Ибис конем!
Название: Ночь сурка
Тема: Самая темная ночь перед рассветом
Автор: Squalicorax
Бета: Китахара
Комментарии: разрешены

Когда конец света случился, этого никто поначалу не заметил. Так же лениво качались кроны под ветром теплого ночного июня, так же мерцал спокойный небосвод, над чистой водой каналов поднимался туман, фонари над белыми куполами перемигивались электрическим сиянием, отражаясь в остеклении витражей. Земля спала так же безмятежно, как вчера и сегодня, но каждый увидел свое.
Всходила над горизонтом заря, полная крови и пепла. Вставали из праха и глины искореженные звери, цунами смывали острова, орды зомби заполнили проспекты и площади, расцвели над поверхностью грибообразные облака. Спускались с орбиты уродливые черные треножники, солнце темнело, скрытое роящимися насекомыми, реки истекали гноем. Взбесившиеся машины инициировали процедуру переработки согнанных в гетто мясных. У кого-то, возможно, бесследно исчезал уже совсем законченный и сверенный годовой отчет.
Люди вскрикнули от тоски и страха единым на всех голосом, забились от ужаса единым, слитным, отрицающим пространство сознанием там, где застал их кошмар – и тут же все отхлынуло. Почти.
Немногие вспомнили что-то, проснувшись.
А тем временем Мировое Древо, разбросав вывороченные из материи корни, тихо тонуло в какофонии хаоса, расползаясь пылью и слизью, обезумевший змей, отрастив тысячи голов, вцепился в собственное брюхо, разрывая его в клочья, а время распалось на такты, утратив всякое подобие последовательности.
Поначалу никто ничего и не заметил. Поначалу.
Он называл себя Вербовщиком, просто Вербовщиком, без имен. Для себя. Для других-то он как только не назывался, да и откликаться приходилось на разное.
Эта работа, грязная и подлая, все же давала ему хоть какое-то мрачное, ожесточенное удовлетворение, шаг за шагом, зерно за зерном, песчинка за песчинкой продвигая к цели. Попытка за попыткой. Потихоньку.
Это была просто работа, которую некому больше делать, но, взявшись за нее, имя свое он предпочел оставить за ее пределами.
Вербовщик он. Просто Вербовщик, без имени. Не человек. А еще он был старик.
О других своих обязанностях он тем более предпочитал не думать.
Тропа, широкая и размытая, залитая красноватой жижей мокрого суглинка, огибала городок по широкой дуге, теряясь в недалеких горах, акварельных из-за завесы дождя; тут и там гнилыми зубами из нее торчали обломки желтых плит. Городок, как и весь здешний Осколок, был совсем крошечный, но нарядный, с издалека заметными разноцветными крышами, с трепещущими на ветру флажками. Хорошее место, чтобы забросить удочки.
Он, кряхтя, выдрал сапоги из жидкой грязи тропы, с усилием повел затекшими плечами, нащупал в кармане ключ-карту и пачку волшебных листовок и медленно зашагал по узкой асфальтированной дорожке, отмеченной полустертым значком велосипеда. Она вела к городским воротам, петляя между ухоженных огородиков. Дождь, ливший стеной, отступил назад, впереди, над умытым небом, вставала веселенькая карамельная радуга.
Трое их тут было, новеньких. Уже успев обежать всех торговцев, набрав ацеласов на зелья аптекарю и перебив крыс в подвале у старосты, они отчаянно скучали, естественно, в таверне. Громко стукались деревянными кружками со сливовым молоком, позвякивали золочеными латами, со значением помахивали несуразными фигурными мечами – вот, мол, какие мы; над головами всех троих, невидимый простому глазу, но уловимый внутренним зрением, сиял отблеск Верхнего мира.
Он сел в стороне, ближе к столу картежников, с кружкой какой-то мочи, к которой не собирался притрагиваться, и пакетиком картошки-фри. Местный нищий забулдыга, живописно спавший под лавкой, приоткрыл глаз, скосился на него остро, недобро. Смолчал. Вот правильно.
За стойкой, протирая клетчатым фартуком стаканы, умильно прядала ушами кошконяшка, иногда пуская в сторону троицы искорки розовых сердечек и синих звездочек. Сверху, на большом дисплее, с выкрученным на тройку звуком вещал Владыка всего и вся, Наставник и Пастырь (“а также еще Король, и еще ну хочу быть этим, у него такая шапка”). Красивое античное лицо сияло доброжелательностью, пухлые, мягко очерченные губы кротко улыбались.
– … И теперь, когда нечего больше бояться, ибо Спас Я и Помиловал всех праведных, вот и наступило царство справедливое! Ибо возлюбил Я всех безгрешных, и верующих, и Невинность, что детям присуща, и справедливостью Моей, теперь правят они! И благословил я девушек юных и кротких, ибо юность и красота есть праведность, и да станут они детям заботливыми и нежными матерями, следуя природе своей, ибо нет любви сильнее, чем Любовь Матери! Помните же, старость есть грех, и уродство есть грех, и должны все старые и некрасивые неустанным трудом во благо детей невинных свои грехи искупать! А упорствующих, преступников и колдунов, и неуверовавших, и злых, и убивавших жуков… – тут голос Владыки, гладкий и ласковый, чуть дрогнул, лицо исказилось капризной и злой маской, снова разгладилось. – И комаров, и мух, и других граждан Вечной Империи, тех Я поверг в Геенну! И да будем мы их Наказывать! Радуйтесь, плодитесь и...
Он подхватил картошку, неслышно подошел к столу троих новеньких, со значением, вкрадчиво откашлялся.
– Приветствую, доблестные герои! Да воссияет над вами крыло Небес!
Те переглянулись, уставились с интересном, он глянул в ответ, сквозь прищур. Целых двое рыжих, один весь в веснушках, второй с родинкой на носу. Третий полненький, с ямочками на щеках. Впрочем, здесь-то они все были широкоплечими, бородатыми и высоченными, одетые в угнанные тела.
– Приветствую, дядя! – сказал веснушчатый. – Присядь к нашему столу да расскажи, что слышно в городе.
– Эт можно, – он осторожно опустился на стул, надеясь, что ножки не подломятся под его весом. – Слышал, вы храбрые воины, горожане говорят, нет вам равных в воинском искусстве. Могу рассказать вам, как приумножить славу, где клад добыть, да и приятели у меня в гвардии имеются. Звать-то меня Дед Ник...
– Ты настоящий дед что ли, дядя? – с любопытством перебил его товарищ с родинкой (и огромной белой татуировкой на бритой голове).
– Хо-хо! – басовито воскликнул Вербовщик и как следует выпятил пузо. – А то как же, Амон Ши!
– Ой да брось ты, дядя, – буркнул третий. – Настоящие старики все в Геенне, небось, работают и искупают, а ты просто взрослый. А я бы сразился с настоящим преступником и колдуном…Может и рассказал он бы нам чего.
– Ну-ну, – Вербовщик хмыкнул, заговорщицки склонился ближе. Рыбки были голодными, готовыми клевать и без наживки. Кошконяшка из-за стойки глянула холодным немигающим взглядом, но тут же потеряла интерес, хихикнув, отвернулась к новому посетителю. – Колдун-то, говорят, завелся в старых болотах, некромант и упырь. Скелетов поднимает, всякую нечисть созывает, покоя от него нет! – начал он неторопливо, создавая паузу, захрустел картошкой.
– Проходили мы этот квест, – махнул рукой веснушчатый. – И кикимору, и волков. Я Кархамор, кстати, а это вот Нагибун и Тема777. Есть нормальные задания у тебя, дядя?
– Ну, я вижу, что храбрости и силы вам не занимать, – протянул Вербовщик и продолжил негромко, без распевности: – Ладно, мужики. К делу так к делу. Настоящей работы хотите? Чтоб по-взрослому, без нытья.
