Пришли с блэкджеком и шлюхами.
Внимание!
суббота, 11 декабря 2010
пятница, 10 декабря 2010
Смысл всего такого
bang-bang
Техсаппорт спешит на помощь! :D
Название: Девять жизней Молли Джонсон
Тема: Третий Рим (внеконкурс)
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: оборотни против тоталитаризма!
Предпротокольная стенограмма признания Милдред Джонсон, домохозяйки из Малого Уэнслоуфорда, арестованной в 58 г. от становления Благостнейшей Империи, Царства Божия на Земле, за пособничество в подрывной деятельности и убийствах должностных лиц
читать дальшеКак я дошла до жизни такой?
Ну уж, ваша честь, если вы хотите знать, то сначала слушайте, будьте любезны. А не нравится, так я и промолчу, все одно мне теперь. Говорить?..
Жили мы с моим Джоном душа в душу годков пять или шесть — нет, точно, шесть: мы в тот год поженились, когда нам нового префекта назначили, а как все началось, так он уж сменился. Но детей у нас не было. А потом я понесла. Уж как мы радовались! Cобралась я тогда кузину Нелли проведать. А они в городе живут. Город я шибко не люблю: и грязь, и вонь, и шум, и народу столько, сколько через нашу деревню за триста лет не проедет. Да только матушка моя завещала с Нелли почаще видеться.
У них как раз соседа брали в тот день, за мятежные мысли. Ох, и перепугалась же я среди ночи: проснулась, куда деваться, куда бежать! Свет синий, все синее, вопли эти... Ну, вы-то знаете, ваша честь.
Значит, на следующее утро еще до света собралась я и чуть ли не бегом домой, к Джону. А он послушал меня и говорит:
«Смотри-ка, Милдред, теперь и до беды недалеко: вот Уиннифред со Звонкого Ручья в том году на черноголовых наткнулась, когда на сносях была, и урода родила».
Я его успокаиваю: Уиннифред-то, вон, уже круглая была, как подушка, а я что? У меня-то под платьем еще и ничего не видать. Обойдется. А у самой на душе неладно.
Пошли мы в то воскресенье на ярмарку, к гадалке. Та все как положено: карты раскинула, в шар заглянула. И говорит: «Родишь ты, девонька, кошку, будет она гулять сама по себе и будет у нее девять жизней». Я перепугалась до смерти: как — кошку? Гадалка ничего объяснять не стала, говорит, сама не понимаю, а только так по всем приметам выходит. Ну, рассказала я мужу. Джон только плечами пожал: «Значит, и такое бывает. Раньше жили — и теперь проживем».
А потом придумал, что как ребенка родим, так надо его от черноголовых скрыть. Уиннифред-то потом и не видал никто, забрали и ее, и младенца. Но как скроешь? Соседи-то все знают. Сказать, что мертвого родила?.. Так для первого раза это и хуже, точно черноголовых с проверкой дождешься.
Пошел Джон к соседу нашему тогдашнему... Что? Как зовут соседа? Запамятовала я, ваша честь, совсем память плоха стала, ой совсем...
Так вот, у соседа нашего детей было уже семеро по лавкам. И хозяйка его еще одного носила. Ну, Джон-то мой им и говорит: «Зачем вам восьмой? Все одно по закону отдадите черноголовым, а там еще что из него сделают... Отдайте его лучше нам».
И рассказал кое-что про нас, чтоб они посговорчивее были. Говорит, как жена родит, так мы только на люди покажемся, что с младенцем, и уедем сразу в другое место, где нас не знают. Страна-то большая: вон, всю Европу завоевали. И что ребенок на вас похож, никто не увидит. А вы скажете, что мертвого родили, вам не страшно. И вам выгода, и нам».
Они мозгами пораскинули и согласились, что это мой Джон умно придумал. Ну, Бар... сосед то есть еще поартачился: мол, моя-то твоей раньше рожает, так вы раньше заберите. Но Джон уперся: уж упрячьте как-нибудь, вон у вас один еще по полу ползает, а другой пузыри пускает, вам легче, а в нашем домишке все людям на виду.
Так вот и вышло: я рожаю, а повитуху ко мне не позвали, все соседка. Ну да она опытная в этом деле была женщина. И младенца сюда же, к нам принесли...
А живот у меня нормальный был, да и ребеночек как пошел, сразу видно — не котенок. Джон на всякий случай и нож приготовил: а вдруг чудо-юдо появится. Только он не понадобился. Родилась у нас крепкая девочка, здоровая, и вот вам крест, ничем от прочих не отличалась.
«А что ж с пацаном-то делать? — сосед растерялся аж. — Коли этот нормальный, так вам второй-то не нужен? Что же нам теперь, приставу признаваться?»
«Джон, — говорю, — это нам господь радость такую послал, что дочка нормальная, потому что мы другое дитя согласились от верной смерти избавить. Негоже теперь отказываться».
«Ну хорошо, — соглашается мой Джон, — все равно нам уезжать нужно: я уже с горожанином одним сговорился, чтобы землю продать».
И вот мы сказали, что родилась двойня, и чудесно зажили с нашими малышами. Ну, с насиженного пятачка сниматься не сахар, конечно, но ничего. Всякое в жизни бывает. Зато на новом месте мы сразу сказали, что Ник у нас приемыш. Я так думала: а ну как детки вырастут и пожениться захотят? Между собой они не родичи, так пусть сразу знают про то и пусть никто из соседей про них дурного не думает.
Тогда я еще ничего ни сном ни духом, ваша честь. Про гадалку мы если и вспоминали когда, то так, чтобы посмеяться. Были они дети как дети. Ника мы вон окрестили в честь Джонова друга, которого черноголовые забрали. Родители-то его крестить боялись. А девочку Джон хотел Кэти назвать, раз уж кошка, да только я уперлась. «Нет, — говорю, — сыну ты имя придумал, а дочка уж моя». И стала она Молли, как в нашей семье заведено: мама Милдред, дочка Молли, потом опять Милдред и опять Молли.
Откуда мы переехали, ваша честь? Да я уж говорила: запамятовала. Совсем плоха стала... Страна большая! Да и не знала никогда. Я ж глупая, ваша честь, женщина, куда мне. Джон знал, куда мы едем и откуда, а я уж и не спрашивала. И по сторонам мне оглядываться было некогда, с двумя малышами-то!
В Малом Уинслоуфорде нам хорошо было. Привольно, солнечно, люди сердечные, префект далеко... Самое место расти детям. Уж такие они не разлей вода были! Куда Ник — туда и Молли, куда Молли — туда и Ник. Но, по правде сказать, Ник чаще заводилой был. С каких только деревьев его Джон ни снимал, из каких только оврагов ни вытаскивал! Бегать научился раньше, чем ходить.
Молли — та поспокойнее была. А только мы рано заметили: ну никак ее не удержишь. Бывало, убежит Ник, потеряется, а Молли вот она, перед глазами. Запрем ее дома, отправимся Ника искать — а только глядь: вот он, Ник, а вот и Молли рядом с ним, тут как тут. Не усидела...
Я ее спрашиваю: «Как это ты так?»
А она: «Не знаю, матушка. Только подумаю, где Ник, и уже знаю, как туда попасть быстро».
«Как же, — говорю, — негодница, ты быстрее меня пробралась? Дорога-то тут одна, по тропе, через ферму, и потом через Белый Лог мостик перекинут».
«А вот так, — говорит. — Я сперва через амбар, потом по лугу, а потом по оврагу вверх-вниз».
А самой годочков пять только: глазки голубые, нежные, и платьице чистое, и передник, как я оставила, и ни одной-единой царапинки.
«Как, — говорю, — через овраг, когда там бузина, крапива, шиповник дикий! Быстрее меня не доберешься, разве только по воздуху лететь».
А сама вспоминаю про гадалку.
«Не знаю, матушка» — вот и весь ответ.
Потом как-то она при нас с Джоном оборотилась. Один миг — девчушка золотоволосая, вся в маменьку мою, светлая ей память, — и вот кошечка дымчатая, пушистая, сидит, умывается. А глазища — желтые, что твой кулон с янтарем, мне Джон такой дарил.
Как я тогда перепугалась, словами не передать! А Джон мой, умница, только посмотрел и говорит: «Ну что ж, раньше жили — и теперь проживем». И проделал кошачий лаз в двери.
Молли мы наказали никогда обличье на людях не менять, а пуще всего остерегаться черноголовых. Ну, это все матери детям велят, это вы и без меня знаете. И Молли береглась лучше некуда. Другие дети, бывают, озоруют или хвастаются, если что-то такое могут или знают, что их сверстники — ни-ни, а она как воды в рот набрала. И Ник вместе с нею. Так и не заподозрил никто ничего, ваша честь, ни единого разочка, и дальше бы не заподозрили.
Когда я за Молли странности начала замечать? Воля ваша, ваша честь, а только в кошку превращаться — это, по-моему, и так странно! А, вы об этом-то... Ну вот...
Молли четырнадцать годочков сравнялось. Уж такая она выросла красавица, такая голубушка, описать невозможно. Что твоя шоколадная конфета. А какая хозяйка, какая скромница! Так бы ее от нас и увели, если бы Ник ее не стерег лучше верного пса. Дрался за нее часто, а мы и не сомневались, что через год-другой их поженим. И останутся наши деточки с нами оба. Других-то не дал нам господь, так и стоял дом полупустой. Только не судьба, видно...
Тогда стали приставы убиваться. Сначала в Джонтауне... да вы помните, ваша честь. Потом в Таунсхилле. Аж кусками его нашли. И люди тоже пропадали целые оттуда. Кузнеца-то Джонтаунского хотели черноголовые взять к Императору, чтобы он всякие штуки ему делал, а он сбежал — и пропал с концами. Потом, еще позже, Деннисы исчезли, эти всей семьей. Но не как приставы: тел не находили. А потом еще стали говорить, что тела приставские будто были когтями разодраны, и что видели рядом с ними огромную серую кошку со светящимися глазами.
Я как про это услышала, сразу заперлась с дочкой на кухне и говорю:
«Приставы — твоих лап дело, Молли?»
Она даже отпираться не стала. Честная всегда была.
«Моих, — говорит, — матушка». И улыбается ласково так, что сердце тает.
«Что же это ты? — спрашиваю. — Неужели закопать нельзя было?»
И тут она мне и рассказала. Что будто бы есть у нас тут врата в другие страны: шагнешь только, а за ними — земли невиданные, как по волшебству. Врата эти повсюду натыканы. Они их еще с Ником нашли, когда детьми лазили. Молли-то через них только что не прыгала, а Нику тяжело приходилось, но он одну Молли отпустить не мог — вот и научился. И что она мне только не порассказала! И про корабли из железа, которые хотят — по воде ходят, хотят — по суше, а хотят — по воздуху летают, и про каменные статуи, что не хуже ярмарочных шутов танцуют и кривляются... А пуще того рассказала, будто в тех мирах черноголовых нет, и Император у них кровь не пьет.
«Где-то, матушка, — говорит, — и похуже есть, чем у нас, а где-то лучше. А где так похоже, что не отличишь, только деревня наша, скажем, не Малый Уинслоуфорд, а Большой Овраг называется».
Вот они потом с Ником и придумали, что нужно людей избавлять. Нику-то мы рассказали, как мы его от черноголовой судьбы спасли.
«А приставов зачем убивали? — спрашиваю. — Конечно, гады они, да ведь вас-то теперь поймают?»
«Ой, матушка, — говорит Молли и запястье вылизывает (это она так делала, когда волновалась), — ведь иначе для других людей врата не откроются! Нужно долго учиться, чтобы ими свободно ходить, как Ник учился».
«Так что же, чтобы одного человека провести, надо другого убить?»
«Выходит, что так матушка, — Молли улыбается. — Только провести потом целую семью можно. Это не я сама догадалась, мне колдунья одна сказала, в соседней стране, за вратами. Жизнь за жизнь, говорит, смерть жизнь вычерпывает, да не одну, а целого рода. Только не знаю, как насчет человека. Это же все приставы были, на всех на них метка черноголовых. Ты думаешь, матушка, они люди?»
Нет, ваша честь, я суд не оскорбляю, мне уже все равно, словом меньше, словом больше. Только вы велели правду говорить. А правду говорить лучше, чем лгать. Я вот всю жизнь лгала, знаю, о чем речь.
Так я и благословила Молли и Ника на их дело. «Только, — говорю, — вблизи дома не убивайте никого, а то вас найдут».
«Хорошо, матушка», — они отвечали.
И Джону мы говорить не стали. Он тогда только-только лавочку открыл, на рынке торговал, с черноголовыми тоже дело имел — ну, положено так, а кроме него некому было, он самый умный в деревне, мой Джон. А тут сноровка особая нужна, ваша честь. Не так посмотрел, не эдак поклонился — и прости-прощай, заглянут в твою голову и всю подноготную вызнают. Ну, вы знаете, ваша честь.
Так год прошел. Детям нашим по пятнадцать исполнилось, мы уже и к свадьбе готовиться начали понемногу. А трупов прибавилось, к тем двум еще шесть пришло, из разных мест. Ну и шесть семей они вывели. Я только диву давалась, как Ник с Молли умудряются туда-сюда обернуться, чтобы их не хватился никто.
А однажды ночью не спалось мне. Джон-то мой рядом храпит, а я лежу, ворочаюсь без сна. Потом слышу — как будто внизу что-то хлопает.
Я встала, свечу зажгла, спускаюсь в кухне: а там Ник мой лежит, кровью залитый, и Молли над ним рыдает. Вот, говорит, матушка, там засада была, ждали они нас. И Ника изранили, он меня защищал. «Это, — говорит, — наш девятый был. Все свои девять жизней я на чужие смерти истратила, жизнь за жизнь, как в воротах этих. Все кончено теперь, Ник умрет, и я с ним умру, не могу без него!»
«Ну, — говорю, — заладила! Слезами горю не поможешь, давай за водой быстро, одна нога здесь, другая там!»
А Джон с вечера спину потянул: моложе-то мы с годами не становимся. Раз Ник с Молли ушел, мы и бак наполнять не стали: думали, до утра хватит, а там дети помогут. Молли схватила котелок и побежала к ручью. Я же давай очаг разводить и хоть тем, что есть, раны промывать. Джон тоже проснулся, спустился вниз. В чем дело, говорит? Я объясняю.
«Эх, — отвечает Джон, — что же ты мне раньше не рассказала! Я на рынке от них слыхал: новый амулет теперь появился, специально, мол, на этих зверюг настроенный, которые приставов дерут. Теперь-то уж скоро заявятся...»
И пошел запирать окна, двери и над ними всеми подковы вешать — авось уберегут от черноголовых. Да только не уберегли.
Пришли они и вломились прямо в мою чистую кухню, с черного входа. Я стою ни жива ни мертва, поверить не могу, что все взаправду. Тут слышу как ворчание позади... И уж на что я от страха сама не своя была, а обернулась. Вижу: стоит позади меня огромный черный пес. Изранен весь, из ран кровь сочится, а скалится так, что рука сама перекреститься тянется. Да только не страшно мне от него было. Сердцем я чуяла: это мой мальчик, Ники это мой! Вот как его, оказывается, Молли учила через ворота свои ходить.
А что потом было, я не помню. Треск, свист, рычание. Кажись, и я кого сковородкой огрела, да только не поручусь, ваша честь — совсем плохая память стала. Вот как мне от одного из черноголовых прилетело по голове, так саму себя не помню. Уже в тюрьме прочухалась. Темно, страшно, нет никого. Кое-как подобралась, за решетку схватилась, зову: «кто здесь?!» — а мне только черная метка со стены напротив скалится. Села я, заплакала, что уж тут. Слабая я женщина, глупая. Только больше не плачу с тех пор.
Так я и не знаю ничего про своих. Про Джона моего с Ником, живы ли. И Молли в последний раз видела, когда она к ручью убегала: лицо бледное, все в слезах, котелок в руках немытый.
Нет, я ничего у вас спрашивать не хочу, ваша честь.
А вот так, не хочу и все. Знаю я, что вы мне скажете. Да разве ж вы что другое мне сказать можете? А я уж все проплакала, что нужно. Ни о чем не жалею. Я свою жизнь как надо прожила, бог про то знает. Да и не закончена еще она. Не верю я, что эти девять жизней, что моя Молли отобрала, вычерпали все ее девять жизней — нет ни в одном из вас настоящей жизни, видимость одна! Зато других людей она отсюда вывела.
Я знаю - мои вернутся и спасут меня. Хоть из костра, хоть с колеса, если приговорите. И уведут с собою. А дверь запросто откроют — вон сколько вас тут с черными метками, ваша честь, господа присяжные.
Я не боюсь, ваша честь. Чего мне бояться? Это вы бойтесь.
Весь ваш Третий Рим благословенный.
Тема: Третий Рим (внеконкурс)
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: оборотни против тоталитаризма!
Предпротокольная стенограмма признания Милдред Джонсон, домохозяйки из Малого Уэнслоуфорда, арестованной в 58 г. от становления Благостнейшей Империи, Царства Божия на Земле, за пособничество в подрывной деятельности и убийствах должностных лиц
читать дальшеКак я дошла до жизни такой?
Ну уж, ваша честь, если вы хотите знать, то сначала слушайте, будьте любезны. А не нравится, так я и промолчу, все одно мне теперь. Говорить?..
Жили мы с моим Джоном душа в душу годков пять или шесть — нет, точно, шесть: мы в тот год поженились, когда нам нового префекта назначили, а как все началось, так он уж сменился. Но детей у нас не было. А потом я понесла. Уж как мы радовались! Cобралась я тогда кузину Нелли проведать. А они в городе живут. Город я шибко не люблю: и грязь, и вонь, и шум, и народу столько, сколько через нашу деревню за триста лет не проедет. Да только матушка моя завещала с Нелли почаще видеться.
У них как раз соседа брали в тот день, за мятежные мысли. Ох, и перепугалась же я среди ночи: проснулась, куда деваться, куда бежать! Свет синий, все синее, вопли эти... Ну, вы-то знаете, ваша честь.
Значит, на следующее утро еще до света собралась я и чуть ли не бегом домой, к Джону. А он послушал меня и говорит:
«Смотри-ка, Милдред, теперь и до беды недалеко: вот Уиннифред со Звонкого Ручья в том году на черноголовых наткнулась, когда на сносях была, и урода родила».
Я его успокаиваю: Уиннифред-то, вон, уже круглая была, как подушка, а я что? У меня-то под платьем еще и ничего не видать. Обойдется. А у самой на душе неладно.
Пошли мы в то воскресенье на ярмарку, к гадалке. Та все как положено: карты раскинула, в шар заглянула. И говорит: «Родишь ты, девонька, кошку, будет она гулять сама по себе и будет у нее девять жизней». Я перепугалась до смерти: как — кошку? Гадалка ничего объяснять не стала, говорит, сама не понимаю, а только так по всем приметам выходит. Ну, рассказала я мужу. Джон только плечами пожал: «Значит, и такое бывает. Раньше жили — и теперь проживем».
А потом придумал, что как ребенка родим, так надо его от черноголовых скрыть. Уиннифред-то потом и не видал никто, забрали и ее, и младенца. Но как скроешь? Соседи-то все знают. Сказать, что мертвого родила?.. Так для первого раза это и хуже, точно черноголовых с проверкой дождешься.
Пошел Джон к соседу нашему тогдашнему... Что? Как зовут соседа? Запамятовала я, ваша честь, совсем память плоха стала, ой совсем...
Так вот, у соседа нашего детей было уже семеро по лавкам. И хозяйка его еще одного носила. Ну, Джон-то мой им и говорит: «Зачем вам восьмой? Все одно по закону отдадите черноголовым, а там еще что из него сделают... Отдайте его лучше нам».
И рассказал кое-что про нас, чтоб они посговорчивее были. Говорит, как жена родит, так мы только на люди покажемся, что с младенцем, и уедем сразу в другое место, где нас не знают. Страна-то большая: вон, всю Европу завоевали. И что ребенок на вас похож, никто не увидит. А вы скажете, что мертвого родили, вам не страшно. И вам выгода, и нам».
Они мозгами пораскинули и согласились, что это мой Джон умно придумал. Ну, Бар... сосед то есть еще поартачился: мол, моя-то твоей раньше рожает, так вы раньше заберите. Но Джон уперся: уж упрячьте как-нибудь, вон у вас один еще по полу ползает, а другой пузыри пускает, вам легче, а в нашем домишке все людям на виду.
Так вот и вышло: я рожаю, а повитуху ко мне не позвали, все соседка. Ну да она опытная в этом деле была женщина. И младенца сюда же, к нам принесли...
А живот у меня нормальный был, да и ребеночек как пошел, сразу видно — не котенок. Джон на всякий случай и нож приготовил: а вдруг чудо-юдо появится. Только он не понадобился. Родилась у нас крепкая девочка, здоровая, и вот вам крест, ничем от прочих не отличалась.
«А что ж с пацаном-то делать? — сосед растерялся аж. — Коли этот нормальный, так вам второй-то не нужен? Что же нам теперь, приставу признаваться?»
«Джон, — говорю, — это нам господь радость такую послал, что дочка нормальная, потому что мы другое дитя согласились от верной смерти избавить. Негоже теперь отказываться».
«Ну хорошо, — соглашается мой Джон, — все равно нам уезжать нужно: я уже с горожанином одним сговорился, чтобы землю продать».
И вот мы сказали, что родилась двойня, и чудесно зажили с нашими малышами. Ну, с насиженного пятачка сниматься не сахар, конечно, но ничего. Всякое в жизни бывает. Зато на новом месте мы сразу сказали, что Ник у нас приемыш. Я так думала: а ну как детки вырастут и пожениться захотят? Между собой они не родичи, так пусть сразу знают про то и пусть никто из соседей про них дурного не думает.
Тогда я еще ничего ни сном ни духом, ваша честь. Про гадалку мы если и вспоминали когда, то так, чтобы посмеяться. Были они дети как дети. Ника мы вон окрестили в честь Джонова друга, которого черноголовые забрали. Родители-то его крестить боялись. А девочку Джон хотел Кэти назвать, раз уж кошка, да только я уперлась. «Нет, — говорю, — сыну ты имя придумал, а дочка уж моя». И стала она Молли, как в нашей семье заведено: мама Милдред, дочка Молли, потом опять Милдред и опять Молли.
Откуда мы переехали, ваша честь? Да я уж говорила: запамятовала. Совсем плоха стала... Страна большая! Да и не знала никогда. Я ж глупая, ваша честь, женщина, куда мне. Джон знал, куда мы едем и откуда, а я уж и не спрашивала. И по сторонам мне оглядываться было некогда, с двумя малышами-то!
В Малом Уинслоуфорде нам хорошо было. Привольно, солнечно, люди сердечные, префект далеко... Самое место расти детям. Уж такие они не разлей вода были! Куда Ник — туда и Молли, куда Молли — туда и Ник. Но, по правде сказать, Ник чаще заводилой был. С каких только деревьев его Джон ни снимал, из каких только оврагов ни вытаскивал! Бегать научился раньше, чем ходить.
Молли — та поспокойнее была. А только мы рано заметили: ну никак ее не удержишь. Бывало, убежит Ник, потеряется, а Молли вот она, перед глазами. Запрем ее дома, отправимся Ника искать — а только глядь: вот он, Ник, а вот и Молли рядом с ним, тут как тут. Не усидела...
Я ее спрашиваю: «Как это ты так?»
А она: «Не знаю, матушка. Только подумаю, где Ник, и уже знаю, как туда попасть быстро».
«Как же, — говорю, — негодница, ты быстрее меня пробралась? Дорога-то тут одна, по тропе, через ферму, и потом через Белый Лог мостик перекинут».
«А вот так, — говорит. — Я сперва через амбар, потом по лугу, а потом по оврагу вверх-вниз».
А самой годочков пять только: глазки голубые, нежные, и платьице чистое, и передник, как я оставила, и ни одной-единой царапинки.
«Как, — говорю, — через овраг, когда там бузина, крапива, шиповник дикий! Быстрее меня не доберешься, разве только по воздуху лететь».
А сама вспоминаю про гадалку.
«Не знаю, матушка» — вот и весь ответ.
Потом как-то она при нас с Джоном оборотилась. Один миг — девчушка золотоволосая, вся в маменьку мою, светлая ей память, — и вот кошечка дымчатая, пушистая, сидит, умывается. А глазища — желтые, что твой кулон с янтарем, мне Джон такой дарил.
Как я тогда перепугалась, словами не передать! А Джон мой, умница, только посмотрел и говорит: «Ну что ж, раньше жили — и теперь проживем». И проделал кошачий лаз в двери.
Молли мы наказали никогда обличье на людях не менять, а пуще всего остерегаться черноголовых. Ну, это все матери детям велят, это вы и без меня знаете. И Молли береглась лучше некуда. Другие дети, бывают, озоруют или хвастаются, если что-то такое могут или знают, что их сверстники — ни-ни, а она как воды в рот набрала. И Ник вместе с нею. Так и не заподозрил никто ничего, ваша честь, ни единого разочка, и дальше бы не заподозрили.
Когда я за Молли странности начала замечать? Воля ваша, ваша честь, а только в кошку превращаться — это, по-моему, и так странно! А, вы об этом-то... Ну вот...
Молли четырнадцать годочков сравнялось. Уж такая она выросла красавица, такая голубушка, описать невозможно. Что твоя шоколадная конфета. А какая хозяйка, какая скромница! Так бы ее от нас и увели, если бы Ник ее не стерег лучше верного пса. Дрался за нее часто, а мы и не сомневались, что через год-другой их поженим. И останутся наши деточки с нами оба. Других-то не дал нам господь, так и стоял дом полупустой. Только не судьба, видно...
Тогда стали приставы убиваться. Сначала в Джонтауне... да вы помните, ваша честь. Потом в Таунсхилле. Аж кусками его нашли. И люди тоже пропадали целые оттуда. Кузнеца-то Джонтаунского хотели черноголовые взять к Императору, чтобы он всякие штуки ему делал, а он сбежал — и пропал с концами. Потом, еще позже, Деннисы исчезли, эти всей семьей. Но не как приставы: тел не находили. А потом еще стали говорить, что тела приставские будто были когтями разодраны, и что видели рядом с ними огромную серую кошку со светящимися глазами.
Я как про это услышала, сразу заперлась с дочкой на кухне и говорю:
«Приставы — твоих лап дело, Молли?»
Она даже отпираться не стала. Честная всегда была.
«Моих, — говорит, — матушка». И улыбается ласково так, что сердце тает.
«Что же это ты? — спрашиваю. — Неужели закопать нельзя было?»
И тут она мне и рассказала. Что будто бы есть у нас тут врата в другие страны: шагнешь только, а за ними — земли невиданные, как по волшебству. Врата эти повсюду натыканы. Они их еще с Ником нашли, когда детьми лазили. Молли-то через них только что не прыгала, а Нику тяжело приходилось, но он одну Молли отпустить не мог — вот и научился. И что она мне только не порассказала! И про корабли из железа, которые хотят — по воде ходят, хотят — по суше, а хотят — по воздуху летают, и про каменные статуи, что не хуже ярмарочных шутов танцуют и кривляются... А пуще того рассказала, будто в тех мирах черноголовых нет, и Император у них кровь не пьет.
«Где-то, матушка, — говорит, — и похуже есть, чем у нас, а где-то лучше. А где так похоже, что не отличишь, только деревня наша, скажем, не Малый Уинслоуфорд, а Большой Овраг называется».
Вот они потом с Ником и придумали, что нужно людей избавлять. Нику-то мы рассказали, как мы его от черноголовой судьбы спасли.
«А приставов зачем убивали? — спрашиваю. — Конечно, гады они, да ведь вас-то теперь поймают?»
«Ой, матушка, — говорит Молли и запястье вылизывает (это она так делала, когда волновалась), — ведь иначе для других людей врата не откроются! Нужно долго учиться, чтобы ими свободно ходить, как Ник учился».
«Так что же, чтобы одного человека провести, надо другого убить?»
«Выходит, что так матушка, — Молли улыбается. — Только провести потом целую семью можно. Это не я сама догадалась, мне колдунья одна сказала, в соседней стране, за вратами. Жизнь за жизнь, говорит, смерть жизнь вычерпывает, да не одну, а целого рода. Только не знаю, как насчет человека. Это же все приставы были, на всех на них метка черноголовых. Ты думаешь, матушка, они люди?»
Нет, ваша честь, я суд не оскорбляю, мне уже все равно, словом меньше, словом больше. Только вы велели правду говорить. А правду говорить лучше, чем лгать. Я вот всю жизнь лгала, знаю, о чем речь.
Так я и благословила Молли и Ника на их дело. «Только, — говорю, — вблизи дома не убивайте никого, а то вас найдут».
«Хорошо, матушка», — они отвечали.
И Джону мы говорить не стали. Он тогда только-только лавочку открыл, на рынке торговал, с черноголовыми тоже дело имел — ну, положено так, а кроме него некому было, он самый умный в деревне, мой Джон. А тут сноровка особая нужна, ваша честь. Не так посмотрел, не эдак поклонился — и прости-прощай, заглянут в твою голову и всю подноготную вызнают. Ну, вы знаете, ваша честь.
Так год прошел. Детям нашим по пятнадцать исполнилось, мы уже и к свадьбе готовиться начали понемногу. А трупов прибавилось, к тем двум еще шесть пришло, из разных мест. Ну и шесть семей они вывели. Я только диву давалась, как Ник с Молли умудряются туда-сюда обернуться, чтобы их не хватился никто.
А однажды ночью не спалось мне. Джон-то мой рядом храпит, а я лежу, ворочаюсь без сна. Потом слышу — как будто внизу что-то хлопает.
Я встала, свечу зажгла, спускаюсь в кухне: а там Ник мой лежит, кровью залитый, и Молли над ним рыдает. Вот, говорит, матушка, там засада была, ждали они нас. И Ника изранили, он меня защищал. «Это, — говорит, — наш девятый был. Все свои девять жизней я на чужие смерти истратила, жизнь за жизнь, как в воротах этих. Все кончено теперь, Ник умрет, и я с ним умру, не могу без него!»
«Ну, — говорю, — заладила! Слезами горю не поможешь, давай за водой быстро, одна нога здесь, другая там!»
А Джон с вечера спину потянул: моложе-то мы с годами не становимся. Раз Ник с Молли ушел, мы и бак наполнять не стали: думали, до утра хватит, а там дети помогут. Молли схватила котелок и побежала к ручью. Я же давай очаг разводить и хоть тем, что есть, раны промывать. Джон тоже проснулся, спустился вниз. В чем дело, говорит? Я объясняю.
«Эх, — отвечает Джон, — что же ты мне раньше не рассказала! Я на рынке от них слыхал: новый амулет теперь появился, специально, мол, на этих зверюг настроенный, которые приставов дерут. Теперь-то уж скоро заявятся...»
И пошел запирать окна, двери и над ними всеми подковы вешать — авось уберегут от черноголовых. Да только не уберегли.
Пришли они и вломились прямо в мою чистую кухню, с черного входа. Я стою ни жива ни мертва, поверить не могу, что все взаправду. Тут слышу как ворчание позади... И уж на что я от страха сама не своя была, а обернулась. Вижу: стоит позади меня огромный черный пес. Изранен весь, из ран кровь сочится, а скалится так, что рука сама перекреститься тянется. Да только не страшно мне от него было. Сердцем я чуяла: это мой мальчик, Ники это мой! Вот как его, оказывается, Молли учила через ворота свои ходить.
А что потом было, я не помню. Треск, свист, рычание. Кажись, и я кого сковородкой огрела, да только не поручусь, ваша честь — совсем плохая память стала. Вот как мне от одного из черноголовых прилетело по голове, так саму себя не помню. Уже в тюрьме прочухалась. Темно, страшно, нет никого. Кое-как подобралась, за решетку схватилась, зову: «кто здесь?!» — а мне только черная метка со стены напротив скалится. Села я, заплакала, что уж тут. Слабая я женщина, глупая. Только больше не плачу с тех пор.
Так я и не знаю ничего про своих. Про Джона моего с Ником, живы ли. И Молли в последний раз видела, когда она к ручью убегала: лицо бледное, все в слезах, котелок в руках немытый.
Нет, я ничего у вас спрашивать не хочу, ваша честь.
А вот так, не хочу и все. Знаю я, что вы мне скажете. Да разве ж вы что другое мне сказать можете? А я уж все проплакала, что нужно. Ни о чем не жалею. Я свою жизнь как надо прожила, бог про то знает. Да и не закончена еще она. Не верю я, что эти девять жизней, что моя Молли отобрала, вычерпали все ее девять жизней — нет ни в одном из вас настоящей жизни, видимость одна! Зато других людей она отсюда вывела.
Я знаю - мои вернутся и спасут меня. Хоть из костра, хоть с колеса, если приговорите. И уведут с собою. А дверь запросто откроют — вон сколько вас тут с черными метками, ваша честь, господа присяжные.
Я не боюсь, ваша честь. Чего мне бояться? Это вы бойтесь.
Весь ваш Третий Рим благословенный.
@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс
четверг, 09 декабря 2010
Пришли с блэкджеком и шлюхами.
Название: Время решения
Тема: Седьмое небо
Автор: Squalicorax
Бета: stuff, Коробка со специями
Краткое содержание: Масса экзальтированных демонстрантов в интерьерах.
читать дальше
Сводчатый потолок сложной формы, похожий на вогнутую изнанку раковины, создавал слишком замысловатую акустику.
- Послушайте меня, Ирвин, так больше не может продолжаться, - генеральный швырнул на стол квадратик платы визуальной памяти и сплел пальцы: эхо вкрадчивых искаженных шепотков тут же обежало подиум по кругу. – Ложа ценит ваш неиссякающий оптимизм, но с проектом нужно что-то решать. Мы терпим убытки уже семь циклов.
- А что вы хотели? – всклокоченный, вечно раздраженный, Ирвин смахнул с головы капюшон и механическим жестом потянул себя за волосы. – Вот вы что, полагали, что стоит вам прибавить мощности электрошока, как тарн начнет нести золотые яйца?
- Научный Сектор? – генеральный перевел немигающий взгляд вправо, приглашая высказаться. Мецца равнодушно прикрыла глаза – силовая динамика внутри Ложи вызывала у нее изжогу.
- Корреляция экспериментальных воздействий со свободными тенденциями вне влияния фатумгасителей отрицательна. За последние полтора года. И за все то время, что я имею доступ к информации такого уровня – тоже.
- Это еще не говорит о…
- Оставьте, Ирвин, - добродушно перебил лысеющий юноша, похожий на энергичного золотистого хомяка. – Это как раз много о чем говорит. У нас такой однозначный результат только потому, что тарн хочет, чтобы он у нас был. Он не станет сотрудничать, нужно пересмотреть подход в целом.
- Так пересматривайте! Подбирайте мотивацию, меняйте воздействие, делайте что-нибудь, а не нойте о наших убытках, потому что в этом ваша работа, Генрих, черт побери!
- Проблема несколько шире, - терпеливо и жизнерадостно перебил хомяк. – Обстановка ухудшилась не столько в отношении проекта, сколько в глобальном смысле. Эпидемии, катаклизмы природного характера, каскад мутаций, эрозия соцструктур. Процент травматики, массовая истерия. Спонтанный, мгновенный износ транспортных узлов. Мы толкаем маятник в одну сторону, а в противофазе его качает в другую, вызывая серию хаотических колебаний, которые мы не можем погасить, понимаете, Ирвин? Если вы сейчас вытащите из закрытого ящика шар, то вероятность выпадения черного будет больше пятидесяти процентов.
- И у вас, конечно же, есть цифры, подтверждающие…
- Да, - Мецце, в общем, было наплевать на сегодняшнее решение Ложи, но Ирвин ее раздражал. – У нас есть цифры. Тарн…
- Тарн – это бог ужаса, черт вас побери! – Ирвин встал, теплый блик искусственных факелов мазнул по гладкой поверхности левой, наголо выбритой половине его головы, и оранжевой звездой застыл на хромированной окантовке нейрошунта. – Это пласт культуры, слежавшийся слой общечеловеческого сознания, дремучая темная суть каждого из нас! Это сила природы, а вы хотите легко и без проблем уговорить его делать то, что нам надо? Не будет такого! Хотите все бросить? Такого тоже не будет! Природа должна служить человеку, а не подавлять его, вот что я вам скажу.
- А человек должен руководствоваться разумным балансом риска и выгод.
- Знаете, Ольгерд, - Ирвин обернулся к генеральному, лицо его некрасиво перекосилось, - иногда мне кажется, что вы просто-напросто трус. Да-да, властный, жестокий и своенравный трус. Ваш страх перед прогрессом и ваш страх перед тарном – это мракобесие. Вы слишком консервативны, чтобы понять, что значат для нас эти перспективы. Если тарн – это личность, то его можно заинтересовать, сыграть на страсти к освоению нового, на любопытстве, свойственном любому – кроме вас, Ольгерд! - носителю разума. Если же это просто слепая сила природы – мы должны сыграть на свойственных ей закономерностях!
- А что может сказать Гуманистический Сектор? – поинтересовался генеральный, откинувшись на белый переплет спинки ритуального кресла.
- Я считаю, - сухощавая ссутуленная Этель поджала губы, резче обозначая шрамы времени на лице, и смахнула с рукава невидимую пылинку, - считаю, что наши действия аморальны. Мы пытаемся добиться благополучия за счет ухудшения условий жизни другого существа.
- Вы поддерживаете заморозку проекта? – Генрих заинтересованно дернул щеками. – А как же преступления тарна? Разве нельзя это считать чем-то… ну… вроде компенсации обществу?
- Они могут считаться преступлениями только если тарн является членом этого общества, - отмахнулась Этель. – И я считаю, что во имя блага человечества Ложа вполне может взять на себя ответственность за аморальное решение.
- Так вы за или против, скажите толком? – Ирвин нетерпеливо прихлопнул ладонью по столу.
- Поскольку мои представления о разумном для Ложи противоречат нормам морали, я воздерживаюсь, - отчеканила она, и надвинула капюшон на лицо в знак того, что вопрос закрыт.
Мецца вздохнула и сунула плату визуальной памяти в демонстрационную щель на краю столешницы.
- Есть еще кое-что, - по поверхности мрамора побежали ряды символов, где мелкие белые цифры сменялась ярко-алыми варнингами. Все замерли, подаваясь вперед, и уже через пару секунд Мецца услышала, как Ольгерд скрипнул зубами, и кто-то шумно выдохнул.
- Я позволила себе проанализировать собранную статистику в смежной области, - сказала она наслаждаясь произведенным эффектом. – И вот мои выводы…
В отдалении, где-то внизу, глухо натужно охнуло, тут же откликаясь шепчущим эхом; пол едва заметно качнулся, и часть светящейся паутины, расходящейся по нему от края подиума, мигнула и погасла.
- Что за черт.
Ирвин быстрой чечеткой на клавиатуре подлокотников разблокировал свой доступ и вышел в систему: судя по тому, как он сморщился, информационная нагрузка сразу вынесла его на предпороговый уровень.
Ухнуло еще раз – глуше и продолжительнее. Мецца подобралась на кресле, Ольгерд выругался себе под нос.
- Авария на восьмом транспортном кольце, поражение инфраструктуры, - голос Ирвина, неожиданно растягивающий слоги, слишком громкий – из-за сенсорной перегрузки – бил по нервам. – Подробностей пока нет.
- Похоже, - грустно сказал Генрих, приглаживая свою коротенькую золотистую бородку, - это называется «поймал медведя».
- Я предлагаю окончательное голосование отложить, - резюмировал Ольгерд, вставая во весь свой прекрасный анахронический рост, подавлявший каждого, кто имел несчастье оказаться рядом. – Подумайте о своем решении еще раз, хотя что тут теперь думать…
- Гуманистический Сектор не меняет своих решений, - спокойно заметила Этель, расстегивая воротник мантии. Бежевая плотная ткань сопротивлялась усилиям измочаленных артритом пальцев. – Мы должны оставить тарна в покое. Он безумен.
- Проблема в том, что решение о консервации проекта все равно будет полумерой, - новый голос, донесшийся из полумрака за границей подиума, отличался надтреснуто-нейтральной разновидностью командного тона, характерной для людей, привыкших не властвовать, но распоряжаться в сложной обстановке. – Тарн должен быть уничтожен.
- А вот и наш Сектор Внешней Разведки, - заметил генеральный, прерывая мертвую тишину. – У Ложи есть неделя на размышления и совещания, потом проголосуем.
- Вальтер, вы рехнулись? – грустно поинтересовался Генрих. – Это хорошо, что ваш голос только совещательный. Вы осознаете, что уничтожение тарна вызовет массовые психозы, которые прикончат нашу цивилизацию?
- Вы считаете, что тарн безумен, - Вальтер шагнул вперед, и стало ясно, что ростом он выше Ольгерда. – Не заблуждайтесь. Он никогда не обладал разумом в человеческом понимании этого слова. С ним нельзя договориться, его нельзя запугать, нельзя предугадать его действия, нельзя разойтись с ним мирно. Наша, как вы выражаетесь, цивилизация тысячелетиями жила под властью всесильного и почти всевидящего чудовища. Сейчас мы можем и должны положить этому конец. Это единственный шанс для нас всех.
Кажется, звуки над водой разносятся в бесконечность. Тихо плеснула где-то вдалеке рыба, чуть слышно звякнул колокольчик на ветру, медленно, как во сне, над зеркальной поверхностью озера проплыл клочок тумана.
Вальтер прикрыл глаза, пытаясь поймать тонкий чуть горьковатый запах воды и камыша.
- Это ведь точная копия озера Та-Шам?
- Да. Я там бывал, отличная охота, - сейчас было видно, что Ольгерд уже давно старик – седой, костистый, с выцветшими глазами.
Вальтер почувствовал шаги у себя за спиной только по легкой вибрации деревянного настила: Инн тихо склонилась у него над плечом, коснулась глиняным носиком чайника фарфорового края пиалы, так же бесшумно отошла. В горечь камышиных зарослей проник текучий и прозрачный зеленый аромат.
- Выйти на меня, очаровав мою дочь – это был удачный ход, - заметил Ольгерд, задумчиво баюкая в руках хрусталь полупустого коньячного бокала. – Но абсолютно бессердечный. Скажите, Вальтер, вам так важно получить рычаг влияния на Ложу, или вы просто неразборчивы в средствах?
- И то и другое, - соврал Вальтер, обхватывая пальцами теплый бок пиалы. – Интересно, как вы собираетесь меня за это наказать.
- Никак, - Ольгерд пошуршал халатом, закутываясь плотнее: похоже, он мерз. – Я вам очень благодарен, этот опыт отобьет у нее желание доверять мужчинам и искать утешение в личной жизни. Я планирую передать ей свой пакет акций и свое место в Ложе, мне не нужны сюрпризы и юношеские бунты, это растрата времени.
- Вы не желаете счастья своей дочери?
- Напротив, - генеральный отвернулся, будто пытаясь разглядеть что-то у кромки тумана. – Я желаю ей самого высшего счастья, которое может постигнуть человек: власти над своей судьбой и власти над другими людьми. Мне мешает одно…
Некрупная скопа спикировала к воде и, выхватив какую-то мелкую рыбешку, взмыла вверх.
Вальтер задумчиво кивнул.
Туман подтянулся к мосткам. Заползая на край дубового настила, он казался вполне настоящим, промозглым, полным выламывающей сырости.
- У вас есть личный мотив, чтобы так ненавидеть тарна? – внезапно спросил Ольгерд. – От этого может зависеть мое решение.
- Да, - помедлив, Вальтер осторожно потер ноющее от воображаемой сырости плечо, медленно щелкнул зажигалкой, с наслаждением перебивая все запахи сигаретной вонью. – Когда я оказался за пределами Купола впервые, это было потрясением. Там все иначе, и об этом никак нельзя рассказать – очень много света, очень много пространства, совершенно иной порядок масштаба. Только увидеть. Мы привыкаем измерять карту своей жизни интерьерами доступных нам помещений, мы не ищем другого образа жизни, потому что не знаем о нем. Был человек, которому я хотел показать то, что увидел сам, но ничего не вышло. Она ничем не болела, у нее не было врагов, просто внезапная череда случайностей – вы знаете, как это бывает. – Он замолчал, глубоко затягиваясь. Поперек голографического неба тянулась черная нитка гусиной стаи.
- Понимаю, - кивнул Ольгерд. – Месть – это вполне весомый мотив.
- Очень удобно общаться с понимающим собеседником, - ухмыльнулся Вальтер.
- Если мы хотим, чтобы Ложа приняла верное решение, то стоит заняться организацией нескольких происшествий.
На несуществующем ветру снова тихонько звякнул колокольчик.
- Не нужно, - Вальтер по-прежнему улыбался. – Нет необходимости.
«Для тарна нет ни прошлого, ни будущего, все существование его – сплошная непрерывная агония текущего момента, мгновение сна перед пробуждением в смерть. Ольгерд, считайте мой голос за уничтожение».
Этель нашли в цокольном этаже ее башни в двенадцатом квартале. Белые волосы, обычно скрученные в пучок, разметались, морщины на лице разгладились, и кровь на темном ковре была совсем не заметна.
Впрочем, принять ее за спящую все равно никак не получилось бы: к тому моменту, как ее обнаружили, от главы Гуманистического Сектора корпорации осталась только голова, часть грудины и правая рука по локоть. Дверцы клеток, где были заперты тринадцать ее тигров, оказались распахнуты.
Предсмертная записка мигала на большом проективном экране под потолком.
- У нее счастливое лицо, - сказал Генрих, задумчиво пиная гнутую чугунную ножку журнального столика. В менее официальной одежде он смотрелся не так беспомощно, но Мецца все равно не воспринимала его всерьез. Можно уважать человека за ум и характер, но если однажды увидел в нем хомяка – воспринимать его иначе уже не получится. Генрих, впрочем, и сам это понимал, и со временем делал все меньше попыток к сближению, за что Мецца была ему почти благодарна.
- Ее фатумгаситель активен, - она присела в черные бархатные объятья низкого кресла и принялась разглядывать лаковые носы собственных туфель. – Это значит, что желание смерти было ее собственным.
Генрих пожал плечами.
- Последними ее видели сотрудники охраны блокпоста семь-икс. Она спускалась к тарну. Может…
- Решение должно быть принято единогласно, - заметил Генрих, утопив руки в карманах своей светлой куртки и тут же вытаскивая оттуда коммуникатор. В отношении технических новинок он был порядочный ретроград. - Сообщу Ольгерду. Интересно, Ложа сочтет ее голос имеющим юридическую силу?
- Я отправляюсь спать. И ты иди, мятый весь, - сказала Мецца, вставая.
- Надо же, - задумчиво пробормотал Генрих, - она их любила, а они ее сожрали.
Парк Птичья Клетка простирался на семь уровней, и представлял собой затейливую систему коридоров и смотровых площадок, забранных по бокам и сверху ажурными коваными решетками. Мецца всегда считала его эстетическую идею весьма сомнительной, но это было подходящее место для размышлений.
Должность в Ложе Мецце досталось благодаря исключительному интеллекту и стечению обстоятельств, вечно выталкивавших ее на самый верх; к интригам и политике она испытывала что-то вроде скучающего равнодушия, густо замешанного на чувстве собственного превосходства. Мецца скучала жить, утомлялась от людей и любила цифры – в этом было ее жизненное кредо.
Как правило, она присоединялась к решению большинства, не утомляя себя отстаиванием альтернативной точки зрения – просто потому что не считала, что решения Ложи действительно что-то изменят.
Из Ложи никто напрямую не общался с тарном, это слишком быстро изнашивало психику; Ирвин, впрочем, беседовал с ним раз или два, но для остальных в прямых контактах раньше не было необходимости.
Сейчас Мецца остро ощущала нехватку информации.
- Добрый вечер.
Она запнулась на ходу, и чья-то твердая рука барьером преградила ей путь, останавливая падение. Мецца бездумно вцепилась в жесткий рукав пальто, окунулась лицом в облако тяжелого сигаретного дыма. На мгновение ей показалось, что она теряется в тумане, где-то сверху мелькнули фонари, похожие на звездную сеть, но наваждение тут же развеялось.
- Простите, я испугал вас, - сказал Вальтер, делая вежливый шаг в сторону.
- Мне следовало быть внимательнее, - равнодушно сказала Мецца, отбрасывая волосы за спину. – Вы хотели поговорить?
- Да, хотел, - Вальтер выбросил сигарету. – Не здесь. Пойдемте к вам.
Генрих никогда не был склонен к драматическим эффектам, депрессии или необдуманным поступкам.
Но завершение всегда получается весомее начала, а надписи кровью на кафеле всегда заставляют подозревать их автора в некоторой демонстративности.
«Если действительно тарн создал наш мир и управляет нашими желаниями, то у него нет необходимости во внешних регуляторах, мы можем хотеть только того же, что и он. Мой голос за смерть».
Его нашли в собственной ванной: аккуратные надрезы на запястьях, пятикратная доза снотворного. На алых волнах качались коллекционные фрегаты: лес миниатюрных мачт, белые паруса.
Мецце в первый раз позвонили в семь утра, но тогда она не могла снять трубку, пришлось перезванивать.
Белое, бескровно-мраморное лицо впервые не показалось ей нелепым.
Фатумгаситель Генриха был активен.
Предыдущим вечером он тоже спускался к тарну.
- Я хочу, чтобы вы поняли! – Ирвин кричал так, что встроенный в стену динамик слегка похрипывал. – Эти ваши Гордиевы узлы, ваши необратимые поступки, ваша трусость ставит всех под угрозу!
- Это вы ставите всех под угрозу, - Ольгерд не имел привычки повышать голос. – Запросите статистику самоубийств за последние десять дней. Или мы его уничтожим, или он – нас.
- Это безумие. Моего согласия вы не получите.
Экран запорошило мелким черным снегом, а затем он потемнел совсем: связь оборвалась.
- Каким образом вы собираетесь уничтожить его, Ольгерд? – поинтересовался Вальтер из противоположного угла комнаты.
- Вы имеете в виду тарна? – генеральный потер лоб.
- Конечно, - ответил Вальтер после короткой заминки.
- Он уязвим в определенной точке пространства, иначе как бы мы его удерживали? Систему полной консервации нижних бункеров активируют жезлы всех членов Ложи. Перед смертью Этель и Генрих перекодировали свои так, что я могу ими воспользоваться. Как видите, все просто.
- Однажды, - Вальтер лежал поверх сбитой простыни, бездумно пуская в потолок тонкую струйку дыма. – Там, за Куполом, в пустошах, я ночевал на вершине горного плато. Представь себе каменное поле размером с твою гостиную, и бездонное звездное небо над головой. Бесконечность темноты и света. Я не спал всю ночь, потому что не мог даже моргнуть, у меня было чувство, будто мое сердце разорвется от счастья, распадется на атомы, вспыхнет и станет такой же звездой. Я чувствовал себя всемогущим зерном новой вселенной. К утру мне стало легче.
- Ты был ранен? – спросила Мецца. Она лежала у кровати, чувствуя себя не в силах пошевелиться, длинный ворс ковра щекотал голую кожу. Руки совсем затекли.
- Да, был. Там ящеры, ядовитые… ну, неважно. Меня нашли, и человеческие голоса… - Вальтер поводил ладонью в воздухе, разгоняя дым. – Но это ощущение осталось со мной, где-то глубоко внутри.
- Почему ты здесь? – тихо прошептала Мецца. Ее широко разведенные колени подрагивали.
- Потому что мне нужно добраться до тарна. И я знаю, чем за это заплатить.
- Почему я здесь? – спросила она, послушно переворачиваясь на живот.
Вальтер промолчал.
- Потому что так хочет тарн. Еще?
Мецца проснулась в одиночестве: сиреневые огни бродили по потолку.
Она спустила ноги с кровати, колени подгибались, на голографическом панно, вмонтированном в пол, прорастали степные травы. Она шла в этой полутьме, путаясь в бесплотных стеблях по пояс, чуть колыхавшихся от ветра. Ее тянуло вниз какое-то чувство, сродни той силе, что тащит к краю крыши, нашептывая стремление шагнуть вниз.
Она быстро оделась, заблокировала коммуникационный канал и выскользнула за дверь.
Охранники блокпоста казались вялыми, как механические рыбы, монотонно плавающие в аквариуме от стены к стене.
Ее никто ни о чем не спросил.
Пропуска члена Ложи вполне хватило.
За третьим шлюзом ее ждал тарн.
Новый взрыв прогремел, когда Ирвин уже успел свернуть за угол, и только это его спасло.
Рикошет выстрела выбил искру прямо у него под ногами.
- Мы убедительно просим вас не оказывать сопротивления, - усилитель искажал голос. – Зона оцеплена, вам некуда деваться.
- Черта с два вы чего добьетесь! – заорал Ирвин, перезаряжая батарею скорострельника. Он терпеть не мог принуждения. Кожа вокруг нейрошунта зверски чесалась.
Нападавшие на секунду затихли, и он не стал ждать следующего хода, юркнул в переулок. Он вырос в катакомбах, знал их как свои пять пальцев, и готов был побегать.
- Ирвин, - голос был тихим. Он не сразу понял, что это не галлюцинация, а просто врубился внутренний личный канал встроенного коммуникатора, код которого знала только…
- Ирвин, это Инн. На мне ошейник с тремя капсулами нитро-10, таймер сработает через пять минут. Я жду на перекрестке Седьмой и Четвертой линии.
Ирвин споткнулся как слепой.
- Извини, - кажется, ее голос действительно был виноватым. – Я не хотела так, но ты не оставляешь мне выбора.
В черном глубоком колодце, на дне, по кругу, как заведенные метались юркие черные тени – Мецца не видела, что это были за звери. Снизу поднимался тяжелый мускусный запах, от которого прошибал холодный пот.
Мецца, сказало что-то у нее в груди, моя милая, моя прекрасная Мецца, моя любимая тень на стене. Скажи мне, была ли ты счастлива вчера? Чувствовала ли ты любовь, видела ли дальние страны, слушала ли странные сказки?
Ее голова, послушно подвешенная на тряпичной шее, качнулась вверх и вниз.
Приняла ли ты решение, милая моя Мецца?
Это хорошо, решать можно только тогда, когда сердце твое трепещет от счастья, все твои желания исполнены, а душа твоя пребывает на седьмом небе.
Знаешь ли ты, что делать?
Она опустилась на колени. В темноте светлым пятном выделялся распластанный по камням край ее бежевого платья: казалось, подол льется по полу, как молоко, как туман, теплым водоворотом обтекая бедра.
Мне никогда отсюда не выбраться, милая моя Мецца, я устал видеть долгую агонию своего творения, поэтому дай мне умереть.
Давай.
Мецца дрожащими руками нащупала в кармане алую капсулу.
- Да, жезл Ирвина у меня, - сказал Ольгерд, в осторожной спешке поднимаясь по шаткой металлической лестнице. – Жезл Меццы, как я понимаю, у вас еще со вчерашнего дня?
- А где сам Ирвин? – поинтересовался Вальтер.
Ольгерд промолчал, но его спина, маячившая впереди, на секунду сгорбилась, будто ее обладатель мгновенно выстарился на сотню лет.
Пультовая была тесной как детский гробик.
- Давайте жезл, Вальтер.
- Каким кодом открывается доступ к отсеку, где содержится тарн? – спросил Вальтер, роясь в кармане.
- Любым, - с удивлением ответил Ольгерд. - А вы хотите вначале…
- Помните, я вам сказал, что приятно общаться с понимающим собеседником?
- Да, конечно.
- Это потому, что его восприятие ограничено его собственным пониманием.
Вальтер опустил пистолет и подхватил оседающего на пол генерального, маленькая обугленная дырочка зияла третьим черным глазом между двух блекло-серых, удивленно распахнутых.
Сегодня тарн был похож на ребенка – белокожего мальчика лет пяти, с лисьими ушами. Он сидел на стуле посреди абсолютно пустой комнаты, прилежно сложив руки на коленях.
- Я очень ждал тебя, Вальтер, - звонкий детский голос срикошетил от стен. – Ты так надолго оставил меня одного.
Тот молча сжал пистолет, обходя тарна по кругу, осторожность не позволяла ему расслабиться.
- Скажи мне, когда ты принял решение? Абсолютное счастье и абсолютное горе одинаковы, но мне интересно, когда именно…
- Ты и сам должен знать, - перебил Вальтер.
Человеческий лисенок склонил голову к плечу.
- Я знаю только то, что хочу.
- Если я прострелю тебе голову, что произойдет?
- Я умру, - тарн склонил голову на другой бок, теперь в его повадках было что-то совиное. – Все умрет. Оружие не может причинить мне вреда, значение имеет лишь твое решение.
- Тогда почему ты все еще существуешь?
- Для людей имеет значение ритуальное действие, - тарн запрокинул голову, глядя снизу вверх на остановившегося за его спиной человека. – Ты хочешь узнать, что я чувствовал, перекраивая человеческие судьбы из прихоти, да? Мне было приятно.
- Ты снился мне.
- Я знаю, - вздохнул тарн, рыжие уши его чутко дернулись. – Давай.
- Ты хочешь умереть? – спросил Вальтер.
- Конечно. Все хотят умереть. Этот мир был создан от отчаянья, от попытки забыться. Я потерял кого-то, но не помню кого. Может быть, друга, может быть, ребенка, может быть, родителя, любимую или любимого. Все вы – тени моих воспоминаний, рожденные в момент моей печали или счастья, но я не помню ваших настоящих имен или лиц. Все, что происходит со мной – происходит и с вами. Сейчас я умру, запертый в темноте, и мы все наконец освободимся. Ведь для этого ты сюда пришел? Я умираю, а ты убиваешь, и умираешь тоже, в этом твоя судьба.
Вальтер опустил пистолет.
- Я пришел сюда, чтобы забрать одного человека. Человека, никогда не видевшего неба. Человека, сотворившего огромный мир, населенный людьми и зверями, но никогда не видевшего его своими глазами. Я пришел забрать тебя. Я хочу, чтобы ты увидел то, чего не видел никогда. Чтобы, увидев, прошептал: «Какое чудо», и простил себя.
Зрачки тарна расширились, провалились двумя черными тоннелями, лицо приняло наконец детское выражение.
- Что?
Вальтер сделал шаг вперед.
- Этель была права. Никто не должен умирать в темноте.
Облик тарна потек, изменяясь: старый, молодой, золотоволосая женщина, мужчина со шрамом поперек лба, девочка, клочья тумана и длинные плети водорослей, у Вальтера закружилась голова, но он сделал еще один шаг, протягивая руку.
- Какое чудо, - прошелестел тарн.
На пульте управления под рукой мертвого Ольгерда сработал неотключенный таймер.
Тема: Седьмое небо
Автор: Squalicorax
Бета: stuff, Коробка со специями
Краткое содержание: Масса экзальтированных демонстрантов в интерьерах.
читать дальше
* Попадать на седьмое небо. Попасть на седьмое небо. (экспрес.) Испытывать чувство восторга, блаженства, безграничного счастья и т. п. от чего-либо.
