Будь у меня талант Бальзака,... я бы обязательно описал вот это!
Название: Золотая девочка
Тема: Глаз бури
Автор: LenaSt
Бета: Восточный Экспресс
Краткое содержание: иногда стоит доверять предчувствиям
Примечание: ~4 000 слов
Комментарии: разрешены
Штраф: -8 баллов
Как у вас там говорят, отче? Простите, ибо я согрешил, или как? Не так? Ну, это неважно. Грешил я много раз, а прощения мне не требуется. Зачем, говорите? Просто хочу рассказать. Тяжело такой груз на душе таскать, а лет мне уже немало, как ни крути.
Вы слушайте, святой отец, не перебивайте. Было это несколько лет назад, когда я подвизался антрепренером в мюзик-холле Стартауна. Слышали, наверное? Я так и думал.
Стартаун, конечно, не бог весть какой городок – как мой сюртук – скроен дорого, да и поблек теперь, и обветшал. Но – побережье. Чего не отнять, так этого того, что места были знатные, и красиво все, и океан рядом, и река, и зелени целые заросли. Много воды. А там где много воды, там, как водится, и сырость, и болезни всякие-разные. Так я тогда об этом думал.
Вели дело мы с Дейвом Вербински, хозяином Стартаун-холла. Такой высокий рыжеволосый толстяк, из иммигрантов. Человек он был неплохой, в сущности, если бы не одна совершенно отвратительная черта – упрямство. Если как это говорят, ослиное упрямство, то этого добра в мистере Вербински хватило бы на целое стадо. Совершенно не умел уступать. Мог из-за мелочи вспылить и наломать дров. Я-то с ним наловчился ладить, но против истины не попрешь, характер у него был тяжелый.
Стартаунский мюзик-холл был не то чтобы фешенебельным заведением, но в ста милях вокруг и того не сыскать, поэтому люди ходили. Да и в перерывах между номерами наливали в баре на первом этаже. Приедут, к примеру, окрестные фермеры на представление, заглянут пропустить по стаканчику, да так и не доходят до зала. Вербински знал об этом, и приказывал держать цены пониже, чем в окрестных питейных. Хотя, конечно, охотней бы собственную шляпу сжевал, чем сознался в этом.
Вербински считал себя человеком искусства. Раз в неделю он выгонял нас с поездкой по соседним городкам – расклеивать афиши, распихивать открытки по почтовым ящикам, в общем, зазывать народ на наши представления. Иногда удавалось за небольшую мзду договориться с местным мэром о выездном выступлении, но это случалось нечасто. Не любил это Вербински. Питал какую-то прямо болезненную привязанность к Стартаун-холлу.
«Эти стены, Дэнни, – говорил он мне, – особенные».
Ну, что я мог сказать. Стены как стены, довольно обшарпанные, кстати. Но я помалкивал. Сказать что-то плохое про мюзик-холл – было все равно что Вербински в лицо харкнуть.
Так вот, случилась эта история в очередную нашу поездку. Помню, была поздняя в том году весна, и шел омерзительный ледяной дождь, от которого не спасал ветхий навес повозки. Вербински погнал нас «на гастроли» из чистого упрямства, той самой присущей ему оголтелой бычьей упертости.
Мы выехали на юг, и тут же увязли в болотистых почвах. Вербински был вне себя, изливая на меня щедрый запас польских ругательств – в этом ему равных не было. Да бестолку, как вы понимаете. День катился к вечеру, а мы, злые и вымокшие до нитки, все еще возились с клятой повозкой.
– Ладно, – сказал Вербински, изрыгнув очередную порцию ругательств. – Давай устраиваться на ночлег.
Мы отыскали покосившуюся лачугу на берегу, огороженную остатками забора. Сгнившее дерево открывало сырое нутро хижины всем ветрам. Чуть поодаль я приметил добротно сколоченный сарай с крытой камышом крышей. Ливень и не думал прекращаться, поэтому кое-как подогнав повозку поближе, я отправился поискать для нас местечко посуше.
Почти приблизившись к сараю, я услыхал пение.
Две малышки, с виду лет восьми стояли, взявшись за руки под проливным дождем, который мокрыми плетями хлестал их маленькие тела. Они пели, и пение это – сладкое, звонкое, точно ангелы спустились с небес – не мог заглушить даже шум проливного дождя.
Я прокрался обратно к фургону и поманил Вербински. Тот уже успел от души приложиться к фляжке, которую носил заткнутой за голенище сапога и поэтому был зол и скептичен.
– Тебе стоит это увидеть, – прошептал я, указывая взглядом на изгородь.
Он нехотя подчинился.
Ливень припустил с такой силой, что невозможно было открыть глаза,
За какофонией дождя и ветра мы с трудом различали собственные мысли, но чудесные детские голоса были слышны так явственно, словно звучали у нас в головах.
– Поразительно.
Вербински побледнел, как это бывало с ним в моменты волнения.
– Вот это голоса, Дэнни, – возбужденно проговорил он.
Я сразу понял, к чему он клонит.
– Знаешь, это такая дыра. Наверное, стоит поговорить с их родителями. Мне кажется, они ухватятся за эту возможность.
Вербински решительно постучал. Дождь к тому времени начал стихать и появилась надежда, что все-таки мы сможем добраться домой этой ночью, не застревая в этой туманной деревушке.
Дверь с жалобным всхлипом распахнулась.
– Чтоб тебя! – с чувством произнесла появившаяся на пороге старуха. Сделав вид, что не замечает нас, она озабоченно пощупала петли и сплюнула. – Проклятый дождь. Тут скоро все сгниет на корню.
– Ужасная погода, мэм, – светски вступил в беседу Вербински. – Немудрено, что все отсырело.
– Это самое дождливое место на всем Юге, – с оттенком гордости сообщила старуха. – Дождь идет добрые две трети года, а остальную треть – снег.
Она рассмеялась своей незамысловатой шутке, показав пустой, как у младенца, рот.
– А вы что-то хотели, мистер?
– Пожалуй что да, – Вербински одарил старуху улыбкой, которую полагал неотразимой. – Скажите, леди, вон те две девочки – ваши внучки?
– Еще чего, – ответила старуха, одобрительно щурясь на золотые часы Вербински на цепочке. – Какие они мне внучки. Подкидыши они – пришли неизвестно откуда, поселились в хижине на берегу вместе с матерью, потом та невесть куда делась, говорят, утонула. Теперь тут живут. Отец Юджин выделяет с прихода немного деньжат им на еду и одежду.
– Вы поселили девочек в сарае? – не выдержал я.
– А что такого? – старуха посмотрела на меня мутными выцветшими глазами, затем взглянула на небо, которое вновь затянуло тучами, и пожала плечами. – Им там нравится.
Внезапно я понял, что она пьяна почище Вербински. Оставив его обрабатывать старуху, я подошел к девочкам.
– Вы очень красиво пели.
Они были совершенно одинаковые. Чуть вытянутые чумазые мордашки, большие темные глаза, вьющиеся грязноватые волосы. Кожа отличалась той сероватой бледностью, какая бывает у людей подолгу не видящих солнца. Маленькие рты с опущенными книзу уголками – только выражение лиц у них было разное. У одной – печальное, точно у брошенной куклы. У другой – будто бы капризное, – из-за слегка выпяченной нижней губы.
– Это она пела, – сказала «капризная». – Я не умею.
– Замечательно. – Я перевел взгляд на ее сестру, вновь поразившись их сходству. – Хотя я мог бы поклясться, что слышал два голоса. Как вас зовут?
– Эйла, – ответила моя собеседница. – А ее – Айла.
Та кивнула.
