диавол и сатана
Название: В пути
Тема: Пир во время чумы
Автор: LenaSt
Бета: Omen Absit
Предупреждения: возможно, тревожащие темы
Примечания: -
Комментарии: разрешены
Ворота кампуса оказались закрыты. Толстая замочная цепь в три оборота, обмотанная вокруг створок.
Эмма оторопело уставилась на желтую полицейскую ленту, обвившую снаружи кованую чугунную решетку. Было в этом что-то такое… что-то насквозь неправильное.
Едва рассвело. Окруженная белесыми утренними сумерками, мягкими и размытыми, Эмма, полусонно моргая, намеревалась добраться до своей постели в корпусе первокурсников и как следует выспаться. Территорию кампуса она знала как свои пять пальцев, можно было даже не открывать глаз: позади аллея платанов, ведущая к больнице колледжа Сент-Уилмот, мрачному зданию, выстроенному еще до появления кампуса; у больницы был отдельный вход, да и сама она стояла особняком от остальных построек. Дальше располагались учебные корпуса, теплица, спортивные площадки. Если повернуть налево, можно попасть в жилую зону; если пойти прямо — окажешься прямо перед кованой оградой, увитой плющом и увенчанной вензелем Сент-Уилмота.
Эмма как раз собиралась свернуть в жилой сектор кампуса, когда увидела это. Лента была свежая, недавно наклеенная. Эмма потрогала ее — липкая. Она заозиралась, надеясь увидеть кого-то из ранних пташек: бегунов, тусовщиков, полуночных библиотечных зубрил, хоть кого-нибудь.
Пусто.
Эмма приникла к ограде. Плохо дело, очень плохо. Кампус опечатан снаружи.
Мы ведь тут, внутри, хотелось крикнуть Эмме, мы тут, мы живые. Нельзя так поступать с нами! Но вместо этого она поспешно отступила за дерево; на скамье лежало забытое кем-то черное худи, такие обычно предпочитают бегуны, Эмма прихватила его, надела, плотно натянула капюшон на лоб, словно это могло сделать ее невидимой.
Кто-то едет, поняла Эмма. Шуршание колес по гравию, отдаленный гул двигателей…
Эмма не стала дожидаться, пока ее заметят. Она повернулась и пустилась бежать к задним воротам, мимо увитых плющом корпусов, клумб, засаженных мясистыми розами и яркими, лоснящимися от росы пионами. Мимо хозяйственных построек и теплиц. Мимо пустынных поутру велосипедных дорожек.
Эмма нырнула в щель между торцом студенческого клуба и сарайчиком для спортивного инвентаря, где обычно прикормленные дилеры оставляли закладки — в том месте несколько прутьев ограды были не так плотно подогнаны друг к другу, как могло показаться.
Оказавшись снаружи, Эмма торопливо разгладила худи, стряхнула невидимую пыль с велосипедок, — сойдет. Оглянувшись последний раз, она быстро зашагала вниз по улочке, мощеной округлыми булыжниками.
Вслед ей неслась неразборчивая вязь фраз, изрыгаемых громкоговорителем.
«Пожалуйста… не выходите, соблюдайте дистанцию… среди вас есть инфицированные… пожалуйста, позвольте оказать вам помощь».
Инфицированные? Чем? Конечно, Эмма слыхала про мокрянку, — так называли сезонный вирус, пустяковый, но противный, вызывающий обильную мокроту и противную цепкую температуру, которую трудно сбить.
Воображение Эммы тут же нарисовало бесформенную фигуру в костюме химической защиты, слепо глядящую из-под защитной маски. Недавний ее, Эммы, страх — даже если приблизиться вплотную к этой фигуре и пристально вглядываться в стекла маски — ни за что не разглядеть глаз того, кто под ней скрывается. Словно там пустота, но пустота эта — живая.
Ни за что, подумала она, ускоряя шаг. Ни за что нельзя попасть к ним в руки, нет ничего хуже, чем подвергнуться фильтрации.
Иррациональный страх гнал Эмму прочь от кампуса, не давая мозгу включиться, осознать происходящее. Словно кто-то внутри Эмминой головы гнал ее вперед, крича: «Спасайся!».
Эмма прошла несколько кварталов, согревая озябшие ладони под мышками. Ее обогнала утренняя бегунья, почти задев тонким плечом, обернулась, на ходу пробормотав извинения.
Вот и метро. Эмма подалась в темный зев станции, уперлась ладонью в стеклянную дверь, отчего на тусклой поверхности остались смазанные следы.
В подземке затхло пахнуло пылью, спертый влажный воздух облепил Эмму, щекоча ноздри.
Табло под потолком отсчитывало минуты до поезда. Эмма села на скамью, нахохлилась, спрятав нос в ворсистую ткань худи. Глаза слипались.
Лежащая рядом груда тряпья неожиданно зашевелилась, заставив Эмму нервно отодвинуться. Бродяжка, еще нестарая, но с опухшим морщинистым лицом. Редкие волосы на голове стояли дыбом, обнажая розовую воспаленную кожу.