– Угу, – темноволосый с ямочками Тема777 серьезно кивнул. – Мы весь этот лягушатник вдоль и поперек уже вырезали, опыта вообще не капает. А мы очки на королевскую гвардию копим, хотим… На Арены ходить бесполезно, там под нас все ложатся, скука смертная, а ведь мы же с пацанами… с мужиками, – поправился он солидно, – не просто так. Это ведь уже почти Дикие земли, дальше Лимб начнется, а нас не пускают, ничего нельзя, улыбаются только, как дураки. А мы хотим…
– За Человечество, – тихо сказал Нагибун с родинкой и чужой татуировкой, – воевать. Мы вместе как братья уже, плечом к плечу хотим, в рядах лучших… Мы же знаем, что война не кончилась.
Дураки, подумал Вербовщик устало. Какие вы дураки все. На это нас и ловят, не на жадность, не на страх. На идеалы, в заднице играющие, сопли голоштанного благородства. Кончилась давно война, капитулирен.
Ладно.
Он сунул руку в карман, нащупал свой джокер – листовку. Выложил на стол, аккуратно прикрывая ладонью.
Они читали, затаив дыхание, а он смотрел, как меняется интерактивная картинка, подстраиваясь под восприятие акцептора. Плакатный глянец мигнул, вместо фашиста в каске, который схватил за горло фигуристую белокурую фею в красном, со слюдяными крыльями, прорезался тираннозавр, потом горилла, потом гигантский майский жук. Менялась и сама блондинка, идеальный объект, усредненный до абсолютного распознавания. Неизменным в ней оставалось лишь выражение лица: твердо сжатый рот, распахнутые глаза, излучавшие мольбу, призыв, приказ.
Помоги. Защити. Предотврати.
Гипнологи штаба, собиравшие агитку, свое дело знали.
– На мою сестру похожа, – прошептал Кархамор и сжал кулаки. – Мы сможем ее спасти?
Дело было сделано. Добровольное согласие.
– Я бы сам пошел, – глухо сказал Вербовщик. – Как посмотришь, так и… А-а-а, – он махнул рукой. – Что говорить. Будь я помоложе, да не прострели мне в дозоре колено… Вот теперь растопырьте уши сюда…
На пороге он строго погрозил пальцем – смотрите, не балуйтесь – напряженно застывшим мальчишкам, стрельнул глазами вверх.
– Я предлагаю тост за Владыку и Наставника! – зычным голосом сказал Тема777, поднимая кружку над головой. – С сегодняшнего дня посвящаю Ему все свои подвиги!
Сообразительный, жаль. А хотя, может, вдруг…
Уходя, он окинул полупустой уютный зал таверны тем взглядом, каким видел мир сам: оплавленые стекла, груды вонючего тряпья, копошащиеся в брошенной посуде личинки. Разбитый экран, изгрызенный крысами скелет под лавкой.
Его бы затошнило, не привыкни он ко всему много лет назад.
Не привыкни он ко всему много лет назад – он бы себя ненавидел.
Он плотно, как мог, прикрыл за собой железную дверь бункера и шагнул прочь с Осколка, в темноту.
Костер мерцал из-за деревьев – иллюзорное негреющее тепло, крошечный круг света в центре ледяной и жадной пустоты.
– Здорово, деды, – бодро гаркнул Вербовщик, выступая из за необхватного ствола.
– Привет-привет, молодой, – весело ответили от костра. – Подходи ближе, погрейся.
– Нет уж, лучше уж вы к нам, – он остановился на границе круга света, прикрылся рукой.– Нам чужого не нать. Рановато.
Фигуры у костра сидели почти неподвижно, на раз и навсегда закрепленных за каждым местах. Кто-то держал в руках дымящуюся кружку, кто-то негромко наигрывал на гитаре.
Если не приглядываться, то можно не узнавать лиц.
– Дело хозяйское, молодой. Чем порадуешь?
– Состав прибудет. Три вагона, два по десять тонн, один двенадцать. Вы бы наладили пацанов разгрузить, я накладную оформлю. И с техникой еще на подходе скоро. Вы там определитесь, кому что надо.
– Нам бы цистерну.
– Цистерну не согласую, что я вам, волшебник какой, – он пощелкал пальцами для убедительности, в костре стрельнуло, пламя рвануло вертикально вверх, выплевывая снопы искр, с потерянных во мраке крон сорвались и, хлопая крыльями, бросились прочь какие-то твари.
– А мимо проходной если?
– Угу, бегу, аж волосы назад, – он погладил себя по свежевыбритому затылку. – Вы чего зверствуете? У меня вообще лапки.
– Ладно, не обижайся. Спасибо тебе.
– Спасибо в бак не заправишь. – Он повел плечами: на шее, где клеймо, потихоньку разгоралась алая звезда боли. – Ладно, бывайте. Нельзя мне долго у вас.
– Береги себя, молодой, – прошелестело вслед.
С простертых над головой ветвей, чуть покачиваясь, свисали измочаленные концы оборванных веревок.
– Очень смешно, – буркнул Вербовщик, отворачиваясь. – Все там будем.
Владыка и Император восседал на троне и ел чипсы с сыром. На низких столиках вокруг горничные расставляли десерт, в развешанных тут и там клетках щебетали феи. На правом экране крутили футбол, на левом – фигурное катание. На самом большом, посередине, черная лучница бежала по каменному лабиринту, легко уклоняясь от противников и ловушек. Шаг, уворот, шаг, уворот, шаг, выстрел, уворот, стелс, прокаст – она двигалась без заминки и напряжения, как будто играла на пианино какую-то простенькую, давно разученную партию. Трупы за ее спиной взрывались, разлетаясь огненными шарами и отсекая преследователей.
Сегодня и всегда, весь вечер на Арене.
– Кто призывал меня? – низким голосом прогудел Вербовщик.
– Да что ты так пугаешь! – Владыка вздрогнул, рассыпав чипсы по ковру. – Это я, Повелитель живых и мертвых, призвал тебя.
Горничные тут же зашуршали юбками, собирая рассыпанные крошки.
Лучница на экране остановилась в узком проходе, расстреляла набегающую орду скелетов. Без спешки пересекла большой зал, уставленный коваными жаровнями, и выбрала левую дверь, выйдя на платформу сохранения. Отсалютовала в камеру. Стоп-кадр замер, поймав в прицел грубый проржавевший шлем с наглухо заваренной смотровой щелью.
– Да чего она все время выигрывает! – с обидой в голосе сказал Владыка. – Так нечестно!
– Откуда ж я знаю, – почти непритворно развел руками Вербовщик.
– Я хочу, чтоб она проиграла! Хочу посмотреть, как она плачет и кричит “Нееет!” Я так много хочу, что ли? Я же спас весь ваш мир, который вы, глупые старики, разрушили, и где благодарность?
– Так в шлеме не видно будет, – заметил Вербовщик, складывая руки на животе. – Как плачет. Да и не покричишь особо.
– А, ну да, – согласился Владыка. – Так, а что я хотел?
– Вы хотели десерт, – нежно проворковала горничная.
– Со взбитыми сливками, – подхватила вторая. – И расплавленным сыром!
– И мы можем покормить вас с ложечки! – сладко протянула третья.
– Да, да! – Повелитель и Владыка улыбнулся радостно и нежно. – Вы такие замечательные, мои девочки, и так хорошо служите мне! Скоро я вознагражу вас и вы вы найдете себе хороших мужей! Каждая родит милого ребеночка и тогда мне будет с кем играть! Быть мамой – это так здорово!
– Вы такой добрый, господин! – в один голос воскликнули горничные и, быстро и остро переглянувшись, зашелестели юбками, окружая Владыку вазочками, ложечками и заботой.
