[Час Пеликана]

Название: Wenn die Landsknecht` trinken
Тема: Как ни бьемся, а к вечеру напьемся
Автор: g_e_rant
Бета: Тётушка Эми
Предупреждения: нецензурная брань, расчлененка
Примечания: название - "Когда ландскнехты пьют..." - строка из немецкой песни XVI века.
Комментарии: разрешены


Янош опустил глаза и осоловело уставился в недра замызганной глиняной кружки. Грязь от хватавших ее рук покрывала бока кружки столь обильно, что едва ли с ней когда-либо управилась бы тряпка, путь даже и вкупе с молитвой. Пиво оказалось кисловатым, и ни на вид, ни на вкус не вызывало и тени доверия. Тем более, после предыдущего глотка Янош заметил, что в пиве плавала толстая муха. Что ж, хоть кто-то мог позволить себе жировать в нынешние времена. Муха глядела на парня в ответ.
“Зато бесплатно”, подумал Янош, пытаясь найти в ситуации хоть что-нибудь хорошее. Он cидел за длинным дубовым столом, стиснутый с двух сторон дюжими парнями, также жаждущими приключений и ратных подвигов. Голова слишком сильно кружилась то ли от дрянного пойла, то ли от волнения, то ли от буйного веселья за счет хозяев постоялого двора, которых, разумеется, никто не спрашивал, хотят ли они поделиться припасами. В хмельной мути Янош не то чтобы совсем переменил свое решение пойти в ландскнехты или переосмыслил жизненную позицию – он вообще перестал быть уверен в том, что какая-то позиция у него имеется. И мысль “зато бесплатно” была ничуть не худшей причиной пить, чем любая другая.
– За капитана Бертольда! – Громогласный призыв, мгновенно приглушивший все звуки в общем зале постоялого двора, подбросил Яноша на лавке.
Хоть он и примкнул к отряду “Висельники” только вчера, кое-какие представления о местных правилах уже успел усвоить. Скажем, когда кто-то предлагает выпить за капитана Бертольда, не существует ни единой причины не пить за капитана Бертольда. Пусть даже за него пили уже в шестой раз. И особенно, если тост предлагает существо более шести футов ростом, в котором опознать женщину можно только потому, что оно откликается на имя Берта.
От тяжелой смеси запахов пота, горелого жира, хмеля и крови делалось дурно, и Янош опасался, что его стошнит прямо на стол. И новоявленные товарищи не упустят случая дать ему прозвище, которым вряд ли можно будет гордиться. Не считаясь с состоянием Яноша, его рука с кружкой бодро взлетела вверх и врезала краем, едва не выбив парню зубы. Пиво расплескалось по подбородку и рубахе под задорное многоголосое “прозит!”. А вот мухе, похоже, спастись так и не удалось.
Капитан Бертольд Гош по прозвищу “Решето” поднялся со своего места под ликующие возгласы бойцов, расплывшись в улыбке. Может, она и сошла бы за дружелюбную, но мешал уродовавший лицо капитана косой шрам от левого уха до подбородка. Прозвище свое, как Яношу уже успели пояснить, Бертольд заработал не просто так. Его столько раз пытались уложить в могилу арбалетами, аркебузами, копьями, эстоками, шпагами, пиками, ухватами, длинными луками, крестьянскими вилами и одним южным кинжалом с мелодичным названием “чинкуэда”, что под одеждой его тело должно было представлять из себя множество разнообразнейших дыр. Однако, вино вовсе не полилось из капитана многочисленными струйками, когда Решето отсалютовал отряду кружкой и осушил ее в три глотка. Несколько багровых капель блеснули на верхней губе, но длинный язык Бертольда не дал им пропасть. Бережливый он был человек, бравый капитан Бертольд Решето.
Впервые об отряде наемников со звучным названием “Висельники” Янош узнал всего несколько дней назад от встреченного в деревенской корчме человека с весьма добродушным, пусть и бледным лицом и необъятным брюхом. Проникшись к Яношу необычайным участием, толстяк лениво цедил пиво и, прищурив заплывшие глазки, расписывал ему целый ворох умопомрачительных перспектив для будущего ландскнехта. Были упомянуты золото, выпивка, женщины, фазаньи перья на берете, шикарная борода и дорогущий цветной шелк, горделиво торчащий из разрезов на рукавах дублета и помогающий приманивать женщин. И выпивка. Ах да, золото уже упоминалось?
