[Агнец Божий]

Название: Отец, сын и рыцарский дух
Тема: Голод укрощает даже львов
Автор: Zhaconda Crowling
Бета: Тётушка Эми
Предупреждения: - концлагерь, каннибализм, кулинария
Примечания: - Автор не поел, и теперь его боится капитан.
Комментарии: разрешены


Гусь безраздельно господствовал над рождественским столом. Он издевательски манил жирными боками с хрустящей корочкой, а густой сок набитого яблоками нутра заливал ложе из апельсиновых ломтиков. От бесподобного аромата в просторной гостиной отставному полковнику, а ныне пану осаднику Бартошу Хохореку и его гостям некуда было деться. Как те ни прятали взгляд, было ясно: гусь прочно захватил их мысли.
Все замерли в ожидании приговора птице, но гусю-то было всё равно. Его могли растерзать сейчас столовыми приборами, делая вид, что ничего эдакого и не случилось вовсе. И потом прожевать и проглотить вместе с неожиданным оскорблением. А могли и выкинуть за окно псам и тем открыто признать правомерность жестокой насмешки. Не важно. Гусь уже победил самим фактом своего существования на столе, и с каждой секундой промедления пана Хохорека всё более утверждался в этой победе.
Когда запечённую птицу только внесли, гости, поначалу не разобравшись, восхитились и наперебой стали хвалить главное блюдо и его повара Эмиля Хохорека. Эмиль улыбался, вдвойне довольный собой.
Радость предвкушения не сумело умалить даже отцовское ворчливое “пожалуй, единственное, к чему способен”. Скольким влиятельным знакомым старый хрыч говорил о сыне только это! Вот и сейчас среди гостей были люди, что могли бы дать карьере Эмиля нужный толчок, пожелай они того. Его ли вина, что родился с сухой ногой и потому в армию не годен, а значит, по мнению отца-полковника, не годен ни к чему в принципе? Но Бартош Хохорек не только не замолвил ни слова за сына, но и отмахивался, когда друзья сами предлагали пристроить юношу. Своё хвалёное мужество, — а по правде сказать, ехидную жестокость, — пан Хохорек проявлял лишь перед домочадцами и батраками, отыгрываясь на них за собственные слабости. А слабости эти были таковы, что когда о них стало известно, пришлось пану Хохореку как бы самому уволиться со службы и перебраться из столицы в глухомань. Зато при деньгах.
Всё могло быть иначе, но уж если пан Хохорек не желал ему помогать, Эмиль вчера на рынке выбрал крепкий и гладкий ответ отцу.
С тех пор, как умерла мама, так и не нашлось бабы из “тутэйших” кухарок, которая смогла бы приготовить птицу или мясо, чтоб Эмилю понравилось. А без главного блюда любой праздник испорчен. В конце концов, Эмиль взял это дело в свои руки, вспоминая, как в малолетстве сидел при маме на тесной кухоньке ещё в варшавской квартире. Тогда отец пропадал на фронтах: то бил галичан, то гнал Тухачевского. Легко было гордиться отцом, пока тот был лишь фотографией, и Эмиль не прочь был бы вернуться в ту не слишком сытую, но счастливую жизнь.
Младший Хохорек сам купил гуся — своих пан осадник не держал. Сам обезглавил, ощипал и обсмолил. Сам собрал травы и смешал пряности, сам нарезал яблоки и апельсины, строго запретив кухарке вмешиваться.
И сам добавил ингредиент-сюрприз прямо перед подачей, чтобы блюдо не успело пропитаться характерным запахом.
Наконец гусь триумфально вплыл в обеденный зал и пан Хохорек на правах главы дома встал, чтоб отрезать первый кусок.
“А глаз-то намётанный”, — ухмыльлулся Эмиль: отец сразу заметил, что из гузки торчит вовсе не яблоко.
— Что это? — поинтересовался пан Хохорек, вытащив ровный, аккуратный корень хрена.
— Мужество, — ответил Эмиль, глядя отцу в глаза. — Как ты любишь.
Пан Хохорек побледнел и застыл лицом, лишь пару раз дрогнула бритая до синевы кожа под нижней губой. Наступившую тишину подчеркнула чья-то случайно звякнувшая вилка.
Эмиль наслаждался каждым мгновением.
К чёрту, что там будет потом. Пусть попробует выгнать — больно нужна Эмилю эта опостылевшая усадьба на восточной окраине! Ну, от кошелька отлучит — проходили уже, охолонет и снова начнёт платить по всем сыновним долгам, лишь бы кривотолки не пошли. Всё равно Эмиль — единственный наследник, у старика и внебрачных-то быть не может.
Пан Хохорек так и не нашёлся, что сказать. Молча сел, отложив треклятый корень на край блюда, долго вытирал пальцы салфеткой. Гости — тоже сплошь не только друзья, но и “приятели”, насколько Эмилю было известно, — внимательно разглядывали скатерть.
— Эмилиуш, — заговорил вдруг сидевший напротив него военный криптолог, пан Кацпер Циолек, — а кем ты вообще по профессии будешь? Я слышал, на врача нынче учишься?
— Да кого он лечить собрался, батраков местных? — завёл свою шарманку пан Хохорек. — Они ж нищие, и больниц тут всего пара штук на область.
— Наших доблестных рыцарей от стыдных хворей, — огрызнулся Эмиль.
— Песья кровь!.. Вон отсюда!!!
— Бартош, успокойся, — снова вмешался Кацпер. — Мальчик вырос, а ты его всё шпыняешь, как дитё малое. Пора бы ему с жизнью познакомиться. Эмилиуш, ты ведь не прав, извинись перед отцом.
Эмиль поджал губы.
— Скоро война, — убеждённо произнёс он. — Врачи тоже могут служить Великой Польше на фронте, их дело не менее благородно, чем добывать нам жизненное пространство с оружием в руках!
— Похвальное рвение, — согласился Кацпер. — А куда на практику пойдёшь, пока войны нет?
Эмиль неопределённо пожал плечами.
— Так я и думал… Знаешь, Эмилиуш, я не должен бы этого говорить, всё-таки дело секретное… Но, возможно, я знаю одно место, где будут весьма рады помощнику и где делу победы ты можешь послужить уже сейчас, пока бои не начались.

