов сто максимум. Когда мы выныривали, Майк ворчал про чертовщину и непорядок. Я знал, о чем он: даже тхыгрских гоблинов учат в школах: если на планете есть вода - то, скорее всего, она обитаема. Самое распространенное условие жизни. Есть всякие кремнеорганические исключения, но их ничтожно мало.
А вот наоборот: чтобы пресной воды - хоть залейся, а кроме нее лишь обыкновенный гранит, мелкая красно-черная галька - это никто не слышал.
Мы сожрали треть концентратов, и Майк уже начал намекать про возвращение. Я уперся лбом: нет, побродим еще. В конце концов раскололся про свое предчувствие и наблюдателей, и вечно язвящий Оглобля только пожал плечами - жест, почти незаметный из-за дутого скафандра.
- Есть такая херня, - согласился он. - Я тоже чувствую. Давай еще потыкаем эту сраную лужу. Нассать в нее и смотаться всегда успеем.
Мы возвращались к Малышке Пегги, и спали в нашей большой теплой сиське. У нас кружилась голова от качки. Майк иногда бегал блевать. Кто бы мог подумать, что у нашего великого пилота обнаружится морская болезнь.
Но в конце концов, мы нашли их.
Наблюдателей.
Или как Майк их предложил обозначить: элементалей.

Хорошо, признаю: это они нашли нас. Просто в один прекрасный день — на самом деле, вечер, тускло-зеленый, как заросший мхом аквариум, мы сидели на ступеньке трапа, изредка обменивались невнятными «да-аа...» и «сваливать пора отсюда». Океан колыхался. Ничего на Акве не менялось.
Пока не забурлило — словно в толчке, когда спускаешь воду, сразу в нескольких местах. Майк подорвался за бластером, этот дебил нарушил все правила и оставил оружие где-то в недрах Пегги, а мне ничего не оставалось, кроме как глупо хлопать глазами и наблюдать.
Океан пузырился еще минуты две-три. Майк успел вернуться с бластером, когда волны приняли гуманоидные очертания. Я насчитал десятерых.
Они ничем не отличались от всей остальной синевы. Они были прозрачны, и смахивали на струи джакузи – или просто из под крана – в дорогих отелях за отдельную плату тебе такое устроить могут вместо обычного нано-душа. Еще я подумал о ледяных статуях, но для снега и льда на Акве жарковато.
- Элементали, - сказал Майк.
Черт его знает, откуда выплыло — каламбур, хе-хе, — в его сопливых мозгах то словечко. Может, у него свой резонатор, только сам не знает.
- Привет, - помахал я им.
Моя деталька рыхлила мозговое вещество. Появление элементалей Аквы подхлестнуло ее почище жукотеля.
Я спрыгнул с трапа. Брызги разлетелись Майку в физиономию, он ругнулся, а я уже подплывал к элементалям.
Я плыл и узнавал о них многое.
Что они мирные. Что они неопасны. Что они любопытнее детей, смышленые, но наивнее дебильчика-трансформа с конфеткой. Резонатор перегрелся, вода плохо остужала.
Элементали улыбались, протягивая ко мне свои текучие пальцы с недооформленными ногтями. Струи-джакузи имитировали наши с Майком тела. Я заметил своего двойника, и повторил приветствие.
Они обступили меня. Майк с бластером плюхался позади. Они трогали и разглядывали меня. Они молчали, но я знал, что могут и говорить, просто пока не нужно.
Двойник заглянул в лицо — его собственное оказалось точной копией, даже отросшую щетину скопировал каплями. Водяное зеркало льстило, я хмыкнул — не подозревал, что эдакий тонколицый красавчик.
- Сними, - завибрировала вода; так звучал голос элементаля. Указывал он на скафандр. Я сглотнул, во рту парадоксально пересохло.
Резонатор истерично привизгивал. Элементаль мурлыкал. Майк щелкнул предохранителем бластера, и как-то смутился, поди запоздало подумав — как стрелять по существу без органов?
- Сними, - гудели волны. Существо преданно заглядывало в глаза. Точно домашний питомец клянчил лакомство.
Не пытайтесь повторить дома.
