У зверя лапки
Тема: Даже если бы я знал, что завтра наступит конец света, я все равно посадил бы яблоню.
Автор: Теххи Халли
Беты: Томаш, columnist
Комментарии: разрешены
Все мы сделаны из чудес
13 июня, после рассвета
Это был маленький отель, буквально на десять человек, в северо-восточной части Старого города, неподалеку от заброшенных дворцовых бань, сломанной башни и виноградника Мехди. Завтрак в отеле давно начался, и все постояльцы находились в общей зале, каждый за своим круглым столиком, накрытым белой скатертью, и только Дженарра сидела с чашкой кофе за клавесином и безбожно крошила сыпучим печеньем на пол и иногда на клавиши. Сеймур открыл пухлую тетрадь в синей обложке, устроил ее поудобнее между тарелкой, ножом, солонкой, салфетницей и антикварной бульоткой и сделал первую запись в своем дневнике.
«13 июня, завтрак
Ужасно хочется написать «стал плохим», но я держу себя в руках. Вчера вечером смеялся до слез, так, похоже, и уснул, возможно, во сне тоже смеялся, проснулся в приподнятом настроении, а смех продолжал клокотать у меня в горле, как дождевая вода в глотках гаргулий. Потом решил завести дневник, но с некоторыми оговорками. Клятвенно обещаю (ха-ха), что память моя на этих страницах будет активной, творческой и избирательной, сознательно или подсознательно, с умыслом или без…»
Дженарра отставила кофе и вновь принялась сосредоточенно терзать одной рукой клавесин, а другой – печенье. Морис, забравшийся в самый сумрачный и неосвещенный угол, слегка проснулся и прошипел что-то Луи, ставя ударение в его имени на первый слог. Луи выглянул из-за раскрытой книжки и ничего ему не ответил. Сидящая у окна Лали подумала, как удивительно гармонично короткие звуки клавесина сочетаются с короткими же лучами утреннего солнца!
«А еще эти столики! – подумала она. – Такие все из себя беленькие в самом начале завтрака, а потом не успеешь оглянуться, и уже раскрашены разными блюдами! Омлетами всякими, бутербродами с джемом, фруктами, облепиховый чай, вон, у Мориса вообще вместо лампочки может светить ему прямо в лицо! Даже кофе у всех разных оттенков… Да даже белый творог в тарелке у посла как-то по-особенному голубеет на фоне скатерти!.. Но, может, это из-за подноса с письмами». – Лали начала придирчиво разглядывать столик посла, заваленный синеватыми конвертами, но тут Морис в очередной раз промахнулся мимо гренки и смазано стукнул вилкой по фарфору, и Лали подумала, что от этих звонких морисовых стуков у нее возникает какое-то непонятное чувство в глубине сердца, или даже в глубине подсознания, и надо бы как-то поддеть это чувство, как рыбку на крючок, и осознать его уже, но почему-то не очень хочется.
Дженарра встала из-за клавесина, протиснулась мимо Феруша, попутно смахнув с его столика салфетку, уселась за свой, сунула нос в полупрозрачную пузатенькую вазочку с живыми цветами и поинтересовалась вслух, откуда Али Каффаль каждый день достает этих мелких пахучих засранцев, каждый раз причем разных, она тоже так хочет – когда съедет отсюда и вернется домой. Никто ей не ответил. Особенно выразительно ей не ответили Луи, Сеймур и Феруш. Луи – потому что читал, Сеймур – потому что писал, а Феруш – потому что пребывал целиком и полностью в своих мыслях. Мыслей у него было не так чтобы много, просто они порхали туда-сюда во всех направлениях и не желали отслеживаться и ловится. Так что свой монолог Феруш начал сильно издалека. Сначала он поднял вдохновенно красивое лицо, слегка подпорченное упрямством и излишним самомнением, вдумчиво оглядел всех присутствующих, и только потом заговорил.
– Это покажется вам странным, я знаю, не переживайте, но мы все здесь как попутчики в поезде, в одном большом купе, верхние полки, нижние полки, уже два дня еду вместе с вами, понятия не имею, кто оплатил мой номер, слегка меня тревожит, не уверен. Хотя коньяк в кофе не добавляют, я проверял. Я чувствую… чувствую! всем есть что сказать, но все молчат и стыдятся. Не надо. Лично я жду от ситуации чего-то хорошего. Не потрясающего, просто хорошего. Чего-то потрясающего я, если честно, вообще не предвижу и не жду… – Голос у Феруша был глубоким, низким, с красивыми обертонами, особенно когда он внезапно натыкался на нужную ему мысль. – Светлое настроение души! – воскликнул он. – Вот что не дает мне покоя! Я как будто спрятал свое светлое настроение души от самого себя. Зачем бы мне это делать? Даже кофе без коньяка пить логичнее… А еще верблюды на стене! Идут и идут себе куда-то! – Как ни странно, про верблюдов все сразу всё поняли, эти идущие верблюды беспокоили не только Феруша. – И сухие лепестки у меня в номере! – На этой фразе оживился исключительно Морис. – Очень надеялся, что это что-то курительное, но нет, они только крошатся и воняют! И дрын-дрын-дрын на этом вот недопианино! – Он укоризненно покосился на Дженарру. – Которое, кстати, тоже крошится. – Феруш красиво взмахнул обеими руками, беря паузу. Все почувствовали себя немножко как на первых рядах в театре. – Простите, пожалуйста, скоро кончу, – продолжил он. – Если у кого-то есть коньяк, я ни на что не намекаю, но в угловом номере на первом этаже Али держит что-то странное.
– А, – сказала Дженарра, – там со вчерашнего дня живет большой толстый попугай. Ты не хочешь съесть клубнику? Сразу успокоишься.
– Так клубники, как и коньяка, тоже нет, – заметил Морис.
– Ну главное, это внимание, – отмахнулась Дженарра. – Пусть вообще что-нибудь съест, у него какой-то голодный вид.
– Я не хочу есть… – начал Феруш, – я хочу вернуть свое настроение души, я хочу знать, куда оно пропало, хочу знать, что у меня теперь вместо него, хочу… – Он совершенно безутешно вздохнул, встал из-за стола и вышел из общей залы.
«Взять хотя бы посла, – продолжил писать в своем дневнике Сеймур, – сразу видно, что это посол, который влюбился. Лингвистически правильнее было бы назвать его Влюбленным послом, но нет, нет, это не отразило бы сути. Словно где-то есть реальность, в которой он не влюбился, и она тоже имеет право на существование. Более того, иногда эти две реальности просачиваются сквозь друг друга, и послы меняются местами. Но это происходит довольно редко и ненадолго, и к тому же тот посол, который влюбился, находится в слишком мечтательном состоянии, чтобы что-то заметить. А тот, который не влюбился, всё, конечно, замечает и слегка сходит от этого с ума, но, скажем честно, вот его мне абсолютно не жаль.
Даже не знаю, почему меня так заботит благополучие нашего посла… Словно от его доброго расположения зависит что-то относительно важное. Знать бы еще, что ему пишут. Уверен, любовную корреспонденцию он вскрывает ножичком с какой-нибудь фривольной наядой на рукоятке, а деловую – минишпажкой. А если он случайно путает ножички, то письмо тоже претерпевает метаморфозу и из делового превращается в любовное… Вот сейчас Морис с Луи дозавтракали и как раз проходят мимо его столика, и Морис, как порядочный (кто бы мог подумать), даже не пытается заглянуть ему через плечо и ухватить хоть пару-тройку строк, написанных, мне и отсюда прекрасно видно, паршивым почерком. Дико, просто дико интересно, плохой почерк – это хороший знак или нет?