В свои шестнадцать лет Янош о ремесле ландскнехта знал лишь понаслышке: иногда мужики в корчме принимались пересказывать друг другу байки, устаревшие еще до его рождения. Зато он вполне трезво оценивал перспективы, останься он крестьянином, а особенно третьим ребенком в семье, когда часть фамильного имущества уже уплыла, чтобы сбыть с рук старшую сестрицу, а по дому бегает толпа отпрысков брата. И это если не вспоминать, что жена брата, красномордая дородная бабища, ходившая непрерывно брюхатой уже несколько лет подряд с самой свадьбы, только и ждет, когда же папенька с маменькой изволят врезать дуба. Уж тогда она бы вышвырнула Яноша из собственного дома раньше, чем тела родителей остыли, лишь бы уменьшить количество голодных ртов. Учитывая, что за свою короткую жизнь парень не стал плотником, чтобы срубить собственную избу, и не овладел никаким другим ремеслом, которое могло бы сделать его завидным женихом в округе, россказни толстяка он слушал развесив уши и наминая постную кашу. Картины, которые расписывал толстяк, давали Яношу надежду на лучшую жизнь, ценой за которую были всего-навсего жизни каких-то других людей, которые, к тому же, говорили на совершенно другом диалекте, а значит вообще едва ли были людьми. Тем более, что штрыкать врага алебардой в брюхо – не за скотиной ходить, много ума не надо. А уж алебардами и врагами, как не преминул заверить Яноша толстяк, капитан Бертольд своих вояк обеспечивает исправно.
Отогнав воспоминания, парень кое-как вытер губы рукой, опустил кружку на стол и вновь уставился в ее глиняную глубину.
Мухи больше не было.
Яношу стало ее жалко.
– За его сиятельство графа Леопольда фон Шарца! – капитан Гош тем временем воздал должное человеку, который и обеспечивал отряд золотишком. – Да не оскудеет его мошна и да не остынет вовек его пламенный нрав, столь чуткий к оскорблениям соседей. Ведь как говорили Древние, кому хана, кому мать родна.
Никто, даже ветераны-висельники, воевавшие с капитаном еще до того, как он стал Решетом, не мог сказать, когда это Бертольду довелось столь плотно пообщаться с Древними. Оставалось только дивиться, почему их мудрость теперь сыпалась из него по поводу и без, и почему в присутствии капитана они изрекали исключительно отборную херню. Но Древние – они на то и Древние, что их авторитет непререкаем.
– И долгих лет жизни его дражайшей сестрице! – лейтенант висельников, крепкий и ладный мужчина с подкрученными черными усами оторвался от обмякшей в его объятиях подавальщицы, дабы вставить в разговор свои пять пфеннингов. Лейтенанта легко можно было представить не на поле брани, а на балконе какой-нибудь томной южной красотки из благородных и не слишком благочестивых. Именно за столь щегольской вид он и получил в компании прозвище Свинорыл.
– Или супружнице? Не припомню, которую там из них злокозненные соседи выебали?
– "Выебали" – это ты о своей матушке будешь говорить, Свинорыл, – заметил юноша с коротко стриженными волосами, на вид ненамного старше самого Яноша. Обещанная толстяком шикарная ландскнехтская борода его подбородок не украшала, да и вообще весь вид и печальный взгляд глубоких синих глаз заставляли заподозрить в нем скорее монаха, нежели воина. – А о членах благородных фамилий надлежит говорить “обесчестили”. К тому же, причиной милитарного конфликта, разворачивающегося на наших глазах, послужил отнюдь не непосредственный акт, а лишь намек на потенциально грядущий адюльтер.
– Это значит, что член одной благородной фамилии навострился на дырку другой благородной фамилии, – хихикая разъяснил Яношу сидящий неподалеку толстяк. Физиономия у него раскраснелась и была заляпана красным до самых ушей. – Оно и славно, а то чесслово, все шло к тому, что скоро лошадей жрать начнем. На сотню лиг вокруг ни одной завалящей войны!
Разговор свернул на обсуждение взаимоотношений окрестного дворянства, и Янош совершенно перестал понимать, о ком речь. Кое-как осушив кружку, он перевалился через лавку и, лавируя между лавками на непослушных ногах, добрался до дверей, чтобы проветриться.
От глотка свежего воздуха легче не стало – юношу моментально согнуло пополам и вырвало. Ну, хоть никто этого, вроде бы, не видел.