В смысле: с любой неизведанной негуманоидной расой, если только вы не Везунчик Хэм. У Федерации свод правил на тысячу пунктов, Корсары ограничиваются бластерами, какими-нибудь безделушками — кэп Ли Ви называет их почему-то «стеклянными бусами», понятия не имею, откуда это выражение — и энергоклетками. Мы ловим котиков и птичек.
И уж точно никто прежде не снимал перед ксеносами скафандр.
Майк не вмешался только оттого, что охренел — сам потом заявил, и еще добавил — ты, конечно, Везунчик, но тот еще придурок. Я избавлялся от защиты, погружался в теплое жидкое сердце Аквы, с опозданием вспомнил, что плавать почти не умею; и только затем осознал: двойник удерживал меня. Текучие руки оказались неожиданно сильными. На желтой «пижаме» - костюме под скафандром оставались темные пятна, но я и не думал захлебываться, а элементаль курлыкал от удовольствия, внутри у него пузырилось газировкой, наверное, он так выражал удовлетворение. Остальные элементали то ныряли до пояса в волны, то опять высовывались — у этих лица оставались недооформлены, а тела и вовсе как будто однорукий младенец лепил.
Клянусь резонатором и всеми богами Двенадцати заодно: они ему завидовали.
Майк плевался белесо-зелеными соплями — они погружались ко дну, и несколько элементалей растворились-нырнули вниз.
«Мой» медленно возвращал скафандр на место. Теперь он стал точной копией, со всеми анатомическими подробностями.
Семьдесят процентов, почему-то вспомнил я.
- Как тебя зовут? - спросил я, застегивая крепление у шеи. Минус сорок баллов по ксенологии, конечно: далеко не у всех существ есть имена.
К моему удивлению водяной ответил:
- Энкайен.
И вот тогда-то мы с резонатором поняли, что уже подарили ему стеклянные бусы.
Можно брать горяченьким.

Корсары небрезгливы.
Если мы отыскиваем неотмеченную на звездных картах планету, то высасываем ее до состояния сухофрукта. Вырубаем леса, отравляем атмосферу аммиаком, взрываем ядерные бомбы. С местными недоразвитыми не церемонимся. Не входишь в Союз? Принял майкову «сиську» за послание богов? Твои проблемы. Боги жестоки, требуют жертв. Это меня еще мамочка учила, хотя уж она-то летала на соседнюю Квибуру по три раза на неделе. Блядовать и бухать, конечно же.
Прикормленные Федерацией «зеленые» ненавидят нас особенно страстно именно за то, что мы не целуем в зад дикарей и не гнушаемся превратить цветущую планетку в выжженную пустыню. Но оставим зеленую мораль зеленым: они сыты и жирны, как хряколоси на ферме телепатов Альфы Пса; а простые ребята вроде меня пытаются заработать пару лишних монет.
Корсары начинали как... ну да, корсары. Пираты и захватчики. Но давно уже стали много большим. Разумеется, «равных» мы не атакуем — еще одна причина упрекнуть нас в низости, но мы ведь не разбойники, правда?
А дикари — это те же животные. Хряколосей пускают на ростбиф. Почему нельзя сделать то же самое с женоподобным иивергским гермафродитом или могучими, как скалы, и столь же тупыми «големами» планеты Краш?
Големы работают, успешно заменяя автоматы, гермафродитов держат секс-игрушками. Мы считаем деньги. Все довольны. Мнение животных и предметов никого не интересует.
Не пытайтесь меня устыдить.
Корсары небрезгливы, а совестью я подтерся на одной из пустынных планет, где мы колупали розовые алмазы.
Элементали с Аквы, в том числе двойник, который скопировал меня до шрама на животе и формы полового члена, никакое не исключение. Контакт установлен — вот и отлично. Я разделся бы еще раз и сто раз, но мы с Майком наблюдали вовсе не из ксенобиологического любопытства, а пытались понять, для чего наши мокрые друзья сгодятся и за сколько их можно толкнуть на черном рынке.
Корсары небрезгливы и трусостью не страдают.
Порой ксеносы опасны: даже дикие могут выстрелить в тебя ядовитым жалом или отложить личинки под кожей. Инсектоидов вообще полным-полно во Вселенной, некоторые из них далеко и со свистом обогнали людей, другие — не умнее обычного мотылька. Но знаете в чем суть? Первые держат вторых в своих оранжереях.