— Курить есть?
Эмма помотала головой. От бродяжки густо несло мочой и тухлым душком позабытого в холодильнике фарша. Скосив на нее глаза, Эмма заметила густую корку гноя, облепившую серые ноздри. Не дождавшись ответа, бродяжка хрипло выругалась.
Раздался гудок, возвещая о прибытии поезда, и Эмма вскочила, с облегчением отметив, что бродяжка вновь завернулась в свое тряпье и замерла на скамейке.
На перрон выплеснулась волна человеческого моря, первая из многих за сегодняшний день. Эмма вошла в опустевший вагон, села на скамью, поджав под себя ноги. Ее слегка потряхивало от напряжения — нервы. Застывший поезд нетерпеливо вздрагивал, ожидая сигнала к отбытию. Вагон понемногу заполнялся, Эмма безо всякого любопытства бросила взгляд в мутное, исцарапанное окно.
Прижавшись лицом к стеклу, на нее смотрела бродяжка. Глумливо ухмыляясь щербатым ртом, она высунула багровый, покрытый жирным белесым налетом язык и смачно лизнула стекло, оставив на нем длинный влажный след.
Поезд тронулся, унося Эмму в свистящий тоннель.
***
Эмму никто не потревожил. Раннее, рассветное утро сменилось часом пик, когда вагон оказался битком набит клерками, которые, казалось, спешили, даже стоя на месте, матерями, цепко удерживающими детей за лямки рюкзаков, подростками, надежно огороженными от окружающего их мира наушниками. Эмма дремала, и в полусне перед ней мелькал калейдоскоп лиц — белых, черных, цветных, старых, молодых, полустертых, ярко раскрашенных, морщинистых, гладких, покрытых сыпью или шрамами от заживших прыщей.
Чернокожая девушка, увлеченная своим смартфоном, споткнулась, не удержав равновесие в ритмичной качке, и повалилась прямо на Эмму, а затем долго извинялась с очаровательным французским акцентом.
В окружении всех этих людей, стиснутая с одного боку поручнем сиденья, с другой — чьим-то телом, — Эмма ощущала себя до странного уверенно. В безопасности.
Она смежила веки, погрузившись в мерцающую темноту.
Она шла по пустому вагону, дотрагиваясь до остывших сидений. Тусклый голубой свет лился откуда-то сверху, вычертив на вагонном полу длинную узкую дорожку. Эмма старалась ступать точь-в-точь вдоль серебристой линии, словно шаг в темноту угрожал увлечь ее в бездну.
Вагон чуть покачивался в такт ее шагам. Остановившись, Эмма посмотрела в глухое черное стекло, видя в нем лишь собственное смазанное отражения. Но она точно знала — там кто-то есть. Она чувствовала на себе взгляд, чужой, изучающий, равнодушный.
Страх пополз от кончиков пальцев к шее, к дрожащим сомкнутым губам. Эмма всхлипнула — и проснулась.
Поезд остановился, последняя станция — Эмма нехотя поднялась, вполне серьезно прикидывая, не сесть ли ей в обратную сторону. Можно было бы выиграть еще немного времени на раздумья, но все в конечном итоге оказалось яснее ясного — пришло для нее время вернуться домой.
Улица встретила Эмму прохладным воздухом. Плотнее натянув капюшон, она двинулась по направлению к автостанции.
Автобуса пришлось дожидаться. Эмма забрела в станционное здание, окунувшись в запах сигарет, пота и несвежей одежды. Узкие занавешенные окна и сплошные ряды деревянных скамей придавали помещению сходство с деревенской церковью.
Народу было много, как показалось Эмме, некоторые давно никуда не добирались, а просто использовали автостанцию как ночлежку. Осторожно пробравшись через вытянутые ноги и наваленные грудой сумки, рюкзаки и спальные мешки, Эмма отыскала себе место в дальнем углу, рядом с тощей дерганой девицей в потертой, заляпанной чем-то желтым джинсовой куртке. Она сосредоточенно шарила по карманам, снова и снова, беззвучно шевеля губами и кивая в такт невысказанным мыслям. Ее руки двигались все быстрее, отчего Эмме стало казаться, что она пытается стряхнуть с себя бесконечных насекомых.
В противоположном углу под потолком монотонно бормотал телевизор. Эмма прислушалась — передавали выпуск местных дневных новостей.
«…вспышка в колледже Сент-Уилмот. Есть основания полагать, что сезонный В-вирус подвергся неизвестной мутации. В настоящий момент госпитализированы сорок человек, восемнадцать из них — в тяжелом состоянии. Госпитализированную накануне студентку, к сожалению, спасти не удалось, она скончалась прошлой ночью. Нам сообщают, что, возможно, она была нулевой пациенткой и первой жертвой гибридного вируса…»
Не дослушав, Эмма сползла на пол, охваченная паникой. Ей казалось, что все до единого взгляды в этой теплой и душной комнате, наполненной миазмами испарений человеческих тел, обращены к ней. Словно у нее во лбу горит тавро беглянки из чумного поселения.