Сводчатый потолок сложной формы, похожий на вогнутую изнанку раковины, создавал слишком замысловатую акустику.
- Послушайте меня, Ирвин, так больше не может продолжаться, - генеральный швырнул на стол квадратик платы визуальной памяти и сплел пальцы: эхо вкрадчивых искаженных шепотков тут же обежало подиум по кругу. – Ложа ценит ваш неиссякающий оптимизм, но с проектом нужно что-то решать. Мы терпим убытки уже семь циклов.
- А что вы хотели? – всклокоченный, вечно раздраженный, Ирвин смахнул с головы капюшон и механическим жестом потянул себя за волосы. – Вот вы что, полагали, что стоит вам прибавить мощности электрошока, как тарн начнет нести золотые яйца?
- Научный Сектор? – генеральный перевел немигающий взгляд вправо, приглашая высказаться. Мецца равнодушно прикрыла глаза – силовая динамика внутри Ложи вызывала у нее изжогу.
- Корреляция экспериментальных воздействий со свободными тенденциями вне влияния фатумгасителей отрицательна. За последние полтора года. И за все то время, что я имею доступ к информации такого уровня – тоже.
- Это еще не говорит о…
- Оставьте, Ирвин, - добродушно перебил лысеющий юноша, похожий на энергичного золотистого хомяка. – Это как раз много о чем говорит. У нас такой однозначный результат только потому, что тарн хочет, чтобы он у нас был. Он не станет сотрудничать, нужно пересмотреть подход в целом.
- Так пересматривайте! Подбирайте мотивацию, меняйте воздействие, делайте что-нибудь, а не нойте о наших убытках, потому что в этом ваша работа, Генрих, черт побери!
- Проблема несколько шире, - терпеливо и жизнерадостно перебил хомяк. – Обстановка ухудшилась не столько в отношении проекта, сколько в глобальном смысле. Эпидемии, катаклизмы природного характера, каскад мутаций, эрозия соцструктур. Процент травматики, массовая истерия. Спонтанный, мгновенный износ транспортных узлов. Мы толкаем маятник в одну сторону, а в противофазе его качает в другую, вызывая серию хаотических колебаний, которые мы не можем погасить, понимаете, Ирвин? Если вы сейчас вытащите из закрытого ящика шар, то вероятность выпадения черного будет больше пятидесяти процентов.
- И у вас, конечно же, есть цифры, подтверждающие…
- Да, - Мецце, в общем, было наплевать на сегодняшнее решение Ложи, но Ирвин ее раздражал. – У нас есть цифры. Тарн…
- Тарн – это бог ужаса, черт вас побери! – Ирвин встал, теплый блик искусственных факелов мазнул по гладкой поверхности левой, наголо выбритой половине его головы, и оранжевой звездой застыл на хромированной окантовке нейрошунта. – Это пласт культуры, слежавшийся слой общечеловеческого сознания, дремучая темная суть каждого из нас! Это сила природы, а вы хотите легко и без проблем уговорить его делать то, что нам надо? Не будет такого! Хотите все бросить? Такого тоже не будет! Природа должна служить человеку, а не подавлять его, вот что я вам скажу.
- А человек должен руководствоваться разумным балансом риска и выгод.
- Знаете, Ольгерд, - Ирвин обернулся к генеральному, лицо его некрасиво перекосилось, - иногда мне кажется, что вы просто-напросто трус. Да-да, властный, жестокий и своенравный трус. Ваш страх перед прогрессом и ваш страх перед тарном – это мракобесие. Вы слишком консервативны, чтобы понять, что значат для нас эти перспективы. Если тарн – это личность, то его можно заинтересовать, сыграть на страсти к освоению нового, на любопытстве, свойственном любому – кроме вас, Ольгерд! - носителю разума. Если же это просто слепая сила природы – мы должны сыграть на свойственных ей закономерностях!
- А что может сказать Гуманистический Сектор? – поинтересовался генеральный, откинувшись на белый переплет спинки ритуального кресла.
- Я считаю, - сухощавая ссутуленная Этель поджала губы, резче обозначая шрамы времени на лице, и смахнула с рукава невидимую пылинку, - считаю, что наши действия аморальны. Мы пытаемся добиться благополучия за счет ухудшения условий жизни другого существа.
- Вы поддерживаете заморозку проекта? – Генрих заинтересованно дернул щеками. – А как же преступления тарна? Разве нельзя это считать чем-то… ну… вроде компенсации обществу?
- Они могут считаться преступлениями только если тарн является членом этого общества, - отмахнулась Этель. – И я считаю, что во имя блага человечества Ложа вполне может взять на себя ответственность за аморальное решение.
- Так вы за или против, скажите толком? – Ирвин нетерпеливо прихлопнул ладонью по столу.
- Поскольку мои представления о разумном для Ложи противоречат нормам морали, я воздерживаюсь, - отчеканила она, и надвинула капюшон на лицо в знак того, что вопрос закрыт.
Мецца вздохнула и сунула плату визуальной памяти в демонстрационную щель на краю столешницы.
- Есть еще кое-что, - по поверхности мрамора побежали ряды символов, где мелкие белые цифры сменялась ярко-алыми варнингами. Все замерли, подаваясь вперед, и уже через пару секунд Мецца услышала, как Ольгерд скрипнул зубами, и кто-то шумно выдохнул.
- Я позволила себе проанализировать собранную статистику в смежной области, - сказала она наслаждаясь произведенным эффектом. – И вот мои выводы…
В отдалении, где-то внизу, глухо натужно охнуло, тут же откликаясь шепчущим эхом; пол едва заметно качнулся, и часть светящейся паутины, расходящейся по нему от края подиума, мигнула и погасла.
- Что за черт.
Ирвин быстрой чечеткой на клавиатуре подлокотников разблокировал свой доступ и вышел в систему: судя по тому, как он сморщился, информационная нагрузка сразу вынесла его на предпороговый уровень.
Ухнуло еще раз – глуше и продолжительнее. Мецца подобралась на кресле, Ольгерд выругался себе под нос.
- Авария на восьмом транспортном кольце, поражение инфраструктуры, - голос Ирвина, неожиданно растягивающий слоги, слишком громкий – из-за сенсорной перегрузки – бил по нервам. – Подробностей пока нет.
- Похоже, - грустно сказал Генрих, приглаживая свою коротенькую золотистую бородку, - это называется «поймал медведя».
- Я предлагаю окончательное голосование отложить, - резюмировал Ольгерд, вставая во весь свой прекрасный анахронический рост, подавлявший каждого, кто имел несчастье оказаться рядом. – Подумайте о своем решении еще раз, хотя что тут теперь думать…
- Гуманистический Сектор не меняет своих решений, - спокойно заметила Этель, расстегивая воротник мантии. Бежевая плотная ткань сопротивлялась усилиям измочаленных артритом пальцев. – Мы должны оставить тарна в покое. Он безумен.
- Проблема в том, что решение о консервации проекта все равно будет полумерой, - новый голос, донесшийся из полумрака за границей подиума, отличался надтреснуто-нейтральной разновидностью командного тона, характерной для людей, привыкших не властвовать, но распоряжаться в сложной обстановке. – Тарн должен быть уничтожен.
- А вот и наш Сектор Внешней Разведки, - заметил генеральный, прерывая мертвую тишину. – У Ложи есть неделя на размышления и совещания, потом проголосуем.
- Вальтер, вы рехнулись? – грустно поинтересовался Генрих. – Это хорошо, что ваш голос только совещательный. Вы осознаете, что уничтожение тарна вызовет массовые психозы, которые прикончат нашу цивилизацию?
- Вы считаете, что тарн безумен, - Вальтер шагнул вперед, и стало ясно, что ростом он выше Ольгерда. – Не заблуждайтесь. Он никогда не обладал разумом в человеческом понимании этого слова. С ним нельзя договориться, его нельзя запугать, нельзя предугадать его действия, нельзя разойтись с ним мирно. Наша, как вы выражаетесь, цивилизация тысячелетиями жила под властью всесильного и почти всевидящего чудовища. Сейчас мы можем и должны положить этому конец. Это единственный шанс для нас всех.
Кажется, звуки над водой разносятся в бесконечность. Тихо плеснула где-то вдалеке рыба, чуть слышно звякнул колокольчик на ветру, медленно, как во сне, над зеркальной поверхностью озера проплыл клочок тумана.
Вальтер прикрыл глаза, пытаясь поймать тонкий чуть горьковатый запах воды и камыша.
- Это ведь точная копия озера Та-Шам?
- Да. Я там бывал, отличная охота, - сейчас было видно, что Ольгерд уже давно старик – седой, костистый, с выцветшими глазами.
Вальтер почувствовал шаги у себя за спиной только по легкой вибрации деревянного настила: Инн тихо склонилась у него над плечом, коснулась глиняным носиком чайника фарфорового края пиалы, так же бесшумно отошла. В горечь камышиных зарослей проник текучий и прозрачный зеленый аромат.
- Выйти на меня, очаровав мою дочь – это был удачный ход, - заметил Ольгерд, задумчиво баюкая в руках хрусталь полупустого коньячного бокала. – Но абсолютно бессердечный. Скажите, Вальтер, вам так важно получить рычаг влияния на Ложу, или вы просто неразборчивы в средствах?
- И то и другое, - соврал Вальтер, обхватывая пальцами теплый бок пиалы. – Интересно, как вы собираетесь меня за это наказать.
- Никак, - Ольгерд пошуршал халатом, закутываясь плотнее: похоже, он мерз. – Я вам очень благодарен, этот опыт отобьет у нее желание доверять мужчинам и искать утешение в личной жизни. Я планирую передать ей свой пакет акций и свое место в Ложе, мне не нужны сюрпризы и юношеские бунты, это растрата времени.
- Вы не желаете счастья своей дочери?
- Напротив, - генеральный отвернулся, будто пытаясь разглядеть что-то у кромки тумана. – Я желаю ей самого высшего счастья, которое может постигнуть человек: власти над своей судьбой и власти над другими людьми. Мне мешает одно…
Некрупная скопа спикировала к воде и, выхватив какую-то мелкую рыбешку, взмыла вверх.
Вальтер задумчиво кивнул.
Туман подтянулся к мосткам. Заползая на край дубового настила, он казался вполне настоящим, промозглым, полным выламывающей сырости.
- У вас есть личный мотив, чтобы так ненавидеть тарна? – внезапно спросил Ольгерд. – От этого может зависеть мое решение.
- Да, - помедлив, Вальтер осторожно потер ноющее от воображаемой сырости плечо, медленно щелкнул зажигалкой, с наслаждением перебивая все запахи сигаретной вонью. – Когда я оказался за пределами Купола впервые, это было потрясением. Там все иначе, и об этом никак нельзя рассказать – очень много света, очень много пространства, совершенно иной порядок масштаба. Только увидеть. Мы привыкаем измерять карту своей жизни интерьерами доступных нам помещений, мы не ищем другого образа жизни, потому что не знаем о нем. Был человек, которому я хотел показать то, что увидел сам, но ничего не вышло. Она ничем не болела, у нее не было врагов, просто внезапная череда случайностей – вы знаете, как это бывает. – Он замолчал, глубоко затягиваясь. Поперек голографического неба тянулась черная нитка гусиной стаи.
- Понимаю, - кивнул Ольгерд. – Месть – это вполне весомый мотив.
- Очень удобно общаться с понимающим собеседником, - ухмыльнулся Вальтер.
- Если мы хотим, чтобы Ложа приняла верное решение, то стоит заняться организацией нескольких происшествий.
На несуществующем ветру снова тихонько звякнул колокольчик.
- Не нужно, - Вальтер по-прежнему улыбался. – Нет необходимости.
«Для тарна нет ни прошлого, ни будущего, все существование его – сплошная непрерывная агония текущего момента, мгновение сна перед пробуждением в смерть. Ольгерд, считайте мой голос за уничтожение».
Этель нашли в цокольном этаже ее башни в двенадцатом квартале. Белые волосы, обычно скрученные в пучок, разметались, морщины на лице разгладились, и кровь на темном ковре была совсем не заметна.
Впрочем, принять ее за спящую все равно никак не получилось бы: к тому моменту, как ее обнаружили, от главы Гуманистического Сектора корпорации осталась только голова, часть грудины и правая рука по локоть. Дверцы клеток, где были заперты тринадцать ее тигров, оказались распахнуты.
Предсмертная записка мигала на большом проективном экране под потолком.
- У нее счастливое лицо, - сказал Генрих, задумчиво пиная гнутую чугунную ножку журнального столика. В менее официальной одежде он смотрелся не так беспомощно, но Мецца все равно не воспринимала его всерьез. Можно уважать человека за ум и характер, но если однажды увидел в нем хомяка – воспринимать его иначе уже не получится. Генрих, впрочем, и сам это понимал, и со временем делал все меньше попыток к сближению, за что Мецца была ему почти благодарна.
- Ее фатумгаситель активен, - она присела в черные бархатные объятья низкого кресла и принялась разглядывать лаковые носы собственных туфель. – Это значит, что желание смерти было ее собственным.
Генрих пожал плечами.
- Последними ее видели сотрудники охраны блокпоста семь-икс. Она спускалась к тарну. Может…
- Решение должно быть принято единогласно, - заметил Генрих, утопив руки в карманах своей светлой куртки и тут же вытаскивая оттуда коммуникатор. В отношении технических новинок он был порядочный ретроград. - Сообщу Ольгерду. Интересно, Ложа сочтет ее голос имеющим юридическую силу?
- Я отправляюсь спать. И ты иди, мятый весь, - сказала Мецца, вставая.
- Надо же, - задумчиво пробормотал Генрих, - она их любила, а они ее сожрали.
Парк Птичья Клетка простирался на семь уровней, и представлял собой затейливую систему коридоров и смотровых площадок, забранных по бокам и сверху ажурными коваными решетками. Мецца всегда считала его эстетическую идею весьма сомнительной, но это было подходящее место для размышлений.
Должность в Ложе Мецце досталось благодаря исключительному интеллекту и стечению обстоятельств, вечно выталкивавших ее на самый верх; к интригам и политике она испытывала что-то вроде скучающего равнодушия, густо замешанного на чувстве собственного превосходства. Мецца скучала жить, утомлялась от людей и любила цифры – в этом было ее жизненное кредо.
Как правило, она присоединялась к решению большинства, не утомляя себя отстаиванием альтернативной точки зрения – просто потому что не считала, что решения Ложи действительно что-то изменят.
Из Ложи никто напрямую не общался с тарном, это слишком быстро изнашивало психику; Ирвин, впрочем, беседовал с ним раз или два, но для остальных в прямых контактах раньше не было необходимости.
Сейчас Мецца остро ощущала нехватку информации.
- Добрый вечер.
Она запнулась на ходу, и чья-то твердая рука барьером преградила ей путь, останавливая падение. Мецца бездумно вцепилась в жесткий рукав пальто, окунулась лицом в облако тяжелого сигаретного дыма. На мгновение ей показалось, что она теряется в тумане, где-то сверху мелькнули фонари, похожие на звездную сеть, но наваждение тут же развеялось.
- Простите, я испугал вас, - сказал Вальтер, делая вежливый шаг в сторону.
- Мне следовало быть внимательнее, - равнодушно сказала Мецца, отбрасывая волосы за спину. – Вы хотели поговорить?
- Да, хотел, - Вальтер выбросил сигарету. – Не здесь. Пойдемте к вам.
Генрих никогда не был склонен к драматическим эффектам, депрессии или необдуманным поступкам.
Но завершение всегда получается весомее начала, а надписи кровью на кафеле всегда заставляют подозревать их автора в некоторой демонстративности.
«Если действительно тарн создал наш мир и управляет нашими желаниями, то у него нет необходимости во внешних регуляторах, мы можем хотеть только того же, что и он. Мой голос за смерть».
Его нашли в собственной ванной: аккуратные надрезы на запястьях, пятикратная доза снотворного. На алых волнах качались коллекционные фрегаты: лес миниатюрных мачт, белые паруса.
Мецце в первый раз позвонили в семь утра, но тогда она не могла снять трубку, пришлось перезванивать.
Белое, бескровно-мраморное лицо впервые не показалось ей нелепым.
Фатумгаситель Генриха был активен.
Предыдущим вечером он тоже спускался к тарну.
- Я хочу, чтобы вы поняли! – Ирвин кричал так, что встроенный в стену динамик слегка похрипывал. – Эти ваши Гордиевы узлы, ваши необратимые поступки, ваша трусость ставит всех под угрозу!
- Это вы ставите всех под угрозу, - Ольгерд не имел привычки повышать голос. – Запросите статистику самоубийств за последние десять дней. Или мы его уничтожим, или он – нас.
- Это безумие. Моего согласия вы не получите.
Экран запорошило мелким черным снегом, а затем он потемнел совсем: связь оборвалась.
- Каким образом вы собираетесь уничтожить его, Ольгерд? – поинтересовался Вальтер из противоположного угла комнаты.
- Вы имеете в виду тарна? – генеральный потер лоб.
- Конечно, - ответил Вальтер после короткой заминки.
- Он уязвим в определенной точке пространства, иначе как бы мы его удерживали? Систему полной консервации нижних бункеров активируют жезлы всех членов Ложи. Перед смертью Этель и Генрих перекодировали свои так, что я могу ими воспользоваться. Как видите, все просто.
- Однажды, - Вальтер лежал поверх сбитой простыни, бездумно пуская в потолок тонкую струйку дыма. – Там, за Куполом, в пустошах, я ночевал на вершине горного плато. Представь себе каменное поле размером с твою гостиную, и бездонное звездное небо над головой. Бесконечность темноты и света. Я не спал всю ночь, потому что не мог даже моргнуть, у меня было чувство, будто мое сердце разорвется от счастья, распадется на атомы, вспыхнет и станет такой же звездой. Я чувствовал себя всемогущим зерном новой вселенной. К утру мне стало легче.
- Ты был ранен? – спросила Мецца. Она лежала у кровати, чувствуя себя не в силах пошевелиться, длинный ворс ковра щекотал голую кожу. Руки совсем затекли.
- Да, был. Там ящеры, ядовитые… ну, неважно. Меня нашли, и человеческие голоса… - Вальтер поводил ладонью в воздухе, разгоняя дым. – Но это ощущение осталось со мной, где-то глубоко внутри.
- Почему ты здесь? – тихо прошептала Мецца. Ее широко разведенные колени подрагивали.
- Потому что мне нужно добраться до тарна. И я знаю, чем за это заплатить.
- Почему я здесь? – спросила она, послушно переворачиваясь на живот.
Вальтер промолчал.
- Потому что так хочет тарн. Еще?
Мецца проснулась в одиночестве: сиреневые огни бродили по потолку.
Она спустила ноги с кровати, колени подгибались, на голографическом панно, вмонтированном в пол, прорастали степные травы. Она шла в этой полутьме, путаясь в бесплотных стеблях по пояс, чуть колыхавшихся от ветра. Ее тянуло вниз какое-то чувство, сродни той силе, что тащит к краю крыши, нашептывая стремление шагнуть вниз.
Она быстро оделась, заблокировала коммуникационный канал и выскользнула за дверь.
Охранники блокпоста казались вялыми, как механические рыбы, монотонно плавающие в аквариуме от стены к стене.
Ее никто ни о чем не спросил.
Пропуска члена Ложи вполне хватило.
За третьим шлюзом ее ждал тарн.
Новый взрыв прогремел, когда Ирвин уже успел свернуть за угол, и только это его спасло.
Рикошет выстрела выбил искру прямо у него под ногами.
- Мы убедительно просим вас не оказывать сопротивления, - усилитель искажал голос. – Зона оцеплена, вам некуда деваться.
- Черта с два вы чего добьетесь! – заорал Ирвин, перезаряжая батарею скорострельника. Он терпеть не мог принуждения. Кожа вокруг нейрошунта зверски чесалась.
Нападавшие на секунду затихли, и он не стал ждать следующего хода, юркнул в переулок. Он вырос в катакомбах, знал их как свои пять пальцев, и готов был побегать.
- Ирвин, - голос был тихим. Он не сразу понял, что это не галлюцинация, а просто врубился внутренний личный канал встроенного коммуникатора, код которого знала только…
- Ирвин, это Инн. На мне ошейник с тремя капсулами нитро-10, таймер сработает через пять минут. Я жду на перекрестке Седьмой и Четвертой линии.
Ирвин споткнулся как слепой.
- Извини, - кажется, ее голос действительно был виноватым. – Я не хотела так, но ты не оставляешь мне выбора.
В черном глубоком колодце, на дне, по кругу, как заведенные метались юркие черные тени – Мецца не видела, что это были за звери. Снизу поднимался тяжелый мускусный запах, от которого прошибал холодный пот.
Мецца, сказало что-то у нее в груди, моя милая, моя прекрасная Мецца, моя любимая тень на стене. Скажи мне, была ли ты счастлива вчера? Чувствовала ли ты любовь, видела ли дальние страны, слушала ли странные сказки?
Ее голова, послушно подвешенная на тряпичной шее, качнулась вверх и вниз.
Приняла ли ты решение, милая моя Мецца?
Это хорошо, решать можно только тогда, когда сердце твое трепещет от счастья, все твои желания исполнены, а душа твоя пребывает на седьмом небе.
Знаешь ли ты, что делать?
Она опустилась на колени. В темноте светлым пятном выделялся распластанный по камням край ее бежевого платья: казалось, подол льется по полу, как молоко, как туман, теплым водоворотом обтекая бедра.
Мне никогда отсюда не выбраться, милая моя Мецца, я устал видеть долгую агонию своего творения, поэтому дай мне умереть.
Давай.
Мецца дрожащими руками нащупала в кармане алую капсулу.
- Да, жезл Ирвина у меня, - сказал Ольгерд, в осторожной спешке поднимаясь по шаткой металлической лестнице. – Жезл Меццы, как я понимаю, у вас еще со вчерашнего дня?
- А где сам Ирвин? – поинтересовался Вальтер.
Ольгерд промолчал, но его спина, маячившая впереди, на секунду сгорбилась, будто ее обладатель мгновенно выстарился на сотню лет.
Пультовая была тесной как детский гробик.
- Давайте жезл, Вальтер.
- Каким кодом открывается доступ к отсеку, где содержится тарн? – спросил Вальтер, роясь в кармане.
- Любым, - с удивлением ответил Ольгерд. - А вы хотите вначале…
- Помните, я вам сказал, что приятно общаться с понимающим собеседником?
- Да, конечно.
- Это потому, что его восприятие ограничено его собственным пониманием.
Вальтер опустил пистолет и подхватил оседающего на пол генерального, маленькая обугленная дырочка зияла третьим черным глазом между двух блекло-серых, удивленно распахнутых.
Сегодня тарн был похож на ребенка – белокожего мальчика лет пяти, с лисьими ушами. Он сидел на стуле посреди абсолютно пустой комнаты, прилежно сложив руки на коленях.
- Я очень ждал тебя, Вальтер, - звонкий детский голос срикошетил от стен. – Ты так надолго оставил меня одного.
Тот молча сжал пистолет, обходя тарна по кругу, осторожность не позволяла ему расслабиться.
- Скажи мне, когда ты принял решение? Абсолютное счастье и абсолютное горе одинаковы, но мне интересно, когда именно…
- Ты и сам должен знать, - перебил Вальтер.
Человеческий лисенок склонил голову к плечу.
- Я знаю только то, что хочу.
- Если я прострелю тебе голову, что произойдет?
- Я умру, - тарн склонил голову на другой бок, теперь в его повадках было что-то совиное. – Все умрет. Оружие не может причинить мне вреда, значение имеет лишь твое решение.
- Тогда почему ты все еще существуешь?
- Для людей имеет значение ритуальное действие, - тарн запрокинул голову, глядя снизу вверх на остановившегося за его спиной человека. – Ты хочешь узнать, что я чувствовал, перекраивая человеческие судьбы из прихоти, да? Мне было приятно.
- Ты снился мне.
- Я знаю, - вздохнул тарн, рыжие уши его чутко дернулись. – Давай.
- Ты хочешь умереть? – спросил Вальтер.
- Конечно. Все хотят умереть. Этот мир был создан от отчаянья, от попытки забыться. Я потерял кого-то, но не помню кого. Может быть, друга, может быть, ребенка, может быть, родителя, любимую или любимого. Все вы – тени моих воспоминаний, рожденные в момент моей печали или счастья, но я не помню ваших настоящих имен или лиц. Все, что происходит со мной – происходит и с вами. Сейчас я умру, запертый в темноте, и мы все наконец освободимся. Ведь для этого ты сюда пришел? Я умираю, а ты убиваешь, и умираешь тоже, в этом твоя судьба.
Вальтер опустил пистолет.
- Я пришел сюда, чтобы забрать одного человека. Человека, никогда не видевшего неба. Человека, сотворившего огромный мир, населенный людьми и зверями, но никогда не видевшего его своими глазами. Я пришел забрать тебя. Я хочу, чтобы ты увидел то, чего не видел никогда. Чтобы, увидев, прошептал: «Какое чудо», и простил себя.
Зрачки тарна расширились, провалились двумя черными тоннелями, лицо приняло наконец детское выражение.
- Что?
Вальтер сделал шаг вперед.
- Этель была права. Никто не должен умирать в темноте.
Облик тарна потек, изменяясь: старый, молодой, золотоволосая женщина, мужчина со шрамом поперек лба, девочка, клочья тумана и длинные плети водорослей, у Вальтера закружилась голова, но он сделал еще один шаг, протягивая руку.
- Какое чудо, - прошелестел тарн.
На пульте управления под рукой мертвого Ольгерда сработал неотключенный таймер.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
среда, 08 декабря 2010
Техсаппорт спешит на помощь! :D
Название: Добежать до неба
Тема: Седьмое небо
Автор: Неспящая
Бета: Айа, Terra Nova
Краткое содержание: Все хотят в рай. Но не у всех получается.
читать дальше
– … не больше полугода. Но, возможно, регулярная практика поможет замедлить процесс…
Изабелла закрывает дверь за очередным шарлатаном, с трудом сдерживая желание спустить его с лестницы. От этой печальной участи его спасает только то, что он свято верит в свои методы лечения – это и заставило Изи подумать, что от него мог бы быть прок.
Она возвращается в комнату сестры.
– Как ты себя чувствуешь?
– Как всегда. А этот дядя был доктор? А почему он надо мной руками махал? Он сказал, что я умру, да?
Марта тараторит без умолку, ерзает по кровати, крутит головой.
– Няня читала мне сегодня сказку. Там принцесса умирала, а принц привез ей волшебное яблочко, и она ожила. Я спросила няню, где растет такая яблоня и можно ли мне такое же? Она сказала, что такая яблоня растет высоко-высоко на небе, и никто не может туда забраться. А я думаю – можно же как-то, правда? Как в сказке про бобовый стебель! Мы посадим зернышко, из него вырастет дерево до самого неба, а ты влезешь по нему и принесешь мне такое яблочко… Ты же принесешь? Правда?..
Марта постепенно затихает, сползает на подушки, закрывает глаза. Изи целует ее, поправляет одеяло и выходит, прикусывая губы до крови.
В маленьком темном баре, где сигаретный дым заменяет воздух, Изи сидит за стойкой, потягивает ром-колу и невидящим взглядом упирается в стену за спиной бармена. Коктейль горчит, хотя более вероятно, что эта горечь шершавым комком поднимается откуда-то изнутри, от желудка, и растекается по языку. День был удачный, Изи разобралась с парой крупных заказов и сорвала неплохой куш – но теперь, пытаясь избавиться от нахлынувшего наваждения, она не может найти в себе ни крупицы радости. Устав бороться с собой, она заказывает двойной виски, выпивает залпом и, наконец, чувствует, как алкоголь вспыхивает в горле, выжигая все неприятные ощущения.
Изи просит повторить, но, взявшись уже было за стакан, опускает его обратно на стойку. По ее спине, от поясницы к шее, проходит волна дрожи, дыбом поднимает волоски на загривке. Мимо Изи проскальзывает гибкая темная фигура и занимает соседний стул.
Изи внимательно рассматривает напиток, не торопясь осушает стакан, и лишь затем поворачивается направо, легким кивком приветствуя пришедшего. Мужчина в ответ приподнимает уголки губ, обозначая улыбку.
Йонас высок, худощав, одет в черное с ног до головы и весьма привлекателен. Нет, поправляет она себя, усмехаясь, не просто привлекателен – дьявольски привлекателен.
В самом прямом смысле этого слова.
Теперь ей становится понятна и терпкая горечь, мучившая ее весь вечер, – можно было и раньше сообразить, что он искал ее, как обычно не догадавшись воспользоваться телефоном. На самом деле, Изи еще легко отделалась – побочные эффекты от его внимания бывали и более скверными.
– Стоило просто позвонить. У современных технологий есть свои преимущества.
– Я несколько консервативен. Все еще живу прошлым веком.
– Скорее, позапрошлым.
Изи усмехается, хотя это совсем не шутка. Возраст Йонаса исчисляется столетиями. Он никогда не говорит об этом, но даже не имея возможности читать его так же ясно, как других, Изи все равно ощущает бесконечную вереницу лет, тянущуюся за ним, словно шлейф.
– Итак, что на этот раз? Ты же не просто так пришел скоротать вечер в моем обществе.
– Мог бы и просто так, но не сегодня. Для тебя есть работа.
– Дай догадаюсь. Как обычно, скользкое дельце с риском для моей шкуры?
– Почти. Думаю, шкуре на этот раз ничего не грозит. Дело несложное, но довольно деликатное. Ты же знаешь госпиталь при монастыре Святой Елены? К нему примыкает небольшое здание – исследовательский центр. Всего пара лабораторий и хранилище.
– А также обширный подвал, где проводится основная масса экспериментов. Довелось там бывать. Правда, довольно давно, но вряд ли с тех пор там что-то изменилось.
– Тем лучше. В этом центре находится одна вещь. Эта вещь попала к сестрам случайно и ценности для них не представляет, а мне она необходима. Тебе нужно будет пойти и забрать, без лишнего шума. Все очень просто, сделал бы сам, но здание стоит на земле монастыря – так что мне не слишком охота туда лезть.
О да, думает Изи, кивая. Ты бы, конечно, мог, но для тебя это была бы довольно болезненная прогулка. Так что на этот случай у тебя есть я.
От других людей Изи отличает уникальное умение видеть суть вещей. Невозможно толком объяснить, как это работает. У таланта Изи много граней. Она видит не только глазами, но и всем своим сознанием. Прикоснувшись к предмету, она может узнать его предопределение. Может взять кисть художника и увидеть, что ей будет написан шедевр, подержать в руках нож и узнать, кого им убьют. На людей ее дар тоже распространяется, пусть и в меньшей степени – Изи чувствует истинные эмоции человека, а порой ей удается даже уловить отдельные мысли. Или, как в случае с Йонасом – обнаружить, что человек перед ней не является человеком.
Что не мешает ему быть отличным работодателем.
– Вижу, ты согласна. Хорошо. Оплата по обычному тарифу. – Это значит, симпатичная сумма с тремя нулями появится на ее счете, как только дело будет сделано.
– А волшебных бобовых зерен у тебя не завалялось? Я могла бы принять парочку в качестве оплаты, – бурчит Изи себе под нос.
Йонас бросает на нее изумленный взгляд, но никак не комментирует услышанное.
– Снимай данные.
Изи глубоко вздыхает и осторожно берет его за руку. В первый момент ее скручивает от боли, но потом, понемногу преодолевая себя, она нащупывает открытый ей образ и запечатлевает его в своей памяти.
Через несколько минут, когда она приходит в себя, рядом уже никого нет. Ладонь покалывает, и Изи долго разглядывает ее, а потом резко сжимает кулак, словно пытаясь поймать что-то ускользающее.
Дома Изи встречает Марта, смурная, в красных пятнах от аллергии на многочисленные лекарства. Они долго болтают ни о чем, а потом Изи идет лихорадочно перелопачивать оставшуюся от отца библиотеку, выискивая любые упоминания о дереве жизни, вратах рая и пути на небо. Она понимает, что это безумие, но если у нее есть хоть один шанс спасти сестру – стоит им воспользоваться. В конце концов, все это не может быть просто сказкой – есть же у нее знакомый демон!
Через несколько часов поисков, измотанная до предела, Изи одевается и едет к Йонасу.
Несмотря на то, что времени – третий час ночи, он открывает ей мгновенно, отвратительно бодрый и аккуратный, изумленно поднимает бровь и впускает ее в дом без лишних слов.
Она присаживается на краешек кушетки и без предисловий переходит к делу.
– Если бы я отдала тебе свою душу, что бы ты смог дать мне взамен?
Йонас смотрит на нее, не понимая, а потом разражается гомерическим хохотом. Изи кажется, что ее ласково гладят наждачной бумагой. Отсмеявшись, он спрашивает в ответ:
– А что бы ты хотела? Вылечить твою сестру я не могу, об этом мы уже говорили. Если думаешь поменять расценки за свою работу – это можно обсудить и без привлечения высоких материй. Славы? Любви? Это не по моей части.
– Информации. Обо всей вашей системе, как она на самом деле работает. Небеса, ад, и все прочее. Мне нужно знать, как попасть в рай. Не после смерти. Сейчас. Во плоти.
Голос Йонаса подобен патоке, смешанной со змеиным ядом.
– Это далеко не та сфера, куда стоит лезть глупой девице, пусть даже с такими выдающимися способностями. Ты абсолютно не представляешь, о чем говоришь. Не знаю, откуда ты взяла эту дурацкую идею, но даже за все души мира я не смог бы тебе помочь.
Он подсаживается ближе, проводит рукой по ее волосам, заставляя затаить дыхание в ожидании боли.
– Открою тебе маленький секрет – меня не интересуют человеческие души. Что бы я стал с ними делать? Склонять к злу? Люди прекрасно справляются с этим сами. Отправлять их в ад, чтобы черти поджаривали их на медленном огне, согласно вашим нелепым религиозным представлениям?
Изи делает над собой усилие, чтобы не отодвинуться.
– Ада не существует, милая, – шепчет Йонас ей на ухо, обжигая дыханием кожу. – Такого места нет и никогда не было. Есть только мы, верные слуги Павшего, в которых он давно не нуждается. Я могу создать ад только внутри твоей головы, заключив твое сознание в пучину самых худших кошмаров. Что же касается небес, – Йонас отстраняется, возвращаясь к своему обычному тону, – то я потратил несколько веков, пытаясь отыскать туда дорогу. Надо же посмотреть своими глазами, откуда все началось.
Посмеиваясь над ошарашенной Изи, Йонас помогает ей подняться и ведет к выходу.
– Дай мне знать, как только достанешь объект. Это важно.
И он закрывает дверь за ее спиной.
Здание госпиталя расположено очень удачно – в глубине заросшего сквера, – и притулившееся рядом небольшое строение незаметно с улицы. Изи, оправляя на себя монашеское облачение, выныривает из-за деревьев и неторопливо идет ко входу, словно бы со стороны госпиталя. Седьмой час, начинает темнеть, и часть сестер должны были уже уйти, отправившись на вечернюю службу. Она проходит мимо сидящей за конторкой монашки, низко опустив голову, и быстрым шагом удаляется вглубь здания, в поисках подходящего помещения. Где-то недалеко от входа, слева, должен быть туалет. Изи проскальзывает туда, запирает за собой дверь, прислоняется к стене и, закрыв глаза, опускает барьеры.
Разноцветные пятна начинают заполнять ее сознание, они окружают ее со всех сторон, и если присмотреться, каждое имеет свои объем и глубину. Пятна, являющиеся людьми, двигаются. Изи быстро, насколько это возможно, пока голова не начала кружиться от этого безумного калейдоскопа, осматривается вокруг, толкая свое сознание дальше, от комнаты к комнате, сверяя всё с полученными данными.
Наконец в полуподвальном помещении она находит то, что искала – молочно-белое, слегка светящееся небольшое пятно, тяжелое и выпуклое.
Она торопливо выходит, с трудом сдерживая шаг, спускается вниз, никем так и не замеченная, открывает отмычкой дверь лаборатории. Чтобы проникнуть в крохотное хранилище, приходится попотеть подольше – там замок похитрее. Когда Изи наконец перешагивает порог, перед ее глазами предстает странная картина: на полу, между заставленных шкафов и стеллажей, сидит, обхватив себя тоненькими ручками, юное существо неопределенного пола, с лицом, скрытым длинными волосами.
«Не может быть, – думает Изи, ошарашено оглядывая находку. – Здесь не должно быть людей. Я только что смотрела». Она приподнимает барьер, чтобы проверить себя – но у сидящего перед ней существа нет ауры. Зато ровно на том месте, где находится непонятное создание, должен быть ее артефакт.
Пока она раздумывает, как быть, создание поднимает голову и оказывается мальчишкой лет двенадцати, с правильными чертами лица, прозрачными глазами и припухшей нижней губой. Напуганным, к тому же. Изи решает, что это в первую очередь ребенок, и осторожно опускается перед ним на колени.
– Не бойся. Пожалуйста, не бойся меня и, главное, не кричи. Как ты здесь оказался?
Мальчик смотрит на нее недоверчиво и медленно начинает отползать в дальний угол.
– Постой! – Она срывает с головы монашеский платок. – Я не из них, видишь? Я просто притворялась. Мне нужно было забрать одну вещь, и чтобы пройти сюда, я оделась как одна из сестер.
Изи придвигается ближе, показывая открытые ладони, стараясь нащупать эмоциональный фон – и ничего не чувствует. Словно водит руками внутри бездонного колодца. Подобравшись к ребенку поближе, она отмечает, что он, наконец, перестал трястись. Пытается дотронуться до него, но мальчишка не дается, и в этот момент она замечает висящий у него на груди массивный ключ. «Вот оно, – думает Изи. – Вот она, моя добыча».
– Что ты здесь делаешь? Где твои мама с папой? У тебя ведь есть родители?
Мальчик отрицательно качает головой и продолжает молчать, поглядывая на нее с интересом. Изи чувствует себя ужасно глупо, но не может перестать говорить – ей кажется, стоит умолкнуть на минуту, и мальчишка или заорет, или попытается убежать. Непонятно, что делать с ним дальше и как забрать у него артефакт. Ей приходит в голову, что единственный способ выйти отсюда с ключом – увести с собой мальчишку. В конце концов, не похоже, чтобы он сидел тут, под замком, добровольно.
Она очень осторожно, стараясь не напугать, трогает его за локоть и шепчет:
– Пойдем со мной. Я помогу тебе выбраться, а там уж что-нибудь придумаем.
Мальчишка кивает, поднимаясь ей навстречу.
А дальше они идут по коридорам, не скрываясь, словно так и надо. Изи с суровым видом толкает ребенка впереди себя. Сначала никто не обращает внимания на странную парочку, затем на них начинают оборачиваться, и когда возле самого выхода одна из сестер перегораживает им путь, Изи молча отталкивает ее с дороги, дергает мальчика, и они сломя голову бегут, отбиваясь от тянущихся к ним рук.
Через два квартала Изи останавливается, чтобы отдышаться. Погони, кажется, нет.
Мальчишка смотрит на нее, довольно улыбаясь, и тянет дальше.
Не придумав ничего лучше, Изи ведет ребенка к себе домой. Ей не хочется это делать – он все еще вызывает у нее опасения, но бросить его на улице ей не позволяет совесть. К тому же, ключ все еще у него.
Марта встречает гостя с большим воодушевлением, засыпает вопросами, совершенно не обращая внимания, что он предпочитает отмалчиваться, и разъезжает за ним в своей коляске по всему дому. К ним редко кто-то заходит, кроме врачей, и она радуется любому новому лицу.
Изи наблюдает за ними, показывает мальчишке дом, подыскивает новую одежду и пытается заставить его поесть. Ее грызет беспокойство, и когда Марту наконец удается загнать в кровать, Изи ведет мальчика в библиотеку – поговорить, и тщательно запирает за ними дверь.
Пока она собирается с мыслями, гость осматривает библиотеку, останавливается у стола, с любопытством разглядывает разложенные на нем книги. И раньше, чем Изи успевает открыть рот, он заговаривает с ней.
– Интересная подборка. Не самый популярный предмет изучения. Да и источники оставляют желать лучшего.
Голос его оказывается звучным и высоким, а интонации – слишком взрослыми. И высокомерными. Изи начинает понимать, почему он молчал раньше.
– Спасибо за помощь, кстати. Мне было бы трудно выбраться оттуда самому.
Изи кажется, что лицо его тоже сделалось старше, да и весь он словно подрос. Ей неуютно от того, что она не может ощутить его ауру и приходится довольствоваться внешними наблюдениями, которые сбивают с толку.
– Может, теперь я могу получить объяснения, что ты такое? Или мне стоит отправить тебя обратно к монашкам?
– Не думаю, что ты это сделаешь. Что же до объяснений – кое-что я могу рассказать, но, мне кажется, ты уже должна была и сама о многом догадаться.
«Нет-нет-нет, – думает Изи, – может, у меня и есть кое-какие идеи на твой счет, маленький паршивец, но водить себя за нос я не позволю».
Она собирается озвучить мысли, но в этот момент сердце ее пропускает удар, потом еще один, а затем сжимается в болезненном спазме.
– Твой приятель пришел, – ухмыляется мальчишка, – и он, похоже, не в духе.
Бормоча, что святые сестры были правы, посадив его под замок, Изи плетется открывать дверь. За ней действительно оказывается демон, раздраженно сверкающий глазами.
– Ты должна была дать мне знать сразу же, как только нашла его! – Йонас врывается в дом как небольшой торнадо и прямым ходом несется в библиотеку.
И застывает на пороге.
– Пришел? – мальчик помахивает висящим на шее ключом. – Возомнил себя самым умным?
Йонас выдыхает сквозь стиснутые зубы.
Изи смотрит на них непонимающе.
– Среди людей, – медленно произносит Йонас, – бытует еще одно распространенное заблуждение. Что у ангелов есть крылья, которые позволяют им летать и подниматься на небо, забирая с собой достойных. На самом же деле они выглядят, как обычные люди.
– И это отродье путем хитрых манипуляций заставило целый орден монашек умолять о небесном заступничестве, вследствие чего я и был отправлен вниз для наведения порядка. А внизу был пойман и посажен в чулан несчастными сестрами, которым он внушил всякую ерунду. Вот только они отказались до меня дотрагиваться, а отправиться за мной сам он возможности не имел, так что идти пришлось тебе. На самом деле я не…
– Изи! Я не могла уснуть и хотела… – Ангела прерывает въехавшая в библиотеку Марта. Она разглядывает собравшихся, потихоньку подкатываясь к Изи.
– Дорогая, возвращайся в спальню. Я скоро приду. – Изи заставляет себя смотреть только на сестру и говорить очень спокойно.
– А можно я лучше побуду немножко с вами? Посижу в уголке совсем тихо?
– Конечно можно, красавица. А я дам тебе этот симпатичный ключик, чтобы ты могла с ним поиграть, – ласково шепчет ангел, снимая с шеи ключ и протягивая девочке. Он ловит полный ужаса взгляд Изи и подмигивает ей.
Ключ, открывающий дверь в на небеса, думает Изи. Ключ, уводящий отсюда.
Завороженная метаморфозой гостя и его щедрым предложением, Марта тянется к ключу.
– Нет! Ты не можешь с ним поиграть. – Изи умоляюще смотрит на ангела. – Сначала я должна посмотреть на него поближе, вдруг он острый. Или грязный. – Говоря первое, что приходит на ум, она маленькими шажочками приближается к Марте.
– Конечно, – говорит ангел. И кидает Изи ключ.
Она, не осознавая, что делает, подставляет ладони. В это же момент ангел шагает к Марте, и только тут Изи понимает.
Ключ – пустышка. Ничем не примечательный кусок металла.
Она бросается к Марте, но Йонас преграждает ей путь.
– Бесполезно, – говорит он тихо. – Я просчитался. Он пришел не за мной.
Ангел улыбается и кивает.
– Нам пора, – говорит он. – Пойдем, малышка.
Он кладет руку на плечо ничего не понимающей Марте, и они вместе растворяются в воздухе.
Тишина, моментально разлившаяся в комнате, оглушает.
– Не стоило и пытаться. – Голос Йонаса звучит устало.
Изи, давясь рыданиями, прижимается к нему, принимая привычную боль от прикосновений как облегчение.
В летнем кафе кроме них никого нет – восьмой час утра, воскресенье, – только сонная некрасивая официантка скучает за стойкой.
Изи бездумно размешивает сахар в своем кофе. Ложечка тускло звякает о чашку.
– Зачем ты хотел попасть на небо? – спрашивает Изи, не глядя на собеседника.
Йонас некоторое время молчит, затем нехотя отвечает:
– Любопытство. Такая понятная, человеческая слабость.
– Ты не человек, – говорит Изи. – И я тебе не верю.
Он пожимает плечами.
– Я надеялся, что смогу убедиться своими глазами.
– В чем?
– Что рай существует.
Изи удивленно вскидывает на него взгляд.
– Ты...
– Я сказал тебе, что не существует ада – кроме того, что мы носим в себе. Но я надеялся, что рай достижим.
– Если рая нет, куда отправилась Марта? Куда потащил ее этот...
Изи хочет сказать: «этот ангел», но понимает, что не может назвать ангелом существо, забравшее у нее самое дорогое.
– В рай, – говорит Йонас неожиданно мягко. – В ее собственный, который ей предназначен.
Он встает и идет к выходу, но на полпути останавливается и оборачивается.
– Ключ ничего не значит, – говорит он. – Ничего.
Изи кивает и закрывает глаза.
Тема: Седьмое небо
Автор: Неспящая
Бета: Айа, Terra Nova
Краткое содержание: Все хотят в рай. Но не у всех получается.
читать дальше
– … не больше полугода. Но, возможно, регулярная практика поможет замедлить процесс…
Изабелла закрывает дверь за очередным шарлатаном, с трудом сдерживая желание спустить его с лестницы. От этой печальной участи его спасает только то, что он свято верит в свои методы лечения – это и заставило Изи подумать, что от него мог бы быть прок.
Она возвращается в комнату сестры.
– Как ты себя чувствуешь?
– Как всегда. А этот дядя был доктор? А почему он надо мной руками махал? Он сказал, что я умру, да?
Марта тараторит без умолку, ерзает по кровати, крутит головой.
– Няня читала мне сегодня сказку. Там принцесса умирала, а принц привез ей волшебное яблочко, и она ожила. Я спросила няню, где растет такая яблоня и можно ли мне такое же? Она сказала, что такая яблоня растет высоко-высоко на небе, и никто не может туда забраться. А я думаю – можно же как-то, правда? Как в сказке про бобовый стебель! Мы посадим зернышко, из него вырастет дерево до самого неба, а ты влезешь по нему и принесешь мне такое яблочко… Ты же принесешь? Правда?..
Марта постепенно затихает, сползает на подушки, закрывает глаза. Изи целует ее, поправляет одеяло и выходит, прикусывая губы до крови.
В маленьком темном баре, где сигаретный дым заменяет воздух, Изи сидит за стойкой, потягивает ром-колу и невидящим взглядом упирается в стену за спиной бармена. Коктейль горчит, хотя более вероятно, что эта горечь шершавым комком поднимается откуда-то изнутри, от желудка, и растекается по языку. День был удачный, Изи разобралась с парой крупных заказов и сорвала неплохой куш – но теперь, пытаясь избавиться от нахлынувшего наваждения, она не может найти в себе ни крупицы радости. Устав бороться с собой, она заказывает двойной виски, выпивает залпом и, наконец, чувствует, как алкоголь вспыхивает в горле, выжигая все неприятные ощущения.
Изи просит повторить, но, взявшись уже было за стакан, опускает его обратно на стойку. По ее спине, от поясницы к шее, проходит волна дрожи, дыбом поднимает волоски на загривке. Мимо Изи проскальзывает гибкая темная фигура и занимает соседний стул.
Изи внимательно рассматривает напиток, не торопясь осушает стакан, и лишь затем поворачивается направо, легким кивком приветствуя пришедшего. Мужчина в ответ приподнимает уголки губ, обозначая улыбку.
Йонас высок, худощав, одет в черное с ног до головы и весьма привлекателен. Нет, поправляет она себя, усмехаясь, не просто привлекателен – дьявольски привлекателен.
В самом прямом смысле этого слова.
Теперь ей становится понятна и терпкая горечь, мучившая ее весь вечер, – можно было и раньше сообразить, что он искал ее, как обычно не догадавшись воспользоваться телефоном. На самом деле, Изи еще легко отделалась – побочные эффекты от его внимания бывали и более скверными.
– Стоило просто позвонить. У современных технологий есть свои преимущества.
– Я несколько консервативен. Все еще живу прошлым веком.
– Скорее, позапрошлым.
Изи усмехается, хотя это совсем не шутка. Возраст Йонаса исчисляется столетиями. Он никогда не говорит об этом, но даже не имея возможности читать его так же ясно, как других, Изи все равно ощущает бесконечную вереницу лет, тянущуюся за ним, словно шлейф.
– Итак, что на этот раз? Ты же не просто так пришел скоротать вечер в моем обществе.
– Мог бы и просто так, но не сегодня. Для тебя есть работа.
– Дай догадаюсь. Как обычно, скользкое дельце с риском для моей шкуры?
– Почти. Думаю, шкуре на этот раз ничего не грозит. Дело несложное, но довольно деликатное. Ты же знаешь госпиталь при монастыре Святой Елены? К нему примыкает небольшое здание – исследовательский центр. Всего пара лабораторий и хранилище.
– А также обширный подвал, где проводится основная масса экспериментов. Довелось там бывать. Правда, довольно давно, но вряд ли с тех пор там что-то изменилось.
– Тем лучше. В этом центре находится одна вещь. Эта вещь попала к сестрам случайно и ценности для них не представляет, а мне она необходима. Тебе нужно будет пойти и забрать, без лишнего шума. Все очень просто, сделал бы сам, но здание стоит на земле монастыря – так что мне не слишком охота туда лезть.
О да, думает Изи, кивая. Ты бы, конечно, мог, но для тебя это была бы довольно болезненная прогулка. Так что на этот случай у тебя есть я.
От других людей Изи отличает уникальное умение видеть суть вещей. Невозможно толком объяснить, как это работает. У таланта Изи много граней. Она видит не только глазами, но и всем своим сознанием. Прикоснувшись к предмету, она может узнать его предопределение. Может взять кисть художника и увидеть, что ей будет написан шедевр, подержать в руках нож и узнать, кого им убьют. На людей ее дар тоже распространяется, пусть и в меньшей степени – Изи чувствует истинные эмоции человека, а порой ей удается даже уловить отдельные мысли. Или, как в случае с Йонасом – обнаружить, что человек перед ней не является человеком.
Что не мешает ему быть отличным работодателем.
– Вижу, ты согласна. Хорошо. Оплата по обычному тарифу. – Это значит, симпатичная сумма с тремя нулями появится на ее счете, как только дело будет сделано.
– А волшебных бобовых зерен у тебя не завалялось? Я могла бы принять парочку в качестве оплаты, – бурчит Изи себе под нос.
Йонас бросает на нее изумленный взгляд, но никак не комментирует услышанное.
– Снимай данные.
Изи глубоко вздыхает и осторожно берет его за руку. В первый момент ее скручивает от боли, но потом, понемногу преодолевая себя, она нащупывает открытый ей образ и запечатлевает его в своей памяти.
Через несколько минут, когда она приходит в себя, рядом уже никого нет. Ладонь покалывает, и Изи долго разглядывает ее, а потом резко сжимает кулак, словно пытаясь поймать что-то ускользающее.
Дома Изи встречает Марта, смурная, в красных пятнах от аллергии на многочисленные лекарства. Они долго болтают ни о чем, а потом Изи идет лихорадочно перелопачивать оставшуюся от отца библиотеку, выискивая любые упоминания о дереве жизни, вратах рая и пути на небо. Она понимает, что это безумие, но если у нее есть хоть один шанс спасти сестру – стоит им воспользоваться. В конце концов, все это не может быть просто сказкой – есть же у нее знакомый демон!
Через несколько часов поисков, измотанная до предела, Изи одевается и едет к Йонасу.
Несмотря на то, что времени – третий час ночи, он открывает ей мгновенно, отвратительно бодрый и аккуратный, изумленно поднимает бровь и впускает ее в дом без лишних слов.
Она присаживается на краешек кушетки и без предисловий переходит к делу.
– Если бы я отдала тебе свою душу, что бы ты смог дать мне взамен?
Йонас смотрит на нее, не понимая, а потом разражается гомерическим хохотом. Изи кажется, что ее ласково гладят наждачной бумагой. Отсмеявшись, он спрашивает в ответ:
– А что бы ты хотела? Вылечить твою сестру я не могу, об этом мы уже говорили. Если думаешь поменять расценки за свою работу – это можно обсудить и без привлечения высоких материй. Славы? Любви? Это не по моей части.
– Информации. Обо всей вашей системе, как она на самом деле работает. Небеса, ад, и все прочее. Мне нужно знать, как попасть в рай. Не после смерти. Сейчас. Во плоти.
Голос Йонаса подобен патоке, смешанной со змеиным ядом.
– Это далеко не та сфера, куда стоит лезть глупой девице, пусть даже с такими выдающимися способностями. Ты абсолютно не представляешь, о чем говоришь. Не знаю, откуда ты взяла эту дурацкую идею, но даже за все души мира я не смог бы тебе помочь.
Он подсаживается ближе, проводит рукой по ее волосам, заставляя затаить дыхание в ожидании боли.
– Открою тебе маленький секрет – меня не интересуют человеческие души. Что бы я стал с ними делать? Склонять к злу? Люди прекрасно справляются с этим сами. Отправлять их в ад, чтобы черти поджаривали их на медленном огне, согласно вашим нелепым религиозным представлениям?
Изи делает над собой усилие, чтобы не отодвинуться.
– Ада не существует, милая, – шепчет Йонас ей на ухо, обжигая дыханием кожу. – Такого места нет и никогда не было. Есть только мы, верные слуги Павшего, в которых он давно не нуждается. Я могу создать ад только внутри твоей головы, заключив твое сознание в пучину самых худших кошмаров. Что же касается небес, – Йонас отстраняется, возвращаясь к своему обычному тону, – то я потратил несколько веков, пытаясь отыскать туда дорогу. Надо же посмотреть своими глазами, откуда все началось.
Посмеиваясь над ошарашенной Изи, Йонас помогает ей подняться и ведет к выходу.
– Дай мне знать, как только достанешь объект. Это важно.
И он закрывает дверь за ее спиной.
Здание госпиталя расположено очень удачно – в глубине заросшего сквера, – и притулившееся рядом небольшое строение незаметно с улицы. Изи, оправляя на себя монашеское облачение, выныривает из-за деревьев и неторопливо идет ко входу, словно бы со стороны госпиталя. Седьмой час, начинает темнеть, и часть сестер должны были уже уйти, отправившись на вечернюю службу. Она проходит мимо сидящей за конторкой монашки, низко опустив голову, и быстрым шагом удаляется вглубь здания, в поисках подходящего помещения. Где-то недалеко от входа, слева, должен быть туалет. Изи проскальзывает туда, запирает за собой дверь, прислоняется к стене и, закрыв глаза, опускает барьеры.
Разноцветные пятна начинают заполнять ее сознание, они окружают ее со всех сторон, и если присмотреться, каждое имеет свои объем и глубину. Пятна, являющиеся людьми, двигаются. Изи быстро, насколько это возможно, пока голова не начала кружиться от этого безумного калейдоскопа, осматривается вокруг, толкая свое сознание дальше, от комнаты к комнате, сверяя всё с полученными данными.
Наконец в полуподвальном помещении она находит то, что искала – молочно-белое, слегка светящееся небольшое пятно, тяжелое и выпуклое.
Она торопливо выходит, с трудом сдерживая шаг, спускается вниз, никем так и не замеченная, открывает отмычкой дверь лаборатории. Чтобы проникнуть в крохотное хранилище, приходится попотеть подольше – там замок похитрее. Когда Изи наконец перешагивает порог, перед ее глазами предстает странная картина: на полу, между заставленных шкафов и стеллажей, сидит, обхватив себя тоненькими ручками, юное существо неопределенного пола, с лицом, скрытым длинными волосами.
«Не может быть, – думает Изи, ошарашено оглядывая находку. – Здесь не должно быть людей. Я только что смотрела». Она приподнимает барьер, чтобы проверить себя – но у сидящего перед ней существа нет ауры. Зато ровно на том месте, где находится непонятное создание, должен быть ее артефакт.
Пока она раздумывает, как быть, создание поднимает голову и оказывается мальчишкой лет двенадцати, с правильными чертами лица, прозрачными глазами и припухшей нижней губой. Напуганным, к тому же. Изи решает, что это в первую очередь ребенок, и осторожно опускается перед ним на колени.
– Не бойся. Пожалуйста, не бойся меня и, главное, не кричи. Как ты здесь оказался?
Мальчик смотрит на нее недоверчиво и медленно начинает отползать в дальний угол.
– Постой! – Она срывает с головы монашеский платок. – Я не из них, видишь? Я просто притворялась. Мне нужно было забрать одну вещь, и чтобы пройти сюда, я оделась как одна из сестер.
Изи придвигается ближе, показывая открытые ладони, стараясь нащупать эмоциональный фон – и ничего не чувствует. Словно водит руками внутри бездонного колодца. Подобравшись к ребенку поближе, она отмечает, что он, наконец, перестал трястись. Пытается дотронуться до него, но мальчишка не дается, и в этот момент она замечает висящий у него на груди массивный ключ. «Вот оно, – думает Изи. – Вот она, моя добыча».
– Что ты здесь делаешь? Где твои мама с папой? У тебя ведь есть родители?
Мальчик отрицательно качает головой и продолжает молчать, поглядывая на нее с интересом. Изи чувствует себя ужасно глупо, но не может перестать говорить – ей кажется, стоит умолкнуть на минуту, и мальчишка или заорет, или попытается убежать. Непонятно, что делать с ним дальше и как забрать у него артефакт. Ей приходит в голову, что единственный способ выйти отсюда с ключом – увести с собой мальчишку. В конце концов, не похоже, чтобы он сидел тут, под замком, добровольно.
Она очень осторожно, стараясь не напугать, трогает его за локоть и шепчет:
– Пойдем со мной. Я помогу тебе выбраться, а там уж что-нибудь придумаем.
Мальчишка кивает, поднимаясь ей навстречу.
А дальше они идут по коридорам, не скрываясь, словно так и надо. Изи с суровым видом толкает ребенка впереди себя. Сначала никто не обращает внимания на странную парочку, затем на них начинают оборачиваться, и когда возле самого выхода одна из сестер перегораживает им путь, Изи молча отталкивает ее с дороги, дергает мальчика, и они сломя голову бегут, отбиваясь от тянущихся к ним рук.
Через два квартала Изи останавливается, чтобы отдышаться. Погони, кажется, нет.
Мальчишка смотрит на нее, довольно улыбаясь, и тянет дальше.
Не придумав ничего лучше, Изи ведет ребенка к себе домой. Ей не хочется это делать – он все еще вызывает у нее опасения, но бросить его на улице ей не позволяет совесть. К тому же, ключ все еще у него.