Так что все вопли зеленых об эволюционной солидарности — полная херня. Да и я сам скорее поглазею на радужную мартышку или йети из снежного мира Йххрауна в зоопарке, чем сочту их своими кузенами.
Я и хомо сапиенсов не особо-то люблю, между прочим. Да и среди Корсаров далеко не одни лишь потомки переселенцев с Терры, как бы об этом ни вопили журналисты.
Корсары практичны.
Мы опережаем ученых Федерации. Они бы сожрали миллионы кредитов на Акве, а мы выяснили все что нужно было про элементалей за неделю.
Занятные, я вам скажу, существа, эти «водяные». По сути — часть единого океана Аквы, но с индивидуальным сознанием (поначалу мы предположили коллективное, однако ошиблись). Практически бессмертны: Майк отловил штук пять. Одного заморозили и разбили, другого испарили, в третьего вливали кислоту и чего только еще не вытворяли. Убить с концами удалось только испаренного. Остальные даже не поняли, что с ними делали нечто дурное. Проклятье, да они булькали своими глуховатыми голосами (черт его знает, как они издают звуки, но это нас точно не беспокоило, Корсары херней не страдают) — радовались, как малыши на первой межзвездной экскурсии. Один попросил еще.
Потом высунулся мой Энкайен и сказал, что-то вроде — нам пора. У меня резонатор-переводчик, но иногда разнятся не только языки, а и способ мышления. Майк попросил перевести дословно, я поскреб затылок и выдал «слиться». Майк заржал, но все равно получился самый точный глагол.
Слиться, соединиться. Элементали не жили в океане, а были им. Но вполне могли обойтись .
Это я Майку тоже сказал, и у него как будто значок кредита в зрачках зажегся.
Трудноуничтожимые существа, способные принять любую форму. Живая вода.
Майк потер ладони, похрустывая костяшками:
- Выручим кучу денег.
И к концу недели мы выловили первую партию — штук десять элементалей.
Энкайена я тоже прихватил. Он мне нравился, увивался за мной, как вшивая террская собачонка; и я решил, что продавать не буду. Оставлю себе домашним питомцем.
Или сувениром. Кто еще может похвастаться живой водяной копией?

Из-за гребаной транспортировки мы поссорились.
Каждый элементаль — галлонов пять-семь воды. Майк предложил загнать всех в одну бочку, что в пузе Малышки Пегги — в длинный жестяной чан с запасом топлива. Ты сдурел, рявкнул я ему, водой топливо разбавлять. Он огрызнулся: придумай получше, умник. Элементали не смешиваются с посторонними жидкостями, мы проверяли.
Но это может их убить, протестовал я, думая об Энкайене: жаль, если синевато-прозрачный «я» сгорит в жерле двигателя.
Ничего с ними не случится, отмахнулся Майк. Мы же пробовали, напомнил он. Но я все равно не хотел уступать, и Майк плюнул в меня клятыми соплями, оставил пузырь на щеке. Элементали бултыхались поблизости. Я их уже уговорил «полетать». Энкайен увивался в ногах, растекался по ступеням трапа и невозможным перевернутым водопадом поднимался к дверям, мокро ластился и заглядывал внутрь Малышки Пегги.
- Помаринуются в баке, вот и все, - буркнул Майк.
Энкайен затянул в себя мои пальцы — было щекотно и прохладно от его внутренних струй.
- Его оставлю на борту. Вот... - я поозирался, но на Малышке ничего лишнего: кроватей и тех нет, спать приходится на полу. - ...в скафандре.
- Кретина кусок, - фыркнул Майк. - Да хоть трахнись со своей лужей.
Я послал его к такой-то матери. Майк полез с кулаками и, что хуже — плевками. Энкайен расползся по ребристому металлопластиковому полу корабля, напоминая огромного слизняка, подбадривал нас пузырьками. Элементали не знали, что такое драка, или хотя бы «не поделить что-то». Резонатор мой перегревался, когда я пытался объяснить «своей луже» подобные вещи.