— Ты чего это? — джинсовая девица перестала копошиться в засаленных карманах и уставилась на Эмму; губы у нее были синюшными, наверное, от недоедания. — Слушай, не поможешь?
Она снова остервенело зашарила в карманах, вывернув наизнанку их трухлявые внутренности.
— На билет, блин, не хватает.
— Отвали, — пробормотала Эмма, заставив себя вернуться на место. Руки у нее так тряслись, что пришлось сунуть их между коленей.
— Эй, — не отставала девица. — Это… я ведь тебя знаю? Точно знаю, видела твою морду, вспомнить бы еще где… Эй? Так есть у тебя? Я к тебе обращаюсь!
Голос у девицы был резкий, каркающий. Эмма огляделась — так и есть, они привлекли внимание: кое-кто с любопытством поглядывал в их сторону.
— На, — Эмма торопливо достала из кармана худи купюру, не глядя, — возьми и отвали от меня.
Девица сцапала банкноту с тихим довольным урчанием, поднесла к губам, картинно чмокнула и убрала за пазуху.
Нужный Эмме автобус наконец подъехал к платформе.
***
После того, как все желающие ехать заняли свои места, салон автобуса все равно оставался полупустым, и Эмма, набравшись нахальства, заняла сразу два сиденья неподалеку от водителя.
День понемногу клонился к вечеру, небо на горизонте принялось сереть, обещая скорые сумерки. Джинсовая девица, к Эмминому неудовольствию, тоже путешествовала этим рейсом, но предпочла дальние сиденья возле туалета. Она развалилась на них, словно на диване, упершись носками замызганных ботинок в переднее кресло. То и дело она принималась рыться в карманах, но теперь уже вяло, почти в полусне.
Таки разжилась дозой, подумала Эмма, впрочем, без особого любопытства.
Автобус замер на очередной стоянке. Водитель вынул из-за козырька планшет и коротко бросил: «Стоянка двадцать минут».
Эмма выходить не планировала, поэтому молча уставилась в окно, разглядывая безликую автостанцию — она не следила за дорогой и понятия не имела, где именно они сейчас находятся — название городка, которое она прочла на щите, ни о чем ей не говорило. Ее обдало кислым запашком нечистого белья, дыма и конопли — давешняя девица прошла мимо и направилась к приземистому зданию, вывеска которого обещала ночлег, ватерклозет, вай-фай и хот-доги. Рюкзака при ней не было — Эмма оглянулась, он лежал на дальних креслах, как и джинсовая куртка с распотрошенными карманами.
Минуты текли. Эмма бездумно дышала на стекло и рисовала кончиком пальца безротое лицо с огромными круглыми глазами. Наконец мягко щелкнули автоматические двери: возвратившийся водитель принялся копаться в бардачке, что-то беззвучно шепча себе под нос. Когда загудел двигатель, Эмма вскинулась.
Девица так и не вернулась. Ну и наплевать. Эмма откинулась на спинку кресла, слушая, как все ритмичнее и злее рычит мотор. Точно наплевать или все-таки, нет?..
— Простите! — она подскочила к водительскому креслу, над спинкой которого возвышался складчатый бритый затылок. — Моя… подруга, она ушла, но еще не вернулась. Я проверю ее, вдруг ей плохо?
Водитель ответил что-то неразборчивое, но двери распахнулись. Эмма слетела со ступенек и побежала к облезлому зданию, где на торцевой двери красовались полустершиеся буквы, обозначавшие общественный туалет. Стараясь дышать в рукав, Эмма потянула на себя скользкую холодную ручку.
Глаза резало от острой аммиачной вони. К которой примешивалась чужеродная, еще более тошнотворная нота. Две кабинки зияли распахнутой чернотой, но Эмму они не интересовали, ее манила третья, запертая.
Эмма колебалась, думая, не будет ли глупо начать ломиться в запертую кабинку, может, та девица там принимает свои вещества. Но она не ощущала себя глупой, ей было страшно.
В темном туалете царила какая-то абсолютная, застывшая тишина. Желтая лампочка над входом светила неровно и тускло. Эмма осторожно заскользила по кафелю. Из-за запертой кабинки раздался сдавленный звук, словно кого-то рвало, тяжело, натужно, до спазмов в обожженном пищеводе.
— Ты в порядке? — прошептала Эмма, словно боясь, что ее услышат.
Стон.
— Мне позвать на помощь?
Эмма понимала, что так бы и стоило поступить, но ноги словно приросли к загаженному кафелю. Лампочка заполошно мигнула. Вонь душила Эмму, —запах вывернутых внутренностей, запах болезни. Эмма плотно сжала губы, невыносимо было думать, что эти миазмы проникают ей в глотку. Что-то творилось за дверью, что-то очень нехорошее.
Беги, вкрадчиво шепнул голос в ее голове. Беги, Эмма, беги-беги-беги.