Марта встречает гостя с большим воодушевлением, засыпает вопросами, совершенно не обращая внимания, что он предпочитает отмалчиваться, и разъезжает за ним в своей коляске по всему дому. К ним редко кто-то заходит, кроме врачей, и она радуется любому новому лицу.
Изи наблюдает за ними, показывает мальчишке дом, подыскивает новую одежду и пытается заставить его поесть. Ее грызет беспокойство, и когда Марту наконец удается загнать в кровать, Изи ведет мальчика в библиотеку – поговорить, и тщательно запирает за ними дверь.
Пока она собирается с мыслями, гость осматривает библиотеку, останавливается у стола, с любопытством разглядывает разложенные на нем книги. И раньше, чем Изи успевает открыть рот, он заговаривает с ней.
– Интересная подборка. Не самый популярный предмет изучения. Да и источники оставляют желать лучшего.
Голос его оказывается звучным и высоким, а интонации – слишком взрослыми. И высокомерными. Изи начинает понимать, почему он молчал раньше.
– Спасибо за помощь, кстати. Мне было бы трудно выбраться оттуда самому.
Изи кажется, что лицо его тоже сделалось старше, да и весь он словно подрос. Ей неуютно от того, что она не может ощутить его ауру и приходится довольствоваться внешними наблюдениями, которые сбивают с толку.
– Может, теперь я могу получить объяснения, что ты такое? Или мне стоит отправить тебя обратно к монашкам?
– Не думаю, что ты это сделаешь. Что же до объяснений – кое-что я могу рассказать, но, мне кажется, ты уже должна была и сама о многом догадаться.
«Нет-нет-нет, – думает Изи, – может, у меня и есть кое-какие идеи на твой счет, маленький паршивец, но водить себя за нос я не позволю».
Она собирается озвучить мысли, но в этот момент сердце ее пропускает удар, потом еще один, а затем сжимается в болезненном спазме.
– Твой приятель пришел, – ухмыляется мальчишка, – и он, похоже, не в духе.
Бормоча, что святые сестры были правы, посадив его под замок, Изи плетется открывать дверь. За ней действительно оказывается демон, раздраженно сверкающий глазами.
– Ты должна была дать мне знать сразу же, как только нашла его! – Йонас врывается в дом как небольшой торнадо и прямым ходом несется в библиотеку.
И застывает на пороге.
– Пришел? – мальчик помахивает висящим на шее ключом. – Возомнил себя самым умным?
Йонас выдыхает сквозь стиснутые зубы.
Изи смотрит на них непонимающе.
– Среди людей, – медленно произносит Йонас, – бытует еще одно распространенное заблуждение. Что у ангелов есть крылья, которые позволяют им летать и подниматься на небо, забирая с собой достойных. На самом же деле они выглядят, как обычные люди.
– И это отродье путем хитрых манипуляций заставило целый орден монашек умолять о небесном заступничестве, вследствие чего я и был отправлен вниз для наведения порядка. А внизу был пойман и посажен в чулан несчастными сестрами, которым он внушил всякую ерунду. Вот только они отказались до меня дотрагиваться, а отправиться за мной сам он возможности не имел, так что идти пришлось тебе. На самом деле я не…
– Изи! Я не могла уснуть и хотела… – Ангела прерывает въехавшая в библиотеку Марта. Она разглядывает собравшихся, потихоньку подкатываясь к Изи.
– Дорогая, возвращайся в спальню. Я скоро приду. – Изи заставляет себя смотреть только на сестру и говорить очень спокойно.
– А можно я лучше побуду немножко с вами? Посижу в уголке совсем тихо?
– Конечно можно, красавица. А я дам тебе этот симпатичный ключик, чтобы ты могла с ним поиграть, – ласково шепчет ангел, снимая с шеи ключ и протягивая девочке. Он ловит полный ужаса взгляд Изи и подмигивает ей.
Ключ, открывающий дверь в на небеса, думает Изи. Ключ, уводящий отсюда.
Завороженная метаморфозой гостя и его щедрым предложением, Марта тянется к ключу.
– Нет! Ты не можешь с ним поиграть. – Изи умоляюще смотрит на ангела. – Сначала я должна посмотреть на него поближе, вдруг он острый. Или грязный. – Говоря первое, что приходит на ум, она маленькими шажочками приближается к Марте.
– Конечно, – говорит ангел. И кидает Изи ключ.
Она, не осознавая, что делает, подставляет ладони. В это же момент ангел шагает к Марте, и только тут Изи понимает.
Ключ – пустышка. Ничем не примечательный кусок металла.
Она бросается к Марте, но Йонас преграждает ей путь.
– Бесполезно, – говорит он тихо. – Я просчитался. Он пришел не за мной.
Ангел улыбается и кивает.
– Нам пора, – говорит он. – Пойдем, малышка.
Он кладет руку на плечо ничего не понимающей Марте, и они вместе растворяются в воздухе.
Тишина, моментально разлившаяся в комнате, оглушает.
– Не стоило и пытаться. – Голос Йонаса звучит устало.
Изи, давясь рыданиями, прижимается к нему, принимая привычную боль от прикосновений как облегчение.
В летнем кафе кроме них никого нет – восьмой час утра, воскресенье, – только сонная некрасивая официантка скучает за стойкой.
Изи бездумно размешивает сахар в своем кофе. Ложечка тускло звякает о чашку.
– Зачем ты хотел попасть на небо? – спрашивает Изи, не глядя на собеседника.
Йонас некоторое время молчит, затем нехотя отвечает:
– Любопытство. Такая понятная, человеческая слабость.
– Ты не человек, – говорит Изи. – И я тебе не верю.
Он пожимает плечами.
– Я надеялся, что смогу убедиться своими глазами.
– В чем?
– Что рай существует.
Изи удивленно вскидывает на него взгляд.
– Ты...
– Я сказал тебе, что не существует ада – кроме того, что мы носим в себе. Но я надеялся, что рай достижим.
– Если рая нет, куда отправилась Марта? Куда потащил ее этот...
Изи хочет сказать: «этот ангел», но понимает, что не может назвать ангелом существо, забравшее у нее самое дорогое.
– В рай, – говорит Йонас неожиданно мягко. – В ее собственный, который ей предназначен.
Он встает и идет к выходу, но на полпути останавливается и оборачивается.
– Ключ ничего не значит, – говорит он. – Ничего.
Изи кивает и закрывает глаза.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Смысл всего такого
Название: Последняя охота доктора Фендцайхмайера
Тема: Седьмое небо
Автор: Tengro
Бета: Чжан, medb.
Краткое содержание: Не все легенды действительно врут. Но некоторые говорят не всю правду.
читать дальше
8 октября, Сэндсити, день.
Если вы думаете - самое плохое, что может случиться с проводником на Западном Пределе – это чужая пуля, прилетевшая в спину, то я могу вам позавидовать. Наверняка, сидя в своём удобном кресле у камина и читая эти воспоминания, вы и не представляете, на что способны зеленокожие. Поверьте мне на слово, пуля на Западном Пределе – достаточно мелкая неприятность…
Но это, как говорят проводники, «в ходке», в Диких Землях. В городах на Пределе – у нас его называют просто «Фронтир», это гораздо точнее отражает суть – относительно спокойно. А уж проводник, мирно потягивающий свой послеобеденный виски в салуне Старого Джефа, и вовсе может чувствовать себя в безопасности. Ничего хуже доброго махача с ним не произойдёт, да и от махача можно отвертеться. У Джефа лучшее заведение в Сэндсити, и он изо всех сил поддерживает свою репутацию. Тут не стреляют и не химичат за игорным столом – а для тех, кто здесь впервые и об этом ещё не знает, у хозяина на видном месте лежит «Кольт». Вообще, по сравнению с остальным Сэндсити, салун Старого Джефа кажется местечком поспокойнее офиса шерифа. Именно поэтому я предпочитаю отлёживаться между походами тут же, в номерах на втором этаже…
Впрочем, даже самый лучший и безопасный салун на сотню миль вокруг не даёт гарантии, что на плечо не опустится тяжелая рука… И что её хозяин не скажет с убийственным ирландским акцентом:
- Привьиет, Билльи!
Я не спешил оборачиваться, тянуться к револьверу или делать ещё какие-то глупости. Называть меня «Билли» могут всего четыре человека. И только у двоих из них такой акцент. А если учесть, что наш капрал О'Мэннон, упокой Господь его душу, погиб под Геттисбергом…
- Привет, Пат. Каким ветром? – негромко произнёс я, и только после этого развернулся.
Я угадал – передо мной стоял во всём своём рыжеволосом великолепии Патрик Калм, он же Бродяга, собственной персоной. Высокий, худой как щепка, коротко стриженый, небритый и с вечным прищуром. Одет, как и положено человеку с его статусом, добротный дорожный плащ, сапоги со шпорами, широкополая удобная шляпа и штаны из плотной ткани. И пояс с револьвером, конечно. Патрик – ганфайтер. Не из лучших, но по местным меркам знаменитый. А ещё Пат мой друг, хотя в своё время я его чуть не убил. Но это было давно, так что не буду отвлекаться на славное прошлое…
-Да уж таким! – ухмыльнулся Пат. Жуткий акцент у него сразу пропал. – Как насчёт угостить старого друга виски перед интересным разговором?
- О, да, извини. Джефри, ещё виски за мой счёт! – убедившись, что бармен меня услышал, я отодвинул соседний стул. – Присаживайся, Бродяга. Так всё-таки, что ты забыл в этой дыре?
Однако, пока Патрику не принесли его выпивку, он молчал, как гоблин на допросе федералов. И только распробовав спиртное, наконец открыл рот:
- Билли, скажи мне, как старому другу – ты хочешь подзаработать?
- Ха! Этот умник ещё спрашивает! Хотя… - я сделал вид, что задумался – Это смотря на чём. Если ты опять предложишь брать родовую пещеру зелёных, то я пас.
Бродягу перекосило. Я, признаться, тоже до сих пор вздрагиваю, вспоминая ту историю. Это было спустя пару недель после нашего знакомства. Патрик предложил «вычистить пещеру маленького клана», ссылаясь на какого-то умника, продавшего ему карту. Ожидаемый «поход за золотом» кончился тем, что за нами погналось около сотни орков, и выбрались мы из тех гор только чудом…
- Нет-нет, я не такой идиот! – выпалил он, приобретая нормальное выражение лица. – Просто есть клиент, которому нужно сходить кое-куда… недалеко, миль за тридцать, в горы. Я прикинул, там нужен будет не только стрелок, и мы с клиентом рванули искать тебя…
- Кто клиент, куда идти, сколько платят? – задал я три ключевых вопроса. Не подумайте, что я расист, нет, я сражался за Север, но если клиент окажется сэйдхе, я его не поведу. Альва – поведу, цверга поведу с удовольствием, но сэйдхе – увольте, я не самоубийца. По той же причине я не потащусь в Скальную Твердыню, как называют этот котёл с неприятностями официальные власти. Задаром — точно не потащусь…
- Клиент – доктор Фейндцайхмайер, учёная шишка из Европы. Платит много, причём золотом. Сотню вперёд, шесть векселем, - Патрик понизил голос , - и семь тысяч по возвращению. А куда идти… он мне на карте показал, но я ж в Фронтире не разбираюсь. Вроде бы, на северо-восток отсюда. Какая-то одинокая гора, как гвоздь в прериях…
Одинокая гора, значит… северо-восток… знаю я это место. Нехорошее место, но спокойное. Местные его «Шпилем Сторожа» называют. Голая каменная скала, неестественно-белая, издалека похожая на башню. «Горой» её можно назвать только глядя на карту, скорее уж действительно «гвоздь». Впрочем, за такую сумму я бы повёл этого Фендц… Фендцайхмайера, тьху, так вот, за такие деньги я бы повёл его даже на ту самую Скальную Твердыню поглазеть. Издалека, правда.
- Ладно, шельма, уговорил! – я хлопнул ладонью по столу. – Когда выходим? И вообще, где твой клиент?
- Отвечу по порядку. Выходим завтра на рассвете, клиент торопится, как в зад укушенный. А сам он сейчас у мэра этого городишки, чего-то там выспрашивает... кстати, Билли, - осёкся Патрик, и я понял, что его что-то насторожило, - вот тот хмырь у стойки, он часом не тебя ищет?
Я проследил за взглядом Патрика, и мне стало не по себе. «Тот хмырь у стойки», в миру – Закария Больфманц, крупный скотовладелец, богач и отчаянный мерзавец – действительно искал меня. Месяц назад, аккурат на позапрошлый выход в Дикие Земли, он пытался меня «нанять», чтобы я угробил клиента. Ну и закономерно получил по морде – я тогда был в подпитии и не знал, что он за птица. Это было в полусотне миль отсюда, куда меня занесло по случаю, и с той ходки я рванул в Сэндсити… а он, видимо, затаил обиду и даже решил меня отыскать. Не затем, чтобы сказать спасибо, ясное дело.
- Так… Пат, планы меняются. Мирно меня отсюда не отпустят… убери руку! – я заметил, как Калм потянулся к револьверу. – Это Больфманц, а вот тот парень у него за плечом – Джим Вейли, его ручной ганфайтер. А ты просто не успеешь выстрелить дважды. Так вот, мирно я отсюда не выйду... Да и ждут там наверняка. Так что вот как… - я зашептал ему на ухо. Его лицо просветлело, он широко ухмыльнулся, потом нахмурился и рявкнул так, что в салуне задрожали стёкла:
- Что?! Значит, так ты относишься к лучшим друзьям? Я думал, ты не такой, как прочие янки! – и Пат выплеснул свой виски мне в морду. Я ответил тем же и замахнулся пустым стаканом. Спустя миг приятель вцепился в ворот моей куртки и, крутнувшись, выкинул меня в окно. Пускай Патрик и выглядит слабаком, на самом деле он сильнее некоторых молотобойцев.
Вылетел я спиной вперёд, так что имел все шансы треснуться о землю со всей дури. Это если бы Закария не расставил стрелков у окон. А так я упал весьма мягко, сбив с ног крепкого парня с «лемагом» в кобуре. Лучше рассмотреть неудавшегося стрелка я не успел – да и револьвер запомнил только потому, что унёс его с собой. Как говорил наш капрал, «я не люблю, когда стреляют в спину».
Отряхнувшись, вытащив из чужой кобуры револьвер и добавив пинка лежащему на земле парню, я со всех ног помчался к конюшне. Не то чтобы там меня ждал верный конь – у меня нет коня - просто туда было ближе всего.
С разбегу влетев в тёмное помещение конюшни (раньше я удивлялся, какой идиот поставил её прямо-таки впритык к салуну, но сейчас я был ему даже благодарен), я рванул влево, выходя из проёма, и пригнулся. Снаружи было тихо. Убедившись, что тревогу пока никто не поднял и что вот прямо сейчас шпиговать меня и безневинных лошадок свинцом никто не собирается, я осторожно выпрямился и, стараясь не шуметь, пошел к дальней от входа стене. Как я и думал, никто не заклепал дыру, пробитую месяца полтора назад каким-то пьяным шаманом. Натуральным шаманом – дырку-то он пробил не просто так, а какой-то красной мурой вроде пушечного ядра. Видимо, Джефф опасался лезть к этой дырке… а мне это только и на руку. Она, конечно, тесная, но лучше попыхтеть и поднатужиться, чем потом свинец из дырок выковыривать.
Так, встали, отряхнулись, оглянулись… Ага, понятно. Ну да, Билли, ты с твоей удачей всегда вылезешь из одной задницы в другую, и ещё неизвестно, какая из них больше. Как я мог забыть, что за этой стеной – самая крупная выгребная яма всего этого вонючего городка? Учитывая адскую даже по здешним меркам жару и лёгкий встречный ветерок… даже удивительно, почему я ничего не учуял ещё по ту сторону стенки?
Но, с другой стороны… тут моё внимание привлёк сидящий на корточках у угла конюшни… сэйдхе. Вот тебе и штука, а ведь только недавно об этой погани думал. Сэйдхе – они, если вы вдруг не в курсе, слегка похожи на людей. Вернее «слегка непохожи» - большие глаза без белков и с сероватым зрачком, слегка заведённые назад уши да кажущаяся худоба, вот и все внешние приметы этих... тварей, чтобы не сказать покрепче. А ещё они все, через одного так точно, мерзавцы, убийцы и шпионы. И делают они свою работу хорошо, с любовью и выдумкой… черт, как вспомню, так поджилки трясутся. Видел я, как их «Воины ночи» воюют, врагу не пожелаешь.
Ну так вот, сэйдхе сидел почти неподвижно, и в руках у этой твари было два взведённых «Кольта». Я не надеялся успеть сделать хоть что-то – учитывая, как я пыхтел, пролезая через дыру, меня бы услышал и тугоухий цверг, не то что этот глазастый. Но с другой стороны, если бы он хотел меня убрать, я бы уже валялся в кучке повонючее. Так что, пожалуй, подойду-ка я к нему поближе…
- Стой смирно, человек, – прошелестел стрелок, не оборачиваясь. Да, ещё одна черта этих глазастиков – они не умеют говорить нормально, они или «прорекают», или «шелестят». Или орут, но это если очень надо. – А то я всажу в твою гнилую башку пулю. Стой и говори.
Я и встал. Что я, больной, с сэйдхе спорить? Не совсем уж смирно, конечно – «ЛеМаг» я так в кобуру и не упрятал, так что оставалось молиться на то, что нижний ствол у этой игрушки заряжен. С такого расстояния от дроби даже шаманы не уворачиваются.
- Что говорить, серый? – как можно более испуганно сказал я. Ну, только не оборачивайся, только не оборачивайся…
- Знаешь Патрика Калма?
- Знаю, как не знать, давно уже…
- Зсаткнисссь! – прошипел глазастый. – А его спутника знаешь?
- Только имя, серый…
- Говори! - и этот урод начал поворачиваться. Эх, прощай, мысль «смыться отсюда по-тихому»… Я нажал на спусковой крючок.
Видимо, тот парень, который сидит на небесах и бросает за меня кости, решил сегодня помочь своей любимой игрушке. Нижний ствол оказался заряжен, громыхнуло, отдача чуть не выломала мне что-то важное в руке, но стрелку-сэйдхе повезло гораздо меньше. Это тело с кровавыми ошмётками вместо головы теперь не опознает даже его родная мать. Интересно, а что он имел к…
О чёрт! Выстрел! Сейчас же сюда сбегутся все ребята Больфманца, найдут тут меня, и трупов станет уже больше. М-да, вот те раз. Хотя… есть мысль.
Я распрощался со своей удобной курткой, перекинув всё важное в карманы штанов, и поменялся одеждой с покойником. Конечно, в этом забрызганном кровью снаряжении я далеко не уйду, но мне далеко и не надо. А Больфманц пусть считает, что меня угрохал какой-то хмырь из заезжих. Надолго он на эту штуку не клюнет, но через пару часов меня всё равно не будет в городе.
Завершив обмен, а заодно и оценив удобство покойницкой куртки, я обогнул выгребную яму и стараясь держаться в тени, двинулся в условленное место. Конкретнее – в лавку Струрри.
Почему именно в лавку, а не в мэрию или не к шерифу? Струрри – цверг. Что, вы и о цвергах не слыхали? Приятный народец, право слово. Честные, рукастые, башковитые, только вот низкорослые и больно чужаков не любят. Клиентов, впрочем, это не касается – клиентов они очень даже уважают, особенно старых и проверенных. Но самое важное обстоятельство при моём раскладе – это то, что, по цверговскому закону, клиент и почётный гость – одно и тоже. А почётный гость для цвергов неприкосновенен. Следовательно, это значит, что сейчас в цверговской лавке было безопаснее, чем в банковском сейфе – сейфы не отстреливаются.
Как я и думал, лавка была открыта. Струрри не любит работать днём, но, как и вообще все цверги, очень любит деньги. Так что, в отличие от прочих торгашей в Сэндсити, он не закрывает свою торговлю даже в самую адскую жару, когда любой умный человек постарается заползти куда-то поглубже в тень и валяться пластом. Впрочем, в такую погодку, как нынче, даже он открывал настежь все двери и окна. Чем я и воспользовался, влетев в распахнутую дверь с таким видом, будто ребята Больфманца уже висят у меня на плечах.
— Поздорову, Ласка! – почти радостно прогудел Струрри из-за стола. — Куда несёшься?
Ласка – это моя кличка. Я уже и не вспомню, кто и когда меня так назвал, но спросите любого на Фронтире, кто такой Билл Хэннон – и, если он не шериф Сэндсити или не Патрик Калм, он вам не ответит. А спросите о Ласке – и все сразу вспоминают меня… а нелюди меня вообще иначе как Лаской не зовут.
— И ты здравствуй, Струр, — просипел я, восстанавливая дыхание. — Проблема у меня. Ну и закупка заодно, но проблема сначала.
— Ты мой клиент, твоя беда – моя беда, — менее радостно, но всё ещё доброжелательно пробасил цверг. — А пока присядь, отдохни.
Я с удовольствием последовал его совету, заодно насладившись зрелищем того, как этот невысокий, в общем, цверг, достаёт из-под стола что-то крупнокалиберное и многозарядное. Такой себе залог клиентской безопасности. За это я цвергов и люблю – прямые, как штык, и честные настолько же. А ещё они, как и люди, не могут колдовать…
Отдышавшись и успокоившись, я спросил у хозяина лавки:
— Как жизнь, Струрри? Что слышно из большого мира?
- Плохо, Ласка. Всё дорожает, Союз Племён, говорят, опять собирает воинов. А тут ещё в Вашингтоне… А-а! – цверг раздраженно махнул рукой. – Чертовы альвы!..
Про то, как цверги и альвы относятся друг к другу, даже пословица есть. Кошка с собакой, и те спокойнее друг на друга смотрят. А вот про племена – это плохо. Значит, после этой ходки придётся драпать подальше. Когда в прошлый раз Союз Племён зеленокожих собирал воинов, это кончилось большой бойней – Фронтир вымер на полгода, в буквальном смысле. Из десяти фортов устоял один. Но потом тут опять нашли золото и старые штуки, и жадность перевесила страх…
- Так что там в Вашингтоне? – спросил я, поддерживая вежливую беседу.
- Говорю же, альвы! Эти дети лесного человека устроили бардак в цверговском районе, наши и ответили, как Предки заповедали. А ты знаешь, как этот выродок Грант обожает альвов! В Вашинтоне, говорят, общину цвергов выселили за город – «во избежание». Помню, дед мне рассказывал, в Европе тоже сначала выселяли, а потом приходили грабить… А всё из-за кого? А всё из-за альвов!
Ну всё… дай цвергу высказаться об альве и можешь спокойно спать – всё равно он этого не заметит. Впрочем, по поводу Гранта Струрри не прав. Он не любит альвов. Ему вообще плевать на всё, кроме власти и порядка. И только благодаря альвам в своё время этот вояка смог утихомирить юг - альвы с сэйдхе грызутся хуже, чем с цвергами, а «глазастые» были хребтом многих южных банд. Они вообще поддерживали Конфедерацию и ненавидели людей почти поголовно — это ещё один повод припомнить им всё…
Размышляя, я чисто машинально сунул руку в карман куртки – тот, в котором я обычно хранил какую-то мелочёвку. Наткнувшись на странную на ощупь штуку, которой явно было не место в моей куртке, я вспомнил, что курточка-то не моя, а сэйдхова. Тем интереснее…
Из кармана я вытащил крайне, крайне странную вещь. Что-то вроде заключённого в круг изображения то ли башни, то ли стрелы. И вот эта штука – я решил считать её башней, потому что даже самый распоследний идиот не будет делать такую вот стрелу – так вот, эта штука, заключённая в круг, ещё и перечёркивалась поперёк семью полосками. Судя по всему, это был какой-то медальон, возможно, родовая игрушка убитого «глазастика» или что-то вроде шерифской звезды… в любом случае, эта штука была на вид и на вес сделанной из чистого золота, так что я спрятал её поглубже в карман штанов – авось и пригодится…
Струрри продолжал распинаться, расписывая в мелких деталях, откуда взялись такие сволочи, как альвы, чем они занимаются и какие у них ненормальные привычки. Чесслово, даже записать захотелось, уж очень выразительно у него получалось… Но когда я только открыл рот, намереваясь перебить цверга, в лавку вошли двое.
Того, кто вошел первым, я узнал сразу – как-никак, с ним мы пили виски полчаса назад. А второй, судя по внешности, был тем самым доктором. Длинный, тощий, костлявый, в одежде незнакомого кроя, но на вид – весьма удобной. Нос крючком, больше даже напоминает орлиный клюв. Лицо худое, сухое, лоб морщинистый. Глаз за очками не видно, навскидку ему лет под сорок… в общем, странный клиент, но богатый – очки в золотой оправе, саквояжик в правой руке, по виду – из шкуры дракона или ещё какой погани. Такие не привыкли скупиться. Грех этим не воспользоваться.
— Так где этот фаш профодник, Патрик? – спросил этот самый второй, пытаясь увидеть хоть кого-то. Ещё бы, с яркого ещё, хотя и идущего на закат, солнышка да в темень цверговской лавки, тут и орёл ничего не увидит. А вот Патрик, видать, присмотрелся быстрее.
— Вот, мистер. Как я и говорил, один из лучших проводников на всём Пределе, — и этот рыжий ткнул в меня пальцем. Понимая, что в кресле уже не отсижусь, я поднялся и шагнул навстречу этому очкарику.
— К вашим услугам, мистер. Билл Хэннон, проводник. Патрик говорил, вам нужны услуги человека с моими навыками?
— Да, мистер Хэннон, мне нужен опытный и надежный челофек, который профедёт меня к Шпилю Сторожа.
Ого! Быстро этот парень переходит к делу. Видимо, действительно припекло.
— Отлично, мистер. Вы сразу переходите к сути, мы сработаемся… кстати, как к вам обращаться?
— Доктор Фендцайхмайер. Можете просто «доктор». Но я бы хотел опгофорить детали в надёжном месте…
— Струрри, я отведу клиента в комнату для переговоров, ты не против? — бросил я через плечо и, увидев удивление на лице нанимателя, пояснил, не дожидаясь ответа лавочника: — Струрри – цверг, хозяин этой лавки. Заодно и самый крупный делец в городке. У нас принято все серьёзные вопросы решать у него.
— Но… будет ли это достаточно безопасно? — спросил доктор, и я не сдержал улыбки.
— Сразу видно, мистер, что вы плохо знаете цвергов. Уж где-где, а в лавке Струрри боятся нечего, для них клиент – это святое. Так что?
— Федите, — вздохнул Фендцайхмайер, я и повёл. Третья дверь справа, если я правильно помню… Ага, правильно. Толстая сейфовая дверь, стены, обшитые «холодным» железом, уютные стулья и монументальнейший стол в центре. Подсвечник с «вечной» свечой, стопка бумаги и перо с чернилами прилагаются.
Мы расселись — Фендцайхмайер, к слову, долго разглядывал стены и сел, только убедившись в том, что они действительно то, чем кажутся — и я перешел к делу:
— Так что вы хотели обсудить, доктор?
— Детали, мистер Хэннон. Патрик гофорит, вы лучший проводник в этом городе. Меня интересует фаш отфет на фопрос — согласны ли фы профести меня и Патрика к Шпилю Сторожа и назад за семь сотен доллароф авансом и вдесятеро большую сумму по возвращении?
Черт. Мне нравится этот наниматель. Обычно они юлят, скрывают сумму и цель до последнего, и правду из них приходится прямо-таки выдавливать, как сок из апельсина. А этот, видимо, знает, как себя вести с типами вроде меня или Патрика – просто и прямо. Уважаю такой подход, сразу видно, что перед тобой не какой-то умник из кабинета, а человек с каким-никаким житейским опытом… а ещё – чувствуется, что он очень, очень спешит.
— Согласен, если вы берёте на себя расходы по снаряжению, — иобразив работу мысли, ответил я. На самом деле, к Шпилю можно доехать за день, даже за полдня, если не жалеть лошадь, а значит, стоил такой переход никак не больше двух сотен, ну трёх максимум… но нужно же набить себе цену. Да и нет на Фронтире прямых и коротких путей.
— Хорошо, мистер Билл. Как фы предпочитаете, устный догофор или контракт?
— Что вы, доктор, вы же не в Европе! Устный договор - оно и надёжней, и проще. Я, Билл Хэннон, при третьем свидетеле обязуюсь довести своего нанимателя, доктора Фендцайхмайера, до скалы Шпиль Сторожа и обратно за сумму, указанную нанимателем…
— В свою очередь я, Карл Фендцайхмайер, при третьем свидетеле обязуюсь фыплатить Биллу Хэннону сотню золотых доллароф и фексель на шесть сотен в качестфе афанса, семь тысяч золотых доллароф монетами или фекселем по фозфращении, а также фзять на себя расходы по снаряжению похода… — подхватил наниматель. Видимо, Патрик успел рассказать ему о некоторых местных традициях, в частности о правилах «устных договоров». На Фронтире слово стоит дороже бумаги, поэтому, если нарушителя слова удавалось уличить, присяжных обычно не собирали, а иногда шериф лично провожал бедолагу к ближайшему дереву.
— Я, Патрик Калм, выступаю третьим свидетелем и клянусь перед Богом и заключившими договор, что не солгу и не искажу ни единого сказанного ими слова, если возникнет нужда в разбирательстве, – как и полагается по формуле, завершил Патрик. В сущности, самая большая ответственность при таких договорах лежит именно на третьем свидетеле – если он соврёт… с Богом не шутят. И это не преувеличение – как-то раз при мне в людном салуне сгорел заживо один такой «шутник». Жаль, что такая штука работает только на самом Фронтире и в Диких Землях — дальше остатки каких-то древних заклятий не идут. Было бы иначе — мир был бы лучше… Честнее так точно.
В любом случае, после того, как договор был заключён, док полез в свой саквояжик и выудил оттуда… именно, сотню монет и вексель. Как его, такого прямолинейного, ещё не ограбили? Ах да, с ним же Патрик…
Ну, деньги я взял, как и условились — и продолжил:
— Так что, мистер Фендцайхмайер, пойдёмте подбирать снаряжение?..
— Да, мистер Хэннон. Не стоит задерживаться… сферх меры так уж точно.
Пройдя с этим мистером обратно в торговый зал, я как-то очень чётко понял две вещи: во-первых, я почти в раю, потому что за чужие деньги можно снарядить экспедицию так, что она пройдёт даже через заброшенные цверговские шахты. Во-вторых... во-вторых, я решительно не знаю, чего ждать. А значит – к чему готовиться. Нет, понятно, что тёплые орочьи одеяла, удобные сумки, заговорённые фляги и пара цверговских «долгих» факелов – это набор-минимум, без него я в Дикие Земли ни сам не сунусь, ни Патрика с доком не поведу. Но чего ждать на месте?
Ответ нанимателя мне не понравился. Очень не понравился:
— Мистер Хэннон, не пфеспокойтесь, фсё будет нормально, никаких проблем с безопасностью не намечается. Мистер Патрик заферил меня ф этом.
— Э-э-э… мистер Фендцайхма…
— Зофите меня Карлом, так фам будет проще. Так что фам не нравится?
— Мистер Карл, возможно, у вас в Европе действительно уже не осталось мест для жизни, в которых нужны строго определённые правила и ритуалы. У нас же, особенно в пустоши, таких мест много. Очень много. И как я могу отвечать за вашу безопасность, не зная, что именно мне пригодится?
— Не беспокойтесь. Я профёл анализы тех мест, никаких фозмущений не предвидится ни там, ни по пути. Кратчайшему пути.
О-о-о, Господи Иисусе! Я забираю свои слова обратно – такие клиенты не всегда благо. Ладно, последняя попытка…
— В Диких Землях почти нет прямых путей, мистер Карл. Это одна из тех причин, по которой ребята вроде меня ценятся федералами… и зеленошкурыми.
— Не беспокойтесь, мистер Хэннон.
Черт. Ладно, от мелкой беды я их уведу, а большая… всё равно больше дайма на себя я в большой передряге не поставлю. И то это будет слишком высокая ставка. Но вот маленький урок я этому «доктору» устрою, как только выйдем в поход. Чтобы знал, учёная морда, как спорить в проводником на Фронтире.
— Дья… — я осёкся. Стареешь, Билли, стареешь. Нечистого тут тоже лучше не поминать, особенно к ночи… — Ладно, док, ваша взяла. Но на будущее – я не учу вас делать, что вы там делаете, вы не перечите мне в походе. А то я за вашу безопасность не ручаюсь.
Ого! А док-то с норовом, аж потемнел весь. Но промолчал – видимо, понял, что с проводником шутить себе же дороже…
— Ладно, мистер Хэннон, фсё же что вы собираетесь брать для экспедиции?
— Струрри! — цверг тут же возник, будто выкопавшись из-под земли. — Одеяла, фляги, мешки, в общем, то, что я у тебя обычно беру, но лучшего качества.
Хозяин лавки кивнул и опять пропал из виду – небось, полез к себе в подпол, у него там вроде бы склад. Я же, перехватив взгляд дока, объяснил:
— Не бойтесь, Карл, я не думаю снарядиться на ваш счёт. Просто то, что сгодится бывалому проводнику, далеко не всегда подойдёт новичку, и не всё это «далеко не всегда» сводится к болям в желудке.
Док только кивнул. Видимо, несмотря на повышенное мнение о себе любимом, этот Карл ещё не совсем потерял здравый смысл и какой-никакой опыт походов имеет. Ну, у себя по Европе, но суть-то одна – что бывалому хорошо, то новичку смерть…
Струрри появился только спустя полчаса, но зато нагруженный таким количеством клади, что я аж присвистнул. А рассмотрев, чего он натащил, полез ругаться:
— Ты что, альвов выкормыш, на мне решил хоромы отстроить? Я тебя просил – обычный набор, одеяла, факелы, фляги и мешки! На кой чёрт мне зонты? В прерии? А тент? Я что, похож на парня в форме?
— Ну-у… Я понял, с тобой новичок идти будет, так чтобы человеку в возрасте тяготы пути облегчить… — затянул Струрри.
Знаю я эту его песню. Небось на складе товар залежался, а он решил сбыть. Странно, обычно со мной он такие трюки не проделывает… видать, решил – раз Ласка платит не своими, так и скупиться не будет. Купец, тысячу орков ему в подпол.
— Так. Фляги, одеяла, мешки и факелы – сюда. Компас – во-он там, вижу, блестит – так вот, компас тоже сюда, остальное тащи обратно. Я тебе не мул, палатку таскать без нужды…
— Так, может, вам и мулы надобны?! — расцвёл Струрри. Я проклял себя за недогадливость, но тут вмешался Патрик:
— Ньикак ньет. У нас йиесть лошадьи.
Ненавижу, когда он нарочно выпячивает акцент. Его и так-то понять – задачка, а уж когда он говорит вот так – всё, куда там тайному языку троллей!.. Но Струрри понял и, поникнув головой, потащил хлам обратно в подвал. А я накинулся на Патрика:
— Лошади?
— Ну да, — вот, как я и говорил, когда он хочет, то говорит без акцента, — моя, доктора, и тебе коня прикупили…
— Слушай, умник! — прошипел я. — Я сильно похож на драгуна? Нет? А Пустоши – они как, сильно похожи на праздничный Вашингтон? Тоже нет? Тогда какого чёрта! — на последней фразе я сорвался и заорал так, что доктор, изучавший висящий на стене арсенал железного хлама, рывком обернулся и направил в мою сторону что-то мелкое, по виду «дерринжер». Увидев, кто орёт, он сдержанно извинился и спрятал пушку под плащ. А однако быстро он… да, не так уж прост этот клиент.
В препирательствах с Патриком — он таки убедил меня ехать на лошадях, но согласился ехать медленно и с оглядкой — прошло минут десять. Из своего подпола вернулся Струрри. После короткого и очень яростного спора — подумать только, он вздумал ломить за всё снаряжение сотню долларов, тогда как ещё месяц назад такой же набор стоил ну никак не больше сорока! — кошелёк доктора облегчился на пять десятков долларов, а мы с Бродягой оказались нагружены всем необходимым.
— Ну? Куда сейчас? — Тихо спросил Патрик, и я задумался.
А ведь действительно, куда? К Джеффу? Нет, там небось Больфманц… Ещё есть, правда, «Хрустальный Дворец» Брего Килкенни, но его ребята меня не любят, и я отвечаю им взаимностью. Оставался всего один вариант, и по сравнению с ним даже перспектива встречи с ребятами Брего казалась мелочью. Ночлежка Йожефа.
— За мной. Вести себя спокойно, на запах не морщиться — процедил я. — Док, сегодняшнюю ночь проведём в не самом лучшем месте, но зато там безопасно.
«А уж если сравнить с Пустошами, особенно ночью – так и вовсе безопаснее, чем у Бога за пазухой», — мрачно подумал я, но особого выбора всё равно не было.
А ночлежка Йожефа – как-то там его заковыристее зовут, но я не заморачиваюсь, Йожеф и без того редкое имечко – так вот, ночлежка у него такая, что, не будь в городе Больфманца, обошел бы её за тыщу миль. Вонь, грязь, сомнительный народец… хорошо, что для клиентов при деньгах у Йожефа есть пара комнатушек почти на чердаке – приличных, чистых, иногда даже без клопов. Ну, это по моей мерке приличных, по сравнению с прерией. Впрочем, ночь перележать сгодятся.
В общем, добрались мы до ночлежки без приключений, я уже даже подумал, что неприятности мои на сегодня кончились и прикинул в уме – с одной стороны, в городе Больфманц, это плохо, с другой — я при деньгах и клиенте, это хорошо… а с третьей, как ни глянь, кого-то же этот сэйдхе ждал?
Фендцайхмайер, правда, как ночлежку увидел, встал как вкопанный. И что-то прошипел на непонятном языке, выругался небось. Ну да, есть с чего выругаться – она, ночлежка эта, не только пахнет, как хорошо отлежавшийся в куче навоза труп, но и выглядит так, будто вот-вот окончательно перекосится и упадёт.
— Мис-стер Хэн-нон, – аж трясётся доктор, – а места получше вы найти не могли?
— Понимаете, мистер Карл, выбор небогат. Увы, в салуне Старого Джефа меня ждут очень негостеприимные люди, а в «Хрустальном Дворце», не зная кого-то из бандитов, появляться небезопасно – можно и по морде получить, и без вещей остаться. А в ночлежке безопасно…
— Я не уфферен, – всё ещё шипит, но уже потише как-то, – что тут дейстффительно безопффасно. Запах…
- Зато можно не бояться пули. Тут в нашем городке конечная — всякие нищие отлёживаются, или если промотались где.
- Эй, Билли, хватит тут заупокойную заводить. Веди уже, проводник, – оборвал меня Патрик. Действительно, что это я? Перед выходом думать нужно только о хорошем, тогда возвращаются – примета такая, не я придумал. Тут как в бою, если пули ждать, она тебя рано или поздно сама найдёт…
— Ну да, ну да… — пробурчал я себе под нос, — с Фронтиром всегда так. Сначала ты идёшь по нему, шарахаясь от каждой тени и стреляя на звук. Потом ты расслабляешься и отставляешь «винчестер» на дюйм дальше обычного… а ещё через два шага Фронтир делает «чавк», и даже койоты не узнают, где ты откинул коньки…
На самом деле, всё было далеко не так печально – просто эта история с Больфманцем и сэйдхе порядком испортила мне настроение. Ну и новичкам нечего расслабляться…
Войдя в ночлежку, я задумался – а так ли страшен Больфманц? Что он может? Ну, убьёт… а тут можно подхватить заразу, да такую заковыристою, что будешь смерть за подарок считать… вонь – это слишком мягко. Читал я когда-то про тварей-трупоедов, так, наверное, даже такая тварь в этой ночлежке бы нос сморщила… ну да ладно.
— Хэй, Йожеф! Три места на чердаке! — заорал я во всю глотку. Ничего. Небось, залился дрянью и дрыхнет…
— Йожеф, чтобы тебя тысяча сэйдхе на куски резала! — заорал я ещё громче. Кажется, доктор не выдержал и закрыл уши руками. Зато Йожеф наконец-то меня услышал. И даже выполз из своей каморки из-под лестницы.
— А, хе-хе, Билли, хе-хе… давненько тебя тут не видел… — и этот карлик (нет, он не метис, просто маленький, скрученный, лысый и вообще напоминает крота), щурясь подслеповатыми глазками, просеменил к нам.
— На чердаке, хе-хе, говоришь? Полтора, хе-хе, доллара… — прошамкал он, рассматривая нас. Наверное, пытался понять, что такие важные господа забыли в его ночлежке. Только бы он не прослышал о Больфманце… а то ведь продаст. Сволочь.
— Плачу пять, и ты найдёшь номер без клопов и с вентиляцией, — предложил я. Йожеф замешкался, а Патрик, кажется, хотел что-то сказать – во всяком случае, как-то иначе объяснить это бульканье за спиной, кроме как «подавленный вопль жадности», я не сумел.
— Хе-хе, хорошо, Билли. Проходите, хе-хе…
— И да, ещё два доллара если через час у нас будет запас еды на четыре дня, но так, чтобы об этом никто не знал. И нормальной еды, а не крысятины! — бросил я вслед семенящему обратно в каморку Йожефу. После чего обратился к доку с Патриком:
— Ну, пойдёмте?
8-9 октября, Сэндсити, ночь
«Номер» нам достался, по меркам Йожефа, королевский - комнатка три на пять шагов, с тремя кроватями, наверное, привезёнными ещё на «Мейфлауере», и большим окном, выходящим на улицу перед ночлежкой…
После недолгой беседы мы с Патриком всё же уговорили доктора выйти завтра не на рассвете, а чуть-чуть раньше. И, дождавшись пока Йожеф принесёт еду – деньги на него подействовали хорошо, мясо, судя по вкусу, действительно не было крысятиной и хлеб вроде свежий, в худшем случае вчерашний – Патрик скомандовал «отбой». Вообще-то, мне этой армейщины в своё время хватило, но тут я его поддержал. Подниматься всё равно до зари, так что лучше отдохнуть перед выходом. Во всяком случае, последнее, что я помню перед тем, как заснуть – это доктора, достающего из своего саквояжика верёвку и какие-то мутные принадлежности. Свечи, кажется…
А сон… я не помню точных подробностей, но, кажется, это была опять война. Я уже три года не видел таких снов, а тут настолько чёткий, даже с запахом гари…
— Вставай! Да вставай же, идиот! — заорал кто-то мне на ухо, и я открыл глаза. Надо мной зависла перекошенная рожа, в которой я узнал совершенно бешеного Патрика.
— Горим, чтоб тебя! Просыпайся! — и Калм хватанул меня за воротник, выдёргивая из постели. Ох ты ж… судя по тому, что я увидел – ночлежку хорошо так подожгли. Во всяком случае, огонь уже виднелся у самой двери.
— А где наниматель? — спросил я, не обнаружив доктора в «номере» — И вещи его где?
— Окно! Всё потом! — рявкнул Патрик, толкая меня к окну. Ага, верёвка… тут метра два, щас… ах чтоб тебя! Больно, ч-черт! Прыгать с высоты – явно не лучшая идея, но гореть хотелось ещё меньше…
Внизу я и обнаружил доктора, привалившегося к стене.
— Мистер, вы в порядке? — кинулся было я к нему, но… черт! Кажется, ногу я всё же подвернул!
— Та, фсё ф порядке. Я шду умника, который потпалил это зафедение... — еле слышно прошептал Фендцайхмайер, и схватился за бок левой рукой. Прежде чем я ещё раз попытался кинуться к нему, Карл улыбнулся и показал «дерринжер», зажатый в правой. Ха, мне всё больше нравился этот клиент! Такая штука подошла бы человеку, живущему на Фронтире не первый год, а не европейскому учёному. Впрочем, кто его знает, чем этот Карл занимался до…
За моей спиной что-то с грохотом упало, потом раздалось шуршание и бешеный голос Патрика:
— Ходу, ходу, ходу отсюда! Билли, веди!
— Куда? — спросил я, как только мы убрались достаточно далеко от ночлежки.
— К конюшне! Черт, герр доктор, подскажите время?
Карл остановился и полез в саквояж. Отыскав там свои часы, он откинул крышку и прищурился:
— Примерно пять часоф, герр Патрик.
— Тогда точно к конюшне. Черт, найду поджигателя – на полосы нарежу! — невнятно ругнулся ирландец, меняя направление… но уже не бега, а скорее быстрой ходьбы.
С конюшней, впрочем, тоже вышло из рук вон плохо. Ещё за три квартала до неё я разглядел столп дыма и остановился.
— Что такое? — Патрик выхватил револьвер и закрыл клиента собой — Засада?
— Нет. Но на конюшню нам идти не нужно. Горит. Герр Фендцайхмайер — уфф, выговорил-таки! — вы можете отложить ваш поход на несколько суток?
— Найн! Дас ист ганц унмёглиш! Нефозможно, софершенно нефозможно! — чуть не сорвался на крик клиент. Это называется «наступить на мозоль». Куда он так спешит? Ну да ладно… дал слово – изволь исполнить.
— Хорошо, выйдем сегодня. Когда вам нужно быть на месте?
— Не посже послезафтрашнего фечера!
— Тогда пойдём пешком. Патрик, ты забрал наши пожитки?
— Что значит – пешком? — челюсть этого чертова ирландца, казалось, всерьёз надумала встретиться с земной твердью, — А как же лошади?
— Патрик! Проснись! Если кто-то поджег нашу ночлежку и конюшню, он явно позаботился, чтобы мы не нашли лошадей. А на фоне пожара... сам подумай, как хорошо мы будем смотреться.
— Черт, черт, черт! — бессильно ругнулся Калм, но к доводам прислушался. — А из города нас сейчас выпустят?
— Выпустят. Шериф обещал выпускать проводников в любое время — этот чертов городишко с нас живёт, с нас и старателей, так что если желаешь сунуться на Фронтир заполночь – никто тебе не помешает…
— Но… Пешком? По Диким Землям? До рассвета? Тридцать миль?
Ответить Патрику я не успел – нас грубо прервали. В стену рядом с доктором со свистом ударила пуля, а потом грохнуло у меня над ухом, и я прыгнул, прикрывая Карла и уходя с линии огня. Грохнуло ещё дважды — Калм бил по крыше, и кажется не зря – после третьего выстрела с крыши что-то упало. На этом неприятности не закончились – на другом конце улицы из тени выступила не самая приятная компания. Больфманц, собственной персоной. Черт, как неудачно я упал, даже оружия не вытащить.
— Сзади! — успел проорать я и перекатился в сторону. Док, правильно поняв обстановку, притворился просто случайным камушком и остался лежать на месте, я же вжался в землю и потянулся за своим «Ле Магом».
А красивая, однако, картинка. С одной стороны строй поперёк всей улицы – четверо амбалов при оружии и сухонький такой хмырь, сразу видно - хозяин. А за спиной у них зарево – ну чисто тебе Великолепная Пятёрка. Так и тянет выстрелить…
А с другой – Патрик Калм. Во все свои семь с лишним футов, в длинном плаще, сапогах со шпорами и шляпе, надвинутой на глаза. В руках – два револьвера, стволами вверх и дымок их них подымается. За спиной – дымный столб на фоне ночного неба. Не хватает только сигары в зубах и звезды на груди – и хоть сейчас в Вашингтон, в типографию. И подпись тиснуть, что-нибудь про закон и порядок.
— Калм? Опять ты? — удивлённо спросил Больфманц, жестом удерживая своих громил от резких движений. — Ты мне даже нравишься. Давай разойдёмся миром, ты с клиентом в одну сторону, я с янки — кивок в мою сторону — в другую.
— Закария, янки — мой! — заорал Патрик, а в следующее мгновение я едва не оглох. Четыре выстрела слились в один, Патрик перетёк в сторону, а Закария остался в одиночестве. Да, с тех пор как мы виделись последний раз, Калм крупно поднялся, раньше таких трюков я за ним не замечал…
— А теперь, мистер Больфманц,— сказал Пат уже тише, но так, чтобы тот его услышал, — вы находите на карте задницу и очень быстро убираетесь туда. Или я ещё раз дёрнусь, и трупов станет пять…
Закария выругался, но из виду пропал. Ох как он выругался! Хотя я и не похож на выпускника какого-нибудь лицея, но таких оборотов не слышал. Даже захотелось записать.
— Так где тут ближайшие ворота? — спокойно спросил Патрик, пока я помогал доктору подняться. — Кажется, в Сендсити нам не рады…
9 октября, Пустошь, утро-день.
Как ни странно, из города мы выбрались без особых проблем. По правде сказать, нас даже никто не заметил — парень-часовой куда-то пропал. Плохой признак, и если бы мы так не торопились, то даже что-то с этим бы сделали, но… когда сзади остался по меньшей мере Больфманц с его головорезами, а по большей – ещё кое-кто, пожелавший остаться неизвестным… задерживаться не хотелось.
За три часа, что оставались до рассвета, мы даже пробежали несколько миль. А потом — вляпались.
Нет, на самом деле — три часа, по ночи, по Диким Землям, никаких проблем и даже зелёнокожих не видно - это верный признак того, что Судьба готовится преподнести нехороший подарок. Вот и преподнесла…
Первым это услышал док. И еще ничего не подозревая, спросил:
— Билл, что это за топот? Погоня?
Тут и я услышал нехорошее топанье, а услышав — опознал. И то, что это было, мне крайне не понравилось. Я окинул взглядом местность и заметил холмик ярдах в трёхстах от нас.
Холмик!
— Патрик, доктор, привал отменяется. Хотите жить — через три минуты должны быть на верхушке во-он того холма. На месте объясню, — тихо сказал я и припустил изо всех ног.
И знаете, мы успели. Три минуты спустя на горизонте, еле-еле светлеющем от восходящего солнца — появилась первая фигурка. Я нарвал травы — слава Богу, не пустыня! — и разжег костерок, куда быстро кинул один из своих мешочков. После этого поспешно вытащил из кобуры револьвер — всё тот же «Ле Маг» — и обвёл вершину холма.
Патрик смотрел на меня, ничего не понимая, а вот доктор, кажется, кое до чего докумёкал.
— От… от кого мы сащищаемся, мистер?
— От Дикой Охоты. Слыхали?
Вот тут и Патрика пробрало. Ещё бы — Дикая Охота, пожалуй, самый известный из… как же это по науке… феноменов, вот. Говорят, появилась, когда один траппер, проигравший всё, кроме коня, одежды да винтовки, пообещал Дьяволу душу, если тот спасёт его от полного разорения. А нечистый тут как тут — только траппер договорил, а пуля уже просверлила в нём хорошенькое такое отверстие. И с тех пор носится этот охотничек по степи, да тех, кому не повезёт за оградой или хотя бы на холме пересидеть, вместо дичи использует. Ну, или если совсем уж подонок попадётся, такого себе в товарищи берёт…
— А порошки… зачем? — неуверенно спросил Патрик.
— А если там не только Дикая Охота? — ответил я вопросом на вопрос — А так можно на этом холме спокойно пересидеть. Всё равно привал думали устроить, так?
И вот тут-то мы Охоту и услыхали. Вой — жуткий, от него не то что уши зажать, бежать хочется. Но нельзя — побежишь, они нагонят, тут-то тебе и конец. Но вой страшный — я о нём слышал от знакомых проводников, самого Бог пока миловал.
И тут что-то произошло - меня как обухом по затылку стукнули, свет в глазах померк и вой этот жуткий тоже куда-то провалился.
Не знаю, сколько времени прошло, но когда глаза открыл, круг как раз светиться начал, мол, на исходе. Смотрю — Патрик с этим… Фендцахмейером, вот так вот, не лыком шит, тоже только-только оклёмываться начали.
Пока очнулись, пока привели себя в порядок — солнце взошло и припекать начало. Ну, я-то привычный, Патрик тоже, а вот с доктором…
— Мистер Карл, как вы к пешим прогулкам относитесь? —спрашиваю ласково-ласково.
— Нехорошо. Но надо, — пробормотал док.
— Значит так. Идём до полудня, а там ищем тень. Привал до заката, потом всю ночь идти, — прикинув расстояние, объявил я. И мы двинулись.
К полудню я понял — если до ночи доктор не отдохнёт, то до Шпиля я его не доведу. Он хрипел и сипел так, будто проделал путь от Вашингтона до Рио-Гранде на своих двоих, бегом и ещё с грузом золота. Патрик, впрочем выглядел не лучше, хотя мы с ним и намотали по Пустоши не одну сотню миль в своё время. Да и я был хорош… рубаху хоть выжимай. Слава Богу, проблем с водой у нас не было — фляги, купленные у Струрри, несли в себе по доброй тонне свежей холодной воды, хотя и весили как обычные, и места занимали столько же. Альвовская магия — удобная, в сущности, штука.
Короче, пока искали тень, чуть коньки не отбросили. А когда нашли, до заката лежали как вытащенные из воды рыбы. А под вечер у нас с доком разговор случился. Очень интересный разговор…
9 октября, Пустошь, вечер-ночь.
— …Ну Патрик им и говорит: «Мне пинка дать надо было!»
— О, к слову, мистер Хэннон… Я не так уш много за фами наблюдаю, но мне кажется, фы и, — тут док кивнул на спящего Калма, — Патрик… не самая обычная компания. Разфе не так?
— Хех. Ну да, что обычного — конфедерат и северянин, мало того что вместе, ещё и закадычные друзья. Но давайте по-честному — я вам секретик, вы мне секретик. По рукам?
— По рукам, мистер Хэннон. Так как же фы сдружились?
— Просто… Хотя вру. Ничего простого в той истории не было. И более того, быть не могло.
А дело было так. Сидел я в салуне… ох, да где ж это было? В какой-то из дыр на Фронтире. Парнишка, месяц как из армии, деньги ещё есть, ветер в голове тоже, а дел — не сложилось. Сижу, пью виски, думаю, что делать дальше. И тут влетает в салун парень, рыжий и наглый, смотрит по сторонам, ну и садится ко мне. Говорит, мол: «Друг, помоги невиновному ирландцу отвертеться от пенькового галстука…» И только он подсел — в салун входят двое громил, ярд в плечах, не меньше. И у каждого в руках по винчестеру.
— Эй, хозяин! — рявкает один из них на весь салун. — Не видел тут рыжую ирландскую мразь?
— Н-нет, господа хорошие… — бормочет бармен, а сам на нас так нехорошо кивает. А я понимаю, что если сейчас первым не нахамить, то болтаться нам с ирландцем на одной перекладине. Ну и вспомнил я старшину нашего, встал, сделал шаг к этим… и как рявкну:
— Что, вошь тыловая, вместо того, чтобы зелёных стрелять, решили своих вешать? И мало того, первых встречных? — И между делом к револьверу тянусь. — Может, в мозгах лишнюю дырку провертеть?
Смотрю, а эти кабаны как-то нехорошо винчестеры перехватили… и тут меня ирландец выручил крепко:
— Да отцепись от них, Джонни! Они, небось, пока мы с тобой аболиционистам голову в зад вгоняли, сами негров освобождали!
Тут эти двое покраснели — крепко так, целиком — но пушки убрали. Даже извиниться попробовали, но не вышло, и свалили.
А ирландца я потом в стороночку отвёл и как дам ему по морде! Ну а он мне в ответ, форменная драка получилась, чуть за ножи не схватились. Это ничего, не зря говорят, первый путь к дружбе лежит через крепкую драку. Вот так и вышло, вроде и воевали мы с разных сторон, а мечта у нас одна, чтобы каждый жил так, как ему хочется, а не так, как скажет плантатор или дядя из Вашингтона. Но у нас уговор, док. Я вам историю рассказал, теперь вы мне расскажите. Зачем вам этот чёртов шпиль?
Док помялся, решал наверное с какой стороны к делу подойти.
— Я — охотник на мифы. Знаете ли… это… это дело фсей моей жизни. Я не знаю, хфатит ли мне фремени рассказать фсё, но фкратце… Не фсе мифы оказываются просто сказками, некоторые открывают феликие перспектифы. Последние дефять лет я изучал старые рукописи и софременные записи легенд, и кое-что мне показалось интересным. Фы, наферное, слышали легенду о дарах Тфорца?
Легенду я слышал, кто ж ее не слышал. Якобы при сотворении мира Творец каждому народу дал некий дар, и так далее... Только кажется мне, что сэйдхе дары давал не Творец, а кто похуже.
— Ну и?
— Так фот! Я нашел такие же легенды у фсех народоф мира, у фсех рас и во фсех уголках мира! И… — тут доктор уронил голос до шепота, — я нашел подферждение тому, что в незапамятные фремена магии не было! Представляете, Билл, софсем не было! Я начал искать и нашел софпадающую легенду у альфоф и гоблиноф. Она софпадает фплоть до одной фразы. Алфы говорят: «Ф башне далеко-далеко, на другом краю Мира», а гоблины: «Ф каменном шпиле посреди степи». И якобы там жифёт… или не жифёт, тут легенда не даёт точного отфета… тот, что разделил магию. Я хочу найти его и… испрафить несправедлифость, устранить магию как такую...
Черт. А знай я, зачем туда доктору, я бы, пожалуй, отказался. Был у нас в роте такой вот парень. «Исправить несправедливость», «уравнять в правах»… его вздёрнули, когда обнаружили, что он сделал с пленным конфедератом. Даже сэйдхе тогда наизнанку выворачивало, а они ко всему привычные… Ну да ладно, контракт есть контракт. Но доктор, похоже, увлёкся и продолжал историю:
— А потом… потом, когда я сопостафил изфестные мне данные, фыяснилось, что шпиль находится тут и назыфается Шпилем Сторожа. Но когда я нашёл это… на моё родофое поместье напали. Его сожгли полностью, дотла! Но я смог рассчитаться с одним из нападафших. Это был сэйдхе, и на шее у него болталось фот это…
И тут доктор меня поразил. Он достал из кармашка… круг со стрелой и семью полосками! Точно такой, как я вытащил из куртки покойного сэйдхе! Ну, об этом я говорить не стал, но следующие слова слушал куда внимательнее:
— Перед смертью этот подонок рассказал мне, что это как-то флияет на шпиль и обмолфился о «Седьмом небе». На пути сюда я читал ещё несколько хроник, и окончательно понял, что мне нужно именно к Шпилю Сторожа. Гоблины и прочие зеленокожие назыфают его «Шпилем Сторожа Седьмого Неба», это фсё прифычка сокращать… ну да я боюсь, я наскучил фам разгофором.
— Нет-нет, что вы! — замахал я руками, а потом глянул на часы. — Но вот идти нам действительно пора.
Как раз проснулся Патрик, и мы, собрав пожитки, двинулись дальше. Пока мы шли, я якобы случайно поравнялся с Патриком и шепнул ему на ухо:
— К тебе после встречи с этим Фендцайхмайером сэйдхе не приходили?
— А ты откуда знайешь?
Ого! Патрик опять проявил акцент, значит, это что-то действительно крупное.
— Ко мне тоже подходили. Кончилось… — и амулетик отобранный показываю.
