[kaleidoscope-of-realities]

Название: Такая история
Тема: Кто сеет ветер, тот пожнет бурю
Автор: tapatunya
Бета: Южный Парк
Краткое содержание: Маруся учит: “жи-ши пиши с буквой и”.
Комментарии: разрешены


Маруся сошла с ума не сразу.
Долго никто не понимал этого.
Память стала хуже — авитаминоз. Дрожащие губы, внезапные слезы — стрессы, такая жизнь. Провалы в памяти — усталость.
У Маруси не было авитаминоза, стрессов, усталости.
У неё были: школьные тетрадки — проверить; пыльные книги — назубок; чашки с чаем — по всей квартире; облезлая кошка — старая; длинные разговоры — о несовершенстве образовательной системы.
И еще у неё был Славка.
Славка — славный, Славка — радость. Неровный голос — ломается, длинные ресницы — подрагивают, то резкость, то нежность — подросток.
Славка был не таким, как другие. Другие — при папах и мамах, другие — каникулы за границей, другие — защищены системой.
А у Славки — почти слепота. С каждым годом всё хуже. Бесприютное одиночество. Казенные майки и линялые шорты. Славка много говорил и иногда пропадал, а потом приходил — к Марусе.
Маруся хотела, чтобы Славку любили. Любить было некому, поэтому она — изо всех сил.
У Славки горело по солнцу в ненужных глазах. Он приносил Марусе яблоки и счастье.
И тоже не замечал того, что она сходит с ума.

Маруся привыкла к лицею с детства: здесь работала её мама, и бабушка тоже работала, и сама Маруся всегда знала, что и с ней будет так же.
Когда она была маленькой, то не понимала, почему взрослые так неохотно говорят об учениках. Почему ей нельзя с ними играть — поранится. Почему нельзя тоже спать в красивых спальнях — пора домой.
Маруся выросла, получила диплом и заменила ушедшую на пенсию маму, как когда-то мама сменила бабушку.
Чтобы работать в этом лицее, требовалось больше, чем диплом.
Чтобы учиться в этом лицее, требовалось больше, чем быть ребенком. И еще — много денег.

— "Жара. Трава. Мошкара. Прожаренный аромат летнего луга. Жужжание насекомых, дрожащий от солнца воздух".
Маруся читала Славке вслух. Его тяжелая лохматая голова грела ей колени. Пальцы запутывались в жесткой мочалке волос: Славка опять забыл про расческу.
Было лето, и школа выехала на дачу. От нагретых деревянных полов пахло баней. Здесь детям нравилось больше, чем в городе: речка и лес.
Учителя приехали почти все, кто же откажется.
Маруся гладила Славкины волосы — спутанные.
Она очень хотела, чтобы у него было зрение. Было будущее. Может быть, даже семья.
Она не говорила ему, что сходит с ума.

Вечерний обход. Детей по кроватям. Лиза из третьего класса в слезах: опять стукнул Мишка. Мишка часто дерется, и тогда бьется стекло. После того, как в лицей пришел Мишка, стекло заменили на пластик. Теперь даже тарелки не бьются.
У каждого здесь своё.
Лизе нельзя прикасаться к растениям — гибнут. Крамаров из второго лепит мышей из глины. Невинное детское творчество, но оживает. Иногда у него выходят хомячки. Все боятся: вдруг перейдет на тигров.
Катюшка из четвертого обожает Славку. Славка красивый и загадочный, у него улыбка, как у святого. Катюшка глядит на него, и цветы в горшках расцветают. Даже те, кому цвести не положено вовсе.
Борису нельзя грустить: когда ему грустно, всем вокруг плохо. Самых маленьких даже тошнит. В такие моменты Маруся уносит Бориса к себе.
Когда она вечерами заходит в детские спальни, всем сразу хочется спать. По утрам, когда она раздвигает шторы — хочется жить. Когда она появляется в столовой — есть.
Дети любят Марусю больше, чем мам и пап. Они — где-то там, раз в неделю по воскресеньям. Маруся — здесь, заплетает ленты, поправляет гольфики, лечит ссадины и заговаривает синяки. Должна учить писать и читать, а плетет фенечки. Иногда на уроках они поют. Иногда вместе плачут: читают сказки. На Марусе — самые младшие классы, но иногда приходит Славка, садится за заднюю парту и слушает. Улыбается.
Детям лицея нужна Маруся, а не математика.
Их родители — очень важные. А лицеисты просто дети. Им хочется, чтобы обнимали и утешали.
Они говорят: “Марусечка Николаевна”.
Марусе нужен только Славка.

