[kaleidoscope-of-realities]

Название: Триада
Тема: Ветер перемен
Автор: Aizawa
Бета: Amon
Краткое содержание: если как следует поискать, всегда найдётся то, что можно было бы сделать лучше.
Однако если задумываться об этом слишком часто, ты не сможешь сделать ничего.
Комментарии: разрешены

– Но ведь ты был уверен? – спросила Связная у Танка.
И я опять подумала – какой же у неё странный голос. Все люди говорят, выдыхая воздух, а Связная как бы постоянно вдыхала. От этого её низкий голос казался хриплым и усталым, как у бегуньи на финише или у заядлой курильщицы.
Но, конечно, Связная не прикасалась к сигаретам, Правила это строго запрещали.
– Уверен во всём? – с нажимом повторила Связная.
Танк только пожал плечами в том смысле, что я всё уже сказал, чего рассусоливать, отстаньте.
Я даже немного на него разозлилась.
Мы сидели на Западном Форпосте и жевали пончики, которые бабушка испекла по случаю прорыва под Скайбургом. Листья Яблони-Матери шелестели у нас над головами, и августовское солнце подсвечивало их края настоящим червонным золотом.
Связная развалилась прямо на досках, скрестив голые загорелые ноги и слегка наклонив голову. Она всё время так делала, прислушиваясь – не позовёт ли её невидимый Полководец.
– Он стал полным придурком, – вдруг сказал Танк. Это совсем не было на него похоже – столько лишних слов. – Настоящим ебланом.

Я невольно представила себе, как Танк, и его шестеро сестёр, и его мама с папой, и, конечно, маленький Страж Башни Олова сидят за столом вокруг старой фарфоровой супницы с горошником, а радиотарелка в восьмой раз рассказывает им о нашем продвижении на восток и фунтах собранного школьниками хлопка.
Вот тарелка начинает передавать новости спорта, и отец Танка вдруг встаёт, грохнув стулом, и выходит к себе. Как только за ним хлопает дверь, две Танковы сестры начинают перемигиваться над своими плошками, а мама Танка, со своим аккуратным животом похожая на тихого паучка, вылавливает у себя из тарелки неразварившийся кусок тушёнки и пытается подсунуть её Танку.
«Перестань, мать, – говорит Танк, отодвигая миску подальше. – Ешь сама. Ну мать, хорош».
Танк, Страж Башни Железа, – не самый приятный в мире человек, но его ломающийся басок не имеет той тягостной силы, которая отличает голос отца. Ведь Танк всё-таки не может ни с того ни с сего взять и выкрутить ваше ухо, словно вентиль газовой плитки, или втереть пригоршню грязи в вашу воскресную причёску. Поэтому мать Танка продолжает свои манёвры, а Танк пытается отпихнуть её руку с ложкой.
Шестеро сестёр Танка увлечённо пялятся на этот поединок, – что ж, не беда. Никто не замечает, что Фред, наш Кроха, маленький Оловянный Страж, наковырял из буханки целую горсть сыроватого клейкого мякиша и вылепил из него отличную помесь медузы с пулемётом, – и даже это ещё не беда.
Беда в том, что никто не слышит, как скрипит дверь у Танка за спиной: тихо-претихо. О том, что она открылась, можно судить только постфактум, когда отец Танка – раз! – одним прыжком оказывается возле стола, и – два! – поднимает тяжёлую супницу, и – три! – с размаху швыряет её в голову своему младшему сыну. Нашему Стражу Олова.
«Никто, – говорит отец Танка в наступившей тишине, – никто в этом доме не будет играть с едой. Ни один проклятый пиздоглаглазый».

– Он как накатит у себя, то обычно тихий был. Ни к кому не вязался. Ни к девкам, ни к матери. Ну поорёт только, а потом всё равно идёт на задний двор «бить косоглазых» – палить по крысам, то есть. А вот после Дня памяти…
– Он изменился, да, – подсказала Связная. – Не смог противостоять Теням. Атаковал Стража Оловянной Башни.
– Ага. – Танк машинально откусил от своего пончика. Ему явно было грустно и неуютно, но он всё равно ел, потому что мог поесть. Так всегда поступали те, кто жил на Яблоневой и на Генерала Картмана.
