TGIF!
Название: Пуще всех печалей
Тема: Двойка Мечей
Автор: robin puck
Бета: [L]Александр Меррит[/L]
Краткое содержание: История школьных друзей
Предупреждение: Немного нецензурной лексики
читать дальше
...Это было давней игрой, тянувшейся с детства шуткой. «Ну что, Иван», - говорит один из нас, - «как ты смотришь на то, чтобы выпить и немного закусить?» «Положительно смотрю, Иван», - отвечает второй, - «через полчасика буду у твоей конторы». И через полчасика я забираюсь в теплое, пахнущее нагретым двигателем нутро автомобиля. Сигаретку, Иван? Не откажусь, Иван. Только не открывай окно, тебе продует ухо. Какая трогательная забота, не буду. Куда едем? Куда всегда, Иван. Отличный выбор, Иван.
Все эти Ванечки, Ванятки, Ваньки — это, конечно же, мимо. Это для любимых и не очень девушек, для мам, для других друзей-приятелей. А мы с Иваном — история особая.
- Он очень быстро решает проблемы, - сказал Иван, отпивая пиво (бельгийское, бланш) и облизываясь. - Слишком быстро. Я бы предпочел так не спешить.
- Ну так не спеши, - пожал плечами я. - Кто тебя гонит?
- Сроки, брат, - значительно произнес Иван и откинулся на диванчике, благожелательно оглядываясь по сторонам. Был он как обычно добродушен и нетороплив. Плавные уверенные движения, прищур – успешный красавец в хорошем костюме, Иван наш, наша гордость. Сроки у него. Проблемы у него слишком быстро решаются. Мне бы твои проблемы, как всегда хотелось мне сказать, и точно так же, как и всегда, я промолчал, скептически приподняв бровь и насмешливо на него глядя. И Иван легко перескочил на другую тему, что-то про новую его аферу, про раскопки в сибирской глухомани, про золотые слитки и сожженные храмы. Он разошелся, размахивал руками, азартно подмигивал и говорил, говорил, говорил… А я пил пиво и думал о том, что это в сущности не очень-то справедливо. Если, конечно, можно в подобной ситуации оперировать таким понятием, как справедливость.
Мы с Иваном друзья со школы. С нервного, унылого интернатского детства – огромные спальни на тридцать человек, где зимой и летом висит неистребимый запах пота; выкрашенные до середины зеленой краской коридоры, столовая с вечно липкими столиками и перекрученными алюминиевыми вилками. И Иван – тогда еще Ванечка – мелкий, тощий, постоянно закатанные рукава огромного, не по размеру, серого свитера, руки до локтей в цыпках каких-то, порезах вечных, болячках. И эти болячки он себе постоянно расковыривал, и из носа у него постоянно текло, и носом он постоянно шмыгал, дергал головой на тонкой шее. Впрочем, тогда это все не вызывало никакого отвращения или неприязни. Все мы там были такие – недокормленные, золотушные, плохо одетые и плохо отмытые. Дети девяностых, сыновья вечно замотанных матерей-одиночек, тихих и буйных алкоголиков. Неблагополучные дети, как нас называли воспитатели и учителя. А посмотрите на Ивана теперь. Я посмотрел – как он закуривает, склонив набок голову, как взглядывает лукаво из-под рассыпавшейся светлой челки, готовый вывалить на меня очередную невероятную историю. Что-нибудь про то, как нечистоплотный деловой партнер заказал его киллерам, и как он от этих киллеров прятался несколько месяцев по разным городам, а потом плюнул на все и выследил предполагаемого убийцу сам, и поговорил с ним по душам, и больше у него никогда никаких проблем с партнерами не возникало. Или про то, как поехал наш Иван на конференцию в Брюссель, и вроде и делать ему в этом Брюсселе было нечего, но в кафе на площади Саблон он подцепил баронессу – самую натуральную баронессу с замком, яхтами и прочими онерами, положенными баронессам. Можно было бы решить, что врет все Ванька, заливает, как сивый мерин, только ведь видал я его даму сердца. Показывал Иван фотографии, захлебываясь от восторга и гордости: ослепительная красавица в синем вечернем платье и он, весь такой во фраке и такой же сияющий, на фоне лестниц и зеркал, и орхидеи в напольных вазах, и таких же декольтированных дам и кавалеров в смокингах. "Это мы с Жюли на Венском балу". «Это мы с Жюли у нее дома». «Это мы на отдыхе, представляешь, вышли вечером в море, решили прогуляться, так попали в шторм и нас понесло в океан…» - ну и дальше как всегда. Что-то у них сломалось, куда-то они заплыли, кто-то на них напал, чуть ли не сомалийские пираты, и спасали их с вертолетами и подводными лодками… Врет? Ну тогда и новостные сайты тоже врут. А я сам читал – и про баронессу, и про «русского бизнесмена». И про спасательную операцию. И как их на вертолете увозили, а потом еще вручали то ли ордена, то ли почетные значки, то ли «за храбрость», то ли «за спасение утопающих на водах».