– Это было потрясающе, Айла. У тебя талант.
Снова молчаливый кивок.
– Там, дальше, – я обернулся, показывая, где именно, – наша повозка. Я и мистер Вербински – антрепренеры. Вы знаете, кто такие антепренеры?
– Нет.
Эйла уставилась на меня в упор, Айла, словно потеряв интерес к разговору, скосила глаза на большую грязную лужу возле крыльца.
Я пустился в разъяснения. Эйла слушала меня очень внимательно, но Айла явно скучала, ее гораздо больше занимал островок грязной воды, который она разглядывала прямо-таки с неугасаемым интересом. Я пару раз пытался привлечь ее внимание, но безуспешно.
Наконец я не выдержал.
– Твоя сестра, она… эээ – в порядке? Я смотрю, она не разговаривает.
Эйла помотала головой.
– Не слышит, не умеет. Я слушаю.
Эйла приложила чумазый пальчик к уху.
– Она говорит мне, что ей нужно, а я – передаю.
– Но она понимает речь?
Эйла пожала плечами.
– Важно, что я понимаю, мистер.
– Так как, хотела бы поехать с нами?
Эйла вновь помотала головой.
– Почему же? – я присел на корточки – кто-то когда-то сказал мне, что с детьми нужно разговаривать, стараясь, чтобы ваши глаза находились при этом на одном уровне. Мол, так доверительней получается.
– Потому что наше место здесь. Тут вода. Мама велела держаться поближе к воде.
– А где ваша мама?
Эйла нахмурилась.
– Мы не знаем. Она ушла в воду, но сказала, что вернется.
Вернулся довольный собой Вербински, пряча в карман похудевший бумажник.
– Уболтал старуху, – шепнул он. – Старая ведьма рада была избавиться от девчонок – за небольшую мзду и с условием, что я не расскажу отцу Юджину, что забираю их. Потрясающе. Эти девочки…
– Не раскатывай губу, – осадил его я. – Не все так просто. Из них двоих поет только одна, и она, похоже, глухая.
– Однако, – Вербински выпучил на меня свои бесцветные глаза. – Но я готов был поклясться, что слышал, как поют двое. Как же девчонка сможет выступать, если не слышит?
– Не знаю. Петь она может, а общается через сестру.
– Тогда ладно, – поняв, что проблема вовсе не проблема, Вербински повеселел. – Убираемся отсюда!
Ну и с тех пор, отче, что и говорить, наша жизнь изменилась.
Поистине Вербински напал на золотую жилу. Айла пела – снова и снова наполняя мошну хозяина деньгами. Ее голос был подлинной жемчужиной. Может показаться, что я преувеличиваю, но вне всякого сомнения, с появлением Айлы мюзик-холл обрел новую жизнь.
Мы приоделись, отъелись, перестали путешествовать по сырым деревням – в этом больше не было нужды, людей было валом . Вербински отремонтировал зал, обшив стены свежим деревом – невероятная трата для скупердяя вроде него.
«Моя золотая девочка», приговаривал Вербински, трепля кудрявые волосы Эйлы или Айлы – кто под руку попадется. Но Эйла всегла уворачивалась от его грубой ладони. « Я Эйла, – говорила она, упрямо кривя губы. – Эйла».
Но Вербински было искренне все равно – поток сладко звенящих монет – вот все, что его интересовало.
– Эйла так Эйла, – равнодушно повторял он и удалялся, гулко стуча каблуками новых сапог по свеженастланному полу. Он стал франтом, отныне всегда появляясь на людях в расшитых жилетках и белых рубашках с рукавами, перехваченными шнурками в тон жилетке. И непременно с платком в кармашке.
Вести о необычайной певице-ребенке достигли городов поболее и позначимее захолустного Стартауна. К нам стали стекаться приезжие. Богато убранные паланкины, кареты, повозки, запряженные норовистыми нервными лошадьми выстраивались перед воротами Стартаун-холла.
«Как она поет, вы бы слышали…»
«Неужели ей и правда всего лишь шесть?.. Поразительно!»
Вербински нарочно распространял слухи о возрасте. Близнецы действительно смотрелись маленькими и хрупкими для своих лет, и со сцены Айле вполне можно было дать не больше шести. Тем поразительнее был эффект от ее пения.
Когда она начинала выводить первые ноты – зал замирал. Айла могла петь что угодно, иногда, словно позабыв слова, она выводила музыку горлом – и все слушали, точно околдованные. Я и сам, хотя по долгу службы не пропускал ни одного выступления Айлы, забывал, где нахожусь, поддаваясь очарованию ее голоса.
Однажды концерт Айлы посетил сам губернатор с супругой, после чего история о чудо-ребенке попала на первые полосы Ньютаун-геральд, и от желающих послушать волшебное пение стало не протолкнуться.
Айла выходила на сцену каждый вечер. Словно заводная кукла, она семенила к рампе, перебирая тонкими ногами. Остановившись, она с минуту вглядывалась в зал, точно пытаясь различить за световой завесой знакомые лица, а затем по ее горлу проходила судорога и она начинала петь.
Я знал, что она скучает по матери. Иногда я заходил в крыло, где поселили близнецов, приносил им рогалики с тмином из булочной на углу и маленькие круглые шарики из кондитерской глазури. Однажды я застал Айлу плачущей, а Эйла обнимала ее, уткнувшись губами в висок. «Мама не виновата, Ал, ей пришлось, понимаешь?..»
Завидев меня, Эйла отошла, недовольно сощурившись. Иногда она казалась чертовски взрослой, и я забывал, что передо мной восьмилетний ребенок. Всему виной был взгляд ее круглых темных глаз на бледном лице. Айла тоже смотрела серьезно, но не по-взрослому, а просто отрешенно, даже немного испуганно. Но Эйла – иногда она заставляла забыть, что ей только восемь. Странное ощущение, словно зрелый ум заперт в детском теле.
– Что случилось? – я проигнорировал обжигающее недовольство Эйлы и присел на корточки перед Айлой. – Тебя кто-то обидел?
Она помотала головой. Я старался артикулировать насколько мог, знал, что она понимает сказанное. Как и многие глухие, Айла виртуозно читала по губам, но не разговаривала. Как ей удавалось при этом петь – оставалось для меня загадкой. Наверняка тут не обошлось без помощи Эйлы.
– У нас все в порядке, Дэнни, – Эйла обняла сестру за плечи. – Она… мы просто скучаем по дому.
Я положил на стол принесенные гостинцы, завернутые в промасленную бумагу. Сегодня в булочной дежурил Рэй, мой старый приятель, который охотно оставлял для девочек остатки сладостей по моей просьбе. Сегодня это была дюжина марципановых кроликов, которыми украшали дорогие именинные пироги.
Айла подошла к столу, развернула подарок и восхищенно застыла. Эйла встала рядом, улыбнулась.
– Как настоящие, Айла, – проговорила она, указывая на крошечные белые фигурки. – Посмотри.
– Их можно есть,– подсказал я. – Они сладкие и хрустят.
– Что вы, – ответила Эйла, глядя на меня с каким-то недоумением. – Как можно?
Время шло. Поток желающих послушать Айлу не иссякал. Снова и снова люди возвращались в Стартаун-холл, несмотря на то что Вербински предприимчиво поднял цены втрое. Театр обзавелся новым фасадом, а распорядитель у входа – новенькой небесно-голубой униформой. Вербински закусил удила. Каждый день ему приходила в голову очередная идея, как обустроить наш мюзик-холл – одна завиральней другой.
«Что если, – говорил он мне, мусоля сигару краем рта, – заказать декорации в виде поющих ангелов. И у каждого – будет лицо малютки Эйлы».
