[kaleidoscope-of-realities]

Название: Внутренняя Антарктика
Тема: Кто сеет ветер, тот пожнет бурю
Автор: Squalicorax
Бета: Aizawa
Краткое содержание: иногда добрые намерения имеют недобрые последствия. Впрочем, иногда они вообще не имеют последствий.
Комментарии: разрешены

Тихое утро на окраине Беллинсгаузена мигнуло угасающими фонарями и включилось. Остро пахло сырой зеленью, сиренью и мятой, бушевал поздний, болезненно цветущий ноябрь. Тара завела мотор, протерла зеркала и фары, выключила радио: матово-серый «нимрод» мягко тронулся, почти бесшумно скользя по асфальту, еще влажному от прошедших поливальных машин. В палисадниках увядали нарциссы, люди еще спали, погрузившись в темные воды своих снов. Тара ровно, неспешно вела, чуть придерживая руль одной рукой, кожей прислушиваясь к ветру, струящемуся из-под чуть опущенного стекла. Добираться в центр на общественном транспорте было быстрее и дешевле, но по утрам ей всегда хотелось чуть больше тишины и личного пространства.
В холле Департамента Общественного Порядка было тихо и пустынно, как и обычно в это время года: не сезон для буйных спортивных фанатов, не сезон для молодежных фестивалей с перебором веществ, да и волна психов с обострениями уже схлынула. По такому случаю половина штата разошлась в отпуска, и даже шеф наступил на горло своей нервозности и улетел на Южные Оркнеи – якобы на конференцию по обмену опытом, а по факту – на пляж с семьей.
Тара кивнула Джерри – тот клевал носом в стеклянной будке дежурного, – клацнула пластиком пропуска о турникет. На служебной половине было пустынно и томно, как в морге, запах старого кофе и старых сигарет перебивал озоновый ароматизатор. За дальней перегородкой опен спейса зашуршало, звякнуло и в проход высунулся зеленый и небритый Оливер.
– Утро живым! – включив противный бодрый голос, сказала Тара. – Ты на второй заход тут, что ли? С отчетом набаранил?
– Что б ты понимала. – Оливер завозился, разгребая на столе какие-то распечатки, сердито сверкнул покрасневшими от недосыпа глазами. – У тебя же все вечно досрочно и тип-топ.
– Это все от отсутствия творческих способностей. И избытка свободного времени, – она машинально поправила стопку чистой бумаги на своем столе, наклонилась в проход. – Кофе отравимся?
– Мне с сахаром. Жрать хочу невозможно.
Раздвижные двери разъехались и в них, почему-то бочком, просочился мальчик. Синий официальный костюм висел на нем, как на вешалке.
– Простите, – он похлопал ресницами. – Я ищу лейтенанта Ханнинган.
– О, – сказала Тара. – Это сюда, пожалуйста. Ханнинган на связи.
Мальчик – скорее, при ближайшем рассмотрении, юноша, – внезапно весь вытянулся в струну, выдвинул челюсть:
– Стажер Марк Мисима, по направлению юридического факультета госколлледжа Эребос… – он чуть смешался, снизил тон – наверное, почувствовал себя глупо. – Прибыл для прохождения практики в вашем распоряжении, мэм. Простите, сэр.
– Вольно,– Тара отмахнулась, бесцеремонно обошла Мисиму вокруг.
Японского в нем была одна фамилия – светлые глаза, лицо трогательным детским блинчиком, чуть оттопыренные уши, и краснеет сразу весь – целиком. Костлявый, плечистый, лет через десять обещает заматереть и стать красавчиком, а пока похож на белесого галчонка. После ментальной эпидемии столетней давности следы этнических фенотипов почти никогда явно не встречались, но этот был весь как одна большая карикатура.
Тара забрала протянутые сопроводительные бумаги и прогнала стажера за кофе. К дисциплине нужно было приучать сразу.
Звонок мобильного был неприятным, она положила телефон на стол и подождала в надежде, что он замолкнет сам.
– Наверное, шеф. Возьми лучше, – посоветовал Оливер.
Тара, вздохнув, нажала «прием».
– Ханнинган! – заорал шеф в трубку. – Тебя мне и надо.
– Не сомневаюсь. Это же мой мобильный.
– Заткнись и прими документы. Убийство на Вестерн-стрит, возьмешь это дело – и постарайся что-нибудь раскопать до моего возвращения.
В трубке орали чайки, шумело море и счастливые дети. Тара неохотно уселась за стол, открыла почту.
– Не по моей части, – сказала она меланхолично. – Это психический, ритуальное убийство. А у меня ноль воображения, нет творческих способностей. Зато есть стажер.
– Вот и хорошо! – радостно сказал шеф. – Вот где надо творческое – там его и задействуй. А работать, кроме тебя, все равно некому. Давай, удачи.
– И вы берегите себя, шеф, – сказала Тара в трубку очень заботливым тоном. – Говорят, на островах в последнее время потряхивает.
Мисима стоял рядом с двумя стаканчиками, слушал, глаза его были полны восторга и рвения.
– Повезло тебе,– хмуро заметила, Тара. – Начав с такого дела, ты очень быстро втянешься. Так что поехали. Толстый.
– Почему я толстый? – удивился Мисима.
Тара осмотрела всю его тщедушную, костистую фигуру:
– Потому что такой тощий, что ветром сдувает.