Военная кампания шла уже несколько дней, но Янош не мог сказать, успешна ли она для какой-либо из сторон. Все действия, в которых ему пока довелось поучаствовать, сводились к тому, что ему говорили “подъем”– и он вставал, а потом ему говорили “марш” – и он шел. Обычно переходы настолько выматывали, что ему уже не требовалось команды, чтобы упасть в палатку и отключиться.
Доводилось ему по старой памяти и тяжести таскать. По-военному это именовалось “фуражировка”, а на языке штатских означало “прийти в ближайшее село и отобрать все, что можно съесть и выпить, пока крестьяне где-то прячутся, заслышав о твоем приближении”.
– Как там его сиятельство изволили говорить? – Существо по имени Берта приняло из ноющих рук юноши мешок зерна, который он вынес из опустевшей избы, и швырнуло в телегу, где на козлах восседал дремлющий толстяк. – “Нынче наши клинки вдоволь напьются вражьей крови”? Ну и где она, кровь-то обещанная?
Сама Берта тоже не была образцом бодрости и приподнятого боевого духа, и кровожадность ее слов, вдохновленная одной из пламенных речей графа фон Шарца, совсем не вязалась с тем вялым тоном, которым они были сказаны. После внезапного ночного перехода Янош и сам чувствовал себя вымотанным.
“Наверное, висельники просто не любят получать свое жалование зазря, – подумал он. – Честные ребята. Обидно им, наверное, – вроде бы ты человек военный, а на войну это как-то не похоже.”
– Известно где, – буркнул в ответ толстяк, приоткрыв один глаз и сердито зыркнув на деревянную церквушку на холме неподалеку. – Взяли себе манеру – чуть что, так в колокол трезвонить да прятаться. И нет, шоб по подвалам, как положено, так они вона куда… – В сердцах толстяк попытался плюнуть в сторону холма, но для добротного смачного плевка у него не хватило слюны. – Такой он, нынешний селянин – токмо о себе и думает, а о других кто подумает, а, Крошка?
Этим ласковым прозвищем в отряде звали огромную Берту. Учитывая лейтенанта Свинорыла, Янош уж было подумал, что постиг базовый принцип выдачи ландскнехтских прозвищ. Но когда он узнал, что в компании есть сержант по имени Сэр Крюкоуд, это дало ему пищу для размышлений на целый день марша.
– Капитан, – Берта завозилась со шлемом, вознамерившись надвинуть его поглубже на глаза. – Вот кто о нас думает.
– Ага, днями, стало быть, не спит, все только и мыслей у него, что о нас, болезных да голодных, – буркнул толстяк. – Отец, блядь, родной. Успели бы затемно, так и думать было бы нечего, всех бы в постелях застали, тепленькими.
– Затемно мы не успели потому, что кое-кто наел себе вот такенный афедрон. Тебя уже конная упряжка с трудом волочит, – к удивлению Яноша, капитан Гош оказался куда ближе, чем все думали. А ведь парню казалось, что капитан вместе со Свинорылом и похожим на монаха юношей только что стояли на том самом холме, уставившись на двери укрывшей крестьян церкви. – Кто, по-твоему, виноват, что пришлось чинить ось у телеги? – продолжал распекать толстяка капитан Гош. – Ты бы еще попрыгал на козлах. Сколько лет тебя знаю, а ты все такой же мешок жира. Похудел бы уже, что ли.
Толстяк довольно хрюкнул, давая понять, что понял шутку. Янош ее не понял.
– Ладно, дети мои, отставить уныние, – скомандовал Бертольд. – Как говорили Древние, как ни бьемся, а утро вечера мудренее.
– Без обид, капитан, но на этот раз твои Древние сказали, как в лужу бзднули, – буркнул толстяк, отвернувшись, и снова с неизбывной тоской во взгляде уставился на церквушку. – А мож, ее того… бонбой?
– Бомбой? Дом божий? – переспросил капитан. – И кто это еще тут сказал, как в лужу бзднул? А НУ ШЕВЕЛИТЕСЬ, МУХИ СОННЫЕ! – гаркнул он во всю глотку, заставив солдат засуетиться вокруг повозок, хотя бы имитируя бурную деятельность. – РЫЦАРИ ЕГО СИЯТЕЛЬСТВА ТОЖЕ ЖРАТЬ ХОТЯТ! ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА ВЫДВИГАЕМСЯ!