– Нет, стоп, – Владыка вскинул руку, внезапно тяжелый гул отразился от потолка, заставляя вибрировать колонны. – Я вспомнил. Есть работа для Главного Палача. Хочу, чтоб ты навестил нашу чемпионку. Передал, насколько я ей доволен. Ступай.
Вербовщик вздохнул, взял со стойки в углу кожаный колпак и тяжелый ржавый топор и молча переместился в Подземелья. Все равно рано или поздно ты повзрослеешь, подумал он. Рано или поздно, несмотря на все украденное у нас время, ты вырастешь и состаришься. А потом умрешь, как и все мы.
Когда он впервые оказался здесь, то запаниковал – глубоко, по-настоящему. Низкий каменный свод нависал, не давая вздохнуть, смрад факелов перебивал вонь горелой плоти, слух терзали звуки: крики, свист, клекот. Отблески факелов озаряли стеллажи с пыточными инструментами, темнота скрывала жадное ожидание, а он, как будто похороненный заживо в грузном и непривычном теле, закованный в тяжелую неповоротливую плоть, не мог сам ни шелохнуться, ни закричать; беспомощным наблюдателем он следил за тем, как тело, покряхтывая, прошлось по камере, перебрало крючья и щипцы, выбирая инструмент по руке, как медленно приблизилось к человеку в кандалах – женщина? Монотонный гортанный речитатив, звучавший казалось, со всех сторон, задавал его движения, выворачивал душу наизнанку, сырой шкурой распяливая на стене.
Тогда она поймала его взгляд – и все замерло, замороженное спокойствием и властью двойных зрачков.
– Все в порядке, – сказала она твердо и размеренно. – Все, что ты видишь сейчас вокруг – не настоящее. Слушай только мой голос, смотри на меня. Ты у себя дома, сейчас вернулся из командировки, а я встретила тебя в Шереметьево. Темно – потому что шторы задернуты, у тебя на компьютере запущена музыка, мы дождемся заказанную пиццу и уснем. Никого, кроме нас, здесь нет, ты у себя дома.
Он судорожно сглотнул и вдруг сумел кивнуть: кошмар, непередаваемо яркий, непреодолимый, отступил и размылся, выцвел, разведенный мягким уютом обыденности, остались только плавные тягучие движения, только легкость, только теплые прикосновения в темноте.
– Запах, – пробормотал он. Ноздри щекотало горелое, металл, изоляция, что-то еще органическое.
– Я чайник прозевала, – легко согласилась она. – Балда.
– Балда, – повторил он.
Когда он попал сюда впервые, то был совсем зеленым, как те трое дураков, что сегодня впервые и навсегда выйдут в большую Игру и потеряются во снах. Он уже знал тогда, что можно перескочить в другого себя, Илюха рассказывал, как. Не знал только, что можно сделать это насильно, и что от этого можно освободить.
Память стерлась, конечно, размылась потом, потерялась в закоулках, вместе с собственным именем, а вот взгляд он помнил – спокойный взгляд черных зрачков, рассыпающихся на звездную туманность.
Снаружи безостановочно лил дождь, шуршал по листве, прыгал по лужам. Олег скомкал дурацкую тюль, которой вечно занавешивала окно мама, отбросил в сторону – терпеть он не мог этих тряпок.
Вздохнул, бессмысленно попинал мяч в стену, поправил фигурку королевы чужих на полке. Зло разбирало ужасное.
Он полчаса лежал, накрыв подушкой голову, в которой упрямо пиликал Секретный Срочный Вызов – до тех пор, пока тот не смолк.
После того, что Илюха устроил, видеть его ну совсем не хотелось. Только ведь он так и торчит там, наверное, ждет. Промокнет, придурок, простудится.
Он проскользнул в полутемную прихожую, набросил куртку, сердито глянул в зеркало, неловким движением приглаживая отросшую белобрысую челку.
– Олежек, ты куда-а? – протянула с кухни мама. – Там же поливает как из ведра! И ужинать скоро.
– Я ненадолго, мам, – бросил он. – Уроки надо спросить.
Илюха, конечно, сидел на их обычном месте, на качелях, ежился в своей мокрой модной джинсовке, ковырял носком кроссовка песок. Олег остановился на краю детской площадки, сунул руки в карманы, и Илюха тут же почувствовал, вскинул голову, вскочил – глаза были красные. Олег ощутил, как его тоже накрывает – раздражением за Илюху, на уродов на этих поганых, да и на самого Илюху, за нытье, за то, что позволил себя вот так спровоцировать.
– Ну, – сказал он с нажимом.
Илюха почти подбежал, остановился напротив, помялся. Он был уже на голову почти выше.
– Олеж, ты извини. Я…
– Я с тобой. Не ссорился.
Илюха вздохнул и уставился с таким отчаяньем и тоской, будто он страшно хотел что-то высказать, но не мог. Хотелось бросить ему что-то злое и резкое, просто чтоб он перестал. Может, просто развернуться и уйти. Черт его знает, что ему тут сказать. Но изнутри вдруг накатило, как волной, будто в нем поселился он сам, но взрослый, другой, ужасно усталый, видевший это кино тысячу раз, и слова пришли. Олег медленно разжал кулаки и положил Илюхе руку на плечо.
– Забей, понял? Это для меня ничего не значит. Игра эта, правда и вызов, дурацкая. А ты всегда будешь моим другом.
Губы у Илюхи дрогнули, и Олег испугался, что сейчас он и вправду разревется, но тот только коротко и крепко обнял его – и отступил.
Дождь утих, будто выключили, вдоль улицы стали загораться вечерние фонари.
– Слушай, Олег. Тут такое дело… Я… Это… – когда Илюха нервничал, то всегда становился косноязычным. – Я тебе рассказать должен. Важное. Мне запрещено вообще-то, но… Ты только никому не говори. Я из будущего на самом деле.
– И ты сюда прилетел, – протянул Олег со сдержанной подколкой в голосе, хотя внутри сразу поверил. Очень это многое про Илюху объясняло. Да и про себя самого, если откровенно, он помнил… всякое. Не отсюда.
– Да нет, – сказал Илюха, потихоньку успокаиваясь. – Я сюда родился. Это же как работает, для того, чтобы куда-то попасть, нужно себя там вспомнить. Я тебе показывал уже кое-что, но я мало пока умею, нужно учиться долго и копить духовную силу, у нас этому с детства учат.
– Давай-ка не здесь. Пойдем к лесу моему прогуляемся.
Они зашагали вдоль улицы, огибая лужи и иногда стукаясь плечами.
– Там же не просто так, у нас там.
– Там война.
Олег не удивился. Совсем.
– Будет, да, через двадцать лет, наши ученые рассчитали, и вот если ничего не сделать, то человечество погибнет, и будущее тоже ну как бы отменится, и я сюда, в общем, внедрился…Есть ключевые фигуры, которые...
Олег кивал и молчал почти всю дорогу.
Он медленно, с трудом открыл глаза, под веками резало. Спустил ноги с кровати.
За окном завывало голодно и дико, вдалеке гремело редкими взрывами, иногда небо резали белые подвижные лучи прожекторов. Острые крылья нетопырей скреблись в рамы, сбивая облезающие хлопья краски. В сумерках мигал цветным диодом системный блок. Не зажигая свет и тяжело хромая, он прошел в уборную, иногда придерживаясь за стену – под пальцами шелестели обрывки обоев. Лампочка в ванной светила тускло, натужно, вода из крана текла тонкой струйкой. Тщательно умылся, мутное зеркало над раковиной отразило чужое отечное лицо. Прошел на кухню, поставил на плиту старый жестяной чайник. Вернулся в комнату, подключил сетку, повесил на шею гарнитуру с микрофоном.