И все-таки скафандр отвоевал, а остальных — мы захватили первую партию в десять штук, - Майк слил в бак, словно ворованное топливо. Он еще злился на меня, а извиняться я и не подумал, потому что он тот еще говнюк. Много чести, одним словом.
Я пошел готовиться к взлету, задраивал люки и проверял целостность Малышки Пегги, но поймал себя на том, что бездумно пялюсь в синюю бесконечность Аквы, где природы нет вовсе — только единое это целое, элементали-океан, в чьем языке нет слов «ненависть», «боль», «сукин сын» или «война»; на мгновение меня кольнула зависть.
Океан плескался, золотистый на поверхности от неярких солнечных лучей. Элементали провожали сородичей, не подозревая о рабстве. Этого слова тоже не было в их языке.
А потом я плюнул в бликующую лазоревую волну.
И вернулся к скафандру, где довольно плюхался любопытный Энкайен. Тронулись минут через десять.

Все случилось быстро.
Майк торчал на "соске", присматривал за показаниями приборов. Я сидел рядом со скафандром. Почему-то мне хотелось быть рядом с существом, за собратьев которого мы уже прикинули заломить по десять штук. Его оставлю, решил я тогда.
В иллюминаторе мелькала синяя дымка плотной атмосферы Аквы. Она сменилась черным, затем - радужным: Малышка Пегги вошла в гиперскачок.
А потом началось.
В детстве я покупал жвачки в виде супергероев из тридэкомиксов. Жвачки-фигурки. Засовываешь в рот - и голова сплющивается к ногам, ну или ганглий к щупальцам, глазурь лопается в розово-синюю кашу.
Целое мгновение я сам был такой жвачкой. Испугаться не успел, подумал только о добыче - не довезем же, в топливном баке их точно взболтает милкшейком.
В ушах расползался взрыв. Пространство билось, как сердце наркомана в передозе. Мимо пролетел кусок обшивки и врезался куда-то, где орал Майк.
У меня из ушей росли ступни, а руки очутились под лопатками. Я обнимал скафандр, где сидел мой "питомец". Помочь он не мог - ни Энкайен, ни скафандр.
Наверное, со стороны Малышка Пегги напоминала жестяную банку из-под дешевого пива, которую смеха ради сплющили подошвой и запустили в чье-то окно. Я видел шарообразные капли крови и оторванную руку. Вторая у Майка болталась на лоскуте, но он пытался вырулить куда-то. Топливный бак разрывало по-космически бесшумно, когда добавился жар и грохот, я сообразил - куда-то падаем. Планетоид или черная дыра.
Неважно.
Я примерил на себя понятие "обречены" и вырубился.
Все случилось быстро. Иначе не бывает.

Очнулся я от жары и тяжелого запаха гари.
"Пожар! Пожар!" - пульсировало в висках, сигнал тревоги выл на тысячу голосов. Но тело у меня превратилось в сплошной синяк, в студень из боли, и я застонал. Плевать на пожар, хотелось ответить, свернуться клубком, последний раз напрягая измочаленные мускулы, и снова провалиться куда-то, где нет ни жары, ни жирной горькой вони, ни механической паники Малышки Пегги.
Я шевельнулся и нащупал что-то плотное и скользкое: обивку скафандра. Он пузырился - Энкайен бился о мягкие стенки.
Жареное мясо и кипяченая вода, подумал я, и засмеялся, а потом отодвинул боль, словно каменную плиту, и открыл глаза.
Меня окружал черный плавленый металл, искореженный до такой степени, что нельзя было понять, где приборы, а где отхожее место. Вся Малышка Пегги стала жвачкой - обугленным комком вонючей массы. Где-то плавилось и тлело.
- Майк, - позвал я, вспомнив о сородичах Энкайена топливном баке. Взгляд наткнулся на оторванную голову Майка - глаза вытекли и присохли белесо-желтой коркой к почти нетронутым почему-то щекам. Сруб на уровне третьего позвонка был покрыт слоем пепла. С вываленного языка еще капала ядовитая слюна.
Скафандр колотился: Энкайен предупреждал.
Жар поднимался от топливного отсека. Элементали еще там.
"Сейчас рванет".