Сто лет назад на материке вспыхнула эпидемия. Дети, физически полноценные, рождались с дефектом мозга, в результате которого не формировалась личность. К счастью, уже были изобретены технология эмуляции и записи искусственной личности. Дети росли и развивались так же, как их сверстники, получали здоровое потомство, и за два три поколения эпидемия сошла на нет. Собственно, основной проблемой носителей искусственной личности (сокращенно ИЛ) было всего лишь почти полное отсутствие творческих способностей и стремления к самореализации. Парадоксально, что влияние на общество это оказало самое благоприятное – подъем экономики и падение преступности…
– Да, да, – Тара покивала, зевнула, прерывая разливающегося соловьем стажера. – Сейчас ИЛ осталось не так много, на работу их особо не берут – да и, собственно, зачем это людям без амбиций? Пособие хорошее платят.
– Да, после закона о естественном развитии, который ввел квоты для людей с естественной личностью, положение ИЛ многие называют дискриминацией.
– Глупости, – Тара нажала на тормоз, припарковавшись вровень с бордюром. – Я вот никакой дискриминации не ощущаю, например. По службе не продвигают – так это хорошо.


Тело уже убрали.
Жертву обнаружила Диана Керхер, двадцать два года, не замужем, короткая стрижка, с лица толком не оттерты потеки крови и грязи. Она что – пыталась оказать помощь?
Диана сидела на краю медицинского фургона, закутавшись в плед. Тара протянула ей воды в стаканчике. Та благодарно кивнула, но на вопросы отвечала односложно, бессмысленно пялясь в пустоту перед собой.
– Ваше имя?
– Да.
– Адрес проживания?
– Да. Простите, офицер, я кажется не в себе. Простите. Да, я обнаружила тело. Я не знаю этого человека. Нет, никого не видела.
– У вас шок. – Тара похлопала ее по плечу, досадливо поморщившись. Толку от свидетельницы не было никакого. – Не уезжайте пока из города. И на вашем месте я бы, хм, приняла успокоительное.
Какого черта я размышляю о том что делала бы на ее месте, не успокоительное принимала бы точно, подумала Тара с досадой, и тут свидетельница (Дина Керхер, двадцать два, тип…) вдруг подняла глаза, быстрые, полные медом.
– Спасибо, – сказала она. – Спасибо, офицер.
Мисиму она, похоже, так и не заметила. Тот сидел на корточках и что то оживленно писал в блокнот. Отчет по практике готовит?
– Вот, обрати внимание, – сказала Тара. – И жертва, и свидетельница – оба ИЛ.
– Это мотив? – спросил Мисима, закусив карандаш.
– Да нет, – Тара пожала плечами. – Это просто забавное совпадение.

Тара высадила Мисиму на повороте Юнион-стрит и Молодежной, откуда до офиса департамента оставалось меньше полуквартала. Нужно было подумать, а чужое присутствие как всегда тревожило и отвлекало. Сама свернула к площади Уэдэлла, вздохнув, пошарила в бардачке в поисках леденца – хотелось занять себя чем-нибудь органолептическим.
Она не успела проехать и двухсот метров, когда тряхнуло. Через дорогу возвышалась Сияние-Плаза, черная скошенная пирамида двадцатиэтажного развлекательного центра – с парковкой, водным парком и зимним садом. Тара ударила по тормозам, бросила машину под знаком запрета остановки, бросилась через дорогу, навстречу выбегающим людям.
– Сохраняйте спокойствие! – закричала она, размахивая удостоверением.
Сияние-Плаза было новым зданием, спроектированным с учетом возросшей сейсмической активности, ничего ему не будет. А вот давка и паника…
Внутри кричали. Интересно, чем занята местная служба безопасности? Ругаясь сквозь зубы, Тара вбежала в просторный холл.
Будто в замедленной съемке, потолок пошел волнами. Что-то протяжно, тоскливо ухнуло. От скрытого в глубине здания эпицентра взрыва разошлись круги цементной пыльцы, брызнули лепестки белой плитки. Тара машинально попыталась поднять руку, чтобы защитить лицо, – ладонь двигалась медленно-медленно. Следом, не успевая за самой взрывной волной, шел гул, глубокий, вибрирующий на неслышимых низких частотах, заглушающий крики. На каком-то бесконечно растянутом внутреннем такте все замерло.
Потом потолок обрушился, разом.