– Есть кто?
– О, привет старпер, – живо откликнулись из динамиков. – Как погодка в Москве?
– Такое.
– А у нас жарит, как в пекле, я уже в трусах тут сижу обтекаю, хаха.
– Будем чо, нет?
– Сейчас, братан подойдет скоро, вместе побегаем.
– Давай быстро катку, тут свежее мясо должны подвезти. Илюха есть?
– Да был вроде сегодня…
– Илю-шаа, – позвал он издевательски ласково, зная, что Илюху такое бесит. – Илю-ю-шенка. Илю-уша. Выйди к нам, родной.
Трое мальчишек, бряцая золочеными доспехами, сейчас свернули в неприметный переулок карамельного городка, неожиданно оказавшись в темном и путаном лабиринте невесть откуда взявшихся трущоб, остановились перед низкой железной дверью и, приложив листовку к смотровой щели, рухнули в кроличью нору. Конечно, их смело уже первой волной, даже от входа отбежать не успели: коротко вскрикнул веснушчатый Кархамор, прошитый десятком тупых лезвий насквозь, зашелся тут же смолкшим воплем Нагибун, разлетаясь кровавой кляксой, Тема777 поднял меч и упал спиной назад, удивленно хватаясь рукой за тонкую стрелку, дрожащую в горле.
– Тут я, тут, – буркнул Илюха. – Привет Олеж. Привет, Костя. Что мы, за диких сегодня пойдем, голые?
– Ну, у меня лично есть каска, – сказал Олег и хохотнул.
– Она ж дырявая.
– Ка-акая разница!
Он посидел пару секунд с закрытыми глазами, впитывая чужую смерть, пока подгружался сервер, осторожно размял больное запястье.
– Ну что, погнали?
Из сухих степных трав на передовой вставали три фигуры в термобелье, со смешными башенками “гоу про” на головах.
Потихоньку. Продвинуться бы сегодня вот хоть до того пригорка с сараем-развалюхой. Отодвинуть границу хаоса хоть чуть подальше. Будь мы все помоложе, не прострели нам всем колено в дозоре, не пришлось бы собирать посмертные отблески верхнего мира, не пришлось бы воровать чужую духовную силу. А мальчишки могли бы прожить совсем другую жизнь, долгую и счастливую, жизнь спустя миллион лет после неслучившейся войны.
В Подземелье стоял смрад – тяжелый, удушающий, запах нечистот, тухлой воды, запах зверей и людей. Из-под ног метнулись юркие тени.
Она лежала на тощем тюфяке, закинув руки за голову, задумчиво помахивая босой ступней, катала во рту гнилую соломину.
– Ага, – сказал Палач, закрывая за собой скрипучую решетку. – Курим.
– Ну мама, я немножко, – кривляясь, пропищала она, и не подумав пошевелиться.
– И опять без шапки, – он подошел, забирая соломинку. – Доброе утро.
– Доброе утро, мой хороший. Как ты сам?
– Как сала килограмм. Сижу на креслах, чай пью да плюшки трескаю, не жизнь – малина. Тебе привет.
– Угу, вон там на гвоздике повесь, привет этот. Бесится небось? – она села, машинально потянулась потереть глаза, закрытые глухими очками с непрозрачными фасеточными стеклами.
– Ну а то. Ты бы поаккуратнее. Вы все слишком много балуетесь.
– Да не страшно, побесится и баиньки ляжет. Я уже говорила, не надо демонизировать системную ошибку. Ну подумаешь, искусственный интеллект играет в архетип Самости. Ну подумаешь, рассинхронизация.
– Хищные грибы, эпидемии, зомби-апокалипсис, Третья мировая, пришельцы… Вообще не страшно.
– Абсолютно. Кошкам же тоже надо что-то есть. Весел и добр каждый да будет до часа… Никто из нас не действует в одиночку, всегда есть другие, даже если мы о них не знаем. Разум стремится к упорядочиванию, рано или поздно выстроится новая система. Потихоньку.
– Потихоньку, да. Не грузи. Что ты как Илюша.
– Кстати, я давно хотела спросить. Та игра, что ты снил себе в Преддверии, до рождения… какая она была? Каким бы богом ты был, если бы все пошло, как задумано? Ты помнишь?
– А ты бы каким был? – Палач осторожно присел рядом, колено очень, очень неприятно хрустнуло. Коснулся ее волос – спутанных, непонятного уже цвета.
– Я – без понятия, – с сожалением ответила она. – Ни-чер-та не помню.
Он помолчал, вспоминая о том, как Тема777 падал, протягивая руку к горлу, где на коротком кожаном шнурке болталась деревянная бляшка с неумело вырезанной руной, как губы шевельнулись в последний раз, называя имя Отца Дружин.
Может, не все так просто. Может, не все потеряно. Она тихо привалилась к его плечу, будто задремывая.
– Давай я забуду закрыть дверь, – сказал он.
– Ну вот еще. Во-первых, я без тебя никуда не уйду. Во-вторых, я и тут прекрасно себя чувствую. Я у себя дома вообще-то. Валяюсь на кровати, слушаю музыку, смотрю на ютубе ролики про совушек.
– Ты все еще видишь Верхний мир? – удивился он.
– Конечно, все время. Я кроме него больше ничего и не вижу. Хотя это еще вопрос, что считать теперь Верхним миром. Если все человечество постепенно переселится в ад, то где будут тогда небеса? А сейчас, между прочим, я у тебя в гостях.
– Что мы там делаем?
– Ничего такого, что нам обоим не было бы приятно. Пьем чай, готовим еду, смотрим старые мультики. Жаль, что ты уже почти не выходишь из дома, там хорошая погода.
– И какой я там?
– Как всегда для меня. Молодой и красивый. Подкинешь меня обратно домой?
Олег редко теперь возвращался в Верхний мир, все его время здесь было точно посчитано, его стоило экономить.
Машина летела над мокрым ночным асфальтом, как по черному зеркалу, он вел быстро, перестраиваясь в потоке и опережая попутные машины, так что спутница, сидевшая рядом, иногда непроизвольно искала ногами педали: ездить пассажиром она не любила.
– Что, не доверяешь мне?
– Ты единственный, кому я доверяю, – серьезно ответила она, не поддержав провокации, улыбнулась.
Музыка из магнитолы тихо шептала знакомые слова.
Олег видел влажные дорожки на щеках, когда она запрокидывала лицо. Под шлемом бы было не видно.
– Ну-ка, не реви, космический пришелец. В бардачке салфетки.
– А я и не реву, – сварливо отозвалась она и громко высморкалась.
– Все светофоры собрали, блин.
– Это специально, чтобы подольше с тобой побыть.
Зеленые кроны мелькали за отбойником, сливаясь в сплошную полосу, свежий душистый ветер хлестал в приоткрытое окно. До рассвета было еще далеко, когда Олег припарковался возле нужного подъезда. Они посидели еще немного, потом она вышла, подхватив рюкзак. Обошла, склонилась к водительскому сиденью.
На асфальте белыми мотыльками лежали опавшие липовые цветки.
– Увидимся.
– Не балуйся и смотри под ноги. Темно.
– Темно – это потому что перед рассветом.
Только мы решаем, что мы видим сегодня – ночь перед боем или рассвет нового мира, подумал он, поднимая ветровое.
Может, война будет утром. Может, войны и совсем не будет.
Тема: Самая темная ночь перед рассветом
Автор: Squalicorax
Бета: Китахара
Комментарии: разрешены

– Привет, мы Сверхволя и Дух, из глубин космоса мы явились на зов о помощи с вашей планеты.
– А почему вы такой гнездец сотворили?!!