По дороге обратно Янош пытался отвлечься от ноющей боли в ногах, ставшей уже постоянным его спутником, наблюдая за стайками птиц. Пичуги, едва заслышав приближение ландскнехтов, испуганно поднимались в воздух над кронами деревьев по обе стороны грунтовой дороги. Янош пытался освоить умение спать на ходу, уже понимая, что без этого в пехоте вообще никуда. Дорога петляла по заболоченному лесу, и хотя никаких происшествий вроде сломавшейся оси телеги на обратном пути не произошло, солнце уже клонилось к закату, а привала все не предвиделось.
– Чего приуныл, мелкий? – Толстяк хоть и не спал почти целые сутки, к вечеру заметно приободрился. Может, оттого, что за все время перехода он так ни разу и не слез с телеги. – А ты думал, что служба – это сплошные славные баталии да ратные подвиги? Чтобы барабан турум-тум-тум, чтобы флейты играли, рога трубили и знамена развевались? И чтобы с одной стороны наши, а с другой враг? Да еще чтоб враг хоть и коварный, а ждал тебя чин-чинарем, сплошь аккуратным строем? И ты такой надутый от героизма несешься в атаку, а враг едва тебя завидит, так тут же и бежит?
Янош, шагавший рядом с телегой и уже почти убаюканный ритмом собственных шагов, лишь злобно покосился на толстяка и промолчал о том, что именно так он себе все и представлял.
– И кто же это тебе такой херотени понарассказывал-то, мелкий? – не унимался толстяк.
– Да ты ж и понарассказывал, сержант, – не выдержав, буркнул Янош.
– Ха! – толстяк развеселился так, что аж хлопнул себя свободной от вожжей рукой по пухлому колену. – А ты и нашел кого слушать! Да ладно, не дрейфь, будут тебе и турум-тум-тум, и славные победы, и звон золота в кошеле – тут все без обману. Токмо идти к этому приходится долго. И много. И порой неделями горло промочить нечем. Но зато…
Бесхитростные солдатские мудрости толстяка прервал раскат грома. А затем еще один, и еще. Янош успел подумать, что дождя-то еще минуту назад не предвиделось, да только грохотали вовсе не небеса, а аркебузы в руках притаившихся в деревьях по обе стороны дороги стрелков.
Лес заволокло дымом от выстрелов. Юноша успел лишь беспомощно раскрыть рот, когда увесистая пуля, лихо просвистев мимо, выбила щепки из борта телеги, пробила доску насквозь и застряла где-то в мешках с зерном.
– В КРУГОВУЮ ОБОРОНУ! – послышался откуда-то спереди крик капитана.
Ошалело озираясь, Янош перехватил алебарду двумя руками, одновременно пытаясь справиться с оглушительным стуком крови в висках. Вокруг падали подстреленные солдаты, которым повезло меньше, чем ему. Раненые и напуганные лошади ржали, пытаясь вырваться из упряжи.
– Ну вот, видишь оно как, мелкий! – Толстяк, чудом не задетый залпом, с удивительным для его пропорций проворством скатился с козел, спружинив о землю. В руке он уже сжимал непонятно откуда взявшуюся гранату с тлеющим фитилем. – А ты еще жаловался! – крикнул он прямо в лицо Яношу и бросил свою “бонбу” в сторону леса. – Эх, веселый вечерок нарисовывается!
Метнувшись на другую сторону дороги, толстый сержант пропал из поля зрения парня, а через несколько мгновений в лесу раздался взрыв, вынесший из-за деревьев несколько тел. В ответ вслед толстяку из кустов вылетела стрела. Еще одна звонко ударила в шлем Яноша. Звон отдался в ушах погребальным колоколом, заглушив все остальные звуки, и без того сливавшиеся в голове парня в неразличимый гул.
Из дыма, окутавшего границу леса, вперед рванулись человеческие силуэты – и схлестнулись с солдатами Бертольда, которые еще оставались на ногах после залпа из аркебуз. Несколько нападавших неслись прямо на Яноша с умопомрачительной скоростью – или она просто казалась умопомрачительной. Пальцы правой руки сомкнулись на древке алебарды, только когда один из противников появился совсем близко. Удар Яноша вышел неуклюжим, сверху вниз, и лезвие алебарды вошло в сухую землю, не задев врага.
“А толстяк говорил, что в этом нет ничего сложного, – подумал парень. – Что же я делаю не так?”
Янош даже не смог толком разглядеть противника, как тот взмахнул мечом. Парень еще успел удивиться, гадая, попал тот или нет, когда руки и ноги вдруг отказались его слушаться. Пошатнувшись, он ударился спиной о борт телеги и осел на землю.
В следующее мгновение враг исчез, отлетев в сторону, а на его месте появилась Крошка Берта. Перехватив двуручный меч, она ринулась навстречу неприятелям, продолжавшим выбегать из зарослей. На глазах Яноша она взмахнула огромным мечом, рассекая одного из противников надвое, и не теряя скорости, атаковала следующего. В глазах у парня темнело, в ушах не стихал гул. Он едва ли мог отличить на поле боя своих от чужих, но казалось, что Крошка сейчас едва ли не единственная из висельников, кто все еще оставался на ногах. Вскоре и она исчезла в гуще сражения. Янош попытался найти взглядом капитана, но среди разбросанных на дороге тел смог опознать лишь толстяка – тот лежал в паре шагов от телеги, пронзенный несколькими стрелами в спину.
На большее сил уже не хватило, – удивительно, сколько их порой уходит на один-единственный взмах алебарды, – и голова юноши склонилась на грудь. Веки слипались, но перед тем, как его глаза закрылись, Янош успел увидеть широкую рваную рану в животе, откуда на колени выпали его собственные внутренности.
“Похоже, я сплю… – решил парень. – Если бы я не спал, было бы очень больно...”