— И у меня тот же результат. Ты это, иди вперёд, а то док уже косится…
Ну я и пошел. Дорога хорошая, спокойная, тихая даже. Дел нет… а вот подумать есть о чём. Значит, это не психи-одиночки. Это хорошо организованная банда сэйдхе, которая очень не хочет, чтобы мой клиент добрался к шпилю. Ну, значит он туда доберётся, не будь я Билл Хэннон.
А вот зачем эти амулеты… и при чём тут «седьмое небо»… странно. Ладно, на месте разберёмся. А пока… «Туп-туп-туп-туп, мы идём по прерии, туп-туп-туп-туп, всё по той же прерии»…
10 октября, Пустошь – Шпиль Сторожа Седьмого Неба, утро
— Ну, вот он ваш Шпиль, — сказал я просто потому, что молчать было совсем скучно.
Не зря эту скалу назвали Шпилем. Я вот не могу представить себе, как она могла сама появиться — высокая, ровная, гладкая и белая в любую погоду, и при этом гораздо больше в высоту, чем в ширину. Такая вот шпилька, вогнанная в небо Пустоши.
— Нам фон туда, ф ту маленькую ложбинку, — Последние полчаса марша доктор больше возился с содержимым рюкзачка, и видимо не зря — хотя скала и была небольшой, но это относительно высоты. А так, добрых полмили в поперечнике… обходить — не самая приятная перспектива. Ну и двинули мы туда.
А в ложбине нас ждали. Оттуда грохнуло, но Калм прыгнул вперёд, и пуля провертела дыру не в голове нанимателя, а в левой руке Патрика. Я, не сильно раздумывая, скользнул в сторону и всадил по вспышке картечью. Вот и сгодился «Ле Маг» вторично — судя по стону, этот чертов «стрелок Джексона» больше никого не подстрелит. Но я подошел… и обнаружил, что стрелял сэйдхе. Тут уж не до церемоний — курок я спустил почти с радостью, увеличившейся, когда я услышал ругань Патрика.
— Как ты? — кинулся я к нему, вытаскивая из кармана кусок чистой тряпки.
— Нормально… — скрипнул он зубами, потуже затягивая руку над раной. — Было и хуже. А что док?
И тут я обратил внимание на нанимателя. Он стоял уже у самого подножия шпиля и что-то бормотал. А потом… потом раздался дивной красоты голос, произнёсший:
— Добро пожаловать на базу проекта «Седьмое небо», прим-навигатор Фендцайхмайер.
И скала раскрылась, в стороны разъехалась. А меня бросило в пот. Ведь Фендцайхмайер этот наш сейчас там такого наворотит, от большой любви к магии… а чем это нам с Патриком вылезет? А на Патрике же клятва! Ох ты ж чёрт! Я посерел в тон скале и глянул на Калма:
— Патрик, — говорю я. — Ты как, сам перевязаться сможешь?
— А что не так? Ты ж вроде задачу выполнил? — улыбается, гад. Ну-ну…
— Понимаешь… довести до шпиля и обратно, уговор был. А магию уничтожать — на такое я не подписывался.
— Что значит — уничтожать?
Ну я и пересказал, буквально в двух словах. Патрик как дослушал, так сразу рукой махнул — беги, мол!
Ну я и побежал. Бегу, значит, а скала закрываться начинает… но я успеваю. И слышу всё тот же дивный голос:
— Добро пожаловать на базу проекта «Седьмое небо», адмирал… Хэннон.
10 октября, Шпиль Сторожа Седьмого Неба, утро
А внутри этого шпиля — совсем не темнота и лабиринты. Нет, не ярко, конечно, но и не темень. Так… как в туманный день. Я не сразу понял, а как понял — так рот открыл. Внутри — стрела, как на медальоне сэйдховском. И семь полос. И пыли слой, аж идти неприятно. Но я пошел, что делать. Следы, кстати, там хорошо остаются, и, что характерно, ведут к «стреле».
А в стреле — дырка, и к ней железная лестница прокинута. Тоже пыльная, что характерно, и на ней следы докторских сапог. Вот туда мне и идти. А не хочется, пахнет оттуда… железом пахнет. Железом и смертью. Но, с другой стороны, там, снаружи, под смертью сидит мой друг. А значит — надо. Черт, надо! Вперёд, Билли, чего ты трясёшься, как под Геттисбергом?
Я и пошел. А там внутри… стальные коридоры, стальные лестницы и стёкла. Не простые, а светящиеся, и изнутри на них буквы проступают. А следы докторовские — вверх. Семь пролётов, и навидался я там… всякого. Кроме этих дивных стёкол и присобаченных к ним печатных машинок, там ещё и трубы какие-то были, и надписи непонятные, и даже железный человек. Слава Богу — мёртвый, а то револьвер бы такого не взял. Но наверху…
Ладно, чего уж там, говорить, так до конца. Там я увидел такое, что никаких нервов не хватит.
Стоит там наш Фендцайхмайер, а перед ним — голова, сотканная из призрачного такого света. Я, видать, не сильно опоздал, так как видел всё своими глазами, так и пересказываю:
Доктор: — Ответствуй, призрак! Как отключить магию?
Призрачная голова: — Представьтесь системе «Седьмое Небо».
Доктор: — Фендцайхмайер!
Призрачная голова: — Назовите звание.
Доктор: — Барон фон Кётцер!
Призрачная голова: — Назовите звание.
Доктор: — Барон фон Кётцер, тупой призрак!
Призрачная голова: — Звание неверно. Доступ запрещён. Немедленно покиньте корпус.
И тут доктор сглупил. Он выхватил свой «дерринжер» и спустил курок прямо в эту «голову». Сверкнуло яркое зелёное пламя, я прикрыл глаза… а когда я их открыл, вместо доктора Фендцайхмайера на полу перед призраком была только кучка пепла.
И тут… нет бы мне уйти подальше, во мне любопытство взыграло. Я подошел к призраку, и он обратился уже ко мне:
— Представьтесь системе «Седьмое небо».
— Билл Хэннон.
— Назовите звание.
Вот чёрт. А как же меня эта штука называла? Черт… какое-то морское звание. Не капитан, как-то иначе… вот!
— Адмирал.
— Предъявите идентификационный жетон.
Вот тут я влип. Жетон? Какой жетон, я из всех жетонов только сэйдховский жетон-значок-амулет-медальон-чертичто в руках держал, а если сейчас не угадаю — лежать мне пеплом. Ну да была не была… Я вытащил медальон из кармана куртки. Голова мигнула и обратилась ко мне уже более дружелюбно:
— Добро пожаловать, адмирал, в главную консоль управления проектом «Седьмое небо». Ваш последний визит: 176324 суток назад. Желаете получить оперативную сводку?
— Желаю — а что ещё делать-то?
— Результаты эксперимента: частично неудовлетворительны. Аборигены под воздействием стимулирующего поля разделились на семь подвидов. Из них пси-энергией овладели только пять. Двое — самоназвания «люди» и «цверги» — оказались невосприимчивы. Из-за сбоя ретрансляторов на центральном материке поле в пределах установки нестабильно, из-за чего заселение затруднено. Происходят непонятные энергетические феномены. Особо крупные вспышки энергии: 120 местных лет назад, в районе места, называемого Мольвиц. 80 лет назад в районе места, называемого Гибралтар. 10 лет назад в районе места, называемого Геттисбург…
И тут я понял. Понял, и меня затрясло. Мольвиц. Гибралтар. Геттисбург. Самые кровавые сражения тех времён, бойни, в которых маги превращали гектары земли в отравленное ничто — это «вспышки энергии»? Остаток доклада этой… этой штуки я прослушал, услышав только:
— Ваши приказы?
— Полная. Информация. По. Проекту. «Седьмое Небо», — отчеканил я.
— Проект «Седьмое Небо». Запущен на малой планете земного класса 3000 местных лет назад. Цель — проанализировать развитие цивилизации в условиях наличия контролируемой пси-энергии. Инициатор: Высшая Каста Познающих. Реализатор: Адмирал Джовангруах. Статус: неопределён. Статус связи с инициатором: неактивна.
Вот тут меня пробрало. Три тысячи лет истории. Три тысячи лет кровавых войн — и всё это ради удовлетворения любопытства каких-то умников? Черт, как же хочется взорвать эту дрянь, целиком и полностью взорвать! Но во-первых, нечем, во-вторых, один уже попробовал. Мир вам, доктор…
— Запрос. Отключить магию везде, где возможно.
— Начинаю интерпретацию приказа… приказ принят. Начинаю сканирование доступных ретрансляторов… доступный ретранслятор: континент Америка. Отключить?
— Да.
— Отключаю… Ретранслятор «Америка» отключен. Ещё приказы?
— Открой внешнюю дверь, а когда я выйду — отключи всё.
— Принято…
По лестнице я сбежал, как ошпаренный, и из Шпиля выбежал тоже. Первым, что я увидел, была рожа Патрика. Разглядев меня, он широко улыбнулся.
До Сэндсити мы с Патриком добрались чудом и Божьим провидением: всё же два дня пути здоровыми и то же расстояние с раной — это два совсем разных пути. Но главное - добрались. А в городишке меня уже обрадовали. Вернее, не совсем обрадовали — Дикие Земли перестали быть столь Дикими. Ни призраков, ни демонов…
Так что, покойтесь с миром, доктор Фендцайхмайер. Может, вы хотели сделать правильнее. Но не обессудьте, не учёный, сделал, как смог…
П.С. А как только Патрик оклемается от ранения, я предложу ему новое, очень занятное дельце.
Раз уж Фронтир теперь такой безопасный…
Тема: Седьмое небо
Автор: Tengro
Бета: Чжан, medb.
Краткое содержание: Не все легенды действительно врут. Но некоторые говорят не всю правду.
читать дальше
Последняя охота доктора Фендцайхмайера
8 октября, Сэндсити, день.
Если вы думаете - самое плохое, что может случиться с проводником на Западном Пределе – это чужая пуля, прилетевшая в спину, то я могу вам позавидовать. Наверняка, сидя в своём удобном кресле у камина и читая эти воспоминания, вы и не представляете, на что способны зеленокожие. Поверьте мне на слово, пуля на Западном Пределе – достаточно мелкая неприятность…
Но это, как говорят проводники, «в ходке», в Диких Землях. В городах на Пределе – у нас его называют просто «Фронтир», это гораздо точнее отражает суть – относительно спокойно. А уж проводник, мирно потягивающий свой послеобеденный виски в салуне Старого Джефа, и вовсе может чувствовать себя в безопасности. Ничего хуже доброго махача с ним не произойдёт, да и от махача можно отвертеться. У Джефа лучшее заведение в Сэндсити, и он изо всех сил поддерживает свою репутацию. Тут не стреляют и не химичат за игорным столом – а для тех, кто здесь впервые и об этом ещё не знает, у хозяина на видном месте лежит «Кольт». Вообще, по сравнению с остальным Сэндсити, салун Старого Джефа кажется местечком поспокойнее офиса шерифа. Именно поэтому я предпочитаю отлёживаться между походами тут же, в номерах на втором этаже…
Впрочем, даже самый лучший и безопасный салун на сотню миль вокруг не даёт гарантии, что на плечо не опустится тяжелая рука… И что её хозяин не скажет с убийственным ирландским акцентом:
- Привьиет, Билльи!
Я не спешил оборачиваться, тянуться к револьверу или делать ещё какие-то глупости. Называть меня «Билли» могут всего четыре человека. И только у двоих из них такой акцент. А если учесть, что наш капрал О'Мэннон, упокой Господь его душу, погиб под Геттисбергом…
- Привет, Пат. Каким ветром? – негромко произнёс я, и только после этого развернулся.
Я угадал – передо мной стоял во всём своём рыжеволосом великолепии Патрик Калм, он же Бродяга, собственной персоной. Высокий, худой как щепка, коротко стриженый, небритый и с вечным прищуром. Одет, как и положено человеку с его статусом, добротный дорожный плащ, сапоги со шпорами, широкополая удобная шляпа и штаны из плотной ткани. И пояс с револьвером, конечно. Патрик – ганфайтер. Не из лучших, но по местным меркам знаменитый. А ещё Пат мой друг, хотя в своё время я его чуть не убил. Но это было давно, так что не буду отвлекаться на славное прошлое…
-Да уж таким! – ухмыльнулся Пат. Жуткий акцент у него сразу пропал. – Как насчёт угостить старого друга виски перед интересным разговором?
- О, да, извини. Джефри, ещё виски за мой счёт! – убедившись, что бармен меня услышал, я отодвинул соседний стул. – Присаживайся, Бродяга. Так всё-таки, что ты забыл в этой дыре?
Однако, пока Патрику не принесли его выпивку, он молчал, как гоблин на допросе федералов. И только распробовав спиртное, наконец открыл рот:
- Билли, скажи мне, как старому другу – ты хочешь подзаработать?
- Ха! Этот умник ещё спрашивает! Хотя… - я сделал вид, что задумался – Это смотря на чём. Если ты опять предложишь брать родовую пещеру зелёных, то я пас.
Бродягу перекосило. Я, признаться, тоже до сих пор вздрагиваю, вспоминая ту историю. Это было спустя пару недель после нашего знакомства. Патрик предложил «вычистить пещеру маленького клана», ссылаясь на какого-то умника, продавшего ему карту. Ожидаемый «поход за золотом» кончился тем, что за нами погналось около сотни орков, и выбрались мы из тех гор только чудом…
- Нет-нет, я не такой идиот! – выпалил он, приобретая нормальное выражение лица. – Просто есть клиент, которому нужно сходить кое-куда… недалеко, миль за тридцать, в горы. Я прикинул, там нужен будет не только стрелок, и мы с клиентом рванули искать тебя…
- Кто клиент, куда идти, сколько платят? – задал я три ключевых вопроса. Не подумайте, что я расист, нет, я сражался за Север, но если клиент окажется сэйдхе, я его не поведу. Альва – поведу, цверга поведу с удовольствием, но сэйдхе – увольте, я не самоубийца. По той же причине я не потащусь в Скальную Твердыню, как называют этот котёл с неприятностями официальные власти. Задаром — точно не потащусь…
- Клиент – доктор Фейндцайхмайер, учёная шишка из Европы. Платит много, причём золотом. Сотню вперёд, шесть векселем, - Патрик понизил голос , - и семь тысяч по возвращению. А куда идти… он мне на карте показал, но я ж в Фронтире не разбираюсь. Вроде бы, на северо-восток отсюда. Какая-то одинокая гора, как гвоздь в прериях…
Одинокая гора, значит… северо-восток… знаю я это место. Нехорошее место, но спокойное. Местные его «Шпилем Сторожа» называют. Голая каменная скала, неестественно-белая, издалека похожая на башню. «Горой» её можно назвать только глядя на карту, скорее уж действительно «гвоздь». Впрочем, за такую сумму я бы повёл этого Фендц… Фендцайхмайера, тьху, так вот, за такие деньги я бы повёл его даже на ту самую Скальную Твердыню поглазеть. Издалека, правда.
- Ладно, шельма, уговорил! – я хлопнул ладонью по столу. – Когда выходим? И вообще, где твой клиент?
- Отвечу по порядку. Выходим завтра на рассвете, клиент торопится, как в зад укушенный. А сам он сейчас у мэра этого городишки, чего-то там выспрашивает... кстати, Билли, - осёкся Патрик, и я понял, что его что-то насторожило, - вот тот хмырь у стойки, он часом не тебя ищет?
Я проследил за взглядом Патрика, и мне стало не по себе. «Тот хмырь у стойки», в миру – Закария Больфманц, крупный скотовладелец, богач и отчаянный мерзавец – действительно искал меня. Месяц назад, аккурат на позапрошлый выход в Дикие Земли, он пытался меня «нанять», чтобы я угробил клиента. Ну и закономерно получил по морде – я тогда был в подпитии и не знал, что он за птица. Это было в полусотне миль отсюда, куда меня занесло по случаю, и с той ходки я рванул в Сэндсити… а он, видимо, затаил обиду и даже решил меня отыскать. Не затем, чтобы сказать спасибо, ясное дело.
- Так… Пат, планы меняются. Мирно меня отсюда не отпустят… убери руку! – я заметил, как Калм потянулся к револьверу. – Это Больфманц, а вот тот парень у него за плечом – Джим Вейли, его ручной ганфайтер. А ты просто не успеешь выстрелить дважды. Так вот, мирно я отсюда не выйду... Да и ждут там наверняка. Так что вот как… - я зашептал ему на ухо. Его лицо просветлело, он широко ухмыльнулся, потом нахмурился и рявкнул так, что в салуне задрожали стёкла:
- Что?! Значит, так ты относишься к лучшим друзьям? Я думал, ты не такой, как прочие янки! – и Пат выплеснул свой виски мне в морду. Я ответил тем же и замахнулся пустым стаканом. Спустя миг приятель вцепился в ворот моей куртки и, крутнувшись, выкинул меня в окно. Пускай Патрик и выглядит слабаком, на самом деле он сильнее некоторых молотобойцев.
Вылетел я спиной вперёд, так что имел все шансы треснуться о землю со всей дури. Это если бы Закария не расставил стрелков у окон. А так я упал весьма мягко, сбив с ног крепкого парня с «лемагом» в кобуре. Лучше рассмотреть неудавшегося стрелка я не успел – да и револьвер запомнил только потому, что унёс его с собой. Как говорил наш капрал, «я не люблю, когда стреляют в спину».
Отряхнувшись, вытащив из чужой кобуры револьвер и добавив пинка лежащему на земле парню, я со всех ног помчался к конюшне. Не то чтобы там меня ждал верный конь – у меня нет коня - просто туда было ближе всего.
С разбегу влетев в тёмное помещение конюшни (раньше я удивлялся, какой идиот поставил её прямо-таки впритык к салуну, но сейчас я был ему даже благодарен), я рванул влево, выходя из проёма, и пригнулся. Снаружи было тихо. Убедившись, что тревогу пока никто не поднял и что вот прямо сейчас шпиговать меня и безневинных лошадок свинцом никто не собирается, я осторожно выпрямился и, стараясь не шуметь, пошел к дальней от входа стене. Как я и думал, никто не заклепал дыру, пробитую месяца полтора назад каким-то пьяным шаманом. Натуральным шаманом – дырку-то он пробил не просто так, а какой-то красной мурой вроде пушечного ядра. Видимо, Джефф опасался лезть к этой дырке… а мне это только и на руку. Она, конечно, тесная, но лучше попыхтеть и поднатужиться, чем потом свинец из дырок выковыривать.
Так, встали, отряхнулись, оглянулись… Ага, понятно. Ну да, Билли, ты с твоей удачей всегда вылезешь из одной задницы в другую, и ещё неизвестно, какая из них больше. Как я мог забыть, что за этой стеной – самая крупная выгребная яма всего этого вонючего городка? Учитывая адскую даже по здешним меркам жару и лёгкий встречный ветерок… даже удивительно, почему я ничего не учуял ещё по ту сторону стенки?
Но, с другой стороны… тут моё внимание привлёк сидящий на корточках у угла конюшни… сэйдхе. Вот тебе и штука, а ведь только недавно об этой погани думал. Сэйдхе – они, если вы вдруг не в курсе, слегка похожи на людей. Вернее «слегка непохожи» - большие глаза без белков и с сероватым зрачком, слегка заведённые назад уши да кажущаяся худоба, вот и все внешние приметы этих... тварей, чтобы не сказать покрепче. А ещё они все, через одного так точно, мерзавцы, убийцы и шпионы. И делают они свою работу хорошо, с любовью и выдумкой… черт, как вспомню, так поджилки трясутся. Видел я, как их «Воины ночи» воюют, врагу не пожелаешь.
Ну так вот, сэйдхе сидел почти неподвижно, и в руках у этой твари было два взведённых «Кольта». Я не надеялся успеть сделать хоть что-то – учитывая, как я пыхтел, пролезая через дыру, меня бы услышал и тугоухий цверг, не то что этот глазастый. Но с другой стороны, если бы он хотел меня убрать, я бы уже валялся в кучке повонючее. Так что, пожалуй, подойду-ка я к нему поближе…
- Стой смирно, человек, – прошелестел стрелок, не оборачиваясь. Да, ещё одна черта этих глазастиков – они не умеют говорить нормально, они или «прорекают», или «шелестят». Или орут, но это если очень надо. – А то я всажу в твою гнилую башку пулю. Стой и говори.
Я и встал. Что я, больной, с сэйдхе спорить? Не совсем уж смирно, конечно – «ЛеМаг» я так в кобуру и не упрятал, так что оставалось молиться на то, что нижний ствол у этой игрушки заряжен. С такого расстояния от дроби даже шаманы не уворачиваются.
- Что говорить, серый? – как можно более испуганно сказал я. Ну, только не оборачивайся, только не оборачивайся…
- Знаешь Патрика Калма?
- Знаю, как не знать, давно уже…
- Зсаткнисссь! – прошипел глазастый. – А его спутника знаешь?
- Только имя, серый…
- Говори! - и этот урод начал поворачиваться. Эх, прощай, мысль «смыться отсюда по-тихому»… Я нажал на спусковой крючок.
Видимо, тот парень, который сидит на небесах и бросает за меня кости, решил сегодня помочь своей любимой игрушке. Нижний ствол оказался заряжен, громыхнуло, отдача чуть не выломала мне что-то важное в руке, но стрелку-сэйдхе повезло гораздо меньше. Это тело с кровавыми ошмётками вместо головы теперь не опознает даже его родная мать. Интересно, а что он имел к…
О чёрт! Выстрел! Сейчас же сюда сбегутся все ребята Больфманца, найдут тут меня, и трупов станет уже больше. М-да, вот те раз. Хотя… есть мысль.
Я распрощался со своей удобной курткой, перекинув всё важное в карманы штанов, и поменялся одеждой с покойником. Конечно, в этом забрызганном кровью снаряжении я далеко не уйду, но мне далеко и не надо. А Больфманц пусть считает, что меня угрохал какой-то хмырь из заезжих. Надолго он на эту штуку не клюнет, но через пару часов меня всё равно не будет в городе.
Завершив обмен, а заодно и оценив удобство покойницкой куртки, я обогнул выгребную яму и стараясь держаться в тени, двинулся в условленное место. Конкретнее – в лавку Струрри.
Почему именно в лавку, а не в мэрию или не к шерифу? Струрри – цверг. Что, вы и о цвергах не слыхали? Приятный народец, право слово. Честные, рукастые, башковитые, только вот низкорослые и больно чужаков не любят. Клиентов, впрочем, это не касается – клиентов они очень даже уважают, особенно старых и проверенных. Но самое важное обстоятельство при моём раскладе – это то, что, по цверговскому закону, клиент и почётный гость – одно и тоже. А почётный гость для цвергов неприкосновенен. Следовательно, это значит, что сейчас в цверговской лавке было безопаснее, чем в банковском сейфе – сейфы не отстреливаются.
Как я и думал, лавка была открыта. Струрри не любит работать днём, но, как и вообще все цверги, очень любит деньги. Так что, в отличие от прочих торгашей в Сэндсити, он не закрывает свою торговлю даже в самую адскую жару, когда любой умный человек постарается заползти куда-то поглубже в тень и валяться пластом. Впрочем, в такую погодку, как нынче, даже он открывал настежь все двери и окна. Чем я и воспользовался, влетев в распахнутую дверь с таким видом, будто ребята Больфманца уже висят у меня на плечах.
— Поздорову, Ласка! – почти радостно прогудел Струрри из-за стола. — Куда несёшься?
Ласка – это моя кличка. Я уже и не вспомню, кто и когда меня так назвал, но спросите любого на Фронтире, кто такой Билл Хэннон – и, если он не шериф Сэндсити или не Патрик Калм, он вам не ответит. А спросите о Ласке – и все сразу вспоминают меня… а нелюди меня вообще иначе как Лаской не зовут.
— И ты здравствуй, Струр, — просипел я, восстанавливая дыхание. — Проблема у меня. Ну и закупка заодно, но проблема сначала.
— Ты мой клиент, твоя беда – моя беда, — менее радостно, но всё ещё доброжелательно пробасил цверг. — А пока присядь, отдохни.
Я с удовольствием последовал его совету, заодно насладившись зрелищем того, как этот невысокий, в общем, цверг, достаёт из-под стола что-то крупнокалиберное и многозарядное. Такой себе залог клиентской безопасности. За это я цвергов и люблю – прямые, как штык, и честные настолько же. А ещё они, как и люди, не могут колдовать…
Отдышавшись и успокоившись, я спросил у хозяина лавки:
— Как жизнь, Струрри? Что слышно из большого мира?
- Плохо, Ласка. Всё дорожает, Союз Племён, говорят, опять собирает воинов. А тут ещё в Вашингтоне… А-а! – цверг раздраженно махнул рукой. – Чертовы альвы!..
Про то, как цверги и альвы относятся друг к другу, даже пословица есть. Кошка с собакой, и те спокойнее друг на друга смотрят. А вот про племена – это плохо. Значит, после этой ходки придётся драпать подальше. Когда в прошлый раз Союз Племён зеленокожих собирал воинов, это кончилось большой бойней – Фронтир вымер на полгода, в буквальном смысле. Из десяти фортов устоял один. Но потом тут опять нашли золото и старые штуки, и жадность перевесила страх…
- Так что там в Вашингтоне? – спросил я, поддерживая вежливую беседу.
- Говорю же, альвы! Эти дети лесного человека устроили бардак в цверговском районе, наши и ответили, как Предки заповедали. А ты знаешь, как этот выродок Грант обожает альвов! В Вашинтоне, говорят, общину цвергов выселили за город – «во избежание». Помню, дед мне рассказывал, в Европе тоже сначала выселяли, а потом приходили грабить… А всё из-за кого? А всё из-за альвов!
Ну всё… дай цвергу высказаться об альве и можешь спокойно спать – всё равно он этого не заметит. Впрочем, по поводу Гранта Струрри не прав. Он не любит альвов. Ему вообще плевать на всё, кроме власти и порядка. И только благодаря альвам в своё время этот вояка смог утихомирить юг - альвы с сэйдхе грызутся хуже, чем с цвергами, а «глазастые» были хребтом многих южных банд. Они вообще поддерживали Конфедерацию и ненавидели людей почти поголовно — это ещё один повод припомнить им всё…
Размышляя, я чисто машинально сунул руку в карман куртки – тот, в котором я обычно хранил какую-то мелочёвку. Наткнувшись на странную на ощупь штуку, которой явно было не место в моей куртке, я вспомнил, что курточка-то не моя, а сэйдхова. Тем интереснее…
Из кармана я вытащил крайне, крайне странную вещь. Что-то вроде заключённого в круг изображения то ли башни, то ли стрелы. И вот эта штука – я решил считать её башней, потому что даже самый распоследний идиот не будет делать такую вот стрелу – так вот, эта штука, заключённая в круг, ещё и перечёркивалась поперёк семью полосками. Судя по всему, это был какой-то медальон, возможно, родовая игрушка убитого «глазастика» или что-то вроде шерифской звезды… в любом случае, эта штука была на вид и на вес сделанной из чистого золота, так что я спрятал её поглубже в карман штанов – авось и пригодится…
Струрри продолжал распинаться, расписывая в мелких деталях, откуда взялись такие сволочи, как альвы, чем они занимаются и какие у них ненормальные привычки. Чесслово, даже записать захотелось, уж очень выразительно у него получалось… Но когда я только открыл рот, намереваясь перебить цверга, в лавку вошли двое.
Того, кто вошел первым, я узнал сразу – как-никак, с ним мы пили виски полчаса назад. А второй, судя по внешности, был тем самым доктором. Длинный, тощий, костлявый, в одежде незнакомого кроя, но на вид – весьма удобной. Нос крючком, больше даже напоминает орлиный клюв. Лицо худое, сухое, лоб морщинистый. Глаз за очками не видно, навскидку ему лет под сорок… в общем, странный клиент, но богатый – очки в золотой оправе, саквояжик в правой руке, по виду – из шкуры дракона или ещё какой погани. Такие не привыкли скупиться. Грех этим не воспользоваться.
— Так где этот фаш профодник, Патрик? – спросил этот самый второй, пытаясь увидеть хоть кого-то. Ещё бы, с яркого ещё, хотя и идущего на закат, солнышка да в темень цверговской лавки, тут и орёл ничего не увидит. А вот Патрик, видать, присмотрелся быстрее.
— Вот, мистер. Как я и говорил, один из лучших проводников на всём Пределе, — и этот рыжий ткнул в меня пальцем. Понимая, что в кресле уже не отсижусь, я поднялся и шагнул навстречу этому очкарику.
— К вашим услугам, мистер. Билл Хэннон, проводник. Патрик говорил, вам нужны услуги человека с моими навыками?
— Да, мистер Хэннон, мне нужен опытный и надежный челофек, который профедёт меня к Шпилю Сторожа.
Ого! Быстро этот парень переходит к делу. Видимо, действительно припекло.
— Отлично, мистер. Вы сразу переходите к сути, мы сработаемся… кстати, как к вам обращаться?
— Доктор Фендцайхмайер. Можете просто «доктор». Но я бы хотел опгофорить детали в надёжном месте…
— Струрри, я отведу клиента в комнату для переговоров, ты не против? — бросил я через плечо и, увидев удивление на лице нанимателя, пояснил, не дожидаясь ответа лавочника: — Струрри – цверг, хозяин этой лавки. Заодно и самый крупный делец в городке. У нас принято все серьёзные вопросы решать у него.
— Но… будет ли это достаточно безопасно? — спросил доктор, и я не сдержал улыбки.
— Сразу видно, мистер, что вы плохо знаете цвергов. Уж где-где, а в лавке Струрри боятся нечего, для них клиент – это святое. Так что?
— Федите, — вздохнул Фендцайхмайер, я и повёл. Третья дверь справа, если я правильно помню… Ага, правильно. Толстая сейфовая дверь, стены, обшитые «холодным» железом, уютные стулья и монументальнейший стол в центре. Подсвечник с «вечной» свечой, стопка бумаги и перо с чернилами прилагаются.
Мы расселись — Фендцайхмайер, к слову, долго разглядывал стены и сел, только убедившись в том, что они действительно то, чем кажутся — и я перешел к делу:
— Так что вы хотели обсудить, доктор?
— Детали, мистер Хэннон. Патрик гофорит, вы лучший проводник в этом городе. Меня интересует фаш отфет на фопрос — согласны ли фы профести меня и Патрика к Шпилю Сторожа и назад за семь сотен доллароф авансом и вдесятеро большую сумму по возвращении?
Черт. Мне нравится этот наниматель. Обычно они юлят, скрывают сумму и цель до последнего, и правду из них приходится прямо-таки выдавливать, как сок из апельсина. А этот, видимо, знает, как себя вести с типами вроде меня или Патрика – просто и прямо. Уважаю такой подход, сразу видно, что перед тобой не какой-то умник из кабинета, а человек с каким-никаким житейским опытом… а ещё – чувствуется, что он очень, очень спешит.
— Согласен, если вы берёте на себя расходы по снаряжению, — иобразив работу мысли, ответил я. На самом деле, к Шпилю можно доехать за день, даже за полдня, если не жалеть лошадь, а значит, стоил такой переход никак не больше двух сотен, ну трёх максимум… но нужно же набить себе цену. Да и нет на Фронтире прямых и коротких путей.
— Хорошо, мистер Билл. Как фы предпочитаете, устный догофор или контракт?
— Что вы, доктор, вы же не в Европе! Устный договор - оно и надёжней, и проще. Я, Билл Хэннон, при третьем свидетеле обязуюсь довести своего нанимателя, доктора Фендцайхмайера, до скалы Шпиль Сторожа и обратно за сумму, указанную нанимателем…
— В свою очередь я, Карл Фендцайхмайер, при третьем свидетеле обязуюсь фыплатить Биллу Хэннону сотню золотых доллароф и фексель на шесть сотен в качестфе афанса, семь тысяч золотых доллароф монетами или фекселем по фозфращении, а также фзять на себя расходы по снаряжению похода… — подхватил наниматель. Видимо, Патрик успел рассказать ему о некоторых местных традициях, в частности о правилах «устных договоров». На Фронтире слово стоит дороже бумаги, поэтому, если нарушителя слова удавалось уличить, присяжных обычно не собирали, а иногда шериф лично провожал бедолагу к ближайшему дереву.
— Я, Патрик Калм, выступаю третьим свидетелем и клянусь перед Богом и заключившими договор, что не солгу и не искажу ни единого сказанного ими слова, если возникнет нужда в разбирательстве, – как и полагается по формуле, завершил Патрик. В сущности, самая большая ответственность при таких договорах лежит именно на третьем свидетеле – если он соврёт… с Богом не шутят. И это не преувеличение – как-то раз при мне в людном салуне сгорел заживо один такой «шутник». Жаль, что такая штука работает только на самом Фронтире и в Диких Землях — дальше остатки каких-то древних заклятий не идут. Было бы иначе — мир был бы лучше… Честнее так точно.
В любом случае, после того, как договор был заключён, док полез в свой саквояжик и выудил оттуда… именно, сотню монет и вексель. Как его, такого прямолинейного, ещё не ограбили? Ах да, с ним же Патрик…
Ну, деньги я взял, как и условились — и продолжил:
— Так что, мистер Фендцайхмайер, пойдёмте подбирать снаряжение?..
— Да, мистер Хэннон. Не стоит задерживаться… сферх меры так уж точно.
Пройдя с этим мистером обратно в торговый зал, я как-то очень чётко понял две вещи: во-первых, я почти в раю, потому что за чужие деньги можно снарядить экспедицию так, что она пройдёт даже через заброшенные цверговские шахты. Во-вторых... во-вторых, я решительно не знаю, чего ждать. А значит – к чему готовиться. Нет, понятно, что тёплые орочьи одеяла, удобные сумки, заговорённые фляги и пара цверговских «долгих» факелов – это набор-минимум, без него я в Дикие Земли ни сам не сунусь, ни Патрика с доком не поведу. Но чего ждать на месте?
Ответ нанимателя мне не понравился. Очень не понравился:
— Мистер Хэннон, не пфеспокойтесь, фсё будет нормально, никаких проблем с безопасностью не намечается. Мистер Патрик заферил меня ф этом.
— Э-э-э… мистер Фендцайхма…
— Зофите меня Карлом, так фам будет проще. Так что фам не нравится?
— Мистер Карл, возможно, у вас в Европе действительно уже не осталось мест для жизни, в которых нужны строго определённые правила и ритуалы. У нас же, особенно в пустоши, таких мест много. Очень много. И как я могу отвечать за вашу безопасность, не зная, что именно мне пригодится?
— Не беспокойтесь. Я профёл анализы тех мест, никаких фозмущений не предвидится ни там, ни по пути. Кратчайшему пути.
О-о-о, Господи Иисусе! Я забираю свои слова обратно – такие клиенты не всегда благо. Ладно, последняя попытка…
— В Диких Землях почти нет прямых путей, мистер Карл. Это одна из тех причин, по которой ребята вроде меня ценятся федералами… и зеленошкурыми.
— Не беспокойтесь, мистер Хэннон.
Черт. Ладно, от мелкой беды я их уведу, а большая… всё равно больше дайма на себя я в большой передряге не поставлю. И то это будет слишком высокая ставка. Но вот маленький урок я этому «доктору» устрою, как только выйдем в поход. Чтобы знал, учёная морда, как спорить в проводником на Фронтире.
— Дья… — я осёкся. Стареешь, Билли, стареешь. Нечистого тут тоже лучше не поминать, особенно к ночи… — Ладно, док, ваша взяла. Но на будущее – я не учу вас делать, что вы там делаете, вы не перечите мне в походе. А то я за вашу безопасность не ручаюсь.
Ого! А док-то с норовом, аж потемнел весь. Но промолчал – видимо, понял, что с проводником шутить себе же дороже…
— Ладно, мистер Хэннон, фсё же что вы собираетесь брать для экспедиции?
— Струрри! — цверг тут же возник, будто выкопавшись из-под земли. — Одеяла, фляги, мешки, в общем, то, что я у тебя обычно беру, но лучшего качества.
Хозяин лавки кивнул и опять пропал из виду – небось, полез к себе в подпол, у него там вроде бы склад. Я же, перехватив взгляд дока, объяснил:
— Не бойтесь, Карл, я не думаю снарядиться на ваш счёт. Просто то, что сгодится бывалому проводнику, далеко не всегда подойдёт новичку, и не всё это «далеко не всегда» сводится к болям в желудке.
Док только кивнул. Видимо, несмотря на повышенное мнение о себе любимом, этот Карл ещё не совсем потерял здравый смысл и какой-никакой опыт походов имеет. Ну, у себя по Европе, но суть-то одна – что бывалому хорошо, то новичку смерть…
Струрри появился только спустя полчаса, но зато нагруженный таким количеством клади, что я аж присвистнул. А рассмотрев, чего он натащил, полез ругаться:
— Ты что, альвов выкормыш, на мне решил хоромы отстроить? Я тебя просил – обычный набор, одеяла, факелы, фляги и мешки! На кой чёрт мне зонты? В прерии? А тент? Я что, похож на парня в форме?
— Ну-у… Я понял, с тобой новичок идти будет, так чтобы человеку в возрасте тяготы пути облегчить… — затянул Струрри.
Знаю я эту его песню. Небось на складе товар залежался, а он решил сбыть. Странно, обычно со мной он такие трюки не проделывает… видать, решил – раз Ласка платит не своими, так и скупиться не будет. Купец, тысячу орков ему в подпол.
— Так. Фляги, одеяла, мешки и факелы – сюда. Компас – во-он там, вижу, блестит – так вот, компас тоже сюда, остальное тащи обратно. Я тебе не мул, палатку таскать без нужды…
— Так, может, вам и мулы надобны?! — расцвёл Струрри. Я проклял себя за недогадливость, но тут вмешался Патрик:
— Ньикак ньет. У нас йиесть лошадьи.
Ненавижу, когда он нарочно выпячивает акцент. Его и так-то понять – задачка, а уж когда он говорит вот так – всё, куда там тайному языку троллей!.. Но Струрри понял и, поникнув головой, потащил хлам обратно в подвал. А я накинулся на Патрика:
— Лошади?
— Ну да, — вот, как я и говорил, когда он хочет, то говорит без акцента, — моя, доктора, и тебе коня прикупили…
— Слушай, умник! — прошипел я. — Я сильно похож на драгуна? Нет? А Пустоши – они как, сильно похожи на праздничный Вашингтон? Тоже нет? Тогда какого чёрта! — на последней фразе я сорвался и заорал так, что доктор, изучавший висящий на стене арсенал железного хлама, рывком обернулся и направил в мою сторону что-то мелкое, по виду «дерринжер». Увидев, кто орёт, он сдержанно извинился и спрятал пушку под плащ. А однако быстро он… да, не так уж прост этот клиент.
В препирательствах с Патриком — он таки убедил меня ехать на лошадях, но согласился ехать медленно и с оглядкой — прошло минут десять. Из своего подпола вернулся Струрри. После короткого и очень яростного спора — подумать только, он вздумал ломить за всё снаряжение сотню долларов, тогда как ещё месяц назад такой же набор стоил ну никак не больше сорока! — кошелёк доктора облегчился на пять десятков долларов, а мы с Бродягой оказались нагружены всем необходимым.
— Ну? Куда сейчас? — Тихо спросил Патрик, и я задумался.
А ведь действительно, куда? К Джеффу? Нет, там небось Больфманц… Ещё есть, правда, «Хрустальный Дворец» Брего Килкенни, но его ребята меня не любят, и я отвечаю им взаимностью. Оставался всего один вариант, и по сравнению с ним даже перспектива встречи с ребятами Брего казалась мелочью. Ночлежка Йожефа.
— За мной. Вести себя спокойно, на запах не морщиться — процедил я. — Док, сегодняшнюю ночь проведём в не самом лучшем месте, но зато там безопасно.
«А уж если сравнить с Пустошами, особенно ночью – так и вовсе безопаснее, чем у Бога за пазухой», — мрачно подумал я, но особого выбора всё равно не было.
А ночлежка Йожефа – как-то там его заковыристее зовут, но я не заморачиваюсь, Йожеф и без того редкое имечко – так вот, ночлежка у него такая, что, не будь в городе Больфманца, обошел бы её за тыщу миль. Вонь, грязь, сомнительный народец… хорошо, что для клиентов при деньгах у Йожефа есть пара комнатушек почти на чердаке – приличных, чистых, иногда даже без клопов. Ну, это по моей мерке приличных, по сравнению с прерией. Впрочем, ночь перележать сгодятся.
В общем, добрались мы до ночлежки без приключений, я уже даже подумал, что неприятности мои на сегодня кончились и прикинул в уме – с одной стороны, в городе Больфманц, это плохо, с другой — я при деньгах и клиенте, это хорошо… а с третьей, как ни глянь, кого-то же этот сэйдхе ждал?
Фендцайхмайер, правда, как ночлежку увидел, встал как вкопанный. И что-то прошипел на непонятном языке, выругался небось. Ну да, есть с чего выругаться – она, ночлежка эта, не только пахнет, как хорошо отлежавшийся в куче навоза труп, но и выглядит так, будто вот-вот окончательно перекосится и упадёт.
— Мис-стер Хэн-нон, – аж трясётся доктор, – а места получше вы найти не могли?
— Понимаете, мистер Карл, выбор небогат. Увы, в салуне Старого Джефа меня ждут очень негостеприимные люди, а в «Хрустальном Дворце», не зная кого-то из бандитов, появляться небезопасно – можно и по морде получить, и без вещей остаться. А в ночлежке безопасно…
— Я не уфферен, – всё ещё шипит, но уже потише как-то, – что тут дейстффительно безопффасно. Запах…
- Зато можно не бояться пули. Тут в нашем городке конечная — всякие нищие отлёживаются, или если промотались где.
- Эй, Билли, хватит тут заупокойную заводить. Веди уже, проводник, – оборвал меня Патрик. Действительно, что это я? Перед выходом думать нужно только о хорошем, тогда возвращаются – примета такая, не я придумал. Тут как в бою, если пули ждать, она тебя рано или поздно сама найдёт…
— Ну да, ну да… — пробурчал я себе под нос, — с Фронтиром всегда так. Сначала ты идёшь по нему, шарахаясь от каждой тени и стреляя на звук. Потом ты расслабляешься и отставляешь «винчестер» на дюйм дальше обычного… а ещё через два шага Фронтир делает «чавк», и даже койоты не узнают, где ты откинул коньки…
На самом деле, всё было далеко не так печально – просто эта история с Больфманцем и сэйдхе порядком испортила мне настроение. Ну и новичкам нечего расслабляться…
Войдя в ночлежку, я задумался – а так ли страшен Больфманц? Что он может? Ну, убьёт… а тут можно подхватить заразу, да такую заковыристою, что будешь смерть за подарок считать… вонь – это слишком мягко. Читал я когда-то про тварей-трупоедов, так, наверное, даже такая тварь в этой ночлежке бы нос сморщила… ну да ладно.
— Хэй, Йожеф! Три места на чердаке! — заорал я во всю глотку. Ничего. Небось, залился дрянью и дрыхнет…
— Йожеф, чтобы тебя тысяча сэйдхе на куски резала! — заорал я ещё громче. Кажется, доктор не выдержал и закрыл уши руками. Зато Йожеф наконец-то меня услышал. И даже выполз из своей каморки из-под лестницы.
— А, хе-хе, Билли, хе-хе… давненько тебя тут не видел… — и этот карлик (нет, он не метис, просто маленький, скрученный, лысый и вообще напоминает крота), щурясь подслеповатыми глазками, просеменил к нам.
— На чердаке, хе-хе, говоришь? Полтора, хе-хе, доллара… — прошамкал он, рассматривая нас. Наверное, пытался понять, что такие важные господа забыли в его ночлежке. Только бы он не прослышал о Больфманце… а то ведь продаст. Сволочь.
— Плачу пять, и ты найдёшь номер без клопов и с вентиляцией, — предложил я. Йожеф замешкался, а Патрик, кажется, хотел что-то сказать – во всяком случае, как-то иначе объяснить это бульканье за спиной, кроме как «подавленный вопль жадности», я не сумел.
— Хе-хе, хорошо, Билли. Проходите, хе-хе…
— И да, ещё два доллара если через час у нас будет запас еды на четыре дня, но так, чтобы об этом никто не знал. И нормальной еды, а не крысятины! — бросил я вслед семенящему обратно в каморку Йожефу. После чего обратился к доку с Патриком:
— Ну, пойдёмте?
8-9 октября, Сэндсити, ночь
«Номер» нам достался, по меркам Йожефа, королевский - комнатка три на пять шагов, с тремя кроватями, наверное, привезёнными ещё на «Мейфлауере», и большим окном, выходящим на улицу перед ночлежкой…
После недолгой беседы мы с Патриком всё же уговорили доктора выйти завтра не на рассвете, а чуть-чуть раньше. И, дождавшись пока Йожеф принесёт еду – деньги на него подействовали хорошо, мясо, судя по вкусу, действительно не было крысятиной и хлеб вроде свежий, в худшем случае вчерашний – Патрик скомандовал «отбой». Вообще-то, мне этой армейщины в своё время хватило, но тут я его поддержал. Подниматься всё равно до зари, так что лучше отдохнуть перед выходом. Во всяком случае, последнее, что я помню перед тем, как заснуть – это доктора, достающего из своего саквояжика верёвку и какие-то мутные принадлежности. Свечи, кажется…
А сон… я не помню точных подробностей, но, кажется, это была опять война. Я уже три года не видел таких снов, а тут настолько чёткий, даже с запахом гари…
— Вставай! Да вставай же, идиот! — заорал кто-то мне на ухо, и я открыл глаза. Надо мной зависла перекошенная рожа, в которой я узнал совершенно бешеного Патрика.
— Горим, чтоб тебя! Просыпайся! — и Калм хватанул меня за воротник, выдёргивая из постели. Ох ты ж… судя по тому, что я увидел – ночлежку хорошо так подожгли. Во всяком случае, огонь уже виднелся у самой двери.
— А где наниматель? — спросил я, не обнаружив доктора в «номере» — И вещи его где?
— Окно! Всё потом! — рявкнул Патрик, толкая меня к окну. Ага, верёвка… тут метра два, щас… ах чтоб тебя! Больно, ч-черт! Прыгать с высоты – явно не лучшая идея, но гореть хотелось ещё меньше…
Внизу я и обнаружил доктора, привалившегося к стене.
— Мистер, вы в порядке? — кинулся было я к нему, но… черт! Кажется, ногу я всё же подвернул!
— Та, фсё ф порядке. Я шду умника, который потпалил это зафедение... — еле слышно прошептал Фендцайхмайер, и схватился за бок левой рукой. Прежде чем я ещё раз попытался кинуться к нему, Карл улыбнулся и показал «дерринжер», зажатый в правой. Ха, мне всё больше нравился этот клиент! Такая штука подошла бы человеку, живущему на Фронтире не первый год, а не европейскому учёному. Впрочем, кто его знает, чем этот Карл занимался до…
За моей спиной что-то с грохотом упало, потом раздалось шуршание и бешеный голос Патрика:
— Ходу, ходу, ходу отсюда! Билли, веди!
— Куда? — спросил я, как только мы убрались достаточно далеко от ночлежки.
— К конюшне! Черт, герр доктор, подскажите время?
Карл остановился и полез в саквояж. Отыскав там свои часы, он откинул крышку и прищурился:
— Примерно пять часоф, герр Патрик.
— Тогда точно к конюшне. Черт, найду поджигателя – на полосы нарежу! — невнятно ругнулся ирландец, меняя направление… но уже не бега, а скорее быстрой ходьбы.
С конюшней, впрочем, тоже вышло из рук вон плохо. Ещё за три квартала до неё я разглядел столп дыма и остановился.
— Что такое? — Патрик выхватил револьвер и закрыл клиента собой — Засада?
— Нет. Но на конюшню нам идти не нужно. Горит. Герр Фендцайхмайер — уфф, выговорил-таки! — вы можете отложить ваш поход на несколько суток?
— Найн! Дас ист ганц унмёглиш! Нефозможно, софершенно нефозможно! — чуть не сорвался на крик клиент. Это называется «наступить на мозоль». Куда он так спешит? Ну да ладно… дал слово – изволь исполнить.
— Хорошо, выйдем сегодня. Когда вам нужно быть на месте?
— Не посже послезафтрашнего фечера!
— Тогда пойдём пешком. Патрик, ты забрал наши пожитки?
— Что значит – пешком? — челюсть этого чертова ирландца, казалось, всерьёз надумала встретиться с земной твердью, — А как же лошади?
— Патрик! Проснись! Если кто-то поджег нашу ночлежку и конюшню, он явно позаботился, чтобы мы не нашли лошадей. А на фоне пожара... сам подумай, как хорошо мы будем смотреться.
— Черт, черт, черт! — бессильно ругнулся Калм, но к доводам прислушался. — А из города нас сейчас выпустят?
— Выпустят. Шериф обещал выпускать проводников в любое время — этот чертов городишко с нас живёт, с нас и старателей, так что если желаешь сунуться на Фронтир заполночь – никто тебе не помешает…
— Но… Пешком? По Диким Землям? До рассвета? Тридцать миль?
Ответить Патрику я не успел – нас грубо прервали. В стену рядом с доктором со свистом ударила пуля, а потом грохнуло у меня над ухом, и я прыгнул, прикрывая Карла и уходя с линии огня. Грохнуло ещё дважды — Калм бил по крыше, и кажется не зря – после третьего выстрела с крыши что-то упало. На этом неприятности не закончились – на другом конце улицы из тени выступила не самая приятная компания. Больфманц, собственной персоной. Черт, как неудачно я упал, даже оружия не вытащить.
— Сзади! — успел проорать я и перекатился в сторону. Док, правильно поняв обстановку, притворился просто случайным камушком и остался лежать на месте, я же вжался в землю и потянулся за своим «Ле Магом».
А красивая, однако, картинка. С одной стороны строй поперёк всей улицы – четверо амбалов при оружии и сухонький такой хмырь, сразу видно - хозяин. А за спиной у них зарево – ну чисто тебе Великолепная Пятёрка. Так и тянет выстрелить…
А с другой – Патрик Калм. Во все свои семь с лишним футов, в длинном плаще, сапогах со шпорами и шляпе, надвинутой на глаза. В руках – два револьвера, стволами вверх и дымок их них подымается. За спиной – дымный столб на фоне ночного неба. Не хватает только сигары в зубах и звезды на груди – и хоть сейчас в Вашингтон, в типографию. И подпись тиснуть, что-нибудь про закон и порядок.
— Калм? Опять ты? — удивлённо спросил Больфманц, жестом удерживая своих громил от резких движений. — Ты мне даже нравишься. Давай разойдёмся миром, ты с клиентом в одну сторону, я с янки — кивок в мою сторону — в другую.
— Закария, янки — мой! — заорал Патрик, а в следующее мгновение я едва не оглох. Четыре выстрела слились в один, Патрик перетёк в сторону, а Закария остался в одиночестве. Да, с тех пор как мы виделись последний раз, Калм крупно поднялся, раньше таких трюков я за ним не замечал…
— А теперь, мистер Больфманц,— сказал Пат уже тише, но так, чтобы тот его услышал, — вы находите на карте задницу и очень быстро убираетесь туда. Или я ещё раз дёрнусь, и трупов станет пять…
Закария выругался, но из виду пропал. Ох как он выругался! Хотя я и не похож на выпускника какого-нибудь лицея, но таких оборотов не слышал. Даже захотелось записать.
— Так где тут ближайшие ворота? — спокойно спросил Патрик, пока я помогал доктору подняться. — Кажется, в Сендсити нам не рады…
9 октября, Пустошь, утро-день.
Как ни странно, из города мы выбрались без особых проблем. По правде сказать, нас даже никто не заметил — парень-часовой куда-то пропал. Плохой признак, и если бы мы так не торопились, то даже что-то с этим бы сделали, но… когда сзади остался по меньшей мере Больфманц с его головорезами, а по большей – ещё кое-кто, пожелавший остаться неизвестным… задерживаться не хотелось.
За три часа, что оставались до рассвета, мы даже пробежали несколько миль. А потом — вляпались.
Нет, на самом деле — три часа, по ночи, по Диким Землям, никаких проблем и даже зелёнокожих не видно - это верный признак того, что Судьба готовится преподнести нехороший подарок. Вот и преподнесла…
Первым это услышал док. И еще ничего не подозревая, спросил:
— Билл, что это за топот? Погоня?
Тут и я услышал нехорошее топанье, а услышав — опознал. И то, что это было, мне крайне не понравилось. Я окинул взглядом местность и заметил холмик ярдах в трёхстах от нас.
Холмик!
— Патрик, доктор, привал отменяется. Хотите жить — через три минуты должны быть на верхушке во-он того холма. На месте объясню, — тихо сказал я и припустил изо всех ног.
И знаете, мы успели. Три минуты спустя на горизонте, еле-еле светлеющем от восходящего солнца — появилась первая фигурка. Я нарвал травы — слава Богу, не пустыня! — и разжег костерок, куда быстро кинул один из своих мешочков. После этого поспешно вытащил из кобуры револьвер — всё тот же «Ле Маг» — и обвёл вершину холма.
Патрик смотрел на меня, ничего не понимая, а вот доктор, кажется, кое до чего докумёкал.
— От… от кого мы сащищаемся, мистер?
— От Дикой Охоты. Слыхали?
Вот тут и Патрика пробрало. Ещё бы — Дикая Охота, пожалуй, самый известный из… как же это по науке… феноменов, вот. Говорят, появилась, когда один траппер, проигравший всё, кроме коня, одежды да винтовки, пообещал Дьяволу душу, если тот спасёт его от полного разорения. А нечистый тут как тут — только траппер договорил, а пуля уже просверлила в нём хорошенькое такое отверстие. И с тех пор носится этот охотничек по степи, да тех, кому не повезёт за оградой или хотя бы на холме пересидеть, вместо дичи использует. Ну, или если совсем уж подонок попадётся, такого себе в товарищи берёт…
— А порошки… зачем? — неуверенно спросил Патрик.
— А если там не только Дикая Охота? — ответил я вопросом на вопрос — А так можно на этом холме спокойно пересидеть. Всё равно привал думали устроить, так?
И вот тут-то мы Охоту и услыхали. Вой — жуткий, от него не то что уши зажать, бежать хочется. Но нельзя — побежишь, они нагонят, тут-то тебе и конец. Но вой страшный — я о нём слышал от знакомых проводников, самого Бог пока миловал.
И тут что-то произошло - меня как обухом по затылку стукнули, свет в глазах померк и вой этот жуткий тоже куда-то провалился.
Не знаю, сколько времени прошло, но когда глаза открыл, круг как раз светиться начал, мол, на исходе. Смотрю — Патрик с этим… Фендцахмейером, вот так вот, не лыком шит, тоже только-только оклёмываться начали.
Пока очнулись, пока привели себя в порядок — солнце взошло и припекать начало. Ну, я-то привычный, Патрик тоже, а вот с доктором…
— Мистер Карл, как вы к пешим прогулкам относитесь? —спрашиваю ласково-ласково.
— Нехорошо. Но надо, — пробормотал док.
— Значит так. Идём до полудня, а там ищем тень. Привал до заката, потом всю ночь идти, — прикинув расстояние, объявил я. И мы двинулись.
К полудню я понял — если до ночи доктор не отдохнёт, то до Шпиля я его не доведу. Он хрипел и сипел так, будто проделал путь от Вашингтона до Рио-Гранде на своих двоих, бегом и ещё с грузом золота. Патрик, впрочем выглядел не лучше, хотя мы с ним и намотали по Пустоши не одну сотню миль в своё время. Да и я был хорош… рубаху хоть выжимай. Слава Богу, проблем с водой у нас не было — фляги, купленные у Струрри, несли в себе по доброй тонне свежей холодной воды, хотя и весили как обычные, и места занимали столько же. Альвовская магия — удобная, в сущности, штука.
Короче, пока искали тень, чуть коньки не отбросили. А когда нашли, до заката лежали как вытащенные из воды рыбы. А под вечер у нас с доком разговор случился. Очень интересный разговор…
9 октября, Пустошь, вечер-ночь.
— …Ну Патрик им и говорит: «Мне пинка дать надо было!»
— О, к слову, мистер Хэннон… Я не так уш много за фами наблюдаю, но мне кажется, фы и, — тут док кивнул на спящего Калма, — Патрик… не самая обычная компания. Разфе не так?
— Хех. Ну да, что обычного — конфедерат и северянин, мало того что вместе, ещё и закадычные друзья. Но давайте по-честному — я вам секретик, вы мне секретик. По рукам?
— По рукам, мистер Хэннон. Так как же фы сдружились?
— Просто… Хотя вру. Ничего простого в той истории не было. И более того, быть не могло.
А дело было так. Сидел я в салуне… ох, да где ж это было? В какой-то из дыр на Фронтире. Парнишка, месяц как из армии, деньги ещё есть, ветер в голове тоже, а дел — не сложилось. Сижу, пью виски, думаю, что делать дальше. И тут влетает в салун парень, рыжий и наглый, смотрит по сторонам, ну и садится ко мне. Говорит, мол: «Друг, помоги невиновному ирландцу отвертеться от пенькового галстука…» И только он подсел — в салун входят двое громил, ярд в плечах, не меньше. И у каждого в руках по винчестеру.
— Эй, хозяин! — рявкает один из них на весь салун. — Не видел тут рыжую ирландскую мразь?
— Н-нет, господа хорошие… — бормочет бармен, а сам на нас так нехорошо кивает. А я понимаю, что если сейчас первым не нахамить, то болтаться нам с ирландцем на одной перекладине. Ну и вспомнил я старшину нашего, встал, сделал шаг к этим… и как рявкну:
— Что, вошь тыловая, вместо того, чтобы зелёных стрелять, решили своих вешать? И мало того, первых встречных? — И между делом к револьверу тянусь. — Может, в мозгах лишнюю дырку провертеть?
Смотрю, а эти кабаны как-то нехорошо винчестеры перехватили… и тут меня ирландец выручил крепко:
— Да отцепись от них, Джонни! Они, небось, пока мы с тобой аболиционистам голову в зад вгоняли, сами негров освобождали!
Тут эти двое покраснели — крепко так, целиком — но пушки убрали. Даже извиниться попробовали, но не вышло, и свалили.
А ирландца я потом в стороночку отвёл и как дам ему по морде! Ну а он мне в ответ, форменная драка получилась, чуть за ножи не схватились. Это ничего, не зря говорят, первый путь к дружбе лежит через крепкую драку. Вот так и вышло, вроде и воевали мы с разных сторон, а мечта у нас одна, чтобы каждый жил так, как ему хочется, а не так, как скажет плантатор или дядя из Вашингтона. Но у нас уговор, док. Я вам историю рассказал, теперь вы мне расскажите. Зачем вам этот чёртов шпиль?
Док помялся, решал наверное с какой стороны к делу подойти.
— Я — охотник на мифы. Знаете ли… это… это дело фсей моей жизни. Я не знаю, хфатит ли мне фремени рассказать фсё, но фкратце… Не фсе мифы оказываются просто сказками, некоторые открывают феликие перспектифы. Последние дефять лет я изучал старые рукописи и софременные записи легенд, и кое-что мне показалось интересным. Фы, наферное, слышали легенду о дарах Тфорца?