Это становится необратимым. Навязчивая мысль, не отпускающая даже во сне: Славка, Славка, Славка.
Он поет песни, и дети вокруг перестают плакать. Взрослые — ругаться. Собаки — лаять.
Маруся слепнет.
Это психологическое.
Она учит рисовать: желтый и синий будет зеленый, тюльпан не может быть выше ели, радуга дугой к солнцу. И вдруг все цвета — серые. Просто пятна. Дети мешают. Хочется стен — больше. Но больше четырех не бывает.
Такие приступы с ней все чаще. Кольца падают, одежда висит, под глазами черно.
Маруся учит: “жи-ши пиши с буквой и”. Сережа пишет: “иж, иш”. Сережа — человек-наоборот. Сережа не понимает, когда он голоден, и не знает, что если удариться, будет больно. Маруся говорит ему: нужно спать, нужно есть, сходи в туалет, давай заклеим порез пластырем.
Сережа верит Марусе так сильно, что если она скажет ему: “Не дыши” — он перестанет.
Она говорит: “Я буду, как ты”. Закрывает глаза, спотыкается. Славка смеется: он ориентируется. Узнает других — голоса и запах. Легко сбегает по ступенькам, огибает стены, не налетает на стулья.
Маруся идет неуверенно, выставив вперед руки. Ей смешно и сердито сразу. Страшно.
Страх накатывает приступом тошноты. Падает давление. Кружится голова.
В темноте плохо.

Маруся начинает записывать: Катюшке пора к стоматологу, Борису дать антидепрессанты в обед. Сереже посвящены все напоминалки на телефоне: через каждый час в туалет, один раз ночью; через каждые два часа сказать, чтобы выпил стакан воды; в столовой следить, чтобы поел.
Ни в коем случае не ругать драчуна Мишку. Нельзя. Запрещено уставом лицея.
Маруся объясняет на пальцах: Лизе больно, Лиза плачет, разве не жалко Лизу?
Мишка смотрит молча: ему не жалко.
У него просто не вырабатываются жалость, сопереживание, доброта. У некоторых не вырабатываются нужные гормоны – или эритроциты, например, а у Мишки — хорошие чувства.
Такая наследственность.

Она все чаще забывает, как звучат буквы. Как называются вареные ягоды. Как зовут физрука.
Маруся учится ровно дышать, чтобы не нервничать. Приступы паники — тоже чаще. Мокрые ладони, бешеный пульс, слабость.
По ночам просыпается — плачет. Боится открытых пространств, боится отпустить от себя детей, боится к ним приближаться — мало ли.
Прячется в кладовке с вениками. Дышит. Прижимается лбом к стенам.
Она справится.

— У тебя маки на платье, — говорит Славка.
На веранде полутьма: вечер. Дети сидят кружком, смотрят телек.
Маруся боится ответить — действительно, маки.

Славка попал в лицей не сразу. Пришла бумага из интерната для детей с ограниченными. Сначала не поверили: откуда взялся? Родители самые обычные, а у мальчишки — способности. Должно быть, отец не тот, кто указан. Так нечасто бывает: вдруг появляются такие нелицензионные дети. Скандал, ЧП, служебное расследование.
Потом успокоились. Министр сказал: в лицей. Пусть пресса видит, что и без денег можно.
Маруся только пришла работать. Двадцать три года. Глаза горят — всё изменит. Она не станет, как мама и бабушка, бессильно смотреть на эту систему. Всё починит, всё наладит.
Но с ней случился Славка.
При нем невозможно врать. Даже у Мишки, который врал чаще, чем дрался, не получалось. Даже физруку, который то и дело отлынивал. “Я не пойду на педсовет, у меня веселые старты”, — говорил он всегда. А теперь: “Я не пойду на педсовет, мне тупо лень”.
И в глазах — потрясение.
Славка вырастет и станет учителем лицея. Куда еще, с таким-то даром. В большой мир нельзя, кто же примет.
Нет лицензии. И не будет.
Маруся видела, как это заканчивается: маме всего пятьдесят, а не хочет жить с тридцати. Ненавидит детей, тишину, голоса, себя. Не выходит сейчас из квартиры. Чашки чая по всему дому и облезлый кот. И бабушка, которая последние два года не встает, лежит — лицом к стенке. Она стара, но в целом здорова, умереть не может, но и жить не хочет.
Учителя лицея уходят на пенсию рано.

Предопределенное будущее каждого. Маруся знала, кем станет Мишка — безжалостный и бесчувственный. Догадывалась, куда пойдет Борис — страдающий мучитель. При мыслях о Сереже останавливалось сердце: идеальное орудие, не знающее усталости, боли, голода.
Учителя медленно гасли, потому что им-то отсыпано было полной мерой: жалость, сопереживание, доброта. Любовь.
А Маруся сходила с ума слишком быстро. Стремительно. Если бы не Славка, всё было бы иначе. Она бы родила дочку — ну вот хоть от физрука, от физрука можно, и вышла бы на пенсию в сорок пять, и, может быть, даже написала бы несколько обличительных писем в Министерство – о несовершенстве образовательной системы, конечно. Возможно, нашла бы в себе силы на несколько методичек. Писала бы учебники. Осталась бы в них.
Но случился Славка, и предопределенность Марусиной жизни лопнула.
Марусе — мама и бабушка, Марусе — отсутствие выбора, а Славке – маки.