***

— Последний раз был на исповеди в прошлую среду. Епитимью исполнил, вновь оскорбил Господа такими грехами…
Эмиль быстро перечислил пару мелких проступков: он просто не успел совершить ничего серьёзного за каких-то семь дней. Но каждый раз упрямый капеллан требовал исповедоваться заново, иначе наотрез отказывался причащать. А без причастия Эмиля не допускали в старый картезианский монастырь.
— … и ещё одно, — Эмиль облизал губы, — я не почитаю отца своего.
— Что ты имеешь в виду, сын мой?
— Полгода назад я нанёс ему обиду, и до сих пор не извинился. Не могу найти в себе… — он запнулся на слове “мужества”. — Гордыня мешает.
— Насколько тяжела была…
Резкий вопль не дал капеллану закончить. Эмиль поморщился: из-за жары все окна в казарме были распахнуты настежь, так что ругань, крики и причитания со двора арестантского блока доносились чересчур отчётливо.
Видимо, привезли новую партию: людей прогоняли через строй, били резиновыми дубинками и заталкивали в “карантин”. Так-то обычно в лагере было довольно тихо: узникам запрещалось разговаривать.
Месть Кацпера Циолека оказалась хороша. И ведь не соврал ни в чём, шельма: работа в Картуз-Берёзе для Эмиля нашлась, действительно важная и действительно секретная. Но вместе с тем Эмиль оказался по факту заперт на режимном объекте. В охранную роту он со своей хромотой, естественно, зачислен не был, а занимался, в основном, бумажной работой да вместе с лагерным врачом осматривал арестантов. Задачи посерьёзней ждали его только в монастыре.
На какое-то время происходящее во дворе отвлекло Эмиля с капелланом. Наконец священник всё-таки прикрыл окно, осознав, что “обработка” закончится не скоро.
— Больше грехов не помню, — быстро подытожил Эмиль.
— Насколько тяжёл был твой проступок: может, ты и руку на отца поднял?
— Нет, всего лишь прилюдно пошутил про его недостаток.
Капеллан думал недолго:
— Значит, твоей епитимьей будет поговорить и извиниться.
Эмиль опешил:
— Как же я это сделаю, отче? Я с тех пор с ним не виделся, принимать он меня не хочет, да и не успею я уже увольнительную оформить и съездить в усадьбу, чтоб к утренней службе вернуться, — а иначе я целый рабочий день потеряю!
— Так письмом ему напиши.
Эмиль понял, что отвертеться не выйдет.
— Будет сделано, отче. Прошу об отпущении грехов.
Капеллан осенил его крестным знамением и скороговоркой забормотал разрешительную молитву.
Крики всё не прекращались.

***

Письмо Бартоша Хохорека от 2 июля:
"Эмилиуш, получил твоё письмо, удивлён. Сколько выдержки, наверное, потребовалось тебе, чтобы такие высокопарные слова из себя выдавить. Неужели снова деньги кончились? Довольствия, видать, не хватает, а на голодный желудок о завоеваниях худо мечтается?
И всё же я рад за тебя: чем бы ты там ни занимался, чувствую, уроки жизни ты постигаешь усердно.
Что же до твоей мольбы о прощении, то я приму твоё раскаяние тогда, когда уверюсь, что ты научился ценить то, что я для тебя делаю."

***

Эмиль угрюмо брёл в казарму по сугробам: за полдня снега навалило на месяц вперёд, а расчистить его пока не успели. К тому же арестантов скосила очередная зараза, так что работники из них были неважные.
И об этом нужно было срочно поговорить с нынешним комендантом лагеря, Твужем. Доктор Гадоха, непосредственный начальник Эмиля, бил тревогу, но сам заходить на территорию лагеря отказывался, видимо, опасаясь чем-нибудь заразиться.
За без малого год службы казарма Эмилю опротивела окончательно, равно как и её обитатели. Получив, наконец, пару месяцев назад повышение, а с ним и возможность дважды в неделю работать почти на свободе, Эмиль ещё больше страдал от того, что ему приходилось возвращаться в настоящий свинарник.
Казарму охраны от казармы арестантов отделяла лишь широкая улица Тадэуша Костюшко, а оба здания от мира — колючая проволока. Охранников для работы в Берёзе-Картузской набирали сплошь из проштрафившихся солдат, и высокое начальство, дав им право лютовать внутри лагеря, всё же не выпускало их наружу без санкции коменданта лагеря. А вместе с ними на волю к нормальным людям не пускали и Эмиля.
В таких условиях “паны коменданты” — узников заставляли называть комендантом любого охранника — совсем оскотинились. Они беспробудно пили, а других развлечений, кроме собственно служебных, у них и не было. От охранников страшно воняло — нет, даже смердело: то были издержки их странных практик “укрощения”. С этими тупыми, озлобленными недолюдьми Эмилю не о чем было даже словом перекинуться.
Поднимаясь на второй этаж, он понял, что больше так просто не может. Дьявол со всеми перспективами, он напишет отцу ещё раз. На коленях просить будет, если нужно. Да если б сейчас ему предложили, он бы с радостью и в келью пошёл замуровываться, как картезианские обитатели… Впрочем, нет: одного только окошечка для подачи еды всё же мало для нормальной жизни, зачем впадать в крайности? Пусть бы какие-то минимально комфортные условия обеспечили, что ли.
Коменданта лагеря пана Твужа и коменданта охранной роты пана Дудека Эмиль застал в разгар обеда.
— Хохорек? Заходите, присаживайтесь, — радушно пригласил его Дудек. — Угощайтесь, чем богаты.
— Спасибо, — Эмиль подсел к краю стола: не торчать же в дверях, — но сегодня скоромного нельзя.
— А, точно, вы ж из этих, — махнул рукой Твуж. — Ну, вы как хотите, а нам недоедать нельзя, мы всё-таки опасную службу несём: а вдруг завтра бунт?
Эмиль отвёл глаза от заплывших туш обоих комендантов: как же далеки они были от образа настоящих воинов, что скоро вернут Польше величие в границах от моря до моря! С языка чуть не сорвалось: “Львы толстыми не бывают”.
— Раз уж мы о еде заговорили… Доктор Гадоха просил передать, что арестанты нынче совсем худы и ослаблены, а это недопустимо.
— Да неужели? Ну и что?
— Он предложил или кормить их получше…
Лицо Твужа побагровело.
— Да у нас тут что, по-вашему, санаторий?! У меня здесь задача одна: пацификация антипольского элемента! Все эти змагары, коммуняки и радикалы из ОУН у меня тут только голод и тяжкий труд получат! Нет более эффективного способа сломать им хребет, нет и точка! Хилые, говоришь? Вот и хорошо, что хилые — значит, выйдут отсюда смирными и сраться будут от одной мысли идти против нас!
— Если выйдут, — хмыкнул пан Дудек.
— Есть ещё один вариант, — продолжил Эмиль, переждав вспышку комендантского красноречия, — дайте нам краткосрочников, они хоть на ногах могут стоять без поддержки.
Твуж задумался.
— Так их же выпускать скоро. Если следы останутся, или сами они чего разболтают, кранты вашему режиму секретности.
— Можно им повторно накинуть по три месяца, — предложил Дудек. — А там по обстоятельствам.
Твуж налил полстакана беленькой и подцепил вилкой свиное ушко.
— Ладно, отбери, кто вам подойдёт, и подай список номеров мне на утверждение: там, кроме прочего, журналисты были, их в монастырь точно нельзя водить.