Легенду я слышал, кто ж ее не слышал. Якобы при сотворении мира Творец каждому народу дал некий дар, и так далее... Только кажется мне, что сэйдхе дары давал не Творец, а кто похуже.
— Ну и?
— Так фот! Я нашел такие же легенды у фсех народоф мира, у фсех рас и во фсех уголках мира! И… — тут доктор уронил голос до шепота, — я нашел подферждение тому, что в незапамятные фремена магии не было! Представляете, Билл, софсем не было! Я начал искать и нашел софпадающую легенду у альфоф и гоблиноф. Она софпадает фплоть до одной фразы. Алфы говорят: «Ф башне далеко-далеко, на другом краю Мира», а гоблины: «Ф каменном шпиле посреди степи». И якобы там жифёт… или не жифёт, тут легенда не даёт точного отфета… тот, что разделил магию. Я хочу найти его и… испрафить несправедлифость, устранить магию как такую...
Черт. А знай я, зачем туда доктору, я бы, пожалуй, отказался. Был у нас в роте такой вот парень. «Исправить несправедливость», «уравнять в правах»… его вздёрнули, когда обнаружили, что он сделал с пленным конфедератом. Даже сэйдхе тогда наизнанку выворачивало, а они ко всему привычные… Ну да ладно, контракт есть контракт. Но доктор, похоже, увлёкся и продолжал историю:
— А потом… потом, когда я сопостафил изфестные мне данные, фыяснилось, что шпиль находится тут и назыфается Шпилем Сторожа. Но когда я нашёл это… на моё родофое поместье напали. Его сожгли полностью, дотла! Но я смог рассчитаться с одним из нападафших. Это был сэйдхе, и на шее у него болталось фот это…
И тут доктор меня поразил. Он достал из кармашка… круг со стрелой и семью полосками! Точно такой, как я вытащил из куртки покойного сэйдхе! Ну, об этом я говорить не стал, но следующие слова слушал куда внимательнее:
— Перед смертью этот подонок рассказал мне, что это как-то флияет на шпиль и обмолфился о «Седьмом небе». На пути сюда я читал ещё несколько хроник, и окончательно понял, что мне нужно именно к Шпилю Сторожа. Гоблины и прочие зеленокожие назыфают его «Шпилем Сторожа Седьмого Неба», это фсё прифычка сокращать… ну да я боюсь, я наскучил фам разгофором.
— Нет-нет, что вы! — замахал я руками, а потом глянул на часы. — Но вот идти нам действительно пора.
Как раз проснулся Патрик, и мы, собрав пожитки, двинулись дальше. Пока мы шли, я якобы случайно поравнялся с Патриком и шепнул ему на ухо:
— К тебе после встречи с этим Фендцайхмайером сэйдхе не приходили?
— А ты откуда знайешь?
Ого! Патрик опять проявил акцент, значит, это что-то действительно крупное.
— Ко мне тоже подходили. Кончилось… — и амулетик отобранный показываю.
— И у меня тот же результат. Ты это, иди вперёд, а то док уже косится…
Ну я и пошел. Дорога хорошая, спокойная, тихая даже. Дел нет… а вот подумать есть о чём. Значит, это не психи-одиночки. Это хорошо организованная банда сэйдхе, которая очень не хочет, чтобы мой клиент добрался к шпилю. Ну, значит он туда доберётся, не будь я Билл Хэннон.
А вот зачем эти амулеты… и при чём тут «седьмое небо»… странно. Ладно, на месте разберёмся. А пока… «Туп-туп-туп-туп, мы идём по прерии, туп-туп-туп-туп, всё по той же прерии»…
10 октября, Пустошь – Шпиль Сторожа Седьмого Неба, утро
— Ну, вот он ваш Шпиль, — сказал я просто потому, что молчать было совсем скучно.
Не зря эту скалу назвали Шпилем. Я вот не могу представить себе, как она могла сама появиться — высокая, ровная, гладкая и белая в любую погоду, и при этом гораздо больше в высоту, чем в ширину. Такая вот шпилька, вогнанная в небо Пустоши.
— Нам фон туда, ф ту маленькую ложбинку, — Последние полчаса марша доктор больше возился с содержимым рюкзачка, и видимо не зря — хотя скала и была небольшой, но это относительно высоты. А так, добрых полмили в поперечнике… обходить — не самая приятная перспектива. Ну и двинули мы туда.
А в ложбине нас ждали. Оттуда грохнуло, но Калм прыгнул вперёд, и пуля провертела дыру не в голове нанимателя, а в левой руке Патрика. Я, не сильно раздумывая, скользнул в сторону и всадил по вспышке картечью. Вот и сгодился «Ле Маг» вторично — судя по стону, этот чертов «стрелок Джексона» больше никого не подстрелит. Но я подошел… и обнаружил, что стрелял сэйдхе. Тут уж не до церемоний — курок я спустил почти с радостью, увеличившейся, когда я услышал ругань Патрика.
— Как ты? — кинулся я к нему, вытаскивая из кармана кусок чистой тряпки.
— Нормально… — скрипнул он зубами, потуже затягивая руку над раной. — Было и хуже. А что док?
И тут я обратил внимание на нанимателя. Он стоял уже у самого подножия шпиля и что-то бормотал. А потом… потом раздался дивной красоты голос, произнёсший:
— Добро пожаловать на базу проекта «Седьмое небо», прим-навигатор Фендцайхмайер.
И скала раскрылась, в стороны разъехалась. А меня бросило в пот. Ведь Фендцайхмайер этот наш сейчас там такого наворотит, от большой любви к магии… а чем это нам с Патриком вылезет? А на Патрике же клятва! Ох ты ж чёрт! Я посерел в тон скале и глянул на Калма:
— Патрик, — говорю я. — Ты как, сам перевязаться сможешь?
— А что не так? Ты ж вроде задачу выполнил? — улыбается, гад. Ну-ну…
— Понимаешь… довести до шпиля и обратно, уговор был. А магию уничтожать — на такое я не подписывался.
— Что значит — уничтожать?
Ну я и пересказал, буквально в двух словах. Патрик как дослушал, так сразу рукой махнул — беги, мол!
Ну я и побежал. Бегу, значит, а скала закрываться начинает… но я успеваю. И слышу всё тот же дивный голос:
— Добро пожаловать на базу проекта «Седьмое небо», адмирал… Хэннон.
10 октября, Шпиль Сторожа Седьмого Неба, утро
А внутри этого шпиля — совсем не темнота и лабиринты. Нет, не ярко, конечно, но и не темень. Так… как в туманный день. Я не сразу понял, а как понял — так рот открыл. Внутри — стрела, как на медальоне сэйдховском. И семь полос. И пыли слой, аж идти неприятно. Но я пошел, что делать. Следы, кстати, там хорошо остаются, и, что характерно, ведут к «стреле».
А в стреле — дырка, и к ней железная лестница прокинута. Тоже пыльная, что характерно, и на ней следы докторских сапог. Вот туда мне и идти. А не хочется, пахнет оттуда… железом пахнет. Железом и смертью. Но, с другой стороны, там, снаружи, под смертью сидит мой друг. А значит — надо. Черт, надо! Вперёд, Билли, чего ты трясёшься, как под Геттисбергом?
Я и пошел. А там внутри… стальные коридоры, стальные лестницы и стёкла. Не простые, а светящиеся, и изнутри на них буквы проступают. А следы докторовские — вверх. Семь пролётов, и навидался я там… всякого. Кроме этих дивных стёкол и присобаченных к ним печатных машинок, там ещё и трубы какие-то были, и надписи непонятные, и даже железный человек. Слава Богу — мёртвый, а то револьвер бы такого не взял. Но наверху…
Ладно, чего уж там, говорить, так до конца. Там я увидел такое, что никаких нервов не хватит.
Стоит там наш Фендцайхмайер, а перед ним — голова, сотканная из призрачного такого света. Я, видать, не сильно опоздал, так как видел всё своими глазами, так и пересказываю:
Доктор: — Ответствуй, призрак! Как отключить магию?
Призрачная голова: — Представьтесь системе «Седьмое Небо».
Доктор: — Фендцайхмайер!
Призрачная голова: — Назовите звание.
Доктор: — Барон фон Кётцер!
Призрачная голова: — Назовите звание.
Доктор: — Барон фон Кётцер, тупой призрак!
Призрачная голова: — Звание неверно. Доступ запрещён. Немедленно покиньте корпус.
И тут доктор сглупил. Он выхватил свой «дерринжер» и спустил курок прямо в эту «голову». Сверкнуло яркое зелёное пламя, я прикрыл глаза… а когда я их открыл, вместо доктора Фендцайхмайера на полу перед призраком была только кучка пепла.
И тут… нет бы мне уйти подальше, во мне любопытство взыграло. Я подошел к призраку, и он обратился уже ко мне:
— Представьтесь системе «Седьмое небо».
— Билл Хэннон.
— Назовите звание.
Вот чёрт. А как же меня эта штука называла? Черт… какое-то морское звание. Не капитан, как-то иначе… вот!
— Адмирал.
— Предъявите идентификационный жетон.
Вот тут я влип. Жетон? Какой жетон, я из всех жетонов только сэйдховский жетон-значок-амулет-медальон-чертичто в руках держал, а если сейчас не угадаю — лежать мне пеплом. Ну да была не была… Я вытащил медальон из кармана куртки. Голова мигнула и обратилась ко мне уже более дружелюбно:
— Добро пожаловать, адмирал, в главную консоль управления проектом «Седьмое небо». Ваш последний визит: 176324 суток назад. Желаете получить оперативную сводку?
— Желаю — а что ещё делать-то?
— Результаты эксперимента: частично неудовлетворительны. Аборигены под воздействием стимулирующего поля разделились на семь подвидов. Из них пси-энергией овладели только пять. Двое — самоназвания «люди» и «цверги» — оказались невосприимчивы. Из-за сбоя ретрансляторов на центральном материке поле в пределах установки нестабильно, из-за чего заселение затруднено. Происходят непонятные энергетические феномены. Особо крупные вспышки энергии: 120 местных лет назад, в районе места, называемого Мольвиц. 80 лет назад в районе места, называемого Гибралтар. 10 лет назад в районе места, называемого Геттисбург…
И тут я понял. Понял, и меня затрясло. Мольвиц. Гибралтар. Геттисбург. Самые кровавые сражения тех времён, бойни, в которых маги превращали гектары земли в отравленное ничто — это «вспышки энергии»? Остаток доклада этой… этой штуки я прослушал, услышав только:
— Ваши приказы?
— Полная. Информация. По. Проекту. «Седьмое Небо», — отчеканил я.
— Проект «Седьмое Небо». Запущен на малой планете земного класса 3000 местных лет назад. Цель — проанализировать развитие цивилизации в условиях наличия контролируемой пси-энергии. Инициатор: Высшая Каста Познающих. Реализатор: Адмирал Джовангруах. Статус: неопределён. Статус связи с инициатором: неактивна.
Вот тут меня пробрало. Три тысячи лет истории. Три тысячи лет кровавых войн — и всё это ради удовлетворения любопытства каких-то умников? Черт, как же хочется взорвать эту дрянь, целиком и полностью взорвать! Но во-первых, нечем, во-вторых, один уже попробовал. Мир вам, доктор…
— Запрос. Отключить магию везде, где возможно.
— Начинаю интерпретацию приказа… приказ принят. Начинаю сканирование доступных ретрансляторов… доступный ретранслятор: континент Америка. Отключить?
— Да.
— Отключаю… Ретранслятор «Америка» отключен. Ещё приказы?
— Открой внешнюю дверь, а когда я выйду — отключи всё.
— Принято…
По лестнице я сбежал, как ошпаренный, и из Шпиля выбежал тоже. Первым, что я увидел, была рожа Патрика. Разглядев меня, он широко улыбнулся.
До Сэндсити мы с Патриком добрались чудом и Божьим провидением: всё же два дня пути здоровыми и то же расстояние с раной — это два совсем разных пути. Но главное - добрались. А в городишке меня уже обрадовали. Вернее, не совсем обрадовали — Дикие Земли перестали быть столь Дикими. Ни призраков, ни демонов…
Так что, покойтесь с миром, доктор Фендцайхмайер. Может, вы хотели сделать правильнее. Но не обессудьте, не учёный, сделал, как смог…
П.С. А как только Патрик оклемается от ранения, я предложу ему новое, очень занятное дельце.
Раз уж Фронтир теперь такой безопасный…
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Название: "Добро пожаловать на Седьмое Небо" или одна история о поисках счастья
Тема: Седьмое небо.
Автор: VaLara
Бета: кое-кто и BlackRaspberry
Краткое содержание: Путь к счастью требует упорства.
читать дальше«Добро пожаловать на Седьмое Небо! Оставьте все свои горести и сомнения и переступите порог!» - вещали Врата всем, кто останавливался перед ними, чтобы сделать очередной «первый шаг» и приблизиться к новой жизни еще немного. В целом, им было легко говорить «переступите порог», но как быть, если никакого порога тут и в помине не было?
Очередь двигалась довольно бодро, но каждый раз, когда Врата приветствовали нового обитателя Седьмого Неба, Уайт хотелось сброситься с облака вниз. Она не понимала, с чего такая волокита, почему нельзя просто пройти сквозь облако и вступить на землю обетованную, зачем нужен портал, сиявший тонким пунктиром, и - если посмотреть на него чуть со стороны - то и вовсе не видным.
– Долго они чего-то сегодня, – голос раздался откуда-то сзади, и девушка, может быть, даже пропустила бы замечание мимо ушей, но день выдался длинным, скучным и таким же тягучим, как сосновая смола, его хотелось разбавить, ну или поймать в смолу лучик солнца, чтобы хоть как-то его оживить.
– А вы тут такой частый гость, чтобы иметь возможность сравнивать, как они сегодня пропускают и как обычно бывает?
– Довольно частый, - уклончиво ответил мужчина.
Уайт не припоминала, чтобы он стоял позади нее, но не устраивать же разборок перед Вратами? Тем более, остальные вроде как на него внимания и не обращали.
– Кстати, Профессор.
– Уайт Мяу, – девушка подала руку и получила в ответ пожатие. - И как оно там?
– На Седьмом Небе? – мужчина поправил съехавшие на нос очки, усмехнулся в кучерявую бороду и продолжил: – Скучно. Работы много, дел много, отдыха никакого.
– Так вы сюда не жить?
– Нет, хвала Небесам! Меня, знаете ли, ограниченность выбора не устраивает.
– Меня вот тоже, – девушка погрустнела и сделала еще шаг к Вратам. – Это же очень ответственное решение – остаться жить на Седьмом Небе. Перспективы заманчивы, возможности огромны, и срок визы можно продлять неоднократно, но…
– Но? – мужчина приблизился, склонился из-за плеча девушки и заглянул ей в лицо.
Как такое возможно, Уайт не понимала, но принимала как данность – мало ли какие бывают существа. Жизнь ее научила многому - и тому, что не стоит отвергать непонятное и неясное в первую очередь. Ведь если вы о чем-то не знаете, то это совершенно не значит, что подобное невозможно.
– …но у меня есть дела Внизу. Так что я здесь временно. Выпишу самую короткую визу, гостевую, передохну и дальше.
– Дальше? – то ли солнце так отражалось в стеклах очков, то ли это сами глаза мужчины за ними так сверкнули, Уайт не поняла. Странный он какой-то. Но до ее очереди было еще далеко, и просто так молча стоять не хотелось.
– Да. На перерождение.
– И вы, юная леди, так высоко забрались, чтобы получить право на него?
– Именно. Система сложная, конечно, но ничего – неделя здесь, штамп о пребывании и можно идти в Отдел Перерождения на выписку. Вы не подска…
Уайт крутанулась на месте, посмотрела по сторонам, но никакого мужчины рядом с собой не обнаружила, словно и не было того вовсе, только вот очередь как-то заметно сократилась и в этот раз Врата сказали свое коронное «Добро пожаловать на Седьмое Небо!» уже самой Уайт.
***
За Вратами все было не так, как до этого. Там была жизнь.
Самая настоящая, реальная, обычная жизнь. Земля обычная, трава на клумбах зеленая, небо над головой голубое и облака белые на нем, а не под ногами, как до этого. Здесь можно прятаться от дождя под сенью деревьев, шлепать по лужам и кататься на трамвайчиках, что звенят колокольчиками, подъезжая к остановкам. Здесь можно жить.
От такой мысли Уайт стало неуютно и совершенно не по себе. Впервые с тех пор, как она пришла на Небеса по Радуге, девушка встретила место, в котором можно было бы остаться навсегда.
– Страшно?
Недавний знакомый сменил хитон на деловой костюм, сандалии на дорогие ботинки, холщовую торбу на дорогой портфель, но, вне всякого сомнения, перед ней сейчас стоял тот самый мужчина – Профессор.
– Да.
– Правильно. Благополучие затягивает, то, за которое не нужно платить, тем более. Очень быстро впитывается в кровь, становится частью тебя, а потом ты уже принимаешь его как должное, переставая ценить.
– И если ничего делать не нужно, а только получать и брать, то любое действие, где нужно прикладывать усилия, воспринимается иначе.
– Умница девочка, все ловишь на лету.
– Это неправильно! Как же так можно, если жить все время так, то не захочешь возвращаться Вниз!
Мужчина молчал, рассматривая свою собеседницу. Глаз его было не рассмотреть за стеклами очков, но почему-то Уайт казалось, что взгляд Профессора сейчас обжигающе холодный, словно он ее изучают, как диковинного зверя.
– А ты сильно хочешь Вниз? Тебя там кто-то ждет?
– Ждет. Обязательно ждет, и даже если и не ждет, то я все равно вернусь, потому что обещала.
– Такая категоричность похвальна, но требует проверки. Это твой временный паспорт жителя Седьмого Неба. Срок у тебя неделя, осмотришься, пообвыкнешь, познакомишься, может, с кем, а как неделя истечет, встретимся вновь и поговорим. Кто знает, вдруг ты передумаешь и отзовешь свое прошение о перерождении. Не торопись – живи, делай выводы и принимай решения. Это вот тебе, – Профессор протянул кусочек картона, больше всего по форме напоминающий восьмерку, – моя визитка. Если вдруг забудешь, как меня зовут и где меня искать, то разорви ее – и я появлюсь. Но использовать ее можно только один раз, не раньше, чем пройдет отпущенная тебе неделя, но и не позже, чем через час по истечении этого срока.
Пока она рассматривала проступающую на ладони печать и пыталась понять, что происходит, Профессор исчез так же неожиданно, как и появился.
***
Город жил в своем ритме, он не подстраивался ни под кого и был именно тем, что здесь искал каждый. Шум и жизнь в движении центральных улиц, тенистый уют на окраинах, ветер подземки, стремящийся вырваться на волю и бьющий в лицо, стоило только открыть дверь и шагнуть через порог на станцию. Солнечные блики в фонтанах, запутавшиеся в сетях многоэтажек из стекла и бетона.
Уайт шла по городу и понимала, как нравится ей это место, как спокойно и хорошо здесь, какая вкусная и сытная здесь пища. Кафе и ресторанчики попадались на пути именно тогда, когда она чувствовала голод или хотела передохнуть. Единственное, чего не делала Уайт – так это не ночевала под крышами домов этого города. Каждую ночь она встречала на высоте, забравшись высоко-высоко, смотрела в небо, ловя волосами звездный ветер, и вспоминала о том, кто ее ждет. Она непременно вернется, потому что он там, она обещала, а что может быть дороже такого обещания, данного слова и желания быть вместе? Эти мысли были с ней в ночи и на рассвете, когда она смотрела, как светлеет небо на востоке, как разгорается закат, и думала, что где-то там внизу он тоже смотрит на небо и, возможно, думает о ней.
– Эй, девица, – как-то окликнул ее какой-то нахал. Уайт уже была готова окоротить хама, когда обернулась и застыла. Знакомые черты, знакомый голос и повадки тоже знакомые.
Это случилось на третий день отведенного срока, и больше они уже не расставались. Уайт смеялась так много, как давно не смеялась, улыбалась и радовалась мелочам.
Девушка гуляла по городу, рядом с ней шел он – такой знакомый и родной, дни, разделенные на двоих, пролетали мгновениями, и с каждым восходом этих дней хотелось все больше и больше. Уайт шла рядом с тем, к кому хотела вернуться, а за ними по пятам бежала ее тень. Тень-кошка не могла отстать от своей счастливой хозяйки, и только вот попутчика у тени не было, не бежал рядом с ней знакомый силуэт большой собаки.
– А помнишь, как было в первый раз? Как мы встретились и картину ту помнишь?
– Картину?
– Ну да, ту, что висела на стене в комнате. Человек, что смотрит в бездну, приподняв рукой край моря. Эта картина напоминает мне тебя – ты ведь тоже не боишься… – Уайт не смотрела на него, она смотрела в небо и не видела, как по его силуэту идет рябь, словно кто-то кинул в спокойную воду камень, – …ничего не боишься и пришел сюда за мной. Скоро мы сможем уйти вместе Вниз. Еще один день – и на рассвете откроется Путь.
– Я не хочу.
Слова прозвучали так тихо, что Уайт не сразу расслышала. Зато сразу почувствовала, какой сильной стала хватка его пальцев на ее запястье.
– Останемся здесь. Это чудесное место. Нам не справиться с проклятьем. А здесь мы вместе, мы можем жить тут и ни о чем не беспокоиться. Уайт, подумай! Опомнись!
– Нет, это ты опомнись. Посмотри, разве это жизнь? Здесь все, что нужно, но оно не наше, не мы этого добились, не своим трудом. Да что с тобой? Что?
– Уайт…– он тянул к ней руки, а она все отступала, пятилась назад, пока не развернулась и не побежала. Она бежала прочь от того, кто был так дорог, так любим, и кошка-тень бежала вместе с ней.
Ветер и слезы, солнце и высокое чистое небо. Прыжки с крыши на крышу, и каждый следующий выше и выше, пока не остается только небо.
– Эй! – закричала Уайт. – Профессор! Я не хочу тут жить, я хочу уйти Вниз! Хочу уйти…
Кошки не плачут, они слишком горды для этого. А когда льет дождь, слез не видно, вода смешивается с водой, и не важно уже, что течет по лицу.
– Хо-хо… надо же, успела, – кажется, Профессор удивлен, кусочек картона горит синим пламенем в сжатой ладони. – Уверена?
– Да.
– А как же ваше проклятье?
– Мы справимся.
– Ой ли. Подумай, может, все же останешься здесь? У тебя будет все, что пожелаешь. Седьмое Небо подарит даже то, о чем ты и мечтать не могла. Оно создаст твою реальность. Сотворит ее из стремлений и желаний, о которых ты еще и не думала, которые только-только зарождаются в тебе. Не это ли чудо – мир, что творишь ты сама?
– Спасибо, но нет, – отказаться тяжело, но принять такой дар одной невозможно. Они обязательно встретятся и проживут жизнь как люди, они скинут проклятие звериной формы и у них будут дети, будет дом и семья. Они смогут, потому что всегда есть кто-то, кто тебя ждет и любит. – Это фальшивые мечты, и реальность фальшива. За счастье нужно платить – трудом, стремлением, делом. Я отдохнула, поняла, как оно может быть, и хочу теперь этого для себя. Хочу ту судьбу, что можно создать вдвоем и на двоих – и если ради этого придется еще раз родиться и умереть, то пусть так и будет.
Профессор улыбался в бороду. Дождь прекратился, и на небе засияла Радуга.
Он отпускал девушку. Свою работу он выполнил, честно предложил все, что могло предложить Седьмое Небо: реализацию желаний и мечтаний, только вот девочка права – ничего этого нет на самом деле, это не жизнь, а посмертие, и застрять в нем значит только одно – отказ от жизни. Потому что жизнь это и боль, и рождение, и страх, и печаль, и радости с горестями, и успех, и счастье – когда достигаешь заветного сам, своими силами. Права девочка – дармовое счастье не имеет вкуса.
– Доброго пути, Уайт. Приходите, я буду вас ждать.
По Радуге к земле шла девушка, и чем дальше она уходила от Седьмого Неба, тем прозрачней становился человек и четче рисовалась на фоне неба кошка. Если ради счастья и любви ты готов умереть, то, наверное, ради этого стоит и жить.
***
Зима пришла на закате, с ясного неба вдруг посыпал пушистыми хлопьями снег, он сверкал в лучах заходящего солнца, падая и укрывая спящую землю, скрывая все до весны. Седой старик смотрел в окно, смотрел на танец первого снега его последней зимы. Широкая ладонь с узловатыми старческими пальцами раз за разом проходилась по мягкой шерстке на спине от самых ушей и до кончика хвоста Уайт.
– Знаешь, – сказал он, – теперь я могу признаться тебе. Когда я ждал, порой думал, что ты не вернешься больше ко мне. Мне было так страшно, я ждал, верил и боялся. – Мужчина помолчал, могло показаться, что и дыхание его остановилось. – Знаешь, мы все же сделали это вместе, милая…
Кошка подняла голову и посмотрела на старика, зрение у нее было уже плохое, но улыбку его она могла рассмотреть всегда.
– Мы состарились вместе, Уайт… а значит, скоро вновь все начнется, и проклятье наконец-то исчезнет навсегда, и… – он не договорил, просто положил ладонь на теплый кошачий бок. – Спой мне песенку, милая, спой…
И она пела, она урчала, она урчала ему до самого конца и чуточку дольше, пока ее сердце не замолкло навсегда.
И только снег за окном видел, как встала кошачья тень, как потянулась с грацией юного котенка, как нетерпеливо ткнулась носом в бок тени большой собаки. Как та опомнилась, словно ото сна, как встряхнулась, сбрасывая с плеч груз прожитых жизней и лет.
И только снег знает, что на пороге зимы по кромке заката в лучах заходящего солнца вспыхнула разноцветная дуга, по которой двое ушли в Небо, чтобы потом вернуться, но на этот раз уже вместе.
Тема: Седьмое небо.
Автор: VaLara
Бета: кое-кто и BlackRaspberry
Краткое содержание: Путь к счастью требует упорства.
читать дальше«Добро пожаловать на Седьмое Небо! Оставьте все свои горести и сомнения и переступите порог!» - вещали Врата всем, кто останавливался перед ними, чтобы сделать очередной «первый шаг» и приблизиться к новой жизни еще немного. В целом, им было легко говорить «переступите порог», но как быть, если никакого порога тут и в помине не было?
Очередь двигалась довольно бодро, но каждый раз, когда Врата приветствовали нового обитателя Седьмого Неба, Уайт хотелось сброситься с облака вниз. Она не понимала, с чего такая волокита, почему нельзя просто пройти сквозь облако и вступить на землю обетованную, зачем нужен портал, сиявший тонким пунктиром, и - если посмотреть на него чуть со стороны - то и вовсе не видным.
– Долго они чего-то сегодня, – голос раздался откуда-то сзади, и девушка, может быть, даже пропустила бы замечание мимо ушей, но день выдался длинным, скучным и таким же тягучим, как сосновая смола, его хотелось разбавить, ну или поймать в смолу лучик солнца, чтобы хоть как-то его оживить.
– А вы тут такой частый гость, чтобы иметь возможность сравнивать, как они сегодня пропускают и как обычно бывает?
– Довольно частый, - уклончиво ответил мужчина.
Уайт не припоминала, чтобы он стоял позади нее, но не устраивать же разборок перед Вратами? Тем более, остальные вроде как на него внимания и не обращали.
– Кстати, Профессор.
– Уайт Мяу, – девушка подала руку и получила в ответ пожатие. - И как оно там?
– На Седьмом Небе? – мужчина поправил съехавшие на нос очки, усмехнулся в кучерявую бороду и продолжил: – Скучно. Работы много, дел много, отдыха никакого.
– Так вы сюда не жить?
– Нет, хвала Небесам! Меня, знаете ли, ограниченность выбора не устраивает.
– Меня вот тоже, – девушка погрустнела и сделала еще шаг к Вратам. – Это же очень ответственное решение – остаться жить на Седьмом Небе. Перспективы заманчивы, возможности огромны, и срок визы можно продлять неоднократно, но…
– Но? – мужчина приблизился, склонился из-за плеча девушки и заглянул ей в лицо.
Как такое возможно, Уайт не понимала, но принимала как данность – мало ли какие бывают существа. Жизнь ее научила многому - и тому, что не стоит отвергать непонятное и неясное в первую очередь. Ведь если вы о чем-то не знаете, то это совершенно не значит, что подобное невозможно.
– …но у меня есть дела Внизу. Так что я здесь временно. Выпишу самую короткую визу, гостевую, передохну и дальше.
– Дальше? – то ли солнце так отражалось в стеклах очков, то ли это сами глаза мужчины за ними так сверкнули, Уайт не поняла. Странный он какой-то. Но до ее очереди было еще далеко, и просто так молча стоять не хотелось.
– Да. На перерождение.
– И вы, юная леди, так высоко забрались, чтобы получить право на него?
– Именно. Система сложная, конечно, но ничего – неделя здесь, штамп о пребывании и можно идти в Отдел Перерождения на выписку. Вы не подска…
Уайт крутанулась на месте, посмотрела по сторонам, но никакого мужчины рядом с собой не обнаружила, словно и не было того вовсе, только вот очередь как-то заметно сократилась и в этот раз Врата сказали свое коронное «Добро пожаловать на Седьмое Небо!» уже самой Уайт.
***
За Вратами все было не так, как до этого. Там была жизнь.
Самая настоящая, реальная, обычная жизнь. Земля обычная, трава на клумбах зеленая, небо над головой голубое и облака белые на нем, а не под ногами, как до этого. Здесь можно прятаться от дождя под сенью деревьев, шлепать по лужам и кататься на трамвайчиках, что звенят колокольчиками, подъезжая к остановкам. Здесь можно жить.
От такой мысли Уайт стало неуютно и совершенно не по себе. Впервые с тех пор, как она пришла на Небеса по Радуге, девушка встретила место, в котором можно было бы остаться навсегда.
– Страшно?
Недавний знакомый сменил хитон на деловой костюм, сандалии на дорогие ботинки, холщовую торбу на дорогой портфель, но, вне всякого сомнения, перед ней сейчас стоял тот самый мужчина – Профессор.
– Да.
– Правильно. Благополучие затягивает, то, за которое не нужно платить, тем более. Очень быстро впитывается в кровь, становится частью тебя, а потом ты уже принимаешь его как должное, переставая ценить.
– И если ничего делать не нужно, а только получать и брать, то любое действие, где нужно прикладывать усилия, воспринимается иначе.
– Умница девочка, все ловишь на лету.
– Это неправильно! Как же так можно, если жить все время так, то не захочешь возвращаться Вниз!
Мужчина молчал, рассматривая свою собеседницу. Глаз его было не рассмотреть за стеклами очков, но почему-то Уайт казалось, что взгляд Профессора сейчас обжигающе холодный, словно он ее изучают, как диковинного зверя.
– А ты сильно хочешь Вниз? Тебя там кто-то ждет?
– Ждет. Обязательно ждет, и даже если и не ждет, то я все равно вернусь, потому что обещала.
– Такая категоричность похвальна, но требует проверки. Это твой временный паспорт жителя Седьмого Неба. Срок у тебя неделя, осмотришься, пообвыкнешь, познакомишься, может, с кем, а как неделя истечет, встретимся вновь и поговорим. Кто знает, вдруг ты передумаешь и отзовешь свое прошение о перерождении. Не торопись – живи, делай выводы и принимай решения. Это вот тебе, – Профессор протянул кусочек картона, больше всего по форме напоминающий восьмерку, – моя визитка. Если вдруг забудешь, как меня зовут и где меня искать, то разорви ее – и я появлюсь. Но использовать ее можно только один раз, не раньше, чем пройдет отпущенная тебе неделя, но и не позже, чем через час по истечении этого срока.
Пока она рассматривала проступающую на ладони печать и пыталась понять, что происходит, Профессор исчез так же неожиданно, как и появился.
***
Город жил в своем ритме, он не подстраивался ни под кого и был именно тем, что здесь искал каждый. Шум и жизнь в движении центральных улиц, тенистый уют на окраинах, ветер подземки, стремящийся вырваться на волю и бьющий в лицо, стоило только открыть дверь и шагнуть через порог на станцию. Солнечные блики в фонтанах, запутавшиеся в сетях многоэтажек из стекла и бетона.
Уайт шла по городу и понимала, как нравится ей это место, как спокойно и хорошо здесь, какая вкусная и сытная здесь пища. Кафе и ресторанчики попадались на пути именно тогда, когда она чувствовала голод или хотела передохнуть. Единственное, чего не делала Уайт – так это не ночевала под крышами домов этого города. Каждую ночь она встречала на высоте, забравшись высоко-высоко, смотрела в небо, ловя волосами звездный ветер, и вспоминала о том, кто ее ждет. Она непременно вернется, потому что он там, она обещала, а что может быть дороже такого обещания, данного слова и желания быть вместе? Эти мысли были с ней в ночи и на рассвете, когда она смотрела, как светлеет небо на востоке, как разгорается закат, и думала, что где-то там внизу он тоже смотрит на небо и, возможно, думает о ней.
– Эй, девица, – как-то окликнул ее какой-то нахал. Уайт уже была готова окоротить хама, когда обернулась и застыла. Знакомые черты, знакомый голос и повадки тоже знакомые.
Это случилось на третий день отведенного срока, и больше они уже не расставались. Уайт смеялась так много, как давно не смеялась, улыбалась и радовалась мелочам.
Девушка гуляла по городу, рядом с ней шел он – такой знакомый и родной, дни, разделенные на двоих, пролетали мгновениями, и с каждым восходом этих дней хотелось все больше и больше. Уайт шла рядом с тем, к кому хотела вернуться, а за ними по пятам бежала ее тень. Тень-кошка не могла отстать от своей счастливой хозяйки, и только вот попутчика у тени не было, не бежал рядом с ней знакомый силуэт большой собаки.
– А помнишь, как было в первый раз? Как мы встретились и картину ту помнишь?
– Картину?
– Ну да, ту, что висела на стене в комнате. Человек, что смотрит в бездну, приподняв рукой край моря. Эта картина напоминает мне тебя – ты ведь тоже не боишься… – Уайт не смотрела на него, она смотрела в небо и не видела, как по его силуэту идет рябь, словно кто-то кинул в спокойную воду камень, – …ничего не боишься и пришел сюда за мной. Скоро мы сможем уйти вместе Вниз. Еще один день – и на рассвете откроется Путь.
– Я не хочу.
Слова прозвучали так тихо, что Уайт не сразу расслышала. Зато сразу почувствовала, какой сильной стала хватка его пальцев на ее запястье.
– Останемся здесь. Это чудесное место. Нам не справиться с проклятьем. А здесь мы вместе, мы можем жить тут и ни о чем не беспокоиться. Уайт, подумай! Опомнись!
– Нет, это ты опомнись. Посмотри, разве это жизнь? Здесь все, что нужно, но оно не наше, не мы этого добились, не своим трудом. Да что с тобой? Что?
– Уайт…– он тянул к ней руки, а она все отступала, пятилась назад, пока не развернулась и не побежала. Она бежала прочь от того, кто был так дорог, так любим, и кошка-тень бежала вместе с ней.
Ветер и слезы, солнце и высокое чистое небо. Прыжки с крыши на крышу, и каждый следующий выше и выше, пока не остается только небо.
– Эй! – закричала Уайт. – Профессор! Я не хочу тут жить, я хочу уйти Вниз! Хочу уйти…
Кошки не плачут, они слишком горды для этого. А когда льет дождь, слез не видно, вода смешивается с водой, и не важно уже, что течет по лицу.
– Хо-хо… надо же, успела, – кажется, Профессор удивлен, кусочек картона горит синим пламенем в сжатой ладони. – Уверена?
– Да.
– А как же ваше проклятье?
– Мы справимся.
– Ой ли. Подумай, может, все же останешься здесь? У тебя будет все, что пожелаешь. Седьмое Небо подарит даже то, о чем ты и мечтать не могла. Оно создаст твою реальность. Сотворит ее из стремлений и желаний, о которых ты еще и не думала, которые только-только зарождаются в тебе. Не это ли чудо – мир, что творишь ты сама?
– Спасибо, но нет, – отказаться тяжело, но принять такой дар одной невозможно. Они обязательно встретятся и проживут жизнь как люди, они скинут проклятие звериной формы и у них будут дети, будет дом и семья. Они смогут, потому что всегда есть кто-то, кто тебя ждет и любит. – Это фальшивые мечты, и реальность фальшива. За счастье нужно платить – трудом, стремлением, делом. Я отдохнула, поняла, как оно может быть, и хочу теперь этого для себя. Хочу ту судьбу, что можно создать вдвоем и на двоих – и если ради этого придется еще раз родиться и умереть, то пусть так и будет.
Профессор улыбался в бороду. Дождь прекратился, и на небе засияла Радуга.
Он отпускал девушку. Свою работу он выполнил, честно предложил все, что могло предложить Седьмое Небо: реализацию желаний и мечтаний, только вот девочка права – ничего этого нет на самом деле, это не жизнь, а посмертие, и застрять в нем значит только одно – отказ от жизни. Потому что жизнь это и боль, и рождение, и страх, и печаль, и радости с горестями, и успех, и счастье – когда достигаешь заветного сам, своими силами. Права девочка – дармовое счастье не имеет вкуса.
– Доброго пути, Уайт. Приходите, я буду вас ждать.
По Радуге к земле шла девушка, и чем дальше она уходила от Седьмого Неба, тем прозрачней становился человек и четче рисовалась на фоне неба кошка. Если ради счастья и любви ты готов умереть, то, наверное, ради этого стоит и жить.
***
Зима пришла на закате, с ясного неба вдруг посыпал пушистыми хлопьями снег, он сверкал в лучах заходящего солнца, падая и укрывая спящую землю, скрывая все до весны. Седой старик смотрел в окно, смотрел на танец первого снега его последней зимы. Широкая ладонь с узловатыми старческими пальцами раз за разом проходилась по мягкой шерстке на спине от самых ушей и до кончика хвоста Уайт.
– Знаешь, – сказал он, – теперь я могу признаться тебе. Когда я ждал, порой думал, что ты не вернешься больше ко мне. Мне было так страшно, я ждал, верил и боялся. – Мужчина помолчал, могло показаться, что и дыхание его остановилось. – Знаешь, мы все же сделали это вместе, милая…
Кошка подняла голову и посмотрела на старика, зрение у нее было уже плохое, но улыбку его она могла рассмотреть всегда.
– Мы состарились вместе, Уайт… а значит, скоро вновь все начнется, и проклятье наконец-то исчезнет навсегда, и… – он не договорил, просто положил ладонь на теплый кошачий бок. – Спой мне песенку, милая, спой…
И она пела, она урчала, она урчала ему до самого конца и чуточку дольше, пока ее сердце не замолкло навсегда.
И только снег за окном видел, как встала кошачья тень, как потянулась с грацией юного котенка, как нетерпеливо ткнулась носом в бок тени большой собаки. Как та опомнилась, словно ото сна, как встряхнулась, сбрасывая с плеч груз прожитых жизней и лет.
И только снег знает, что на пороге зимы по кромке заката в лучах заходящего солнца вспыхнула разноцветная дуга, по которой двое ушли в Небо, чтобы потом вернуться, но на этот раз уже вместе.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
bang-bang
Название: Торговцы счастьем
Тема: Седьмое небо
Автор: [L]Александр Меррит[/L]
Бета: [L]Иеруа[/L], ComOk
Краткое содержание: йогурты полезны не всем.
Примечание: мат. Он случается.
читать дальше
— Компания «Седьмое небо» приветствует вас! — обворожительным баритоном произнес Дерек. — Что? Нет, ничего нам не нужно! Вот сам и жри свое топливо, раз оно у вас такое распрекрасное!
Дерек швырнул трубку и налил в чашку кипятка.
— Предлагают? — сочувственно спросил Лесли, приоткрыв один глаз. Он сидел, закинув длинные ноги на стол прямо поверх вороха документов.
— Предлагают, чтоб их коала разодрала! — Дерек добавил в кофе сахар, помешал и с раздражением бросил ложку. — Полужидкий кислород, водородный пулемет, беспроцентный кредит и посмертный аудит! Заколебали! Мы сами продаем, что они к нам лезут, бабуины?!
— Очень мы активно продаем, надо заметить, — невыразительно произнес Лесли и закрыл глаз.
— Мы, друг мой, продаем мечту, а это не так-то просто, — горячо возразил Дерек. — Даже не мечту, а чистое удовольствие!
— Значит, нас окружают мазохисты, — заметил Лесли, убирая ноги со стола. — Завтра надо платить за аренду. Не подскажешь, чем?
— Возьмем беспроцентный кредит!
— Да, кстати, проценты по предыдущему кредиту тоже платить на этой неделе, — напомнил Лесли, сверившись с записями в ежедневнике.
Снова тренькнул звонок.
— Компания «Седьмое небо» приветствует вас! — медоточиво пропел Дерек. — Опять ты, козел? Да, блин, исстрадался весь без тебя! Что?! Ты тупой или притворяешься?! Не отвечай… Нет! Нет, нет! Ты меня слышишь, плод порочной любви какаду и гиены? Все лицензии в порядке! Все! Патент получен! Я тебе это чаще говорю, чем зубы чищу! Да, чтоб тебя, уверен! Все законно на пятьсот процентов! Наизусть! Наизусть я знаю все ваши законы! И поправки! Учи матчасть, сука!
Дерек снова швырнул трубку и бешено на нее посмотрел.
— Я так понимаю, это был наш налоговый инспектор, — резюмировал Лесли.
Дерек перевел взгляд на него:
— Ты был прав, приятель. Нафиг нам не нужен видеофон. Еще и рожу эту видеть — увольте!
— Он просто делает свою работу, — пожал плечами Лесли.
— Работа этого тупого барана — портить жизнь честным предпринимателям?
— Знаешь, я бы тоже дергался, если бы мне доверили вести контору, реализующую наркоту.
— Лесли! — возмутился Дерек. — Ты с какой нежданной радости портишь нам репутацию?! Не наркоту, а натуральный безвредный препарат растительного происхождения, не вызывающий привыкания!
— «Вы всего в шаге от седьмого неба», — продекламировал Лесли. — Спасибо, я читал наши рекламные листовки. Если ты забыл, нас даже нарки по широкой дуге обходят.
— Наркам денег не хватит и на полдозы «небушка», — буркнул Дерек. — Не понимаю. Почему никто не хочет пробовать? В этом городе — миллионы потенциальных клиентов, где же их черти носят?
— Знаешь что? — сказал Лесли. — Если на этой неделе дела не пойдут, прикрываем лавочку. Попробуем университету патент продать.
Дерек хотел возразить, но его сбил с мысли звонок в дверь.
— Кого там нелегкая принесла? — удивился Дерек.
— Не иначе как сотню-другую наших потенциальных клиентов, — съязвил Лесли.
Дерек притормозил перед зеркалом, торопливо пригладил короткие темные волосы, одернул рубашку, воспроизвел гостеприимную улыбку и нажал на кнопку, открывая дверь.
— Ааабля! — тут же вырвалось у него. — То есть, добрый день, сэр.
Он раньше видел тарианцев. Но только по ви-ди.
Двухметровая рептилия медленно опустила голову и открыла зубастую пасть.
— Ебать! — заорал Дерек, когда из пасти высунулась еще одна, из нее еще, и еще, и еще. — То есть, хорошего дня…
Тарианец поправил кокетливый голубой бант на шее, что-то щелкнуло, и женский голос произнес.
— Хай, пипл! Веселенького утречка!
— И вам не скучать, — несолидно пискнул Дерек и зажал себе рот руками.
— Извините, немножечко стремненький… смешной рынок… базар… язык! Идет почини-ка… наладь-ка… Идет нас четверо… нас двое… нас трое… идет настройка басмача! Минуту!
— Жду с нетерпением! — выдавил Дерек, прижимая ладони к щекам.
Тарианец помотал всеми семью пастями, снова щелкнуло, и раздался мелодичный мужской голос, подозрительно похожий на тенор популярного певца Мати Раффино.
— Премного благодарен за ваше терпение, прекрасный сэр, — сладострастно сказал тарианец.
— Ох ты ж гребаный каркас! — выпалил Дерек и попятился. — В смысле, добро пожаловать.
Он сделал приглашающий жест. Руки у него почти не дрожали.
— Вы очаровательно любезны! — промурлыкал тарианец. — Я с нескрываемым удовольствием последую за вами, как только закончу Обряд Перехода-через-Порог.
С этими словами тарианец, молниеносно согнувшись несколько раз в спине, рухнул на мостовую и оглушительно завыл, раскачиваясь из стороны в сторону.
Дерек рысью бросился обратно в офис, нервно дергая головой.
— Лесли, — страшным шепотом позвал он, зайдя в кабинет и прикрыв за собой дверь. Вой от этого тише не стал. — Там тарианец.
— Я уже понял, — кивнул Лесли. — Этот звук невозможно спутать ни с чем.
— Он сожрал какую-то хиппушку, закусил Раффино, а теперь пришел за нами.
— Не говори глупостей, — отмахнулся Лесли. — Тарианцы — самая мирная раса Федерации. Они пацифисты.
— А пацифисты, по-твоему, не едят что ли?
— И вегетарианцы, — продолжил Лесли. — Ты узнал, зачем он пришел?
— Нет! Он сразу рухнул на пол и стал выть! И все еще воет!
Тарианец действительно все еще выл.
— И будет выть не меньше получаса. В зависимости от того, насколько сильное уважение испытывает к нашему дому, — спокойно сказал Лесли.
— Полчаса? — не хуже тарианца взвыл Дерек. — А ты-то откуда знаешь?
— Это ты у нас городской мальчик, а я вырос в пригороде. Там тарианцы охотней селятся. У нас по соседству жил целый прайд. Когда они всей семьей приходили к нам в гости…
Лесли покачал головой и замолчал.
— Теперь понятно, почему ты такой, — мрачно произнес Дерек.
Лесли пожал плечами.
— Давай предположим, что этот конкретный тарианец пришел не в гости, а по делу, — он потянулся и размял пальцы рук.
— Думаешь, он хочет попробовать «Седьмое небо»? — с сомнением протянул Дерек.
— Почему нет? Психология тарианцев не так далека от нашей. Кто не хочет оказаться на седьмом небе?
— Еще полчаса назад ты сам говорил, что никто.
— А теперь уже не уверен. Видишь, у нас появился клиент. Давай подготовим презентацию.
— А это ничего, что я его одного оставил? — спросил Дерек. — Ну, он там все-таки наш порог уважает, а я сбежал…
— Ничего, — ответил Лесли. — Он это делает для себя, а не для нас. Давай лучше делом займемся, пока есть время.
К моменту, когда вой прекратился, они успели не только приготовить все рекламные материалы, но и выпить по чашке кофе.
Стало непривычно тихо.
Лесли отодвинул пустую чашку и вышел в приемную.
— Но пасаран! — театрально прошептал ему вслед Дерек.
Тарианец увидел Лесли и, не прекращая кланяться, двинулся ему навстречу.
— Добрый день, сэр, — меланхолично поприветствовал гостя Лесли. — Чем могу вам помочь?
— Изумительный вечер, — проворковал тарианец. Дерек, наблюдавший за знакомством через приоткрытую дверь, с удовольствием отметил, как у Лесли удивленно поднялись брови. — Меня всецело покорило название вашей пленительной фирмы.
— Рад слышать, — одобрил Лесли. — Вы зашли к нам только поэтому?
— Цифра семь имеет для нас сакральное значение, — опустил глаза тарианец. На его обильно украшенной зубами морде появилось смущенное выражение. — Это так волнительно — встретить подобное название в городе землян.
— Хм, понятно, — сказал Лесли. — Раз уж зашли, может, послушаете о предлагаемом нами товаре?
— Это будет для меня вершиной наслаждения, — заверил его тарианец.
— Очень хорошо, что вы заговорили про наслаждение, — невозмутимо кивнул Лесли. — Мы еще вернемся к нему. Прошу вас, располагайтесь.
Он указал на кресло для гостей. К счастью, оно было таких размеров, что могло бы вместить даже двух тарианцев.
— Благодарю, — посетитель присел, случайно расцарапав паркет мощными когтями на задних лапах.
Удостоверившись, что никто никого есть не собирается, Дерек вышел из укрытия, но далеко отходить от двери не стал — мало ли.
— Меня зовут Лесли Арчер, а это мой деловой партнер Дерек Малоу, — сказал Лесли, рассчитывая на ответную любезность.
— Красиво, — признал тарианец после небольшой паузы. — Мне не так повезло. При рождении мне было дано имя Лидокорк Анег Третий, но со временем меня стали называть просто Тэшшри.
— Очень приятно, — ответил Лесли. — Если вы не против, мы тоже будем вас так называть. Мистер Тэшшри, вы находитесь в офисе фирмы «Седьмое небо» — разработчика, производителя и ретейлера одноименного препарата.
Лесли кивнул Дереку; тот включил информационный экран и запустил презентацию.
Первый слайд запечатлел поле, до горизонта заросшее невысокой остролистной травой. На следующем слайде был более крупно показан отдельный кустик.
— Это маленькое неприметное растение называется «зайкины ушки» или sibannas sativa, сибанна полезная. Произрастает только в одной долине на Веге-7. Путем эмпирических исследований было выяснено, что сок этого растения обладает уникальными психотропными свойствами.
Дерек в очередной раз подумал, что называть эмпирическими исследованиями тягу вечно голодных студентов-химиков пихать в рот все, что плохо лежит или же хорошо растет, — это смело.
— Содержащееся в соке «зайкиных ушек» вещество оказывает удивительное действие на организм. Обработанная и подготовленная должным образом вытяжка, препарат, названный нами «Седьмое небо», вознесет вас на вершину блаженства.
Тарианец слушал внимательно, смотрел на слайды с интересом, но иногда начинал моргать, как показалось Лесли — недоуменно. Лесли решил сократить теоретическую часть.
— «Седьмое небо» приносит незабываемые волшебные видения и вызывает пароксизмы чистого удовольствия. Прием препарата сопровождается иллюзией парения, чувством постепенного вертикального взлета, который завершается ощущением абсолютного счастья. Это и есть так называемый эффект седьмого неба. Применение препарата совершенно безвредно, более того, «Седьмое небо» нормализует кровяное давление и в целом улучшает работу сердечно-сосудистой системы.
— Препарат не вызывает привыкания, — вставил Дерек. — Доказано клиническими иди… исследованиями.
— Вы можете регулировать время и интенсивность сеанса в зависимости от настроения, — подхватил Лесли. — Заметьте — никаких побочных эффектов!
— Цена препарата приятно вас удивит! Действует гибкая система скидок!
— Вы всего в шаге от седьмого неба! — закончили они в один голос.
— Как интересно, — задумчиво сказал Тэшшри. — Это действительно безопасно?
— Да без…условно! — обрадовался Дерек. — Можете попробовать прямо сейчас — демонстрационная доза «Седьмого неба» абсолютно бесплатна!
Но тут в дверь снова позвонили.
— У нас сегодня очень большой наплыв клиентов, — серьезно произнес Дерек.
— Останься с мистером Тэшшри, я открою, — сказал Лесли.
— Давай наоборот? — быстро предложил Дерек, но Лесли отрицательно покачал головой и вышел.
Когда через пять минут он вернулся, то первым делом увидел опрокинутый стол. Грохот и знакомый, но непривычно прерывистый вой он услышал еще раньше. В центре композиции находился тарианец, который методично бился головой о стену, после каждого удара издавая леденящие душу вопли. Дерека нигде не было видно.
Лесли немного постоял на пороге, потом подошел поближе и окликнул тарианца, стараясь попасть между воплями:
— Мистер Тэшшри! Сэр!
Тарианец на мгновение замолчал, обернулся к Лесли, посмотрел на него с невыносимым страданием во взгляде, быстро отвернулся и три раза ударился головой о стену практически без перерыва.
— Понял, не отвлекаю, — поднял руки Лесли, еще раз оглянулся и, наконец, заметил Дерека. Тот сидел в углу, сжавшись в комок, и стучал зубами.
— Вылезай, — Лесли подал ему руку. Дерек помотал головой. Лесли вздохнул и присел на пол рядом с партнером.
— Я так понимаю, мистер Тэшшри попробовал «Седьмое небо» и ему не очень понравилось, — сказал Лесли. — Как, кстати, он его употребил?
— Р-р-ротально, — с трудом выговорил Дерек.
— И сразу пошел крушить стену?
— Нет, сначала его скрючило, и он минут пять клацал всеми своими пастями одновременно! — Дерек вдруг сорвался на крик и вцепился в отвороты пиджака Лесли. — Где ты был, упырь?!
— Из-за воплей Тэшшри продавец соседнего магазина вызвал полицию, я убеждал офицера, что все в порядке. — Лесли помолчал. — Кажется, зря.
Тарианец издал последний вопль, вместивший, казалось, всю скорбь мира, обмяк и бесформенной тушей сполз на пол.
— Твою чешуйчатую мать, — обреченно выдохнул Дерек.
Лесли подошел к Тэшшри и бесстрашно разжал его мощные челюсти, заглянул внутрь, покачал головой и вытер руки об брюки.
— Сколько «небушка» ты ему дал? — деловито спросил он.
— Четверть дозы, — слабо ответил Дерек. — Он дохлый, да?
— Ты уверен, что ничего не напутал?
— Да, точно тебе говорю! Легкая эйфория, приятные кратковременные галлюцинации…
Лесли задумчиво посмотрел на покореженную стену.
— Легкая эйфория. М-да.
— Что мы с ним будем делать? — Дерек опасливо приблизился к телу.
— Разрежем на части и похороним в цветочных горшках, — серьезно ответил Лесли. Дерек посмотрел на него ошарашено. — Не переживай, он в легком обмороке. Очнется в любую минуту.
— И забудет, что он пацифист?! — Дерек снова отпрыгнул на показавшуюся ему безопасной дистанцию. — Можно я пойду домой?
— Как же я не подумал про разницу в физиологии, — проигнорировал его Лесли, уныло рассматривая причудливые наросты на морде тарианца. — Досадно.
— Досадно?! — поперхнулся Дерек, запальчиво махнув в сторону тарианца рукой. — Да это задница!
— Не уверен, — прокомментировал Лесли, проследив его жест.
В этот момент мистер Тэшшри открыл глаза.
— Заааааррро! — простонал он. — Шаааг! Оглаааи! Рооо!
Щелкнул переводчик и на партнеров вылился поток отборной брани. У Дерека, несмотря на обстоятельства, загорелись глаза.
Тэшшри приподнялся, сложился пополам, провалив хребет внутрь, и вытянул шею. Снова щелкнул переводчик.
— Простите, простите, простите, простите, простите, простите, простите… — заладил тарианец.
— Лучше бы он выл, — заявил Дерек.
— Принеси ему попить, — попросил Лесли. Тот охотно сорвался с места и вернулся через минуту с бутылкой виски в одной руке и стаканом в другой.
— Обалдел? — прикрикнул на него Лесли. — «Небушка» ему мало было?! Хочешь, чтобы он ласты склеил?
— Кто бы говорил, специалист хренов! — буркнул Дерек, но метнулся обратно и принес воды.
Несколько успокоившийся тарианец неловко принял стакан когтистой лапой, принюхался, и растроганно сказал:
— Спасибо, сэры, мне действительно необходимо выпить.
Дерек злобно глянул на Лесли, но тот остался невозмутим, только пробормотал что-то про некого какого-то Ршари и что это многое объясняет.
— Как вы себя чувствуете, мистер Тэшшри? — участливо осведомился Лесли, помогая тарианцу опуститься в кресло.
— Гораздо лучше, солнышко, — у тарианца по-прежнему скакали настройки переводчика.
— Мы были несколько удивлены вашей реакцией на «Седьмое небо», — осторожно начал «солнышко».
— О, простите меня, дорогие! — слезливо произнес тарианец. — Я не сдержался, это страшный позор! Но ужасающие картины, явившиеся мне…
Переводчик разразился женскими рыданиями.
— Шааг, мне казалось, что я — рлааог! — простонал тарианец.
Рыдания повторились.
— Чудовищно, — посочувствовал Лесли, не зная, как перейти к главному. — Но теперь все в порядке?
— Да, — тарианец поднялся на ноги и перешел на более официальный стиль. — Мне очень жаль, что вы стали свидетелями моего позора. Я потерял лицо.
Тарианец скорбно склонил голову и потеребил бант.
Дерек и Лесли переглянулись.
— Мы никому не расскажем, — неловко пообещал Дерек.
Лесли молча кивнул.
— Это одолжение, о котором я не вправе просить, — проникновенно сказал тарианец. — Моя благодарность беспредельна.
— Всегда рады… ээээ… помочь, — натянуто улыбнулся Дерек.
— Сейчас мне нужно идти, — извиняющимся тоном произнес Тэшшри.
— Безумно жаль, но мы справимся с болью разлуки. — Дерек, видимо, заразился манерой выражаться от тарианца.
Тэшшри, покачиваясь и припадая на одну ногу, двинулся к выходу. Перед тем, как выйти, он обернулся, глубоко поклонился и торжественно произнес:
— Эти чудовищные видения… Люди гораздо отважнее нас, если платят за это деньги.
Закрыв за тарианцем дверь, Лесли немножко постоял на месте, задумчиво потирая подбородок, а потом, беспечно насвистывая, вернулся в приемную. Неторопливо поставил на место стол, поковырял пальцем дыру в стене, поднял упавшую рамку с коллекционным постером «Чужие-18» и с сожалением резюмировал, что сверхпрочное стекло заметно потрескалось.
В помещение влетел Дерек с кипой бумаг подмышкой.
— Куда ты собрался? — удивился Лесли.
— Жечь документы! А потом собирать вещи и валить куда-нибудь подальше, пока эти крокодилы не направили из-за нас дипломатическую ноту!
— Не валяй дурака, — Лесли забрал у Дерека бумаги. — Ты слышал, что сказал Тэшшри? Он будет благодарен нам за то, что мы никому не расскажем, что случилось! Неужели ты думаешь, что он сам побежит кому-нибудь рассказывать, как потерял лицо, да еще перед чужаками?
— Такое лицо попробуй потеряй, — буркнул Дерек, немного успокоившись. — А что, собственно, случилось, ты хоть сам понял?
— Я всего лишь жил по соседству с тарианцами, а не заканчивал факультет ксенобиологии, — сухо откликнулся Лесли.
В дверь позвонили.
— Все. Нам хана, — убежденно сказал Дерек. — Это он. Собрал друзей и вернулся.
— Не болтай глупостей, — попросил Лесли и пошел открывать.
За дверью действительно оказался тарианец, правда, в одиночестве.
— Я был столь небрежен, что позволил себе забыть про Обряд Выхода-из-Дома, — сокрушенно сообщил он.
Лесли ткнулся лбом в косяк.
— Я все выяснил. — Лесли, аппетитно хрустя яблоком, сидел перед информационным терминалом. — Это все седьмое нёбо.