Тара упала спиной назад, беспомощно, инстинктивно группируясь и обмирая изнутри, пролетела сквозь сосущее отчаянное чувство пустоты – и рухнула в мягкое. Плотные, будто резиновые, волны, теплые, как зимний океан, обняли ее со всех сторон и застыли периной.
Она пошевелила руками, осторожно приподнялась. Встала на ноги.
Она стояла по колено в снегу посреди бесконечной белой равнины. Небо было черным и густым, без единого проблеска света, казалось, сам воздух был непрозрачен, насыщен темнотой. Свет шел снизу, от снега, обладавшего собственным мягким фосфорическим сиянием. Было тепло, пахло морем и цветами. Тара коснулась рукой рыхлого сугроба, пропустила снежную взвесь сквозь пальцы – та тоже была теплой, нетающей. Снежинки лежали на коже, как чуть влажный живой пух.
Она обернулась – сияние снега уходило вверх пологим склоном. Идти было легко, будто в сухом бассейне с гелиевыми шариками.
Я не могла придумать все это, подумала Тара, не могла вообразить, это не фантазия. Значит, я где-то уже все это видела. Даже если это сон или бредовое состояние, все видимые образы – всего лишь произвольная компиляция виденных ранее предметов и явлений, ведь ИЛ неспособны к творчеству и даже метод свободных ассоциаций с ними работает некорректно. Следовательно, любой образ – это зацепка, а зацепка – это указание на реальный предмет. Снег – это значит горы, среди всего Трансантарктического хребта снежные шапки в ноябре сохраняются только в восточном районе. От Беллингаузена туда часа четыре лету, невозможно. Миллион лет назад Антарктида была полностью скрыта под оледенением, Таре приходилось видеть реконструкции. Вот откуда образ. По некоторым прогнозам, спустя еще миллион лет льды опять скроют весь материк.
Метров через пятьсот Тара внезапно уперлась в отвесную стену – твердый шероховатый ледник простирался вверх, вправо и влево. Она прижалась щекой – лед глуховато приятно вибрировал, как огромный тихонько урчащий мотор. Спустя двадцать шагов вправо рука провалилась в пустоту. Расселина расширялась, плавно переходя в узкий коридор, где Тара шла ощупью. Затем стены отступили, следом отодвинулся мрак. Под ногами пучками торчала темная густая трава, в ней прятались такие же темные цветы с плотными атласными лепестками – невысокие, похожие на степные тюльпаны. Ступни сквозь тонкую подошву беговых туфель чувствовали стыки искрошенных старых плит – дорога? За краем угадывающейся тропы маслянисто поблескивала топь, из черной воды поднимались цветущие ландыши – с мясистыми зелеными листьями, с сияющими в темноте гроздьями белых колокольчиков.
Она прошла вперед, пар от дыхания серебрился, отражая фосфорическое свечение. Тара поймала себя на том, что в какой-то момент перестала анализировать происходящее, сосредоточившись на восприятии, принимая все как есть: мозг работал четко, ясно и спокойно фиксируя возникающие в нем бредовые образы, каталогизируя и сохраняя.
У поворота тропы стояла девушка. Дина Керхер, двадцать два, свидетельница, проживает на Вестерн-стрит, семнадцать. Тара не удивилась, – прочие картинки были плохо дешифруемы, эта казалась понятной: значимые объекты, приятные объекты, объекты болезненного внимания или привязанности.
Дина Керхер улыбнулась и протянула руку, в ее глазах мерцали мягкие огоньки: Тара почувствовала, как под ребрами, где солнечное сплетение, собирается в клубок тихая, отстраненная печаль.
– Офицер, – сказала Дина, короткие волосы скользнули по щеке. – У вас есть фонарик?
– У меня есть фонарик.
Тара одной рукой сжала прохладные слабые пальцы, второй достала из кармана фонарь, и узкий луч разрезал полумрак надвое. – Мы все еще в Антарктиде?
Она понимала, что, по сути, ведет беседу сама с собой, но так было проще озвучивать выводы.
– Мы в Антарктиде. – Дина чуть заметно кивнула и продолжила, отвечая на незаданное: – Мы идем вниз.

– …кстати сказать, как и Ханнинган.
Тара вскинулась, дернулась всем телом на неудобном, жестком стуле. Обшарила глазами помещение, пытаясь оценить, понять и соответствовать – детали обстановки, только что казавшиеся дикими, фантастичными, абсолютно незнакомыми, тут же упаковались в привычный паззл. Длинный стол, экран, белый свет дневных ламп, чахлая пальма в кадке – комната собраний, шеф смотрит прямо на нее, задавая какой-то вопрос. В следующую секунду набор произвольных шумов, бушевавших вокруг, сложился в понятное – слова, скрип мебели, шелест бумаг, покашливание.
– Э-э. Согласно инструкции, сэр, – наугад ответила она.
Сзади послышался смешок. Шеф пошевелил бровями, тоже хмыкнул.
– Не выспалась, Ханнинган? Парня завела?
– Откуда бы такое счастье, – привычно отмахнулась Тара, будто всплывая: окружающий мир стремительно обретал резкость.
– Говорю что тебе страшно повезло – двое патрульных из третьего участка погибли под завалами, а тебя, я так понимаю, черт вынес в самый последний…
Что?
Тара довольно четко помнила, что не вынес. О том же говорили камеры слежения – вот она идет поперек потока в панике выбегающих людей, вот что-то кричит охране, ныряет внутрь, вспышка, грохот. В то же время получалось что в момент обрушения она стояла через улицу, вызвала подкрепление, после дождалась оцепления, доложилась…
Около полутора суток, в общем, в памяти не хватало. Точнее, они были, но…
За сутки с половиной шеф успел вернуться в Беллинсгаузен, аварийные команды полным ходом включились в разбор завалов бывшего развлекательного центра, предварительное расследование показало, что Сияние-плаза сложилась вовнутрь, как карточный домик, из-за очень сильного подземного толчка. Аномального, узконаправленного. Проседания породы или что-то там – тут шеф поморщился, как от боли, он ненавидел вникать в ситуации, где невозможно назвать виновника.
Ах да, еще наш новый стажер Мисима сломал кофейный автомат на втором этаже. Такой молодец, далеко пойдет.
Мисима, сидевший слева от Тары, не дрогнул лицом, зато смертельно покраснел ушами и носом – по залу прокатились смешки и обстановка чуть разрядилась.
– А теперь о важном, – шеф постучал по столу ручкой, все мгновенно включились: сейчас речь пойдет о том, для чего их собрали.
Получалось, что теперь у них на руках еще два трупа, оформленных тем же характерным почерком: мужчина в апартаментах с видом на площадь Мира и мальчик-подросток – про него сообщил шериф из Элсуорта.
– Это в двухстах километрах, – уточнила Тара.
– Ну да.
У обоих были колотые раны глаз. Руки и ноги связаны посмертно. Рядом начерчены знаки, имеющие явно ритуальное значение, изображения идентичны тем, что нанесены на деревянные колья, найденные в теле первой жертвы.
– Ханнинган, Джонса и Ляо я отряжаю тебе в помощь, гоняй их как хочешь. Мисима и так твой. Будьте зайками, не облажайтесь.
– Поехали, – сразу сказала Тара, вставая, осеклась, вопросительно посмотрела на шефа – тот брезгливо помахал рукой – проваливайте, мол.
Он был ничего мужик.