«Айлы», – машинально поправлял я.
«Ну да, ну да, – он пожимал плечами. – Пусть Айлы, да. Представляешь, Дэнни, выходит она на сцену, а вокруг – множество маленьких ангельских лиц и каждое – точь - в - точь ее…»
Мне не нравилось. На самом деле, как ни странно, но я уже жалел, что тогда позвал Вербински и показал ему близнецов. Что-то происходило, и я нутром чувствовал, что все не к добру.
Минули несколько месяцев, и лето, жаркое, сухое, удушливое обрушилось на Стартаун. Я не помню такой засухи – ни до, ни после. Солнце словно решило проклясть этот город. Но худшее было впереди.
Начала болеть Айла. Однажды, навестив близнецов, я застал ее в постели. У изголовья сидела еще более суровая, чем обычно Эйла, а в воздухе витал слабый запах каких-то трав, тухлой рыбы и соли.
Завидев меня, Айла бледно улыбнулась. Темные глаза ее лихорадочно блестели и казались заплывшими, словно она долго плакала, в уголках рта запеклись болячки. Эйла перебирала спутанные волосы сестры, глядя на меня с уже привычной злостью.
– Не хочу, чтобы ты тут был, – сказала она, оскалившись как зверек, обнажив мелкие белые зубки.
Я пропустил ее слова мимо ушей. Айла выглядела неважно, и я понимал, что у Эйлы есть повод тревожиться.
– Доктор приходил?
– А как же, – Эйла презрительно фыркнула. – Приходил. Сказал, что Айле нужно больше кушать и больше спать. Чтобы поправиться к завтрашнему выступлению.
– Понятно.
Эйла прикусила губу.
– Ничего тебе не понятно. У мистера Вербински одни деньги на уме. Айле очень плохо, да и мне не по себе. Нам нужно вернуться.
– Куда?
– Домой. В Уотер-Крик.
– Не глупи, Эйла. Там вас никто не ждет. Никто не поможет ни Айле, ни тебе.
– Там вода, – Эйла упрямо тряхнула волосами. – Мама велела держаться воды, а мы не послушались!
– Что еще сказала мама? – Я начал терять терпение. – Прежде чем шагнуть в темную воду, оставив вас на произвол судьбы? Она умерла, понимаешь? – я хорошенько встряхнул Эйлу за плечо. – Хватит уже повторять эту чушь.
Она же ребенок, вертелось у меня в голове, ребенок, ребенок. Но наверное общение с Вербински таки оставило во мне пагубный след.
– Прости, – я постарался смягчить тон. – Просто… не думаю, что это хороший выход.
Эйла презрительно отвернулась.
Ну и ладно, озлобленно решил я. Пусть поступает как хочет.
Но, конечно, ничего ладного в этом не было. Я вернулся к Вербински, и застал в его комнате Дока – отставного военного врача, который осел в Стартауне и пользовал добрую половину страждущих городка. Был Док громогласен, краснолиц, любил заложить за воротник, но дело свое знал туго. Именно к нему предсказуемо обратился Вербински, когда его «золотая девочка» слегла.
Когда я зашел, Док как раз приканчивал стаканчик солодового. Мы обменялись приветствиями.
– Девочки хотят домой, Дейв, – сказал я, сев за стол напротив Дока. – Эйла вбила себе в голову, что Уотер-Крик это такой себе их дом, милый дом и так далее.
– Слушай, вообще-то они там в сарае жили, – напомнил Вербински.
– Я в курсе.
– Я забрал их оттуда. Дал нормальную крышу над головой и постель поприличней прелой соломы. Что, черт побери, им еще нужно. Я что, плохо с ними обращался? Я так много от них требую? Я всего лишь хочу чтобы малютка Айла вышла завтра на сцену и показал класс вице-королю, после чего ее будущее будет обеспечено.
– Бога ради, Вербински, она всего лишь маленькая девочка. И она больна. Не стоит выжимать из нее все соки.
– На самом деле, – влез Док, – она и дышит-то с трудом. Петь точно не сможет.
Я уже видел на лице Вербински выражение этой обреченной упертости.
– Должен быть способ заставить девчонку петь, – упрямо сказал он. – Это же вице-король!
– Ты можешь привязать ее к стулу, – флегматично заметил Док, – и таким образом заставить находиться на сцене. Но петь – то есть, ритмично вдыхать и выдыхать, извлекая из легких звуки – тебе не удастся, даже если ты из порток выскочишь.
Глаза Вербински налились кровью.
– Я думаю… – Я очень тщательно подбирал слова, видя, что Дейв вот-вот слетит с катушек. – Я думаю, не случится ничего плохого, если ты перенесешь концерт и на пару недель отвезешь близнецов в Уотер-Крик. Я могу присмотреть за ними, если хочешь.
Я сделал паузу, выжидая.
– Мне кажется, это будет лучшим выходом.
– Знаешь, – сказал Вербински, вставая. – Я думаю, лучшим выходом будет, если ты пойдешь к черту. А еще я думаю, – он обернулся к Доку, – что тебе стоит пойти осмотреть девчонку еще раз, выписать ей какую-нибудь гребаную микстуру и все такое. В конце концов, это один гребаный номер. Он ее не убьет.
Док выразительно хмыкнул.
– А ты заткнись, – Вербински наставил на него палец. – Не хочешь делать свою работу, так и скажи, ты не единственный врач в Стартауне.
– Да, нас целых двое, – иронично ответил Док вставая. – Ладно, Вербински, когда моча отольет от твоей головы, дай мне знать.
Он взял с вешалки шляпу и вышел.
– Ох ты ж черт господи боже мой.
Вербински дохнул на меня ядреной смесью эля и лука.
– Это ведь ее сестрица воду мутит, как ее, Эйла? Она хитрая лисичка, даром что малолетка. Ты помнишь, Дэнни, тот вечер, когда мы увидели их впервые, в той полузатопленной деревне? Я ведь слышал, что пели двое. Да и ты тоже.
– Нет, – сказал я, уже понимая, что он задумал. – Нет-нет-нет-нет.
Верите или нет, отче, но у меня появилось дьявольски нехорошее предчувствие, хотя ранее я всегда думал, что это лишь для бабьих россказней годится.
– А я думаю, да.
Вербински мрачно ухмыльнулся. Если до этого я находил, что он охвачен звериным упрямством, то теперь я видел, что в него нечистый вселился.
– Знаешь, что мы сейчас сделаем?
Я уже понял, и мне было нехорошо.
Мы были уже возле двери, ведущую в крыло, где жили девочки, когда я остановился, охваченный смутным знакомым чувством. Откуда-то сверху лилась тихая мелодия, сладкая и влекущая, как улыбка самой прекрасной леди на свете. Мои ноги точно приросли к полу. Казалось, прокаленные за день немилосердным солнцем стены театра остыли, даря свежесть, по которой мы все изголодались за эти недели.
Я мог поклясться, что слышу отдаленный раскат грома.
Завидев нас, Эйла, стоявшая на коленях возле кровати, вскочила.
– Ты!.. – толстый палец Вербински с желтым, но тщательно отполированным ногтем ткнул Эйлу в тщедушную грудь, заставив ее отступить от постели сестры. – Я все слышал! Ты все это время лгала мне! Ты тоже можешь петь! И не хуже.
Айла зашлась в надрывном кашле. Розовая пена выступила на белых губах.
– Помогите ей, – прошептала Эйла, словно не обратив внимания на слова Вербински. – Вы же видите.
– Я пошлю за Доком…
И тут Вербински в два прыжка догнал меня и привалился к двери. На его тонких губах играла гаденькая улыбочка.
– Нет.