В глубине души баронет фон Миглант не мог поверить, что все получится настолько легко. Хоть слава о Бертольде Решето и не гремела от моря до моря, ходили слухи, что он провел висельников как минимум через дюжину больших и малых войн, и сам при этом умудрился не потерять даже мизинца на руке. Казалось бы, редкость для ландскнехта, а тут внезапно понадобилась всего одна засада для того, чтобы славный путь висельников бесславно оборвался. Пусть даже это была очень грамотная засада, по всем правилам военной науки, удивляло то, что этот трижды перехваленный остолоп даже не выставил боковую охрану обоза.
Залп из аркебуз капитана не убил. Сквозь дым выстрелов сложно было разглядеть, ранен ли он, но баронет ясно видел, что Решето остался на ногах. Скомандовав “В атаку!”, фон Миглант выскочил из зарослей, в первых рядах бросившись в бой. Во-первых, так велела ему поступить рыцарская честь, а во-вторых, убить капитана Гоша он хотел лично. В конце концов, одно дело потом рассказывать на праздничном пиру в честь славной виктории: “Мы просто расстреляли их из аркебуз и луков, укрывшись в лесу”, а совсем другое сказать: “Я лично пронзил верной шпагой его черное сердце, и глядя в его полные злобы глаза, сказал...”
Баронет фон Миглант пока не придумал, что именно он скажет Гошу, но твердо решил, что произнесет что-нибудь эдакое, звучное, достойное истории, которую будут передавать в роду Миглантов из поколения в поколение. А о том, что к тому моменту капитан Бертольд был, скорее всего, ранен, стараниями баронета история скромно умолчит.
Сразив по дороге двоих ландскнехтов, не успевших прийти в себя после внезапного нападения, баронет оказался лицом к лицу с их предводителем. Капитан и впрямь был ранен. Шпага звякнула о меч – Бертольд успел парировать первый удар, но Миглант, будучи опытным фехтовальщиком, сразу понял, что силы в руках у капитана уже почти не осталось.
– Капитан Бертольд Гош, я полагаю? – усмехнулся баронет.
Он с легкостью ушел от контратаки, отвел в сторону следующий удар Гоша и всадил шпагу точно ему в горло. Тело капитана стало оседать на землю, а ликующий Миглант быстро осмотрелся, чтобы не подпустить к себе кого-то из недобитых врагов. Багровый верх солнечного диска опускался за горизонт.
И тут баронет понял, что именно надлежит сказать.
– Похоже, я имею честь лицезреть закат вашей карьеры? – ехидно осведомился он, опустив взгляд на тело Бертольда у своих ног.
Перед смертью Решето оценил шутку – его губы растянулись в перекошенной из-за шрама улыбке. Из последних сил он вытянул руку и поманил Мигланта к себе. Баронет опустился на одно колено и склонил ухо к губам умирающего – почему бы не выслушать последние слова того, чья судьба уже решена?
– Я тоже... обожаю... смотреть... на закат, – прохрипел Решето едва слышно, прежде чем сумерки полностью вступили в свои права.
И тут рука капитана схватила Мигланта за кольчужный ворот.
Решето все еще улыбался. Рана на его шее сомкнулась, не оставив и следа, а усмешка становилась все шире, открывая пару неестественно длинных клыков. В наступившей полутьме его глаза пылали красным, и одного взгляда в них было достаточно, чтобы тело баронета сковал ужас. Крик застрял в горле еще до того, как Миглант смог решить, что кричать – звать на помощь, командовать отступление или вознести молитву Всесоздателю.
Затем он почувствовал, как ноги отрываются от земли – его отбросило в сторону, будто рыцарь в тяжелых доспехах весил не больше четырехлетнего ребенка.