***

Письмо Бартоша Хохорека от 7 декабря:
"Поздравляю тебя, сын, со всеми праздниками!
Ты прислал открытку прямо ко дню св. Николая. Как жаль, что твоё письмо я открыл только сегодня! Ничего, попробуй ещё разок в следующем году, а в этом тебе в подарок достались только угольки.
Я не дам тебе адреса Кацпера, но можешь написать мне, что ему передать, — мы будем зачитывать все твои послания на Рождество. Надеюсь, сослуживцам нравится, как ты стряпаешь.
Правильно ли я понял твои туманные намёки про трудности с карьерным ростом? Хочешь попросить о переводе? Вспомни притчу о Закхее: как и ты, он был ущербен, но упорством своим добился того, что Господь заметил его.
Мужайся, Эмиль!"

***

Трупов было пять. Ещё недавно это посчитали бы катастрофой и поводом для серьёзного разбирательства. Как знать, может, и чьи-то головы бы полетели. Раньше каждый издыхающий причинял немало беспокойства: замордованных срочно переводили в Кобринский госпиталь, лишь бы никто не испустил дух на подведомственной территории. В изоляционном лагере, где заключённого по регламенту держать положено три месяца (впрочем, сроки то и дело накидывали по новой), умирать воспрещалось.
Но чем дальше, тем меньше начальство беспокоилось о соблюдении приличий. А после эпидемии тифа и вовсе перестали мухлевать с отчётностью.
Эмиль поставил жирные прочерки напротив пяти номеров в списке, распорядился найти телегу и задумался, куда везти мертвецов: предъявлять в лагере или сразу в морг?
— Плохо дело, — посетовал доктор Гадоха. — Эмилиуш, ты уж постарайся повнимательней в следующий раз, не вези сюда всех без разбору. Пусть их хоть на свет выведут перед тобой, что ли. Ты гляди, заморыши же одни!
— Нет там других, пан доктор. Новых давно не было, а те, что есть, из-за холодов опять болеют.
— У них же у всех тяжёлая форма истощения и анемия, — в сотый раз принялся объяснять одно и то же доктор. — Капеллан вчера сознался, мол, гусары ему на исповеди жалуются, что от голода хищник берёт верх над духом. Не выкормим мы наших орлов на этих пустышках.
Эмиль криво усмехнулся:
— Так сейчас Великий пост — вот пусть капеллан и их напутствует, как нас с вами, что не хлебом единым.
Оба нервно засмеялись. Эмиль понял: момент подходящий.
— Знаете, пан доктор, а ведь у моего отца куча связей среди военных. Он у Пилсудского в подчинении служил. Дайте мне увольнительную дня на три, и я с ним поговорю...
Кругленький доктор захлопал кротовьими глазками:
— Что ты, Эмилиуш, никуда я тебя не отпущу в такое время! Ты мне здесь нужен!
— Из-за секретности я не могу решить вопрос поставок по переписке, сами понимаете.
Доктор пожевал губами в сомнениях.
— Давай так договоримся: пост этот, чтоб его, переживём, и где-нибудь на Пасху так и быть, я тебя отпущу на денёк.

***

Письмо Бартоша Хохорека от 10 апреля:
"Благодарю, что уведомил о своём приезде заранее. Возможно, у меня даже не появится срочных дел на Пасху.
О ягнёнке можешь не беспокоиться, в моём доме кухня больше не твоя забота."