Или вот как Иван в лотерею выиграл.
Или как в него молния ударила. Вон, говорят, в китайца какого-то целых два раза ударила, а Ваньку — всего один раз. Но такое тоже нечасто случается.
Или его армейские байки...
- Синдром испанского летчика у твоего Ивана, - мрачно сказала Саша, не поворачивая головы от монитора. – Пиздит, как дышит. А ты дурак, всему веришь.
- Ну погоди, - слабо запротестовал тогда я. – Ведь он фотографии показывает. Да и потом, вот про лотерею – я сам видел в журнале. Его рожа довольная, все дела.
- Про лотерею может и правда, - равнодушно сказала Саша. – А все остальное – вранье. Прочитает где-нибудь историю, нафантазирует подробностей и тебе рассказывает.
- Ну все-таки не может же человек столько пиздеть, - сказал я, ощущая привычное легкое злорадство и ожидая, что Санечка меня сейчас окончательно переубедит и подтвердит, что никакой жизненной несправедливости не случилось, что Иван — это самый обычный Иван, а не какая-нибудь гигантская флюктуация. Не счастливчик и избранный. Потому что уж очень некомфортно думать, что избранные не только в кино бывают, а рядом с тобой ходят, раз в полгода появляются, сияя платиновой печаткой, если продать которые, вполне можно купить такую же малогабаритную хрущевку, как у меня.
И Саша не подвела. Обернувшись ко мне, она моргнула своими огромными прозрачными, как у рыбки, глазами и сказала без выражения:
- Может. Человек все может. Возможности хомо сапиенс до конца не изучены, и четких границ этих возможностей не установлено. Но то, что пиздеть человек способен неограниченно — это факт. Доказанный.
- Ах, лапша на оба ваших уха! - вскричал я восторженно и полез целовать Сашу в щечку.
- Отъебись, - сурово сказала Саша и отвернулась от меня опять. Но я не расстроился, потому что она меня успокоила совершенно, и теперь я себя чувствовал полноценным членом общества, а не ситом из собачьего хвоста — как обычно после наших с Иваном редких посиделок.
На самом деле я Ивана люблю. Он единственный, с кем у меня сохранился контакт со школы, все прочие достаточно быстро разбежались, разлетелись по разным городам; почти не встречаемся и не переписываемся даже. Кто-то почти сразу женился, вышел замуж, нарожал отпрысков. Кто-то довольно быстро спился. Несколько особо озабоченных космополитизмом уже давно жили по заграницам — но и эти не достигли никаких особенных высот, кто замужем и с детьми, кто мелким чиновничком в конторе. А ведь, если вспомнить... Валерка Аксентьев, закончил с золотой медалью, победитель всех мыслимых олимпиад, поступил с лучшим баллом в государственный университет — и что с этим Валеркой теперь? Средненький инженерик на «холодильниковом заводе». Оксана Токарева, первая красавица, смешливая, заводная девчонка, душа компании, поступила в театральный институт — и уже сколько лет не может подняться выше амплуа травести в местном ТЮЗе, а большее ей уже при всем желании не светит. Алеша Зимородок, модник, родители по загранкам мотались, у него первого в классе появился кассетный магнитофон и видик, шмотки всегда заграничные, танцевал хип-хоп, покорял девчонок — погиб от передоза шесть лет назад.