– Доктор Коуди говорит, что Крохина голова… – заблеяла я.
– Поэтому, – перебила меня Связная, – Страже и пришлось остановить твоего отца. Теперь всё закончилось, Танк.
Связная говорила всё тише и тише, будто «Уолкмэн» с плохой батарейкой, и наконец умолкла совсем, увлекшись расковыриванием болячки на ноге. Вообще-то мерзкая привычка. Моих бывших одноклассниц наверняка перекосило бы от одного вида.
А может, и нет. Дело в том, что Связная была вроде персонажа саги, где рогатые боги и замшелые герои с волшебными мечами могут связать оппонента его же кишками или сблевать под стол в пиршественной зале – но невидимый автор, стоящий рядом с огромной лютней, сам достаточно замшелый (если не рогатый), не даст вам ни шанса поморщиться. Плачьте, смейтесь, ужасайтесь, но плюнуть у вас не получится.
Всё, что делала Связная, казалось или волшебным, или жутким – или очень смешным. Но не мерзким.
– Эй! Если мы в целом всё, – Заратустра, Страж Ртути, свесил голову с толстой ветки, на которой разлёгся сразу после нашего возвращения, – то я предпочёл бы отчалить. Карен просто взорвётся, как бомба, если тренерша опять ей нажа…
– Обряды на сегодня, – напомнила Связная.
– А может, я как-то…
– Что ты «как-то», Страж? – она уставилась на него в упор из-под отросшей чёлки. Не в первый раз я подумала, что, может, она и не играла уже давно. Может быть, она действительно слышала этот самый голос Полководца, а вместо шалаша на дереве ей было пора наведаться к доктору Коуди, который пытался вылечить Кроху от падения с лестницы, с которой Кроха отродясь не падал.
Обычно я старалась не додумывать эту мысль до конца, но сегодня, как ни крути, нам выдался очень тяжёлый день.
Так или иначе, но в последнее время и Связной, видимо, было нелегко. Губы у неё побледнели, вокруг глаз залегли коричневые круги, а на белках виднелись красные прожилки – тонкие, как шёлковые стежки.
Фаркопф-Уэнди, наша литераторша, всегда ругала меня за дурацкие сравнения.
– Окей, окей, леди! – Заратустра ссыпался со своей ветки и выставил обе ладони вперёд. – Умолкаю! Уже заткнулся!
Некоторое время Связная сверлила его взглядом, словно дожидаясь, что он начнёт спорить. Но Заратустра действительно умолк, запустил большие пальцы под ремень и принялся покачиваться с носка на пятку, видно, ему не терпелось убраться отсюда подальше. Ремень и туфли у него были первоклассные, из толстой, вкусно поскрипывающей кожи, с медными заклёпками в виде первых букв его фамилии. Ничего удивительного: Фритьоф и Карен, которых наш Страж Ртути называл не «па» и «ма», а по именам, занимали половину мрачного кирпичного особняка в самом центре Набережной.
Когда я только приехала, мне дико нравилось, что здесь можно узнать, какой у человека адрес, едва взглянув на его ботинки. В нашем классе все таскали одинаковые синие джинсы, одинаковые разноцветные кроссовки и ранцы с Мистером Супергигантом или наклейками «Жирафов». Когда началась война, некоторые начали лепить поверх «Жирафов» белые полоски «Молодого патриота», вот и вся разница. Впрочем, таких, как Заратустра, наверняка и водят-то совсем в другую школу.
Впрочем, и с пацанами вроде Танка мне светило столкнуться, только если кто-нибудь из них решит попинать мой портфель вместо футбольного мяча или – спустя пару лет – затащит меня в арку «Националя», чтобы… ну, скажем, отобрать кошелёк с повышенной стипендией.
Чего нам точно не светило – так это жевать пончики, сидя рядышком на Матери-Яблоне. И купаться в водохранилище. И играть в Стражу. И...
А вот эту мысль не стоило додумывать как раз сегодня. Если я не хочу, чтоб она стала своей противоположностью, как и полагается в настоящей алхимии.
Я встряхнула головой и сосредоточилась на словах Связной.