Я пополз к выгнутой, словно беременное пузо, двери. Обернулся: скафандр с Энкайеном весил прилично, но оставить его здесь я не мог.
В скафандре - фунтов десять. Энкайен - еще столько же.
Самая невыносимая тяжесть.
Я взвалил на себя покореженный "футляр". Нутро корабля опасно подрагивало, словно Малышка перебрала на вечеринке, и теперь собиралась мощно проблеваться. Энкайен плюхался над ухом. Я проклинал его, но полз, подволакивая правую ногу - левая по ощущениям превратилась в рубленую котлету, вроде тех, что в тюряге на обед выдают.
Дверь я пихнул лбом, и она поддалась не сразу - только с третьего или четвертого раза.
Снаружи было оранжево и немногим прохладнее. На мгновение я засомневался, надо ли прыгать в эту новую рыжую жару.
Энкайен прогудел: да. Я согласился.
Мы вывалились на песок - понятия не имел, что это за планета; воздух здесь был суше старушечьей манды, а Малышка Пегги дымилась. Пришлось ползти дальше. Рыжая каменная пыль набивалась в глаза. Я зажмурился, но скафандр не бросил; тащил и тащил. Я был весь в колючей пыли и сам стал для нее резервуаром.
Потом я сдался и пробормотал: все, но когда раздался взрыв, меня только немного оглушило волной.
Только потом я узнал, что запертые в топливном отсеке элементали до последнего охлаждали собственными телами бурлящую радиоактивную отраву; им удалось даже смягчить взрыв. Чтобы мы могли спастись.
Энкайен, их старший, - в первую очередь. Но и я тоже.

На раскаленном песке я провалялся еще час или десять, пока не почувствовал, что поджариваюсь заживо. Пришлось встать - нет, сначала сделать попытку и узнать о существовании трехсот костей и тысячи мышц. Каждая из них пульсировала болью, которая усилилась, когда я сел.
Скафандр лежал рядом. Энкайен изменил форму, отрастил "конечность" на голове и барабанил в стекло на уровне лица. Элементалям вроде нет дела до жары, попытался я вспомнить наши с Майком опыты. Что-то заскрипело: то ли мозги, то ли песок на зубах.
Малышка Пегги валялась грудой искореженного железа в сорока ярдах, и всюду пылал оранжево-красный песок, рябь барханов - до малинового горизонта, где соединялся с пурпурным небом. Я понятия не имел, как называется эта планета или планетоид.
"По крайней мере, есть атмосфера", - подумал я. Везунчику Хэму снова повезло. Майку, например, меньше.
Я сглотнул, вспомнив оторванную голову.
Солнце нависло на полнеба - огромное, огненное в какую-то кровавую черноту. Не требовалось диплома по ксеноэкологии, чтобы сообразить: жара спалит меня в считанные часы, если не отыщу тень
И воду
Без еды можно протянуть неделю и больше. Без воды загнешься через пару дней, особенно в эдаком пекле. Во рту уже пересохло, но я решил пока не думать о бесконечности барханов, нужно было встать, обыскать останки Малышки Пегги.
Активировать маячок.
Мне оставалось семь дней до спасения, вот что я осознал сквозь подрагивающее расплавленное марево огненного воздуха. Сигнал Майка выкрикнул предсмертный "SOS", мой теперь вторит - а Корсары своих не бросают. Тебе могут перерезать глотку, если особенно накосячишь, или сварить заживо в щелочных выделениях риплоидов, если окажешься крысой Федерации. Но прилетят хоть в чертову задницу.
Нужно лишь дождаться.
Я коротко засмеялся, и открыл Энкайену скафандр.
- Выбирайся. Здесь полная противоположность твоему миру. Может, тебе понравится.
Энкайен вытек на песок - я наблюдал, как слипаются острые крупинки, прежде не ведавшие влаги. Он отторг из своего полиморфного тела, стал моим двойником и даже захлопал глазами с аккуратно сделанными каплями-ресницами. От него веяло прохладой.
Мне захотелось сунуть голову в мокрую "грудь" двойника, но я развернулся и побрел к груде хлама, в который превратилась Малышка Пегги, Майк и наша первая "партия" добычи с Аквы.