И так все, кого ни возьми. Может, потому и встречаться мы друг с другом не любим, вспоминать о том, какими были и на что надеялись. На десятилетие выпуска пришло семеро человек, подарили цветы бывшей классной, распили бутылочку коньяку, повспоминали тех, кто не пришел, и разбежались, морщась от неловкости. Десять лет прошло, а никто так и не изменил мир, не стал звездой, не стал никем выдающимся — обычные винтики, маленькие детальки скверно работающего механизма — вот кем мы все стали. Об этом можно было не вспоминать и жить в свое удовольствие, если не встречаться с теми, кто слышал похвальбы и обещания десятилетней давности.
И вот Иван. Нет, я правда люблю Ивана. Наверное, потому, что ему всегда было немножко наплевать на всякие достижения. Наверное, потому, что хорошо помню, как и из какого дерьма выбирался Иван, чтобы сейчас засиять своим ярким, но неровным светом. С ним ведь что? С ним никогда не угадаешь. То он прибежит весь лучащийся от счастья, потому что новая его головоломная затея удалась, и возлежит он на золотых горах, из которых щедрой рукой не задумываясь готов отсыпать тебе сколько угодно — чисто из дружеского расположения. То все его золотые горы тают как мираж, а сам он оказывается по уши в навозе, и несчастья бегут за ним по пятам, как какие-нибудь чокнутые эринии, и поминутно гадят на голову. Но никогда, никогда Иван не теряет присутствия духа, всегда он азартен и слегка на взводе, даже когда расслабляется под пиво в дорогом пабе. Всегда готов вывалить пару килобайт невероятных баек, даже если лежит у тебя дома на диванчике с простреленным плечом, а ты мечешься и внешне, и внутренне, не зная, то ли звонить знакомому врачу, то ли в милицию. Было такое один раз, до сих пор как вспомню, так вздрогну. И вместе с тем — он просто хороший парень. Действительно хороший, без понтов, без загонов, без желания урвать выгоду, без подлости. Он даже свои фантастические байки травит так, будто фильм или книжку пересказывает - не чтобы похвастаться и подчеркнуть свою значимость или связи, а чтобы поделиться впечатлениями.
Это здорово, и за это я Ивана люблю. Но чем дальше, тем тяжелей с ним становится. Не потому что меняется он — он вообще не изменился со своих одиннадцати лет. Такой же раздолбай и приключенец. Я сам меняюсь, при том, что во мне и моей жизни не меняется все эти годы ни черта.
- Завтра, Сань, после рабства, - сказал я, наконец разобравшись с последним, самым зловредным клиентом. – Чисто вдвоем посидим, безо всяких, ага? Видеть не могу их рожи.
- Угу, - буркнула она себе под нос, яростно долбя по клавиатуре, потом откинулась в кресле и посмотрела сквозь меня.
- Знаешь, - сказала она задумчиво, - кажется, я готова убивать.
- Ну что опять? – тоскливо спросил я. – Опять твои индусы? Шли их в жопу.
- Чтобы потом за ними туда лезть и отмывать?.. – она моргнула и наконец сфокусировалась на мне. – Завтра, я поняла. Не надо так на меня смотреть, будто тебя тут все предали, и забыли, и уканали в Лету. Кстати, а чего вдвоем? Где твой знаменитый Иван? Я хочу посмотреть на Ивана.
- Я бы тоже не отказался посмотреть на Ивана, - проворчал я. – Но он где-то в Чили. Насколько я в курсе.
Поначалу я Ваньке сочувствовал и очень его жалел. Мы ведь проучились-то вместе всего ничего, пару лет в интернате, а потом случился скандал, и его отчислили. Он вообще был довольно беспокойный пацаненок, вечно куда-то влипал, и за ним уже числилось несколько предупреждений на тот момент. Сидеть бы ему тихонечко и не сепетить, но Иван всегда влетал самым неожиданным образом. Как-то попросили его старшие ребята постоять на стреме возле девчачьей спальни, пока они там своими делами занимаются. Ну, Иван постоял, никто не запалил, и ребята выдали ему в качестве поощрения две сигареты, «Лайка», такой шик. Мы, конечно, тогда не курили, но кто же откажется попробовать? Стащили у вахтера спички и пошли за правое крыло, в маленький тупичок, рядом низкая крыша спальни для мелких, скатом прямо в нашу сторону, с другой стороны - арка и над ней крытый переход из корпуса в столовую. Была ранняя весна, снега еще по колено, рыхлого, ноздреватого, закиданного поверх сухими ветками и мусором – тут обычно и курили, потом затаптывая окурки под снег и палые листья…
Вот там-то нас и спалили. Вышел откуда-то мужик незнакомый. То ли завхоз, то ли новый вахтер… черт его знает, я его потом, вроде, и не видал больше. А тогда так перепугался, что даже говорить не мог, стоял с незажженной сигаретой и пялился…
Ивана после этой истории отчислили, а я остался и доучивался уже без него. Потом в обычную школу перешел, потом в институт… ну и так далее. Поначалу мы с Ванькой ухитрялись общаться чуть не каждую неделю. И вроде жили в разных районах города, черт его знает, как у нас получалось. Много было общего, хотя ему жилось гораздо тяжелей, чем мне. И с родителями были проблемы, и с бандитами он чуть не связался. И били его не раз, однажды чуть совсем не убили какие-то отморозки. Отлеживался потом несколько месяцев. Но это мы уже постарше были, в последних классах.