Завуч выговаривал ей:
— Ты слишком с ним носишься! Весь лицей смотрит, как вы ходите друг за другом, как на веревочке. Нелицензионные дети очень опасны, никогда не знаешь, чего от них ждать. Маруся, будь осторожнее, девочка.
Завуч лицея был старым и мудрым, и он не угасал.
Такая способность. Редкая.
— Он просто, кроме меня, никому не нужен, — отвечала Маруся, часто моргая: комната расплывалась.
— Сумасшедшая, – махал рукой директор. — Вся в мать!
Маруся удивлялась: мама была совершенно обычной. Меньше всего хотелось походить на неё.
Она в упор смотрела на завуча и очень сильно хотела, чтобы в лицей приехала комиссия по этике, лицензированию и аттестации.
Правда, Маруся не знала, как точно это работает и работает ли вообще.

По ночам листала личные дела Славкиных одноклассников. Бездумно щелкала мышкой.
Маруся плохо знала старшие классы, все пятнадцатилетние лбы ей казались одинаковыми. Вглядывалась в чужие лица: никак не могла решиться.
Маруся не умела делать кому-то плохо.
Времени — всё меньше: читать — всё труднее. Маруся утащила у исторички очки. Теперь всё искажалось, но выглядело более крупным.
Когда Маруся чего-то хотела, все начинали хотеть того же: есть, пить, спать. С детства мама и бабушка учили — не хотеть. Даже школа была обычная, с нормальными детьми: чтобы Маруся училась себя контролировать. Не хотеть слишком сильно. Стоило маленькой Марусе расслабиться — и вся школа стояла в очереди за компотом, напрасно повара махали половниками над киселем.
Теперь весь лицей любил Славку.

Обычно в тихий час дрыхли всем классом, Маруся засыпала, обнимая Сережу, чтобы всегда помнить про него. С другой стороны к ней прижималась Лиза или Катюшка, у девочек была конкуренция за Марусин бок.
Даже Мишка становился немного добрее в такие мирные часы, потому что Маруся хотела мира.
Это было непедагогично — спать с детьми, но Марусе нравилось, когда они все рядом. Руку протяни — дотронешься. Она и по ночам заглядывала в спальни чуть ли не каждый час, даже если дежурство было не её.
Повышенная тревожность.
Проснулась в ледяном поту.
О чем она думала во время обеда?
Разбудила Сережу, унесла его, сонного, в соседний класс. Кормила печеньем, и поила водой, и гладила по волосам, пока он послушно жевал. Сережа не злился: ни за то, что разбудили, ни за печенье вместо полноценного обеда.
Когда его стало тошнить, Маруся вспомнила, что он все-таки пообедал. Первое, второе, компот. И пирог с ревенем.

— “Луна осветила его лицо: белое и испуганное. Джек закричал: “Бросай кольт, Джо”, и тогда Джо выстрелил. Джо всегда успевал выстрелить первым”.
Колени Маруси опустели: Славка сел.
— Там не так было написано, — сказал он. — Там было: “Джо был самым быстрым ковбоем”. Почему ты читаешь неправильно?
Маруся читала — по памяти. Но у Славки память была лучше.
У него стало лицо, как у ковбоя Джека: белое и испуганное.
— Поймал, — засмеялась Маруся. — Пряник за внимательность?

Воздух был жарким и влажным: недавно прошла гроза. Маруся плела венки: Лиза уже свой получила, а Катюшка еще страдала от нетерпения.
Мальчики играли в догонялки.
Славка прошел через луг и сел рядом с Марусей, как будто у него в голове был встроен навигатор. Пошарил рукой по траве, определяя свободное пространство, и нащупал очки исторички.
Славка нахмурился, не понимая.
— Это Сережины, — сказала Маруся. — Не волнуйся.
— Почему-то я вижу всё лучше, — ответил Славка, вертя в руках очки с толстыми диоптриями: ничего общего с изящными оправами, какие были у Сережи.
— Такое бывает в переходном возрасте. Организм растет и меняется.
Славка улыбнулся — счастливо. Он верил Марусе — полностью.
— Возьми мой венок, — предложила ему Катюшка.

Маруся выбрала: Дима Кротов.

За ужином Миша подошел к Лизе и медленно, с особым шиком вылил ей на голову стакан кефира.
Лиза даже не заплакала — смотрела на Мишку своими большими глазами и молчала.
Маруся взяла Мишку за шкирку и оттащила от Лизы.
А потом долго, с чувством, на него кричала. Прибежал завуч и велел: хватит.