О, а вот и наш дорогой Али вносит клетку с зеленым попугаем».
Али Каффаль, хозяин отеля, внес клетку с большим и толстым зеленым попугаем, водрузил ее на свободный столик и принялся кормить птицу ягодами, зажаренными в меду семечками, и поить слабым кофе с сильным запахом коньяка. Дженарра посмотрела на попугая каким-то завораживающим взглядом, словно все черты ее лица на мгновение превратились в маску, и взгляд в прорезях этой маски стал особенно глубоким и таинственным. После чего, не поворачивая головы, она спросила у посла, почему он живет здесь, а не в собственной резиденции, и что вообще случилось с его посольством. Сеймур от этого вопроса так взволновался, что даже уронил свою тетрадь.
– Прошу прощения, – пробормотал посол, подхватил письменный поднос и сбежал из залы.
* * *
В полдень Морис окончательно выбрался из своего полусонного состояния и ткнул обвинительным пальцем в Луи:
– Пошли на крышу, надо поговорить.
– Там гаргульи, – откликнулся Луи. – И я не дочитал.
– Да, – тяжко вздохнул Морис. – Гаргульи здорово действуют мне на нервы. Но поговорить все равно надо, и лучше на крыше – я там нормально соображаю, а в этом номере нет, в этом номере что-то не то, вот зачем тут сухие листья в вазе, а?
– Мх, – сказал Луи, – там узкая веранда.
– Я знаю, – кивнул Морис, – я знаю. Но ты читать можешь где угодно, а я соображать – только на свежем воздухе.
Через пять минут они аккуратно прошли по узкой, заставленной старыми стульями и дырявыми ковриками веранде и поднялись на плоскую крышу отеля. Луи, прихвативший с собой наименее поломанный стул, осторожно сел на него и раскрыл книжку. Морис в который раз пригляделся к обложке, он был уверен, что фамилия писателя точно Грин, но имя как будто постоянно менялось. То это был Жюльен Грин, то Александр, то Брайан, а то, возможно, и Эльда. Этим утром Морис подумал, что Луи мог бы начать читать детектив Анны Кэтрин Грин, а вот концовка была бы уже от Грэма.
– Луи, – позвал Морис. – Я собираюсь подойти к краю и взглянуть на мир, расстилающийся у моих ног. Хочешь знать, что я вижу? Чертову гаргулью. Торчит перпендикулярно стене и параллельно земле, цепляясь хвостом за скос. И у нее жутко смешная морда – один глаз смотрит непонятно куда, а другой прямиком мне в душу. Кстати, по-моему, ему не очень нравится, что он там видит… А кто с твоей стороны? Змеескелет или та… из трех частей с рогами?
– Та, что извернулась.
– А! Точно-точно! На северо-западе, это она. Милая лежащая в воздухе бедолага… Луи, почему мне с самого завтрака кажется, что что-то подходит к концу? Причем, так неумолимо, так стремительно, скотина, подходит, что аж мчится на всех парах. Очень заразительное чувство, тоже хочется куда-нибудь сорваться и помчаться. А самое интересное, что я, кажется, уже сорвался и примчался. И вот теперь мы здесь, в Старом городе, который внутри современного города, который неподалеку от моря, пойду куплю билеты нам на пароход, к черту отсюда уедем еще до ужина! Что ты скажешь?
– Мне нравится старый город внутри современного, – задумчиво произнес Луи. – И здесь много кошек… среди них почему-то читать приятнее. И, действительно, много брошенных книг.
– Твои отношения с книгами меня слегка пугают. Скажи что-нибудь другое.
– Когда абсолютная истина недоступна, – невинно сказал Луи, – стоит довольствоваться тем, что относительные истины взаимно корректируют друг друга.
* * *
Неподвижно сидящий в тени Феруш издал гулкий возглас попавшего в ловушку человека, когда мимо него на всех парах промчался разъяренный Морис. Через десять минут после этого мимо Феруша змеиной походкой проскользнула Дженарра, и он снова повторил свой возглас, однако Дженарра пробормотала себе под нос «вот ты где, Али» и свернула в маленький вестибюль.
Али Каффаль стоял у импровизированной стойки регистрации, которая на самом деле была старинным сундуком регистрации, и что-то сжигал в крошечном медном блюдце.
– Али, – вкрадчиво сказала Дженарра, – ты знаешь, что вокруг тебя воздух дрожит, словно марево над большим костром?
– Вы же не пробовали курить сухие листья из вазы в вашем номере? – беспокойно уточнил Али на всякий случай. – Честное слово, они исключительно часть интерьера, а не что-то еще.
Дженарра внимательно на него посмотрела.
– Все хорошо? – сочувственно спросил Али. – Вам ничего не надо?
– Что-то не так, – ответила Дженарра, не переставая в него вглядываться. – Что-то не дает мне покоя. А когда я сама не могу ответить на вопрос, я не ленюсь задать его другим. Это очень странная гостиница, Али. Начиная с гаргулий и заканчивая дубом, который ты называешь яблоней.
– Ах, – сказал Али, добродушно разводя руками, – дуб я называю, скорее, цитатой… Это все из-за моего прадедушки, он был очень начитанным, с удовольствием читал всех подряд – наших философов, не наших, наших медиков, не наших, вообще не философов, вообще не медиков… только с ботаниками не сложилось… И вот у одного не ботаника прадедушка наткнулся на хорошую мысль и посадил в честь нее яблоню, чтобы посмотреть на нее перед самым концом и сразу про эту мысль вспомнить. Но тут, я считаю, вмешался принцип неопределенности яблони – либо ты помнишь, что сажаешь, либо зачем, – и перед самым концом прадедушка смотрел уже на дуб, но видел все равно яблоню… – Али с минуту помолчал. – Это достаточный ответ, – наконец мягко уточнил он, – на вопрос, не дающий вам покоя?
– А гаргульи? – спросила Дженарра.
– У меня создалось впечатление – надеюсь, ошибочное, – что вы не очень поняли мой ответ.
Дженарра продолжила сверлить Али взглядом.
– Гаргульи предназначены для отвода дождевой воды с крыши и от стен отеля, – сухо ответил Али. – Появились здесь еще до прадедушки.
* * *
Мимо неподвижно сидящего в тени Феруша быстрой походкой пролетел посол.
– Кххха! – сдавленно возопил Феруш.
– Простите, что помешал, – бросил на ходу посол и чуть ли не растворился в воздухе.