– НУ И ЧЕГО ВЫ РАЗЛЕГЛИСЬ, БЕСОВО ОТРОДЬЕ? – громом грянул голос капитана над усеянной телами проселочной дорогой. Солдаты Мигланта, которые как раз разжигали факелы, чтобы было сподручнее обирать павших и добивать раненых, замерли в страхе и недоумении. – КАК ГОВОРИЛИ ДРЕВНИЕ, КОМАНДА БЫЛА ПОДЪЕМ!
– Ну наконец-то! – лейтенант Свинорыл легко вскочил на ноги, будто в его груди и не торчал вовсе тяжелый обломок копья. Впрочем, не таким уж этот обломок был и тяжелым, если учесть, с какой легкостью Свинорыл вырвал его из своего тела. Зубцы наконечника разорвали плоть, сквозь которую проглядывали обломки ребер. Но пока ландскнехт рывком бросился к первому из оторопевших солдат Мигланта, его кости потянулись друг к другу, вытягиваясь, переплетаясь и срастаясь воедино. Следом, извиваясь, будто сотни червей, сплелись волокна мышц. Через несколько мгновений лишь прореха в кольчуге указывала на место удара, пробившего грудь лейтенанта насквозь. – В горле пересохло, спасу нет!
Обломок копья острием вонзился в спину так и не успевшему обернуться солдату, но не задержался там надолго. Второму солдату наконечник пробил череп, а третьему вспорол горло с такой силой, что его голова запрокинулась назад. Из перерезанных артерий фонтанами хлынула кровь, щедро оросив лицо ландскнехта, и тот, раскрыв рот, поймал на язык капли, смакуя их, как дорвавшийся до винного погреба пьяница.
– Погоди чуток, капитан! – голос Крошки звучал из-под груды искромсанных тел у обочины дороги, которая вдруг вздрогнула и зашевелилась. – Щас будет подъем… Придавило меня тут маленько. Понадевают на себя железок, будто енто им поможет…
Тела разлетелись в стороны, словно разбросанные взрывом, и огромная Берта с культей вместо правой руки, разогнувшись, встала над горой трупов во весь свой немалый рост. Наклонившись и пошарив среди тел, она подняла с земли свою отрубленную руку, так и не выпустившую рукоять двуручного меча, и воткнула острый обломок плечевой кости в культю, а затем легко подхватила оброненную кем-то алебарду и обвела поле боя голодным пылающим взглядом.
И тут и там, щерясь клыками, мертвые висельники по зову капитана возвращались на службу. И тут и там вопли ужаса перемежались криками боли и воем предсмертной агонии. Поле боя становилось полем бойни.
– И было сказано, – похожий на монаха юноша переступил через пару тел, уже высушенных падкими до кровушки наемниками, вспрыгнул на одну из телег и раскинул руки в стороны, обратив их ладонями к небу. На мертвенно-бледном лице застыло выражение молитвенного экстаза. – Отныне будешь ты и потомки твои скитаться по этой земле вечно, себе на горе, иным на погибель, и лишь тьма будет вам укрытием, и лишь кровь будет вам хлебом, и лишь слово того, кто истинно верует во Всесоздателя…
– Ты гляди-ка, а малец-то не сконал еще… – Толстяк, так и не озаботившись тем, чтобы выковырять из спины стрелы, пухлой ручонкой потряс Яноша за плечо.
Парень с усилием приоткрыл один глаз и тут же пожалел об этом. Несмотря на широкую улыбку, заплывшее жиром лицо сержанта в сумерках уже не казалось добродушным – мясистый нос подергивался, как у собаки, учуявшей добычу, а язык скользил по губам, огибая длинные клыки.
– А скажи-ка, мелкий, – Горящие глаза толстяка приблизились, заполнив собой все поле зрения Яноша, который был бы и рад что-то сказать, но на губах лишь пузырилась кровь, – ты девственник?