— Удивил… — сонно сказал Дерек, отрываясь от кроссворда. — Что?
— Седьмое нёбо, партнер. — Лесли последний раз откусил от яблока и метко запустил огрызком в утилизатор. — Тэшшри принял «небушко», как ты выразился, «ротально». Видимо, препарат попал на нёбо его седьмой пасти. А там у них самая чувствительная слизистая. Гипер-восприимчивая. Хорошо, что ты дал ему четверть дозы. Боюсь, целую он бы мог и не выдержать.
— Здорово, — кисло откликнулся Дерек, — а почему «небушко» подействовало на него так… нетривиально?
— Это уже другой вопрос. — Лесли снова отвернулся к экрану. — Хорошо, что все закончилось так удачно.
— Твои представления об удаче уступают только твоему оптимизму, — мрачно откликнулся Дерек.
Тарианец вернулся через три дня. Увидев его на пороге, Дерек вздрогнул, но сдержался и промолчал. Привык, наверное.
— Здравствуйте, мистер Тэшшри, — приторно улыбнулся он. — Забыли что?
— Добрый день, заинька, — ласково сказал тарианец. — Очень хочется обсудить с вами одно дельце.
— А, ну так я пойду чайник поставлю. А вы пока… — Дерек гостеприимно указал на мостовую.
В этот раз тарианец выл в два раза дольше — видимо, предыдущий визит действительно сильно поднял авторитет людей в его глазах.
— Так о чем вы хотели с нами поговорить, мистер Тэшшри? — спросил Лесли, когда ритуал был закончен.
— Я начну издалека, — немного смущенно сказал тарианец, помолчал и продолжил: — Наша раса считается образцом миролюбия и законопослушания, но я вынужден открыть вам секрет. Среди нас, также как и среди представителей других разумных рас, есть и жестокие, и лживые, и даже преступные индивиды. Но мы очень серьезно следим за тем, чтобы ни один таар, имеющий хотя бы склонность к подобным девиациям, не покидал нашу родную планету.
Лесли и Дерек сочувственно покивали, совершенно не понимая, к чему тарианец клонит.
— Но этого недостаточно! — горестно воскликнул Тэшшри. — От проблемы такого масштаба нельзя отворачиваться! Преступники находят способы обойти запреты. Они не желают меняться, а мы не имеем никаких рычагов воздействия — простое заключение в лечебницу редко дает ощутимый результат, а другие методы… Ни один таар не станет мучить другого, если только сам не является отщепенцем. Это замкнутый круг. Был замкнутый, — добавил Тэшшри, с видимым удовольствием отхлебнув воды из стакана.— Пока я не попробовал ваше средство. Это гениально. Никакого вреда — и в тоже время… — тарианец содрогнулся. — Ни за что на свете я бы не хотел повторить этот опыт. Мои соотечественники должны узнать об этом препарате. Небольшая пробная поставка, если это возможно…
Тарианец сбился и замолчал.
— Вы хотите сказать… — начал Лесли, не веря сам себе, — вы хотите сказать, что собираетесь покупать у нас «Седьмое небо», чтобы наказывать ваших преступников?
— Можно еще использовать в воспитательных целях, — извиняющимся тоном сказал Тэшшри. — В крошечных дозах.
Он снял с плеча сумку, достал сложенный лист бумаги и протянул Дереку.
— Вот шааг! — восхищенно воскликнул Дерек, рассмотрев сумму чека.
Через неделю компания «Седьмое небо» была переименована в «Седьмое нёбо». Через год ее оборот составил два миллиарда тарианских глогов.
Тема: Седьмое небо
Автор: [L]Александр Меррит[/L]
Бета: [L]Иеруа[/L], ComOk
Краткое содержание: йогурты полезны не всем.
Примечание: мат. Он случается.
читать дальше
— Компания «Седьмое небо» приветствует вас! — обворожительным баритоном произнес Дерек. — Что? Нет, ничего нам не нужно! Вот сам и жри свое топливо, раз оно у вас такое распрекрасное!
Дерек швырнул трубку и налил в чашку кипятка.
— Предлагают? — сочувственно спросил Лесли, приоткрыв один глаз. Он сидел, закинув длинные ноги на стол прямо поверх вороха документов.
— Предлагают, чтоб их коала разодрала! — Дерек добавил в кофе сахар, помешал и с раздражением бросил ложку. — Полужидкий кислород, водородный пулемет, беспроцентный кредит и посмертный аудит! Заколебали! Мы сами продаем, что они к нам лезут, бабуины?!
— Очень мы активно продаем, надо заметить, — невыразительно произнес Лесли и закрыл глаз.
— Мы, друг мой, продаем мечту, а это не так-то просто, — горячо возразил Дерек. — Даже не мечту, а чистое удовольствие!
— Значит, нас окружают мазохисты, — заметил Лесли, убирая ноги со стола. — Завтра надо платить за аренду. Не подскажешь, чем?
— Возьмем беспроцентный кредит!
— Да, кстати, проценты по предыдущему кредиту тоже платить на этой неделе, — напомнил Лесли, сверившись с записями в ежедневнике.
Снова тренькнул звонок.
— Компания «Седьмое небо» приветствует вас! — медоточиво пропел Дерек. — Опять ты, козел? Да, блин, исстрадался весь без тебя! Что?! Ты тупой или притворяешься?! Не отвечай… Нет! Нет, нет! Ты меня слышишь, плод порочной любви какаду и гиены? Все лицензии в порядке! Все! Патент получен! Я тебе это чаще говорю, чем зубы чищу! Да, чтоб тебя, уверен! Все законно на пятьсот процентов! Наизусть! Наизусть я знаю все ваши законы! И поправки! Учи матчасть, сука!
Дерек снова швырнул трубку и бешено на нее посмотрел.
— Я так понимаю, это был наш налоговый инспектор, — резюмировал Лесли.
Дерек перевел взгляд на него:
— Ты был прав, приятель. Нафиг нам не нужен видеофон. Еще и рожу эту видеть — увольте!
— Он просто делает свою работу, — пожал плечами Лесли.
— Работа этого тупого барана — портить жизнь честным предпринимателям?
— Знаешь, я бы тоже дергался, если бы мне доверили вести контору, реализующую наркоту.
— Лесли! — возмутился Дерек. — Ты с какой нежданной радости портишь нам репутацию?! Не наркоту, а натуральный безвредный препарат растительного происхождения, не вызывающий привыкания!
— «Вы всего в шаге от седьмого неба», — продекламировал Лесли. — Спасибо, я читал наши рекламные листовки. Если ты забыл, нас даже нарки по широкой дуге обходят.
— Наркам денег не хватит и на полдозы «небушка», — буркнул Дерек. — Не понимаю. Почему никто не хочет пробовать? В этом городе — миллионы потенциальных клиентов, где же их черти носят?
— Знаешь что? — сказал Лесли. — Если на этой неделе дела не пойдут, прикрываем лавочку. Попробуем университету патент продать.
Дерек хотел возразить, но его сбил с мысли звонок в дверь.
— Кого там нелегкая принесла? — удивился Дерек.
— Не иначе как сотню-другую наших потенциальных клиентов, — съязвил Лесли.
Дерек притормозил перед зеркалом, торопливо пригладил короткие темные волосы, одернул рубашку, воспроизвел гостеприимную улыбку и нажал на кнопку, открывая дверь.
— Ааабля! — тут же вырвалось у него. — То есть, добрый день, сэр.
Он раньше видел тарианцев. Но только по ви-ди.
Двухметровая рептилия медленно опустила голову и открыла зубастую пасть.
— Ебать! — заорал Дерек, когда из пасти высунулась еще одна, из нее еще, и еще, и еще. — То есть, хорошего дня…
Тарианец поправил кокетливый голубой бант на шее, что-то щелкнуло, и женский голос произнес.
— Хай, пипл! Веселенького утречка!
— И вам не скучать, — несолидно пискнул Дерек и зажал себе рот руками.
— Извините, немножечко стремненький… смешной рынок… базар… язык! Идет почини-ка… наладь-ка… Идет нас четверо… нас двое… нас трое… идет настройка басмача! Минуту!
— Жду с нетерпением! — выдавил Дерек, прижимая ладони к щекам.
Тарианец помотал всеми семью пастями, снова щелкнуло, и раздался мелодичный мужской голос, подозрительно похожий на тенор популярного певца Мати Раффино.
— Премного благодарен за ваше терпение, прекрасный сэр, — сладострастно сказал тарианец.
— Ох ты ж гребаный каркас! — выпалил Дерек и попятился. — В смысле, добро пожаловать.
Он сделал приглашающий жест. Руки у него почти не дрожали.
— Вы очаровательно любезны! — промурлыкал тарианец. — Я с нескрываемым удовольствием последую за вами, как только закончу Обряд Перехода-через-Порог.
С этими словами тарианец, молниеносно согнувшись несколько раз в спине, рухнул на мостовую и оглушительно завыл, раскачиваясь из стороны в сторону.
Дерек рысью бросился обратно в офис, нервно дергая головой.
— Лесли, — страшным шепотом позвал он, зайдя в кабинет и прикрыв за собой дверь. Вой от этого тише не стал. — Там тарианец.
— Я уже понял, — кивнул Лесли. — Этот звук невозможно спутать ни с чем.
— Он сожрал какую-то хиппушку, закусил Раффино, а теперь пришел за нами.
— Не говори глупостей, — отмахнулся Лесли. — Тарианцы — самая мирная раса Федерации. Они пацифисты.
— А пацифисты, по-твоему, не едят что ли?
— И вегетарианцы, — продолжил Лесли. — Ты узнал, зачем он пришел?
— Нет! Он сразу рухнул на пол и стал выть! И все еще воет!
Тарианец действительно все еще выл.
— И будет выть не меньше получаса. В зависимости от того, насколько сильное уважение испытывает к нашему дому, — спокойно сказал Лесли.
— Полчаса? — не хуже тарианца взвыл Дерек. — А ты-то откуда знаешь?
— Это ты у нас городской мальчик, а я вырос в пригороде. Там тарианцы охотней селятся. У нас по соседству жил целый прайд. Когда они всей семьей приходили к нам в гости…
Лесли покачал головой и замолчал.
— Теперь понятно, почему ты такой, — мрачно произнес Дерек.
Лесли пожал плечами.
— Давай предположим, что этот конкретный тарианец пришел не в гости, а по делу, — он потянулся и размял пальцы рук.
— Думаешь, он хочет попробовать «Седьмое небо»? — с сомнением протянул Дерек.
— Почему нет? Психология тарианцев не так далека от нашей. Кто не хочет оказаться на седьмом небе?
— Еще полчаса назад ты сам говорил, что никто.
— А теперь уже не уверен. Видишь, у нас появился клиент. Давай подготовим презентацию.
— А это ничего, что я его одного оставил? — спросил Дерек. — Ну, он там все-таки наш порог уважает, а я сбежал…
— Ничего, — ответил Лесли. — Он это делает для себя, а не для нас. Давай лучше делом займемся, пока есть время.
К моменту, когда вой прекратился, они успели не только приготовить все рекламные материалы, но и выпить по чашке кофе.
Стало непривычно тихо.
Лесли отодвинул пустую чашку и вышел в приемную.
— Но пасаран! — театрально прошептал ему вслед Дерек.
Тарианец увидел Лесли и, не прекращая кланяться, двинулся ему навстречу.
— Добрый день, сэр, — меланхолично поприветствовал гостя Лесли. — Чем могу вам помочь?
— Изумительный вечер, — проворковал тарианец. Дерек, наблюдавший за знакомством через приоткрытую дверь, с удовольствием отметил, как у Лесли удивленно поднялись брови. — Меня всецело покорило название вашей пленительной фирмы.
— Рад слышать, — одобрил Лесли. — Вы зашли к нам только поэтому?
— Цифра семь имеет для нас сакральное значение, — опустил глаза тарианец. На его обильно украшенной зубами морде появилось смущенное выражение. — Это так волнительно — встретить подобное название в городе землян.
— Хм, понятно, — сказал Лесли. — Раз уж зашли, может, послушаете о предлагаемом нами товаре?
— Это будет для меня вершиной наслаждения, — заверил его тарианец.
— Очень хорошо, что вы заговорили про наслаждение, — невозмутимо кивнул Лесли. — Мы еще вернемся к нему. Прошу вас, располагайтесь.
Он указал на кресло для гостей. К счастью, оно было таких размеров, что могло бы вместить даже двух тарианцев.
— Благодарю, — посетитель присел, случайно расцарапав паркет мощными когтями на задних лапах.
Удостоверившись, что никто никого есть не собирается, Дерек вышел из укрытия, но далеко отходить от двери не стал — мало ли.
— Меня зовут Лесли Арчер, а это мой деловой партнер Дерек Малоу, — сказал Лесли, рассчитывая на ответную любезность.
— Красиво, — признал тарианец после небольшой паузы. — Мне не так повезло. При рождении мне было дано имя Лидокорк Анег Третий, но со временем меня стали называть просто Тэшшри.
— Очень приятно, — ответил Лесли. — Если вы не против, мы тоже будем вас так называть. Мистер Тэшшри, вы находитесь в офисе фирмы «Седьмое небо» — разработчика, производителя и ретейлера одноименного препарата.
Лесли кивнул Дереку; тот включил информационный экран и запустил презентацию.
Первый слайд запечатлел поле, до горизонта заросшее невысокой остролистной травой. На следующем слайде был более крупно показан отдельный кустик.
— Это маленькое неприметное растение называется «зайкины ушки» или sibannas sativa, сибанна полезная. Произрастает только в одной долине на Веге-7. Путем эмпирических исследований было выяснено, что сок этого растения обладает уникальными психотропными свойствами.
Дерек в очередной раз подумал, что называть эмпирическими исследованиями тягу вечно голодных студентов-химиков пихать в рот все, что плохо лежит или же хорошо растет, — это смело.
— Содержащееся в соке «зайкиных ушек» вещество оказывает удивительное действие на организм. Обработанная и подготовленная должным образом вытяжка, препарат, названный нами «Седьмое небо», вознесет вас на вершину блаженства.
Тарианец слушал внимательно, смотрел на слайды с интересом, но иногда начинал моргать, как показалось Лесли — недоуменно. Лесли решил сократить теоретическую часть.
— «Седьмое небо» приносит незабываемые волшебные видения и вызывает пароксизмы чистого удовольствия. Прием препарата сопровождается иллюзией парения, чувством постепенного вертикального взлета, который завершается ощущением абсолютного счастья. Это и есть так называемый эффект седьмого неба. Применение препарата совершенно безвредно, более того, «Седьмое небо» нормализует кровяное давление и в целом улучшает работу сердечно-сосудистой системы.
— Препарат не вызывает привыкания, — вставил Дерек. — Доказано клиническими иди… исследованиями.
— Вы можете регулировать время и интенсивность сеанса в зависимости от настроения, — подхватил Лесли. — Заметьте — никаких побочных эффектов!
— Цена препарата приятно вас удивит! Действует гибкая система скидок!
— Вы всего в шаге от седьмого неба! — закончили они в один голос.
— Как интересно, — задумчиво сказал Тэшшри. — Это действительно безопасно?
— Да без…условно! — обрадовался Дерек. — Можете попробовать прямо сейчас — демонстрационная доза «Седьмого неба» абсолютно бесплатна!
Но тут в дверь снова позвонили.
— У нас сегодня очень большой наплыв клиентов, — серьезно произнес Дерек.
— Останься с мистером Тэшшри, я открою, — сказал Лесли.
— Давай наоборот? — быстро предложил Дерек, но Лесли отрицательно покачал головой и вышел.
Когда через пять минут он вернулся, то первым делом увидел опрокинутый стол. Грохот и знакомый, но непривычно прерывистый вой он услышал еще раньше. В центре композиции находился тарианец, который методично бился головой о стену, после каждого удара издавая леденящие душу вопли. Дерека нигде не было видно.
Лесли немного постоял на пороге, потом подошел поближе и окликнул тарианца, стараясь попасть между воплями:
— Мистер Тэшшри! Сэр!
Тарианец на мгновение замолчал, обернулся к Лесли, посмотрел на него с невыносимым страданием во взгляде, быстро отвернулся и три раза ударился головой о стену практически без перерыва.
— Понял, не отвлекаю, — поднял руки Лесли, еще раз оглянулся и, наконец, заметил Дерека. Тот сидел в углу, сжавшись в комок, и стучал зубами.
— Вылезай, — Лесли подал ему руку. Дерек помотал головой. Лесли вздохнул и присел на пол рядом с партнером.
— Я так понимаю, мистер Тэшшри попробовал «Седьмое небо» и ему не очень понравилось, — сказал Лесли. — Как, кстати, он его употребил?
— Р-р-ротально, — с трудом выговорил Дерек.
— И сразу пошел крушить стену?
— Нет, сначала его скрючило, и он минут пять клацал всеми своими пастями одновременно! — Дерек вдруг сорвался на крик и вцепился в отвороты пиджака Лесли. — Где ты был, упырь?!
— Из-за воплей Тэшшри продавец соседнего магазина вызвал полицию, я убеждал офицера, что все в порядке. — Лесли помолчал. — Кажется, зря.
Тарианец издал последний вопль, вместивший, казалось, всю скорбь мира, обмяк и бесформенной тушей сполз на пол.
— Твою чешуйчатую мать, — обреченно выдохнул Дерек.
Лесли подошел к Тэшшри и бесстрашно разжал его мощные челюсти, заглянул внутрь, покачал головой и вытер руки об брюки.
— Сколько «небушка» ты ему дал? — деловито спросил он.
— Четверть дозы, — слабо ответил Дерек. — Он дохлый, да?
— Ты уверен, что ничего не напутал?
— Да, точно тебе говорю! Легкая эйфория, приятные кратковременные галлюцинации…
Лесли задумчиво посмотрел на покореженную стену.
— Легкая эйфория. М-да.
— Что мы с ним будем делать? — Дерек опасливо приблизился к телу.
— Разрежем на части и похороним в цветочных горшках, — серьезно ответил Лесли. Дерек посмотрел на него ошарашено. — Не переживай, он в легком обмороке. Очнется в любую минуту.
— И забудет, что он пацифист?! — Дерек снова отпрыгнул на показавшуюся ему безопасной дистанцию. — Можно я пойду домой?
— Как же я не подумал про разницу в физиологии, — проигнорировал его Лесли, уныло рассматривая причудливые наросты на морде тарианца. — Досадно.
— Досадно?! — поперхнулся Дерек, запальчиво махнув в сторону тарианца рукой. — Да это задница!
— Не уверен, — прокомментировал Лесли, проследив его жест.
В этот момент мистер Тэшшри открыл глаза.
— Заааааррро! — простонал он. — Шаааг! Оглаааи! Рооо!
Щелкнул переводчик и на партнеров вылился поток отборной брани. У Дерека, несмотря на обстоятельства, загорелись глаза.
Тэшшри приподнялся, сложился пополам, провалив хребет внутрь, и вытянул шею. Снова щелкнул переводчик.
— Простите, простите, простите, простите, простите, простите, простите… — заладил тарианец.
— Лучше бы он выл, — заявил Дерек.
— Принеси ему попить, — попросил Лесли. Тот охотно сорвался с места и вернулся через минуту с бутылкой виски в одной руке и стаканом в другой.
— Обалдел? — прикрикнул на него Лесли. — «Небушка» ему мало было?! Хочешь, чтобы он ласты склеил?
— Кто бы говорил, специалист хренов! — буркнул Дерек, но метнулся обратно и принес воды.
Несколько успокоившийся тарианец неловко принял стакан когтистой лапой, принюхался, и растроганно сказал:
— Спасибо, сэры, мне действительно необходимо выпить.
Дерек злобно глянул на Лесли, но тот остался невозмутим, только пробормотал что-то про некого какого-то Ршари и что это многое объясняет.
— Как вы себя чувствуете, мистер Тэшшри? — участливо осведомился Лесли, помогая тарианцу опуститься в кресло.
— Гораздо лучше, солнышко, — у тарианца по-прежнему скакали настройки переводчика.
— Мы были несколько удивлены вашей реакцией на «Седьмое небо», — осторожно начал «солнышко».
— О, простите меня, дорогие! — слезливо произнес тарианец. — Я не сдержался, это страшный позор! Но ужасающие картины, явившиеся мне…
Переводчик разразился женскими рыданиями.
— Шааг, мне казалось, что я — рлааог! — простонал тарианец.
Рыдания повторились.
— Чудовищно, — посочувствовал Лесли, не зная, как перейти к главному. — Но теперь все в порядке?
— Да, — тарианец поднялся на ноги и перешел на более официальный стиль. — Мне очень жаль, что вы стали свидетелями моего позора. Я потерял лицо.
Тарианец скорбно склонил голову и потеребил бант.
Дерек и Лесли переглянулись.
— Мы никому не расскажем, — неловко пообещал Дерек.
Лесли молча кивнул.
— Это одолжение, о котором я не вправе просить, — проникновенно сказал тарианец. — Моя благодарность беспредельна.
— Всегда рады… ээээ… помочь, — натянуто улыбнулся Дерек.
— Сейчас мне нужно идти, — извиняющимся тоном произнес Тэшшри.
— Безумно жаль, но мы справимся с болью разлуки. — Дерек, видимо, заразился манерой выражаться от тарианца.
Тэшшри, покачиваясь и припадая на одну ногу, двинулся к выходу. Перед тем, как выйти, он обернулся, глубоко поклонился и торжественно произнес:
— Эти чудовищные видения… Люди гораздо отважнее нас, если платят за это деньги.
Закрыв за тарианцем дверь, Лесли немножко постоял на месте, задумчиво потирая подбородок, а потом, беспечно насвистывая, вернулся в приемную. Неторопливо поставил на место стол, поковырял пальцем дыру в стене, поднял упавшую рамку с коллекционным постером «Чужие-18» и с сожалением резюмировал, что сверхпрочное стекло заметно потрескалось.
В помещение влетел Дерек с кипой бумаг подмышкой.
— Куда ты собрался? — удивился Лесли.
— Жечь документы! А потом собирать вещи и валить куда-нибудь подальше, пока эти крокодилы не направили из-за нас дипломатическую ноту!
— Не валяй дурака, — Лесли забрал у Дерека бумаги. — Ты слышал, что сказал Тэшшри? Он будет благодарен нам за то, что мы никому не расскажем, что случилось! Неужели ты думаешь, что он сам побежит кому-нибудь рассказывать, как потерял лицо, да еще перед чужаками?
— Такое лицо попробуй потеряй, — буркнул Дерек, немного успокоившись. — А что, собственно, случилось, ты хоть сам понял?
— Я всего лишь жил по соседству с тарианцами, а не заканчивал факультет ксенобиологии, — сухо откликнулся Лесли.
В дверь позвонили.
— Все. Нам хана, — убежденно сказал Дерек. — Это он. Собрал друзей и вернулся.
— Не болтай глупостей, — попросил Лесли и пошел открывать.
За дверью действительно оказался тарианец, правда, в одиночестве.
— Я был столь небрежен, что позволил себе забыть про Обряд Выхода-из-Дома, — сокрушенно сообщил он.
Лесли ткнулся лбом в косяк.
— Я все выяснил. — Лесли, аппетитно хрустя яблоком, сидел перед информационным терминалом. — Это все седьмое нёбо.
— Удивил… — сонно сказал Дерек, отрываясь от кроссворда. — Что?
— Седьмое нёбо, партнер. — Лесли последний раз откусил от яблока и метко запустил огрызком в утилизатор. — Тэшшри принял «небушко», как ты выразился, «ротально». Видимо, препарат попал на нёбо его седьмой пасти. А там у них самая чувствительная слизистая. Гипер-восприимчивая. Хорошо, что ты дал ему четверть дозы. Боюсь, целую он бы мог и не выдержать.
— Здорово, — кисло откликнулся Дерек, — а почему «небушко» подействовало на него так… нетривиально?
— Это уже другой вопрос. — Лесли снова отвернулся к экрану. — Хорошо, что все закончилось так удачно.
— Твои представления об удаче уступают только твоему оптимизму, — мрачно откликнулся Дерек.
Тарианец вернулся через три дня. Увидев его на пороге, Дерек вздрогнул, но сдержался и промолчал. Привык, наверное.
— Здравствуйте, мистер Тэшшри, — приторно улыбнулся он. — Забыли что?
— Добрый день, заинька, — ласково сказал тарианец. — Очень хочется обсудить с вами одно дельце.
— А, ну так я пойду чайник поставлю. А вы пока… — Дерек гостеприимно указал на мостовую.
В этот раз тарианец выл в два раза дольше — видимо, предыдущий визит действительно сильно поднял авторитет людей в его глазах.
— Так о чем вы хотели с нами поговорить, мистер Тэшшри? — спросил Лесли, когда ритуал был закончен.
— Я начну издалека, — немного смущенно сказал тарианец, помолчал и продолжил: — Наша раса считается образцом миролюбия и законопослушания, но я вынужден открыть вам секрет. Среди нас, также как и среди представителей других разумных рас, есть и жестокие, и лживые, и даже преступные индивиды. Но мы очень серьезно следим за тем, чтобы ни один таар, имеющий хотя бы склонность к подобным девиациям, не покидал нашу родную планету.
Лесли и Дерек сочувственно покивали, совершенно не понимая, к чему тарианец клонит.
— Но этого недостаточно! — горестно воскликнул Тэшшри. — От проблемы такого масштаба нельзя отворачиваться! Преступники находят способы обойти запреты. Они не желают меняться, а мы не имеем никаких рычагов воздействия — простое заключение в лечебницу редко дает ощутимый результат, а другие методы… Ни один таар не станет мучить другого, если только сам не является отщепенцем. Это замкнутый круг. Был замкнутый, — добавил Тэшшри, с видимым удовольствием отхлебнув воды из стакана.— Пока я не попробовал ваше средство. Это гениально. Никакого вреда — и в тоже время… — тарианец содрогнулся. — Ни за что на свете я бы не хотел повторить этот опыт. Мои соотечественники должны узнать об этом препарате. Небольшая пробная поставка, если это возможно…
Тарианец сбился и замолчал.
— Вы хотите сказать… — начал Лесли, не веря сам себе, — вы хотите сказать, что собираетесь покупать у нас «Седьмое небо», чтобы наказывать ваших преступников?
— Можно еще использовать в воспитательных целях, — извиняющимся тоном сказал Тэшшри. — В крошечных дозах.
Он снял с плеча сумку, достал сложенный лист бумаги и протянул Дереку.
— Вот шааг! — восхищенно воскликнул Дерек, рассмотрев сумму чека.
Через неделю компания «Седьмое небо» была переименована в «Седьмое нёбо». Через год ее оборот составил два миллиарда тарианских глогов.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Пришли с блэкджеком и шлюхами.
Название: Убежище
Тема: Шестое чувство
Автор: Коробка со специями
Бета: stuff, анонимный доброжелатель
Краткое содержание: Трэш про мутантов и будущее
Примечания: Автор не курил, а лицо такое, потому что капитана боится
читать дальшеУбежище-Пять.
Не нужно подбрасывать монетку, чтобы понять – это и есть последняя база Видящих. Все здесь как в старых комиксах про мутантов: обшарпанные бетонные стены, изъеденные сыростью; пучки проводов, небрежно закрепленные под потолком, кое-где провисающие, отбрасывают извилистые черные тени. Кривая, косая, ветхая мебель. Одна стена обклеена листовками – их собирает Тандерстоун, говорит, каждая – это что-то вроде скальпа охотника-мозголова. Тандерстоун расскажет об этом Холлису через четыре часа и семнадцать минут.
Свисающие на проводах лампочки без абажуров – и новейшие флаеры в гараже. Пока не началась охота на Видящих, многие из них успели хорошенько заработать, да и сейчас кое-кто из людей пользуется их услугами.
Холлис узнает об этом через семь часов ровно.
Помещение, очевидно, служащее баром – на скорую руку сколоченная стойка, ящики вместо столов и стульев, голографический экран последнего поколения показывает спортивные новости.
Над головой медленно и натужно вращается вентилятор, скрипят лопасти.
Все здесь устроено так, чтобы не жалко было бросить в любой момент.
Олицетворение не-дома.
Холлис проходит мимо ящиков и людей, в одной руке у него коричневый чемодан, набитый купюрами, в другой – заряженный и взведенный игольник. В кармане потрепанной куртки позвякивает мелочь.
Он смотрит на коренастого мужчину, перегородившего ему дорогу. Ставит чемодан на пол и достает из кармана монетку.
Подбрасывает…
Джон Тандерстоун коллекционирует листовки с наградами и не любит кофе в любом виде, останется прикрывать группу в лабораториях Синтекс. «О Боже, Джон, мы забыли про Джона!» - «Он не единственный, кого нам пришлось бросить, Джулия». Умрет быстро и мучительно, когда кто-то из работников Синтекс выпустит обезумевших операторов будущего в коридоры.
… и ловит.
Холлис сжимает монетку в ладони и прячет ее в карман. Протягивает руку:
- Я – Холлис Вуд, ассистент профессора Джонсона.
- Джейкоба Джонсона? – спрашивает Тандерстоун. Он напряженно вглядывается в лицо Холлиса, но ничего не видит.
Холлис – урод даже по меркам Видящих; пока они об этом не догадываются, он в безопасности.
Насколько он вообще может быть в безопасности.
По крайней мере, ближайшие семнадцать часов ему ничего не грозит.
Если четко и покорно следовать видениям.
- Джейкоба Джонсона? – переспрашивает Тандерстоун.
- Чарльза Рэда Джонсона, - отвечает Холлис. Его ладонь расслабленно висит в воздухе в ожидании рукопожатия.
- Что с ним? – здоровяка отодвигает в сторону женщина, высокая, черноволосая. Видения шевелятся внутри, обещают – только подбрось монету, и ты все узнаешь.
- Кто вы? – спрашивает Холлис.
- Джулия Невервинтер. Считай, здешний босс, - отвечает женщина и по-мужски уверенно пожимает протянутую руку.
Потом они сидят за ящиком и на ящиках, и Джулия Невервинтер пьет теплое вспененное пиво и расспрашивает Холлиса о профессоре Рэде.
Холлис смотрит, как метет по ящику ее рукав, то и дело задевая кружку с остывшим искусственным кофе, и думает, что если эта чертова кружка перевернется, то через шестнадцать часов и девять минут он все-таки нажмет на курок пистолета.
Холлис толком не умеет стрелять, за это время он и не научится, но когда целишься в свою же голову, трудно промахнуться.
У Джулии длинные блестящие волосы, как черная тонкая вуаль, высокая пышная грудь вырисовывается под бесформенной курткой.
У Джулии еще не зажившие мозоли на ладони и походка женщины, не знающей о существовании кроссовок и туфель на низком ходу.
Джулия хочет говорит о Рэде – Холлис тоже этого хочет.
Напряжение и голод протягивают между ними незримые нити, все, что они могут поймать в эту паутину – это воспоминания о мертвеце.
Профессор Рэд мертв, хочет сказать Холлис, и Джулия кивает. Ее зрачки вплавляются в радужку, на изнанке – числа и ключевые точки. Ее голова трясется, как у старухи, когда Джулия пытается увидеть будущее Холлиса Вуда. Не нужно подбрасывать монетку, чтобы почувствовать тошнотворный запах пережженных нейронов.
Потом она оставляет бесплодные попытки.
- У Рэда получилось? – спрашивает она. – "Дельфийский вирус", который превратит всех людей в Видящих.
Холлис осторожен, и он качает головой, глядя на пиво в стакане Джулии.
Она держит стакан обеими руками, как ребенок чашку с теплым молоком.
Холлис осторожен, видения сказали ему, что он урод даже по меркам Видящих.
- Мне кажется, он не успел.
- Вот как, - произносит Джулия. – В древние времена посланника, который приносил дурные вести, убивали.
- Вас слишком мало, - парирует Холлис.
Он кладет на стол игольник и отталкивает его от себя.
Отворачивается, разглядывает людей, старательно и фальшиво пялящихся в головизор.
Крысы, загнанные в угол, были бы храбрее.
Эти люди... Каждый раз, когда смотрят спортивный матч, пытаются забыть, что они – Видящие.
Если бы только не началась охота! Если бы про нас не узнали! Если бы все сложилось по-другому!
Пророки, не доверяющие своим видениям.
Люди с воспаленным, болезненно разбухшим шестым чувством.
Холлис досконально знает свое будущее, если его ослепить, ровным счетом ничего не изменится.
С прошлым все обстоит сложнее.
Когда-то он пришел к профессору Рэду и сказал: я хочу у вас работать. Многообещающий, но слишком непредсказуемый выпускник Бриджпортской Квадры, Холлис нигде не задерживался надолго. Считалось, что он приносит неудачу.
Первое, что спросил у него профессор Рэд Джонсон, это:
- Ты бы хотел знать точную дату своей смерти?
Профессор был высокий, широкоплечий и огненно-рыжий. Отросшие волосы он собирал в хвост и не считал зазорным признавать, что всецело подчиняется идее.
Если и было что-то важное в жизни Рэда Джонсона – так это «дельфийский вирус».
Холлис смотрел на него снизу вверх, смотрел, проваливаясь в беспамятные черные глубины.
Если и было что-то важное в его жизни – так это стремление превзойти Рэда Джонсона. Тот мечтал, чтобы все люди стали Видящими – Холлис сделает так, что Видящие исчезнут, все до одного.
Профессор Джонсон мертв, а Холлис добьется цели.
Возможно, он и правда приносит неудачу.
Через три часа и двадцать семь минут Джон Тандерстоун, помощник Джулии, показывает ему оружейный склад. Высокий нескладный парень – зови меня просто Майк, - скользит между нагромождениями из ящиков и то и дело тычет пальцем в полустертые надписи:
- Это «Торнадо М8», подствольный лазер, угол охвата – сорок градусов. Дайте мне трех-четырех бодрых дрочил с этими малютками, и нам будет не страшен Апокалипсис.
- Будут тебе дрочилы, - бурчит Тандерстоун. – Джулия дала добро.
Майк улыбается, щурится довольно и лукаво, как кот, опрокинувший бутылку сливок.
- А это – «Дефоглио Дезерт Страйк», используйте броню и не держите за спиной китайские фарфоровые сервизы вашей мамочки. Нехуевая отдача, чтоб мне так телки всю жизнь давали.
Холлису симпатичен этот говорливый парень, но он достает из кармана монету.
Подбрасывает…
- Мама, мама, мамочка, блядь, мамочка, так больно!
- Стреляй, идиот!
- Подожди, вдруг…
- Да чтоб тебя так же разорвало, Майкл Джей Май!
- Сука, язык свой ебаный прикуси.
Выстрел.
- Все, собрались. Прикройте, посмотрю, что дальше.
Там, десять минут вперед, кипящая черная смола катится, пожирая будущее. Стекленеет, застывает. В черном тусклом зеркале отражается…
О Боже Всемогущий, податель «Альфа Стил Харвест» и «Сони Крашер АХ-48», в нем отражается…
Отражается…
Обсидиан смыкается над головой, и тянешься голову поднять, легкие режет как ножом, кипящая смола прокладывает в них выжженные черные каналы.
Не пускает.
Оставляет за собой гарь и ничто.
Джулия наклоняется, потом становится на колени над неподвижно лежащим Майком. Поднимает веко, трогает пальцами горло.
- Что с ним?
- Двигайтесь. Теперь придется вслепую.
- Что с Майком, миссис Невервинтер?
- Умирает в чужом будущем. Я так думаю.
…и ловит.
- Вот! Моя любовь на всю жизнь, «Альфа Стил Харвест». У нее есть все, чтобы почувствовать себя настоящим мужиком: подствольный гранатомет, надствольная оптика и ствол… оох, этот ствол…
Холлис прячет монетку в карман.
- Мне бы свежего «ежа», - просит он. – И, наверное, двадцать седьмой «Бэби Край».
- Чувак! – восклицает Майк. – Я люблю тебя! От таких, как ты девушки уходят к таким, как я!
Есть нечто, заставляющее Холлиса молчать об увиденном.
***
Профессор Рэд Джонсон слишком снисходителен и отстраненно-дружелюбен, он переполнен терпением как новенькая зажигалка газом. Брось ее в огонь – и усталое пренебрежение вырвется наружу, полыхнет, выжигая тебе глаза.
Профессор Джонсон носится как проклятый со своей дешевой философией бесконечного множества путей. Кант там и не ночевал, Шопенгауэр бы от зависти сожрал свою шляпу, поливая ее кетчупом из Макдональдса.
Чего-то очень важного не хватает в Рэде Джонсоне.
Холлис считает до ста, потом до тысячи.
Он уже открыл дверь, и теперь, замерев, смотрит, как Рэд мажет арахисовое масло на кусок хлеба. Чувствует, как стягивает ладонь холод металлической ручки. Он как набожный ирландский террорист, пришедший взрывать церковь.
- Мы живем как слепые, - говорит Рэд. – Придумываем себе будущее, которого не видим, а потом радуемся или ужасаемся. Как это, наверное, страшно – висеть на волоске надежды.
Стол завален бумагами и дисками. Холлис не теряет надежды однажды найти в этом бардаке еженедельник. Точные цифры его успокаивают. Вся его жизнь просчитана на два десятка лет вперед, учитывая необходимые поправки и кризис среднего возраста. Недавно его планы непоправимо изменились, у него появилась еще одна цель, она пожирает Холлиса заживо вместе с его поправками и планами.
Он нагревается и плавится, как зажигалка, которую бросили в огонь, но предпочитает этого не замечать.
- Представь себе, однажды ты открываешь глаза и перед тобой разворачивается бесконечное множество путей, - говорит Рэд. – Каждый твой вдох, каждая твоя мысль меняет будущее. Это больше, чем сшибать деньги в казино или на бирже. Ты не заигрываешь с Удачей, ты и есть – Удача.
- Вчера эти идиоты приняли законопроект о недопустимости пси-воздействий, - отвечает Холлис. – Теперь каждому Мистеру Удаче грозит солидный срок и общественные работы во благо.
Рэд оборачивается; со скальпелем, испачканным коричневой пастой, и ломтем хлеба он выглядит как безумец.
- Это временно, - говорит он. – Дистанция предвидения у подопытных растет в геометрической прогрессии. А смертность упала.
- Я знаю, - отвечает Холлис.
- Держи кофе.
Рэд протягивает ему кружку, обжигающе-горячую, но Холлис не чувствует этого, только немеют пальцы. Он весь внутри тягучей, завораживающей паники, и вот он подменяет ее злостью. Она более привычна и не мешает держать себя в руках, а потом и вовсе уходит, оставляя липкую сладость и обожженный язык.
Рэд был единственным ребенком богатеньких родителей, он мог стать ничтожеством любой специальности, но зачем-то пошел в науку. Все, что только мог бы придумать Холлис, гениальный, настырный и не обремененный комплексами, в жизни Рэда уже было.
Новая степень скуки: скука, которая себя не замечает.
Доброжелательность Рэда Джонсона молчала: это у тебя тоже впереди.
- Осталось проверить препарат на человеке, - сказал Рэд, достал из кармана белый платок с монограммой и легко дотронулся до щеки Холлиса.
- Кофе, - объяснил он, убирая руку. – Кстати, как ты себя чувствуешь?
Через два часа и пятьдесят три минуты Холлис сюда вернется, разбитый, с нарушенной координацией и с такими зрачками, что таксист будет всю дорогу на него оборачиваться. Вернется и обнаружит, что особняк Джонсонов разметало взрывом, все оцепила полиция, визжат сирены скорой помощи. Потеки крови на сером асфальте. Пыль, разъедающая слизистую носа. Пыль набилась под веки и колет, заставляя смаргивать и вытирать слезы рукавом.
- Я вижу будущее, - говорит Холлис. Перед его глазами прыгают, сменяясь, кадры.
- Отлично, - радостно восклицает Рэд. – Намного быстрее, чем обезьяна!
Он не спрашивает, что это за будущее, а Холлис лелеет свою ненависть, взращивает ее так бережно и страшно, как мать-одиночка – единственного сына.
Он трясет головой и зажмуривается, но развалины и вой сирен не исчезают.
- Ты мог бы сказать, - молчит Холлис.
- Присаживайся, - говорит Рэд и бережно обнимает его за плечи. Заряд статического электричества скользит по коже, тупыми иглами колет позвоночник и исчезает.
- Ты мог бы доверять мне больше, - молчит Холлис, и Рэд отвечает:
- Расскажи, что ты сейчас чувствуешь.
- Я чувствую ненависть.
***
Джулия слишком настойчива, она ни на минуту не отпускает Холлиса. Расспрашивает о Бриджпортской Квадре, о погоде, об обстановке на поверхности. Трогает его рукав, тут же отдергивает руку, принужденно смеется. Рассказывает, что в последнее время они используют охотников-Видящих.
Они – это Синтекс, считай – правительство. Джулия щурится, крылья ее носа трепещут. Будто случайно ловишь знакомый запах в толпе и потом долго бредешь за ним, ни на что не надеясь, не в силах отказаться от преследования.
Она как будто играет с огромной куклой, впитавшей в себя тепло Рэда, запах Рэда, прикосновения Рэда.
Джулия хотела бы видеть прошлое так ясно, как видит будущее, но сейчас ей недоступно ни то, ни другое. Будто она лежит в колыбели из темноты, печали и опустошенности.
Джулия рассказывает:
- Мы децентрализованы. Мы не можем связаться с другими Видящими. Нас загнали в угол.
«Что мне делать, Рэд?»
- Даже крысу не стоит загонять в угол, - отвечает Холлис.
«Зачем ты МНЕ это говоришь?»
Джулия вздыхает. Ее взгляд как паутина на лице Холлиса. Хочется стряхнуть, но только размажешь.
- Когда-то здесь был выход на поверхность, - говорит она. – Мы используем его как свалку.
«Расскажи мне о Рэде, а я буду делать вид, что мне все равно».
- Расскажите мне о профессоре Джонсоне. Давно его знаете? - отвечает Холлис.
Неожиданно что-то меняется.
Через двадцать четыре минуты и шесть секунд начнется облава, Убежище-Пять будет разрушено, время пошло. Холлис берет ее лицо в ладони, Джулия улыбается и закрывает глаза.
- Он был приятелем моего мужа, - говорит она, закидывая руки Холлису на плечи. – На одной семейной вечеринке после пары-тройки коктейлей я пришла в себя в мужском туалете, на раковине умывальника, а он в это время трахал меня, держал ноги на весу и трахал.
Холлис не уверен, что в Убежище-Пять устраивают семейные вечеринки с коктейлями, но он расстегивает куртку Джулии, потом блузку, задевая костяшками пальцев напряженные соски. Он отбрасывает мысли, остается только ощущение горячей упругой кожи, таймер, отсчитывающий время, и ее голос, неторопливый и сбивающийся.
- Я сказала: Привет. Мы знакомы? А он ответил: Как раз в процессе, - говорит Джулия, склоняя голову набок и подставляя шею поцелуям то ли настоящего, то ли прошедшего времени.
Холлис толкает ее назад, на какой-то ящик (он не уверен, что в Убежище-Пять есть мужские туалеты с роскошными блестящими раковинами), стягивает с нее брюки, а она снимает ботинок с одной ноги носком другой и продолжает:
- Я спросила: Вы приятель моего мужа? Да, ох, да, ну давай же, сильнее! А он…
Время вышло.
Оживает коммуникатор, хрипит, матерится из-под лежащей на полу куртки, звуки взрывов, звуки выстрелов бьются в каменный кокон тишины. Вцепившись руками в ящик, Джулия мотает головой и беззвучно открывает и закрывает рот, а Холлис держит ее ноги на весу и вколачивается в нее, запрокинув голову.
Затем останавливается.
В это время на другом конце Убежища взрывается гараж.
***
Холлис подбрасывает монетку и ловит, подбрасывает и ловит. Это тупое механическое занятие не может полностью завладеть его вниманием. Он мог бы сосчитать количество шагов, которые отделяют его от особняка Джонсонов, но все еще не знает, откуда в его руке появится старый коричневый чемодан.
- Ты неправильно делаешь, - говорит Рэд.
Ловит за руку, разжимает пальцы и выуживает монетку.
- Смотри, как надо.
Холлис смотрит. Он чувствует, как между ними натягиваются прутья вольера.
Как можно превзойти того, кто считает тебя подопытной обезьянкой-чемпионом?
- Подбрасываешь…
Через двенадцать минут он отсюда уйдет. Видения подступают к горлу, вызывая спазмы и головокружение.
- …и ловишь. Так и с предвидением.
Холлис задыхается, цепляясь за протянутую руку. Через двадцать два часа и три минуты он умрет.
- Тебе просто нужно реле. Выключатель.
Подбрасываешь и ловишь, шумит в голове, подбрасываешь и ловишь, подбрасываешь и...
Машинально Холлис ловит брошенную ему монетку.
Тишина.
Такая морозная, чистая тишина, как после сильного обезболивающего.
Рэд считает, что предвидение открывает бесконечное множество путей, но он ошибается.
Выбор пугает, многократно повторяющийся выбор дезориентирует и парализует. Каждая ключевая развилка заставляет сомневаться в правильности выбранного направления.
Есть единственный путь, простой и короткий, главное здесь – не сойти с рельсов. Увидеть цель и идти к ней, все ускоряясь и ускоряясь.
- Ты знаешь старые склады на западе города? – неожиданно спрашивает Рэд.
Холлис кивает.
- Если что-то пойдет не так, поищи там вход в Убежище Видящих. Скажешь, что от меня.
Холлис кивает.
Похоже, он знает, откуда возьмется этот старый коричневый чемодан.
***
Они бегут отчаянно, панически, до рези в легких. За спиной мечутся желтые круги света, погоня близко. Запах сырости и плесени в холодных коридорах, кобура игольника стучит по бедру, изо рта вырываются белые облачки пара. То и дело кто-то останавливается, хватается за голову, чертыхаясь, и бежит дальше.
Нет времени тормозить, нет времени думать о том, что все видения упираются в выжженное черное пятно.
Об этом ему сказала Джулия.
- Они идут вперед, и на тридцать седьмой минуте упираются в выжженное черное пятно.
От запаха дыма и расплавившейся проводки болит голова.
- Попробуйте вы, - говорит Джулия, одним словом возвращая все на свои места.
Холлис кивает, оглядывается, запоминая рельеф коридора.
Сзади слышен стрекот выстрелов. Кто-то кричит, но крик быстро обрывается.
- Что-то не так? – тревожно хмурится Джулия.
- Боюсь не вписаться в поворот, - пожимает плечами Холлис.
Тогда Джулия берет его за руку, свободную, не ту, что с монеткой. Крепко, надежно, безлично.
- Не бойтесь, - отвечает она.
Пока Тандерстоун, вынырнувший из толпы бегущих, что-то говорит Джулии, Холлис подбрасывает монетку…
Небо без звезд. Раскручивается и падает как подбитый вертолет. Обломки рассыпаются и искрят, и вот уже протягиваются неоновые ленты, вспыхивают, вальсируя в небе, рекламные щиты, летит тонкая паутина воздушных путей. На исходе года все это превращается в хаос. Цивилизация Видящих бьется в агонии. Кто-то лежит в своей постели и безучастно смотрит в потолок, отчаявшись забыть миг своей смерти. Кто-то впадает в амок, разрушая все, до чего может дотянуться – это тоже способ забыть. Те, что поспокойнее и поумнее, действуют. Но их все-таки слишком много, и они наматывают время на себя, тянут все сильнее и сильнее, срывая ногти, разрывая сосуды головного мозга. Они как обезумевшие гиены, пожирающие друг друга. И где-то совсем рядом пульсирует белая звезда, спрессованная, дикая, нечеловеческая мощь.
Мощь – это изуродованные тела с серой кожей, лежащие в капсулах. Атрофированные конечности, плавающие в прозрачной жидкости; безволосые черепа, инкрустированные разъемами различных форм.
Потом время заканчивается и белая звезда гаснет. Становится серой и ломкой, рассыпается в пыль.
Потом будущего нет.
…и ловит.
- Ну что? – вздрагивают пальцы Джулии на его запястье.
- Вы были правы. Попробую еще раз.
Подбрасывает…
Этого человека зовут Дао Смит. Когда Джулия Невервинтер обратится к нему за помощью, он не будет удивлен. Он продает любые услуги, любые товары. Риск для него – это не повод для отказа, а отдельный пункт в прайсе. Заоблачный риск рассчитывается по спецкоэффицентам и конечная цифра не оговаривается. Есть всего один путь уничтожить всех Видящих и сохранить время. Коричневый чемоданчик, набитый деньгами, превращается в призрачный путь к лабораториям Синтекс. Дао Смит не Видящий – он просто старый контрабандист, утомленный своим легальным положением. Капля адреналина и еще пароль от банковской ячейки профессора Джонсона, содержащей последние разработки – ключ-дешифратор не нужен, спасибо – и транспортники «Дао Дэ» с перепрошитыми номерами гасят фары и вслепую опускаются на западе города, в заброшенных складах. Цель уже рядом, близко.
…и ловит.
Холлис прячет монетку в карман, отрицательно качает головой – ничего.
И снова панический бег. Прямо, поворот, еще поворот, развилка. Через двадцать семь минут их загонят в тупик, там будет стальная дверь, старая и намертво перекошенная, и приближающиеся желтые пятна света, выхватывающие куски поеденных плесенью стен. Что-то необратимо сломается в этих людях. Страх вспыхнет ослепительно-ярко и выгорит дотла. Как крысы, загнанные в угол, они кинутся в слепую яростную атаку, не размышляя и не полагаясь на предвидение. Они пробьются на поверхность через тридцать девять минут, не оглядываясь на мертвых и умирающих, а Джулия к тому времени уже наберет номер Дао Смита. Через сорок три минуты она передаст трубку Холлису, через сорок девять минут транспортники «Дао Дэ» с перепрошитыми номерами погасят фары и вслепую опустятся на западе города, в заброшенных складах.
Будущее пугает.
Представьте себе неизвестность, помноженную на тысячи тысяч, постоянно изменяющуюся и текучую. Такую огромную, дезориентирующую, парализующую волю. Как будто падаешь спиной в черную вязкую пропасть или слушаешь, обморочно впиваясь ногтями в ладони, как за неплотно закрытой дверью грузно ворочается что-то бесформенное и страшное.
Холлис нашел единственно верный путь в этом хаосе, он не заигрывает с Удачей, не пытается познакомится с ней поближе – он и есть Удача.
Мгновение нерешительности, теплое равнодушное прикосновение пальцев к запястью, человек, который останется прикрывать твою спину, иррациональное желание спасти – поезд сходит с рельсов, бьется о заграждение и силовые линии воздушного пути, разбивается на куски, порождая агонию.
Холлис не хочет спасти мир от Видящих. Он просто хочет разрушить мечту профессора Рэда Джонсона.
Это так ничтожно, но так важно.
***
- Вот моя визитка, - говорит Дао Смит, грузный краснолицый контрабандист с моржовыми усами. – Если вернетесь живыми, свяжись со мной, мальчик.
Холлис кивает. Он тянет визитку из пальцев Дао Смита, тот не отпускает, будто внезапно передумал. Грызет черепаховую трубку, а потом, сердито встопорщив седые усы, разжимает пальцы и бурчит:
- Подарок от фирмы. Как оптовому покупателю. На минус пятом этаже - гнездо операторов будущего. Никогда не думал, что будет, когда тебя поймают?
Салон транспортника трясет. Они летят под воздушными путями, невидимые и быстрые. Молчаливые люди в черной униформе скользят мимо, занятые делом, и кажутся деталями корабля.
Холлис молчит; серые существа в капсулах, атрофированные конечности и лысые головы, инкрустированные разъемами. Сейчас он понимает – мало видеть будущее, нужно обладать информацией, чтобы его истолковать.
- Смерть? – продолжает Дао Смит. – Слишком просто для таких как ты, мальчик. В худшем случае ты подопытная крыса, в лучшем – охотник, и я тебя уверяю, после экскурсии по лабораториям все умоляют дать им возможность предать своих. Между двумя этими полюсами – операторы будущего. Вы для них как маячки на карте, и они давно сосчитали вас всех.
- Их задача – слежение? – вмешивается Джулия, и Дао Смит улыбается, с удовольствием окидывая ее взглядом.
- Нет, милая. У них другая задача.
Их основная задача становится очевидной потом, когда транспортники врезаются в круглый стеклянный купол, разбрызгивая сверкающие осколки.
Вокруг ни души. Большой холл, отделанный мрамором и гранитом, пуст, в тишине оглушительно-громко льется вода из фонтана. В кронах пальм и древовидных фикусов влажно поблескивают куски стекла.
Джулия собирает выживших, пересчитывает их, называя каждого по имени.
Слишком спокойная и решительная, возможно, сейчас она вспоминает, как стояла спиной к стальной двери, обернувшейся ловушкой.
Тогда она закрыла глаза и тихо сказала:
- Что мне делать, Рэд?
- Сражаться, конечно, - ответил Холлис. - Все это оружие. Вся эта ваша дисциплина. Все это так бессмысленно. Есть куда более простые способы умереть.
- И что же мне теперь делать? - резко обернулась раздраженная Джулия.
- Я слышал, есть человек по имени Дао Смит, его услуги дорого стоят, но всегда окупаются...
Джулия оглядывается, долго смотрит на Холлиса, а потом разворачивает самодельный навигатор.
Дорого стоят, но всегда окупаются.
Холлис крутит в руке монетку, тяжелый взгляд Джулии будто прилип к ней. Только подбрось, и я узнаю все, о чем ты думаешь. Разгадаю все твои планы.
Она слишком поздно начала его подозревать.
Холлис прячет монетку в карман.
Слишком поздно.
Хлопают двери лифта, а потом раздаются чьи-то шаги.
Джулия вздрагивает.
- Здесь нет никого, - улыбается профессор Чарльз Рэд Джонсон. – Здесь остались только Видящие.
На руках у него – худенькая девочка с серой кожей. В грязно-белой сорочке, со своими тонкими, бессильно обвисшими руками и ногами она похожа на бледного паука.
- Привет, - говорит профессор Рэд Джонсон, и Джулия до боли сжимает плечо Холлиса. – Мы знакомы?
Он колеблется, он кажется больным или безумным, его зрачки мечутся игольными остриями, процарапывая тонкие линии на лице Холлиса. Девочка медленно открывает глаза.
- Представь себе, однажды ты открываешь глаза, и перед тобой разворачивается бесконечное множество путей, - говорит Рэд Джонсон.
Это черное выжженное пятно, в которое упирались видения. Похоже, это был Рэд. Похоже, он сначала испробовал препарат на себе. Похоже, он развивался быстрее, и теперь даже операторы будущего не могут его увидеть. Похоже…
Это та самая мечта, Рэд?
Это она?
Девочка медленно открывает глаза, все шире и шире, так, что они вылезают из орбит, лицо становится фиолетовым, бесформенным лоскутом вываливается язык, она хрипит и бессильно дрыгает ниточками-ногами, когда Рэд поднимает ее за горло вверх.
- Представь себе, - говорит Рэд. – Что все это – одна большая ошибка.
***
Да.
Представим себе, что все это – одна большая ошибка.
Холлис закрывает глаза и видит, как рассыпается его будущее.
Тандерстоун приваливается спиной к закрывающейся перегородке и перезаряжает пистолеты.
Майк-оружейник умирает в чужом будущем.
Арчи Фергюссон, который первым видит оператора будущего – изможденного полупарализованного мужчину, ползущего по коридору.
Джейми Стин, который сдуру палит в серого монстра, в живую бомбу.
Вопль, взрывающий голову.
Красные спирали выстреливают одновременно, разрывая сознание, расплескивая кровь.
Джулия Невервинтер стискивает разбухшие виски и смаргивает кровь, льющуюся из глаз. Вслепую пытается нащупать навигатор.
Рэд Джонсон раскидывает руки посреди улья, облепленного капсулами.
Всего этого нет, и не будет.
Холлис открывает глаза и видит искаженные осколки своего будущего.
Вокруг трупы, вокруг кровь, натекшая из глаз, ушей и ртов.
Такая неправдоподобно-красная.
Рэд разжимает пальцы и мертвая девочка падает в красную лужу. Соскальзывает по скрюченному трупу в бесформенной серой куртке, лежащему у ног Рэда, и замирает.
Холлис закрывает глаза, что-то горячее и круглое впивается в ладонь. Он подбрасывает монету…
…и кидает за плечо.
Она летит, бьется об пол и долго катится, а потом наступает тишина.
Больше нет будущего, только настоящее.
Огромная туша Здесь-и-Сейчас ворочается, распирая мраморные стены, трещины ползут по гладкой поверхности.
- Все это – одна большая ошибка, - говорит Рэд. Он засовывает руки в карманы лабораторного халата, разворачивается и бредет к лифту, что-то бормоча.
Холлис шагает вперед.
Как привязанный, он идет за ссутулившейся фигурой, ни на что не надеясь, но не в силах отказаться от преследования.
Теперь остались только они двое, кольцо замкнулось.
Двери лифта закрываются.
Металлические панели отполированы до зеркального блеска, и Холлис видит в них отражения Рэда, серые и блеклые, как фотографии столетней давности.
На минус втором этаже он спрашивает:
- Ты помнишь, как сюда попал? Ты помнишь, как меня зовут?
- …а если я поверну направо, то потом или остановлюсь, или шагну вперед, если остановлюсь, то… - монотонно бормочет Рэд.
Бесконечное множество путей.
Какая херня.
На минус пятом двери лифта открываются.
- Где они? – кричит Холлис, размахивая игольником. – Куда попрятались эти уроды?!
Он все повышает голос, металлический стук и жужжание заглушают безумный шепот спятившего Рэда, все это сводит его с ума.
- Где они! – Он встряхивает Рэда за плечо.
И вдруг отшатывается, напоровшись на его взгляд, спокойный, равнодушный и заинтересованный.
Рэд раскидывает руки в стороны, открывает и закрывает рот, не в силах произнести ни слова.
***
Представим себе, что все это было погрешностью.
Дальнейшее – дело техники.
Старательно и неумело Холлис расстреливает капсулы операторов, размышляя о том, что он все-таки уничтожит всех Видящих. Если один оператор будущего в смертной агонии способен поджарить мозг десятка-другого Видящих, то сотни операторов… Холлис умножает пятнадцать на четыреста восемьдесят шесть, получившаяся цифра в пять раз превышает неофициальную статистику и вполне его устраивает.
Когда он открывает капсулы, люди, лежащие в них, не пытаются сопротивляться. Не пытаются убежать или еще как-то спасти себя.
Все это от бессилия.
Хорошо, что Рэд предложил мне тогда кофе, думает Холлис.
Хорошо, что я стал другим Видящим.
Усовершенствованным.
Неуязвимым.
Сверхчеловеком.
Черной выжженной плешью в чужой голове.
Плохо, что я вообще встретил Рэда, думает Холлис и перезаряжает игольник.
Что-то умирает в нем, когда он видит Рэда, скрючившегося на полу в позе эмбриона.
Желтые влажные пятна на лабораторном халате.
Заряд игольника рассчитан на пятьдесят выстрелов. Перезарядка занимает две минуты.