Новые обряды были очень сложными. Помимо прочего, с завтрашнего дня нам запрещалось есть то, что готовили и продавали в Хэвене. Я невольно обменялась взглядами с Заратустрой, хотя мне было не слишком приятно признавать, что он опять оказался прав. Но обряды и правда становились всё сложнее.
Вот как, скажите, пожалуйста, можно питаться консервами и пакетным мармеладом, если живёшь с домашними, и при этом «ни словом, ни действием не выдать себя»? Перед тобой ставят яичницу, а ты беспалевно вытаскиваешь из кармана «кислые челюсти» со вкусом винограда?
Теперь, сказала Связная, когда Тени сделали свой ход, Стража не может позволить себе беспечности, как в мирное время. Мне тяжело произносить эти слова, но они – правда. Отрава может оказаться где угодно, хоть в бабушкиных булочках.
Для Связной это был предел дружелюбного остроумия. Произнося эти слова своим вздыхающим голосом, она на меня не смотрела, но я была просто уверена, что имеется в виду моя бабушка Кэти. От мысли, что Связная беспокоится обо мне, пусть и по-своему, мне вдруг стало весело и легко.
Покончив с обсуждением обрядов, мы наскоро соединили ладони, чтобы окутать своей силой маленького Стража, нашего брата, страдающего от ран в госпитале святой Катерины, палата № 12, койка у окна.
Произносить Слова выпало Заратустре, и я немного нервничала, боясь того, что он ляпнет какую-нибудь чушь и всё испортит. Мне выпало соединять ладони с Танком, и я чувствовала, что он тоже волнуется. (Ладонь у него была почти в два раза больше моей, жёсткая, как «чёртова кожа», и горячая. Даже мои пухлые, как сосиски, пальцы очень уютно в ней помещались, причём казались вполне себе изящными. Я снова подумала про сырую подворотню «Националя», почему-то это тоже было весело, – как все ужасы, которые с нами уж точно не случатся. Я незаметно потёрлась о Танкову ладонь своей, и в ответ он слегка согнул пальцы, как будто хотел пожать мне руку.)
Со сказанными Словами – к слову сказать – Заратустра справился с честью. Он ни разу не улыбнулся, произнося эти штуки насчёт «Оловянного воина» и «человека, который и есть Четверг», хотя, наверняка узнавал все цитаты. Он даже припомнил имя Крохи – Фредерик. Разве что слегка замялся на «поражённом» – одно дело сказать «стрелой», «колдовством» или «вражеской пулей», но попробуйте-ка придумать заклинание про того, кто поражён гороховым супом! Однако и здесь Заратустра выкрутился: « нашем брате, поражённом коварным врагом», – звучно произнёс он и перешёл к перечислению алхимических элементов.
Когда, дойдя до моей «Соли», он упомянул о тяжести и покое, о вечной земле и солёной крови, я, как всегда, почувствовала, что глаза немного жжёт. Может, это и была Соль.
Пора было возвращаться по домам – как всегда поодиночке, чтобы Тени и их прислужники не смогли нас выследить. Танк ушёл первым – по нашему плану, ему следовало быть дома, когда его отца найдут. Он поднялся, огромный, нескладный, и доски нашего Форпоста заскрипели под его сапогами.
– Ну, я пойду, – сказал он тяжело и почему-то посмотрел на меня так, будто я была училкой из класса для «с трудом осваивающих» и должна была выдать ему розовый талон.
Талонов у меня не было. Я протянула ему пакет с оставшимися пончиками.
– Спасибо, Толстая, – буркнул он. Потом слегка повернул свою похожую на картофелину голову и кивнул единственному среди нас человеку, которому такое сравнение не могло прийти в голову. – Связная, ты это. Того.
И тяжело спрыгнул вниз.
– Сам ты, – рассеянно сказала я вслед Танку.
Жалость, накрывшая меня, была густой и тёмной, как чернила осьминога, который спасается от погони.