Жалко мне его было, и вину я свою тоже почему-то чувствовал. Вроде курить мы собирались оба, а досталось только ему. Я понимал, что Иван сам себе заработал такую репутацию, да и потом, после исключения, он мог не ввязываться во всякие сомнительные компании, не рисковать, не лезть на рожон. Но все равно всегда помнил, что тогда мы с ним были на равных, но ему досталось хлебнуть, а я счастливо выкрутился. Давило это меня немного, ну и всегда приятно чувствовать себя немножко покровителем и более успешно устроившимся.
У меня-то ведь с того момента все наоборот в гору пошло. И учиться я стал лучше, и с матерью наладился человеческий контакт. И друзья у меня завелись спокойные и рассудительные, умные, «элита», как они себя называли. И девушка потом… Оля Даль. Красивая, тоненькая, с глубокими задумчивыми серыми глазами. И имя у нее было такое же – глубокое и задумчивое. Даль. Оля Даль. После школы мы тихо и без помпы поженились, а еще через два года так же тихо развелись. Оля этого, кажется, даже не заметила.
У Ивана тоже была подружка, из этих его, отвязных. Скандалили они постоянно, то сходились, то разбегались, и закончилось чем-то там у них все это не очень хорошим.
А потом Ивану впервые повезло. Ни с того, ни с сего. Он мне подробностей не рассказывал, а я особо не расспрашивал, но к концу школы у Ивана завелись деньги. А затем совершенно неожиданно ему досталась в наследство своя собственная трехкомнатная квартира. Дальше события пошли с такой интенсивностью, что я даже не успевал следить. С Иваном постоянно что-то происходило, но теперь хорошего и плохого было примерно поровну, причем, плохое все какое-то опереточное, несерьезное на мой сторонний взгляд, а хорошие вещи были вполне реальными и вызывали легкую зависть. Машина, потрепанная Тойота, сменилась тяжелым квадратным джипом, трехкомнатная квартира в спальном районе обернулась двумя двушками, одна из которых в самом центре, в старом красивом доме. Ларек у остановки с сигаретами, презервативами и пивом превратился сначала в небольшой магазинчик, потом в несколько магазинчиков. Не успел я оглянуться, как у Ивана уже целая сеть бюджетных супермаркетов, целый этаж в доме на центральной улице, особнячок в коттеджном поселке, а ездит он на бордовом новеньком ягуаре и одевается у Кардена.
Нет, тогда я еще думал, что доиграется Иван, что пора бы ему остановиться, что долго в этом эшелоне не задерживаются. И правда – на Ивана охотились, его пытались шантажировать, даже спалили его особнячок. Но как-то выкрутился наш Иван, как-то вывернулся из всех передряг и засиял ярче прежнего. И особнячок свой заново отгрохал – практически дворец - с башенками и садом. Он меня к себе на шашлыки, я ходил среди розовых кустов и декоративных водопадиков и умирал от зависти.
Конечно, проще простого каждый раз себе повторять, что лучше жить тихо и мирно, лучше не рисковать, лучше не высовываться, тогда тебе не прилетит, никто тебе не будет угрожать. Никто у тебя ничего не отберет, если у тебя нет ничего. Какой-то дзен-буддизм, или как это называется. Только почему-то каждый раз после встречи с Иваном что-то неприятное в душе просыпается. Тянет что-то, покусывает, ноет. И это даже не зависть. Это – сожаление. Тоска какая-то. По тому, что могло бы случиться, но так и не случилось.