Она прислонилась к холодному и гладкому боку фургона, поболтала картонным стаканчиком с остатками кофе – был вечер, сверху оседал уютный, чуть душистый туман, подсвеченный неоном вывесок и запутавшихся в кронах цветных гирлянд.
Оливер курил, оживленно препирался с Ляо, – они демонстративно не ладили на людях, оставаясь напарниками вот уже лет десять. Мисима сидел на пассажирском сидении, свесив ноги набок в приоткрытую дверь, что-то увлеченно строчил в блокнот.
Пока что жертв очевидно связывало только одно – оба были ИЛ. И сорокалетний подтянутый брюнет, разложенный посреди белоснежной студии, будто кусок перевязанного шпагатом мясного рулета, и толстый веснушчатый мальчик, найденный на скалистом плато, неподалеку от турбазы.
Впечатляло расстояние, разделявшее жертв. Получалось, что убийца, покончив с первым, сломя голову помчался назад в город, чтобы успеть разобраться со вторым.
Тара подняла голову. Небо над городом мягко, жемчужно сияло. Она прикрыла глаза, осторожно, как свежую ссадину, трогая собственную память.

– Кто такие Древние? – спросила она у Дины во время короткого отдыха. Блуждать пришлось долго, коридоры ветвились и несколько раз они теряли направление, возвращаясь к одним и тем же местам, пока не вышли к роднику. Белесая пузырящаяся вода падала в каменную чашу откуда-то сверху и вилась дальше чуть светящейся нитью ручья. Вода была хорошая, очень вкусная. Они пили по очереди, потом сидели плечом к плечу, глядя в млечную темноту перед собой.
Тара путалась в потоке мыслей, знаний и впечатлений, плывущих будто сквозь нее, – ровное плавное течение информации, темной и запутанной, как тропы, которыми они с Диной шли в темноте.
– Кто такие Древние? – повторила Тара.
– Древние, – Дина чуть наклонилась, заглянула в глаза, Тара, вдруг смутившись, досадливо забросила волосы за ухо – мешали. – Древние были всегда. Они, – она замешкалась, сжала пальцы замком, расцепила и помахала рукой в воздухе, словно силясь выразить невыразимое, – они растут в пространство, а двигаются во времени. То, что для нас – минута, для них – шаг в сторону.
– Нам нужна фляга, – сказала Тара. – В следующий раз у нас будет фляга.
– Как ты это сделаешь? – с любопытством спросила Дина.
– Просто она нам нужна, значит, в следующий раз будет.

– Сэр? – Мисима тронул ее за рукав, она внутренне вздрогнула, выдираясь из воспоминаний. – Сэр, я вот думаю, такое расстояние, время смерти отличается незначительно, а как убийца мог успеть?
– Возможно, он действует не в одиночку, – бездумно сказала Тара, сминая стаканчик в руке. Почему-то начинало знобить. – Нам нужно допросить свидетельницу по первому убийству.
– Ну вы же не подозреваете ее? – Мисима удивленно засунул карандаш в рот, тут же смутился, убрал руки за спину.

Было около восьми утра – свежий ветер разорвал ночные тучи, и мастерская Дины Керхер на Вестерн-стрит, семнадцать, крохотная, но с огромными окнами, была вся насквозь прострелена солнечными лучами, в которых танцевали пылинки.
Мисима, увязавшийся следом, неловко кашлянул, отодвинул стул и устроился возле стены.
Сама Дина сидела на высоком табурете у мольберта, столик подле нее был заставлен плошками, вдоль стен в несколько рядов стояли подрамники – пустые, с натянутыми холстами, уже готовые картины. Тара из интереса выдвинула одну из них – яркие, агрессивные мазки, первобытная динамика бессмысленных линий вызывала головокружение.
– Я развожу красящий состав в глине, – сказала Дина Керхер, ее голос, тихий и чуть глуховатый, застал Тару врасплох.
– Что?
– Я рисую в своей технике, – Дина указала на разложенные плошки, какие-то ступки, пакеты с порошком. – Развожу краски в глине и накладываю руками на холст, обработанный специальным составом.
Тара пожала плечами: какой может быть художник из ИЛ? Впрочем, вполне подходящий способ не сдохнуть от скуки, сидя на пособии.
– Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, госпожа Керхер.
Дина, конечно же, ничего не знала – все как в тумане, шок и сотрясение, врачи говорят, что это временно и пройдет, но… С первой жертвой – Ингваром Расмунссеном (ИЛ, на пособии, тридцать восемь лет) знакома не была. Тара уточнила на всякий случай – получалось, что в предполагаемое время убийства на площади Мира Дина была в больнице, что нетрудно подтвердить.
Вот и все, зацепок никаких.
Тара мучительно, тоскливо хотела спросить о другом, хотела спросить о важном. Но в кармане уже вибрировал телефон, а стенку подпирал Мисима, заинтересованно вытянув шею и временами тыкая в блокнот.
Да и что тут можно спросить?
Снюсь ли я тебе, как ты снишься мне? Куда мы пойдем на развилке? Если Древние живут во времени, как мы – в пространстве, то имеет ли для них значение последовательность событий?
– Позвоните если что-то вспомните, вот визитка, – Тара поднялась, передала карточку.
Дина подняла голову, будто хотела что-то сказать, и луч солнца просветил ее глаза до дна, так что все утонуло в тихом медовом свете.
Она ничего не сказала.
И, конечно же, не позвонила.
На пальце – там, где они с Тарой соприкоснулись руками, осталось едва заметное лазурное пятно краски.