Следующими должны были отправляться мы с Заратустрой. В школе мы оба специально записались на «Литературное наследие» к зануде Фаркопф. Так что если бы кто-то из старших на нас наткнулся, то ничего странного в прогулке двух одноклассников не увидел бы. Я была толстухой, но зато я приехала прямо из столицы – мы не без оснований надеялись, что в глазах жителей Хэвена это являлось достаточной причиной, чтобы сын Фритьофа Голуфа мог прогуляться со мной по лесу.
Ребята – другое дело, но ребят мы опасались меньше. Во-первых, тем, кто захотел бы нам навешать, было наплевать на то, в какой класс мы ходим. Во-вторых, Тени гораздо реже захватывали ребят – так говорила Связная. Ребята нарушали гораздо меньше Правил и были не такими уязвимыми. Они не прикасались к компьютерам, не обижали чаек и кошек, не страдали от вулканических прыщей и не занимались Гадостями – вернее, не всё это разом. Даже самые плохие из детей обычно нарушали только некоторые правила, не все подряд.
Или компьютерные игры, или кошки с консервными банками на хвостах.
Или прыщи, или Гадости.
Так что мы спокойно добирались до города на Заратустрином велосипеде, хотя Заратустра каждый раз норовил застрять в Форпосте подольше. Он как будто верил, если каждый раз сидеть до сумерек, Связная однажды подмигнёт ему и скажет: «Не подкинешь до города, чел? Мы могли бы зайти в «Снежинку» и взять по какао, а потом танцевать до самого комендантского часа, чел».
Угу, а потом вытащит из кармана помятую сигаретку и прикурит, чуть морщась от дыма, как все девчонки.
Наконец Заратустра влезал на велик и приглашающе махал мне. Каждый раз я, сопя, влезала на высокий багажник, обнимала его за пояс и говорила что-то вроде: «Лет через пять Страже придётся скинуться на квадроцикл» или «Кажется, колёса сегодня почти не погнулись». Заратустра фыркал, что, мол, за чушь, и с места брал такой темп, что я и правда волновалась за высокие колёса его дорогущего спортивного велика.
Только у развилки он притормаживал и оборачивался ко мне. «Ты как, Страж? Твой раствор крепок?» – он делал вид, будто беспокоился за меня, но я-то знала, куда он смотрит на самом деле. Я-то оглядывалась с самого начала, так и ехала с вывернутой шеей – пока узкую тёмную фигуру, застывшую на площадке Форпоста, ещё можно было различить между ветвей (или убедить себя, что различаешь). Наверное, Заратустра тоже об этом знал.
Но сегодня всё было иначе. Заратустра сорвался с места, как только часы показали без четверти семь, и тут же взлетел на свой велик.
– Эй, – окликнула я. – Не хочешь подождать?
Заратустра запрокинул голову.
– Слушай, – прошептал он. – Лиз, извини. Если я опоздаю, Карен меня просто уничтожит. Давай ты…
– Прекратить, – голос Связной вспорол тишину. Она вздрогнула и выпрямилась, хотя только что казалось, будто её не разбудит даже орда Теней, атакующая нашу Мать-Яблоню с криками «ура». – Ртуть воплощается в Соли, и Соль покоит Ртуть. Страж помогает Стражу, пока жив.
– Я и так её вожу каждый раз. У меня уже мышцы как у Беккенбауэра. Я всё-таки не грузчик…
– Ты о чём, Страж? – Связная осеклась и удивлённо, по-совиному сморгнула.
– Всё нормально, – пробормотала я, стараясь скрыть радость за обиженным высокомерием. – Доберусь как-нибудь.
Может быть, он правда отвалит, и мне удастся отправиться домой вместе со Связной. В конце концов, мы живём по соседству.
– Выполняй свой долг, Страж. Ты выбрал плохое время для того, чтобы нарушить Устав и сломать триаду. Ртуть и Соль…
Заратустра скривился так, будто ему в зад воткнули булавку.
– Ай, да идите вы обе. Давай, Лиз, спускайся. Только не тормози, очень прошу.

Его обтянутая футболкой спина была под моими руками как каменная. Заратустра, который куда-то зверски опаздывал, на этот раз почему-то ехал очень медленно. Может, хотел показать Связной, как ему мешает моя туша над задним колесом.