* * *
Морис второй час бродил по Старому городу без всякой цели. Путался в узких извилистых улочках и тупиках точно так же, как в собственных мыслях. Выбраться из Старого города было совсем не сложно. Все улицы стекались к крепостной стене, а в ней было до черта ворот, то ли двенадцать, то ли тринадцать. Но Морис каждый раз упрямо сворачивал, когда из-за деревьев начинала проглядывать стена. Он будто и хотел найти ответ, и не хотел, заранее предчувствуя, что тот ему совершенно не понравится, и что на самом деле ему нужна дорога, которая никуда бы не вела. В конце концов он устал и оперся рукой о глиняную стену чьего-то дома. Она оказалась сухой и такой шершавой на ощупь, словно огромный кот лизнул глину, когда она еще была влажной, и оставил на ней вмятины, бороздки и шершавости. И земля под ногами тоже была сухой и потрескавшейся, и ужасно пылила. Али каждый вечер после заката шел поливать внутренний дворик, чтобы прибить дневную пыль, и тот сладко пах в ответ – цветами, землей и влажным воздухом. Морис постоял еще немного, а потом пошел прочь из Старого города, сквозь ближайшие ворота, прямиком к набережной. И, пока шел, повторял про себя адрес гостиницы, просто так, на всякий случай. Потому что выбраться из Города было очень легко, а вот найти потом дорогу обратно среди запутанных и кривых переулков – гораздо, гораздо сложнее.
* * *
Лали стояла в коридоре второго этажа и разглядывала верблюдов. Верблюды были вышиты на большом полотне песчаного цвета и шли куда-то стройными рядами, по четыре зверя в каждом. Хвосты у них были слишком крупными, почти такого же размера, что и горбы, а морды ехидно-добрыми и с разноцветными ушами. Лали была совершенно уверена, что в этих верблюдах спрятан определенный ритм. И этот ритм напоминал ей почему-то шуршание песка в песочных часах. А когда за завтраком Морис стучал по фарфору, вспомнила она, было похоже на тиканье часов.
За ее спиной кто-то легко взбежал по лестнице. Лали обернулась.
– Тебе не кажется, что вокруг слишком много странного? – спросила Дженарра с недовольством.
– О-о-о-о-о! – откликнулась Лали, и все эти «о» поместились у нее во рту как орешки за щеками у белки. – Кажется! – кивнула она, проглотив парочку «о». – Я видела, как Али кормил верблюдов! Крошил черствую лепешку на их морды!!! А еще такое чувство, что мы все друг друга знаем! А еще!..
– Черт! – сказала Дженарра. – Забыла спросить про верблюдов!
– А еще ты тоже жутко странная, – жизнерадостно сообщила Лали. – Особенно когда смотришь. Как будто из-под маски. Очень хм… таинственно-странно. Это если в хорошем смысле. А если не в хорошем, то ты как будто сознательно выбираешь какой-нибудь взгляд и отрабатываешь его. На бедном живом человеке. Как на мне вот сейчас.
Дженарра прищурилась.
– Спасибо, так легче, – поблагодарила Лали.
– Если Али решит спалить нас всех вместе с гостиницей, – веско сказала Дженарра, не переставая щуриться, – не говори, что я не предупреждала. Ты замечала, каким становится воздух рядом с ним? Сухим и дрожащим!
– Предупреждение за предупреждение, – задумчиво кивнула Лали. – У верблюдов проголодавшийся вид, могут сожрать нас в наших же постелях…
* * *
Когда Лали прошла мимо неподвижно сидящего в тени Феруша, он издал совсем уже ни на что не рассчитывающий тихий стон. Однако у Лали был хороший слух и она никуда не торопилась.
– Ах! – сказала она и пригляделась к Ферушу.
– Ох! – оживился он. – Убери его, пожалуйста, с меня.
– Но это же котенок!
– Я знаю! – просипел Феруш. – Полдня так торчу! Совсем охрип! Мерзавец как сел мне на туфлю, так и не слезает… а это лаковая туфля!.. вся поцарапанная теперь… и погрызенная вон там с краю… и шнурки он тоже грыз и царапал!
– Почему ты его сам не снял? – Лали пощекотала котенку пузико и дала погрызть свой указательный палец.
– Он же малявка совсем… – сокрушенно проговорил Феруш. – Я бы его погнул как-нибудь… У меня руки большие и косолапые… Я даже притопнуть боялся! Он бы взял и как назло свой хвост мне бы под подошву засунул, и я б его прищемил!
* * *
Морис вернулся к отелю. Ступеньки перед входом были разной высоты. Во всем Старом городе ступеньки были разной высоты. Морис вздохнул и уселся на верхнюю. Через пять минут из раскрытой двери выскочила Дженарра, промахнулась со второй ступенькой, споткнулась, чертыхнулась, прищурилась на сидящего Мориса, сообщила в воздух, что Али наследственный псих еще со времен его прадедушки, и, гордо печатая шаг, исчезла в изгибе кривой улицы. В дверях появился Али и зажег старинный фонарь над входом.
– Все в порядке? – мягко спросил он.
– Нет. Совсем нет, – честно ответил Морис. – Такое предчувствие, что все заканчивается.
– Это прохладные дни подходят к концу, – от всего сердца вздохнул Али. – Скоро начнется жара на сорок дней, даже кошки попрячутся. Глазу будет не на чем остановиться… Но дождь перед самой жарой еще один раз пойдет.
– Али, – встрепенулся Морис, – а зачем тебе гаргульи на крыше, если тут так редко идут дожди?
– Потому что это отель с гаргульями? – предположил Али. – И гаргульям, кстати, нравится, когда дождь идет не так часто.
Морис посмотрел на него нечитаемым взглядом.
– Гаргульи как-то не очень подходят к восточной архитектуре…
Али взглянул на Мориса в ответ и старательно переделал выражение лица с обычного на оскорбленное.
– Тем, кто строил мой отель, было виднее. Между прочим, считается, что пока гаргульи сидят на крыше, зла в городе меньше.
Морис задрал голову вверх. Сверху торчала та гаргулья, что извернулась.
– А почему ступеньки всегда разной высоты? – вздохнул он.
– Чтобы не нестись по ним сломя голову, а медленно и с уважением входить в чужой дом, – улыбнулся Али, – зачем же еще?
Морис еще немного повздыхал.
– А сухие листья в вазе в нашем номере на столе? Луи говорит, они часть декора и хорошо отпугивают комаров, но я с ним не согласен.
– Передайте мои наилучшие пожелания Луи.
– Да-да, а листья?
Казалось, никто из них не умел вовремя остановиться, с тяжелым внутренним вздохом подумал Али.
– А листья – это моя маленькая личная победа над безличным интерьером.
– Скажу откровенно, – философски заметил Морис, – эта победа выглядит как поражение…
– А еще они хорошо горят, – мстительно добавил Али и улыбнулся. Пламя фонаря отразилось в его зрачках, блеске зубов и массивном золотом перстне на безымянном пальце левой руки.
* * *
Феруш совершенно ничего не имел против компании Лали, на самом деле он ей даже радовался. Лали была из тех людей, которые легко могут начать смеяться заранее, даже когда еще не совсем уловили шутку, но точно поймали настроение. Ферушу это действительно нравилось, он и сам не всегда улавливал собственные шутки, но настроение чувствовал прекрасно. Сейчас оно было каким-то странным и завораживающим.
– Один старый философ, – поделилась Лали, – говорил, что смерть – это выдох без вдоха. Твоя душа каждый раз вылетает вместе с выдохом, и, если не вдохнуть ее обратно, ты умрешь.
Феруш постарался сосредоточиться на этой мысли. Даже нос у него стал как будто более целеустремленным и орлиным, чем был до этого. Но котенок на коленях у Лали душераздирающе зевнул, и нить рассуждений была безвозвратно упущена.