– Не понял? – Я притормозил. – Девочке плохо, Дейв, я позову Дока.
– Док не станет ее лечить, пока я не позволю. А я дам разрешение только если… – Вербински показал на Эйлу, – если она споет завтра перед вице-королем вместо сестры.
– Нет!
– Тогда она умрет. Выбирай.
– Вы не понимаете. Я не могу петь. Я не должна.
– Как хочешь, девочка. – Вербински сделал вид, что собирается выйти. – Я тоже не должен помогать твоей сестре, извини.
– Нет, – словно заведенная твердила Эйла. – Не заставляйте меня. Случится непоправимое.
Я чувствовал себя так, словно меня сейчас стошнит, но в Вербински словно дьявол вселился. Таким я его еще не видел. Айла снова глухо заперхала и, дрожа, свернулась калачиком.
– Ее смерть – вот чего точно не исправить.
Мгновение Эйла смотрела на него, ее глаза словно расширились на узком лице и стали еще темнее, точно изливая накопившуюся ненависть.
– Я сделаю это, – наконец согласилась она. – Но не раньше, чем Айлу увезут в лечебницу, и я смогу посмотреть, как ее там устроили.
– По рукам! – Вербински вынул платок, стер испарину со лба и потрепал Эйлу по волосам. – Вот это другое дело.
Он спустился вниз, и я слышал, как он отдавал распоряжения подготовить экипаж. Ноги Эйлы подогнулись, словно вес ее тела внезапно стал слишком велик для них. Она осела на пол, держась за спинку изголовья кровати. Острые плечи мелко вздрагивали от беззвучных рыданий. Теперь уже Айла, привстав в постели, утешала ее, неумело гладя по голове.
Такого аншлага Стартаун-холл не видал за все годы своего существования.
Вице-король, бледный и рыхлый молодой человек, затянутый в роскошный, но чересчур тесный для него мундир прибыл с внушительной свитой. Вереница повозок растянулась на два квартала от театра.
Вербински, успевший с обеда раз пять приложиться к заветной фляжке, был натужно весел, но я видел, что он места себе не находит.
– Ты зря все это затеял, Дейв, – сказал я ему перед самым началом представления. Не знаю, зачем. Просто для очистки совести – дескать, сделал все что мог и умыл руки. Хотя, конечно, нихрена это было не достаточно.
Эйла заперлась в гримерке и разговаривать не пожелала. Накануне Айлу отвезли в лечебницу и, как мне сказали, под чутким надзором Дока ей стало немного лучше. По крайней мере, я на это очень надеялся.
Представление началось. Сначала шли фокусы, развлекательные и юмористические номера, танцовщицы, выплясывавшие канкан, про который никто толком ничего не знал, кроме того, что это чертовски модно, неприлично и современно. Айла, то есть, Эйла со своими песнями была гвоздем представления и выходила последней.
Публика откровенно томилась, награждая актеров вялыми аплодисментами. Жара в тот вечер была просто сумасшедшая. Все окна в театре были нараспашку, но воздух, который они пропускали – буквально обжигал кожу. В зале стоял шорох от вееров, которыми обмахивались дамы в надежде добыть хоть немного прохлады.
Наконец Вербински объявил выход Эйлы, нарочно скомкав ее имя. Я затаил дыхание. Прожектор осветил ее, такую маленькую и хрупкую, почти бестелесную. Конечно, я зря волновался, никто бы с расстояния пары шагов не отличил ее от Айлы, а уж тем более со сцены. Эйла глубоко вздохнула, выждала пару секунд и запела. В волнении я стиснул пыльный бархат штор закулисья. Эйла пела не хуже Айлы.
Она пела лучше, я мог поклясться в этом, в тысячу раз лучше, и зал замер, потрясенный ее мастерством. Казалось, Эйле даже не нужно дышать, ее голос был – точно ливень, он нарастал, обретал силу. Умом я понимал, что ребенок не может – вот так. Да что там. Человек не может вот так. Но это было, святой отец. Я слышал это собственными ушами.
А затем, на самой высокой ноте Эйла умолкла. Словно оборвала натянутую нить. Она что-то прошептала на непонятном языке и ушла со сцены, оставив всех нас в каком-то странном оцепенении. А затем зал взорвался аплодисментами. Настоящее неистовство. Они звали Эйлу. Скандировали ее имя. Я видел их лица, они готовы были ей поклоняться, как новому божеству. Я и сам готов был ей поклоняться – каждая жилка в моем теле дрожала в такт той оборванной мелодии.
Видимо, поэтому никто не вовремя не понял, что происходит.
Ураган налетел внезапно и безжалостно. Я помнил, как остервенело аплодировал и, кажется, выкрикивал ее имя. Помню, как сладко дрожали колени. Помню, как во рту было сухо и горячо, но, как ни странно, ни малейшего намека на жажду. А потом пришла темнота.
Свечи погасли, задутые порывом ветра. Казалось, стены театра рухнули, оставив нас беззащитными перед стихией. Забегая вперед, должен сказать, что примерно так и было – вихрь рвал куски обветшавшей кирпичной кладки словно картон. Помню, как инстинктивно вцепился в шторы и, возможно, это спасло мне жизнь. Кто-то кричал, кто-то звал на помощь, но неумолимый гул урагана заглушал все. Меня приподняло и потащило вперед, во рту стало солоно, словно я выпил согретой бычьей крови. Я цеплялся за все что мог, а мои ладони стали липкими и пульсировали, точно обожженные.
Ураган, обрушившийся на Стартаун, стер мюзик-холл с лица земли. Я даже не знаю, как мне удалось уцелеть. После, когда я очнулся, присыпанный щебенкой и досками, а мой рот был набит песком и щепками, то увидел, что вокруг меня – трупы.
Вербински не выжил, как и почти вся наша труппа – кроме меня, разумеется. Тело Эйлы не нашли, хотя, как вы понимаете, шансов остаться в живых у нее не было. Умом я это понимаю, святой отец. Но вот в чем штука – ее сестра исчезла из больницы аккурат перед ураганом. Дежурная медсестра сказала мне, что вроде бы к ней никто не приходил, но она потеряла девочку из виду, когда начался ветреный ад. Возможно, Айла погибла.
Возможно, что нет.
И, знаете, святой отец. Я в это не верю. В тот миг, когда сознание покинуло меня – я снова услышал пение, как тогда, в Уотер-Крик на заднем дворе старой лачуги. Я слышал его так же явственно, как сейчас слышу вас, отче. Два детских голоса, сладких и ангельски прекрасных.
Тема: Глаз бури
Автор: LenaSt
Бета: Восточный Экспресс
Краткое содержание: иногда стоит доверять предчувствиям
Примечание: ~4 000 слов
Комментарии: разрешены
Штраф: -8 баллов
Как у вас там говорят, отче? Простите, ибо я согрешил, или как? Не так? Ну, это неважно. Грешил я много раз, а прощения мне не требуется. Зачем, говорите? Просто хочу рассказать. Тяжело такой груз на душе таскать, а лет мне уже немало, как ни крути.
Вы слушайте, святой отец, не перебивайте. Было это несколько лет назад, когда я подвизался антрепренером в мюзик-холле Стартауна. Слышали, наверное? Я так и думал.
Стартаун, конечно, не бог весть какой городок – как мой сюртук – скроен дорого, да и поблек теперь, и обветшал. Но – побережье. Чего не отнять, так этого того, что места были знатные, и красиво все, и океан рядом, и река, и зелени целые заросли. Много воды. А там где много воды, там, как водится, и сырость, и болезни всякие-разные. Так я тогда об этом думал.