Через сорок одну минуту Холлис закроет последнюю капсулу, достанет из кобуры новенький, только с завода, двадцать седьмой «Бэби Край» и приставит его к виску.
Погладит пальцем курок и передвинет дуло ко лбу.
Потом опять к виску.
Это последнее, что он должен сделать, чтобы уничтожить всех Видящих.
Он глубоко вдохнет и…
***
Первое, что спрашивает у него профессор Рэд Джонсон, это:
- Ты бы хотел знать точную дату своей смерти?
- Никогда об этом не думал, - отвечает Холлис. – Смотрю, у вас тут уютно.
Тема: Шестое чувство
Автор: Коробка со специями
Бета: stuff, анонимный доброжелатель
Краткое содержание: Трэш про мутантов и будущее
Примечания: Автор не курил, а лицо такое, потому что капитана боится
читать дальшеУбежище-Пять.
Не нужно подбрасывать монетку, чтобы понять – это и есть последняя база Видящих. Все здесь как в старых комиксах про мутантов: обшарпанные бетонные стены, изъеденные сыростью; пучки проводов, небрежно закрепленные под потолком, кое-где провисающие, отбрасывают извилистые черные тени. Кривая, косая, ветхая мебель. Одна стена обклеена листовками – их собирает Тандерстоун, говорит, каждая – это что-то вроде скальпа охотника-мозголова. Тандерстоун расскажет об этом Холлису через четыре часа и семнадцать минут.
Свисающие на проводах лампочки без абажуров – и новейшие флаеры в гараже. Пока не началась охота на Видящих, многие из них успели хорошенько заработать, да и сейчас кое-кто из людей пользуется их услугами.
Холлис узнает об этом через семь часов ровно.
Помещение, очевидно, служащее баром – на скорую руку сколоченная стойка, ящики вместо столов и стульев, голографический экран последнего поколения показывает спортивные новости.
Над головой медленно и натужно вращается вентилятор, скрипят лопасти.
Все здесь устроено так, чтобы не жалко было бросить в любой момент.
Олицетворение не-дома.
Холлис проходит мимо ящиков и людей, в одной руке у него коричневый чемодан, набитый купюрами, в другой – заряженный и взведенный игольник. В кармане потрепанной куртки позвякивает мелочь.
Он смотрит на коренастого мужчину, перегородившего ему дорогу. Ставит чемодан на пол и достает из кармана монетку.
Подбрасывает…
Джон Тандерстоун коллекционирует листовки с наградами и не любит кофе в любом виде, останется прикрывать группу в лабораториях Синтекс. «О Боже, Джон, мы забыли про Джона!» - «Он не единственный, кого нам пришлось бросить, Джулия». Умрет быстро и мучительно, когда кто-то из работников Синтекс выпустит обезумевших операторов будущего в коридоры.
… и ловит.
Холлис сжимает монетку в ладони и прячет ее в карман. Протягивает руку:
- Я – Холлис Вуд, ассистент профессора Джонсона.
- Джейкоба Джонсона? – спрашивает Тандерстоун. Он напряженно вглядывается в лицо Холлиса, но ничего не видит.
Холлис – урод даже по меркам Видящих; пока они об этом не догадываются, он в безопасности.
Насколько он вообще может быть в безопасности.
По крайней мере, ближайшие семнадцать часов ему ничего не грозит.
Если четко и покорно следовать видениям.
- Джейкоба Джонсона? – переспрашивает Тандерстоун.
- Чарльза Рэда Джонсона, - отвечает Холлис. Его ладонь расслабленно висит в воздухе в ожидании рукопожатия.
- Что с ним? – здоровяка отодвигает в сторону женщина, высокая, черноволосая. Видения шевелятся внутри, обещают – только подбрось монету, и ты все узнаешь.
- Кто вы? – спрашивает Холлис.
- Джулия Невервинтер. Считай, здешний босс, - отвечает женщина и по-мужски уверенно пожимает протянутую руку.
Потом они сидят за ящиком и на ящиках, и Джулия Невервинтер пьет теплое вспененное пиво и расспрашивает Холлиса о профессоре Рэде.
Холлис смотрит, как метет по ящику ее рукав, то и дело задевая кружку с остывшим искусственным кофе, и думает, что если эта чертова кружка перевернется, то через шестнадцать часов и девять минут он все-таки нажмет на курок пистолета.
Холлис толком не умеет стрелять, за это время он и не научится, но когда целишься в свою же голову, трудно промахнуться.
У Джулии длинные блестящие волосы, как черная тонкая вуаль, высокая пышная грудь вырисовывается под бесформенной курткой.
У Джулии еще не зажившие мозоли на ладони и походка женщины, не знающей о существовании кроссовок и туфель на низком ходу.
Джулия хочет говорит о Рэде – Холлис тоже этого хочет.
Напряжение и голод протягивают между ними незримые нити, все, что они могут поймать в эту паутину – это воспоминания о мертвеце.
Профессор Рэд мертв, хочет сказать Холлис, и Джулия кивает. Ее зрачки вплавляются в радужку, на изнанке – числа и ключевые точки. Ее голова трясется, как у старухи, когда Джулия пытается увидеть будущее Холлиса Вуда. Не нужно подбрасывать монетку, чтобы почувствовать тошнотворный запах пережженных нейронов.
Потом она оставляет бесплодные попытки.
- У Рэда получилось? – спрашивает она. – "Дельфийский вирус", который превратит всех людей в Видящих.
Холлис осторожен, и он качает головой, глядя на пиво в стакане Джулии.
Она держит стакан обеими руками, как ребенок чашку с теплым молоком.
Холлис осторожен, видения сказали ему, что он урод даже по меркам Видящих.
- Мне кажется, он не успел.
- Вот как, - произносит Джулия. – В древние времена посланника, который приносил дурные вести, убивали.
- Вас слишком мало, - парирует Холлис.
Он кладет на стол игольник и отталкивает его от себя.
Отворачивается, разглядывает людей, старательно и фальшиво пялящихся в головизор.
Крысы, загнанные в угол, были бы храбрее.
Эти люди... Каждый раз, когда смотрят спортивный матч, пытаются забыть, что они – Видящие.
Если бы только не началась охота! Если бы про нас не узнали! Если бы все сложилось по-другому!
Пророки, не доверяющие своим видениям.
Люди с воспаленным, болезненно разбухшим шестым чувством.
Холлис досконально знает свое будущее, если его ослепить, ровным счетом ничего не изменится.
С прошлым все обстоит сложнее.
Когда-то он пришел к профессору Рэду и сказал: я хочу у вас работать. Многообещающий, но слишком непредсказуемый выпускник Бриджпортской Квадры, Холлис нигде не задерживался надолго. Считалось, что он приносит неудачу.
Первое, что спросил у него профессор Рэд Джонсон, это:
- Ты бы хотел знать точную дату своей смерти?
Профессор был высокий, широкоплечий и огненно-рыжий. Отросшие волосы он собирал в хвост и не считал зазорным признавать, что всецело подчиняется идее.
Если и было что-то важное в жизни Рэда Джонсона – так это «дельфийский вирус».
Холлис смотрел на него снизу вверх, смотрел, проваливаясь в беспамятные черные глубины.
Если и было что-то важное в его жизни – так это стремление превзойти Рэда Джонсона. Тот мечтал, чтобы все люди стали Видящими – Холлис сделает так, что Видящие исчезнут, все до одного.
Профессор Джонсон мертв, а Холлис добьется цели.
Возможно, он и правда приносит неудачу.
Через три часа и двадцать семь минут Джон Тандерстоун, помощник Джулии, показывает ему оружейный склад. Высокий нескладный парень – зови меня просто Майк, - скользит между нагромождениями из ящиков и то и дело тычет пальцем в полустертые надписи:
- Это «Торнадо М8», подствольный лазер, угол охвата – сорок градусов. Дайте мне трех-четырех бодрых дрочил с этими малютками, и нам будет не страшен Апокалипсис.
- Будут тебе дрочилы, - бурчит Тандерстоун. – Джулия дала добро.
Майк улыбается, щурится довольно и лукаво, как кот, опрокинувший бутылку сливок.
- А это – «Дефоглио Дезерт Страйк», используйте броню и не держите за спиной китайские фарфоровые сервизы вашей мамочки. Нехуевая отдача, чтоб мне так телки всю жизнь давали.
Холлису симпатичен этот говорливый парень, но он достает из кармана монету.
Подбрасывает…
- Мама, мама, мамочка, блядь, мамочка, так больно!
- Стреляй, идиот!
- Подожди, вдруг…
- Да чтоб тебя так же разорвало, Майкл Джей Май!
- Сука, язык свой ебаный прикуси.
Выстрел.
- Все, собрались. Прикройте, посмотрю, что дальше.
Там, десять минут вперед, кипящая черная смола катится, пожирая будущее. Стекленеет, застывает. В черном тусклом зеркале отражается…
О Боже Всемогущий, податель «Альфа Стил Харвест» и «Сони Крашер АХ-48», в нем отражается…
Отражается…
Обсидиан смыкается над головой, и тянешься голову поднять, легкие режет как ножом, кипящая смола прокладывает в них выжженные черные каналы.
Не пускает.
Оставляет за собой гарь и ничто.
Джулия наклоняется, потом становится на колени над неподвижно лежащим Майком. Поднимает веко, трогает пальцами горло.
- Что с ним?
- Двигайтесь. Теперь придется вслепую.
- Что с Майком, миссис Невервинтер?
- Умирает в чужом будущем. Я так думаю.
…и ловит.
- Вот! Моя любовь на всю жизнь, «Альфа Стил Харвест». У нее есть все, чтобы почувствовать себя настоящим мужиком: подствольный гранатомет, надствольная оптика и ствол… оох, этот ствол…
Холлис прячет монетку в карман.
- Мне бы свежего «ежа», - просит он. – И, наверное, двадцать седьмой «Бэби Край».
- Чувак! – восклицает Майк. – Я люблю тебя! От таких, как ты девушки уходят к таким, как я!
Есть нечто, заставляющее Холлиса молчать об увиденном.
***
Профессор Рэд Джонсон слишком снисходителен и отстраненно-дружелюбен, он переполнен терпением как новенькая зажигалка газом. Брось ее в огонь – и усталое пренебрежение вырвется наружу, полыхнет, выжигая тебе глаза.
Профессор Джонсон носится как проклятый со своей дешевой философией бесконечного множества путей. Кант там и не ночевал, Шопенгауэр бы от зависти сожрал свою шляпу, поливая ее кетчупом из Макдональдса.
Чего-то очень важного не хватает в Рэде Джонсоне.
Холлис считает до ста, потом до тысячи.
Он уже открыл дверь, и теперь, замерев, смотрит, как Рэд мажет арахисовое масло на кусок хлеба. Чувствует, как стягивает ладонь холод металлической ручки. Он как набожный ирландский террорист, пришедший взрывать церковь.
- Мы живем как слепые, - говорит Рэд. – Придумываем себе будущее, которого не видим, а потом радуемся или ужасаемся. Как это, наверное, страшно – висеть на волоске надежды.
Стол завален бумагами и дисками. Холлис не теряет надежды однажды найти в этом бардаке еженедельник. Точные цифры его успокаивают. Вся его жизнь просчитана на два десятка лет вперед, учитывая необходимые поправки и кризис среднего возраста. Недавно его планы непоправимо изменились, у него появилась еще одна цель, она пожирает Холлиса заживо вместе с его поправками и планами.
Он нагревается и плавится, как зажигалка, которую бросили в огонь, но предпочитает этого не замечать.
- Представь себе, однажды ты открываешь глаза и перед тобой разворачивается бесконечное множество путей, - говорит Рэд. – Каждый твой вдох, каждая твоя мысль меняет будущее. Это больше, чем сшибать деньги в казино или на бирже. Ты не заигрываешь с Удачей, ты и есть – Удача.
- Вчера эти идиоты приняли законопроект о недопустимости пси-воздействий, - отвечает Холлис. – Теперь каждому Мистеру Удаче грозит солидный срок и общественные работы во благо.
Рэд оборачивается; со скальпелем, испачканным коричневой пастой, и ломтем хлеба он выглядит как безумец.
- Это временно, - говорит он. – Дистанция предвидения у подопытных растет в геометрической прогрессии. А смертность упала.
- Я знаю, - отвечает Холлис.
- Держи кофе.
Рэд протягивает ему кружку, обжигающе-горячую, но Холлис не чувствует этого, только немеют пальцы. Он весь внутри тягучей, завораживающей паники, и вот он подменяет ее злостью. Она более привычна и не мешает держать себя в руках, а потом и вовсе уходит, оставляя липкую сладость и обожженный язык.
Рэд был единственным ребенком богатеньких родителей, он мог стать ничтожеством любой специальности, но зачем-то пошел в науку. Все, что только мог бы придумать Холлис, гениальный, настырный и не обремененный комплексами, в жизни Рэда уже было.
Новая степень скуки: скука, которая себя не замечает.
Доброжелательность Рэда Джонсона молчала: это у тебя тоже впереди.
- Осталось проверить препарат на человеке, - сказал Рэд, достал из кармана белый платок с монограммой и легко дотронулся до щеки Холлиса.
- Кофе, - объяснил он, убирая руку. – Кстати, как ты себя чувствуешь?
Через два часа и пятьдесят три минуты Холлис сюда вернется, разбитый, с нарушенной координацией и с такими зрачками, что таксист будет всю дорогу на него оборачиваться. Вернется и обнаружит, что особняк Джонсонов разметало взрывом, все оцепила полиция, визжат сирены скорой помощи. Потеки крови на сером асфальте. Пыль, разъедающая слизистую носа. Пыль набилась под веки и колет, заставляя смаргивать и вытирать слезы рукавом.
- Я вижу будущее, - говорит Холлис. Перед его глазами прыгают, сменяясь, кадры.
- Отлично, - радостно восклицает Рэд. – Намного быстрее, чем обезьяна!
Он не спрашивает, что это за будущее, а Холлис лелеет свою ненависть, взращивает ее так бережно и страшно, как мать-одиночка – единственного сына.
Он трясет головой и зажмуривается, но развалины и вой сирен не исчезают.
- Ты мог бы сказать, - молчит Холлис.
- Присаживайся, - говорит Рэд и бережно обнимает его за плечи. Заряд статического электричества скользит по коже, тупыми иглами колет позвоночник и исчезает.
- Ты мог бы доверять мне больше, - молчит Холлис, и Рэд отвечает:
- Расскажи, что ты сейчас чувствуешь.
- Я чувствую ненависть.
***
Джулия слишком настойчива, она ни на минуту не отпускает Холлиса. Расспрашивает о Бриджпортской Квадре, о погоде, об обстановке на поверхности. Трогает его рукав, тут же отдергивает руку, принужденно смеется. Рассказывает, что в последнее время они используют охотников-Видящих.
Они – это Синтекс, считай – правительство. Джулия щурится, крылья ее носа трепещут. Будто случайно ловишь знакомый запах в толпе и потом долго бредешь за ним, ни на что не надеясь, не в силах отказаться от преследования.
Она как будто играет с огромной куклой, впитавшей в себя тепло Рэда, запах Рэда, прикосновения Рэда.
Джулия хотела бы видеть прошлое так ясно, как видит будущее, но сейчас ей недоступно ни то, ни другое. Будто она лежит в колыбели из темноты, печали и опустошенности.
Джулия рассказывает:
- Мы децентрализованы. Мы не можем связаться с другими Видящими. Нас загнали в угол.
«Что мне делать, Рэд?»
- Даже крысу не стоит загонять в угол, - отвечает Холлис.
«Зачем ты МНЕ это говоришь?»
Джулия вздыхает. Ее взгляд как паутина на лице Холлиса. Хочется стряхнуть, но только размажешь.
- Когда-то здесь был выход на поверхность, - говорит она. – Мы используем его как свалку.
«Расскажи мне о Рэде, а я буду делать вид, что мне все равно».
- Расскажите мне о профессоре Джонсоне. Давно его знаете? - отвечает Холлис.
Неожиданно что-то меняется.
Через двадцать четыре минуты и шесть секунд начнется облава, Убежище-Пять будет разрушено, время пошло. Холлис берет ее лицо в ладони, Джулия улыбается и закрывает глаза.
- Он был приятелем моего мужа, - говорит она, закидывая руки Холлису на плечи. – На одной семейной вечеринке после пары-тройки коктейлей я пришла в себя в мужском туалете, на раковине умывальника, а он в это время трахал меня, держал ноги на весу и трахал.
Холлис не уверен, что в Убежище-Пять устраивают семейные вечеринки с коктейлями, но он расстегивает куртку Джулии, потом блузку, задевая костяшками пальцев напряженные соски. Он отбрасывает мысли, остается только ощущение горячей упругой кожи, таймер, отсчитывающий время, и ее голос, неторопливый и сбивающийся.
- Я сказала: Привет. Мы знакомы? А он ответил: Как раз в процессе, - говорит Джулия, склоняя голову набок и подставляя шею поцелуям то ли настоящего, то ли прошедшего времени.
Холлис толкает ее назад, на какой-то ящик (он не уверен, что в Убежище-Пять есть мужские туалеты с роскошными блестящими раковинами), стягивает с нее брюки, а она снимает ботинок с одной ноги носком другой и продолжает:
- Я спросила: Вы приятель моего мужа? Да, ох, да, ну давай же, сильнее! А он…
Время вышло.
Оживает коммуникатор, хрипит, матерится из-под лежащей на полу куртки, звуки взрывов, звуки выстрелов бьются в каменный кокон тишины. Вцепившись руками в ящик, Джулия мотает головой и беззвучно открывает и закрывает рот, а Холлис держит ее ноги на весу и вколачивается в нее, запрокинув голову.
Затем останавливается.
В это время на другом конце Убежища взрывается гараж.
***
Холлис подбрасывает монетку и ловит, подбрасывает и ловит. Это тупое механическое занятие не может полностью завладеть его вниманием. Он мог бы сосчитать количество шагов, которые отделяют его от особняка Джонсонов, но все еще не знает, откуда в его руке появится старый коричневый чемодан.
- Ты неправильно делаешь, - говорит Рэд.
Ловит за руку, разжимает пальцы и выуживает монетку.
- Смотри, как надо.
Холлис смотрит. Он чувствует, как между ними натягиваются прутья вольера.
Как можно превзойти того, кто считает тебя подопытной обезьянкой-чемпионом?
- Подбрасываешь…
Через двенадцать минут он отсюда уйдет. Видения подступают к горлу, вызывая спазмы и головокружение.
- …и ловишь. Так и с предвидением.
Холлис задыхается, цепляясь за протянутую руку. Через двадцать два часа и три минуты он умрет.
- Тебе просто нужно реле. Выключатель.
Подбрасываешь и ловишь, шумит в голове, подбрасываешь и ловишь, подбрасываешь и...
Машинально Холлис ловит брошенную ему монетку.
Тишина.
Такая морозная, чистая тишина, как после сильного обезболивающего.
Рэд считает, что предвидение открывает бесконечное множество путей, но он ошибается.
Выбор пугает, многократно повторяющийся выбор дезориентирует и парализует. Каждая ключевая развилка заставляет сомневаться в правильности выбранного направления.
Есть единственный путь, простой и короткий, главное здесь – не сойти с рельсов. Увидеть цель и идти к ней, все ускоряясь и ускоряясь.
- Ты знаешь старые склады на западе города? – неожиданно спрашивает Рэд.
Холлис кивает.
- Если что-то пойдет не так, поищи там вход в Убежище Видящих. Скажешь, что от меня.
Холлис кивает.
Похоже, он знает, откуда возьмется этот старый коричневый чемодан.
***
Они бегут отчаянно, панически, до рези в легких. За спиной мечутся желтые круги света, погоня близко. Запах сырости и плесени в холодных коридорах, кобура игольника стучит по бедру, изо рта вырываются белые облачки пара. То и дело кто-то останавливается, хватается за голову, чертыхаясь, и бежит дальше.
Нет времени тормозить, нет времени думать о том, что все видения упираются в выжженное черное пятно.
Об этом ему сказала Джулия.
- Они идут вперед, и на тридцать седьмой минуте упираются в выжженное черное пятно.
От запаха дыма и расплавившейся проводки болит голова.
- Попробуйте вы, - говорит Джулия, одним словом возвращая все на свои места.
Холлис кивает, оглядывается, запоминая рельеф коридора.
Сзади слышен стрекот выстрелов. Кто-то кричит, но крик быстро обрывается.
- Что-то не так? – тревожно хмурится Джулия.
- Боюсь не вписаться в поворот, - пожимает плечами Холлис.
Тогда Джулия берет его за руку, свободную, не ту, что с монеткой. Крепко, надежно, безлично.
- Не бойтесь, - отвечает она.
Пока Тандерстоун, вынырнувший из толпы бегущих, что-то говорит Джулии, Холлис подбрасывает монетку…
Небо без звезд. Раскручивается и падает как подбитый вертолет. Обломки рассыпаются и искрят, и вот уже протягиваются неоновые ленты, вспыхивают, вальсируя в небе, рекламные щиты, летит тонкая паутина воздушных путей. На исходе года все это превращается в хаос. Цивилизация Видящих бьется в агонии. Кто-то лежит в своей постели и безучастно смотрит в потолок, отчаявшись забыть миг своей смерти. Кто-то впадает в амок, разрушая все, до чего может дотянуться – это тоже способ забыть. Те, что поспокойнее и поумнее, действуют. Но их все-таки слишком много, и они наматывают время на себя, тянут все сильнее и сильнее, срывая ногти, разрывая сосуды головного мозга. Они как обезумевшие гиены, пожирающие друг друга. И где-то совсем рядом пульсирует белая звезда, спрессованная, дикая, нечеловеческая мощь.
Мощь – это изуродованные тела с серой кожей, лежащие в капсулах. Атрофированные конечности, плавающие в прозрачной жидкости; безволосые черепа, инкрустированные разъемами различных форм.
Потом время заканчивается и белая звезда гаснет. Становится серой и ломкой, рассыпается в пыль.
Потом будущего нет.
…и ловит.
- Ну что? – вздрагивают пальцы Джулии на его запястье.
- Вы были правы. Попробую еще раз.
Подбрасывает…
Этого человека зовут Дао Смит. Когда Джулия Невервинтер обратится к нему за помощью, он не будет удивлен. Он продает любые услуги, любые товары. Риск для него – это не повод для отказа, а отдельный пункт в прайсе. Заоблачный риск рассчитывается по спецкоэффицентам и конечная цифра не оговаривается. Есть всего один путь уничтожить всех Видящих и сохранить время. Коричневый чемоданчик, набитый деньгами, превращается в призрачный путь к лабораториям Синтекс. Дао Смит не Видящий – он просто старый контрабандист, утомленный своим легальным положением. Капля адреналина и еще пароль от банковской ячейки профессора Джонсона, содержащей последние разработки – ключ-дешифратор не нужен, спасибо – и транспортники «Дао Дэ» с перепрошитыми номерами гасят фары и вслепую опускаются на западе города, в заброшенных складах. Цель уже рядом, близко.
…и ловит.
Холлис прячет монетку в карман, отрицательно качает головой – ничего.
И снова панический бег. Прямо, поворот, еще поворот, развилка. Через двадцать семь минут их загонят в тупик, там будет стальная дверь, старая и намертво перекошенная, и приближающиеся желтые пятна света, выхватывающие куски поеденных плесенью стен. Что-то необратимо сломается в этих людях. Страх вспыхнет ослепительно-ярко и выгорит дотла. Как крысы, загнанные в угол, они кинутся в слепую яростную атаку, не размышляя и не полагаясь на предвидение. Они пробьются на поверхность через тридцать девять минут, не оглядываясь на мертвых и умирающих, а Джулия к тому времени уже наберет номер Дао Смита. Через сорок три минуты она передаст трубку Холлису, через сорок девять минут транспортники «Дао Дэ» с перепрошитыми номерами погасят фары и вслепую опустятся на западе города, в заброшенных складах.
Будущее пугает.
Представьте себе неизвестность, помноженную на тысячи тысяч, постоянно изменяющуюся и текучую. Такую огромную, дезориентирующую, парализующую волю. Как будто падаешь спиной в черную вязкую пропасть или слушаешь, обморочно впиваясь ногтями в ладони, как за неплотно закрытой дверью грузно ворочается что-то бесформенное и страшное.
Холлис нашел единственно верный путь в этом хаосе, он не заигрывает с Удачей, не пытается познакомится с ней поближе – он и есть Удача.
Мгновение нерешительности, теплое равнодушное прикосновение пальцев к запястью, человек, который останется прикрывать твою спину, иррациональное желание спасти – поезд сходит с рельсов, бьется о заграждение и силовые линии воздушного пути, разбивается на куски, порождая агонию.
Холлис не хочет спасти мир от Видящих. Он просто хочет разрушить мечту профессора Рэда Джонсона.
Это так ничтожно, но так важно.
***
- Вот моя визитка, - говорит Дао Смит, грузный краснолицый контрабандист с моржовыми усами. – Если вернетесь живыми, свяжись со мной, мальчик.
Холлис кивает. Он тянет визитку из пальцев Дао Смита, тот не отпускает, будто внезапно передумал. Грызет черепаховую трубку, а потом, сердито встопорщив седые усы, разжимает пальцы и бурчит:
- Подарок от фирмы. Как оптовому покупателю. На минус пятом этаже - гнездо операторов будущего. Никогда не думал, что будет, когда тебя поймают?
Салон транспортника трясет. Они летят под воздушными путями, невидимые и быстрые. Молчаливые люди в черной униформе скользят мимо, занятые делом, и кажутся деталями корабля.
Холлис молчит; серые существа в капсулах, атрофированные конечности и лысые головы, инкрустированные разъемами. Сейчас он понимает – мало видеть будущее, нужно обладать информацией, чтобы его истолковать.
- Смерть? – продолжает Дао Смит. – Слишком просто для таких как ты, мальчик. В худшем случае ты подопытная крыса, в лучшем – охотник, и я тебя уверяю, после экскурсии по лабораториям все умоляют дать им возможность предать своих. Между двумя этими полюсами – операторы будущего. Вы для них как маячки на карте, и они давно сосчитали вас всех.
- Их задача – слежение? – вмешивается Джулия, и Дао Смит улыбается, с удовольствием окидывая ее взглядом.
- Нет, милая. У них другая задача.
Их основная задача становится очевидной потом, когда транспортники врезаются в круглый стеклянный купол, разбрызгивая сверкающие осколки.
Вокруг ни души. Большой холл, отделанный мрамором и гранитом, пуст, в тишине оглушительно-громко льется вода из фонтана. В кронах пальм и древовидных фикусов влажно поблескивают куски стекла.
Джулия собирает выживших, пересчитывает их, называя каждого по имени.
Слишком спокойная и решительная, возможно, сейчас она вспоминает, как стояла спиной к стальной двери, обернувшейся ловушкой.
Тогда она закрыла глаза и тихо сказала:
- Что мне делать, Рэд?
- Сражаться, конечно, - ответил Холлис. - Все это оружие. Вся эта ваша дисциплина. Все это так бессмысленно. Есть куда более простые способы умереть.
- И что же мне теперь делать? - резко обернулась раздраженная Джулия.
- Я слышал, есть человек по имени Дао Смит, его услуги дорого стоят, но всегда окупаются...
Джулия оглядывается, долго смотрит на Холлиса, а потом разворачивает самодельный навигатор.
Дорого стоят, но всегда окупаются.
Холлис крутит в руке монетку, тяжелый взгляд Джулии будто прилип к ней. Только подбрось, и я узнаю все, о чем ты думаешь. Разгадаю все твои планы.
Она слишком поздно начала его подозревать.
Холлис прячет монетку в карман.
Слишком поздно.
Хлопают двери лифта, а потом раздаются чьи-то шаги.
Джулия вздрагивает.
- Здесь нет никого, - улыбается профессор Чарльз Рэд Джонсон. – Здесь остались только Видящие.
На руках у него – худенькая девочка с серой кожей. В грязно-белой сорочке, со своими тонкими, бессильно обвисшими руками и ногами она похожа на бледного паука.
- Привет, - говорит профессор Рэд Джонсон, и Джулия до боли сжимает плечо Холлиса. – Мы знакомы?
Он колеблется, он кажется больным или безумным, его зрачки мечутся игольными остриями, процарапывая тонкие линии на лице Холлиса. Девочка медленно открывает глаза.
- Представь себе, однажды ты открываешь глаза, и перед тобой разворачивается бесконечное множество путей, - говорит Рэд Джонсон.
Это черное выжженное пятно, в которое упирались видения. Похоже, это был Рэд. Похоже, он сначала испробовал препарат на себе. Похоже, он развивался быстрее, и теперь даже операторы будущего не могут его увидеть. Похоже…
Это та самая мечта, Рэд?
Это она?
Девочка медленно открывает глаза, все шире и шире, так, что они вылезают из орбит, лицо становится фиолетовым, бесформенным лоскутом вываливается язык, она хрипит и бессильно дрыгает ниточками-ногами, когда Рэд поднимает ее за горло вверх.
- Представь себе, - говорит Рэд. – Что все это – одна большая ошибка.
***
Да.
Представим себе, что все это – одна большая ошибка.
Холлис закрывает глаза и видит, как рассыпается его будущее.
Тандерстоун приваливается спиной к закрывающейся перегородке и перезаряжает пистолеты.
Майк-оружейник умирает в чужом будущем.
Арчи Фергюссон, который первым видит оператора будущего – изможденного полупарализованного мужчину, ползущего по коридору.
Джейми Стин, который сдуру палит в серого монстра, в живую бомбу.
Вопль, взрывающий голову.
Красные спирали выстреливают одновременно, разрывая сознание, расплескивая кровь.
Джулия Невервинтер стискивает разбухшие виски и смаргивает кровь, льющуюся из глаз. Вслепую пытается нащупать навигатор.
Рэд Джонсон раскидывает руки посреди улья, облепленного капсулами.
Всего этого нет, и не будет.
Холлис открывает глаза и видит искаженные осколки своего будущего.
Вокруг трупы, вокруг кровь, натекшая из глаз, ушей и ртов.
Такая неправдоподобно-красная.
Рэд разжимает пальцы и мертвая девочка падает в красную лужу. Соскальзывает по скрюченному трупу в бесформенной серой куртке, лежащему у ног Рэда, и замирает.
Холлис закрывает глаза, что-то горячее и круглое впивается в ладонь. Он подбрасывает монету…
…и кидает за плечо.
Она летит, бьется об пол и долго катится, а потом наступает тишина.
Больше нет будущего, только настоящее.
Огромная туша Здесь-и-Сейчас ворочается, распирая мраморные стены, трещины ползут по гладкой поверхности.
- Все это – одна большая ошибка, - говорит Рэд. Он засовывает руки в карманы лабораторного халата, разворачивается и бредет к лифту, что-то бормоча.
Холлис шагает вперед.
Как привязанный, он идет за ссутулившейся фигурой, ни на что не надеясь, но не в силах отказаться от преследования.
Теперь остались только они двое, кольцо замкнулось.
Двери лифта закрываются.
Металлические панели отполированы до зеркального блеска, и Холлис видит в них отражения Рэда, серые и блеклые, как фотографии столетней давности.
На минус втором этаже он спрашивает:
- Ты помнишь, как сюда попал? Ты помнишь, как меня зовут?
- …а если я поверну направо, то потом или остановлюсь, или шагну вперед, если остановлюсь, то… - монотонно бормочет Рэд.
Бесконечное множество путей.
Какая херня.
На минус пятом двери лифта открываются.
- Где они? – кричит Холлис, размахивая игольником. – Куда попрятались эти уроды?!
Он все повышает голос, металлический стук и жужжание заглушают безумный шепот спятившего Рэда, все это сводит его с ума.
- Где они! – Он встряхивает Рэда за плечо.
И вдруг отшатывается, напоровшись на его взгляд, спокойный, равнодушный и заинтересованный.
Рэд раскидывает руки в стороны, открывает и закрывает рот, не в силах произнести ни слова.
***
Представим себе, что все это было погрешностью.
Дальнейшее – дело техники.
Старательно и неумело Холлис расстреливает капсулы операторов, размышляя о том, что он все-таки уничтожит всех Видящих. Если один оператор будущего в смертной агонии способен поджарить мозг десятка-другого Видящих, то сотни операторов… Холлис умножает пятнадцать на четыреста восемьдесят шесть, получившаяся цифра в пять раз превышает неофициальную статистику и вполне его устраивает.
Когда он открывает капсулы, люди, лежащие в них, не пытаются сопротивляться. Не пытаются убежать или еще как-то спасти себя.
Все это от бессилия.
Хорошо, что Рэд предложил мне тогда кофе, думает Холлис.
Хорошо, что я стал другим Видящим.
Усовершенствованным.
Неуязвимым.
Сверхчеловеком.
Черной выжженной плешью в чужой голове.
Плохо, что я вообще встретил Рэда, думает Холлис и перезаряжает игольник.
Что-то умирает в нем, когда он видит Рэда, скрючившегося на полу в позе эмбриона.
Желтые влажные пятна на лабораторном халате.
Заряд игольника рассчитан на пятьдесят выстрелов. Перезарядка занимает две минуты.
Через сорок одну минуту Холлис закроет последнюю капсулу, достанет из кобуры новенький, только с завода, двадцать седьмой «Бэби Край» и приставит его к виску.
Погладит пальцем курок и передвинет дуло ко лбу.
Потом опять к виску.
Это последнее, что он должен сделать, чтобы уничтожить всех Видящих.
Он глубоко вдохнет и…
***
Первое, что спрашивает у него профессор Рэд Джонсон, это:
- Ты бы хотел знать точную дату своей смерти?
- Никогда об этом не думал, - отвечает Холлис. – Смотрю, у вас тут уютно.
@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс
пятница, 03 декабря 2010
bang-bang
Смысл всего такого
Техсаппорт спешит на помощь! :D
Пришли с блэкджеком и шлюхами.
среда, 01 декабря 2010
Смысл всего такого
Название: Они и я
Тема: Шестое чувство
Автор: Hisshi
Бета: Кое-кто
Краткое содержание: Всем нам нужно внимание. Рано или поздно, так или иначе.
читать дальше
Меня зовут Мару Нацуми, и я занимаюсь тем, чем планировала заняться сегодня, уже почти год.
Три дня в неделю я заскакиваю в поезд на Синдзюку, на ходу запихивая в рюкзак сэндвич или рисовые колобки, достаю свою волшебную тетрадь, углубляюсь в чтение и незаметно приезжаю сюда.
Нет, я не пишу рассказы или стихи – и уж конечно не рисую. И это даже не тетрадь моего талантливого друга или парня. Это всего лишь дневник наблюдений за моими пациентами. С тех пор, как я занялась этой практикой, он стал толще на несколько тетрадных блоков, и сейчас я подумываю о том, чтобы прикупить еще листочков в клеточку: график у меня, как оказалось, напряженный, пациенты прибывают часто, уходят немногие…Ценнейший материал для докладов и будущей работы.
Иногда мне бывает тяжеловато. Впрочем, я не жалуюсь: мне нравится моя практика. Хотя бы потому, что позволяет лучше судить о собственной стране и ее жителях: я доверяю своим подопечным.
Мне они, судя по всему, тоже доверяют. Пока никто толком не остался недоволен моей работой. Со мной охотно разговаривают, рассказывают, иногда – играют в те немногие игры, о которых я вычитала в правильных книжках: в «цветные шляпы» и тому подобное. В общем, все вместе мы неплохо проводим время. И воздух в этом месте тоже хороший, чистый. В Токио слишком душно, а тут – в самый раз, можно спрятать бумажный веер вкупе с полотенцем в сумку и наслаждаться жизнью. У нас тут хороший воздух и хорошие виды, сплошные леса и горы. Не хватает только какого-нибудь водоема. А прямо над нами – облака и стоянка, откуда туристы отправляются в восхождение на гору Фудзи.
Я еще никогда не взбиралась туда. Говорят, это должен сделать каждый японец хотя бы раз в жизни. Так часто езжу в ее окрестности - надо будет как-нибудь попробовать…
Водитель всякий раз удивляется, когда я выхожу на этой остановке. И обеспокоенно оглядывается на меня. Я всякий же раз вежливо его благодарю и спускаюсь на тропинку.
Не спорю, практика у меня не из легких. Но знаете… я всегда любила читать. И слушать, как мне рассказывают сказки или просто интересные истории. Ощущаю себя – нет, не сказочником. Не то биографом, не то хронистом. Причем хроники, которые веду, никогда не будут опубликованы: я хочу быть честной перед своими подопечными, ведь мир и так был достаточно нечестен с ними.
В чем-то моя практика уникальна: никто из моих друзей и сверстников не мог бы и мечтать о такой – а мне просто повезло. Так случается, когда при рождении звезды случайно складываются в удачную комбинацию. В случае со мной комбинация получилась скорее причудливая, чем счастливая. Но я не жалуюсь, равно как и мои пациенты. Большинство из них зовет меня «Нацу-тян», они очень доброжелательны по отношению ко мне, часто благодарят лично за ту или иную беседу.
«Ты просто волшебница, Нацу-тян», - госпожа Харуна, домохозяйка из Тиба, говорила это не раз и не два. Я всякий раз отнекиваюсь, потому что совсем не понимаю, в чем мое волшебство: это все тренинги, банальные тренинги и доверие.
«Значит, у тебя большой талант. Или – шестое чувство. Да-да, потрясающе развитое шестое чувство. Поверь мне, я знаю, с кем сравниваю: там со мной тоже пытались говорить. С ними было совсем нелегко, а с тобой я поняла, что, откровенничая, и впрямь можно почувствовать себя легче. Ты – наша спасительница, Нацу-тян».
Ее история благополучнее, чем у многих из тех, кого я встречала. Но она все равно мне очень благодарна и однажды даже показала, где обронила золотое кольцо с камнем. Взять кольцо я не смогла.
Другие тоже иногда предлагают мне какое-то вознаграждение. Я не беру его: мне стыдно было бы взять. Они и так отдают мне самое ценное – свою откровенность, свои воспоминания. Это круче модных телесериалов.
---
Сегодня меня, должно быть, ожидают дальше, чем обычно: слишком шумно на дороге, которая пролегает неподалеку. Что ж, так даже лучше. Охраннику не очень нравятся наши беседы, поскольку отвлекают его от работы. Я довольна: нынче всем нам будет комфортно. От удовольствия я даже позволяю себе пнуть банку из-под содовой, случайно оказавшуюся под ногами.
Сегодня ожидается тихий и приятный рабочий день.
Мои подопечные с удовольствием делятся историями, отнюдь не всегда веселыми. Тут веселых историй просто не может быть. Это люди с трудной судьбой. Каждого из них так или иначе прокатила жизнь. Мы частенько садимся и вспоминаем те или иные события их жизни, совместно находя возможный выход из этих жизненных тупиков – либо с другими, либо с глазу на глаз.
В последнее время нас немного: больше недели длится национальный праздник О-бон – по всей стране поминают усопших и выносят на улицу старые вещи. Сегодня – последний день праздника, и поэтому я решила приготовить что-нибудь для тех, кто вынужден встречать его не с родными.
На праздник поминовения предков большинству моих подопечных можно уехать к родным, и вот сегодня они должны вернуться. Кто-то раньше, кто-то позже. Вот, например, Курода-сан уже наверняка сидит в синкансэне, смотрит на рисовые поля или, быть может, на горы. Мацуи-сан, как мне думается, помахала рукой одной из многочисленных кошек, которых подкармливала, и полюбовалась на свои любимые лотосы в храме, недалеко от дома. Тиэ-тян, должно быть, все еще вертится перед зеркалом; «Ах, я никак не могу избавиться от этой привычки, мне вечно мерещится пылинка, ворсинка или лишняя складочка», - не раз жаловалась она мне, вздыхая. Многие должны вернуться – а нас пока только пятеро, не считая меня. Этих пятерых никто не позвал в гости, и я решила немного с ними позаниматься, хоть как-то развлечь.
У каждого из них – свои привычки, особенности характера. Все это пригодится мне, если я когда-нибудь стану работать с несчастными людьми по-настоящему, говорить с ними и спасать их. Когда это станет моей профессией. Пока я только учусь – говорить, угадывать, помогать. Кажется, у меня немного получается.
---
- Опять… оп-паздываешь.
Угрюмый взгляд, сутулая спина и вечная белая рубашка с идеально отглаженным воротничком. Офисных работников у меня много, и с большинством из них порой приходится несладко. С этим – едва ли не тяжелее всех.
Я точно знаю, что Нагао-сан не любит рассказывать свои истории в кругу других пациентов. Ему гораздо комфортнее поговорить наедине. В свое время он дорассказывался не того и не тем. Коллеги потом не могли перестать смеяться над ним целых два года. Безусловно, не в открытую, за спиной: в рабочее время иначе не посмеешься, а смешки за спиной ранят в два раза больней. Однажды Нагао-сан не выдержал и пришел сюда. Мне кажется, любой на его месте не выдержал бы.
У этого человека были серьезные проблемы с уверенностью в себе. Он никогда не мог заговорить первым. Однажды он поделился этим на пятничной вечеринке с тем, кого считал приятелем.
И на два года получил в список своих обязанностей должность оператора. Очень ответственную должность – для этой фирмы. И стал любимым объектом не самых приятных шуток у всего отдела.
Сейчас он вообще не хочет говорить: ему так легче. Но я пытаюсь научить его и показать, что здесь больше нечего бояться: здесь Нагао-сан поймут, как нигде. Быть может, тогда он не останется здесь надолго.
Сегодня я принесу ему несколько своих фотографий. Детских, с родственниками, с отдыха. Мы посмотрим их вместе, а потом я попрошу Нагао-сан задавать вопросы. Пусть их будет много, пусть они будут разными. Мы постепенно станем говорить друг с другом, обмениваться мнениями. Это было бы здорово – если бы Нагао-сан снова захотел говорить и общаться.
Кому-то его проблемы могут показаться детскими. Не люблю людей, примеряющих одни критерии на всех.
Фотографии уютно шуршат между листами тетради – как мелкие камешки на дороге. Я стараюсь думать о том, что сегодня все наконец-то будет хорошо.
---
- Пришла, девочка… надо же! – тихий шепот. Так шуршат листья.
Золотой браслет на тонком запястье, темная помада, традиционная полуухмылка на губах: госпоже Тода очень не нравится тот факт, что шрам на ее щеке так и остался, никуда не девшись. Шрам этот глубокий и некрасивый, доставляет ей немало неудобств – но как же здорово она держится, пряча всю свою горечь глубоко внутри!
Этот шрам – след аварии: госпожа Тода врезалась в столб, не желая переезжать кошку. Она была строгой дамой, начальницей, не дававшей спуску никому. Никто и не поверил в то, что эта женщина могла кого-то пощадить. Она нехотя призналась, что эта кошка – единственное существо, осчастливленное ею.
У госпожи Тода было немало денег – но ее лицо все-таки не смогли спасти. Ограниченная мимика и подходящие прически спасли положение ненадолго. Похоже, нам действительно воздается по нашим делам. Я никогда не расспрашивала госпожу Тода, что происходило с ней между аварией и попаданием сюда – и она не рассказывала, но очень выразительно сверкала глазами. Могу лишь предположить, что ее подчиненные не просто отдалились, но стали чувствовать себя свободнее.
Однажды она нашла анонимную карикатуру в своем ящике. И после продержалась еще полгода, чтобы приехать сюда, как и все мои пациенты. Так что теперь госпожа Тода здесь, вместе со всеми. И время от времени угольно-черные глаза теплеют.
Она все еще ждет кого-то, кто, как она считает, должен был искать ее. Два года назад ее нашла только полиция – но госпожа Тода, кажется, до сих пор высматривает на дороге только ей знакомую машину.
Ее глаза начинают теплеть в июле. А вчера она уверенно сказала, что за ней приедут. Так она говорит все то время, что мы знакомы. А иногда мы абстрактно разговариваем об этом человеке. Однажды она назвала его своим идеалом и горько рассмеялась, когда другие не поверили в наличие у этой женщины какого-либо идеала, кроме нее самой.
- Иногда и нам, железным стервам, хочется поверить в чудо, - сказала тогда госпожа Тода, отсмеявшись. И провела наманикюренным ногтем по шраму.
Сегодня как раз июльский вечер… И нет, сегодня я ничего ей не принесу. Я попробую спросить у нее один-единственный адрес.
Я должна научиться показывать подопечным чудеса. Пожалуй, я начну с госпожи Тода.
---
- Наттян, на весь день к нам?
Опять в самое ухо. И я опять взрогну.
Микия тоже остался на О-Бон. Я удивилась, узнав об этом – а он только улыбнулся и небрежно пожал плечами. Микия не слишком печалится по этому поводу, но я все равно озадачена до сих пор: неужели он – и один? Помнится, я и в нашу первую встречу удивилась этому факту.
Микия совсем не похож на большинство моих пациентов. Он высок, симпатичен, у него модная стрижка и рыжие крашеные волосы. У него есть татуировки на обеих руках, наглая ухмылка и пирсинг в брови. Микия модно одет, и девчонки должны вешаться на него пачками… По правде говоря, его вообще не должно здесь быть.
Как выяснилось, мои сомнения не обманули: Микия попал сюда не по своей воле. Он загулял с подружкой одного из токийских якудза – и оскорбленный «крутой парень» решил, что Микия будет гораздо лучше здесь, среди ущербных, по мнению общественности, людей. Подружку тогда тоже знатно изукрасили и утопили где-то в порту. Она до последней минуты сваливала все на Микия, обвиняя его то в принуждении, то в шантаже. Мне до сих пор не верится, что его вообще можно в таком обвинить: слишком уж неподходящая внешность. Когда б не татуировки, скрытые длинными рукавами. Звезды и волны. Микия любил «ловить волну», как он сам говорит, и больше других тоскует о том, что океан так далеко.
Всегда восхищалась теми, кто любит море. Я его опасаюсь: в детстве насмотрелась на указатели в духе «куда бежать от цунами». В родном городке их хватает.
Микия посмеивается надо мной и говорит, что у него до сих пор болят ребра от не слишком удачных падений («Или от встреч с якудза», - думаю про себя я). Но назад ему все равно очень хочется: здесь, по его словам, слишком тихо и спокойно – а он с детства привык жить в шумном городе и даже заснуть не может без грохота поезда или шелеста шин об асфальт.
Мы с Микия говорим много, он охотно рассказывает о себе – о прошлом, о настоящем, о своих пристрастиях и до сих пор существующих мечтах. Он шутит, что, если бы я не была такая умная, предложил бы встречаться. Но умные женщины – опасные женщины, поэтому мне следует, по его мнению, не выпячивать интеллект так явно. При этом он так забавно ерошит волосы себе и мне, что сердиться у меня просто не получается. Да и непрофессионально это – сердиться на пациента.
Вчера я записала для него шум улицы за окном. Специально просидела на подоконнике весь день, специально распахнула стеклянную дверь настежь, впуская в комнату неподвластную кондиционеру летнюю духоту. Подо мной, внизу, каждый день ездит много машин, да и одна из линий метро проходит совсем рядом. Жаль только, что море далеко и от меня.
Но Микия все равно скажет, что ему нравится.
Я оставлю ему свой плеер.
---
- Нацу…ми-сан?
Тихий красивый голос, волосы до плеч, тоска во взгляде.
Чизуру, конечно же, тоже осталась. Она с самого начала рассказала мне, что ее единственный родной человек – мать – умерла от рака. И поэтому Чизуру здесь. Она сама никуда не хочет идти.
Двадцать лет - в одном и том же доме, с одним и тем же садом, с одними и теми же обязанностями. Мне кажется, ее больная мать была не совсем права, сваливая всю работу по дому и заботу о себе на одну Чизуру. Как я поняла, когда-то она неплохо зарабатывала. Неужели не делала накоплений? В это слабо верится после всех рассказов девушки. Есть такие люди – сродни вампирам. Они питаются чужими эмоциями. Похоже, именно такой была и мать Чизуру. Чизуру и сама осознает это подсознательно. Но всячески отрицает, когда я пытаюсь назвать вещи своими именами. Мне не следовало задавать много наводящих вопросов и вести себя столь прямо: мое негодование – никогда не любила таких людей, как мать Чизуру – сильно скомпрометировало меня в глазах подопечной. И мне потребовалась неделя на то, чтобы разомкнуть закрывшуюся было душу девушки.
Сейчас она полюбила общение группой, хоть раньше и пряталась то тут, то там. Рассказывает, правда, все больше об отдельных эпизодах из детства, почти не упоминая, что же стало с ней после колледжа. Именно в это время мать окончательно приковала дочь к подушке рядом со своим ложем.
Чизуру вырвалась лишь однажды – сюда. Когда ложе опустела, она просто не смогла сориентироваться в этом мире. Потому что ничего не умела, кроме как ухаживать за матерью. И никого толком не знала.
Теперь у нее есть мы. Главное для нее – осознать этот факт. Возможно, в этом случае она все же сможет вернуться. Пока мы – именно мы: Харуна-сан, Микия, несколько других добровольцев, - помогаем ей почувствовать нашу духовную связь. Из-за длительной изоляции Чизуру боится любого душевного порыва в свою сторону. И старательно прячет шрамы на руках.
Как будто она тут одна такая… Но я ничего не говорю: не хочу ранить подопечную еще сильнее. Вместо этого неизменно окликаю ее и увожу к остальным. Она часто забредает подальше ото всех, в самую чащу. Я с трудом нахожу ее и кланяюсь как можно ниже.
- Чизуру-сан, мы Вас очень ждем! Ваша вчерашняя история всем очень понравилось, и мы хотим, чтобы Вы рассказали нам что-нибудь еще. Расскажите, пожалуйста, Чизуру-сан.
Она не всегда отзывалась. Но пару месяцев назад мне удалось вовлечь ее в наш дружный кружок.
Сказать по правде, у Чизуру-сан самый настоящий талант рассказчика. И очень мягкий голос.
Сегодня я принесу ей еще одну кофточку. С кружевными манжетами и очень длинными рукавами.
--
- Я… это… я прошу прощения, что заставил Вас приехать.
Очки в цветной оправе, чуть взъерошенные волосы и свитер в бледно-лиловую полоску. Каору-сан – один из новичков. Можно сказать, он тренирует силу воли, когда проводит время с нами. Ему пока тяжеловато: все еще не может забыть, как его девушка загуляла с его же лучшим другом. Каору-сан, увы, слишком застенчив и замкнут. С ним полгода встречались из жалости, а потом – кажется, просто не выдержали. Она честно все рассказала Каору-сан, так что в их истории сложно осудить обоих. В конце концов, Каору-сан сам сделал выбор в пользу судьбы и таблеток. Так что теперь он тоже восстанавливается вместе со всеми – на свежем воздухе, среди зелени и тишины. Он сможет разучиться своей обиде, а потом вернуться. Такое ведь иногда случается, пусть и редко, когда у них получается разобраться в себе.
Каору-сан почему-то особенно хочется помочь. У него слишком несчастный вид даже теперь, когда все позади. И нездоровый цвет лица, который останется таким навсегда. Разве что мальчик вернется и поправит здоровье. Но это будет уже не совсем Каору-сан.
Иногда они просят меня остаться – так случается в те дни, когда кому-то из них особенно тяжело. В их персональные даты. В свое время Каору-сан, если я правильно догадываюсь, попал сюда именно сегодня. Он не называет дату – только говорит, что шел дождь и что было очень холодно. Но плечи ежатся именно сегодня, это хорошо заметно.
Сегодня… сегодня я ничего ему не принесла. Я так и не смогла понять, что ему нужно. Кроме общества.
Он не просит сам, никогда не просит. Мне пришлось научиться смотреть сквозь стекла его очков, чтобы понять: мое присутствие очень нужно ему для того, чтобы забыть чувства, которые вызывает прошлое. Потому что не забыв – не вернешься.
Я не спрошу у него, похожа ли на ту девушку. Это будет лишним. И для меня в том числе: я помогаю, а не выпытываю секреты в свое удовольствие.
Я нахожу его первым.
- Каору-сан, не хочешь нам ничего рассказать сегодня? Говорят, ты так далеко ходил гулять… неужели не произошло ничего интересного?
--
Сеть в телефоне пропадает. Наконец-то.
Я бросаю рюкзак на выступающий корень дерева рядом с собой и сажусь на соседний. Каору-сан робко улыбается, остальные тоже начинают подходить. Все, кроме Нагао-сан – к нему я пока хожу отдельно. Хоть никогда не теряю надежды на то, что он тоже когда-нибудь подсядет к нам.
Скоро мы все будем в сборе – и будем постепенно раскрываться, учиться доверять друг другу. Я начну новый виток слушаний и новый виток тренингов. Мне будут рассказывать, мы будем слушать, смеяться, переживать, ждать остальных… все это похоже на сериал о добровольцах в доме престарелых или клубе анонимных алкоголиков.
Хорошо, что наш охранник всего этого не видит. Мне было бы сложно объяснить ему, как так получилось с моей практикой. Я и сама не знаю.
Ему достаточно видеть, что я каждый раз возвращаюсь обратно. А ведь в первый раз он все-таки вызвал полицию.
Два года назад я впервые попала сюда не потому, что мне нужна была практика, а потому, что у меня ничего не было. Возможно, имея все шансы стать одной из пациенток такой же девушки, имеющей «талант шестого чувства». И попала бы – если бы не все они.
Самоубийцы, которые помогли потенциальной самоубийце поверить в свою значимость – отличный сюжет для нового фильма-бестселлера. А у меня теперь есть долг жизни и прекрасная практика. И пусть лес Дзюкай - тот самый знаменитый лес, куда испокон веков уносили умирать больных и немощных - до сих пор является излюбленным местом сведения счетов с жизнью, я перестала бояться зловещих легенд о духах умерших еще года два назад.
Они ведь совсем такие же, как мы. И на праздники уезжают точно так же. А лес – это просто их дом. И мое место работы.
Когда полупрозрачные силуэты появляются из-за деревьев, я улыбаюсь и понимаю, что день будет прожит не зря.
Тема: Шестое чувство
Автор: Hisshi
Бета: Кое-кто
Краткое содержание: Всем нам нужно внимание. Рано или поздно, так или иначе.
читать дальше
Они и я
Меня зовут Мару Нацуми, и я занимаюсь тем, чем планировала заняться сегодня, уже почти год.
Три дня в неделю я заскакиваю в поезд на Синдзюку, на ходу запихивая в рюкзак сэндвич или рисовые колобки, достаю свою волшебную тетрадь, углубляюсь в чтение и незаметно приезжаю сюда.
Нет, я не пишу рассказы или стихи – и уж конечно не рисую. И это даже не тетрадь моего талантливого друга или парня. Это всего лишь дневник наблюдений за моими пациентами. С тех пор, как я занялась этой практикой, он стал толще на несколько тетрадных блоков, и сейчас я подумываю о том, чтобы прикупить еще листочков в клеточку: график у меня, как оказалось, напряженный, пациенты прибывают часто, уходят немногие…Ценнейший материал для докладов и будущей работы.
Иногда мне бывает тяжеловато. Впрочем, я не жалуюсь: мне нравится моя практика. Хотя бы потому, что позволяет лучше судить о собственной стране и ее жителях: я доверяю своим подопечным.
Мне они, судя по всему, тоже доверяют. Пока никто толком не остался недоволен моей работой. Со мной охотно разговаривают, рассказывают, иногда – играют в те немногие игры, о которых я вычитала в правильных книжках: в «цветные шляпы» и тому подобное. В общем, все вместе мы неплохо проводим время. И воздух в этом месте тоже хороший, чистый. В Токио слишком душно, а тут – в самый раз, можно спрятать бумажный веер вкупе с полотенцем в сумку и наслаждаться жизнью. У нас тут хороший воздух и хорошие виды, сплошные леса и горы. Не хватает только какого-нибудь водоема. А прямо над нами – облака и стоянка, откуда туристы отправляются в восхождение на гору Фудзи.
Я еще никогда не взбиралась туда. Говорят, это должен сделать каждый японец хотя бы раз в жизни. Так часто езжу в ее окрестности - надо будет как-нибудь попробовать…
Водитель всякий раз удивляется, когда я выхожу на этой остановке. И обеспокоенно оглядывается на меня. Я всякий же раз вежливо его благодарю и спускаюсь на тропинку.
Не спорю, практика у меня не из легких. Но знаете… я всегда любила читать. И слушать, как мне рассказывают сказки или просто интересные истории. Ощущаю себя – нет, не сказочником. Не то биографом, не то хронистом. Причем хроники, которые веду, никогда не будут опубликованы: я хочу быть честной перед своими подопечными, ведь мир и так был достаточно нечестен с ними.
В чем-то моя практика уникальна: никто из моих друзей и сверстников не мог бы и мечтать о такой – а мне просто повезло. Так случается, когда при рождении звезды случайно складываются в удачную комбинацию. В случае со мной комбинация получилась скорее причудливая, чем счастливая. Но я не жалуюсь, равно как и мои пациенты. Большинство из них зовет меня «Нацу-тян», они очень доброжелательны по отношению ко мне, часто благодарят лично за ту или иную беседу.
«Ты просто волшебница, Нацу-тян», - госпожа Харуна, домохозяйка из Тиба, говорила это не раз и не два. Я всякий раз отнекиваюсь, потому что совсем не понимаю, в чем мое волшебство: это все тренинги, банальные тренинги и доверие.
«Значит, у тебя большой талант. Или – шестое чувство. Да-да, потрясающе развитое шестое чувство. Поверь мне, я знаю, с кем сравниваю: там со мной тоже пытались говорить. С ними было совсем нелегко, а с тобой я поняла, что, откровенничая, и впрямь можно почувствовать себя легче. Ты – наша спасительница, Нацу-тян».
Ее история благополучнее, чем у многих из тех, кого я встречала. Но она все равно мне очень благодарна и однажды даже показала, где обронила золотое кольцо с камнем. Взять кольцо я не смогла.
Другие тоже иногда предлагают мне какое-то вознаграждение. Я не беру его: мне стыдно было бы взять. Они и так отдают мне самое ценное – свою откровенность, свои воспоминания. Это круче модных телесериалов.
---
Сегодня меня, должно быть, ожидают дальше, чем обычно: слишком шумно на дороге, которая пролегает неподалеку. Что ж, так даже лучше. Охраннику не очень нравятся наши беседы, поскольку отвлекают его от работы. Я довольна: нынче всем нам будет комфортно. От удовольствия я даже позволяю себе пнуть банку из-под содовой, случайно оказавшуюся под ногами.
Сегодня ожидается тихий и приятный рабочий день.
Мои подопечные с удовольствием делятся историями, отнюдь не всегда веселыми. Тут веселых историй просто не может быть. Это люди с трудной судьбой. Каждого из них так или иначе прокатила жизнь. Мы частенько садимся и вспоминаем те или иные события их жизни, совместно находя возможный выход из этих жизненных тупиков – либо с другими, либо с глазу на глаз.
В последнее время нас немного: больше недели длится национальный праздник О-бон – по всей стране поминают усопших и выносят на улицу старые вещи. Сегодня – последний день праздника, и поэтому я решила приготовить что-нибудь для тех, кто вынужден встречать его не с родными.