Золотой воздух загустел и выцвел, между стволами пролегли синие тени. Шея и зад у меня здорово замёрзли, и я пожалела, что не взяла куртку. Почему-то я снова подумала о Связной – каково ей пробираться через лес к нам на Людовика, пешком, в одиночку. Я бы сдохла, наверное.
На развилке Заратустра не обернулся, и я впервые подумала о том, как тихо тут становится по вечерам. Под колёсами потрескивали мелкие ветки. Где-то вдалеке простучал вечерний почтовый – и умолк. Может быть, Связная болтает по дороге с Полководцем, и ей не грустно от всего этого?
Я спросила, как Заратустра собирается выполнять новый обряд, – не особо рассчитывая на ответ, просто от этой тишины у меня уже в ушах звенело. Обычные наши шуточки сейчас бы не прозвучали.
– Да чего там, – неожиданно отозвался его мрачный голос. – Карен на кухню заглядывает разве что за льдом для коктейлей. Пару недель протяну на чипсах.
– А потом, думаешь, обряд изменится?
Заратустра дёрнул плечом, и я нечаянно боднула его в лопатку.
– Понятия не имею. Мы с Фритьофом всё равно уедем.
– Надолго? – удивилась я.
– На пару месяцев. – Заратустра говорил небрежно, но я опять почувствовала, как его спина застыла. Ртуть твердеет, когда становится холодно, вдруг вспомнила я. – Хотя может получиться и на полгода. Фритьоф хочет пожить у моря, у него что-то там с лёгкими. Кто его знает, как получится с билетами. Может, нас уже…
– Стоп, – я открыла рот. Потом закрыла и открыла снова. – А как же триада? Стража? Какие ещё полгода?
Некоторое время Заратустра молчал, и я уже подумала, не поразили ли его мои слова, как громом. Мало ли, бывает.
И тут он вдруг завопил так, что у меня уши заложило:
– Отвянь от меня с этой хернёй!
– А…
– Хочешь стать, как Мария, да? – какая ещё Мария, едва не ляпнула я, но вовремя прикусила язык. – Смотри, недолго осталось. Совсем рехнулись.
– Мне казалось, она тебе нравится, – безжалостно сказала я.
– Триада, триада, триада. Триада. – Он меня словно бы и не услышал. – Неусыпно наблюдаю за злом, противостою Теням и всегда забираюсь на велосипед с правой ноги. Иначе соль не прореагирует с ртутью.
Заратустра почти пропустил поворот и уже у самой обочины так резко вывернул руль, что мы едва не ухнули в кювет. Кто тут ещё рехнулся, интересно.
– Если я увижу мёртвую чайку, то отдам её огню, – твердил он как заведённый. – Если увижу мёртвую землю, то сделаю её живой. Если мужчина или женщина предложат мне Гадкое, я отвергну его с презрением…
Заратустра закашлялся.
А я и не знала, что он помнит Устав наизусть. Думала, что только Связная помнит.
– Слушай, – сказала я. – Хватит. Это же просто игра.
– Лиз, послушай, – орать он перестал, но лучше бы уж орал. – Мы сегодня человека убили. До тебя что, не доходит?

Я вдруг отчётливо увидела, как Танк переворачивает своего тяжеленного папашу на спину. «Абл… брру-уэп», – в горле у папаши Танка что-то булькает, точно в засорившейся трубе, и он сучит ногами, пытаясь снова лечь на живот. Тогда Танк прижимает его плечи к земле своими пятернями-лопатами, которые кажутся ещё больше в садовых перчатках.
Булькая и плюясь, папаша колотится затылком о мягкую траву, силясь приподнять голову, и тогда стоящая рядом Связная шагает вперёд и осторожно наступает ему на лоб.
Тогда я отворачиваюсь. У меня очень слабый желудок, говорит бабушка.
Связная говорит, что Стражу Соли дорого любое человеческое тело, потому что Соль в триаде отвечает за плоть. «Она не струсила, ясно?» – она повторяет это по дороге к Форпосту так часто, как будто Танку или мне охота с ней спорить.

– Тебя там всё равно не было, – пробормотала я. – Ты же просто купил джин. Ни у кого из нас не было денег.