Вели дело мы с Дейвом Вербински, хозяином Стартаун-холла. Такой высокий рыжеволосый толстяк, из иммигрантов. Человек он был неплохой, в сущности, если бы не одна совершенно отвратительная черта – упрямство. Если как это говорят, ослиное упрямство, то этого добра в мистере Вербински хватило бы на целое стадо. Совершенно не умел уступать. Мог из-за мелочи вспылить и наломать дров. Я-то с ним наловчился ладить, но против истины не попрешь, характер у него был тяжелый.
Стартаунский мюзик-холл был не то чтобы фешенебельным заведением, но в ста милях вокруг и того не сыскать, поэтому люди ходили. Да и в перерывах между номерами наливали в баре на первом этаже. Приедут, к примеру, окрестные фермеры на представление, заглянут пропустить по стаканчику, да так и не доходят до зала. Вербински знал об этом, и приказывал держать цены пониже, чем в окрестных питейных. Хотя, конечно, охотней бы собственную шляпу сжевал, чем сознался в этом.
Вербински считал себя человеком искусства. Раз в неделю он выгонял нас с поездкой по соседним городкам – расклеивать афиши, распихивать открытки по почтовым ящикам, в общем, зазывать народ на наши представления. Иногда удавалось за небольшую мзду договориться с местным мэром о выездном выступлении, но это случалось нечасто. Не любил это Вербински. Питал какую-то прямо болезненную привязанность к Стартаун-холлу.
«Эти стены, Дэнни, – говорил он мне, – особенные».
Ну, что я мог сказать. Стены как стены, довольно обшарпанные, кстати. Но я помалкивал. Сказать что-то плохое про мюзик-холл – было все равно что Вербински в лицо харкнуть.
Так вот, случилась эта история в очередную нашу поездку. Помню, была поздняя в том году весна, и шел омерзительный ледяной дождь, от которого не спасал ветхий навес повозки. Вербински погнал нас «на гастроли» из чистого упрямства, той самой присущей ему оголтелой бычьей упертости.
Мы выехали на юг, и тут же увязли в болотистых почвах. Вербински был вне себя, изливая на меня щедрый запас польских ругательств – в этом ему равных не было. Да бестолку, как вы понимаете. День катился к вечеру, а мы, злые и вымокшие до нитки, все еще возились с клятой повозкой.
– Ладно, – сказал Вербински, изрыгнув очередную порцию ругательств. – Давай устраиваться на ночлег.
Мы отыскали покосившуюся лачугу на берегу, огороженную остатками забора. Сгнившее дерево открывало сырое нутро хижины всем ветрам. Чуть поодаль я приметил добротно сколоченный сарай с крытой камышом крышей. Ливень и не думал прекращаться, поэтому кое-как подогнав повозку поближе, я отправился поискать для нас местечко посуше.
Почти приблизившись к сараю, я услыхал пение.
Две малышки, с виду лет восьми стояли, взявшись за руки под проливным дождем, который мокрыми плетями хлестал их маленькие тела. Они пели, и пение это – сладкое, звонкое, точно ангелы спустились с небес – не мог заглушить даже шум проливного дождя.
Я прокрался обратно к фургону и поманил Вербински. Тот уже успел от души приложиться к фляжке, которую носил заткнутой за голенище сапога и поэтому был зол и скептичен.
– Тебе стоит это увидеть, – прошептал я, указывая взглядом на изгородь.
Он нехотя подчинился.
Ливень припустил с такой силой, что невозможно было открыть глаза,
За какофонией дождя и ветра мы с трудом различали собственные мысли, но чудесные детские голоса были слышны так явственно, словно звучали у нас в головах.
– Поразительно.
Вербински побледнел, как это бывало с ним в моменты волнения.
– Вот это голоса, Дэнни, – возбужденно проговорил он.
Я сразу понял, к чему он клонит.
– Знаешь, это такая дыра. Наверное, стоит поговорить с их родителями. Мне кажется, они ухватятся за эту возможность.
Вербински решительно постучал. Дождь к тому времени начал стихать и появилась надежда, что все-таки мы сможем добраться домой этой ночью, не застревая в этой туманной деревушке.
Дверь с жалобным всхлипом распахнулась.
– Чтоб тебя! – с чувством произнесла появившаяся на пороге старуха. Сделав вид, что не замечает нас, она озабоченно пощупала петли и сплюнула. – Проклятый дождь. Тут скоро все сгниет на корню.
– Ужасная погода, мэм, – светски вступил в беседу Вербински. – Немудрено, что все отсырело.
– Это самое дождливое место на всем Юге, – с оттенком гордости сообщила старуха. – Дождь идет добрые две трети года, а остальную треть – снег.
Она рассмеялась своей незамысловатой шутке, показав пустой, как у младенца, рот.
– А вы что-то хотели, мистер?
– Пожалуй что да, – Вербински одарил старуху улыбкой, которую полагал неотразимой. – Скажите, леди, вон те две девочки – ваши внучки?
– Еще чего, – ответила старуха, одобрительно щурясь на золотые часы Вербински на цепочке. – Какие они мне внучки. Подкидыши они – пришли неизвестно откуда, поселились в хижине на берегу вместе с матерью, потом та невесть куда делась, говорят, утонула. Теперь тут живут. Отец Юджин выделяет с прихода немного деньжат им на еду и одежду.
– Вы поселили девочек в сарае? – не выдержал я.
– А что такого? – старуха посмотрела на меня мутными выцветшими глазами, затем взглянула на небо, которое вновь затянуло тучами, и пожала плечами. – Им там нравится.
Внезапно я понял, что она пьяна почище Вербински. Оставив его обрабатывать старуху, я подошел к девочкам.
– Вы очень красиво пели.
Они были совершенно одинаковые. Чуть вытянутые чумазые мордашки, большие темные глаза, вьющиеся грязноватые волосы. Кожа отличалась той сероватой бледностью, какая бывает у людей подолгу не видящих солнца. Маленькие рты с опущенными книзу уголками – только выражение лиц у них было разное. У одной – печальное, точно у брошенной куклы. У другой – будто бы капризное, – из-за слегка выпяченной нижней губы.
– Это она пела, – сказала «капризная». – Я не умею.
– Замечательно. – Я перевел взгляд на ее сестру, вновь поразившись их сходству. – Хотя я мог бы поклясться, что слышал два голоса. Как вас зовут?
– Эйла, – ответила моя собеседница. – А ее – Айла.
Та кивнула.
– Это было потрясающе, Айла. У тебя талант.
Снова молчаливый кивок.
– Там, дальше, – я обернулся, показывая, где именно, – наша повозка. Я и мистер Вербински – антрепренеры. Вы знаете, кто такие антепренеры?
– Нет.
Эйла уставилась на меня в упор, Айла, словно потеряв интерес к разговору, скосила глаза на большую грязную лужу возле крыльца.
Я пустился в разъяснения. Эйла слушала меня очень внимательно, но Айла явно скучала, ее гораздо больше занимал островок грязной воды, который она разглядывала прямо-таки с неугасаемым интересом. Я пару раз пытался привлечь ее внимание, но безуспешно.
Наконец я не выдержал.
– Твоя сестра, она… эээ – в порядке? Я смотрю, она не разговаривает.
Эйла помотала головой.
– Не слышит, не умеет. Я слушаю.
Эйла приложила чумазый пальчик к уху.
– Она говорит мне, что ей нужно, а я – передаю.
– Но она понимает речь?
Эйла пожала плечами.
– Важно, что я понимаю, мистер.
– Так как, хотела бы поехать с нами?
Эйла вновь помотала головой.
– Почему же? – я присел на корточки – кто-то когда-то сказал мне, что с детьми нужно разговаривать, стараясь, чтобы ваши глаза находились при этом на одном уровне. Мол, так доверительней получается.