– С нами в команде ещё Сверхразум должен был быть, но он сказал – идите нафиг, я в отпуске.
– ...
– Но не волнуйтесь, он попозже подъедет и рационализирует!
– А почему вы такой гнездец сотворили?!!
– С нами в команде ещё Сверхразум должен был быть, но он сказал – идите нафиг, я в отпуске.
– ...
– Но не волнуйтесь, он попозже подъедет и рационализирует!
Когда конец света случился, этого никто поначалу не заметил. Так же лениво качались кроны под ветром теплого ночного июня, так же мерцал спокойный небосвод, над чистой водой каналов поднимался туман, фонари над белыми куполами перемигивались электрическим сиянием, отражаясь в остеклении витражей. Земля спала так же безмятежно, как вчера и сегодня, но каждый увидел свое.
Всходила над горизонтом заря, полная крови и пепла. Вставали из праха и глины искореженные звери, цунами смывали острова, орды зомби заполнили проспекты и площади, расцвели над поверхностью грибообразные облака. Спускались с орбиты уродливые черные треножники, солнце темнело, скрытое роящимися насекомыми, реки истекали гноем. Взбесившиеся машины инициировали процедуру переработки согнанных в гетто мясных. У кого-то, возможно, бесследно исчезал уже совсем законченный и сверенный годовой отчет.
Люди вскрикнули от тоски и страха единым на всех голосом, забились от ужаса единым, слитным, отрицающим пространство сознанием там, где застал их кошмар – и тут же все отхлынуло. Почти.
Немногие вспомнили что-то, проснувшись.
А тем временем Мировое Древо, разбросав вывороченные из материи корни, тихо тонуло в какофонии хаоса, расползаясь пылью и слизью, обезумевший змей, отрастив тысячи голов, вцепился в собственное брюхо, разрывая его в клочья, а время распалось на такты, утратив всякое подобие последовательности.
Поначалу никто ничего и не заметил. Поначалу.
Он называл себя Вербовщиком, просто Вербовщиком, без имен. Для себя. Для других-то он как только не назывался, да и откликаться приходилось на разное.
Эта работа, грязная и подлая, все же давала ему хоть какое-то мрачное, ожесточенное удовлетворение, шаг за шагом, зерно за зерном, песчинка за песчинкой продвигая к цели. Попытка за попыткой. Потихоньку.
Это была просто работа, которую некому больше делать, но, взявшись за нее, имя свое он предпочел оставить за ее пределами.
Вербовщик он. Просто Вербовщик, без имени. Не человек. А еще он был старик.
О других своих обязанностях он тем более предпочитал не думать.
Тропа, широкая и размытая, залитая красноватой жижей мокрого суглинка, огибала городок по широкой дуге, теряясь в недалеких горах, акварельных из-за завесы дождя; тут и там гнилыми зубами из нее торчали обломки желтых плит. Городок, как и весь здешний Осколок, был совсем крошечный, но нарядный, с издалека заметными разноцветными крышами, с трепещущими на ветру флажками. Хорошее место, чтобы забросить удочки.
Он, кряхтя, выдрал сапоги из жидкой грязи тропы, с усилием повел затекшими плечами, нащупал в кармане ключ-карту и пачку волшебных листовок и медленно зашагал по узкой асфальтированной дорожке, отмеченной полустертым значком велосипеда. Она вела к городским воротам, петляя между ухоженных огородиков. Дождь, ливший стеной, отступил назад, впереди, над умытым небом, вставала веселенькая карамельная радуга.
Трое их тут было, новеньких. Уже успев обежать всех торговцев, набрав ацеласов на зелья аптекарю и перебив крыс в подвале у старосты, они отчаянно скучали, естественно, в таверне. Громко стукались деревянными кружками со сливовым молоком, позвякивали золочеными латами, со значением помахивали несуразными фигурными мечами – вот, мол, какие мы; над головами всех троих, невидимый простому глазу, но уловимый внутренним зрением, сиял отблеск Верхнего мира.
Он сел в стороне, ближе к столу картежников, с кружкой какой-то мочи, к которой не собирался притрагиваться, и пакетиком картошки-фри. Местный нищий забулдыга, живописно спавший под лавкой, приоткрыл глаз, скосился на него остро, недобро. Смолчал. Вот правильно.
За стойкой, протирая клетчатым фартуком стаканы, умильно прядала ушами кошконяшка, иногда пуская в сторону троицы искорки розовых сердечек и синих звездочек. Сверху, на большом дисплее, с выкрученным на тройку звуком вещал Владыка всего и вся, Наставник и Пастырь (“а также еще Король, и еще ну хочу быть этим, у него такая шапка”). Красивое античное лицо сияло доброжелательностью, пухлые, мягко очерченные губы кротко улыбались.
– … И теперь, когда нечего больше бояться, ибо Спас Я и Помиловал всех праведных, вот и наступило царство справедливое! Ибо возлюбил Я всех безгрешных, и верующих, и Невинность, что детям присуща, и справедливостью Моей, теперь правят они! И благословил я девушек юных и кротких, ибо юность и красота есть праведность, и да станут они детям заботливыми и нежными матерями, следуя природе своей, ибо нет любви сильнее, чем Любовь Матери! Помните же, старость есть грех, и уродство есть грех, и должны все старые и некрасивые неустанным трудом во благо детей невинных свои грехи искупать! А упорствующих, преступников и колдунов, и неуверовавших, и злых, и убивавших жуков… – тут голос Владыки, гладкий и ласковый, чуть дрогнул, лицо исказилось капризной и злой маской, снова разгладилось. – И комаров, и мух, и других граждан Вечной Империи, тех Я поверг в Геенну! И да будем мы их Наказывать! Радуйтесь, плодитесь и...
Он подхватил картошку, неслышно подошел к столу троих новеньких, со значением, вкрадчиво откашлялся.
– Приветствую, доблестные герои! Да воссияет над вами крыло Небес!
Те переглянулись, уставились с интересном, он глянул в ответ, сквозь прищур. Целых двое рыжих, один весь в веснушках, второй с родинкой на носу. Третий полненький, с ямочками на щеках. Впрочем, здесь-то они все были широкоплечими, бородатыми и высоченными, одетые в угнанные тела.
– Приветствую, дядя! – сказал веснушчатый. – Присядь к нашему столу да расскажи, что слышно в городе.
– Эт можно, – он осторожно опустился на стул, надеясь, что ножки не подломятся под его весом. – Слышал, вы храбрые воины, горожане говорят, нет вам равных в воинском искусстве. Могу рассказать вам, как приумножить славу, где клад добыть, да и приятели у меня в гвардии имеются. Звать-то меня Дед Ник...
– Ты настоящий дед что ли, дядя? – с любопытством перебил его товарищ с родинкой (и огромной белой татуировкой на бритой голове).
– Хо-хо! – басовито воскликнул Вербовщик и как следует выпятил пузо. – А то как же, Амон Ши!
– Ой да брось ты, дядя, – буркнул третий. – Настоящие старики все в Геенне, небось, работают и искупают, а ты просто взрослый. А я бы сразился с настоящим преступником и колдуном…Может и рассказал он бы нам чего.
– Ну-ну, – Вербовщик хмыкнул, заговорщицки склонился ближе. Рыбки были голодными, готовыми клевать и без наживки. Кошконяшка из-за стойки глянула холодным немигающим взглядом, но тут же потеряла интерес, хихикнув, отвернулась к новому посетителю. – Колдун-то, говорят, завелся в старых болотах, некромант и упырь. Скелетов поднимает, всякую нечисть созывает, покоя от него нет! – начал он неторопливо, создавая паузу, захрустел картошкой.
– Проходили мы этот квест, – махнул рукой веснушчатый. – И кикимору, и волков. Я Кархамор, кстати, а это вот Нагибун и Тема777. Есть нормальные задания у тебя, дядя?