***

Бабы были страшные. Конечно, если помыть, откормить и дать выспаться, парочку миловидных среди них можно было бы найти. Округлости у некоторых ещё не сошли, но напрасно Эмиль выискивал что-то такое, за что могло зацепиться воображение. Изнурённые лица с припухлостями от побоев и отупелыми взглядами не вызывали и тени симпатии.
Не то чтобы Эмиль искал утех — при совсем уж острой нужде он имел возможность обратиться к профессионалкам. К тому же времени на подобную возню прямо сейчас не было.
Но Эмиль всё равно нет-нет да и скользил взглядом по фигурам конвоируемых, не понимая толком, чего же он хочет от них получить. Просто ждал хоть какого-то отклика в душе.
Всё-таки это женщины. Видно, что горожанки, наверняка не просто грамотные, но начитанные. А какими им ещё быть? В изоляционный лагерь попадают не за воровство и подпольные аборты. Так что или политические, идейные интеллигентки, или еврейки-спекулянтки. Но последнее всё же маловероятно, в представлении Эмиля это было больше “мужским” преступлением.
Эмиль вёл баб в монастырь впервые — ему самому бы в голову не пришло брать именно их, идея принадлежала доктору Гадохе. По мнению отчаявшегося учёного, организм женщины мог лучше перенести кровопотерю. Эмилю это казалось несусветной глупостью, но попробовать стоило: прочие доступные варианты хоть как-то улучшить рацион подопытных результата не дали. Если и это не сработает, оставалось разве что похищать людей с улиц, в чём Эмиль участвовать не собирался.
До отъезда ему нужно было отработать ещё несколько дней. Он всерьёз подумывал о том, чтобы не возвращаться в Берёзу, хотя сам понимал, насколько эта идея плоха: как допущенное к военной тайне лицо он будет немедленно объявлен в розыск.
Для перевозки баб Эмиль стребовал телегу получше. Ехали, как всегда, ночью, но он всё равно приказал завязать арестанткам глаза до отбытия. Кто-то из баб тихо охнул: видимо, дура решила, что их везут расстреливать. Эмиль оглянулся на неё, и та тут же чуть сгруппировалась, привычно ожидая удара.
Этот совсем незначительный жест подействовал на Эмиля как оплеуха: почему эта баба его боится? Он же не такой, как местные охранники, он сын офицера и не бьёт женщин.
На место добрались без проволочек, до полуночи оставалось около четверти часа. Телегу с лагерными конвоирами оставили, как всегда, под прикрытием разрушенной стены, и дальше Эмиль с парой подчинённых доктора Гадохи повёл цепочку скованных попарно женщин по тропке подмёрзлой апрельской грязи.
Команда Гадохи заняла под эксперимент небольшой ветхий домик с кельями для отшельников. И со стороны он мало чем отличался от прочих развалин обнесённого крепостными стенами монастыря, давно оставленного настоящими картезианцами. При дневном свете место и впрямь выглядело заброшенным. Патрулировали его не слишком явно и только по широкому внешнему периметру, чтобы не тревожить лишний раз подопечных доктора. А к кельям имели право приближаться только те, кто недавно причащался. И доноры.
Дюжина келий, дюжина баб. Бессловесные, они слепо тыкались в стены, оскальзывались и спотыкались в оковах. Эмиль подхватил одну под локоть, помогая сохранить равновесие, и направил в длинный узкий коридор, где можно было включить фонари, не опасаясь выдать местоположение секретного объекта.
Арестанток расковали и по одной подвели к окошкам в стене.
Эмиль слышал, что раньше при монахах планировка здания была иной, а окошки были устроены так, чтобы отшельник не мог видеть даже рук того, кто приносит ему пищу.
Но для гусар доктора Гадохи руки как раз и были важны.
— Левую руку вверх! — скомандовал Эмиль.
— Да, пан комендант, — отозвался нестройный шелест усталых голосов.
Они должны были так отвечать в лагере. Эмиль не стал возражать на это “пан комендант” — ни к чему сейчас запутывать арестанток.
— Теперь вытянули левую руку перед собой, упёрлись в стену. Так, ниже, найдите отверстие, просуньте в него руку и стойте так.
Он шёл вдоль ряда, не приближаясь к стене ближе, чем на четыре шага.
Все двенадцать женщин замерли. Эмиль напрягся, готовый ловить тех, кто шарахнется прочь или потеряет сознание.
Но женщины стояли спокойно. Шли минуты, ничего не менялось.
— Так, ты, — Эмиль не стал разбирать номер на нашивке, — дай-ка сюда руку.
Он нетерпеливо схватил медлительную бабёнку за плечо, развернул к себе и рывком задрал рукав арестантской рубахи.
Кожа арестантки оказалась нетронута.
На короткий миг Эмиля охватила паника: неужто не доглядели, не выходили, и с перспективными пациентами случилось непоправимое?
Он отвёл арестантку в сторону и достал карманный фонарь. Шагнул к стене и замер, сообразив, что отсутствие аппетита у гусар может иметь и другое объяснение: вдруг им просто бабий дух чем-то не нравится?
А вот он, Эмиль, окажется в самый раз?
Он причащался четыре дня назад, не слишком ли это поздно?
Тихо выдохнув сквозь зубы, Эмиль направил луч фонарика в дыру с того места, где стоял. И, конечно, ничего толком не увидел.
— Слава Христу, — он не придумал, как иначе обратиться к обитателю кельи. — Отзовитесь, что с вами?
Ответом ему была тишина.
Эмиль собрался с духом и с осторожностью сапёра мелкими шажками приблизился к стене. Коснулся её, почувствовав под пальцами неровности новой кладки. И сначала долго примерялся, перенося упор то на одну, то на другую ногу. Поди пойми, как лучше встать, чтобы при необходимости сорваться с места и увернуться, оттолкнувшись от стены. Наконец, он склонился к отверстию и заглянул внутрь.
Рассмотреть удалось не очень много: луч света наткнулся на противоположную стену крохотной кельи, всю исцарапанную когтями, высветил какие-то потёки на ней и провалился в ночную черноту на месте вынутого кирпича.
— Песья кровь! Всем оставаться на местах!
Эмиль пулей вылетел из коридора обратно на воздух, отдышался и быстро пошёл в обход здания. Мысль о том, что нечто голодное может наброситься на него из темноты, он сразу же отмёл. Если бы гусары оставались где-то поблизости, то напали бы ещё когда он вёл сюда арестанток — всего три вооружённых пистолетами и дубинками человека для прирождённых воинов не помеха.
Эмиль быстро убедился в худших своих опасениях: дюжина подкопов и проломов означала, что бежал весь выводок разом.
Было похоже на то, что выбравшиеся первыми помогли освободиться остальным. Товарищеская взаимовыручка, слаженная работа — и призрачный шанс, что гусары всё же сохранили хотя бы остатки разума и чувств.
Эмиль понятия не имел, где теперь искать изголодавшихся хищников. Гадоха будет в ярости.
Плакала поездка домой на Пасху.
Эмиль вернулся в коридор.
— На выход. Выводите баб обратно к телеге… Нет, давайте-ка я сам их поведу, заодно разбужу лагерную роту. А ты, Мацей, сейчас же к доктору: скажи ему, что наши орлы упорхнули из гнезда в самоволку.