– Потому что наше место здесь. Тут вода. Мама велела держаться поближе к воде.
– А где ваша мама?
Эйла нахмурилась.
– Мы не знаем. Она ушла в воду, но сказала, что вернется.
Вернулся довольный собой Вербински, пряча в карман похудевший бумажник.
– Уболтал старуху, – шепнул он. – Старая ведьма рада была избавиться от девчонок – за небольшую мзду и с условием, что я не расскажу отцу Юджину, что забираю их. Потрясающе. Эти девочки…
– Не раскатывай губу, – осадил его я. – Не все так просто. Из них двоих поет только одна, и она, похоже, глухая.
– Однако, – Вербински выпучил на меня свои бесцветные глаза. – Но я готов был поклясться, что слышал, как поют двое. Как же девчонка сможет выступать, если не слышит?
– Не знаю. Петь она может, а общается через сестру.
– Тогда ладно, – поняв, что проблема вовсе не проблема, Вербински повеселел. – Убираемся отсюда!
Ну и с тех пор, отче, что и говорить, наша жизнь изменилась.
Поистине Вербински напал на золотую жилу. Айла пела – снова и снова наполняя мошну хозяина деньгами. Ее голос был подлинной жемчужиной. Может показаться, что я преувеличиваю, но вне всякого сомнения, с появлением Айлы мюзик-холл обрел новую жизнь.
Мы приоделись, отъелись, перестали путешествовать по сырым деревням – в этом больше не было нужды, людей было валом . Вербински отремонтировал зал, обшив стены свежим деревом – невероятная трата для скупердяя вроде него.
«Моя золотая девочка», приговаривал Вербински, трепля кудрявые волосы Эйлы или Айлы – кто под руку попадется. Но Эйла всегла уворачивалась от его грубой ладони. « Я Эйла, – говорила она, упрямо кривя губы. – Эйла».
Но Вербински было искренне все равно – поток сладко звенящих монет – вот все, что его интересовало.
– Эйла так Эйла, – равнодушно повторял он и удалялся, гулко стуча каблуками новых сапог по свеженастланному полу. Он стал франтом, отныне всегда появляясь на людях в расшитых жилетках и белых рубашках с рукавами, перехваченными шнурками в тон жилетке. И непременно с платком в кармашке.
Вести о необычайной певице-ребенке достигли городов поболее и позначимее захолустного Стартауна. К нам стали стекаться приезжие. Богато убранные паланкины, кареты, повозки, запряженные норовистыми нервными лошадьми выстраивались перед воротами Стартаун-холла.
«Как она поет, вы бы слышали…»
«Неужели ей и правда всего лишь шесть?.. Поразительно!»
Вербински нарочно распространял слухи о возрасте. Близнецы действительно смотрелись маленькими и хрупкими для своих лет, и со сцены Айле вполне можно было дать не больше шести. Тем поразительнее был эффект от ее пения.
Когда она начинала выводить первые ноты – зал замирал. Айла могла петь что угодно, иногда, словно позабыв слова, она выводила музыку горлом – и все слушали, точно околдованные. Я и сам, хотя по долгу службы не пропускал ни одного выступления Айлы, забывал, где нахожусь, поддаваясь очарованию ее голоса.
Однажды концерт Айлы посетил сам губернатор с супругой, после чего история о чудо-ребенке попала на первые полосы Ньютаун-геральд, и от желающих послушать волшебное пение стало не протолкнуться.
Айла выходила на сцену каждый вечер. Словно заводная кукла, она семенила к рампе, перебирая тонкими ногами. Остановившись, она с минуту вглядывалась в зал, точно пытаясь различить за световой завесой знакомые лица, а затем по ее горлу проходила судорога и она начинала петь.
Я знал, что она скучает по матери. Иногда я заходил в крыло, где поселили близнецов, приносил им рогалики с тмином из булочной на углу и маленькие круглые шарики из кондитерской глазури. Однажды я застал Айлу плачущей, а Эйла обнимала ее, уткнувшись губами в висок. «Мама не виновата, Ал, ей пришлось, понимаешь?..»
Завидев меня, Эйла отошла, недовольно сощурившись. Иногда она казалась чертовски взрослой, и я забывал, что передо мной восьмилетний ребенок. Всему виной был взгляд ее круглых темных глаз на бледном лице. Айла тоже смотрела серьезно, но не по-взрослому, а просто отрешенно, даже немного испуганно. Но Эйла – иногда она заставляла забыть, что ей только восемь. Странное ощущение, словно зрелый ум заперт в детском теле.
– Что случилось? – я проигнорировал обжигающее недовольство Эйлы и присел на корточки перед Айлой. – Тебя кто-то обидел?
Она помотала головой. Я старался артикулировать насколько мог, знал, что она понимает сказанное. Как и многие глухие, Айла виртуозно читала по губам, но не разговаривала. Как ей удавалось при этом петь – оставалось для меня загадкой. Наверняка тут не обошлось без помощи Эйлы.
– У нас все в порядке, Дэнни, – Эйла обняла сестру за плечи. – Она… мы просто скучаем по дому.
Я положил на стол принесенные гостинцы, завернутые в промасленную бумагу. Сегодня в булочной дежурил Рэй, мой старый приятель, который охотно оставлял для девочек остатки сладостей по моей просьбе. Сегодня это была дюжина марципановых кроликов, которыми украшали дорогие именинные пироги.
Айла подошла к столу, развернула подарок и восхищенно застыла. Эйла встала рядом, улыбнулась.
– Как настоящие, Айла, – проговорила она, указывая на крошечные белые фигурки. – Посмотри.
– Их можно есть,– подсказал я. – Они сладкие и хрустят.
– Что вы, – ответила Эйла, глядя на меня с каким-то недоумением. – Как можно?
Время шло. Поток желающих послушать Айлу не иссякал. Снова и снова люди возвращались в Стартаун-холл, несмотря на то что Вербински предприимчиво поднял цены втрое. Театр обзавелся новым фасадом, а распорядитель у входа – новенькой небесно-голубой униформой. Вербински закусил удила. Каждый день ему приходила в голову очередная идея, как обустроить наш мюзик-холл – одна завиральней другой.
«Что если, – говорил он мне, мусоля сигару краем рта, – заказать декорации в виде поющих ангелов. И у каждого – будет лицо малютки Эйлы».
«Айлы», – машинально поправлял я.
«Ну да, ну да, – он пожимал плечами. – Пусть Айлы, да. Представляешь, Дэнни, выходит она на сцену, а вокруг – множество маленьких ангельских лиц и каждое – точь - в - точь ее…»
Мне не нравилось. На самом деле, как ни странно, но я уже жалел, что тогда позвал Вербински и показал ему близнецов. Что-то происходило, и я нутром чувствовал, что все не к добру.
Минули несколько месяцев, и лето, жаркое, сухое, удушливое обрушилось на Стартаун. Я не помню такой засухи – ни до, ни после. Солнце словно решило проклясть этот город. Но худшее было впереди.
Начала болеть Айла. Однажды, навестив близнецов, я застал ее в постели. У изголовья сидела еще более суровая, чем обычно Эйла, а в воздухе витал слабый запах каких-то трав, тухлой рыбы и соли.
Завидев меня, Айла бледно улыбнулась. Темные глаза ее лихорадочно блестели и казались заплывшими, словно она долго плакала, в уголках рта запеклись болячки. Эйла перебирала спутанные волосы сестры, глядя на меня с уже привычной злостью.
– Не хочу, чтобы ты тут был, – сказала она, оскалившись как зверек, обнажив мелкие белые зубки.