– За капитана Бертольда!
Бертольд Гош по прозвищу “Решето” поднялся со своего места под ликующие возгласы бойцов, расплывшись в улыбке. Вопреки молве, его тело не сохранило на себе ни одного напоминания о всех тех многочисленных случаях, когда при помощи разнообразных колюще-режущих предметов, а также метательных снарядов и новомодного ручного огнестрельного оружия его пытались уложить в могилу. Несколько багровых капель блеснули на верхней губе, но длинный язык Бертольда не дал ей пропасть. Это было бы расточительством и неуважением к хозяину постоялого двора, который расплатился жизнью за возможность наполнить кружки вояк. Свои последние минуты он провел вниз головой в собственном подвале, глядя, как стекает в бадью его темно-красная кровь.
– За его сиятельство графа Леопольда фон Шарца!
Лейтенант Свинорыл оторвался от горла обмякшей в его объятиях подавальщицы. На шее девушки остались две ранки, и пара алых струек потекла по бледной коже, грозя испачкать воротник её рубахи. Лейтенант регулярно пренебрегал этикетом и посудой, предпочитая по старинке пить из горлышка, особенно если удавалось подыскать горлышко понежнее.
– И долгих лет жизни его остоебанным родственникам! – возвестил он.
Осоловевшая от тяжелой смеси запахов пота, жира, горелого масла, хмеля и крови муха попыталась было рухнуть прямиком в стоявшую перед Яношом кружку, но пальцы юноши ухватили ее за крыло на лету.
– Что ж, хоть кто-то может позволить себе жировать в нынешние времена… – пробормотал он, разглядывая муху. Та глядела на него в ответ.
Пальцы Яноша разжались, отправляя муху прямиком в плещущееся в недрах кружки густое кровавое море.