Следующие два месяца утонули в безумии. Три сильнейших цунами почти напрочь смыли все западное побережье, курортная зона Антарктического полуострова перестала существовать как таковая, погибшие и пропавшие без вести исчислялись десятками тысяч.
Временно закрылись сразу четыре крупные шахты в восточной части Трансантарктики: сейсмическая активность ставила под сомнение саму возможность дальнейшей разработки большинства месторождений.
Утечка на атомной станции в районе Земли Мод. Сгоревшая нефтяная платформа на Равнине Эмеральд.
На фондовом рынке потихоньку распространялась паника.
Где-то среди этого затерялось исчезновение Дины Керхер. Тара однажды заехала на Вестерн-стрит. Полуоткрытая дверь, засохшие плошки с красками, подернутый пылью мольберт – все говорило о том, что здесь больше никого нет.
Тара педантично объявила розыск, но без результата.
Маньяк даже и не думал останавливаться. Планомерно, деловито, с, все возрастающей продуктивностью он оставлял труп за трупом, увеличивая радиус удаленности от столицы.
Тара повесила карту над столом и втыкала маячки..
– И вот что получается, – сказала она, не без удовольствия осматривая дело своих рук. Почесала переносицу.
– Бред какой-то, – буркнул Оливер, запустил скомканным листком, недобросил. – Он мечется по всей стране. У нас еще не было так, чтобы больше двух дней не появлялся новый холодный. Ему что, за это платят?
– Сверхъестественно, – Мисима поежился.– Как он успевает?
– Хорошая организация работы, – Тара зевнула, сунулась в стакан с кофе, но тут же отпрянула, брезгливо сморщившись. Показалось, что от черной крепкой жижи несет бензином. – Состояние одержимости дает много бонусов. Если наш друг действительно уехал кукушкой, то может вообще не спать, как в состоянии острого психоза. Или – еще проще – может сидеть на препаратах, например.
Тара перетасовала толстую стопку фотографий, развернула их веером и принялась прикреплять кнопками поверх карты, будто елку наряжала.
– Все жертвы разного возраста, разного веса…
– Разного пола… – буркнул Оливер. Ляо хмыкнул и ткнул его локтем.
– Именно, Джонс, – не моргнув глазом ответила Тара. – Их связывает только то, что все они – ИЛ.
– Он их ненавидит?
– Или обожает и хочет с почестями отправить на небеса, мы понятия не имеем. Я даже не отбрасываю мысль о том, что все это, – Тара постучала стопкой фотографий по карте, – не более чем инсценировка, чтобы запудрить нам мозги. А мотив там самый рационалистичный. Он очень осторожный, очень хладнокровный, очень расчетливый человек. Псих бы давно запутался, сделал какую-нибудь глупость, а этот нет. Ничего, что может быть нам хоть как-то полезно, он не оставляет.
– Может быть, поискать, где продают такие маркеры? – Мисима повел костлявыми плечами, потянулся. – Которыми он рисует свои символы.
– Везде, – буркнул Ляо. – Проанализировали состав – проще сказать, где такие не продаются. Даже у нас такие же.
– Кстати, эти символы абсолютно бессмысленные, – Тара прицепила на стену несколько фотографий с начерченными «магическими кругами». – Почти все знаки – это обозначения груза. Пластик, отходы, стекло, хрупкий груз, бумага, неразлагающийся мусор, не переворачивать. Пиктограммы для сканера. Кроме вот этого.
Она отделила фотографию, где в кадр был крупно взят знак, похожий на много раз повторяющуюся математическую бесконечность, взяла маркер, чтобы нарисовать его рядом на доске, поставила точку, снова поморщилась.
– Толстый, ну-ка помоги.
– Я Мисима, – заметил тот, поднимаясь. Приложил картинку к доске, сильно нажимая, вывел знак – получилось не очень похоже, но смысл можно было уловить.
– Сэр? – осторожно поинтересовался Мисима. На стене, включенный на минимальную громкость, бормотал телевизор, мелькали кадры пожара, обрушенные стены домов, бледный комментатор что-то быстро и осторожно говорил в микрофон. – Вам не кажется, что эти убийства и природные катастрофы… могут быть как-то связаны. Я имею в виду…
– Наш парень может так думать?
– Например, так, сэр, – Мисима откашлялся. – У него же должна быть цель? Может быть, он считает, что эти люди виноваты и нужно их наказать? Или, может быть, что их смерть предотвратит… что-то. Может, он хочет получить сверхспособности. Может…
– Ага, – Тара кивнула. – Психи внушаемы, у них обострения могут происходить даже из-за смены погоды. Но я бы сказала, что он просто пользуется подходящей возможностью – страна в хаосе и ловить его неудобно.
– Вы все сводите к простому, – вздохнул Мисима.
– Это от неспособности плодить сущности без меры. А вот что-то новенькое!
Тара перебрала оставшиеся фото, выдернула одно из конца стопки. На нем, помимо привычного скорченного тела, внутри круга лежали вырезанные из газет слова.
– Восхождение.
Мисима заглянул через плечо, полузадушенно вздохнул. Экзальтированный придурок, с внезапным раздражением подумала Тара.
– Это значит, что он близок к тому, чтобы получить желаемое? – спросил тот. – Ну, закончить ритуал или что он там делает. Трансформацию. На курсах по психологии маньяков нам говорили…
– У психов это, как правило, значит или то, что он скоро устроит нам кровавую баню похлеще нынешних, или что сам убьется. Обычно – то и другое, кстати.