– Ну, я вижу, что храбрости и силы вам не занимать, – протянул Вербовщик и продолжил негромко, без распевности: – Ладно, мужики. К делу так к делу. Настоящей работы хотите? Чтоб по-взрослому, без нытья.
– Угу, – темноволосый с ямочками Тема777 серьезно кивнул. – Мы весь этот лягушатник вдоль и поперек уже вырезали, опыта вообще не капает. А мы очки на королевскую гвардию копим, хотим… На Арены ходить бесполезно, там под нас все ложатся, скука смертная, а ведь мы же с пацанами… с мужиками, – поправился он солидно, – не просто так. Это ведь уже почти Дикие земли, дальше Лимб начнется, а нас не пускают, ничего нельзя, улыбаются только, как дураки. А мы хотим…
– За Человечество, – тихо сказал Нагибун с родинкой и чужой татуировкой, – воевать. Мы вместе как братья уже, плечом к плечу хотим, в рядах лучших… Мы же знаем, что война не кончилась.
Дураки, подумал Вербовщик устало. Какие вы дураки все. На это нас и ловят, не на жадность, не на страх. На идеалы, в заднице играющие, сопли голоштанного благородства. Кончилась давно война, капитулирен.
Ладно.
Он сунул руку в карман, нащупал свой джокер – листовку. Выложил на стол, аккуратно прикрывая ладонью.
Они читали, затаив дыхание, а он смотрел, как меняется интерактивная картинка, подстраиваясь под восприятие акцептора. Плакатный глянец мигнул, вместо фашиста в каске, который схватил за горло фигуристую белокурую фею в красном, со слюдяными крыльями, прорезался тираннозавр, потом горилла, потом гигантский майский жук. Менялась и сама блондинка, идеальный объект, усредненный до абсолютного распознавания. Неизменным в ней оставалось лишь выражение лица: твердо сжатый рот, распахнутые глаза, излучавшие мольбу, призыв, приказ.
Помоги. Защити. Предотврати.
Гипнологи штаба, собиравшие агитку, свое дело знали.
– На мою сестру похожа, – прошептал Кархамор и сжал кулаки. – Мы сможем ее спасти?
Дело было сделано. Добровольное согласие.
– Я бы сам пошел, – глухо сказал Вербовщик. – Как посмотришь, так и… А-а-а, – он махнул рукой. – Что говорить. Будь я помоложе, да не прострели мне в дозоре колено… Вот теперь растопырьте уши сюда…
На пороге он строго погрозил пальцем – смотрите, не балуйтесь – напряженно застывшим мальчишкам, стрельнул глазами вверх.
– Я предлагаю тост за Владыку и Наставника! – зычным голосом сказал Тема777, поднимая кружку над головой. – С сегодняшнего дня посвящаю Ему все свои подвиги!
Сообразительный, жаль. А хотя, может, вдруг…
Уходя, он окинул полупустой уютный зал таверны тем взглядом, каким видел мир сам: оплавленые стекла, груды вонючего тряпья, копошащиеся в брошенной посуде личинки. Разбитый экран, изгрызенный крысами скелет под лавкой.
Его бы затошнило, не привыкни он ко всему много лет назад.
Не привыкни он ко всему много лет назад – он бы себя ненавидел.
Он плотно, как мог, прикрыл за собой железную дверь бункера и шагнул прочь с Осколка, в темноту.
Костер мерцал из-за деревьев – иллюзорное негреющее тепло, крошечный круг света в центре ледяной и жадной пустоты.
– Здорово, деды, – бодро гаркнул Вербовщик, выступая из за необхватного ствола.
– Привет-привет, молодой, – весело ответили от костра. – Подходи ближе, погрейся.
– Нет уж, лучше уж вы к нам, – он остановился на границе круга света, прикрылся рукой.– Нам чужого не нать. Рановато.
Фигуры у костра сидели почти неподвижно, на раз и навсегда закрепленных за каждым местах. Кто-то держал в руках дымящуюся кружку, кто-то негромко наигрывал на гитаре.
Если не приглядываться, то можно не узнавать лиц.
– Дело хозяйское, молодой. Чем порадуешь?
– Состав прибудет. Три вагона, два по десять тонн, один двенадцать. Вы бы наладили пацанов разгрузить, я накладную оформлю. И с техникой еще на подходе скоро. Вы там определитесь, кому что надо.
– Нам бы цистерну.
– Цистерну не согласую, что я вам, волшебник какой, – он пощелкал пальцами для убедительности, в костре стрельнуло, пламя рвануло вертикально вверх, выплевывая снопы искр, с потерянных во мраке крон сорвались и, хлопая крыльями, бросились прочь какие-то твари.
– А мимо проходной если?
– Угу, бегу, аж волосы назад, – он погладил себя по свежевыбритому затылку. – Вы чего зверствуете? У меня вообще лапки.
– Ладно, не обижайся. Спасибо тебе.
– Спасибо в бак не заправишь. – Он повел плечами: на шее, где клеймо, потихоньку разгоралась алая звезда боли. – Ладно, бывайте. Нельзя мне долго у вас.
– Береги себя, молодой, – прошелестело вслед.
С простертых над головой ветвей, чуть покачиваясь, свисали измочаленные концы оборванных веревок.
– Очень смешно, – буркнул Вербовщик, отворачиваясь. – Все там будем.
Владыка и Император восседал на троне и ел чипсы с сыром. На низких столиках вокруг горничные расставляли десерт, в развешанных тут и там клетках щебетали феи. На правом экране крутили футбол, на левом – фигурное катание. На самом большом, посередине, черная лучница бежала по каменному лабиринту, легко уклоняясь от противников и ловушек. Шаг, уворот, шаг, уворот, шаг, выстрел, уворот, стелс, прокаст – она двигалась без заминки и напряжения, как будто играла на пианино какую-то простенькую, давно разученную партию. Трупы за ее спиной взрывались, разлетаясь огненными шарами и отсекая преследователей.
Сегодня и всегда, весь вечер на Арене.
– Кто призывал меня? – низким голосом прогудел Вербовщик.
– Да что ты так пугаешь! – Владыка вздрогнул, рассыпав чипсы по ковру. – Это я, Повелитель живых и мертвых, призвал тебя.
Горничные тут же зашуршали юбками, собирая рассыпанные крошки.
Лучница на экране остановилась в узком проходе, расстреляла набегающую орду скелетов. Без спешки пересекла большой зал, уставленный коваными жаровнями, и выбрала левую дверь, выйдя на платформу сохранения. Отсалютовала в камеру. Стоп-кадр замер, поймав в прицел грубый проржавевший шлем с наглухо заваренной смотровой щелью.
– Да чего она все время выигрывает! – с обидой в голосе сказал Владыка. – Так нечестно!
– Откуда ж я знаю, – почти непритворно развел руками Вербовщик.
– Я хочу, чтоб она проиграла! Хочу посмотреть, как она плачет и кричит “Нееет!” Я так много хочу, что ли? Я же спас весь ваш мир, который вы, глупые старики, разрушили, и где благодарность?
– Так в шлеме не видно будет, – заметил Вербовщик, складывая руки на животе. – Как плачет. Да и не покричишь особо.
– А, ну да, – согласился Владыка. – Так, а что я хотел?
– Вы хотели десерт, – нежно проворковала горничная.
– Со взбитыми сливками, – подхватила вторая. – И расплавленным сыром!
– И мы можем покормить вас с ложечки! – сладко протянула третья.
– Да, да! – Повелитель и Владыка улыбнулся радостно и нежно. – Вы такие замечательные, мои девочки, и так хорошо служите мне! Скоро я вознагражу вас и вы вы найдете себе хороших мужей! Каждая родит милого ребеночка и тогда мне будет с кем играть! Быть мамой – это так здорово!