В груде искореженного металла и оплавленного стекла не осталось ничего полезного. Я отыскал останки запасного скафандра, обрывок этикетки от универсального баллона - одна такая штука заменяет и пищу, и жидкость, и помогла бы мне протянуть злосчастные семь дней без особых неудобств. Увы, похоже, везение изменило мне.
Зато попалась голова Майка. Она "пережила" взрыв, только обуглилась и стала мягкой, как желе, розово-черной. Я подумал о том, можно ли это съесть... и отбросил мысль, передернувшись в омерзении.
Голову я закопал в ближайшем бархане. Сверху воткнул кусок стекла, но песок тек сухой рекою, и импровизированное надгробие почти сразу легло, поблестело немного на солнце, и ушло вглубь спустя пару часов.
Я выжил.
Обломки Малышки Пегги давали скверную, но тень. Резонатор подсказывал: оставайся здесь, никуда не лезь, и я ему верил. Маячок издавал противный писк - вииик, вииик, вииик - отмеряя часы до спасения.
Еще у меня был Энкайен.
Я оставался Везунчиком.

В самом большом куске уцелевшей обшивки было три дыры. Сквозь них тыкало в меня пальцами громадное жуткое солнце.
Я сидел на песке. Энкайен сам подтащил скафандр поближе и устроился рядом. Он курлыкал; резонатор с запозданием переводил что-то успокаивающее. Что-то вроде "не отчаивайся", "не падай духом" и прочую хреноту, хотелось дать мокрому по морде, но бить воду - никакого удовольствия, да и силы мне стоило поберечь.
Я сидел. Пальцы солнца скребли за шиворотом. Один превратился в сверло и дырявил затылок. От жары стягивало кожу.
"Вииик". "Виик".
Маячок так и тянуло вырвать из собственного уха - с кровоточащей мочкой, заодно напиться собственной жидкости. Я считал мягкие изгибы рыже-алых барханов.
Говорить не стоило, но я начал:
- Ты будешь оплакивать своих?
Элементали остались в баке. Их трудно уничтожить, это правда, но даже Вселенная смертна.
Энкайен сделал жест, который можно было истолковать как "пожал плечами". Наверное, подсмотрел за нами с Майком.
- Они вернулись.
Резонатор напрягся переводить это "вернулись". Что-то о перерождении Энкайен сказал; и я впервые задумался - во что верят неуглеродные организмы-конгломераты? Точно не в дедушку-бога с седой бородой, и даже не в сгусток щупалец с плавающими вокруг него глазами, которому приносили в жертву сгустки слизи кэп Ли Ви и док-медуза Кей. Федерация признает все религии, если они не подразумевают слишком кровавых жертвоприношений и ритуального поедания мертвечины. Поэтому все культы на одно лицо.
Но я спросил. Энкайен покрылся мелкими волнами, прежде чем ответить:
- Все одно и единым станет.
Может, я не так понял и вообще резонатор в мозгу перегрелся. Жара нарастала. Мерещился запах паленого волоса.
Энкайен сиял на прозрачном рыжем фоне - белый, без оттенков лазури Аквы. Чистая вода. Я сглатывал сухим горлом.
Перед глазами темнело. Все одно, думал я. Энкайен прав. Майк стал черной сажей и песком. Его сородичи - топливом. Они убили Майка. Или наоборот.
Все одно, вот суть.
Я сползал в темноту. Темнота полыхала.
Он понял: коснулся затылка, и я зафыркал, потому что по лицу и волосам потекла настоящая вода; живая вода, клянусь, это был лучший оргазм в моей жизни. Никакие трансформы с шестью вагинами не сравнятся. Я зарыдал бы, да собственной влаги не осталось, только чужая - Везунчик Хэм нашел правильного спутника.
Энкайен улыбался.
- Тебе легче? - спросил он. Я только мотнул мокрыми волосами - увы, они сохли мгновенно.
- Еще. Пожалуйста.
Энкайен скользнул, обвивая меня, я очутился внутри его жидкого тела. Долго не получится, понимали мы оба: он нагреется и ему придется удерживать себя от выкипания. Не только я медленно умирал в песках безымянного планетоида.
Вииик. Виик.
Но тогда я рассмеялся и обещал ему: мы спасемся, и ты станешь одним из нас, Корсаром.