Я пропустил ее слова мимо ушей. Айла выглядела неважно, и я понимал, что у Эйлы есть повод тревожиться.
– Доктор приходил?
– А как же, – Эйла презрительно фыркнула. – Приходил. Сказал, что Айле нужно больше кушать и больше спать. Чтобы поправиться к завтрашнему выступлению.
– Понятно.
Эйла прикусила губу.
– Ничего тебе не понятно. У мистера Вербински одни деньги на уме. Айле очень плохо, да и мне не по себе. Нам нужно вернуться.
– Куда?
– Домой. В Уотер-Крик.
– Не глупи, Эйла. Там вас никто не ждет. Никто не поможет ни Айле, ни тебе.
– Там вода, – Эйла упрямо тряхнула волосами. – Мама велела держаться воды, а мы не послушались!
– Что еще сказала мама? – Я начал терять терпение. – Прежде чем шагнуть в темную воду, оставив вас на произвол судьбы? Она умерла, понимаешь? – я хорошенько встряхнул Эйлу за плечо. – Хватит уже повторять эту чушь.
Она же ребенок, вертелось у меня в голове, ребенок, ребенок. Но наверное общение с Вербински таки оставило во мне пагубный след.
– Прости, – я постарался смягчить тон. – Просто… не думаю, что это хороший выход.
Эйла презрительно отвернулась.
Ну и ладно, озлобленно решил я. Пусть поступает как хочет.
Но, конечно, ничего ладного в этом не было. Я вернулся к Вербински, и застал в его комнате Дока – отставного военного врача, который осел в Стартауне и пользовал добрую половину страждущих городка. Был Док громогласен, краснолиц, любил заложить за воротник, но дело свое знал туго. Именно к нему предсказуемо обратился Вербински, когда его «золотая девочка» слегла.
Когда я зашел, Док как раз приканчивал стаканчик солодового. Мы обменялись приветствиями.
– Девочки хотят домой, Дейв, – сказал я, сев за стол напротив Дока. – Эйла вбила себе в голову, что Уотер-Крик это такой себе их дом, милый дом и так далее.
– Слушай, вообще-то они там в сарае жили, – напомнил Вербински.
– Я в курсе.
– Я забрал их оттуда. Дал нормальную крышу над головой и постель поприличней прелой соломы. Что, черт побери, им еще нужно. Я что, плохо с ними обращался? Я так много от них требую? Я всего лишь хочу чтобы малютка Айла вышла завтра на сцену и показал класс вице-королю, после чего ее будущее будет обеспечено.
– Бога ради, Вербински, она всего лишь маленькая девочка. И она больна. Не стоит выжимать из нее все соки.
– На самом деле, – влез Док, – она и дышит-то с трудом. Петь точно не сможет.
Я уже видел на лице Вербински выражение этой обреченной упертости.
– Должен быть способ заставить девчонку петь, – упрямо сказал он. – Это же вице-король!
– Ты можешь привязать ее к стулу, – флегматично заметил Док, – и таким образом заставить находиться на сцене. Но петь – то есть, ритмично вдыхать и выдыхать, извлекая из легких звуки – тебе не удастся, даже если ты из порток выскочишь.
Глаза Вербински налились кровью.
– Я думаю… – Я очень тщательно подбирал слова, видя, что Дейв вот-вот слетит с катушек. – Я думаю, не случится ничего плохого, если ты перенесешь концерт и на пару недель отвезешь близнецов в Уотер-Крик. Я могу присмотреть за ними, если хочешь.
Я сделал паузу, выжидая.
– Мне кажется, это будет лучшим выходом.
– Знаешь, – сказал Вербински, вставая. – Я думаю, лучшим выходом будет, если ты пойдешь к черту. А еще я думаю, – он обернулся к Доку, – что тебе стоит пойти осмотреть девчонку еще раз, выписать ей какую-нибудь гребаную микстуру и все такое. В конце концов, это один гребаный номер. Он ее не убьет.
Док выразительно хмыкнул.
– А ты заткнись, – Вербински наставил на него палец. – Не хочешь делать свою работу, так и скажи, ты не единственный врач в Стартауне.
– Да, нас целых двое, – иронично ответил Док вставая. – Ладно, Вербински, когда моча отольет от твоей головы, дай мне знать.
Он взял с вешалки шляпу и вышел.
– Ох ты ж черт господи боже мой.
Вербински дохнул на меня ядреной смесью эля и лука.
– Это ведь ее сестрица воду мутит, как ее, Эйла? Она хитрая лисичка, даром что малолетка. Ты помнишь, Дэнни, тот вечер, когда мы увидели их впервые, в той полузатопленной деревне? Я ведь слышал, что пели двое. Да и ты тоже.
– Нет, – сказал я, уже понимая, что он задумал. – Нет-нет-нет-нет.
Верите или нет, отче, но у меня появилось дьявольски нехорошее предчувствие, хотя ранее я всегда думал, что это лишь для бабьих россказней годится.
– А я думаю, да.
Вербински мрачно ухмыльнулся. Если до этого я находил, что он охвачен звериным упрямством, то теперь я видел, что в него нечистый вселился.
– Знаешь, что мы сейчас сделаем?
Я уже понял, и мне было нехорошо.
Мы были уже возле двери, ведущую в крыло, где жили девочки, когда я остановился, охваченный смутным знакомым чувством. Откуда-то сверху лилась тихая мелодия, сладкая и влекущая, как улыбка самой прекрасной леди на свете. Мои ноги точно приросли к полу. Казалось, прокаленные за день немилосердным солнцем стены театра остыли, даря свежесть, по которой мы все изголодались за эти недели.
Я мог поклясться, что слышу отдаленный раскат грома.
Завидев нас, Эйла, стоявшая на коленях возле кровати, вскочила.
– Ты!.. – толстый палец Вербински с желтым, но тщательно отполированным ногтем ткнул Эйлу в тщедушную грудь, заставив ее отступить от постели сестры. – Я все слышал! Ты все это время лгала мне! Ты тоже можешь петь! И не хуже.
Айла зашлась в надрывном кашле. Розовая пена выступила на белых губах.
– Помогите ей, – прошептала Эйла, словно не обратив внимания на слова Вербински. – Вы же видите.
– Я пошлю за Доком…
И тут Вербински в два прыжка догнал меня и привалился к двери. На его тонких губах играла гаденькая улыбочка.
– Нет.
– Не понял? – Я притормозил. – Девочке плохо, Дейв, я позову Дока.
– Док не станет ее лечить, пока я не позволю. А я дам разрешение только если… – Вербински показал на Эйлу, – если она споет завтра перед вице-королем вместо сестры.
– Нет!
– Тогда она умрет. Выбирай.
– Вы не понимаете. Я не могу петь. Я не должна.
– Как хочешь, девочка. – Вербински сделал вид, что собирается выйти. – Я тоже не должен помогать твоей сестре, извини.
– Нет, – словно заведенная твердила Эйла. – Не заставляйте меня. Случится непоправимое.
Я чувствовал себя так, словно меня сейчас стошнит, но в Вербински словно дьявол вселился. Таким я его еще не видел. Айла снова глухо заперхала и, дрожа, свернулась калачиком.
– Ее смерть – вот чего точно не исправить.
Мгновение Эйла смотрела на него, ее глаза словно расширились на узком лице и стали еще темнее, точно изливая накопившуюся ненависть.
– Я сделаю это, – наконец согласилась она. – Но не раньше, чем Айлу увезут в лечебницу, и я смогу посмотреть, как ее там устроили.
– По рукам! – Вербински вынул платок, стер испарину со лба и потрепал Эйлу по волосам. – Вот это другое дело.