– Мне кажется, – Лали глубоко вдохнула, – что все такое странное и непонятное из-за того, что мое собственное предчувствие сбивает меня с толку. Потому что на самом деле это два разных предчувствия. Одно говорит – что-то заканчивается, осталось совсем немного времени, а другое…
– Да! – обрадовался Феруш и чуть ли не начал смеяться заранее, так как мрачная шутка все еще остается шуткой. – У меня тоже! Как коньяк закончился, так я сразу же и понял, что после этого уже все подряд начнет заканчиваться, ничего не спасти…
А другое предчувствие в том, хотела сказать Лали, что я вот-вот узнаю какую-то правду о себе, и она мне не понравится. Но вместо этого она произнесла:
– У большого и толстого зеленого попугая даже глаза зеленые, удивительно, да? И я видела, как он вешал на дверь табличку «Не беспокоить». А потом туда зашел Али и накрыл клетку большим синим платком с подсолнухами.
* * *
– Луи! – Морис ткнул в очередного Грина обвинительным пальцем. – У меня очень нехорошее предчувствие.
– Насчет чего? – Луи заложил страницу в книге.
– Насчет всего! Ни одной приличной рожи на всю гостиницу!.. И я чуть не купил билет на пароход, – мятежно добавил он.
– Но не купил?
– Нет… – мрачно ответил Морис, – забыл чемодан.
– Если садишься на пароход без чемодана – какая-то часть тебя все равно остается, – кивнул Луи и продолжил чтение.
* * *
«13 июня, ужин
Ужинаю в одиночестве, никто больше не пришел, вся общая зала в моем полном распоряжении. Должен сказать, весьма удобно, ни на что не отвлекаешься. Взял себе три разных чая, пью то из одной чашки, то из другой. Нет, действительно, писать в одиночестве оказалось как-то хорошо и покойно. Так и тянет в чем-нибудь признаться…
Ах, ну во-первых, совершенно нечестно, конечно, вести дневник с таким расчетом, что его обязательно прочитают. Но что поделать, выбора нет, никогда не играл я чисто, а перед самым концом и начинать не стоит. Тем не менее, это знание, этот расчет порождает невероятный и неожиданный соблазн: как сложно совсем не врать!
Во-вторых, совершенно непонятно, конечно, как все это вообще описать, возможно, стоит переключиться на символы, клинопись, иероглифы, звездочки, курсив, подчеркивания, кругленькие буковки «о» и вопросительные знаки, образованные в свое время от вертикального qo. Ох!
В-третьих, так и тянет ведь поговорить исключительно о себе.
Я мог бы часами – о, не волнуйтесь, не буду – расписывать себя трагическим лирическим героем, свирепо борющимся с непостижимыми желаниями против притягательных чудовищ в режиме лишений и ограничений по времени…
Но, возможно – хотя скажем честно, это исчезающе малая вероятность, – мне просто надо было с кем-нибудь поговорить, а утром никто еще ничего не вспомнил и не понял, и пришлось разговаривать с самим собой.
Кстати, по поводу не врать: Луи на самом деле чемодан».
* * *
Поздно вечером, практически на границе с ночью, Феруш открыл дверь в угловой номер на первом этаже и вошел внутрь. Большой и толстый зеленый попугай сидел в старом кресле среди подушечек и платков, словно в пестром рукотворном гнезде, или даже скорее дупле, потому что сверху платки складывались в своеобразный уютный навес. Попугай действительно по всем меркам был большим и толстым, но все-таки не совсем зеленым – снизу пух и перья были скорее зеленовато-желтыми, сверху – мшисто-зелеными, а по всей спине шли черно-бурые крапинки. Еще от него очень приятно пахло цветами, медом, пчелиным воском и чем-то еще. Феруш подошел поближе и принюхался посильнее.
– Ага! – сказал он. – Да у тебя тут коньяк!
Глаза у попугая были очень темного зеленого цвета, примерно как глубокая трясина в болоте, но взгляд оставался потрясающе прозрачным и даже в чем-то наивным. Именно этим взглядом он и ответил Ферушу.
– Мне нужно как-то вернуть себе душевное равновесие, – пояснил Феруш, подбираясь к столику с фарфоровой поилкой и фаянсовой кормушкой.
Попугай повернул к нему свою круглую, почти совиную морду, и что-то утробно проурчал.
– Говори нормально, – попросил Феруш. – Ты же попугай, вы умеете говорить! – Он наконец добрался до фляжки коньяка, стоящей рядом с поилкой, и издал сладостный вздох облегчения.
Через полчаса Феруш в неочевидном порядке пересказывал все события прошедшего дня и машинально зажевывал коньяк семечками из кормушки. Большой и толстый зеленый попугай поддерживал беседу исключительно взглядами. Еще через полчаса Феруш перешел на риторические вопросы, странные предчувствия и причудливое поведение почти всех (за исключением присутствующих) постояльцев отеля. Еще через полчаса у большого и толстого зеленого попугая от всего этого вдруг сделался такой вид, будто он вспомнил что-то отчаянно неприятное и теперь всеми силами пытается это забыть, но безуспешно. Через пару минут точно такой же вид сделался у Феруша.
– Вот ведь дрянь, – сказал он совершенно упавшим голосом, переглянувшись с попугаем, – вот ведь…
А потом – словно яркость осознания была совершенно невыносима и нужно было немедленно ее как-то отдалить, снизить и сбить – Феруш и попугай начали в унисон смеяться.
И у попугая оказался очень зловещий хрипучий смех.
По дороге к себе в номер, почти под утро, Феруш наткнулся на спящего в вестибюле котенка.
– Привет, – сказал он ему и протянул указательный палец.
Котенок был доволен и сыт, спасибо Али, и вместо того чтобы палец погрызть, добродушно его лизнул. Феруш неожиданно для самого себя издал позорно-умиленный возглас.
– Знаешь что, – сказал он, расплываясь в необоснованно-просветленной улыбке, – знаешь что? Я оставлю тебе свое имя. Мне оно уже не понадобится, совсем немного осталось, а это хорошее имя. Я сам его выбирал. Целый год, я серьезно. Вот, теперь оно совсем твое. Феруш. Феруш-Феруш… Тебе очень идет. Совершенно кошачье имя. – И он легонечко, словно на пробу, рассмеялся.
Светлое настроение души каким-то причудливым окольным путем вернулось к нему обратно.
* * *
Когда Али рано утром поднялся на крышу под мелкий накрапывающий дождь, там уже сидела Лали и ласково гладила по морде ту гаргулью, что извернулась. Собственно, только эту гаргулью и можно было погладить по морде, потому что она торчала передом к крыше, а задом наружу, и вода клокотала и изливалась у нее не из горла, а совсем из противоположной части тела. У ног Лали сидел вислоухий щенок, преданно заглядывал ей в глаза, и как-то совершенно по-собачьи счастливо ухмылялся.
– Сегодня ночью я кое-что вспомнила, – тихо сказала Лали. – И внутри у меня от этого сделалось так смешно-смешно…
Али хотел что-то сказать, но передумал. И Лали снова заговорила:
– Это же еще не настоящий дождь, Али? – спросила она. – У меня же еще есть немного времени?
– Не настоящий, – ответил Али. – Это вообще не дождь, это так, сплошная ерунда.
– Хорошо, – сказала Лали. – У меня теперь есть собака, видишь? Мы бы хотели успеть поиграть друг с другом.