И моим другом. Вернее, уже стал.

Жажда вернулась после заката. Я понятия не имел, сколько прошло космических часов, планетоид по ощущениям и явно сниженной гравитации был невелик, так что вечер получился ранним. Плохие новости: заунывное «вииик-вииик» отмеряло стандартные секунды. А я снова хотел пить.
Язык высох и вываливался изо рта. Энкайен мелькал в паре футах от меня, изредка прикладывал ладони, я высовывал язык и ловил капли.
Я заставлял себя не думать о том, можно ли его пить.
Закат висел чумной гнилью на границе барханов, а затем опрокинулась холодная сухая ночь.
По крайней мере, я перестал потеть. Пустынный холод заставил сжаться и стучать зубами. Энкайен тоже остыл, и теперь уже помочь не мог, но я радовался, что он теперь ледяная вода — меньше искушение.
Он курлыкал, заставляя воображаемые шарики моего резонатора крутиться. Он рассказывал о своем мире, о безмятежном самопознании, и повторял «все есть одно». Я плохо понимал смыл. У меня язык превратился в подошву, а губы обметало, и в глазах вместо слез поселились крупинки песка. Я хрипло прикрикнул — заткнись ты. Энкайен свернулся прозрачным клубком, причудливо переломляя свет огромных звезд и увеличивая песчинки.
Я лег на песок и закрыл глаза. С тем же успехом мог бы попытаться заснуть, вогнав себе под ногти пару десятков игл.
Кажется, я слабо скулил от жалости к себе. Везунчик? Черта с два. Майку повезло — отмучился. Мне — нет.
Не доживу до спасения, понимал я. Энкайен останется один. Его найдут и уничтожат. Жертва его сородичей ничего не стоит.
Мне чудилось мое покрытое синяками и ссадинами тело сделалось прозрачным, как у элементаля, только вязким, болотным; оно впитывало песок, и каждая песчинка карабкалась по расползшимся венам к сердцу.
Ветер шелестел барханами. Резонатор пытался перевести это поскрипывание.
Я ненавидел его.
Энкайена тоже.
Он во всем виноват.
Дрожь сменилась судорогами. Я вернулся на Виолетту, и теперь вкручивали мне по штырю не только в затылок, но в голени, локти, под ребра и в пах. Кажется, я хныкал. Кажется, я звал Энкайена. Темнота не заканчивалась, должно быть,я ослеп. У человека глаза влажные — мои высохли и высыпались внутрь черепа. Я лежал вверх лицом, перекрученный болью и с раздувшимся трупом языка во рту — он вывалился на шею, словно президентский галстук. Я видел себя со стороны. Я стал песком.
Прохлада коснулась рта, но он ей не поверил, вот только ее становилось больше, холодная вода, целительная ледяная вода пробиралась по горлу, и я закашлялся, точно умирал не от жажды, а тонул. В предрассветной мгле я различил Энкайена — водяной двойник бесстрастно скармливал... спаивал мне собственную руку. Когда я вновь обрел способность реагировать, говорить, понимать — у него осталась только одна, правая.
Должно быть, элементали Аквы инстинктивные левши, вот что я подумал.
А проговорил:
- Ты... зачем.
Он пожал плечами. Мокрая культя дернулась. В вечном океане, лишенные целостности, они не знали что такое увечье. Мне стало стыдно, что я познакомил Энкайена с чем-то настолько чуждым его странной расе.
Забавно. Я не стыдился, убивая или торгуя живым.
Вииик. Вииик.
Желудок свело спазмом, и я чуть не выблевал драгоценную воду. Она уже поднялась по пищеводу, и мне пришлось сглатывать ее, кислую от желудочных соков. Когда немного отпустило, спросил:
- Ты сумеешь восстановиться?
Энкайен мурлыкнул:
- Не знаю.
Резонатор услужливо подсказал: ни у кого из нас нет подобного опыта.
Я бы заявил ему, что он сумасшедший, но боюсь, получился бы слишком непереводимый термин. К тому же, возвращалось солнце.
Жара.