Подошвы липли к полу. Эмма сделала еще шаг и остановилась прямо перед закрытой дверью. Она слышала дыхание, неровное, прерывистое.
— Открой.
Эмма легонько толкнула дверь, побарабанила костяшками пальцев. Безрезультатно. Пересилив желание выйти и сделать вид, словно она никогда не переступала порог этого жуткого места, Эмма зашла в соседнюю кабинку, влезла на покрытый желтыми потеками унитаз, оставив на нем грязно-розовые следы, встала на цыпочки — и заглянула вниз.
Бывает, когда видишь что-то невыносимое — мозг отказывается принимать полученную картинку. Эмма секунд пять не могла понять, на что смотрит, фиксируя в уме отдельные рваные фрагменты, пытаясь собрать их воедино.
Пустые белые глаза, к которым прилипла ржавая прядь. Искаженный в немой мольбе рот, облепленный темными сгустками. Острые колени, торчащие из-под задранной джинсовой юбки. Унитаз, полный вязкой жидкости сочного алого цвета. Красные брызги на кафеле. Красные брызги на тощих руках, увитых багровыми венами. Красный. Красный.
Эмма отпрянула, едва не сорвавшись с унитаза.
***
Она просто сбежала оттуда, не проверив, жива ли та девушка. Ее непременно кто-то найдет, сказала она себе. Эмма и так сделала, что могла: задержалась, чтобы воспользоваться телефоном-автоматом, набрать номер службы спасения. Ее найдут, и ей помогут. Сейчас Эмме нужно помочь себе.
Она обогнула здание автостанции, держась подальше от автобуса, выбежала на шоссе и остановилась. Выставила руку с поднятым пальцем, нервно обняла себя за плечи свободной рукой, стараясь унять мелкую дрожь.
Ну, скорее. Машины проносились мимо, их фары горели, как огромные круглые глаза.
Человек в полнолицевой маске.
Он притормозил возле нее словно в ответ на мольбы. Не новый, но мощный внедорожник. За рулем сидел бородатый мужчина с седыми, старомодно зачесанными волосами. Он вроде казался внушающим доверие, в любом случае выбора особого не было. Эмма распахнула дверцу.
— Вам куда, мисс? — Голос у него оказался под стать внешности, старомодный, с приятной хрипотцой. В салоне пахло трубочным табаком и кожей.
Эмма сказала, куда ей нужно, на мгновение замявшись. Название городка выпало из памяти, но тут же возвратилось, словно кто-то с готовностью подсказал ей. Такое случалось не впервые, Эмме порой казалось, что внутри нее есть кто-то еще. Кто-то, помнящий все важные для нее вещи и всегда готовый прийти на помощь. Кто-то, спасающий ее, Эмму, уводящий прочь от беды. Ее ангел-хранитель.
***
Приглашение на закрытую вечеринку достал Джул, с которым Эмма вроде как встречалась почти с самого поступления в колледж.
Заброшенная фабрика на другом берегу реки. Эмма там не бывала, тот район считался неблагополучным. Должно быть, Жозефина изрядно потратилась, чтобы превратить такую неприглядную локацию в крутое место для тусы.
Эмма подошла к чаше с пуншем, который пах водкой куда сильнее, чем фруктами. Перед ней наливала себе выпить худощавая, наголо бритая девушка, чей череп украшал причудливая иссиня-черная вязь. Она определенно изрядно набралась, и уже второй раз уронила черпак в чашу, и теперь безуспешно пыталась выудить его оттуда.
Эмма встала рядом, мимолетно отметив ее бумажно-белую кожу, подпухшие, обметанные лихорадкой губы, шелушащиеся запястья, обгрызенные темные ногти.
— Дай я, — Эмма чуть оттеснила незнакомку от чаши, подцепила изогнутый кончик черпака. — Подставляй стакан.
Девушка бессмысленно уставилась на Эмму. Глаза, густо обведенные багровыми тенями, были мутными, словно затянутыми пленкой.
Как у умирающей птицы, подумалось Эмме.
— Так ты дашь свой стакан?
Девушка послушалась, глядя поверх Эмминого плечо. От нее шел сладковато-железистый, больничный запах. Наверное, какая-то неизвестная наркота — Жози всегда покупала лучший драг для своих вечеринок.
Пунш оказался омерзительным, — затхлый, с едва уловимым оттенком гнильцы от перебродивших фруктов; Эмма отпила глоток и поморщилась, ощутив поганый металлический привкус железа на языке. Жози могла бы и не скупиться на алкоголь, с ее-то деньгами.
Музыка стихла. Девушка зашлась в долгом глухом кашле. Шум стих, все заинтересованно повернули головы, в том числе сама Эмма.
Кто-то рассмеялся.
— Жози, ты упоролась. У нас тут чумная вечеринка?