* * *
Дженарра сидела, скрестив ноги, на стопке старых полосатых ковриков и смотрела на дуб, который был яблоней и цитатой. Солнце снова выглянуло из-за облаков, и вся земля вокруг дуба была в пятнах от тени и солнечного света. И по самой Дженарре тоже метались туда-сюда солнечные пятнышки, когда налетал ветер и трепал листву над ней. И точно так же метались ее собственные мысли, и больше всего сейчас ей хотелось вскочить и сорваться куда-нибудь, чтобы найти хоть кого-то, кого можно было бы припереть к ближайшей глиняной стенке и задать ему несколько вопросов. Она серьезно рассмотрела вариант с послом в роли этого кого-то, но пришла к выводу, что если посол и может ей ответить, делать этого он все равно не станет. А что-то более глубинное и куда более инстинктивное упорно продолжало подсказывать и нашептывать, что все ответы она знает сама, надо только постараться их вспомнить.
Во внутренний дворик вышел Сеймур со своей тетрадью под мышкой, постоял недолго на границе между светом и тенью, а потом шагнул в тень, поближе к Дженарре.
– Дуб по имени Яблоня, – улыбнулся он.
– Это цитата, – машинально откликнулась Дженарра, покачав головой. – Прадедушка Али наткнулся на нее у одного...
Сеймур внимательно ее выслушал, разглядывая дуб с нарастающим любопытством.
– У меня есть один вопрос, – сказала Дженарра через некоторое время. – Но я не могу его верно сформулировать. Скорее всего, верно сформулировать его можно только тогда, когда уже знаешь ответ.
– Тогда задай какой-нибудь другой вопрос, – посоветовал Сеймур, – менее важный.
– Что бы ты сделал, если бы знал, что все кончено и ничего не изменить, и сбежать тоже нельзя?
– Я бы завел дневник, – весело ответил Сеймур и на мгновение задумался. – Или дуб.
И Дженарра вдруг рассмеялась легким, ветреным смехом, не столько от смысла его слов, сколько от интонаций, а потом поняла, что уже не может не смеяться, потому что смех был чем-то вроде обезболивающего для того, что она вот-вот собиралась вспомнить.
– Ох, черт! – сказала она сквозь приступы хохота, когда наконец-то вспомнила. – Вот же ч-черт!...
* * *
Феруш сидел за своим столиком в общей зале для завтраков, обедов и ужинов и очень добрым взглядом гипнотизировал чашку с кофе, когда Али произнес прямо над его левым ухом:
– Господин Хурайра…
– Чего? – не понял Феруш.
– Вы же отдали свое имя котенку? – тактично уточнил Али. – Это новое взамен.
– Кх-ха, – просипел Феруш и перевел взгляд на Али. – Вот не надо, Али. Спасибо. Большое-пребольшое. Я тут уже все понял, и знаю, чем это все закончится. Кто-то другой, может, еще и не знает, а мы с попугаем все прекрасно вспомнили. Долго-долго смеялись, я аж охрип. Попугай был хриплым с самого начала. Вот так. Я теперь этот кофе, если захочу, могу целиком в коньяк превратить. Но я не хочу. Целиком не хочу. Хочу, чтоб половина как кофе осталась, непревращенной. А это сложнее. Может, даже весь кофе во всей гостинице в коньяк превратится, я не знаю. А имя, Али, имя я честно отдал. Вот и все. Тут всего-то ничего осталось. Скоро уже все закончится. Поэтому не надо так со мной, Али. Ты славный, я знаю. Хоть и этот… Каффаль-замочник.
– А, – сказал Али. – Это не совсем моя инициатива. И, боюсь, я неверно выразился. Это не имя, это, скорее, титул.
– Титул? – отдавший свое имя Феруш снова подобрел. – А от титула напоследок я бы не отказался… Совсем как в старые-недобрые, да?.. А что за титул?
– Покровитель котят, разумеется, – со всем уважением поклонился ему Али.
* * *
– Смотри, – сказала Лали, – смотри, ты где-то спрятался, а я тебя ищу. Где же ты спрятался? Где же, где?
Пес подбадривающе гавкнул ей из-под кресла.
– Не подсказывай, – серьезно попросила Лали. – Я хочу отыскать тебя самостоятельно… А-а! Вот ты где, вот где! – Она подлезла под кресло и поцеловала пса в нос. – Я тебя нашла. Теперь ты меня ищешь. Не смотри, где я прячусь.
Пес честно отвернулся. Когда шорохи и прочие звуки затихли, он выбрался на середину вестибюля и немножко побегал крохотными кругами, практически вертясь на одном месте вокруг себя. Потом принюхался, подбежал поближе к сундуку и боком нырнул за него.
– Нашел-нашел, – рассмеялась притаившаяся в углу Лали и обеими руками потрепала пса за уши. – Молодец, самый лучший пес на свете. Всегда хотела, чтобы меня кто-нибудь искал, искал, а потом раз – и находил!
Пес счастливо гавкнул в ответ.
– Я бы тоже хотела быть хорошей, самой хорошей Лали на свете. Только уже не получится, да? Давай, теперь снова ты прячься! Смотри, я отвернулась!
Пес со всех ног ринулся к выходу.
– Нашла! – сказала Лали через семь минут, заглядывая за урну у входной двери. – Только тут прятаться фу, если честно, целовать не буду, ты туда мордой лазил, да? Все равно дай я тебя поглажу, здесь поглажу, и здесь, и вот здесь тоже немножко.
Пес что-то проворчал и от удовольствия застучал хвостом по земле, тук-тук-так, словно время ускорило ход.
– Теперь снова ты ищешь, твоя очередь, сиди здесь смирно, я пойду хорошенечко спрячусь, лапа ты моя... – Лали крепко его обняла, забежала обратно в гостиницу, проскочила внутренний дворик и, не оглядываясь, стала подниматься по лестнице на крышу.
* * *
Морис методично громил их с Луи номер.
– Я страшно зол, – сообщил он, переворачивая стул. – Сердит. – Репродукция Шираза полетела на пол. – В гневе. – Коврик гармошкой забился в угол. – Свиреп. – Поднос с графином присоединился к Ширазу. – Расстроен. – Дверца шкафа безропотно треснула. – И вообще в глухой ярости. – Керамическая ваза с сухими листьями разлетелась на очень мелкие осколки. – И нет, Луи, нет, мне ни разу, вот ни капельки не смешно!
* * *
Дженарра стояла перед дубом вся в гневе и ярости.
– О, мне это не нравится. Мне это совершенно, абсолютно не нравится!
– Я понимаю, – сказал Сеймур.
– Не понимаешь. – Дженарра обернулась к нему, и Сеймур слегка попятился. – Тебе понравилась эта цитата, я по глазам вижу! Она для тебя как ответ на то, что происходит. Давай, скажи мне, в чем ее смысл!
– Я действительно не думаю, что создан для философских воп…
– Я могу сжечь этот дуб на месте.
– Ладно, ладно. В поэзии, ее смысл в поэзии, а поэзия необъяс…
– А потом я развею дубово-яблочный пепел по ветру.
– Хорошо, если ты сажаешь яблоню накануне конца света, прекрасно о нем зная, то твоя яблоня его вроде как обесценивает.
– А землю, где он рос, щедро посолю.