Директор лицея сказал:
— Ты же понимаешь, что я вынужден вызвать комиссию.
Маруся понимала: нельзя кричать на Мишку, совсем нельзя, это даже в уставе лицея написано!
Расстроилась, почему не накричала раньше.
Такой простой способ — и завтра комиссия.

У Бориса, конечно, случился приступ: Марусечка Николаевна обругала Мишку. Марусечка Николаевна никогда не ругалась.
У мальчишки — собственная кровать в комнате Маруси, как раз для такого, когда нельзя оставаться с другими детьми. Борис всякий раз радуется: приключение.
Марусе тоже от Бориса плохо, но она терпит.
Такая работа.

Маруся погладила Бориса по волосам, посмотрела, как хмурятся во сне его брови.
У неё осталась только эта ночь.

В спальне старшеклассников пахло не как у малышей. Здесь пахло: грязными носками, потными футболками, гелями от прыщей, удушливыми одеколонами, сигаретами.
Теперь Маруся совсем плохо видела в темноте и очень боялась перепутать. Днем она заходила, учила расположение коек, но сейчас всё одинаковое.
Дима Кротов спал, и его брови хмурились, совсем как у маленького Бориса. Луна падала прямо на его лицо — как будто специально.
У Маруси зашлось сердце. Она хотела отступить, бежать, забыть, ничего не делать.
Она не умела причинять вред детям.
Но это были чужие дети, а Славка — свой.
Сквозь накатывающую волнами тошноту, сквозь уплывающую пятнами реальность, сквозь сотрясавшую дрожь, сквозь острую боль в правом виске — Маруся чиркнула спичкой.

У Димы Кротова — отец дипломат, а мама сошла с ума. Никого не узнаёт, такие дела.
Дима Кротов Марусе кажется самым страшным: он умеет причинять боль — только подумав.
Если бы Маруся заботилась о нем, как о Мишке, учила писать и говорить “разрешите выйти”, то и любила бы, как Мишку.
Но она лишь встречала его в коридоре и иногда утешала малышей, чем-то раздосадовавших Диму Кротова. Он был как Мишка и Борис, только хуже, потому что — не Марусин.
Но все равно — ребенок.
Пальцы дрожали, огонь обжег кожу, спичка погасла.
Всё было хорошо у Димы Кротова, пока его мама не сожгла собственный дом. Когда кто-то из родителей такое выкидывал, ребенок попадал под особый контроль.
Потому что сходили с ума с лицензиями и без – это была обратная сторона дара. Рано или поздно, через пять, десять, пятнадцать лет семья приходила к своему закату.
Когда Кротову было четырнадцать, он, как и все в этом возрасте, прошел первичную аттестацию. И сразу после этого устроил пожар, потому что подросток, гормоны, такая наследственность. Никто не погиб, но двухлетний испытательный срок. Если бы раньше, если бы не мама, то все обошлось, а тут одно за другим.
Третье ЧП станет последним. Семью постигнет участь, о которой пишут: страшнее, чем смерть.
И тогда лицензия достается тем, кто на хорошем счету.
Если бы у Маруси была лицензия — она бы отдала её, не задумываясь. Но жизнь учителя в лицее — разве это жизнь.
Славка — радость, он выберет хорошую специализацию, чтобы всем его детям и внукам в удовольствие.
Маруся так сильно этого хочет, что завтра комиссия обязательно полюбит Славку. Славку все любят: он загадочный, и у него улыбка, как у святого, а когда он поет песни, то взрослые перестают злиться, а дети — плакать.
У директора лицея не будет возможности замять это дело — комиссия-то будет уже здесь.
Ничего смертельного не случится — сработают датчики, среагируют на задымление.
Отличный план, только тошнит.
Маруся опустилась на колени, вслепую нашаривая упавшую спичку. Не должно остаться никаких следов.

Она искала так долго, что почти отчаялась, но все-таки нашла. Спрятала спичку в карман. И зажгла новую.
Медленно занялись валявшиеся в куче носки.

Маруся вскочила и почти бегом вернулась к себе. Стены сливались с потолками, какое-то общее марево перед глазами.
Борис спал, и Маруся не видела выражения его лица — только смазанное пятно.
Внизу сработала сигнализация.

Под кучкой носков оказались порнографические журналы, а в бумажных пакетах — пластиковые бутылки с спиртом. Подростки, такие интересы.
Никто не пострадал, кроме сироты, который вынес на себе виновника пожара – Кротова. Только слишком много дыма попало спасителю в легкие. Не повезло.
Хорошо, что у него не было родителей — не перед кем оправдываться.
Но все равно жалко: хороший был мальчик. Славный.