Ртуть – Меркурий, совершающий сделки. Соль – Белый дракон, приносящий покой, тяжёлый, как земля. Моей задачей было спереть у бабушки снотворное. Садовые перчатки я догадалась принести сама, всё равно мы купили их целый ящик. Ненавижу возиться с клумбами.
– Танков папаша мог упиться до смерти в любой момент. Это все знают…
– Да, поэтому мы именно так и поступили, – устало сказал Заратустра. – Хватит, Лиз.
От этой его спокойной усталости мне стало совсем гнусно.

Когда Танк рассказал нам, что случилось с Крохой, Заратустра пожевал губами и спросил – а мама что.
«А чего мама?» – вяло переспросил Танк. Он совсем выдохся после своей длинной речи.
«Что она сделала? Ну, когда всё произошло?»
«Велела вымыть Крохе голову, если я впрямь хочу тащить его в больницу. Чтоб горох из волос не сыпался. Никто бы, блядь, не поверил, что Кроха упал с лестницы прямо в кастрюлю с супом».
«И? – Заратустра даже голову задрал, стараясь заглянуть Танку в лицо. – Ты вымыл?»
Когда меня только приняли в Стражу, Связная предупредила, что Тени могут захватить кого угодно, особенно кого-нибудь из наших близких. Она имела в виду, что неусыпное наблюдение – задача каждого Стража или что-то в этом роде, но сейчас я задумалась о том, что сделала бы, если бы моя бабушка вдруг начала кидаться супницами в людей.
«Слушай, ты правда стал мыть Крохе голову?»
Связная велела Заратустре заткнуться, но он всё таращился на Танка и повторял: «Нет, ну мне интересно», – пока мы не начали обсуждать план.
– Только не думай, что я собираюсь стучать, – я и не думала. Несмотря ни на что, такое мне и в голову прийти не могло. – Что было, то было. Я сам виноват, что в это влез. Но я не стукач, поняла?
Вы только поглядите на этого засранца.
– Останови-ка, – попросила я Заратустру. – Давай-давай, останови.
– Чего ещё? – спросил он недовольно, но надавил на тормоз.
Я сползла с багажника на землю, оправила сбившуюся цветастую юбку. По правде сказать, в джинсах было бы удобнее, но Стражу Соли полагаются длинные одежды.
– Дальше сама дойду. Ты ведь торопишься.
– Э-э… – начал Заратустра, и мне показалось, что сейчас он вспомнит про соль и ртуть.
Однако он просто махнул рукой – мол, чёрт с тобой – и умчался, едва брякнув на прощание звонком.
При комнатной температуре ртуть испаряется.

До дома и в самом деле оказалось не так далеко. Через четверть часа я увидела огоньки в скобяном магазине Бигля на самом углу Людовика и переулка Героев. Окраина осталась позади.
Я отодвинула доску в нашем заборе и протиснулась во двор. Подол у меня промок от росы, на коленке откуда-то появилась царапина – совсем как у Связной, понятия не имею, где я такую посадила. В кухне горела лампа, мягкий свет плескался за зелёными занавесками, как вода, и казалось, что бабушка ждала меня с ужином в аквариуме. Бабушка-треска. Или бабушка-осьминог. Совру, что наконец решила сесть на диету, подумала я.
Перед тем, как идти в дом, я взяла большую брызгалку и тщательно опрыскала бабушкины розы селитровым удобрением. Натриевая селитра – белая или сероватая кристаллическая соль. Применяется для питания почвы, отлично подходит для кормления корневых систем.
Если увижу мёртвую землю, то сделаю её живой.


Иногда я думаю о том, что произошло бы, если бы те две недели я провела не так бездарно. Папа любил повторять, что, если как следует поискать, всегда найдётся то, что можно было бы сделать лучше.
Однако если задумываться об этом слишком часто, ты не сможешь сделать ничего.
Это я узнала и без него.
Я поливала розы, неусыпно наблюдала, не мыслила зла, слушала радио, делала домашние задания и прилежно исполняла обряды. К Форпосту мне удалось выбраться всего пару раз – и каждый из них мне приходилось сталкиваться со Связной, улыбающейся и спокойной. Танка допросили всего однажды, – и то не допросили, а опросили, потому что официальный допрос умственно отсталого можно проводить только в присутствии инспектора по делам несовершеннолетних.