– На самом деле она про бессмертие… Я пошутил! Пошутил! Стой, где стоишь! Эта яблоня как созидание, как творчество, и оно необходимо тебе как процесс, даже если нет… цели? Очень сложно формулировать, когда ты так смотришь. Оно необходимо, даже если нет смысла. Потому что это что-то большее… Это… Тебе точно не понравился вариант с обесцениванием?
– Мне не понравился вариант с созиданием! Потому что я – это я. Та, кто предпочитает разрушение. И я не собираюсь меняться!
– Только не дерись, пожалуйста, мы тут все разнесем. Потом придется отстраивать обратно, а созидание это не тво... А-о-у-ай!!!
Дженарра отпустила Сеймура.
– Я та, – раздельно повторила она, – кто не склонила голову.
Сеймур начал говорить, но вслух прозвучало лишь окончание фразы.
– …из сухой звонкой глины. Всего лишь еще одна цитата…
Дженарра повернулась обратно к дубу.
– Может, для кого-то это и работает, – прошипела она. – Но лично я – отказываюсь.
– Время подходит к концу, – сказал Сеймур и покинул ее.
– К концу! – Дженарра посмотрела на дуб так, словно серьезно решала, не испепелить ли его хотя бы взглядом.
* * *
– Ладно, – сказал Морис, сидя на кровати среди обломков, осколков и обрывков тканей. – Ладно, оно уже началось. – Он уставился тяжелым взглядом на свои ладони.
– Мне очень жаль, – искренне произнес Луи. – Но все равно это было хорошее время.
– О, заткнись, – попросил Морис. – Я не слышу собственных мыслей. А это очень важные мысли. Пытаются сообщить мне о чем-то важном. Хорошо. Ладно. Это началось, но еще не закончилось. И пока оно не закончилось, и раз уж я вспомнил, кто я такой, у меня очень… очень-очень-очень много… О, как я все это сейчас ненавижу!..
– По-моему, ты собираешься сделать что-то не совсем разумное, – поделился своим предчувствием Луи, – и очень бессмысленное.
– Я собираюсь, – и вот теперь Морис широко улыбнулся, – скорректировать абсолютную истину относительной. То, что ты… – Он быстро взглянул на Луи под каким-то странным углом. – Ты всего лишь чемодан, набитый книгами, это… – Он на мгновение запнулся. – Это факт. – И он посмотрел на Луи во все глаза, словно тот от его слов должен был немедленно раствориться в воздухе.
– Факт, – подтвердил Луи, никуда не растворяясь.
– То, что ты мой лучший друг, обожающий читать ненормальные книги, – продолжил Морис чуть спокойнее, – это относительная истина.
Луи снова согласно кивнул.
– И теперь я хочу этой относительной истиной скорректировать некоторые абсолютные… – Морис снова запнулся. – Ф-факты.
– Я не думаю, что получится, – мягко заметил Луи.
– Я буквально час назад одновременно вспомнил, кто я на самом деле такой и что у меня на носу личный конец света. У меня сейчас очень много чего получится, уж поверь! – Морис вскочил на ноги, зло зажмурился на секунду и со всей силы хлопнул в ладоши у Луи над левым ухом.
– Ай! – произнес Луи. – Спасибо, я теперь оглох.
– Получилось? – нервно спросил Морис. – Получилось? Давай, попробуй передать мне свою книгу! Никогда не мог коснуться твоих книг. Даже авторов нечетко видел…
Луи посмотрел на книгу у себя в руках.
– Если ты немедленно мне ее не отдашь…
Книга шваркнула Мориса по лбу.
– Ты самый неблагодарный… – Морис вцепился в книгу обеими руками и дико ухмыльнулся, – невоображаемый друг на свете. А, смотри-ка! – Он уставился на обложку. – Все-таки Грэм.
– Грин? – как-то криво улыбнулся Луи.
– Не, – беззаботно покачал головой Морис. – Кеннет какой-то.
* * *
«14 июня, обед
Раз уж этот дневник рассчитан на читателя, то в конце концов я, видимо, обязан рассказать все.
Дико, просто дико неудобно вдаваться в детали и долго и нудно пояснять, что к чему… однако, боюсь, история не будет полной без определенных уточнений и объяснений. Хотя некоторые ожидания, вероятно, так и останутся не оправданными. К тому же очень сложно писать хорошо, доходчиво и умело о тех, кем так неприкрыто восхищаешься, и о ком думаешь с немеркнущей любовью. Например, о себе самом, само собой.
Искренне переживаю, что все это в итоге прозвучит как печальная сказка, но разве и в обычной жизни, каждый из нас не обменивает рано или поздно одно из желаний на подходящую плату и цену? И разве не все мы состоим из чудес?
Когда-то очень-преочень давным-давно бродили среди людей весьма недобрые и отнюдь не хорошие создания, которые сами творили зло и подталкивали ко злу всех, кого встречали на своем пути. И однажды кое-чья чаша кое-чьего терпения переполнилась, созданий поймали и приговорили к наказанию. Это оказалось довольно своеобразное наказание – их заточили в гаргулий. Создания застыли, окаменели, были помещены на крышу, и сквозь их глотки, журча и переливаясь, текла теперь дождевая вода. Много-много веков подряд.
Пока в один ничуть не прекрасный день и в еще более отвратительный час, не говоря уже о совершенно безобразной минуте, на этой крыше собрались очень и очень плохие люди и провели совершенно ужасный ритуал. Они оживили гаргулий и потребовали, чтобы те выполнили их желания. И гаргульи с превеликим удовольствием исполнили все, что им приказали. Ведь это были действительно кошмарные и отвратительные желания очень и очень злых людей, а создания, которыми были раньше гаргульи, только такие желания и умели выполнять.
Однако людям все равно пришлось заплатить свою цену за эти желания. И цена эта была назначена даже не гаргульями, а кое-кем, чья чаша опять слегка переполнилась и расплескалась. Платой людей стало то, что они на сто лет заняли место созданий на крыше. Теперь они были гаргульями. А злые могущественные создания забыли, что они могущественные и злые, и про свое гаргулевое наказание тоже забыли. И жили почти как люди и среди людей. Они не были людьми, но и самими собой тоже не были. Память их все время менялась, обновлялась и подстраивалась под ситуацию, и была избирательной, творческой и активной, к тому же они сами не стремились вспоминать то, чего не было и быть не могло. Они просто жили, перетекая из одного момента в другой, в постоянном «настоящем», постоянном «здесь-и-сейчас», не вспоминая прошлое и не загадывая на будущее. Их собственное могущество держало само себя под замком и печатью. Ну и Али Каффаль слегка с этим помог, конечно.
Но вот пришло время, сто лет истекли, и создания вернулись в старую гостиницу в Старом городе, к гаргульям на крыше. И память о нас самих и нашем наказании вернулась к нам вместе со смехом.
Те бедные злые люди расплатятся сегодня до конца, и их души отпустят. А мы опять займем свое место. Как будто ничего и не было.
Но на самом деле было столько всего. В те времена, когда я был не гаргульей, а дождевой водой.
Ну а теперь и мне пора подниматься на крышу».
* * *
Большой и толстый зеленый попугай со всем достоинством, на какое был способен, карабкался на плоскую крышу отеля. Он делал это расчётливо медленно, чтобы дать себе время подбить итог и поразмышлять о любви и вере.