@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-7

Comments

[Achenne]

Ыыыы, как круто ващет.
То есть, правда, не совсем понятно, то ли они все вампирами стали во время первой попойки, то ли этот Решето некромант Маннимарко недобитый, лал , но все равно, очень здорово. То есть, вроде никакой инициации такой вот явно чтобы его кусали, поили своей кровью, а потом он становился вампиром, такого нет. Ну и они вроде днем шастали, значит, это тот Решето некрос, а остальные тупо нежить. Но для зомби у них какая-то больно своя воля, разумные ... soul shriven, извините
Хотя вон Свинорыл потом просто тупо как вампир жрет кровищу.

Короче, все хорошо, кроме того момент - Янош-то когда успел нежитью стать?

[Томаш]

При первом подходе мне что-то как-то тяжело пошло - увязал в каждом третьем предложении, местами оно густовато написано, как на мой вкус.
Но щас вчитался и местами даже протащился.
Братия хорошая и развеселая, твист... ну окей, был бы для меня стопудов не ожидаемым, но я случайно сунул нос в коммент Achenne, сам себе злобный буратина.

Отдельно зашло:

Но когда он узнал, что в компании есть сержант по имени Сэр Крюкоуд, это дало ему пищу для размышлений на целый день марша.

Лейтенант регулярно пренебрегал этикетом и посудой, предпочитая по старинке пить из горлышка, особенно если удавалось подыскать горлышко понежнее.

Про Яноша вопросов нет, как-то да инициировали, не суть важно, как у них там принято в конкретно этом сеттинге. И что за хтонь вся эта братва - тоже не важно. Днем ходит, как человеки, ночью вампирствует, в церковь вот явно заходить не может... иии на этом месте про авторство я стал уверен процентов на 90, но в тотализатор, опять же, не пойду)
Автору спасибо)

[Меррит]

Прочиталось с интересом, но, на мой вкус, выверт был очень уж предсказуемым.
А кроме него в тексте только представление героев.
Но очень живенько, извините за каламбур))))

[Китахара]

Плюсую насчет впечатлений предыдущему оратору, у меня примерно так же прочиталось.

Про Крюкоуда я тоже орнул)
Олсо, в каждом уважающем себя фэнтези с условным гендерным равенством должна быть могучая баба по имени Берта.)

Кроме того, вопрос "Древних" как-то завис. Подразумевалось, что это такой постапок? А зачем?..
Ну, словом, неясно.

Но сочный язык и некоторые шутки юмора оч. заходят))

[ComOk]

Очень круто

[Леверн]

отличные немертвые наемники вышли, как и весь рассказ! на одном дыхании прочиталось.
душевное раскрытие темы.

а композиционная закольцовка прямо приятная - люблю цикличность в деталях, которая потом заново играет после твиста

[Мэй_Чен]

Бодрая история вышла! И отличный юмор, и Берта!
Я правильно поняла, Яноша как раз в описанном бою оживили по-своему, и в таверне он уже по-вампирски скучал, устав от наемнических будней?

[Мэй_Чен]

5/8

[mda_a_a_a]

5/8

[LenaSt]

5/9

[Achenne]

5/8

[Меррит]

5/7

[ComOk]

5/9

[Lios Alfary]

5/8

[kazevrazhyna]

5/8

[Китахара]

5/7

[Squalicorax]

5/7

[Теххи Халли]

Ааа, класс!)))

В какой-то момент так и представила рожу Алукарда среди них, а пару предложений спустя:
– А скажи-ка, мелкий, – Горящие глаза толстяка приблизились, заполнив собой все поле зрения Яноша, который был бы и рад что-то сказать, но на губах лишь пузырилась кровь, – ты девственник?

В общем, мне все очень-очень)) а раскрытие темы одно из самых шикарных))
5/10

[Томаш]

5/8