***

Телегу с бабами Эмиль оставил караульным у лагерных ворот, а сам поспешил в родную казарму. Пока он, прихрамывая сильнее обычного, вышагивал по улице Тадэуша Костюшко, в голове окнчательно созрел план.
Он объяснит ситуацию Твужу в общих чертах. Сейчас толку от “панов комендантов”, по крайней мере, без капеллана, никакого. Так что единственно эффективным будет в приказном порядке загнать молодчиков Дудека на мессу. Эта задача займёт Твужа основательно. Главное, говорить убедительно, будто порядок защитных мер давно утверждён.
И пусть ему, Эмилю, выпишут пропуск и увольнительную под предлогом организации поисков. Вот прямо сейчас нужно стребовать.
И поскачет Эмиль во всю мочь. Но не за подмогой, а к начальству начальства, через голову Гадохи. Потому как кто первым успел доложиться, тот и прав. У Гадохи, конечно, есть телефон, чего нет у Эмиля. И Мацей уже должен был разбудить доктора и ввести его в курс дела. Нет, всё-таки зря Эмиль спешно отправил сержанта, нужно было подождать с этим до утра. Впрочем, пока доктор раскачается, выедет на место, осмотрит всё сам, — Мацей-то деталей не знает, — у Эмиля останется в запасе немного времени.
В общем, есть, есть хороший шанс обставить дело так, чтобы предстать перед вышестоящим начальством в выгодном свете, а там, глядишь, и перевестись, наконец, куда-нибудь подальше от Берёзы-Картузской со всем её скотством…
Вспомнилась испугавшаяся его баба. Его теперь от лагерных сволочей не отличают. Нельзя тут оставаться, так ведь и в самом деле скатиться можно.
Эмиль ворвался в гудящую казарму, — видать, очередная попойка, — и тоном, не терпящим возражений, бросил караульному на вахте:
— Мне срочно нужно к пану коменданту Твужу.
— А вот и хромой, — весело ответили ему. — Какой молоденький.
Эмиль уставился на караульного: этого человека он видел впервые. Бледный и худой, как арестанты из блока по соседству, но с приятными, породистыми чертами лица, он был одет в полицейскую форму явно ему не по размеру.
— Так вы все здесь, — Эмиль сразу понял, что произошло, и почему-то не удивился.
Гусар с долей смущения кое-как поправил ремень:
— Нам нужны были одежда, обувь и лошади, сами понимаете. И мы из ваших разговоров поняли, что где-то поблизости есть тюрьма, откуда вы к нам ездите.
Эмиль кивнул. Голодные птенцы полетели к кормушке.
— А где местная охрана?
— Это было невыносимо, — гусар поморщился. — Мы отправили их в душевую. Пойдёмте, я не знаю, который из них пан Твуж, но он наверняка там.
Ледяная рука легла Эмилю на плечо. Это было неправильно.
— Я причащался, вы не должны…
Боль пронзила Эмиля, а благородное лицо собеседника исказилось в нечеловеческом оскале. В жёлтых глазах не было ненависти или злобы — не враг захватил врага, а крупный хищник сжал в когтях добычу.

***

Крики, стоны, отборная ругань — будничный белый шум арестантской казармы Берёзы-Картузской разносился теперь по казарме охраны.
Голого Эмиля втолкнули в душевую, прямо под струи воды. Вокруг были люди: крепкие, мясистые телеса и рыхлые рожи, искажённые страхом. Одного брили, распластав и удерживая на полу, прочих заставляли мылиться, обливали из шланга и снова мылили.
Эмиль матерился и отплёвывался, когда мыли его самого — сначала как всех, из шланга, затем особо: холодные руки драли тело мочалкой во всех местах. Вообще во всех.
Эмиль разумно объяснял, кто он такой и кто его отец, пока лежал на полу и боялся дёргаться, а острое лезвие соскребало волоски с его тела везде, где они росли. Он лишился даже бровей; одну гусар случайно рассёк, и тут же слизал выступившую кровь.
— Лёвусь, брось, — застыдили гусара побратимы. — Ты ещё руками есть начни, совсем как животное.
Эмиль молился, когда его подхватили под руки и потащили из душевой куда-то по тёмным лестницам и переходам. Мозг метался, искал выход и нашёл его в спасительной догадке: причастие не сработало, потому что раскаяние не было истинным.
Его приволокли на кухню. Пан Твуж и пан Дудек уже были там: связанные по рукам и ногам, они лежали на длинном столе, один тихо, утробно выл, а второй потерял сознание. Бока их блестели от размазанных по ним жира и крови.
Эмиля бросили на свободный участок стола и стали вязать.
— Я заплачу! Сколько хотите! — завизжал он, когда рядом с ним поставили соль и миску с огромным куском деревенского масла.
— Дай мне только вернуться, отче... Отличный дом, папа... Правда, я ценю всё, что ты делаешь, — бормотал Эмиль бессвязно, когда мягкое масло засовывали в каждую складочку его тела.
— Да прости же ты меняяаааа!... — орал он в потолок то ли небу, то ли отцу и захлёбывался воем, когда его натирали солью по бритвенным ранкам.
А потом над ним занесли кухонный нож, чтобы поглубже надрезать плоть на бёдрах — так мясо лучше пропитывается.

***

— Дальше ничего не помню, — Эмиль запнулся. Эта часть рассказа далась ему тяжелее всего. Тело непроизвольно сжалось: от воспоминаний о той страшной ночи его до сих пор бросало в дрожь.
Нужно было срочно отвлечься, зацепиться за что-нибудь и не думать больше о кошмаре. Эмиль оглянулся по сторонам, сосредоточив внимание на таких знакомых пустяках: вот стоят фарфоровые чашечки с золотой каймой, на стене в овальной раме писаный маслом пышный букет сирени, сонные весенние сумерки за окошком. От нахлынувших чувств ему хотелось расцеловать бабочек в узоре тюля на занавесках.
— Как я рад, что ты не уехал, как грозился в последнем письме. Знаешь, папа, я раньше не любил все эти скатёрки узорчатые, салфетки с бахромой, шторки на полках. Думал, нелепо же смотрится, даже не по-бабски, а просто мещански. Всё такое обволакивающее, удушающе-уютное, лишее, — Эмиль понимал, что несёт бессвязную чепуху вместо того, что на самом деле намеревался сказать отцу, но не мог остановиться: это успокаивало, убаюкивало, гнало боль прочь. — У мамы такого не было, у неё денег на такое не хватало… Глупость, да, но мне казалось, что вся эта ерунда, все эти вещицы развращают, мешают видеть цель. Что истинный дух рыцаря живёт только в спартанских условиях, а на мягких подушках он ослабнет и обрюзгнет. Я тебя в том винил: что ты службу бросил, как баба, и ударился в удовольствия. Что обставляешь себе норку, позабыв про главное. А на самом деле погряз в удобстве я: пыжился, а из сытого уюта не уходил… Я теперь понимаю и ценю то, что ты сделал, правда. Я чертовски по всему этому скучал, папа. У тебя прекрасный дом, тут просторно. Флигелёк бы ещё пристроить и баньку обновить…
Эмиль замолк, собираясь с мыслями.
— Не волнуйся, я обо всём позабочусь. Когда придёт война, мы сделаем Польшу великой державой. А пока что тут расквартируемся. Ты свил отличное гнездо для нашего выводка.
Эмиль раскрыл бритву и подступил к телу на столе. Рот пана Бартоша Хохорека был заткнут кляпом: в отличие от старших побратимов, Эмиль не любил слушать крики, это напоминало ему о плохом.
— Да, извини, что нарушаю твой запрет. Но братья не умеют правильно обращаться с мясом, и я обещал Льву показать, как готовить пасхального ягнёнка.