«Ах-кхах-хах, – думал он, – ах-кхах-хах… всей душой я верил в позитивную мистику, это будет раз. Сам я, конечно, был при этом, скорее, негативной мистикой, но не плевать ли мне? Ох плевать, это будет два. Абсолютно бескорыстно, беспримесно и бессовестно верил я в человечество, это будет три. Хотел ли я при этом быть частью этого человечества? – Тут он остановился, хорошенько отсмеялся и только потом продолжил думать дальше. – Само собой, нет, это будет четыре. Ах-ах-ах, я просто хотел, чтобы люди меня любили – безусловно, безрассудно, возможно, слегка сумасбродно, кто их за это осудит? Это будет пять. А насколько я помнил по своим догаргульим временам, друг к другу люди такой любви обычно не испытывают, это будет шесть. Разумеется, в те времена я тесно общался с весьма определенным сортом людей, что могло накладывать свой отпечаток, это будет семь. Но зачем же рисковать, когда можно не, это будет восемь. Нет, ладно, я передумал, восемью будут мои мягонькие-премягонькие пух и перья! А то, что я хотел жить исключительно в комфортных условиях, пусть будет девять. То, какой я кругленький и пухленький, это будет десять. А то, что не создан быть гаргульей, снова будет восемь. Честное слово, это «лья» на конце подразумевает какую-то легкость, и даже хуже того – легкомысленность, а я этого совсем в себе не чувствую. В самом крайнем случае я чувствую себя старой уставшей гаргой, это будет… А вот я пришел, вот и все, вот и ничего уже не будет».
* * *
Постепенно превращаясь, Морис шел через узкую веранду на крышу, мимо сломанных стульев и дырявых ковриков, изо всех сил прижимая книгу Луи к груди и очень боясь ее уронить.
14 июня, перед закатом
Когда Лали поднялась на плоскую крышу гостиницы, Феруш был уже там.
– Чего тянуть кота за хвост, – пробормотал он ей, слегка постукивая по крыше собственным хвостом с залихватской кисточкой на конце.
Лали тоже менялась, какие-то черты ее лица словно перетекали из человеческой формы в чудовищную, а какие-то просто расплывались как нечеткая картинка, и сквозь них проступали другие.
Дженарра поднялась уже наполовину гаргульей, но двигалась при этом достаточно плавно. Морис и Сеймур появились вместе, и Морис бережно держал в неуклюжих каменных лапах книгу.
– Нас же было шестеро, – сказала Дженарра, и ее голос не столько сипел, сколько сыпался каменной крошкой. – Где еще одна?
– Одну всегда не видно, – весело проговорил себе под нос Сеймур. – Как в саду камней.
Феруш вытащил откуда-то чашу с вином и философски ее разглядывал. Чаша была каменной, и вино в ней тоже, но Феруш все-таки не удержался и лизнул его шершавым языком. Морда у него уже стала окончательно львиной, с непропорционально большими удрученными глазами, и шея тоже слишком вытянулась, напоминая скорее лошадиную. Дженарра развернула два крыла с колючими острыми перьями и с трудом сложила их обратно. Одно было чуть длиннее, чтобы цепляться им за крышу. Раскрытый рот у Мориса затвердел в широкой и недоброй ухмылке, а на голове вырос колпак с тремя рогами, каждый из которых заканчивался птичьей головой. Морда Лали приобрела совершенно жуткие и странные черты, но тело осталось почти человеческим, только кое-где проступила чешуя.
– Нда, – сказал Феруш, – вот я и снова смешное страшилище. А чего они не уступают нам место? – Он кивнул в сторону прежних гаргулий.
– А! – развеселился Сеймур, подходя ближе. – Я помню вот этого! Так не хотел становиться гаргульей, все пытался извернуться и вылезти обратно… Бедняжка.
– Очень его понимаю, – прошипела Дженарра.
– Но ты-то займешь свое место с достоинством? – улыбнулся ей Сеймур.
Дженарра сплюнула в ответ каменной крошкой.
– Меняемся, – сказала она Ферушу. – Я займу твое место, а ты мое. Хоть какое-то разнообразие! Осточертело торчать на одном и том же!
Первые капли дождя упали на крышу, и, словно не выдержав их тяжести, прежние гаргульи начали крошиться и осыпаться черным пеплом, который исчезал в воздухе, не долетая до земли…
Откуда-то снизу на крышу вскарабкался натужно сипящий большой и мокрый зеленый попугай.
– Такой момент испортил, – покачал головой Сеймур.
– Ты что, по стене лез? – не выдержал Морис.
Попугай никому не ответил. Он на глазах лысел, вытягивался и превращался в каменный скелет с распахнутым клювом и летучемышиными крыльями.
– Ты всегда был самым странным из нас, – сказала ему Лали, и хотя выражение морды у нее было очень злобным, хрипучий голос прозвучал улыбчиво-ласково.
– По поводу достоинства! – встрепенулся вдруг Феруш, цепляясь задними лапами за край крыши и поглубже вгоняя когти. – Гаргульи на крыше – это еще неплохо! Могли бы сделать из нас и гаргулевый фонтан! Гург-гург-гург, и ты на глазах у всех выплевываешь подсинённую воду тонкой струечкой ввер…
Дженарра не выдержала и громко рассмеялась, и так и застыла с клокочущим в горле смехом.
Морис окаменел совсем беззвучно, продолжая бережно прижимать к груди книгу.
– Лети, лети, моя душа, – пробормотала Лали и старательно выдохнула. И окончательно закаменела, уложив подбородок на сложенные руки.
Сеймур замер лицом к закату, и уходящие солнечные лучи легли на него теплым пятном.
А тот, кто был большим и толстым зеленым попугаем, превратился в камень раньше них всех.
* * *
Посол, который влюбился, стоял на плоской крыше гостиницы и смотрел сквозь начинающийся дождь на Старый город.
– Али Каффаль из рода Мамуров, – негромко произнес он наконец.
– Слушаюсь и повинуюсь, – с некоторой иронией откликнулся Али, появляясь за правым плечом посла.
– То, что должно было быть завершено… – посол неопределенно помахал в воздухе рукой, – в общем, оно завершено. Отчет сдам уже завтра, сегодня вечером планы... Но, на мой взгляд, в целом прошло неплохо. Правда, возникли определенные...
– Последствия? – сказал Али, машинально покрутив на пальце золотое кольцо с осколком печати Соломона. – С которыми надо разобраться?
– Звучит как-то угрожающе, – вздохнул посол. – А у меня, боюсь, в последнее время слишком неподходящее для угроз настроение.
– Прадедушка всегда мне советовал не спорить с посланниками, когда они в мечтательном настроении, – с облегчением кивнул Али.
– Ты же приглядишь за собакой? – на всякий случай уточнил посол. – Кое-кто полдня со мной разговаривать не будет, если узнает, что я не побеспокоился о собаке, хотя лично я предпочитаю ко…
– Безусловно, – прервал его монолог Али.
– А за…
– Кошки не нуждаются в пригляде.
– Мхм. А что натворил попугай?
– Вы не хотите этого знать.
– Тоже приглядишь?
– И этого вы знать не хотите, – вздохнул Али.
Посол задумчиво помолчал.
– А что сделал Сеймур? – наконец спросил он.
– Ох... – Али снова вздохнул. – Он посадил яблоню.
– Да они все понасажали тут свои яблони! В метафорическом смысле... – пожаловался посол. – Ты в курсе, что Луи больше не чемодан? И его номер в твоей гостинице мистическим образом оплачен до конца года? И все книги твоего прадедушки тоже к его услугам? А некоторые из этих книг действительно странные…
– Всегда с большим уважением относился к Луи.