Эмма поморщилась. Чумные вечеринки — модная фишка времен последней пандемии, когда некоторые идиоты приглашали на тусовку гостей с положительным тестом на болезнь, чтобы заразиться от них и тем самым побыстрее получить иммунитет. Это и тогда не было забавным, сейчас же эта бравада с риском заполучить практически безобидную мокрянку выглядела совершенной пошлятиной. Жози всегда доставало понтов, но никогда не хватало вкуса.
— Как в «Маске красной смерти», — возбужденно говорила Жозефина. — Помните? Она прокралась, как тать в ночи.
Она приобняла бритую девушку за плечи, заставив ту развернуться лицом к толпе.
— Это же грим и все такое? — спросил кто-то позади Эммы. — Круто сделано.
Это не грим, подумала Эмма, пятясь. В ноздри проникал пряный запах несвернувшейся крови, и запах лекарств, будто бы травяных примочек. И еще легкий душок гниения.
Эмма видела черные сгустки в желтых от гноя белках, кровь, запекшуюся в уголках глаз. Девушка ухмылялась застывшей клоунской усмешкой, она определенно была под сильными препаратами. Движения ее казались дергаными и замедленными одновременно.
— Друзья! — воскликнула Жозефина, подняв руку с зажатым в ней стаканом. — Как вам сюрприз, скажите, отвал башки?
Ей ответил нестройный гул.
— Добро пожаловать на чумную вечеринку!
— Это Эмбер, я отыскала ее в интернете, — сказала Жозефина, залпом осушив свой стакан. — Сторговались всего за пару сотен, это не первая ее такая вечеринка. Эмбер постоянно нужны деньги на наркоту. — Она пожала плечами. — Да с чего вы так обоссались? У нее обычная мокрянка.
Эмбер неуверенно улыбнулась. Помада, размазанная по мелово-бледному лицу, была густой и блестящей. Чересчур маслянистой. Эмбер разомкнула губы, собираясь что-то сказать, и то, что казалось помадой, брызнуло ей на подбородок.
Девушка распростерлась на бетонном полу, конвульсивно вздрагивая. Изо рта и носа у нее текла розовая жидкость с темными кровавыми сгустками Она обделалась, и в воздухе повис сырой запах свежих испражнений.
Кто-то сказал:
— В смысле, блин, она же реально больная.
Вопрос повис в воздухе.
Эмма подавила тошноту. До нее наконец дошло, что узор на черепе — это не татуировка. Это некроз, рисунок гниющих под кожей капилляров, забитых крошечными сгустками зараженной крови.
Эмбер закатила глаза, ее белки отливали алым. Она билась об пол с нечеловеческой, какой-то механической силой. Худые израненные руки сочились кровью. Эмма подскочила к ней, стиснула плечи, пытаясь удержать ее на месте.
— Да что с вами не так?! — крикнула она, обернувшись, прямо в одеревенелые серые лица. — Тут, блядь, все серьезно! Зовите на помощь!
С нее было довольно, Эмма повернулась и принялась протискиваться к выходу. В плотной толпе это было как бежать под водой — она двигалась с огромным усилием, но невыносимо медленно.
Я ведь дотрагивалась до нее, думала Эмма, закольцовывая эту назойливую мысль, я дотрагивалась до нее, ядотрагиваласьдонее.
В какой-то момент, — быть может, когда у Эмбер лопнули воспаленные, обметанные язвами губы, забрызгав подбородок желтыми каплями гноя, смешанного с сукровицей. Или когда она начала задыхаться, давясь кровяными сгустками? Когда тощее тело в очередной раз конвульсивно выгнулось, словно позвоночник превратился в желе, ее глаза, слезящиеся кровью, широко распахнулись — и что-то вышло из них, неуловимой рассеянной дымкой.
И вошло в Эмму.
***
— Тебе сюда?
Эмма открыла глаза. Она снова задремала. Это ничего, она просто выбилась из сил. Она так давно в пути.
Что же было дальше? Эмма не могла вспомнить. В голове была пустота, словно с той вечеринки время рухнуло в черный разлом.
Промелькнул щит с названием городка и приевшейся стандартной приветственной фразой.
— Где тебя высадить?
— Что? — Эмма потерла переносицу — голова была тяжелой, будто нафаршированной ватой и битым кирпичом.
Ее словно заклинило, Эмма взглянула в окно, где по обе стороны дороги тянулась вереница одинаковых двухэтажных домов, знакомых и незнакомых одновременно. Внедорожник был запаркован в дальнем углу стоянки возле закусочной, неоновый свет вывески заливал их лица. Сколько времени прошло с того дня, как она покинула кампус и начала свой путь?
— Я… Я не знаю.
Не стоило ей засыпать. С каждым пробуждением ей казалось, что частичка ее разума остается блуждать во снах.
— С тобой все хорошо? — голос бородача звучал вполне заботливо. Но Эмма различила легкую нотку фальши.
Эмма ощутила, как на ее колено легла рука. Словно невзначай. На полоску голой загорелой кожи между велосипедками и когда-то белыми гетрами. И принялась поглаживать, двигаясь вверх, к бедру, пытаясь забраться под плотную эластичную ткань.