@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-8

Comments

[LenaElansed]

5/10
поумнел Эмиль, возмужал... к папе приехал...
думаю, друзья-приятели папаши в курсе были маленьких шалостей полковника
а почему именно Польша? Румыния была бы логичнее ))
спасибо за историю, конфликт поколений хорошо получился

[Omen Absit]

концлагерь, каннибализм, кулинария

Как было пройти мимо. Да, Румыния сама просится, но и Польша тоже хорошо. Кровавый и по-своему весёлый рассказ получился, часть с арестантками и гусарами хорошая. Эмиль возмужал, да)

[Томаш]

Все замерли в ожидании приговора птице, но гусю-то было всё равно. Его могли растерзать сейчас столовыми приборами, делая вид, что ничего эдакого и не случилось вовсе. И потом прожевать и проглотить вместе с неожиданным оскорблением. А могли и выкинуть за окно псам и тем открыто признать правомерность жестокой насмешки. Не важно. Гусь уже победил самим фактом своего существования на столе, и с каждой секундой промедления пана Хохорека всё более утверждался в этой победе.

Как влюбиться практически с первых строк, мануал.

Легко было гордиться отцом, пока тот был лишь фотографией, и Эмиль не прочь был бы вернуться в ту не слишком сытую, но счастливую жизнь.

О да.

отец сразу заметил, что из гузки торчит вовсе не яблоко.
— Что это? — поинтересовался пан Хохорек, вытащив ровный, аккуратный корень хрена.
— Мужество, — ответил Эмиль, глядя отцу в глаза. — Как ты любишь.

*крик восторга*
Вот так надо давать начитку!
После этого:

А слабости эти были таковы, что когда о них стало известно, пришлось пану Хохореку как бы самому уволиться со службы и перебраться из столицы в глухомань.

мне стало, конечно, интересно, что за слабости. Были версии, и правильная в том числе, но как подано на стол!

высокое начальство, дав им право лютовать внутри лагеря, всё же не выпускало их наружу без санкции коменданта лагеря.

От второго "лагеря" можно избавиться.

Бабы были страшные.

Лучшее начало главы эвер. Ну и вообще охрененный язык, меня всю дорогу таращило.

— Лёвусь, брось, — застыдили гусара побратимы. — Ты ещё руками есть начни, совсем как животное.

Awwwwww *_____*

Короче, автор, это крутяк, стиль и шикардос - и как задумано, и как исполнено. И очень трогательный мудаковатый гг с этим его "ой, я, кажется, оскотиниваюсь - бежать, бежать отсюда!" - поздновато, чувак. Оч люблю сомнительных гг, всегда отличная приправа к тексту.
Письма папеньки is love.
Вся замута отличная, и кинематографично, и дальше, и больше. Гусаааррыыыыыыы
Короче. Много радости! Спасибо большое.

И важный вопрос напоследок. Я верно понимаю, что предположение про "причастие не сработало, потому что раскаяние не было истинным" было верным, и когда он в итоге покаялся, его не смогли сожрать?
Или - вторая версия - его таки сожрали, и теперь он, как Горец, часть другого чувака?
И кстати, они просто какая-то хтонь, не вампиры же, получается?

[Агнец Божий]

LenaElansed, Omen Absit, Томаш, спасибо

ответы на вопросы

а почему именно Польша? Румыния была бы логичнее ))

Автор как раз недавно изучал материал по Берёзе-Картузской; были ли аналогичные лагеря в Румынии он не знает, а вот именно этот создавался с задачей укрощать, а не умерщвлять, так что на тему хорошо легло .

высокое начальство, дав им право лютовать внутри лагеря, всё же не выпускало их наружу без санкции коменданта лагеря.
От второго "лагеря" можно избавиться.

Вот тут сложность: второй "лагерь" входит в состав названия должности, и именно в случае с Берёзой-Картузской опускать не стоит: в тексте упомянуто, что вся лагерная охрана требовала звать себя "панами комендантами", плюс в начальстве лагеря труЪ-комендантов тоже больше одного: собственно лагерный и начальник охранной роты (и второй права подписывать разрешение на выход, вроде как, не имел). Так что просто "комендант" именно в этом случае не информативен, приходится указывать, какой именно.
(итого, убирать нужно не второй, а первый "лагерь"; автор подумает над этим).

Я верно понимаю, что предположение про "причастие не сработало, потому что раскаяние не было истинным" было верным, и когда он в итоге покаялся, его не смогли сожрать?

Почти. Предположение о причастии было верным (тут автор мог бы расписать, что сам "магический" подход к делу -- "я совершу определённые действия и мне за это защиту включат" по христианской доктрине не работает, так что с исповедью проблемы у Эмиля были не только в части про отца; но осознанию, что же он вообще по жизни делает не так, взяться было неоткуда). "Покаяние" Эмиля действительно его спасло, но не тем образом: во-первых, гусары испытывают пиетет перед молитвой (они ведь тоже исповедовались капеллану, сидели в кельях и пытались молитвой укротить зверя внутри; но упс, сорвались), так что увидели в Эмиле близкого по духу (рыбак рыбака; а на контрасте с охраной им это было особенно заметно). А во-вторых, он в процессе "покаяния", в том числе, расписал про усадьбу и прочие удобства; так что когда гусары засомневались, а нужно ли им ещё одно блюдо, ведь одних охранников более чем достаточно, они рассудили, что через Эмиля получат доступ к ресурсам.