– Ну не знаю… – с сомнением протянул посол. – Чемоданом он был как-то респектабельнее. Человек из него что-то совсем легкомысленный получился. Так что там с Сеймуром?
– Нет, он в буквальном смысле посадил яблоню.
Послу потребовалось некоторое время, чтобы это осознать.
– Что, как твой прадедушка? Или все-таки яблоню яблоню?
– Мой прадедушка был настоящим мудрецом. – Али укоризненно покачал головой. – Яблоню яблоню.
Послу потребовалось еще какое-то время на быстрые поиски подвоха.
– Что, и всё? Не может быть, чтобы всё.
– Ну, он вовсю веселился, пока ее сажал. А под конец еще добавил, что если кое-кто всемогущий, всеведущий и всеблагой, прекрасно зная о предстоящем конце света, все равно посадил в своем саду яблоню, то чем он, Сеймур, хуже? Хотя, строго говоря, яблоню он посадил в чужом саду, а не в своем. Сеймур, я имею в виду, а не…
Посол не выдержал и оглянулся на смотрящую на закат гаргулью с козлиными рожками и драконьим хвостом. Гаргулья широко ухмылялась, но так ведь и было задумано. Посол откашлялся.
– Я могу быть чем-то еще полезен? – вежливо уточнил Али.
– Мхм, – проговорил посол, – я не мог не заметить, что Сеймур все время делал какие-то записи…
– Да-да, – покивал Али, – что-то вроде дневниковых...
– Было бы любопытно взглянуть… – невинно добавил посол.
– О, мне тоже. – Али как-то особенно сокрушено вскинул свои темные брови.
Посол выжидающе помолчал.
– Он на них сидит, – пояснил Али.
– Прости, что?
– Прежде, чем окончательно превратиться и окаменеть, он сунул этот дневник себе под хвост. Так что прочитать его теперь получится вряд ли.
– Ла-адно, – протянул слегка ошарашенный посол. – Ладно. А что за дела с верблюдами?
Никто, подумал Али, решительно никто не умеет вовремя остановиться с вопросами.
– На самом деле, ничего. Они просто очень странные. Сами по себе. Без какого-либо определенного смысла.
– А… – сказал посол, – ну тогда ладно. – Он еще раз оглянулся на гаргулий и оценивающе посмотрел на тяжелые тучи на небе. – Думаю, мне уже пора, меня давно ждут. Да и под дождь попасть бы не хотелось…
* * *
Над Старым городом вовсю лил дождь, и очень скоро потоки воды заклокотали в гаргульих глотках, создавая совершенно неверное впечатление, что каменные твари лениво переговариваются между собой и строят злодейские планы на следующую тысячу лет.
А когда дождь закончился, на улицу выскочил пес и принялся носиться по лужам, пока не наткнулся на ту, в которой отражалась совершенно жуткая гаргулья морда. Пес слегка попятился и инстинктивно зарычал. А потом вдруг пригляделся и с тихим визгом лизнул отражение в нос.
@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-8
-
-
18.06.2020 в 00:53как интересно запутано всё
даже странно было, когда распуталось и стало понятно )))
-
-
21.06.2020 в 21:09-
-
24.06.2020 в 23:59читать дальше
-
-
26.06.2020 в 19:07Большое спасибо!
deirdra
читать дальше
Omen Absit
читать дальше
-
-
26.06.2020 в 19:14читать дальше
А настроение у текста определённо есть! Такое безумно-игривое)
-
-
26.06.2020 в 19:57-
-
27.06.2020 в 20:37Спасибо!
-
-
27.06.2020 в 21:25-
-
30.06.2020 в 13:27-
-
01.07.2020 в 17:22-
-
02.07.2020 в 13:37он густой и душный, от него устаешь - для размера текста читала я его довольно долго, потому что все_вот_эти_описания.
Вот до чего же все-таки фломастеры все на вкус и цвет разные, я бы мог сказать все ровно то же самое, только с припиской “НЕ понравился”.
Впечатление сложилось бы совершенно другое, если бы все это великолепие оформляло сюжет, а не заменяло его, а особенно если бы не раскрытие интриги методомчитать дальше
-
-
02.07.2020 в 13:49Меня от избыточности языка все время подмывало бросить читать, потому что, наверное, это тот случай, когда "в вашем изюме нет кекса". Но я не отрицаю, что это все очень красиво и мастерски сделано.
Вот только меня интересует читать дальше
Что касается концовки, пересказовости и недостатка событийности - тоже соглашусь с предыдущим оратором. Все персонажи такие подчеркнуто интересные и необычные - дальше спойлер
-
-
07.07.2020 в 20:21Это очень сильно мой текст, и я люблю его примерно за все.
читать дальше
-
-
08.07.2020 в 22:55читать дальше
-
-
14.07.2020 в 23:50тркатовка темы огонь, конечно, но она там только в одном предложении ртом говорится и все((
-
-
15.07.2020 в 13:53читать дальше
4/7
-
-
15.07.2020 в 13:58-
-
15.07.2020 в 18:26-
-
15.07.2020 в 18:29Большое спасибо!
deirdra
дальше пойдет вкусовщина и совершенно необъективные рассуждения, если автору интересно))))
Мне не только интересно, мне еще и полезно было
читать дальше
tapatunya
читать дальше
Медичка Шани
читать дальше
Меррит, Китахара
Я вам обоим отвечу, если вы не против, потому что схожие вопросы, и блин, боюсь, это получился какой-то громадный, по-моему, даже уже избыточный ответ
читать дальше
-
-
15.07.2020 в 18:30Огромное спасибо!!!
Ладно, ответить словами все равно не получится)))
Тангорн
читать дальше
Bad
Мне сперва было очень душно продираться сквозь язык, но при этом очень вкусно, отличное владение словом. Прекрасный абсурд происходящего, импрессионистские мазки голубеющим творогом.
Большое спасибо!
читать дальше
-
-
15.07.2020 в 19:22огромное спасибо за ответ, как-то даже легче задышалось
-
-
15.07.2020 в 23:07А еще очень атмосфера самого отеля понравилась.
5/9
-
-
16.07.2020 в 02:48ага, спасиб
-
-
16.07.2020 в 16:46-
-
16.07.2020 в 18:39-
-
16.07.2020 в 21:18-
-
16.07.2020 в 21:34-
-
16.07.2020 в 22:14-
-
16.07.2020 в 22:47-
-
16.07.2020 в 23:05божестводостойную личность (с)Я так скажу: это был, безусловно, интересный опыт и интересное чтение. Но мне не понравилось, извините, автор, мне правда очень жаль, я вижу тут проделанную работу, я вижу тут задумку и понимаю, как шикарно обыграна тема. Но само воплощение — как пазл, который автор предлагает собрать читателю. Но проблема в том, что сам пазл для меня состоит из множества слишком мелких деталей и одного слишком большого ключевого элемента — истории обращенных гаргулий. И в итоге полученная картинка негармонична в моих глазах. Я прочитала, потом с большим интересом прочитала ваши объяснения для Китахары и Меррита, потом честно прочитала еще раз, но все равно нужного рисунка не получилось. Вполне вероятно, это я слишком узколобый читатель, но уж как есть).