Кроху вынесли во двор – будь он постарше, его бы обязательно вывезли в коляске, но связываться с коляской ради восьмидесяти фунтов не захотел никто. Связной пришлось притвориться волонтёром «Армии спасения», чтобы проникнуть на территорию противника и получить доступ к младшему Стражу. То есть на самом деле она просто записалась в «Армию спасения», чтобы вынести Кроху под чахлые тополи больничного двора. Главное, соблюдай обряды, напутствовала меня Связная. Не мысли зла. Ешь мармелад из пакетиков. Не поддавайся искушениям. Великий полководец ждёт тебя.
Я хотела сказать, что нашла неплохую марку сухих каш и вполне освоила ржаные хлебцы, которые раньше казались мне отвратительными, – но всякий раз замолкала.
«Ты только не переусердствуй», – советовала бабушка, когда я запускала руку в коробку с хлебцами. Судя по всему, Теням так и не удавалось её захватить. «Мальчикам нравятся пышки, дорогая. Не меньше, чем крекеры. Это уж точно».
Бабушка знала, о чём говорила. На стенах её комнаты до сих пор висели афиши, возвещавшие о приезде Прекрасной Лисбет, Лисбет-Розы, Лисбет-Конфетки в очередной провинциальный город. Я относилась к ним с большим уважением.
С пожелтевшей бумаги мне улыбалась затянутая в корсет танцовщица. Если свет падал сбоку, её проказливая улыбка казалась мудрой и ироничной – словно девушка в короткой юбке из красной кисеи знала, что через сорок лет её будут рассматривать не только набриолиненные кавалеры, тонкие, как кузнечики, но и толстая внучка, которую отправили в эвакуацию папа и мама. Папа и мама.
Именно бабушка и рассказала мне о том, что Заратустра умер. В этом городе решительно ничего нельзя было удержать в секрете.
«Бедный мальчик. – Бабушка поднесла к носу надушенный древними «Быть может» платок. – Бедные родители. Надеюсь, этих подонков отыщут».
Судя по репортажу, Заратустру обнаружили на Окраине, где ему, жителю Набережной, совершенно нечего было делать. Полицейские полагали, что похитители специально отволокли тело туда и специально же подстроили всё так, словно Заратустру задушил какой-то сказочный великан. Инспектор отдельно отметил, что отпечатки пальцев на шее Исаака МакДугалла просто не мог оставить обычный человек.
Репортаж назывался «От смерти когтей не избавлен». В этом, как и во всём, что происходило в городе, было что-то нелепое, но при этом нежное и романтическое. У нас дома эту статью озаглавили бы как-то вроде: «Сенсация! Школьник погиб от лап тролля!». Такой заголовок гораздо лучше подошёл бы для поисковых систем.
«Тебе что, всё равно? – спросила бабушка. Все её три подбородка дрожали, и дрожали ресницы, и пальцы дрожали тоже. – Вы же, кажется, были знакомы?»
Мне, разумеется, не было всё равно. Просто я как раз вылезала в окно уборной.
К тому же, я совсем не была уверена в том, что в смерти Заратустры нет моей вины
Во всей школе никто не звал Заратустру Заратустрой. Первачки не выговорили бы такое сложное слово, а старшеклассники обходились стандартным «Ботаном» – хотя, надо отдать Заратустре должное, они и правда часто повторяли на экзаменах мантру «потому что так сказал МакДугалл». Повторяют до сих пор. В особо затруднительных случаях.
Впервые в жизни я, выйдя в сад, свернула не к калитке, а направо. Вломилась в кусты, царапаясь о тёмную ежевичную путаницу, заколотила кулаком в соседскую ограду, заскребла шершавые доски, забилась. Кажется, я кричала слово «Мария». Чешуйки краски отшелушивались под моими ногтями.
Даже когда единственный на свете голос Полководца окликнул меня, я продолжала ковырять этот несчастный забор.
«Тени уничтожают нас изнутри. Тени заставляют тех, кто захвачен, убивать. Война идёт, и потери неизбежны. Не поддавайся им, избранный мой Страж».
Мария, Мария.