На озере Ванда она едва случайно не наткнулась на него, когда, решив, что быстрее забрать нужные документы из архива самой, чем ждать пересылки, перехватила полицейскую рацию.
Отдельно стоящий коттедж еще не был толком оцеплен, местные полицейские растерянно переглядывались. Она сверкнула корочкой, осторожно прошла на длинную опоясывающую террасу – тело лежало на животе, с подогнутыми руками и ногами, будто маленькая седая женщина все еще была жива и пыталась встать. Сразу бросилось в глаза: привычный круг с символами не был дочерчен. Тара отстранила неловко топтавшегося детектива в штатском, быстро прошла внутрь – вторая дверь была открыта, ветер шевелил длинную льняную занавеску. Чертыхнувшись, она выбежала – тропа вела вдоль береговой линии среди высоких замшелых валунов, то и дело петляя. Она успела пробежать метров сто – ей казалось, что впереди были слышны шаги, но это могло быть и отраженное от воды эхо, остановилась, чтобы осмотреться.
В этот момент что-то резко толкнуло ее в спину, она пошатнулась, но устояла на ногах, с запозданием услышав грохот выстрела. В груди потеплело, рубашка впереди стала липкой и мокрой, она опустила взгляд, успев увидеть ,как расплывается темное пятно на темно-синей ткани.
Потом свет погас, как будто кто-то повернул рубильник.