Он спустился вниз, и я слышал, как он отдавал распоряжения подготовить экипаж. Ноги Эйлы подогнулись, словно вес ее тела внезапно стал слишком велик для них. Она осела на пол, держась за спинку изголовья кровати. Острые плечи мелко вздрагивали от беззвучных рыданий. Теперь уже Айла, привстав в постели, утешала ее, неумело гладя по голове.
Такого аншлага Стартаун-холл не видал за все годы своего существования.
Вице-король, бледный и рыхлый молодой человек, затянутый в роскошный, но чересчур тесный для него мундир прибыл с внушительной свитой. Вереница повозок растянулась на два квартала от театра.
Вербински, успевший с обеда раз пять приложиться к заветной фляжке, был натужно весел, но я видел, что он места себе не находит.
– Ты зря все это затеял, Дейв, – сказал я ему перед самым началом представления. Не знаю, зачем. Просто для очистки совести – дескать, сделал все что мог и умыл руки. Хотя, конечно, нихрена это было не достаточно.
Эйла заперлась в гримерке и разговаривать не пожелала. Накануне Айлу отвезли в лечебницу и, как мне сказали, под чутким надзором Дока ей стало немного лучше. По крайней мере, я на это очень надеялся.
Представление началось. Сначала шли фокусы, развлекательные и юмористические номера, танцовщицы, выплясывавшие канкан, про который никто толком ничего не знал, кроме того, что это чертовски модно, неприлично и современно. Айла, то есть, Эйла со своими песнями была гвоздем представления и выходила последней.
Публика откровенно томилась, награждая актеров вялыми аплодисментами. Жара в тот вечер была просто сумасшедшая. Все окна в театре были нараспашку, но воздух, который они пропускали – буквально обжигал кожу. В зале стоял шорох от вееров, которыми обмахивались дамы в надежде добыть хоть немного прохлады.
Наконец Вербински объявил выход Эйлы, нарочно скомкав ее имя. Я затаил дыхание. Прожектор осветил ее, такую маленькую и хрупкую, почти бестелесную. Конечно, я зря волновался, никто бы с расстояния пары шагов не отличил ее от Айлы, а уж тем более со сцены. Эйла глубоко вздохнула, выждала пару секунд и запела. В волнении я стиснул пыльный бархат штор закулисья. Эйла пела не хуже Айлы.
Она пела лучше, я мог поклясться в этом, в тысячу раз лучше, и зал замер, потрясенный ее мастерством. Казалось, Эйле даже не нужно дышать, ее голос был – точно ливень, он нарастал, обретал силу. Умом я понимал, что ребенок не может – вот так. Да что там. Человек не может вот так. Но это было, святой отец. Я слышал это собственными ушами.
А затем, на самой высокой ноте Эйла умолкла. Словно оборвала натянутую нить. Она что-то прошептала на непонятном языке и ушла со сцены, оставив всех нас в каком-то странном оцепенении. А затем зал взорвался аплодисментами. Настоящее неистовство. Они звали Эйлу. Скандировали ее имя. Я видел их лица, они готовы были ей поклоняться, как новому божеству. Я и сам готов был ей поклоняться – каждая жилка в моем теле дрожала в такт той оборванной мелодии.
Видимо, поэтому никто не вовремя не понял, что происходит.
Ураган налетел внезапно и безжалостно. Я помнил, как остервенело аплодировал и, кажется, выкрикивал ее имя. Помню, как сладко дрожали колени. Помню, как во рту было сухо и горячо, но, как ни странно, ни малейшего намека на жажду. А потом пришла темнота.
Свечи погасли, задутые порывом ветра. Казалось, стены театра рухнули, оставив нас беззащитными перед стихией. Забегая вперед, должен сказать, что примерно так и было – вихрь рвал куски обветшавшей кирпичной кладки словно картон. Помню, как инстинктивно вцепился в шторы и, возможно, это спасло мне жизнь. Кто-то кричал, кто-то звал на помощь, но неумолимый гул урагана заглушал все. Меня приподняло и потащило вперед, во рту стало солоно, словно я выпил согретой бычьей крови. Я цеплялся за все что мог, а мои ладони стали липкими и пульсировали, точно обожженные.
Ураган, обрушившийся на Стартаун, стер мюзик-холл с лица земли. Я даже не знаю, как мне удалось уцелеть. После, когда я очнулся, присыпанный щебенкой и досками, а мой рот был набит песком и щепками, то увидел, что вокруг меня – трупы.
Вербински не выжил, как и почти вся наша труппа – кроме меня, разумеется. Тело Эйлы не нашли, хотя, как вы понимаете, шансов остаться в живых у нее не было. Умом я это понимаю, святой отец. Но вот в чем штука – ее сестра исчезла из больницы аккурат перед ураганом. Дежурная медсестра сказала мне, что вроде бы к ней никто не приходил, но она потеряла девочку из виду, когда начался ветреный ад. Возможно, Айла погибла.
Возможно, что нет.
И, знаете, святой отец. Я в это не верю. В тот миг, когда сознание покинуло меня – я снова услышал пение, как тогда, в Уотер-Крик на заднем дворе старой лачуги. Я слышал его так же явственно, как сейчас слышу вас, отче. Два детских голоса, сладких и ангельски прекрасных.
@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-6
-
-
13.06.2015 в 17:44Еще раз спасибо, чуваки, доставило
-
-
13.06.2015 в 18:47Из странного: читать дальше
-
-
13.06.2015 в 20:37Понравилось, героиням рассказа очень сочувствуешь. Единственное - про воду не поняла. В чем там фишка? Ну, что девочка говорит, что они должны жить рядом с водой. И в итоге - как оно взаимосвязано? Вода и налетевший ураган?
-
-
14.06.2015 в 14:28В целом, очень славный рассказ в своем жанре, соглашусь. Жадность - это плохо!
читать дальше
-
-
15.06.2015 в 13:32-
-
16.06.2015 в 08:57tapatunya, читать дальше
-
-
16.06.2015 в 14:41-
-
16.06.2015 в 15:13-
-
16.06.2015 в 21:42-
-
09.07.2015 в 01:29-
-
13.07.2015 в 19:26-
-
17.07.2015 в 16:57-
-
17.07.2015 в 23:034/9
-
-
18.07.2015 в 23:332/7
-
-
19.07.2015 в 00:10-
-
19.07.2015 в 00:16Написано легко, следить за сюжетом интересно, правда мне лично не хватило какой-то внутренней логики и цельности - это относится к финалу. Для меня не очень сработал мистический момент, вместо того чтобы приятно заворожить, оставил в растерянности) Ну и стилизация под разговорную речь-исповедь, на мой взгляд, не очень удалась. Хотя соглашусь с мнением выше: к середине это перестает царапать, втягиваешься в повествование.
В целом текст очень неплохой, прочитан с удовольствием)
4/7
-
-
19.07.2015 в 01:49-
-
19.07.2015 в 15:08-
-
19.07.2015 в 17:10-
-
19.07.2015 в 17:543/6
-
-
19.07.2015 в 19:05-
-
19.07.2015 в 21:06Стилизация сначала не понравилась, к концу стало ощутимо лучше, но классическая классика фабулы была такая классическая, что я до самого конца ждала какого-то необычного решения, что ли.Но и финал оказался классически классический.
4/7
-
-
19.07.2015 в 22:07-
-
19.07.2015 в 22:20-
-
19.07.2015 в 22:40-
-
19.07.2015 в 23:28-
-
19.07.2015 в 23:31-
-
19.07.2015 в 23:32-
-
19.07.2015 в 23:41-
-
19.07.2015 в 23:55