— Что за черт?
Пальцы у бородача оказались шершавыми, грубыми. Эмма бездумно наблюдала, как он пытается поддеть край темной ткани велосипедок, — и не может. Будто гладкий бифлекс прирос к коже, был с ней одним целым, ее естественным продолжением.
— Я выйду здесь, — она с силой сжала ладонь бородача и отвела в сторону, отметив, как почернели его ногти. — Спасибо, что подвезли.
Она выбралась из машины, хлопнув дверью перед его ошеломленным лицом.
***
В туалете закусочной Эмма вымыла лицо с жидким мылом, щедро поплескала в глаза водой из-под крана, разгоняя сонливость. Она просто безумно устала. Но спать больше нельзя, ни за что нельзя.
В ее снах человек в противочумном костюме всегда настигал ее, оцепеневшую от ужаса, он снимал свою маску, и вместо лица у него была алая, струящаяся темнота.
Эмма помахала официантке, выпрашивая еще чашку кофе, неожиданного крепкого, горького и горячего, как расплавленный битум.
Зазвенело радио, отсчитывая часы — новостной выпуск. Нарочито бодрый голос ведущей сообщил, что вспышки гибридного вируса продолжаются. На этот раз — среди пассажиров пригородного автобуса, задержанного санитарными службами после анонимного звонка, который предупредил, что среди пассажиров есть зараженные… Трое умерли по дороге в больницу. К концу передачи ведущая продиктовала телефоны горячей линии и еще раз повторила просьбу отозваться всех, кто добирался этим рейсом или контактировал с пассажирами.
Эмма впилась пальцами в чашку, не обращая внимания на сильный жар.
Он близко, подумала она, сдержав непроизвольную дрожь. То, что гонится за ней — близко. Все это время она надеялась, что оторвалась от него, но он наступает ей на пятки.
Эмма огляделась. Он точно где-то здесь.
Вот парочка у окна, он что-то рассказывает, она заливисто смеется. Она платиновая блондинка, красивый, дорогой, благородный цвет. Когда она улыбается, на ее лице проступает сеть почерневших вен. Эмма отвернулась.
Тут повсюду его следы.
Она отпила из чашки, сжимая края губами.
— Мисс?
Эмма подняла голову. Вокруг было тихо. Закусочная опустела. Верхние огни потушены, в только что вымытых полах отражались розовые и голубые неоновые блики, просочившиеся с улицы.
Официантка щелкнула выключателем, опустив жалюзи.
— Мисс, мы закрываемся. С вами все в порядке? Принести вам что-нибудь?
Кто я, подумала Эмма, силясь отыскать хоть что-нибудь в разрозненных, неоновых воспоминаниях.
— Мисс?
Официантка нависла над ней, маяча табличкой «Уэнди», приколотой к форменному платью. От нее пахло помадой и совсем немного — потом.
— Мисс?!
Она потрепала Эмму по плечу, осторожно, но нетерпеливо.
— Не трогай меня!
Эмма выпрямилась. Официантка попятилась, выставив перед собой ладони. Эмма наконец разглядела ее лицо — худое, когда-то наверняка красивое, но теперь его портили запавшие щеки и глубокая сетка морщин вокруг глаз и губ.
— Простите, — сказала Эмма гораздо тише. Сделала глубокий вздох и повторила: — Простите меня, пожалуйста. Я что-то не в себе. Скажите, вы не знаете…
Эмма смогла припомнить нужное ей имя только с третьей попытки. Вытащила его памяти, которая казалась ей пляжем после прибоя — размытый песок, исчерченный причудливыми, но бессмысленными узорами. К счастью, Уэнди все поняла.
— Ох, мисс, — ее красивые голубые глаза затуманились. — Так вот что такое. Вы приехали к Анне, к миссис Морес? Вы, должно быть, знали ее дочку? Вот бедняжка, спаси и сохрани Господи.
***
Вот и знакомый дом — простенький, двухэтажный, с двускатной крышей, мансардой и боковым гаражом. Дешевая типовая постройка, но со временем мама все отделала снаружи кирпичом, в трехцветной бордовой гамме. У мамы всегда был прекрасный вкус.
Эмма взбежала на крыльцо. Постучала медным дверным кольцом. За дверью царила тишина. Лишь занавеска в окне едва заметно дернулась.
— Мама?
Эмма принялась колотить кулаком в дверь, зовя мать.
— Мама!
Дверь распахнулась.
Мама. Эмма прикусила губу, пытаясь вызвать в себе узнавание. Мамино лицо — крупный красивый рот, тонкие морщинки в уголках карих глаз. Удлиненное каре, она всегда так здорово красилась, в светлый каштан с медовыми бликами.
У женщины, стоящей на пороге, были сальные, обильно тронутые сединой волосы, стянутые в небрежный пучок. Эта женщина смотрела на Эмму с ужасом. Тяжело обмякнув, она прислонилась к притолоке.
— Мам, это я? — прошептала Эмма. Не понимая, откуда взялась эта униженно-вопросительная интонация. — Мама?