Стены поменяли фактуру – вместо скалистой горной породы по бокам была рыхлая сыпучая земля, проросшая сеткой жестких белесых корней. Корни торчали снизу вверх и сплетались, прорастая друг в друга, тянулись к тропе.
Потом стены отступили, потолок поднялся вверх, а корни срослись в настоящий воздушный лес, похожий на заросли плакучих ив, лишенных листвы. Воздух стал затхлым и влажным, с едва уловимой тревожащей нотой, под ногами зачавкала глина. Капли конденсата скатывались с опущенных ветвей-корней, падали вниз с протяжными шлепками и многократно отражались эхом.
За этим шумом, склизким, неритмичным, прятались другие звуки.
– За нами идут.
Тара полоснула лучом фонаря по подступающим зарослям – темные, влажно блестящие тени шарахнулись вглубь, подальше от света.
Они шли следом, сначала вдалеке, затем все сближаясь, уже не опасаясь фонаря: похожие на людей, но с мучительно вывернутыми, удлиненными и деформированными суставами, они передвигались на четвереньках плавным паучьим шагом, длинные, облепленные суглинком волосы волочились по земле. Когда они знали, что на них смотрят, то поднимали голову и лица – серые, деформированные, с вдавленными носами – начинали принимать знакомые черты.
Тара поправила ремень плечевой кобуры, проверила, легко ли вынимается револьвер.
Они перешли на бег.
Земляные люди бежали следом, как волки, изредка что-то вскрикивая гортанными глухими голосами.
Заросли кончились резко, как обрыв. Впереди простиралась бескрайняя мглистая равнина, изрытая глубокими, расходящимися в стороны траншеями. Кое-где виднелись уходящие к невидимому своду колонны – неохватные, как вековые деревья, то ли каменные, то ли земляные, то ли сложенные из гигантских обугленных костей.
Тара застыла на опушке, бездумно потянула Дину к себе, задвигая за спину: выходить на открытое место почему-то не хотелось. С повисших над головой голых ветвей капала глинистая вода.
Сзади нагоняли, хрипло, на грани инфразвука взлаивали, хлюпала грязь. Из белесого сплетения узловатой лозы выскочили трое, застыли, напружинились, как для прыжка.
Тара резко отпрыгнула назад, отпихнула Дину, сталкивая ее с пологого осыпающегося склона в ближайшую траншею, на развороте дернула из кобуры пистолет, отжимая предохранитель.
Тварь сбоку вдруг выпрыгнула преодолев разом разделявшее их расстояние, повисла на руке: Тара попыталась стряхнуть ее, но та сунулась вперед, гнилостно задышала в лицо, ее вдавленные, искаженные черты разом изменились. Тара дернулась – уже не пытаясь уйти от захвата, а просто в иррациональном, животном ужасе – у земляного человека было мамино лицо, искаженное, постаревшее,но, несомненно, узнаваемое. Тут же на ней повисли еще две твари с мамиными лицами, потянули к себе, впиваясь твердыми, костистыми пальцами, Тара мучительно, почти без голоса, сквозь зубы закричала – и вдруг все померкло.
…Они с отцом возвращались домой, проверив силки, – ноги гудели, но Тара терпела, ей нравилось ходить в лес с отцом, изучать повадки земляных химер, скользить сквозь костяную чащу, оставаясь неуязвимой. Она чувствовала себя большой и сильной, самым страшным зверем в этом лесу, а отец был зверем еще больше и еще сильнее. Поэтому она старалась не жаловаться.
На опушке отец насторожился, потянул воздух носом, разрыл ладонями мох, разгладил жесткую щетку темной травы. Задумчиво погладил пальцами перевязь.
– Ты иди, – сказал он ровно. – Быстро, домой. Предупреди мать. Загони собак, запри дверь. Я буду следом.
Тара молча кивнула, поправила плечевую сумку и побежала – ровно, наращивая темп. Она всегда слушала своих взрослых, они никогда не тратили слова даром.
Тропу в равнинном лабиринте она помнила наизусть лет с трех. Она срезала несколько витков напрямик, нырнула в арку живой изгороди и влетела в дом с заднего двора.
Вокруг стояла тишина, не было слышно птиц, не лаяли собаки. Мать была в доме, кажется, на втором этаже, было слышно ее дыхание и осторожные, легкие шаги.
Тара ловким движением накинула щеколду и вдруг заметила, что косяк двери кажется невозможно старым, прогнившим и истлевшим от старости, не способным никого удержать. Она обернулась – весь дом, все вещи казались давно заброшенными, невозможно дряхлыми, хрупкими, грозящими рассыпаться в пыль от одного прикосновения. Сквозь серые доски пола пробились стрелы осоки, дверная ручка проржавела так, что казалась кружевной.
Тара похолодела, ей показалось, что ноги приросли к полу. Сверху, на втором этаже, послышался шорох и скрип лестницы.
…Она билась молча и бессистемно, вслепую отмахиваясь во все стороны, разворачивая на слом и разрыв все, что попадалось под руку, пытаясь сосредоточиться, навести фокус. Кричали: где-то далеко, глухо. В просвете мелькнули хлещущие во все стороны землистые щупальца и все снова…
…она бежала так быстро, как могла, впереди виднелась свежая тропа с живой зеленой травой, настоящей, покрытой светящимися каплями росы. Наперерез вылетели три земляных, и Тара закричала, вглядываясь в лица, искаженные, оскаленные мукой, иссушенные временем, дверь оставленного позади дома содрогалась под ударами.
Вдруг что-то рвануло ее за плечо, бросило назад и вниз – она увидела, что высокая фигура заслонила нападающих химер, неспешно приняла стойку, оружие в вытянутой руке плюнуло металлическими градинами: раз, два, три. Твари вспыхнули ослепляюще-ярким рыжим пламенем, полыхнули, мгновенно сгорели, не оставив даже пепла: огненные языки вытянулись вверх синими хвостами – и тут же схлопнулись.
Отец подхватил ее на руки и она тут же обняла его за шею, прижалась молча, как зверек.
– Уже все, – сказал отец.
И понес ее куда-то вперед, быстро и мерно шагая подальше от рушащегося за спиной дома, от хрустящих в палисаднике старых костей, а Тара все пыталась понять, почему куртка у отца слишком нарядная: яркая, из бордовой лаковой кожи, , у него ведь не было такой. И только когда она провела по лацканам, то поняла…
…Тара лежала лицом вверх, пахло рыхлой землей, порохом и немного озоном.
– Уже все, – сказала она спокойно, непонятно к кому обращаясь.
… Ее кто-то тащил, поддерживая под спину, ноги волочились по земле. Она открыла глаза.
Дина остановилась, помогла сесть, вытерла пот со лба – на коже остались грязные полоски.
– Ты их всех расстреляла. Один выстрел – и они сгорели. Как будто газ в воздухе.
Они сидели в траншее, прижавшись спинами к прохладной стенке. Невдалеке, буквально в десятке шагов вздымалась колонна. Даже отсюда было видно, что она покрыта рисунками – вернее, абстрактными, первобытными цветными мазками, динамичными и тревожащими.
– У меня не было таких воспоминаний, – вода во фляге плескалась на уровне середины, и Тара сперва протянула ее Дине. – Как можно уснуть во сне. Уснуть и видеть то, чего с тобой никогда не было. Эти рисунки, – она кивнула на колонну, – я видела. У тебя в мастерской. А остальное? Откуда оно?
Ей хотелось плакать – оплакивать что-то давно, безнадежно любимое, отчаянно потерянное.
Дина коснулась ее лба прохладной ладонью, провела пальцами поверх закрытых век. Стало немного легче.
– Мы не знаем, что происходит на самом деле, – извиняющимся тоном сказала она. Как будто это была ее вина. – Если Древние ведут нас сквозь время, то что происходит с нашим телом, что – с разумом? Может быть, наше сознание просто адаптируется, в понятных нам картинах выражает это движение...
– Может быть, – Таре вдруг показалось, что это жуткий бред, чушь. Что что-то тут не то. Но она никогда не была сильна в абстрактных спорах.