Один раз переступишь через себя — и дальше будет проще чем моллюскового газа вдохнуть. Когда я «наколдовал» впервые чужой кредитный счет, весь взопрел, аж светло-серая майка потемнела на груди и спине, пришлось стирать. А потом — раз и готово.
После того, как впервые выстрелил по федератскому кораблю, две недели снились кошмары с обугленными трупами и заживо выброшенными в космос — раздутые и лопающиеся мясными брызгами туши. Через стандартный месяц мы с Майком делали ставки: кто больше «набьет очков».
Я ел мясо собакотелепатов и второй раз не стошнило. Однажды я взорвал ядерной бомбой планету — правда, с разумными бактериями звездной оспы, но помимо зараженных там были и здоровые, даже люди.
Стоит однажды принять правила — и все, больше не задумываешься.
С Энкайеном получилось хуже всего. Я мог бы его выпить там, на Акве, когда Майк потирал свои костяшки-ладони в предвкушении выгоды. Но с тех пор элементали спасли мне жизнь, а он стал другом... и сам жертвовал собою.
Но жара вытапливала из меня остатки жизни, и я присасывался к теплеющему телу — глоток за глотком. Энкайен курлыкал. Было ли ему плохо? Резонатор и чутье подсказывали: да, в своем роде; даже без нервных окончаний можно чувствовать боль.
Я уговаривал себя и его: не надо, потерплю. Он твердил про свое единение. Я отползал к дырчатому укрытию, которое почти не давало тени, пытался утащить его за собой — все равно, что теплый упругий лед волочь.
К зениту у Энкаена осталось по одной руке и ноге. К вечеру конечности закончились.
Он лежал на спине, широко распахнув прозрачные глаза. Ему больше не удавалось копировать мой облик; он стал чем-то вроде амебы и даже отращивал ложноножки. Вода изменчива и принимает любую форму. Вот только все конечно.
Вииик. Вииик.
Маячок обещал: близится спасение, но мы оба знали, чем оно закончится.
По крайней мере, для Энкайнена.
Перед закатом у меня сдавило в паху: захотелось помочиться. Я не поверил собственным сигналам тела: серьезно, отлить? Когда каждая капля жидкости — чужая плоть?
Попробую фильтровать, решил я, и расстегнул ширинку. Энкайен повернул овал, уже слабо напоминающий голову.
Мне стало стыдно — вовсе не оттого, что я снял перед ним штаны, а потому что струя была почти черной, никуда не годилась. Я отливал его телом. Оно бесполезно впитывалось в быстро остывающий песок.
- Прости, - сказал я.
- Все одно и едино станет, - ответил он и покрылся пузырьками. На прощание.
Ночью я не пил, но это лишь оттягивало неизбежное.
Энкайен закончился к следующему полудню. За это время мне пришлось еще один раз выводить переработанную жидкость из организма.
Потом я лег и замер.
Вииик. Вииик.
Наши спасатели отыскали меня скрюченным в позе зародыша и без сознания. Позже я слышал, что был похож на высушенный стручок.
Человек состоит на семьдесят процентов из воды. Моя была Энкайеном.


Ты спросишь, зачем я тебе рассказываю?
За то время, пока мы болтаем, ты успела заскучать. Никому не интересны воспоминания о прошлом, даже если это прошлое Корсара.
Но пора перейти к делу. Ты симпатичная девчонка, вот только работа у тебя дерьмо. Как ни крути — шлюхой быть ничем не лучше, чем говнюком, каким был я до встречи с Энкайеном.
Бывших Корсаров не бывает, ты права.
Но я теперь кое-что иное.
Не кричи и не выбивайся. Хэм Везунчик поделится своим счастьем. Я просто поцелую тебя — вот так. У меня очень мокрые поцелуи. В последнее время мне трудно сохранять «облик», особенно удерживать краски, структуру волос и кожи, носить одежду.
Но никто ничего не подозревает. Это просто вода. Немного больше семидесяти процентов, вот и все.
А вместе с ней — бессмертие и неуязвимость. Помнишь, что я говорил про элементалей Аквы? У них в языке нет слов «война» или «страх».
Вот и ты не бойся.
От семидесяти процентов до ста не так уж и много.
Тебе понравится, и нам с Энкайеном тоже.
Все одно и единым станет.