Да ладно тебе, обрываю я себя каждый раз, как начинаю ныть и самосожалеть. Разве ты этого хотел? Бандисткое, голодное, непристроенное детство, первую любовь-шалаву и скандалистку, и чтобы вены из-за нее резать, чтобы напиваться до беспамятства, чтобы в драки лезть и щеголять потом шрамами перед такими же гнилозубыми оттопырками?..
С другой стороны, а чего я хотел? Я хотел, чтобы у меня все было спокойно – вот у меня и спокойно. Ни особых печалей, ни особых радостей. Ни шрама от пули в плече, ни баронессы с яхтой. Ничего у меня нет, только пустая квартира, да знакомые-приятели, которые так далеки, что о них и не вспоминаешь чаще, чем раз в год. Работа – нелюбимая, но вполне денежная, пристойная. Увлечения – поверхностные, краткосрочные, потому что ничего меня особо сильно не интересует, так, нужно что-то, чтоб время свободное занять. Саша вот у меня есть, да только тоже – не поймешь, не то девчонка, не то парень, некрасивая, совершенно неженственная, больше похожая на робота со специфическим чувством юмора – самый близкий мой человек.
И Иван. Иван у меня еще есть. Единственный, кто делает мою жизнь хоть капельку интересней. И этот Иван сейчас умотал куда-то то ли в Чили, то ли вообще в Гонконг, и свой день рождения я праздную с Сашей и шестью бутылками Будвайзера.
- Смотри, - сказал я, тыча пальцем в групповую фотографию. – Вот он, Иван. Это пятый класс. Самый тощий из нас. Смешной такой.
- А ты где? – спросила Саша, вдумчиво разглядывая альбом.
- Я… - я пожал плечами. - Наверное, не было меня в тот день в школе. Может, болел, может, еще что.
- Угу, - кивнула Саша и перелистнула страницу. – Это тоже он?
- Где? – переспросил я и рассмеялся. – Нет, это я. О, эти позорные кеды! У всех мальчиков уже были кроссовки, всякие адидасы, пумы, не помню... А у меня только советские кеды, я ужасно комплексовал.
Саша посмотрела на меня внимательно и перелистнула страницу обратно.
- У вас с Иваном одни кеды на двоих? – спросила она. Я пригляделся к фотографии, чувствуя какую-то смутную неуютность. На Иване были мои кеды – черные с красной резиновой подошвой, с дурацкой круглой нашлепкой на боку, изображающей футбольный мяч.
- Нет… Вряд ли. Наверное, у него просто были такие же…
- И такой же свитер, - сказала Саша скептически. – И такие же брюки. И лицо совершенно такое же было у твоего Ивана.
- Да нет, ты что-то путаешь, - сказал я, морщась. Почему-то перед глазами у меня поплыло и дышать стало трудно. Я поднялся и шагнул к окну, распахнул его, в комнату огромным тяжелым комом ввалился душный ком летнего, прокаленного за день воздуха. Легче не стало.
- Это ты что-то ты путаешь, Вань, - сказала Саша задумчиво, листая альбом дальше. Мне хотелось отобрать у нее альбом, но даже с места двинуться было тяжело. Странная апатия навалилась на меня; я сел на подоконник и смотрел на Сашу, вяло мечтая, что она наконец допьет свое пиво и уйдет. Мне хотелось спать и больше ничего.
- Ничего себе, какой у Ивана шрам на ноге, - присвистнула Саша. – Это где он так?
- Это его папаша, - сказал я заторможено. – Урод моральный. Алкоголик. Нажрался до белой горячки и гонялся за детьми с кухонным ножом.
- Как интересно, - негромко сказала Саша, не поднимая глаз. – А ты мне говорил, что неудачно с велика в детстве свалился.
Тут мне стало так нехорошо, что даже потемнело в глазах, в ушах зазвенело и под веками запрыгали белые точки.
- Уйди, пожалуйста, - попросил я, не слыша своего голоса. – Уйди, мне плохо.
Тот дядька был очень странный. Высокий, гладко выбритый, с голым, тоже выбритым до зеркальности черепом. И в минус два вылез в самый снег в каких-то дурацких шортиках и куртке вроде как из фильмов про всяких брюсли.