Тара очнулась за рулем своего «нимрода». Тихонько мурлыкал кондиционер, бормотало радио, машина стояла припаркованной у обочины – судя по всему, в промзоне на окраине Беллинсгаузена. Был ранний зимний вечер, небо потихоньку меркло на западе, с востока шла ночь. Где-то вдалеке выли сирены.
Она разгладила документы, лежащие на коленях. Отзыв из архива социальной помощи почти двадцатилетней давности. Вчиталась, перевернула страницу, пролистала всю папку.
Вот оно.
Ингвар Расмунссен, первая жертва, убит небрежнее, чем предыдущие.
Они списывали отличия на то, что это была проба пера, и в этом заключалась ошибка. По данным социальной помощи выходило, что Ингвар мертв вот уже десять лет. А его младший брат Ингуз, естественник, выпускник престижного колледжа и владелец неплохого нефтяного бизнеса, десять лет как числится пропавшим без вести. Якобы. Интересно, кто же тогда получал пособие?
Тара выдрала из кармана телефон, быстро набрала Оливера.
Спустя десять минут она уже мчалась по адресу «владение тридцать семь» в северных трущобах Беллинсгаузена.
Ворота проржавели и висели на одной петле, во дворе ветер гонял мусор – производственные цеха были уже лет десять как заброшены.
Она вошла, осторожно ступая, пригнувшись под вертушкой, миновала проходную, свернула в подсобку, ориентируясь по выцветшим указателям, двинулась вдоль по коридору к лаборатории.
Здесь было так же тихо, пахло кровью и чем-то химическим.
Кафель в душевых был вымазан красным, свежим. На стене черный маркер вычертил половину знакомого круга – удлиненная бесконечность, каракули, значки. К ржавому металлу вентиля прилип клок коротких светлых волос.
Тела не было.
Она вернулась в комнату – столы были завалены непонятным тряпьем, упаковками от лекарств, банками из-под химикатов – прошла к краю, где оазисом порядка зиял идеально пустой кусок белой столешницы. Точно в центре пустого пространства лежал блокнот, рядом с ним – карандаш.
Не выпуская оружия, Тара подошла, открыла.
Она очень хорошо знала этот блокнот, – никому в голову не приходило поинтересоваться его содержимым.
Текст, то каллиграфически ровный, то сумбурный и нечитаемый, переходящий в неразборчивые каракули, отчерки, схемы, какие-то расписания, хронометражные таблицы.
«…Древние, (под)лежащие под материковой плитой, всесущие, вечные, запертые печатью…
…литосферная плита является осколком древнего материка Го…
… проклятые искусственные твари, без души, с чужим телом, я видел, как они бродят во мраке, как они бредут вниз, как они подгрызают опоры, как они ломают печать, чтобы древнее зло черной желчью за…
…Ингуз говорит, что я неадекватен, что тороплю события, … несчастный глупец, он не может видеть того, что вижу я… ссорились. В любом случае, пора начинать, я уже выбрал первую… и тогда ему придется просто присоединиться ко мне.
…неудача. Ингуз пытался помешать… мертв. Представил все как… в любом случае.
Как хорошо, что я столько лет готовился принять свое предназначение. Работая в полиции я остаюсь в тени, вне подозрений, и вся информация стекается…
…Но как же тяжки, как ужасны эти сны, что вижу только я… только верное жертвоприношение лишает сил проклятых тва…
…Тварей вокруг все больше и я боюсь, что однажды одна из них сможет прорваться за круг и дойдет до низу. Я должен работать усерднее, потому что защитить человечество…»
На последней заполненной странице было написано «Восхождение!!!» – и подчеркнуто три раза.
Позади послышался легкий, еле уловимый шорох, почти что дуновение.
Тара обернулась, вскидывая револьвер, но все, что она успела увидеть – это сверкающий край пожарного топора, летящего ей в голову.

Они свернули еще несколько раз, когда ветер изменился.
Откуда-то повеяло прохладным, но свежим ветром, несущим с собой запах солнца, цветения и зелени.
Почва под ногами была покрыта трещинами, сквозь них проникало слабое сияние, напоминающее дневной свет.
Тара остановилась, схватила Дину за руку.
– Погоди.
– Мы должны идти вниз, – ласково сказала Дина. – Нам осталось немного.
– Я хочу разобраться. – Тара помотала головой. Извиняющимся, нежным жестом провела по костяшкам пальцев Дины. И расцепила руки.

Ей удалось сбить направление: сверкающий край пожарного топора, на сантиметр разминувшись с ее головой, глубоко вошел в край столешницы, пузырьки и коробки с грохотом посыпались на пол. Мисима, бледный, тяжело дышащий, судорожно дергал топорище. Тара, не задумываясь, двинула рукояткой револьвера ему в висок, но тот только взревел и бросился на нее с голыми руками, вышибая оружие.
Тара пошатнулась, ударилась спиной о край стола, обух застрявшего топора больно впился между лопатками.
Она ухмыльнулась, взялась за удобную деревянную рукоять.
– Хорошо, – сказала она. – Давай меняться.

Она забыла, кто она.
Она то забывала, то вновь вспоминала, кто она.
Она шла вдоль улицы в красном свете пожаров, в белом свете мигающих фонарей, среди дальних завываний сирен и отзвуков взрывов.
Она остановилась у разбитой витрины: внутри было пусто, работал телевизор, все мелькало в сумбуре и в репортажах кричали о землетрясениях и фонтанах нефти, бьющих сквозь мостовую.
Теплый ветер порывистыми шквалами гнал по улице пустые бутылки и банки, пожухшие листья загорались в воздухе и кружились как рыжие бабочки.
Это бред, думала Тара, это галлюцинации. У меня нет воображения, у меня не может быть галлюцинаций. У всех есть воображение, успокаивающе говорил ей кто-то, и она спорила с этим невидимым собеседником.
Что такое жертвоприношение, кого оно питает?
Что укрепляет печать, что расшатывает запреты?
Она шла, погружаясь в память о будущем.
Она видела, как разламывается на куски материк, как проседает вниз суша, как огненные шторма испепеляют все живое.
Как все живое рано или поздно превращается в нефть, спрессованную под тысячелетним давлением кровь земли, древний разум, соединенный протоками во тьме в бесконечные черные озера, связывающий настоящее с прошлым и последующим.
Как потом приходит снег.
Потом – почему-то – как шеф выходит из офиса департамента, усаживается на ступени. Как хмурит свои седые кустистые брови и подносит к виску пистолет.
И еще она думала – как там Дина? Как она там идет вниз, одна, на ощупь находя дорогу, касаясь стен своими тонкими, сильными пальцами, выпачканными в глине и краске. Ведь у нее даже нет фонарика.