— Кто ты такая?
— Мама, я Эмма. Мам?.. Мам!
Эмма наступала на женщину, тесня ее в глубь дома. Та покорно пятилась, кусая белые губы, заламывая тонкие пальцы с обломанными, в заусенцах ногтями.
В ее покрасневших от слез глазах плескалась паника.
— Ты не Эмма.
Мама замотала головой. Шея у нее стала тощая, ссохшаяся и морщинистая.
— Эмма умерла. Она умерла. Ее даже не похоронили, она так и осталась в морге сент-уилмотской больницы. Ты на нее похожа, но ты — не она. Я не знаю, кто ты и что тебе нужно, но просто уходи. Пожалуйста.
— Но я не могу уйти.
Это было так странно. Какая-то часть Эммы не до конца понимала, почему мама так важна. Но было правильно прийти сюда, она сознавала это. Это как будто поставить точку.
Мама пыталась уйти, и Эмме пришлось помешать ей. Она отвела маму наверх, расстелила постель. Ничего не изменилось — Эмма окинула взглядом фотографии на туалетном столике. Вот это она сама, жизнерадостная блондинка с немного искусственной улыбкой. Эмма немного подержала фотографию в руках, изучая собственное изображение.
Мама закашлялась. Ее трясло от шока. Худое тело горело — жар. Жаль, все происходило слишком быстро, но что тут поделаешь.
— Я посижу с тобой, пока ты не уснешь.
Эмма ласково погладила маму по руке. Кончики маминых пальцев уже начали чернеть, но она сильная, она еще продержится.
Эмма успеет попрощаться.
***
Эмма была очень занята. Маме нужно есть. И пить, Эмма помнила, что это очень важно. Она уже пыталась накормить маму, предложив ей пирог и лимонад, но ее тут же стошнило. Эмма терпеливо обтерла мамино лицо мокрой губкой, смывая рвоту и лихорадочный пот.
Мама все время спала, обычно Эмма сидела рядом, прислушиваясь к тихому прерывистому дыханию. У мамы было недержание, и от нее уже начало попахивать, не слишком сильно, но ощутимо. Немного мочи, кала, пота и крови в смеси всегда дают густой, чуть гнилостный запах. Запах заброшенной мясной лавки.
Эмма погладила распухшую мамину руку, лежащую поверх одеяла. Заражение уже достигло локтя, такие уродливые вздувшиеся участки; кожа на них была багровой и натянутой до блеска. Наверное, это больно.
Нужно все-таки спуститься и принести ей что-нибудь.
Эмма возилась на кухне и как раз собиралась отнести наверх поднос, когда услышала глухой звук, донесшийся из гостиной. Словно в прихожей рухнула вешалка под тяжестью верхней одежды.
Мама лежала навзничь рядом с лестницей. В руке у нее был зажат радиотелефон. Она не дышала. Перед смертью ее снова рвало, лужицы багряной слизи виднелись на полу и на лестнице. Коврик оказался безнадежно испорчен, весь в подгнившей крови и рвоте, мокрый и еще теплый. Маму отравили ее же собственные телесные жидкости. Эмма погладила изгаженный ворс, покачала головой:
— Ну что же ты так, мамочка.
Она бережно приподняла ее, такую маленькую, совершенно невесомую, ее одежда пропиталась потом и источала горячечный, мускусный запах. Осторожно подтащила маму к дивану, усадила, подсунув под спину подушки. Платье прилипло к сухому тощему заду, Эмме кое-как удалось расправить подол, чтобы все выглядело прилично.
— Посмотрим телевизор?
Эмма щелкнула пультом. Ну надо же, все говорили только о новом вирусе. Сколько заболело, сколько умерло. Как будто это имеет какое-то значение.
Эмма переключила на известное субботнее шоу в прямом эфире в прайм-тайм, где обычно интервьюировали кинозвезд, музыкантов и скандальных политиков. Но и тут все было посвящено волнующей всех теме.
Импозантный темноволосый ведущий, чьего имени она так и не вспомнила, — как и множество других когда-то известных ей вещей, — беседовал с тонким и хрупким, как карандаш, седоволосым азиатом в очках. Подпись сообщала, что это вирусолог и биофизик со множеством ни о чем не говорящих Эмме регалий.
— Правда ли, что вы выделили чумную иерсинию в составе нового гибридного штамма? Он мутировал в организме Эммы Морес, нулевой пациентки из колледжа Сент-Уилмот? — ведущий сверился со своими записями. — Е-вирус, я правильно понял?
— Мы называем его несколько иначе, но да, «Эмма» присутствует в его коде.
— Как же получился подобный гибрид? У вас есть версии?
— Мы предполагаем, что мутация произошла во время так называемой чумной вечеринки, устроенной студентами колледжа. Мы пока не знаем, как именно вирус мокрянки мутировал в организме Эммы Морес. К сожалению, мы слишком многого о нем не знаем.
— И почему септическая чума?