Он смотрел на меня безо всякой угрозы, просто очень внимательно, но мне, замершему с преступной сигаретой в пальцах, было до ужаса страшно. Еще секунду назад я стоял здесь один, я специально проверил все, огляделся, забился в самый уголок, чтобы закурить, только обернулся – и вот он стоит, прямо передо мной, вплотную. И смотрит. Как какой-нибудь, блин, терминатор. И не двигается. Смотрит - и все.
Я не знаю, о чем я думал. О том, что он сейчас вытащит ножик и меня зарежет. О том, что он сейчас распахнет куртку, а под ней ничего нет. О том, что меня выгонят, если запалят с сигаретой, я уже «на карандаше» и «на волоске», мне сто раз говорила завуч, что если я дам еще хоть один повод, она с огромным удовольствием избавится от паршивой овцы.
Наверное, это было самым страшным. Не гипотетический ножик или пакость какая-нибудь. Я не хотел домой. Не хотел из интерната. Ужасно не хотел и боялся.
И поэтому единственное, что я тогда сказал этому мужику, было: «Это не я!»
Это не я. Не я это. Я ничего такого не делал. Я ничего такого больше никогда не буду. Правда, верьте мне. Я никогда.
- Ты отказываешься? – уточнил мужик глубоким голосом, а еще он говорил, не открывая рта, может быть, это вообще не он говорил, а мне показалось, что он говорил. Но на всякий случай я сказал:
- Отказываюсь.
И кинул незажженную сигарету в снег. А потом , кажется, упал в обморок.
Я сидел посреди комнаты на полу и думал о том, как все по-дурацки вышло. Саша давно ушла, я ее выгнал, но она, как мне показалось, даже не обиделась. Просто озадачилась немного. Человек-компьютер. Какой-то кошмар.
Потом позвонила мать и долго поздравляла от себя, от своего мужа, от своей дочки, от каких-то еще родственников. Осторожно спросила, как у меня дела с Жюли, а я ответил, что отлично, лучше не бывает. И что мы завтра летим в Чили, а потом в Гонконг. Она обрадовалась и заявила, что уже присмотрела подарок на свадьбу. Я не выдержал и попрощался.
Потом я сидел и рвал фотографии. Одну за другой, весь школьный альбом изорвал. Видеть мне их не хотелось.
Потом я дотянулся до бара и достал бутылку водки.
Потом, когда я уже рыдал взахлеб, зазвонил телефон, и это оказался Иван.
- С днем рождения, братишка! – сказал он на подъеме. – Извини, что не смог навестить, у нас тут такое дело заворачивается, ты не представляешь…
- Ты там где? – спросил я насморочным голосом.
- В Асунсьоне, - сказал он озадаченно. – Ты там чего, ревешь, что ли? Что случилось?
И тут меня накрыло. Я даже, кажется, икать начал от рева, чего-то пытался ему сказать, рассказать все это ему пытался, попросить прощения, но выходил один вой какой-то дурацкий. Наконец я взял себя в руки и проныл в трубку:
- Прости, Иван. Я от тебя отказался. Урод я конченный, Иван. Отказался от тебя…
Иван, все это время молчавший, вздохнул и виновато ответил:
- Слушай, Иван… Это ты на самом деле меня прости.
- Тебя-то за что? – удивился я.
Иван снова вздохнул, а потом сказал с явной болью:
- Это я от тебя отказался, брат. Прости меня. Дурак я был, пацан совсем. Жалел потом не раз… Прости.
Он, кажется, еще что-то говорил, но я выпустил телефон из пальцев, они как-то сами разжались.
@темы: конкурсная работа, Радуга-3, рассказ
Формулировка "я отказываюсь" понравилась очень, как и развязка.
А еще смешанное ощущение времени, скомканность. Непонятно, сколько времени проходит в самом рассказе. Непонятно, в каком порядке следуют события.
Написано приятно, тема раскрыта, оценки потом.
Инверсия, стилизованная «под устаревший разговорный» в комплекте с современным матерным – вообще жесть.
А вот тема мне кстати весьма тут. Ну и вторая оценка чуть завышена, потому что все-таки тут есть рассказ, а не разрозненные детали паззла.
5/7
(шел мимо, ни в чем не участвую, оценок не ставлю)
5/8
5/6