Или - вторая версия - его таки сожрали, и теперь он, как Горец, часть другого чувака?

Про такое автор тоже когда-нибудь напишет, но не здесь .

И кстати, они просто какая-то хтонь, не вампиры же, получается?

Это хтоничные вампиры , они и мясом при случае не брезгуют. Автор -- любитель жанра биохоррор, ему нравится кровососущая нежить Ньюмана, Ламли и Масодова .

[Томаш]

Агнец Божий, спасибо за ответы!

Про

во-вторых, он в процессе "покаяния", в том числе, расписал про усадьбу и прочие удобства

, к сожалению, не очень считывается, ну да это ничего страшного.
Единственное что, получается, Эмиль тогда вообще не обращен?

Это хтоничные вампиры , они и мясом при случае не брезгуют. Автор -- любитель жанра биохоррор, ему нравится кровососущая нежить Ньюмана, Ламли и Масодова .

Какая прелесть. Ну гусары эти вообще прелесть, я уже говорил

[Агнец Божий]

Томашу

Единственное что, получается, Эмиль тогда вообще не обращен?

Обращён: он говорит о "нашем выводке", "мы сделаем Польшу великой" и "братья не умеют обращаться с мясом" .

[Томаш]

Агнец Божий, ага, я понял!

Просто все эти штуки можно и по-другому интерпретировать. "Наш выводок" - выкормыши доктора Гадохи и собсна Эмиля, "мы сделаем Польшу великой" - наш проект оказался для этой цели успешным, "братья не умеют обращаться с мясом" - гусары называют себя братьями, я тусуюсь с ними, называю их так же.
Но это в любом случае не существенно. На самом деле, в первый момент я так и решил, что Эмиль был обращен, только потом засомневался.

[Achenne]

ммм, душевный каннибализм, и опять какие-то то ли вампиры, то ли оборотни. не совсем понятно, ГГ сначала хотели тупо сожрат, а потом дали становление, так? но в любом случае достаточно задорно и с веселой трешанинкой)

[deirdra]

Агнец Божий, вернулась и прочла второй раз
очень жуткий для меня текст
соответствие теме десять из десяти.
не все я уловила, деталей много, но в целом, увы, не поняла все же, что произошло с Эмилем: его обратили специально и обдуманно или это из-за побочного эффекта тех самых причащений
локация жуткая. и пов, блин, как раз тот самый "ненадежный рассказчик" - когда вроде читаешь и поначалу, как дОлжно, встаешь на сторону пова, ну потому что пов но какие-то звоночки уже есть, а потом уже все катится и катится и вот эта ненадежность проявляется, как на фотографии - окончательно. мерзкие все((((
мне очень понравилось начало, с описанием еды - так прицельно, в фокусе, вот этот весь из себя великолепный сочный гусь - это прям задало тон и вкус всему тексту
понравились детали насчет казармы комендантов и арестантов
священник с его мессой
я вообще люблю когда мир не полностью разжевывается читателю, когда его не рассказывают, а показывают - как будто читатель сам по себе взял и приехал на место, и ходит и понимает, что к чему
но здесь мне как читателю не хватило, может быть, чуть больше текста или чего-то еще, не пойму((((
очень говорящая фамилия у Гадохи, к слову
и улица Тадэуша Костюшко
и опять же отношения сына-отца. вот у меня закрались мысли, что как раз отец-то и неплох в смысле как личность (?) если он сам по себе из такого вот служения постарался слиться. хотя, может быть, это его слили, и он как раз негодует и исподтишка злорадствует неприятностям сына - такое в сыновье-отцовском тоже бывает ведь
письма мне понравились, сын и отец-таки стоят друг друга
ну и финал, конечно, с учетом экспериментов Гадохи - вполне ожидаем, но от этого не менее сильный получился. такая закольцовка и тут реально - не рассказанная, а показанная

не совсем корректно но мне этот текст очень очень напомнил прошлогодний Пеликанов придел - возможным повом ненадежного рассказчика, аушностью истории и ну таким вот неблагополучным финалом. перекликнулось для меня очень сильно


спасибо за текст!

[Китахара]

У меня к этому тексту сложные чувства, потому что он как бы про реальное место, но то такое. Это как "Хеллсинг": или смотри/читай и принимай вампиров-фашистов, или сразу закрой, такой жанр.)

Но вообще мне понравилось, да. Отличный язык. Прям вот сочный и емкий, очень заходит. Не буду цитировать, Томаш в основном все самое четкое уже того, но от души хочу насыпать сердец на прокорм гусарам, вот:

Опять же, юморок хорош, и прям вот в десяточку, как началось с хрена в жо гусе - так и тянуло до конца отлично. Прекрасный баланс.

Мне понравилось, как постепенно раскрывается герой: вот он вроде сперва бедный зайчик с больной ногой, которого батя-мудак гнобит за природный изъян. Но потом мы выясняем, что Эмиль бате под стать, потому что, презирая его, не прочь и на бабло отцовское пожить, и полебезить, если надо улучшить свои ситуацию. Т.е., красавчики оба, и в эпистолярии, ткскзт, обнажают души до трусов, прям прелесть. Опять же, Эмиль, презирающий свиней-комендантов, сам тот еще мерзостный скот и приспешник доморощенного Менгеле - ну типа, а че такого, зато он женщин не бьет, сын офицера. Какой отличный сученок!

И гурятина с каннибализмом вроде и слегка эстетизирована, но не то чтобы слишком, как раз норм, - зато есть параллели с гусем!

Есть момент, который я не понимаю: откуда взялась тема с мещанством в финале? Вроде она до этого ни разу не всплывала, а тут сидит Эмиль такой - и вместо реальных проблем, которых у них с отцом было в изобилии, блеет странную беду о занавесках и рюшиках, или что там. И ладно бы он так критиковал батин "недостаток", на который активно намекал овощами в жопе гуся, и связывал это "бабство" с ним... ну, это хотя бы как-то следовало из текста. Но мещанство?.. Я ей-богу не понимаю, откуда оно вдруг всплыло. Разве что Эмиль в глубоком шоке (что в целом, наверное, так и есть, но все равно смотрится странновато).