— Да. На самом деле, это совершенно новая для нас ситуация. Никогда прежде вирус не соединялся с чумной палочкой, встроив ее частицы в свою структуру на уровне генома. Мы предполагаем, что произошел горизонтальный обмен генами, из-за чего…
Ведущий сдержанно улыбнулся.
— Пожалуйста, объясните нашим зрителям как можно проще, не вдаваясь в специфическую терминологию.
Доктор сделал движение руками, будто собирал кубик Рубика.
— Геном вируса, если очень упрощенно, это конструкция, состоящая из отдельных сегментов, подогнанных друг к другу, как…
— Пазл.
— Да, пазл. И иногда отдельные элементы в этом пазле могут быть заменены другими. Например, если организм, в клетках которого уже есть некий вирус, вдруг повстречался с новым агентом.
— Это плохо?
— В этот раз да. Очень плохо. Мы умеем справляться с чумой, но сейчас все эти знания бесполезны.
— И это ведь чертовски заразная штука, не так ли?
— О да. Как минимум, он точно передается воздушно-капельным путем и через кровь. И через укус.
— То есть, если меня укусят, я окажусь зараженным. Бог мой, разве не об этом нас предупреждали все эти фильмы! — Ведущий посмотрел в камеру, состроив карикатурно испуганную гримасу.
Доктор холодно взглянул на него, давая понять, что не поддерживает шутку.
— Вирус постоянно мутирует, — он помолчал. — Это паразит. Понимаете, попав в живой организм, в его клетки — он меняется, постоянно. Меняется сам, и меняет своего носителя. Он совершенствуется. Возможны любые комбинации.
«Любые комбинации», — эхом отозвалась Эмма. Она поднесла руку к глазам, понаблюдала, как дрожит кожа, словно горячий воздух над раскаленным асфальтом. Плывет. Идет рябью.
— Он делает это, чтобы выжить. Размножиться, — вот его основная задача.
— Знаете, — ведущий нервно хохотнул. — То, как вы о нем говорите, создается впечатление, что речь не о микроорганизме или что оно там такое, а о злой, наделенной волей и разумом силе.
Доктор повернул голову и внимательно поглядел в камеру – на мгновение Эмме показалось, что он смотрит прямо на нее. Глаза у него были усталые, покрасневшие, она различила дрожащую синюю жилку на нижнем веке.
— Я изучаю вирусы уже много лет, и я все еще думаю, что не знаю о них почти ничего. Это почти совершенная форма жизни, которая умеет приспосабливаться и адаптироваться. Которая может непрерывно видоизменяться, с каждым циклом становясь все более совершенной. Которая вторгается в клетки организмов и подчиняет себе их существование. Которая способна неутомимо искать слабые места в иммунной системе и прицельно атаковать их. Вирус до смешного примитивен по своему строению, но я давно наблюдаю, на что он способен, и зачастую ответов о нем у меня нет. Поэтому, — злая, обладающая разумом сила, говорите? Да, черт побери, примерно это я и имел в виду.
Эмма соскользнула с дивана, подошла к зеркалу.
В ее сне преследователь, человек в противочумном костюме настиг ее, замер напротив. Эмма коснулась его маски и резким рывком сорвала ее.
И у него было ее лицо. Эмма вгляделась в свое отражение. Кто скажет, что оно не идеально?
Сине-красные всполохи в окне. Полиция.
— Вы окружены. Выходите без оружия, поднимите руки, не делайте резких движений.
Эмма в последний раз оглянулась на лежащее у подножья лестницы тело. Мертвая женщина слепо смотрела в потолок, раскрыв рот, наполненный кровавой рвотой. Там, где ее лицо покрывали черные пятна, кожа начала отходить, обнажая подгнившую багровую мякоть.
Труп едва заметно шевельнулся — разложение уже делало свое дело. Внутри нее теперь множество мельчайших бактерий, которые делают свою работу, поглощают ненужную теперь плоть. Это тоже жизнь. Очень большая ошибка — думать, что со смертью жизнь заканчивается. Вовсе нет, иногда это только начало для новой жизни.
Глубоко внутри Эмма ощущала радость. Долгожданную определенность.
Она медленно облизала ладони, оглядела их на свету, любуясь бесконечным движением микрочастиц в липкой блестящей слюне.
— Не стреляйте. Я выхожу.
Она подошла к двери, подняла руки.
Пора.
Она толкнула ногой дверь, вышла на залитую прожектором улицу. Полицейские сгрудились за автомобилями, тревожно переглядываясь.
— Я сдаюсь, смотрите, — сказала Эмма и аккуратно завела руки за голову. Ей, в сущности, даже ничего не придется делать.
Пока подскочивший коп грубо валил Эмму на землю, вдавив колено ей в спину, а другой торопливо защелкивал наручники на запястьях; пока ее тащили прочь, к полицейской машине, — она улыбалась.
@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-8
-
-
21.07.2020 в 16:55-
-
22.07.2020 в 15:20божестводостойную личность (с)