– Вы такой добрый, господин! – в один голос воскликнули горничные и, быстро и остро переглянувшись, зашелестели юбками, окружая Владыку вазочками, ложечками и заботой.
– Нет, стоп, – Владыка вскинул руку, внезапно тяжелый гул отразился от потолка, заставляя вибрировать колонны. – Я вспомнил. Есть работа для Главного Палача. Хочу, чтоб ты навестил нашу чемпионку. Передал, насколько я ей доволен. Ступай.
Вербовщик вздохнул, взял со стойки в углу кожаный колпак и тяжелый ржавый топор и молча переместился в Подземелья. Все равно рано или поздно ты повзрослеешь, подумал он. Рано или поздно, несмотря на все украденное у нас время, ты вырастешь и состаришься. А потом умрешь, как и все мы.
Когда он впервые оказался здесь, то запаниковал – глубоко, по-настоящему. Низкий каменный свод нависал, не давая вздохнуть, смрад факелов перебивал вонь горелой плоти, слух терзали звуки: крики, свист, клекот. Отблески факелов озаряли стеллажи с пыточными инструментами, темнота скрывала жадное ожидание, а он, как будто похороненный заживо в грузном и непривычном теле, закованный в тяжелую неповоротливую плоть, не мог сам ни шелохнуться, ни закричать; беспомощным наблюдателем он следил за тем, как тело, покряхтывая, прошлось по камере, перебрало крючья и щипцы, выбирая инструмент по руке, как медленно приблизилось к человеку в кандалах – женщина? Монотонный гортанный речитатив, звучавший казалось, со всех сторон, задавал его движения, выворачивал душу наизнанку, сырой шкурой распяливая на стене.
Тогда она поймала его взгляд – и все замерло, замороженное спокойствием и властью двойных зрачков.
– Все в порядке, – сказала она твердо и размеренно. – Все, что ты видишь сейчас вокруг – не настоящее. Слушай только мой голос, смотри на меня. Ты у себя дома, сейчас вернулся из командировки, а я встретила тебя в Шереметьево. Темно – потому что шторы задернуты, у тебя на компьютере запущена музыка, мы дождемся заказанную пиццу и уснем. Никого, кроме нас, здесь нет, ты у себя дома.
Он судорожно сглотнул и вдруг сумел кивнуть: кошмар, непередаваемо яркий, непреодолимый, отступил и размылся, выцвел, разведенный мягким уютом обыденности, остались только плавные тягучие движения, только легкость, только теплые прикосновения в темноте.
– Запах, – пробормотал он. Ноздри щекотало горелое, металл, изоляция, что-то еще органическое.
– Я чайник прозевала, – легко согласилась она. – Балда.
– Балда, – повторил он.
Когда он попал сюда впервые, то был совсем зеленым, как те трое дураков, что сегодня впервые и навсегда выйдут в большую Игру и потеряются во снах. Он уже знал тогда, что можно перескочить в другого себя, Илюха рассказывал, как. Не знал только, что можно сделать это насильно, и что от этого можно освободить.
Память стерлась, конечно, размылась потом, потерялась в закоулках, вместе с собственным именем, а вот взгляд он помнил – спокойный взгляд черных зрачков, рассыпающихся на звездную туманность.
Снаружи безостановочно лил дождь, шуршал по листве, прыгал по лужам. Олег скомкал дурацкую тюль, которой вечно занавешивала окно мама, отбросил в сторону – терпеть он не мог этих тряпок.
Вздохнул, бессмысленно попинал мяч в стену, поправил фигурку королевы чужих на полке. Зло разбирало ужасное.
Он полчаса лежал, накрыв подушкой голову, в которой упрямо пиликал Секретный Срочный Вызов – до тех пор, пока тот не смолк.
После того, что Илюха устроил, видеть его ну совсем не хотелось. Только ведь он так и торчит там, наверное, ждет. Промокнет, придурок, простудится.
Он проскользнул в полутемную прихожую, набросил куртку, сердито глянул в зеркало, неловким движением приглаживая отросшую белобрысую челку.
– Олежек, ты куда-а? – протянула с кухни мама. – Там же поливает как из ведра! И ужинать скоро.
– Я ненадолго, мам, – бросил он. – Уроки надо спросить.
Илюха, конечно, сидел на их обычном месте, на качелях, ежился в своей мокрой модной джинсовке, ковырял носком кроссовка песок. Олег остановился на краю детской площадки, сунул руки в карманы, и Илюха тут же почувствовал, вскинул голову, вскочил – глаза были красные. Олег ощутил, как его тоже накрывает – раздражением за Илюху, на уродов на этих поганых, да и на самого Илюху, за нытье, за то, что позволил себя вот так спровоцировать.
– Ну, – сказал он с нажимом.
Илюха почти подбежал, остановился напротив, помялся. Он был уже на голову почти выше.
– Олеж, ты извини. Я…
– Я с тобой. Не ссорился.
Илюха вздохнул и уставился с таким отчаяньем и тоской, будто он страшно хотел что-то высказать, но не мог. Хотелось бросить ему что-то злое и резкое, просто чтоб он перестал. Может, просто развернуться и уйти. Черт его знает, что ему тут сказать. Но изнутри вдруг накатило, как волной, будто в нем поселился он сам, но взрослый, другой, ужасно усталый, видевший это кино тысячу раз, и слова пришли. Олег медленно разжал кулаки и положил Илюхе руку на плечо.
– Забей, понял? Это для меня ничего не значит. Игра эта, правда и вызов, дурацкая. А ты всегда будешь моим другом.
Губы у Илюхи дрогнули, и Олег испугался, что сейчас он и вправду разревется, но тот только коротко и крепко обнял его – и отступил.
Дождь утих, будто выключили, вдоль улицы стали загораться вечерние фонари.
– Слушай, Олег. Тут такое дело… Я… Это… – когда Илюха нервничал, то всегда становился косноязычным. – Я тебе рассказать должен. Важное. Мне запрещено вообще-то, но… Ты только никому не говори. Я из будущего на самом деле.
– И ты сюда прилетел, – протянул Олег со сдержанной подколкой в голосе, хотя внутри сразу поверил. Очень это многое про Илюху объясняло. Да и про себя самого, если откровенно, он помнил… всякое. Не отсюда.
– Да нет, – сказал Илюха, потихоньку успокаиваясь. – Я сюда родился. Это же как работает, для того, чтобы куда-то попасть, нужно себя там вспомнить. Я тебе показывал уже кое-что, но я мало пока умею, нужно учиться долго и копить духовную силу, у нас этому с детства учат.
– Давай-ка не здесь. Пойдем к лесу моему прогуляемся.
Они зашагали вдоль улицы, огибая лужи и иногда стукаясь плечами.
– Там же не просто так, у нас там.
– Там война.
Олег не удивился. Совсем.
– Будет, да, через двадцать лет, наши ученые рассчитали, и вот если ничего не сделать, то человечество погибнет, и будущее тоже ну как бы отменится, и я сюда, в общем, внедрился…Есть ключевые фигуры, которые...
Олег кивал и молчал почти всю дорогу.
Он медленно, с трудом открыл глаза, под веками резало. Спустил ноги с кровати.
За окном завывало голодно и дико, вдалеке гремело редкими взрывами, иногда небо резали белые подвижные лучи прожекторов. Острые крылья нетопырей скреблись в рамы, сбивая облезающие хлопья краски. В сумерках мигал цветным диодом системный блок. Не зажигая свет и тяжело хромая, он прошел в уборную, иногда придерживаясь за стену – под пальцами шелестели обрывки обоев. Лампочка в ванной светила тускло, натужно, вода из крана текла тонкой струйкой. Тщательно умылся, мутное зеркало над раковиной отразило чужое отечное лицо. Прошел на кухню, поставил на плиту старый жестяной чайник. Вернулся в комнату, подключил сетку, повесил на шею гарнитуру с микрофоном.