И еще я вижу определенную проблему с тем, что в тексте упыризм/вампиризм/нёшество "гусаров" подается как интрига, тайна - хотя на самом деле никакой интриги нет, потому что и намеки жирные, и контекст отбросить невозможно. В связи с чем я робко предлагаю прятать предупреждения под кат с жирной надписью "спойлер" на нем, вот серьезно. Хотя бы так. А то как бы мы тут играем конкурс фантастического рассказа, в предупреждениях "каннибализм", пленников лучше бы водить упитанных, обязательно быть под божьей благодатью, чтобы общаться с "гусарами" - кем бы они могли быть, внимание, знатоки?..
Ну уж в самом деле.

Но то такое. На самом деле, повествование и темпом, и отличным стилем тащит за собой так мощно, что этот момент заранее проданной интриги особенно не влияет на положительное впечатление.

Спасибо автору!

[Меррит]

С одной стороны, я очень не люблю, когда кого-то едят. С другой - мои сквики не отменяют того, что рассказ отличный. Есть некоторые моменты, в которых я согласен с Китахарой - особенно про сущность гусар и тему, поднятую Эмилем в финале (хотя, может, Эмиль все остальное уже проговорил, а желание еще поболтать по душам осталось, вот он и перешел на занавесочки )
В целом - написано чудесно, текст динамичный, все на месте, персонажи - “вы все здесь молодцы”, мой личный топ-момент сучества гг, когда он стремится бежать докладывать вперед патрона - кто первый, тот и прав.
Аж гусары начинают самыми симпатичными героями казаться.
Спасибо автору.

[tapatunya]

Ага, опять кого-то жрут)))
Я вообще таких текстов избегаю, конечно, но тут деваться вроде и некуда.
Язык хорош, пов героя хорош, скотина ты сыноофицерская, тема жуткая, всё отлично нафаршировано.
Отдельная любовь автору за стилистику

[Медичка Шани]

Гусь господствовал надо мною с первой строчки и до конца; это ж надо же, какая аппетитная трешанинка. Все сочно-порочно, только монолог перед рюшечками не зашел, может, потому что, как Китахара сказал, эти рюшечки первый раз в образ свиноебского папы прокрались, а уже до смерти хотелось узнать, как так вышло то, что вышло; а это-то как раз пришлось вычитывать в комментариях. Но в целом очень славно, конечно.

[Тангорн]

я тот невнимательный читатель, который игнорировал сущность гусар, насколько возможно язык отличный, атмосфера, вот просто все на месте, и герои не те, чем кажутся, во многих смыслах. все же думаю, не достаточно ли было для темы и сюжета обычных вампиров. уж больно много в этом круге едят...

[Bad]

Просто 5/10, сходу. И вах, какой мудила ггерой.
Меня немного сквикнуло то, что место действия -- реально существовавший концлагерь, но это травма поколений, навсегда с нами, ничего не поделаешь. Написано роскошно, персонажи класс, финальный поворот описан превосходно, и, ещё раз повторю, какой же прекрасный в своём постепенно открывающемся мудачизме, главный герой.

[tapatunya]

5/9

[Тангорн]

4/9

[mda_a_a_a]

О да, главный герой тот еще мудила. Вроде сначала проникаешься и сочувствуешь, а потом - зачем такого есть, но и без инициации прекрасно справлялся с паразитированием и пожиранием
А как только в истории появились гусары, так сразу представились те, которые крылья за спиной на палках крылья таскали) Сидят такие в кельях голодные и с крыльями. Ну я вообще ожидала просто вампиров, а тут более продвинутая версия, что даже интереснее.

5/9

Тангорн,

все же думаю, не достаточно ли было для темы и сюжета обычных вампиров. уж больно много в этом круге едят...

мне кажется это последствия карантина. Все на картине много и со вкусом готовили и, хм, ели. Ну и вот, наблюдаем на этой Радуге постедальный синдром))) Все только о еде, почти

[columnist]

5/9

[Omen Absit]

Мне дико зашли атмосфера, диалоги, общая тленность происходящего. Момент, когда Эмиля готовят к готовке по всем правилам, вообще один восторг.
И только финал всё обломал. В плане - я не увидела явных отсылок и намёков на то, что именно его спасло. Вот он просит прощения, да, и всё, что автор перечислил - но при этом его всё равно натирают солью и над ним заносят нож - зачем? Попугать? Или они долго думали и в последний момент передумали? Многовариативность произошедшего за кадром не всегда есть хорошо, вот чисто для меня. Возможно (даже наверняка!) я просто глупый читатель, но я считаю, что тексты на подобном фесте должны быть глупый читатель-френдли
И тему укрощения львов голодом я тут тоже вижу не слишком-то явно.

4/7

[Медичка Шани]

5/8

[Меррит]

4/9

[Теххи Халли]

Очень клевый рассказ, гусары особенно душки
Разговор про мещанство я тоже не особенно поняла, зачем был нужен, он мне еще и финал слегка на тормозах спустил, но мне вообще в финале не хватило какого-то мощного аккорда, чтобы не хуже, чем гусь в начале. То есть логически там этот аккорд есть, а эмоционально на тормозах пошло.
4/9

[kazevrazhyna]

4/10

[Achenne]

4/9

[Томаш]

5/10 🖤 🖤 🖤

[Китахара]

5/9

[LenaSt]

4/8

Рассказ клевый, без сомнения. Но это все-таки слегка читерский прием:

— Дальше ничего не помню,

Эмиля подготовили, приправили, положили масло, чтобы мягкий был. И... и в итоге не стали есть, а обратили, но почему, как? Ну камон, чем он им приглянулся,у него на лбу было написано, что у него годный дом под рукой? Я так понимаю, немного внезапно вылезшее про дом и занавески — это и был обоснуй для чудесного спасения Эмиля? Тогда это слегка роялец в кустах. Но впечателние все равно хорошее).

[Lios Alfary]

5/8