– Есть кто?
– О, привет старпер, – живо откликнулись из динамиков. – Как погодка в Москве?
– Такое.
– А у нас жарит, как в пекле, я уже в трусах тут сижу обтекаю, хаха.
– Будем чо, нет?
– Сейчас, братан подойдет скоро, вместе побегаем.
– Давай быстро катку, тут свежее мясо должны подвезти. Илюха есть?
– Да был вроде сегодня…
– Илю-шаа, – позвал он издевательски ласково, зная, что Илюху такое бесит. – Илю-ю-шенка. Илю-уша. Выйди к нам, родной.
Трое мальчишек, бряцая золочеными доспехами, сейчас свернули в неприметный переулок карамельного городка, неожиданно оказавшись в темном и путаном лабиринте невесть откуда взявшихся трущоб, остановились перед низкой железной дверью и, приложив листовку к смотровой щели, рухнули в кроличью нору. Конечно, их смело уже первой волной, даже от входа отбежать не успели: коротко вскрикнул веснушчатый Кархамор, прошитый десятком тупых лезвий насквозь, зашелся тут же смолкшим воплем Нагибун, разлетаясь кровавой кляксой, Тема777 поднял меч и упал спиной назад, удивленно хватаясь рукой за тонкую стрелку, дрожащую в горле.
– Тут я, тут, – буркнул Илюха. – Привет Олеж. Привет, Костя. Что мы, за диких сегодня пойдем, голые?
– Ну, у меня лично есть каска, – сказал Олег и хохотнул.
– Она ж дырявая.
– Ка-акая разница!
Он посидел пару секунд с закрытыми глазами, впитывая чужую смерть, пока подгружался сервер, осторожно размял больное запястье.
– Ну что, погнали?
Из сухих степных трав на передовой вставали три фигуры в термобелье, со смешными башенками “гоу про” на головах.
Потихоньку. Продвинуться бы сегодня вот хоть до того пригорка с сараем-развалюхой. Отодвинуть границу хаоса хоть чуть подальше. Будь мы все помоложе, не прострели нам всем колено в дозоре, не пришлось бы собирать посмертные отблески верхнего мира, не пришлось бы воровать чужую духовную силу. А мальчишки могли бы прожить совсем другую жизнь, долгую и счастливую, жизнь спустя миллион лет после неслучившейся войны.
В Подземелье стоял смрад – тяжелый, удушающий, запах нечистот, тухлой воды, запах зверей и людей. Из-под ног метнулись юркие тени.
Она лежала на тощем тюфяке, закинув руки за голову, задумчиво помахивая босой ступней, катала во рту гнилую соломину.
– Ага, – сказал Палач, закрывая за собой скрипучую решетку. – Курим.
– Ну мама, я немножко, – кривляясь, пропищала она, и не подумав пошевелиться.
– И опять без шапки, – он подошел, забирая соломинку. – Доброе утро.
– Доброе утро, мой хороший. Как ты сам?
– Как сала килограмм. Сижу на креслах, чай пью да плюшки трескаю, не жизнь – малина. Тебе привет.
– Угу, вон там на гвоздике повесь, привет этот. Бесится небось? – она села, машинально потянулась потереть глаза, закрытые глухими очками с непрозрачными фасеточными стеклами.
– Ну а то. Ты бы поаккуратнее. Вы все слишком много балуетесь.
– Да не страшно, побесится и баиньки ляжет. Я уже говорила, не надо демонизировать системную ошибку. Ну подумаешь, искусственный интеллект играет в архетип Самости. Ну подумаешь, рассинхронизация.
– Хищные грибы, эпидемии, зомби-апокалипсис, Третья мировая, пришельцы… Вообще не страшно.
– Абсолютно. Кошкам же тоже надо что-то есть. Весел и добр каждый да будет до часа… Никто из нас не действует в одиночку, всегда есть другие, даже если мы о них не знаем. Разум стремится к упорядочиванию, рано или поздно выстроится новая система. Потихоньку.
– Потихоньку, да. Не грузи. Что ты как Илюша.
– Кстати, я давно хотела спросить. Та игра, что ты снил себе в Преддверии, до рождения… какая она была? Каким бы богом ты был, если бы все пошло, как задумано? Ты помнишь?
– А ты бы каким был? – Палач осторожно присел рядом, колено очень, очень неприятно хрустнуло. Коснулся ее волос – спутанных, непонятного уже цвета.
– Я – без понятия, – с сожалением ответила она. – Ни-чер-та не помню.
Он помолчал, вспоминая о том, как Тема777 падал, протягивая руку к горлу, где на коротком кожаном шнурке болталась деревянная бляшка с неумело вырезанной руной, как губы шевельнулись в последний раз, называя имя Отца Дружин.
Может, не все так просто. Может, не все потеряно. Она тихо привалилась к его плечу, будто задремывая.
– Давай я забуду закрыть дверь, – сказал он.
– Ну вот еще. Во-первых, я без тебя никуда не уйду. Во-вторых, я и тут прекрасно себя чувствую. Я у себя дома вообще-то. Валяюсь на кровати, слушаю музыку, смотрю на ютубе ролики про совушек.
– Ты все еще видишь Верхний мир? – удивился он.
– Конечно, все время. Я кроме него больше ничего и не вижу. Хотя это еще вопрос, что считать теперь Верхним миром. Если все человечество постепенно переселится в ад, то где будут тогда небеса? А сейчас, между прочим, я у тебя в гостях.
– Что мы там делаем?
– Ничего такого, что нам обоим не было бы приятно. Пьем чай, готовим еду, смотрим старые мультики. Жаль, что ты уже почти не выходишь из дома, там хорошая погода.
– И какой я там?
– Как всегда для меня. Молодой и красивый. Подкинешь меня обратно домой?
Олег редко теперь возвращался в Верхний мир, все его время здесь было точно посчитано, его стоило экономить.
Машина летела над мокрым ночным асфальтом, как по черному зеркалу, он вел быстро, перестраиваясь в потоке и опережая попутные машины, так что спутница, сидевшая рядом, иногда непроизвольно искала ногами педали: ездить пассажиром она не любила.
– Что, не доверяешь мне?
– Ты единственный, кому я доверяю, – серьезно ответила она, не поддержав провокации, улыбнулась.
Музыка из магнитолы тихо шептала знакомые слова.
Олег видел влажные дорожки на щеках, когда она запрокидывала лицо. Под шлемом бы было не видно.
– Ну-ка, не реви, космический пришелец. В бардачке салфетки.
– А я и не реву, – сварливо отозвалась она и громко высморкалась.
– Все светофоры собрали, блин.
– Это специально, чтобы подольше с тобой побыть.
Зеленые кроны мелькали за отбойником, сливаясь в сплошную полосу, свежий душистый ветер хлестал в приоткрытое окно. До рассвета было еще далеко, когда Олег припарковался возле нужного подъезда. Они посидели еще немного, потом она вышла, подхватив рюкзак. Обошла, склонилась к водительскому сиденью.
На асфальте белыми мотыльками лежали опавшие липовые цветки.
– Увидимся.
– Не балуйся и смотри под ноги. Темно.
– Темно – это потому что перед рассветом.
Только мы решаем, что мы видим сегодня – ночь перед боем или рассвет нового мира, подумал он, поднимая ветровое.
Может, война будет утром. Может, войны и совсем не будет.
@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-7
божестводостойную личность (с)А ещё очень зашёл чёрный юмор))
4/8
божестводостойную личность (с)3/7