На праздник поминовения предков большинству моих подопечных можно уехать к родным, и вот сегодня они должны вернуться. Кто-то раньше, кто-то позже. Вот, например, Курода-сан уже наверняка сидит в синкансэне, смотрит на рисовые поля или, быть может, на горы. Мацуи-сан, как мне думается, помахала рукой одной из многочисленных кошек, которых подкармливала, и полюбовалась на свои любимые лотосы в храме, недалеко от дома. Тиэ-тян, должно быть, все еще вертится перед зеркалом; «Ах, я никак не могу избавиться от этой привычки, мне вечно мерещится пылинка, ворсинка или лишняя складочка», - не раз жаловалась она мне, вздыхая. Многие должны вернуться – а нас пока только пятеро, не считая меня. Этих пятерых никто не позвал в гости, и я решила немного с ними позаниматься, хоть как-то развлечь.
У каждого из них – свои привычки, особенности характера. Все это пригодится мне, если я когда-нибудь стану работать с несчастными людьми по-настоящему, говорить с ними и спасать их. Когда это станет моей профессией. Пока я только учусь – говорить, угадывать, помогать. Кажется, у меня немного получается.
---
- Опять… оп-паздываешь.
Угрюмый взгляд, сутулая спина и вечная белая рубашка с идеально отглаженным воротничком. Офисных работников у меня много, и с большинством из них порой приходится несладко. С этим – едва ли не тяжелее всех.
Я точно знаю, что Нагао-сан не любит рассказывать свои истории в кругу других пациентов. Ему гораздо комфортнее поговорить наедине. В свое время он дорассказывался не того и не тем. Коллеги потом не могли перестать смеяться над ним целых два года. Безусловно, не в открытую, за спиной: в рабочее время иначе не посмеешься, а смешки за спиной ранят в два раза больней. Однажды Нагао-сан не выдержал и пришел сюда. Мне кажется, любой на его месте не выдержал бы.
У этого человека были серьезные проблемы с уверенностью в себе. Он никогда не мог заговорить первым. Однажды он поделился этим на пятничной вечеринке с тем, кого считал приятелем.
И на два года получил в список своих обязанностей должность оператора. Очень ответственную должность – для этой фирмы. И стал любимым объектом не самых приятных шуток у всего отдела.
Сейчас он вообще не хочет говорить: ему так легче. Но я пытаюсь научить его и показать, что здесь больше нечего бояться: здесь Нагао-сан поймут, как нигде. Быть может, тогда он не останется здесь надолго.
Сегодня я принесу ему несколько своих фотографий. Детских, с родственниками, с отдыха. Мы посмотрим их вместе, а потом я попрошу Нагао-сан задавать вопросы. Пусть их будет много, пусть они будут разными. Мы постепенно станем говорить друг с другом, обмениваться мнениями. Это было бы здорово – если бы Нагао-сан снова захотел говорить и общаться.
Кому-то его проблемы могут показаться детскими. Не люблю людей, примеряющих одни критерии на всех.
Фотографии уютно шуршат между листами тетради – как мелкие камешки на дороге. Я стараюсь думать о том, что сегодня все наконец-то будет хорошо.
---
- Пришла, девочка… надо же! – тихий шепот. Так шуршат листья.
Золотой браслет на тонком запястье, темная помада, традиционная полуухмылка на губах: госпоже Тода очень не нравится тот факт, что шрам на ее щеке так и остался, никуда не девшись. Шрам этот глубокий и некрасивый, доставляет ей немало неудобств – но как же здорово она держится, пряча всю свою горечь глубоко внутри!
Этот шрам – след аварии: госпожа Тода врезалась в столб, не желая переезжать кошку. Она была строгой дамой, начальницей, не дававшей спуску никому. Никто и не поверил в то, что эта женщина могла кого-то пощадить. Она нехотя призналась, что эта кошка – единственное существо, осчастливленное ею.
У госпожи Тода было немало денег – но ее лицо все-таки не смогли спасти. Ограниченная мимика и подходящие прически спасли положение ненадолго. Похоже, нам действительно воздается по нашим делам. Я никогда не расспрашивала госпожу Тода, что происходило с ней между аварией и попаданием сюда – и она не рассказывала, но очень выразительно сверкала глазами. Могу лишь предположить, что ее подчиненные не просто отдалились, но стали чувствовать себя свободнее.
Однажды она нашла анонимную карикатуру в своем ящике. И после продержалась еще полгода, чтобы приехать сюда, как и все мои пациенты. Так что теперь госпожа Тода здесь, вместе со всеми. И время от времени угольно-черные глаза теплеют.
Она все еще ждет кого-то, кто, как она считает, должен был искать ее. Два года назад ее нашла только полиция – но госпожа Тода, кажется, до сих пор высматривает на дороге только ей знакомую машину.
Ее глаза начинают теплеть в июле. А вчера она уверенно сказала, что за ней приедут. Так она говорит все то время, что мы знакомы. А иногда мы абстрактно разговариваем об этом человеке. Однажды она назвала его своим идеалом и горько рассмеялась, когда другие не поверили в наличие у этой женщины какого-либо идеала, кроме нее самой.
- Иногда и нам, железным стервам, хочется поверить в чудо, - сказала тогда госпожа Тода, отсмеявшись. И провела наманикюренным ногтем по шраму.
Сегодня как раз июльский вечер… И нет, сегодня я ничего ей не принесу. Я попробую спросить у нее один-единственный адрес.
Я должна научиться показывать подопечным чудеса. Пожалуй, я начну с госпожи Тода.
---
- Наттян, на весь день к нам?
Опять в самое ухо. И я опять взрогну.
Микия тоже остался на О-Бон. Я удивилась, узнав об этом – а он только улыбнулся и небрежно пожал плечами. Микия не слишком печалится по этому поводу, но я все равно озадачена до сих пор: неужели он – и один? Помнится, я и в нашу первую встречу удивилась этому факту.
Микия совсем не похож на большинство моих пациентов. Он высок, симпатичен, у него модная стрижка и рыжие крашеные волосы. У него есть татуировки на обеих руках, наглая ухмылка и пирсинг в брови. Микия модно одет, и девчонки должны вешаться на него пачками… По правде говоря, его вообще не должно здесь быть.
Как выяснилось, мои сомнения не обманули: Микия попал сюда не по своей воле. Он загулял с подружкой одного из токийских якудза – и оскорбленный «крутой парень» решил, что Микия будет гораздо лучше здесь, среди ущербных, по мнению общественности, людей. Подружку тогда тоже знатно изукрасили и утопили где-то в порту. Она до последней минуты сваливала все на Микия, обвиняя его то в принуждении, то в шантаже. Мне до сих пор не верится, что его вообще можно в таком обвинить: слишком уж неподходящая внешность. Когда б не татуировки, скрытые длинными рукавами. Звезды и волны. Микия любил «ловить волну», как он сам говорит, и больше других тоскует о том, что океан так далеко.
Всегда восхищалась теми, кто любит море. Я его опасаюсь: в детстве насмотрелась на указатели в духе «куда бежать от цунами». В родном городке их хватает.
Микия посмеивается надо мной и говорит, что у него до сих пор болят ребра от не слишком удачных падений («Или от встреч с якудза», - думаю про себя я). Но назад ему все равно очень хочется: здесь, по его словам, слишком тихо и спокойно – а он с детства привык жить в шумном городе и даже заснуть не может без грохота поезда или шелеста шин об асфальт.
Мы с Микия говорим много, он охотно рассказывает о себе – о прошлом, о настоящем, о своих пристрастиях и до сих пор существующих мечтах. Он шутит, что, если бы я не была такая умная, предложил бы встречаться. Но умные женщины – опасные женщины, поэтому мне следует, по его мнению, не выпячивать интеллект так явно. При этом он так забавно ерошит волосы себе и мне, что сердиться у меня просто не получается. Да и непрофессионально это – сердиться на пациента.
Вчера я записала для него шум улицы за окном. Специально просидела на подоконнике весь день, специально распахнула стеклянную дверь настежь, впуская в комнату неподвластную кондиционеру летнюю духоту. Подо мной, внизу, каждый день ездит много машин, да и одна из линий метро проходит совсем рядом. Жаль только, что море далеко и от меня.
Но Микия все равно скажет, что ему нравится.
Я оставлю ему свой плеер.
---
- Нацу…ми-сан?
Тихий красивый голос, волосы до плеч, тоска во взгляде.
Чизуру, конечно же, тоже осталась. Она с самого начала рассказала мне, что ее единственный родной человек – мать – умерла от рака. И поэтому Чизуру здесь. Она сама никуда не хочет идти.
Двадцать лет - в одном и том же доме, с одним и тем же садом, с одними и теми же обязанностями. Мне кажется, ее больная мать была не совсем права, сваливая всю работу по дому и заботу о себе на одну Чизуру. Как я поняла, когда-то она неплохо зарабатывала. Неужели не делала накоплений? В это слабо верится после всех рассказов девушки. Есть такие люди – сродни вампирам. Они питаются чужими эмоциями. Похоже, именно такой была и мать Чизуру. Чизуру и сама осознает это подсознательно. Но всячески отрицает, когда я пытаюсь назвать вещи своими именами. Мне не следовало задавать много наводящих вопросов и вести себя столь прямо: мое негодование – никогда не любила таких людей, как мать Чизуру – сильно скомпрометировало меня в глазах подопечной. И мне потребовалась неделя на то, чтобы разомкнуть закрывшуюся было душу девушки.
Сейчас она полюбила общение группой, хоть раньше и пряталась то тут, то там. Рассказывает, правда, все больше об отдельных эпизодах из детства, почти не упоминая, что же стало с ней после колледжа. Именно в это время мать окончательно приковала дочь к подушке рядом со своим ложем.
Чизуру вырвалась лишь однажды – сюда. Когда ложе опустела, она просто не смогла сориентироваться в этом мире. Потому что ничего не умела, кроме как ухаживать за матерью. И никого толком не знала.
Теперь у нее есть мы. Главное для нее – осознать этот факт. Возможно, в этом случае она все же сможет вернуться. Пока мы – именно мы: Харуна-сан, Микия, несколько других добровольцев, - помогаем ей почувствовать нашу духовную связь. Из-за длительной изоляции Чизуру боится любого душевного порыва в свою сторону. И старательно прячет шрамы на руках.
Как будто она тут одна такая… Но я ничего не говорю: не хочу ранить подопечную еще сильнее. Вместо этого неизменно окликаю ее и увожу к остальным. Она часто забредает подальше ото всех, в самую чащу. Я с трудом нахожу ее и кланяюсь как можно ниже.
- Чизуру-сан, мы Вас очень ждем! Ваша вчерашняя история всем очень понравилось, и мы хотим, чтобы Вы рассказали нам что-нибудь еще. Расскажите, пожалуйста, Чизуру-сан.
Она не всегда отзывалась. Но пару месяцев назад мне удалось вовлечь ее в наш дружный кружок.
Сказать по правде, у Чизуру-сан самый настоящий талант рассказчика. И очень мягкий голос.
Сегодня я принесу ей еще одну кофточку. С кружевными манжетами и очень длинными рукавами.
--
- Я… это… я прошу прощения, что заставил Вас приехать.
Очки в цветной оправе, чуть взъерошенные волосы и свитер в бледно-лиловую полоску. Каору-сан – один из новичков. Можно сказать, он тренирует силу воли, когда проводит время с нами. Ему пока тяжеловато: все еще не может забыть, как его девушка загуляла с его же лучшим другом. Каору-сан, увы, слишком застенчив и замкнут. С ним полгода встречались из жалости, а потом – кажется, просто не выдержали. Она честно все рассказала Каору-сан, так что в их истории сложно осудить обоих. В конце концов, Каору-сан сам сделал выбор в пользу судьбы и таблеток. Так что теперь он тоже восстанавливается вместе со всеми – на свежем воздухе, среди зелени и тишины. Он сможет разучиться своей обиде, а потом вернуться. Такое ведь иногда случается, пусть и редко, когда у них получается разобраться в себе.
Каору-сан почему-то особенно хочется помочь. У него слишком несчастный вид даже теперь, когда все позади. И нездоровый цвет лица, который останется таким навсегда. Разве что мальчик вернется и поправит здоровье. Но это будет уже не совсем Каору-сан.
Иногда они просят меня остаться – так случается в те дни, когда кому-то из них особенно тяжело. В их персональные даты. В свое время Каору-сан, если я правильно догадываюсь, попал сюда именно сегодня. Он не называет дату – только говорит, что шел дождь и что было очень холодно. Но плечи ежатся именно сегодня, это хорошо заметно.
Сегодня… сегодня я ничего ему не принесла. Я так и не смогла понять, что ему нужно. Кроме общества.
Он не просит сам, никогда не просит. Мне пришлось научиться смотреть сквозь стекла его очков, чтобы понять: мое присутствие очень нужно ему для того, чтобы забыть чувства, которые вызывает прошлое. Потому что не забыв – не вернешься.
Я не спрошу у него, похожа ли на ту девушку. Это будет лишним. И для меня в том числе: я помогаю, а не выпытываю секреты в свое удовольствие.
Я нахожу его первым.
- Каору-сан, не хочешь нам ничего рассказать сегодня? Говорят, ты так далеко ходил гулять… неужели не произошло ничего интересного?
--
Сеть в телефоне пропадает. Наконец-то.
Я бросаю рюкзак на выступающий корень дерева рядом с собой и сажусь на соседний. Каору-сан робко улыбается, остальные тоже начинают подходить. Все, кроме Нагао-сан – к нему я пока хожу отдельно. Хоть никогда не теряю надежды на то, что он тоже когда-нибудь подсядет к нам.
Скоро мы все будем в сборе – и будем постепенно раскрываться, учиться доверять друг другу. Я начну новый виток слушаний и новый виток тренингов. Мне будут рассказывать, мы будем слушать, смеяться, переживать, ждать остальных… все это похоже на сериал о добровольцах в доме престарелых или клубе анонимных алкоголиков.
Хорошо, что наш охранник всего этого не видит. Мне было бы сложно объяснить ему, как так получилось с моей практикой. Я и сама не знаю.
Ему достаточно видеть, что я каждый раз возвращаюсь обратно. А ведь в первый раз он все-таки вызвал полицию.
Два года назад я впервые попала сюда не потому, что мне нужна была практика, а потому, что у меня ничего не было. Возможно, имея все шансы стать одной из пациенток такой же девушки, имеющей «талант шестого чувства». И попала бы – если бы не все они.
Самоубийцы, которые помогли потенциальной самоубийце поверить в свою значимость – отличный сюжет для нового фильма-бестселлера. А у меня теперь есть долг жизни и прекрасная практика. И пусть лес Дзюкай - тот самый знаменитый лес, куда испокон веков уносили умирать больных и немощных - до сих пор является излюбленным местом сведения счетов с жизнью, я перестала бояться зловещих легенд о духах умерших еще года два назад.
Они ведь совсем такие же, как мы. И на праздники уезжают точно так же. А лес – это просто их дом. И мое место работы.
Когда полупрозрачные силуэты появляются из-за деревьев, я улыбаюсь и понимаю, что день будет прожит не зря.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Пришли с блэкджеком и шлюхами.
Название: Удачи вам, мистер Палмер!
Тема: Шестое чувство
Автор: stuff, Коробка со специями
Бета: Ollyy
Краткое содержание: Про опасности падения в кроличью нору.
Примечания: Канинхен от нем. "kaninchen" - кролик.
читать дальше
- А вы, товарищ, первый раз на Терру-Ноль? – высокая женщина перегнулась через поручень сидения, заняв почти весь проход. Юноша лет семнадцати, сидевший напротив, вежливо отодвинулся, восстанавливая дистанцию, и ответил:
- Я – в третий.
Мужчина, до того дремавший у окна, проснулся, встряхнул головой и потянул женщину за рукав серого платья.
- Эмма, ты мешаешь товарищу пройти.
Женщина ойкнула, тут же выпрямилась.
- Ничего-ничего, - ответил Элис. – Все мы взволнованы и рады заслуженному отдыху. Позвольте пройти?
- Прошу вас, проходите, - смутилась женщина. Что-то в осанке или интонациях собеседника будто вернуло ее домой, к правильной, счастливой жизни, полной труда во имя процветания Союза. Она сразу подтянулась, а ее муж расправил плечи и деловито кивнул:
- Тоже на отдых?
- Не могу ответить на ваш вопрос, - замявшись, пожал плечами Элис. – Но я лечу сюда впервые, так что, наверное, это можно назвать отдыхом.
Юноша хихикнул и тут же сделал серьезное лицо:
- Тогда приятного вам отдыха, товарищ!
- И вам тоже, - ответил Элис.
Он прошел к огромному панорамному окну – фильтры еще не опустили – и перед Элисом рассыпались звезды, белые и яркие в огромном черном космосе.
Третий салон «Стремительного» был рассчитан на пятьсот человек, всего салонов было десять, следовательно, пять тысяч туристов через час с небольшим окажутся на таинственной Терре-Ноль. Поговаривали, что там исполняются все мечты, впрочем, Элис относился к этому с изрядной долей скептицизма – ему не о чем было мечтать, он был счастливым человеком.
Тем временем из пустоты вынырнул серо-голубой шар Терры-Ноль. Прозрачная поверхность окна потемнела – «Стремительный» разворачивался к Солнцу.
Еще с минуту Элис бездумно вглядывался в почерневшее стекло, наблюдая, как тусклая красная капля медленно ползет по диагонали вверх, а потом вернулся на свое место и заснул – крепким сном человека, который в ладах со своей совестью.
Его разбудило осторожное похлопывание по плечу: мужчина средних лет, сидевший рядом с Элисом, прошептал:
- Прибыли, товарищ. Ваша очередь выходить.
Элис расправил плечи, стряхивая с себя дрему, и поднялся с кресла – дух захватило от слаженного движения десятков людей, встающих по очереди и размеренно шагающих вперед в узком проходе между сидениями. Он двинулся вперед, следом за ним встала девчушка лет четырнадцати, а за нею – сосед Элиса.
В светлом узком коридоре, протянувшемся от корабля к зданию-приемнику, пахло свежестью и озоном. Впереди показались двери спецотсеков. Элис подождал, пока отсек освободится, зашел внутрь и встал под луч считывающего устройства.
- Добро пожаловать на Терру-Ноль, - послышался приятный женский голос. – Расслабьтесь, закройте глаза. Если почувствуете легкое головокружение, сделайте вдох и выдох.
Элис поднес запястье с идентификационным чипом к лучу. Динамик щелкнул.
- Добро пожаловать на Терру-Ноль, инспектор Палмер, - голос изменился, теперь он был мужским, скорее деловитым, чем доброжелательным. – Желаете получить дозу «Шестого чувства»?
- Нет, благодарю, - ответил Элис.
- Тогда прошу вас...
Стена отсека тихо ушла в сторону, открывая проем, и в нем возник мужчина в строгом форменном сьюте, почти таком же, как у самого Элиса, отличался только цвет – белый – да форма нашивок.
- Идите за мной, - сказал мужчина, убирая руку от имплантированного за ухом коммуникатора.
- Простите? – спросил Элис, узнав голос из динамика. Слишком уж странно все получалось. Миссия на Терре была секретной, а его встретили чуть ли не у порога.
- Прошу вас, мистер Палмер, идите за мной.
- На досмотр? – спросил Элис, незаметно проверяя крепление табельного пистолета. Едва ли его, официального представителя Союза, посмеют досматривать и, тем более, задерживать, но предпочел перестраховаться.
- В этом нет необходимости, - ответил мужчина. – Мне велено доставить вас в Парадиз, мистер Палмер. Пойдемте, нас ожидает капсюль.
Быстро взвесив все за и против, Элис кивнул и прошел вперед. Стена тут же вернулась на место, а они, как и женщина из соседнего отсека, сделали шаг и встали на движущуюся ленту.
- Сегодня открывается прекрасный вид на Луну, мистер Палмер, - сказал мужчина, положив руку на поручень. – Когда мы отъедем от стыковочной станции, вы сможете ее увидеть.
И правда, коридор, по которому они ехали, был почти полностью прозрачным, фильтры тут не опускали, и космос просматривался отлично. Сначала сбоку и сверху выплыл купол стыковочной станции, крохотный на фоне борта «Стремительного», а потом показалась Луна. С минуту Элис смотрел на ее серовато-кремовый бок, поражаясь тому, какой маленькой и незначительной выглядит вторая колыбель человечества, потом спросил:
- Все стыковочные станции Терры сделаны по такому образцу?
- Да, - ответил мужчина, не оборачиваясь. – Кораблям запрещен вход в атмосферу планеты. Грузы и пассажиры прибывают на поверхность через систему орбитальных лифтов. Всего их тридцать шесть.
- Почему запрещен?
- Требования экологической безопасности, мистер Палмер. И дань традициям. За последние триста лет никто не вносил правки в программу оборонного щита.
- Можно ли обойти щит?
- Сомневаюсь, что это возможно. Нам сюда, проходите, - мужчина пропустил Элиса вперед.
Кабина орбитального лифта чем-то напоминала салон корабля. Тот же белый пластик на стенах, тот же серый пластик на полу. Заходили туда как придется, без всякого порядка. Кто-то пихнул Элиса локтем. Элис обернулся и увидел свою молоденькую соседку. Ее чуть покачивало, блестевшие под полуопущенными веками зрачки почти полностью скрыли затуманенную радужку.
- Товарищ, с вами все в порядке? – Элис взял ее за плечи, и она издала какой-то странный, сдавленный звук, прежде чем обмякнуть у него в руках, носом уткнувшись в грудь.
Не привыкший к непосредственному контакту, Элис замер, не зная, что с ней делать. Но тут вмешался его спутник. Осторожно разжал пальцы Элиса и, тихо что-то приговаривая, отвел девушку в сторону, почти сразу же исчезнув за головами прочих вновь прибывших. Торопливо оглядевшись по сторонам, Элис заметил, что почти все тут выглядели, как она: странный взгляд, проблемы с координацией, подозрительная реакция на контакт с другой особью. Тут к нему снова протиснулся его спутник, так что Элис смог спросить:
- Что с ней случилось?
- Все в порядке, мистер Палмер. Я обо всем позаботился.
- А что с ними? Это и есть ваш наркотик?
Мужчина вежливо улыбнулся.
- Простите, мистер Палмер, но я не уполномочен отвечать на подобные вопросы. Думаю, всю необходимую вам информацию вы получите в Парадизе. Мы будем там буквально через тридцать минут. Эти лифты очень быстрые.
И действительно, спуск занял от силы минут десять. Внизу туристов встречала целая команда местного персонала, все в белых сьютах и с нашивками не по союзному стандарту. Спутник Элиса торопливо кивнул коллегам, и беспрепятственно провел его через таможенный барьер.
Поездка до Парадиза прошла в тишине. Стекла капсюля затемнили, едва они отъехали, и лишенный возможности глазеть по сторонам Элис всю дорогу возился с настройками своего коммуникатора, перенастраивая его под терранское время и климатические условия.
Потом капсюль встал, и спутник Элиса склонился к нему, открывая дверь.
- Прошу вас, - сказал он.
Элис выглянул наружу. Водная гладь, сверкая и переливаясь на солнце, тянулась так далеко, что едва хватало глаз.
- И где же ваш Парадиз? – спросил Элис. Он надеялся увидеть что-то совсем другое. Планетарные столицы обычно были огромными городами из стекла, органического бетона и стали.
- Это и есть Парадиз, - ответил его спутник. – Мне велели высадить вас здесь. Пройдитесь немного. Метров через пятьсот увидите лестницу. Спуститесь по ней на пляж, а там – сами все поймете.
Элис вздохнул, но выбрался наружу.
- Удачи вам, мистер Палмер, - сказал его спутник, прежде чем закрыть дверь. Капсюль тронулся и вскоре исчез из виду, а Элис сначала облокотился на тянувшиеся вдоль дороги широкие каменные перила, а потом, постояв так пару минут, пошел в указанном направлении.
Высокая лестница спускалась к пляжу. Сойдя с крохотного пятачка у ее основания, Элис сразу же увяз в песке, который мгновенно оказался у него в обуви. Ощущения были настолько странными, что он присел на корточки и зачерпнул горсть. Высыпаясь, песок щекотал пальцы, и Элис поскорее отряхнул руку, избавляясь от этого чувства. Потом поднялся и пошел к воде. Тихая волна налетела и окатила носки его ботинок. Элис наклонился, окунул в воду палец, потом сунул его в рот, пробуя на вкус.
- Соленая, - сказал он и, тут же потеряв к ней всякий интерес, огляделся по сторонам. По правую руку тянулся, изгибаясь, пустынный пляж, а по левую из-за холма показывалось нечто, похожее на крышу какого-то строения. Впрочем, такие крыши Элис видел разве что на картинках.
Решив, что это лучше, чем ничего, он пошел влево, вскоре оказавшись на краю песчаного пригорка. Край берега внизу изгибался круто и остро. Видимо, когда это место покрывала вода, тут была прибрежная впадина. И теперь на ее бывшем дне стоял дом, будто срисованный с картинки в учебнике истории. Элис, широко разведя руки, шагнул вперед, но так и не смог удержать равновесие – покатился с пригорка кубарем и только через пару мгновений смог затормозить ногами. К порогу он подошел, вытряхивая песок из волос. Замер, не зная, что делать. Коммуникационной панели нигде не было видно. Элис даже ткнул пальцем в дверной косяк, но тут изнутри послышались торопливые шаги, потом дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина, на вид чуть старше Элиса, в красном бархатном халате и домашних тапочках.
- Мистер Палмер! – сказал он, широко улыбаясь, и хлопнул Элиса по плечу. Тот, слегка ошалев от таких манер, захлопал глазами, потом отстранился и положил ладонь на табельный пистолет. Мужчина либо не заметил, либо сделал вид, что не заметил этого движения. – Как я вам рад! Как поездка? Надеюсь, Канинхен Седьмой вам не очень досаждал? Он бывает таким прилипчивым. А как вам это место? Мне оно, если честно, надоело безумно, но вы же впервые на берегу океана, верно? Хотите пройтись или зайдете внутрь?
- Предпочел бы зайти.
- Ну так что же вы стоите? Заходите, заходите! – Мужчина прошел вглубь коридора и поманил его рукой. Когда Элис зашел и прикрыл за собой дверь, он сказал: - Кстати, забыл представиться, Ларри Катерпиллер Девятый, потомственный и единоличный владелец Терры-Ноль.
- Элис Палмер, инспектор, - ответил Элис; замялся, но все-таки протянул руку.
Ларри сжал ее своими мягкими, ухоженными ладонями, с энтузиазмом затряс.
- Впечатлен, мистер Палмер, впечатлен! В таком возрасте - и уже инспектор! Впрочем... Ваша матушка случайно не из нью-кейптаунских Лидделов?
- На что намекаете, товарищ Катерпиллер? - неприязненно осведомился Элис. Похоже, что его миссия вовсе не была секретной, а этот человек в нелепом красном халате знал о нем даже больше, чем сам председатель Хаттер.
- Мистер Катерпиллер, - укоризненно покачал головой его всезнающий собеседник. - На Терре-Ноль никто никому не товарищ.
Будто смягчая неприятный подтекст своих слов, он белозубо улыбнулся и с новыми силами затряс ладонь Элиса.
Руки у него были сухие, прохладные и гладкие, как органический пластик; он будто не замечал, что Элис деликатно пытается прекратить затянувшееся и неуместное архаичное приветствие.
- Мистер Катерпиллер, - морщась, процедил Элис. - Как вы наверняка догадываетесь, цель моей инспекции - пресечь несанкционированное распространение вещества за пределами Терры-Ноль.
Он все-таки не выдержал, шагнул назад и высвободил руку.
- Вещества? - ничуть не удивился Ларри. - Разумеется! Что именно вас интересует? Фабрика по производству? Отдел распространения? Процедура адаптации?
Послышалась звонкая трель, и он, извиняясь, пожал плечами и достал из кармана халата старенький коммуникатор.
- Не люблю импланты, - беззвучно произнес он. - Да, слушаю. Да. Нет, ни в коем случае. Пожалуй...
Он отнял коммуникатор от уха и спросил:
- Хотите освежиться, инспектор? Холодный тропический коктейль - то, что нужно в такую жару.
Особенно когда ты в бархатном халате, подумал Элис и молча кивнул.
- Тропический коктейль для нашего гостя и... пожалуй, все. Присаживайтесь?
Ларри гостеприимно указал на софу, стоявшую в углу. Небрежно засунул коммуникатор в карман и подошел к окну.
Хлопнули ставни, взметнулись прозрачные занавески. По полу протянуло сквозняком.
- Меня интересует... - начал было Элис, но его опять прервали.
Загорелая до черноты, тоненькая и гибкая, как шпиль радиоантенны, девушка спустилась вниз по лестнице и молча поставила на стол поднос.
- Это кокос, - сказал Ларри. - Внутри - кокосовый сок, мякоть лайма, мята, родниковая вода... и кое-что еще.
- Меня интересуют все возможные способы контрабанды наркотика. Фабрики? Отдел распространения? Вам лучше знать, мистер Катерпиллер, - сказал Элис и вдруг поймал себя на неприятном злорадстве. - Знакомы ли вы с термином "презумпция виновности"?
Ох, как это было мерзко и непривычно - чувствовать власть над живым мыслящим существом. И так волнующе.
Ларри задумался, затеребил отворот халата. Лицо его, до этого улыбчивое и добродушное, стало обеспокоенным.
- А вы сами пробовали «Шестое чувство»? – спросил он.
- Нет, конечно. Моя генетическая линия не нуждается в ежегодной психологической релаксации, - Элис хотел сказать это просто, а получилось высокомерно.
Этот человек, он будто провоцировал его каждым своим словом, вытаскивал наружу всю ту грязь, о которой Элис даже не догадывался. Смотрел на него с таким интересом, как будто был естествоиспытателем, препарирующим загадочную тварь из Глубокого Космоса.
Чтобы избавиться от навязчивого образа, Элис схватил коктейль и сделал большой глоток.
Что-то ударило его изнутри.
Будто огромный пылающий шар прокатился по пищеводу и застрял в горле, побуждая действовать. Скорлупа кокоса в его руке неожиданно обрела плотность, вес, фактуру. Шершавая холодная поверхность, покрытая жесткими волосками, покалывающими пальцы.
Неровно срезанный край кокоса, сколы щекотно цепляются за кожу на губах, хочется проводить по ним еще и еще.
Горечь и кислота распадаются на составляющие, каждый оттенок вкуса звучит по-своему.
Делать.
Немедленно что-то делать.
Красные видения, сжимающиеся спирали, сковывающие и пружинящие, такие красные, такие бархатные и душные, как халат Катерпиллера.
Катерпиллера?..
- Я провожу вас, мистер Палмер.
Элис поднялся на ноги.
Тысячи ответных реплик пронеслись в его голове, он остановился в растерянности: какую выбрать? Что он хочет сказать? Может быть, все это не важно?
Возможно, все это не важно.
- Сначала мы поедем в Верхний Парадиз.
Верхний? А это – Нижний? Или Центральный? Или Заброшенный?
Элис наклонился, чуть не свалившись с крыльца, но контролируя каждое свое движение, и зачерпнул сухой, шершавый и мягкий песок рукой.
Тепло пробежало вверх по руке, растаяло.
- Странно, но вы угадали, инспектор. Это – Потерянный Парадиз. Мой личный маленький дворик.
Потерянный Рай, маленький дворик Ларри, песок струится и обтекает даже через синтетическую кожу ботинок. Сам Ларри – озабоченное, встревоженное лицо, заглядывает в глаза, морщинки от смеха рассыпаются и тают, внимательный, изучающий прищур; он весь на виду, со своим презрением и расчетом.
- Вам нехорошо?
Мне хорошо, пытается сказать Элис. Мне так хорошо. Прекратите это, пожалуйста...
Падение в капсюле.
Женщина в синем, расплескивающееся синее, на ощупь как стекло, он проводит руками по напряженному, изгибающемуся телу – снизу вверх, кожа пружинит, сминается, ребра отсчитывают пальцы; со спины подходит мужчина, медленно отводит его руки назад, женщина льнет к нему, мужчина проводит костяшками пальцев по хребту, размягчающемуся, Элис медленно, медленно откидывает голову и упирается затылком в чье-то плечо.
Двери открываются.
Здесь я вас, пожалуй, оставлю… инспектор Палмер.
Когда Элис открыл глаза, было еще темно. Он попытался вспомнить, где он. Странное ощущение тяжести и опустошенности отступало слишком медленно, не торопясь.
Кто-то позвал его:
- Мистер Палмер. Вы собирались посетить фабрику?
Элис пошевелился. Что-то тяжелое, липкое и горячее мешало ему подняться. Наощупь он отодвинул чью-то руку, сбросил с бедра ногу. Кто-то забормотал над ухом и закинул руку обратно. Элиса передернуло.
- Мистер Палмер, - повторили настойчиво.
Неожиданно все встало на свои места.
Содрогаясь и задерживая дыхание от отвращения, Элис выбрался из-под потных жарких тел, потерял равновесие, соскользнул по гладкой простыне и очутился на полу, почти уткнувшись носом в уже знакомые бархатные тапки.
- Ваша одежда, кажется, где-то здесь, - неодобрительно произнес Ларри Девятый. – Я полагаю, частично.
- Как же это… - сдавленно пробормотал Элис.
- Фабрика работает круглосуточно, - сказал Ларри и протянул ему руку. – Поднимайтесь, инспектор.
Элис, казалось, не слышал его. Беспомощно оглядывался по сторонам, переводя взгляд со своего грязного тела на пол, чужие тапки и обратно, все не решаясь посмотреть вверх, принять или отклонить предложение. Пустота внутри него становилась все объемней, раздвигала внутренности, не давала дышать. Элис обхватил себя руками, сжал, не давая ей вырваться наружу.
- Где моя одежда? – наконец выдавил он, уставившись в одну точку. – Мне надо одеться.
- Хм-м-м-м...
Тапки на мгновение исчезли из виду, потом снова появились. Ларри склонился над Элисом, протягивая какую-то тряпку. Тому достаточно было только увидеть цвет – серый – и он сразу же выдрал ее из чужих рук, прижал к себе.
- Ванная, - сказал Катерпиллер, склонившись еще ниже, - вон там, - и показал пальцем.
Элис неловко поднялся на ноги, сделал шаг, другой, а потом рванул туда так быстро, как только мог.
Едва дверь закрылась, он попробовал одеться. Встряхнул тряпку, запрыгал на одной ноге, пытаясь сунуть другую в штанину, и только после нескольких попыток понял, что это вовсе не штанина, а рукав, и форменную куртку так не наденешь.
Он швырнул ее на кафельный пол, потом прижался спиной к стене и медленно сполз вниз. Голова почти звенела, он пытался сосредоточиться, взять себя в руки, подумать о чем-нибудь конкретном, но не мог. Мир вокруг него, и он сам – все обратилось в прах и хаос, сплелось в клубок.
Отвратительный.
Холодно.
Отец будет недоволен.
Где моя одежда?
Элис подтянул колени к груди, и тут краем глаза заметил движение. Он обернулся и вдруг увидел себя в зеркале. Голым, с растрепанными волосами; что-то прилипло к бедру. Дрожа от отвращения, Элис снял с себя длинный светлый волос, отбросил подальше, и ему вдруг стало трудно дышать. Он с самого раннего детства знал, что такое «больно», что такое «обидно», что такое «мерзко». А вот, что такое «страшно» - не знал никогда. Дрожа и задыхаясь, сам не зная отчего, Элис зажмурился, вцепился себе в волосы и сидел так, пока его не схватили за плечи и не встряхнули. Он распахнул глаза и увидел Ларри.
- Ну-ну, - сказал тот. Элис едва расслышал его за шумом крови в ушах. – Что же вы так, инспектор?
Элис не нашелся, что ответить, только мотнул головой, желая то ли сбросить с себя чужие руки, то ли оставить их на месте. Они, казалось, пригвоздили его к земле, заставили вернуться в ставшее слишком пустым и легким тело. Но, все равно, контакт с другим человеком был почти болезненным. К Элису и так прилипло слишком много всего постороннего.
- Послушайте меня, - сказал Катерпиллер. – Ну же, давайте. Посмотрите на меня. – Гладкие, прохладные ладони скользнули вверх, обхватили его голову, большие пальцы уперлись Элису в щеки, растягивая кожу, причиняя легкий дискомфорт, но, как ни странно, это помогло успокоиться. Он выдохнул, посмотрел в странно серьезное лицо Ларри, и тут, под его внимательным, спокойным взглядом Элиса захлестнул стыд. Такой сильный, совершенно ему не свойственный. Как если бы камень вдруг начал летать.
- Что со мной? – спросил он.
Ларри тихо рассмеялся и растянул губы Элиса в подобие улыбки.
- С вами? С вами все отлично. Только посмотрите на себя, - сказал он. – В таком возрасте, а уже инспектор, да еще и с таким высоким уровнем доступа. Вы можете гордиться собой, мистер Палмер. Собой и своей матушкой из нью-кейптаунских Лидделов. Вы – лучший образчик Homo novus. Но, увы, все-таки не Homo superior. Вы не лишены множества слабостей. И, стоит только подтолкнуть, как вы становитесь таким же животным, как и все прочие. Животным жрущим, испражняющимся и спаривающимся. Как вам этот новый опыт? От вашей вчерашней эскапады у меня осталось несколько любопытнейших записей. Хотите посмотреть? Узнаете о себе массу нового.
Элис не сразу понял смысл его слов, но когда все-таки понял, дернулся и попытался освободиться. Ему снова стало трудно дышать, лицо Ларри начало расплываться, а комната – кружиться, словно Элис был в эпицентре или сам был эпицентром смерча.
- Тише, - сказал ему Ларри, - ну же, тише. Это всего лишь приступ паники. Вы в своем Союзе отвыкли от эмоций, я понимаю, но паниковать нормально, мистер Палмер. Попробуйте получить удовольствие. Это еще один уникальный и новый для вас опыт.
- Не хочу-у-у-у-у… - проныл Элис и, когда Катерпиллер убрал руки, схватился за голову. – Прекратите это, пожалуйста, прекратите!
- Конечно, мистер Палмер. Все что угодно для наших милых гостей, - Ларри пальцем поманил застывшую в дверях вчерашнюю помощницу с подносиком в руках, взял с него прозрачную силиконовую полумаску и, мягко отведя руки Элиса от лица, протянул ее ему.
- Держите, - сказал он. – Один вдох, и вы обо всем забудете. Поверьте мне. Вам станет лучше. Никаких забот, никакого страха. Давайте же, мистер Палмер. Поверьте мне.
С минуту Элис вглядывался ему в глаза и никак не мог решиться.
Было бы так хорошо.
Забыть об этом, перестать думать.
Чтобы всего этого не было.
Зачем я только вызвался? Зачем согласился на эту работу?
Если отец узнает…
Элис ткнулся в маску носом и глубоко вздохнул.
Ларри, следя за тем, как расширяются его зрачки, медленно расплылся в улыбке, убрал маску и, не глядя, протянул ее помощнице. Та без слов приняла ее и вышла.
Едва они остались наедине, Ларри потрепал Элиса по щеке.
- Ну, - сказал он, - как вы себя чувствуете?
- Хорошо, - ответил Элис, запрокидывая голову.
- Вот видите. Я же вас не обманул?
Элис покачал головой,
- Позвольте быть откровенным с вами, мистер Палмер, - сказал Катерпиллер, сел прямо на пол и, дождавшись, когда блуждающий взгляд Элиса наконец-то остановился на его лице, продолжил: - Вам же рассказали про «Шестое чувство»? Что это на самом деле?
Элис кивнул.
- Психорелаксант, - пробормотал он, потираясь о кафель затылком. – Нужен... нужен... – он не мог сформулировать мысль, его все время что-то отвлекало. Мир превратился в сумму ощущений, растущую с каждым моментом. Ларри пальцем провел по его лодыжке, и Элис снова на него уставился.
- Позвольте рассказать вам историю. Возможно, она вам даже понравится.
- Историю? – спросил Элис.
- Да. Видите ли, - Ларри оправил ворот халата и смахнул с плеча невидимую пылинку, - когда наши с вами пращуры только отправились в вояж по космосу, перед ними сразу же встала проблема психической стабильности. Техника тогда была так себе. Корабли – слишком тесными и без гравитационных модулей, а перелеты на них – слишком долгими. Только представьте: чтобы добраться до Марса, нужно было лететь целый год! Целый год в компании с одними и теми же людьми. В одной и той же обстановке. И еще один год на дорогу обратно. И еще сколько-то лет на проведение миссии. Представьте себе это, мистер Палмер. Люди сходили с ума. Теряли психологическую устойчивость. Становились все более агрессивными по отношению друг к другу. И тогда Совет начал использовать Антагонист. Не влияя на инстинкт самосохранения, он, тем не менее, практически до нуля снижал уровень агрессии и, при регулярном приеме, даже нивелировал потребность в... акте размножения. Кажется, Министерство пропаганды это так теперь называет? Так вот, Антагонист действовал настолько эффективно, что союзное руководство посчитало его чуть ли не панацеей, развернуло проект по полной и начало использовать его на всех без исключения, распыляя в воздухе. Это дало им массу возможностей. Лишенные агрессивных наклонностей колонисты могли построить прекрасное новое будущее без войн, а полный контроль над размножением позволил вести серьезный селективный отбор и, наконец, вывести Homo novus. Более умного и более физически развитого. В общем, вас, мистер Палмер. Но тут начались проблемы. Выяснилось, что потомки тех, кто регулярно принимал препарат, были склонны к психозам. Постоянный прием Антагониста на них не действовал. Они то и дело срывались, и во время таких срывов начинали убивать, насиловать, грабить и, в конце концов, убивали себя. Тогдашний Председатель был в панике. Любая информация об Антагонисте была сверхсекретной, и он боялся, что может случиться утечка и массовые волнения. И тогда Союз вспомнил про моего прапрапрапрапрапрадеда. Когда-то он был самым богатым человеком в Союзе, и ему, помимо всего прочего, принадлежала компания, производившая Антагонист. Но однажды ему так надоел весь его образ жизни, что он, в обмен на добровольную передачу всей собственности в союзные руки, по дешевке купил эту уже давно заброшенную и пустую планету, создал свой маленький парадиз и поселился тут. И вот, казалось бы, с чего Союзу мог вдруг понадобиться мультитриллионер на пенсии? А все дело было в том, что он увез с собой на Терру. Пусть и не принимая Антагонист, – как, кстати, подавляющее большинство тогдашнего союзного руководства – он нашел свою жизнь слишком пресной. Поэтому заказал своим химикам препарат, который назвали... угадайте как?
Словосочетание всплыло в голове Элиса как-то само собой. Губы шевельнулись.
- Шестое чувство? – спросил он, водя рукой по полу и наслаждаясь тянущей прохладой.
- Именно, - ответил Ларри. – Наркотик, открывающий новый уровень восприятия, пробуждающий почти все то, что нивелировал Антагонист. Но вот что удивительно. Во время проведения испытаний препарата выснилось, что в паре с Антагонистом «Шестое чувство» работает как психорелаксант. Не просто вызывает эйфорию, душевный подъем и обострение полового влечения, но и устраняет последствия регулярного приема Антагониста. Впрочем, результаты тестов засекретили, отправили в архив, и мой славный предок унес их с собой в могилу. Но тут в игру включился его сын, мой прапрапрапрапрадед, как вы понимаете. Он давно уже понял, что задержаться на ведущих постах компаний, раньше принадлежавших отцу, у него не получится, и в наследство ему останется только Терра. А амбиции его были велики, и он не хотел всю оставшуюся жизнь провести без дела на этой планетке. Поэтому он продал секрет «Шестого чувства» союзному руководству в обмен на скромную ренту и возможность открыть границы. Это было выгодно абсолютно всем. Мой предок получал возможность скопить состояние, сравнимое с состоянием своего отца, и цель в жизни, а союзные лидеры – средство от побочных эффектов Антагониста и место, где можно будет организовать безопасное, полностью контролируемое его распространение как раз в тех дозах, которые нужны каждому отдельному гражданину. С тех самых пор каждый мужчина, женщина и ребенок, начиная с двенадцати лет, прибывает на Терру-Ноль раз в год, чтобы... оттянуться по полной, а потом забыть о том, что здесь случилось, и вернуться в общество хорошими, спокойными, стабильными и здравомыслящими «товарищами». Но давайте все же перейдем к цели вашего визита, - он взял ладонь Элиса в свою и пальцем начал водить по запястью. – Ну же, мистер Палмер, соберитесь. Я же дал вам всего половину обычной дозы. Вы еще со мной? – спросил он, убрав руки. И, когда Элис неловко кивнул, вернулся к прерванному занятию. – Расскажите мне о ней. Зачем вас послали сюда?
- Вспышки... – Элис сглотнул, - вспышки ненужной активности на колониальной станции Меркурий-Пять. И Венере-Один. И в столице.
- Продолжайте, - сказал Ларри и нажал на кожу ногтем. Элис зажмурился.
- Они... проявляют эмоции. Неконтролируемое половое влечение. Товарищ Хаттер считает, что вы начали распространять наркотик.
- И он послал вас за тем, чтобы?..
- Собрать доказательства.
- Но, мистер Палмер, подумайте, какие доказательства вы можете собрать? Я скажу вам, что думаю. Ваш председатель Комитета Безопасности Хаттер уже все решил. Ему хочется выслужиться перед Председателем Союза. И он обвинит меня, вне зависимости от того, что вы тут раскопаете. А теперь скажите мне, он делился своими соображениями с кем-то еще? Докладывал о вспышках высшему руководству?
Элис помотал головой.
- Нет. Только я пока знаю. Ему нужны результаты инспекции.
- И все данные по вспышкам тоже находятся у него?
- Да.
- Чудесно, мистер Палмер! Просто чудесно. Хотите найдем вашу одежду? Как вам идея?
Элис вдруг представил, как приятно будет ощутить прикосновение ткани к коже, и кивнул.
- Мэри! – крикнул Ларри, - Мэри Энн!
- Да? – его помощница снова возникла в дверях и внезапно приковала к себе взгляд Элиса.
- Принеси мистеру Палмеру брюки и добавку.
- Конечно.
Она вернулась буквально через минуту и помогла Элису одеться, а он без всякого стестения трогал ее за волосы, водил ладонью по голому плечу и возбуждался. Потом рядом с ними снова присел Ларри.
- Добавки? – спросил он, протягивая Элису маску.
- Да, спасибо, - сказал Элис и вдохнул.
Вниз они спускались медленно. Элис все никак не мог оторваться от перил, теряясь от ощущения внутренней горячей, солнечной, алой полноты и внешней, темной и струящейся прохлады и гладкости.
Потом они прошли гостиную, коридор и, наконец, вышли за порог. Катерпиллер стряхнул тапки, сбежал по ступенькам и пошел по песку босиком, сунув руки в карманы халата. Элис поспешил за ним. Песок сразу набился в его ботинки, посылая мириады искр вверх по ногам.
- Мистер Палмер! – на ходу говорил ему Ларри, хлопая Элиса по плечу, и Элис не сопротивлялся. – Как же я вам рад! Как вам это место? Мне оно, если честно, надоело безумно, но вы же впервые на берегу океана, верно? Хотите искупаться?
- Искупаться? – переспросил Элис. Они поднялись вверх по холму и оказались у самой кромки воды. Тихая волна налетела и окатила носки его ботинок. Элис наклонился, окунул в воду палец, потом засунул его в рот, пробуя.
- Соленая, - сказал он и пошел вперед, движимый любопытством.
Ларри присел на песок. Несколько минут он наблюдал за тем, как Элис, хохоча и плача от счастья, плещется в воде, набирает полный рот, окатывает себя руками, а потом увидел, что Канинхен Седьмой поднимается к нему, на ходу застегивая форменную куртку и поправляя растрепанные ото сна волосы.
- Узнали что-нибудь полезное? – спросил он, поравнявшись с начальником.
- Как я и думал, - ответил Ларри, - нам нужен Хаттер.
- А с этим что будем делать? – спросил Канинхен, кивая на все так же резвящегося в воде Элиса.
- Он доставит товарищу Хаттеру наш маленький подарок. А еще я, кажется, выбрал нового и крайне перспективного председателя Комитета Безопасности. Нам ведь давно пора начать расширяться. А он пробьет открытие филиала Парадиза на Луне... Если, конечно, не утонет, - вдруг добавил Ларри, и Канинхен поспешил к Элису, который, кажется, слишком увлекся играми в ныряние.
Тема: Шестое чувство
Автор: stuff, Коробка со специями
Бета: Ollyy
Краткое содержание: Про опасности падения в кроличью нору.
Примечания: Канинхен от нем. "kaninchen" - кролик.
читать дальше
- А вы, товарищ, первый раз на Терру-Ноль? – высокая женщина перегнулась через поручень сидения, заняв почти весь проход. Юноша лет семнадцати, сидевший напротив, вежливо отодвинулся, восстанавливая дистанцию, и ответил:
- Я – в третий.
Мужчина, до того дремавший у окна, проснулся, встряхнул головой и потянул женщину за рукав серого платья.
- Эмма, ты мешаешь товарищу пройти.
Женщина ойкнула, тут же выпрямилась.
- Ничего-ничего, - ответил Элис. – Все мы взволнованы и рады заслуженному отдыху. Позвольте пройти?
- Прошу вас, проходите, - смутилась женщина. Что-то в осанке или интонациях собеседника будто вернуло ее домой, к правильной, счастливой жизни, полной труда во имя процветания Союза. Она сразу подтянулась, а ее муж расправил плечи и деловито кивнул:
- Тоже на отдых?
- Не могу ответить на ваш вопрос, - замявшись, пожал плечами Элис. – Но я лечу сюда впервые, так что, наверное, это можно назвать отдыхом.
Юноша хихикнул и тут же сделал серьезное лицо:
- Тогда приятного вам отдыха, товарищ!
- И вам тоже, - ответил Элис.
Он прошел к огромному панорамному окну – фильтры еще не опустили – и перед Элисом рассыпались звезды, белые и яркие в огромном черном космосе.
Третий салон «Стремительного» был рассчитан на пятьсот человек, всего салонов было десять, следовательно, пять тысяч туристов через час с небольшим окажутся на таинственной Терре-Ноль. Поговаривали, что там исполняются все мечты, впрочем, Элис относился к этому с изрядной долей скептицизма – ему не о чем было мечтать, он был счастливым человеком.
Тем временем из пустоты вынырнул серо-голубой шар Терры-Ноль. Прозрачная поверхность окна потемнела – «Стремительный» разворачивался к Солнцу.
Еще с минуту Элис бездумно вглядывался в почерневшее стекло, наблюдая, как тусклая красная капля медленно ползет по диагонали вверх, а потом вернулся на свое место и заснул – крепким сном человека, который в ладах со своей совестью.
Его разбудило осторожное похлопывание по плечу: мужчина средних лет, сидевший рядом с Элисом, прошептал:
- Прибыли, товарищ. Ваша очередь выходить.
Элис расправил плечи, стряхивая с себя дрему, и поднялся с кресла – дух захватило от слаженного движения десятков людей, встающих по очереди и размеренно шагающих вперед в узком проходе между сидениями. Он двинулся вперед, следом за ним встала девчушка лет четырнадцати, а за нею – сосед Элиса.
В светлом узком коридоре, протянувшемся от корабля к зданию-приемнику, пахло свежестью и озоном. Впереди показались двери спецотсеков. Элис подождал, пока отсек освободится, зашел внутрь и встал под луч считывающего устройства.
- Добро пожаловать на Терру-Ноль, - послышался приятный женский голос. – Расслабьтесь, закройте глаза. Если почувствуете легкое головокружение, сделайте вдох и выдох.
Элис поднес запястье с идентификационным чипом к лучу. Динамик щелкнул.
- Добро пожаловать на Терру-Ноль, инспектор Палмер, - голос изменился, теперь он был мужским, скорее деловитым, чем доброжелательным. – Желаете получить дозу «Шестого чувства»?
- Нет, благодарю, - ответил Элис.
- Тогда прошу вас...
Стена отсека тихо ушла в сторону, открывая проем, и в нем возник мужчина в строгом форменном сьюте, почти таком же, как у самого Элиса, отличался только цвет – белый – да форма нашивок.
- Идите за мной, - сказал мужчина, убирая руку от имплантированного за ухом коммуникатора.
- Простите? – спросил Элис, узнав голос из динамика. Слишком уж странно все получалось. Миссия на Терре была секретной, а его встретили чуть ли не у порога.
- Прошу вас, мистер Палмер, идите за мной.
- На досмотр? – спросил Элис, незаметно проверяя крепление табельного пистолета. Едва ли его, официального представителя Союза, посмеют досматривать и, тем более, задерживать, но предпочел перестраховаться.
- В этом нет необходимости, - ответил мужчина. – Мне велено доставить вас в Парадиз, мистер Палмер. Пойдемте, нас ожидает капсюль.
Быстро взвесив все за и против, Элис кивнул и прошел вперед. Стена тут же вернулась на место, а они, как и женщина из соседнего отсека, сделали шаг и встали на движущуюся ленту.
- Сегодня открывается прекрасный вид на Луну, мистер Палмер, - сказал мужчина, положив руку на поручень. – Когда мы отъедем от стыковочной станции, вы сможете ее увидеть.
И правда, коридор, по которому они ехали, был почти полностью прозрачным, фильтры тут не опускали, и космос просматривался отлично. Сначала сбоку и сверху выплыл купол стыковочной станции, крохотный на фоне борта «Стремительного», а потом показалась Луна. С минуту Элис смотрел на ее серовато-кремовый бок, поражаясь тому, какой маленькой и незначительной выглядит вторая колыбель человечества, потом спросил:
- Все стыковочные станции Терры сделаны по такому образцу?
- Да, - ответил мужчина, не оборачиваясь. – Кораблям запрещен вход в атмосферу планеты. Грузы и пассажиры прибывают на поверхность через систему орбитальных лифтов. Всего их тридцать шесть.
- Почему запрещен?
- Требования экологической безопасности, мистер Палмер. И дань традициям. За последние триста лет никто не вносил правки в программу оборонного щита.
- Можно ли обойти щит?
- Сомневаюсь, что это возможно. Нам сюда, проходите, - мужчина пропустил Элиса вперед.
Кабина орбитального лифта чем-то напоминала салон корабля. Тот же белый пластик на стенах, тот же серый пластик на полу. Заходили туда как придется, без всякого порядка. Кто-то пихнул Элиса локтем. Элис обернулся и увидел свою молоденькую соседку. Ее чуть покачивало, блестевшие под полуопущенными веками зрачки почти полностью скрыли затуманенную радужку.
- Товарищ, с вами все в порядке? – Элис взял ее за плечи, и она издала какой-то странный, сдавленный звук, прежде чем обмякнуть у него в руках, носом уткнувшись в грудь.
Не привыкший к непосредственному контакту, Элис замер, не зная, что с ней делать. Но тут вмешался его спутник. Осторожно разжал пальцы Элиса и, тихо что-то приговаривая, отвел девушку в сторону, почти сразу же исчезнув за головами прочих вновь прибывших. Торопливо оглядевшись по сторонам, Элис заметил, что почти все тут выглядели, как она: странный взгляд, проблемы с координацией, подозрительная реакция на контакт с другой особью. Тут к нему снова протиснулся его спутник, так что Элис смог спросить:
- Что с ней случилось?
- Все в порядке, мистер Палмер. Я обо всем позаботился.
- А что с ними? Это и есть ваш наркотик?
Мужчина вежливо улыбнулся.
- Простите, мистер Палмер, но я не уполномочен отвечать на подобные вопросы. Думаю, всю необходимую вам информацию вы получите в Парадизе. Мы будем там буквально через тридцать минут. Эти лифты очень быстрые.
И действительно, спуск занял от силы минут десять. Внизу туристов встречала целая команда местного персонала, все в белых сьютах и с нашивками не по союзному стандарту. Спутник Элиса торопливо кивнул коллегам, и беспрепятственно провел его через таможенный барьер.
Поездка до Парадиза прошла в тишине. Стекла капсюля затемнили, едва они отъехали, и лишенный возможности глазеть по сторонам Элис всю дорогу возился с настройками своего коммуникатора, перенастраивая его под терранское время и климатические условия.
Потом капсюль встал, и спутник Элиса склонился к нему, открывая дверь.
- Прошу вас, - сказал он.
Элис выглянул наружу. Водная гладь, сверкая и переливаясь на солнце, тянулась так далеко, что едва хватало глаз.
- И где же ваш Парадиз? – спросил Элис. Он надеялся увидеть что-то совсем другое. Планетарные столицы обычно были огромными городами из стекла, органического бетона и стали.
- Это и есть Парадиз, - ответил его спутник. – Мне велели высадить вас здесь. Пройдитесь немного. Метров через пятьсот увидите лестницу. Спуститесь по ней на пляж, а там – сами все поймете.
Элис вздохнул, но выбрался наружу.
- Удачи вам, мистер Палмер, - сказал его спутник, прежде чем закрыть дверь. Капсюль тронулся и вскоре исчез из виду, а Элис сначала облокотился на тянувшиеся вдоль дороги широкие каменные перила, а потом, постояв так пару минут, пошел в указанном направлении.
Высокая лестница спускалась к пляжу. Сойдя с крохотного пятачка у ее основания, Элис сразу же увяз в песке, который мгновенно оказался у него в обуви. Ощущения были настолько странными, что он присел на корточки и зачерпнул горсть. Высыпаясь, песок щекотал пальцы, и Элис поскорее отряхнул руку, избавляясь от этого чувства. Потом поднялся и пошел к воде. Тихая волна налетела и окатила носки его ботинок. Элис наклонился, окунул в воду палец, потом сунул его в рот, пробуя на вкус.
- Соленая, - сказал он и, тут же потеряв к ней всякий интерес, огляделся по сторонам. По правую руку тянулся, изгибаясь, пустынный пляж, а по левую из-за холма показывалось нечто, похожее на крышу какого-то строения. Впрочем, такие крыши Элис видел разве что на картинках.
Решив, что это лучше, чем ничего, он пошел влево, вскоре оказавшись на краю песчаного пригорка. Край берега внизу изгибался круто и остро. Видимо, когда это место покрывала вода, тут была прибрежная впадина. И теперь на ее бывшем дне стоял дом, будто срисованный с картинки в учебнике истории. Элис, широко разведя руки, шагнул вперед, но так и не смог удержать равновесие – покатился с пригорка кубарем и только через пару мгновений смог затормозить ногами. К порогу он подошел, вытряхивая песок из волос. Замер, не зная, что делать. Коммуникационной панели нигде не было видно. Элис даже ткнул пальцем в дверной косяк, но тут изнутри послышались торопливые шаги, потом дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина, на вид чуть старше Элиса, в красном бархатном халате и домашних тапочках.
- Мистер Палмер! – сказал он, широко улыбаясь, и хлопнул Элиса по плечу. Тот, слегка ошалев от таких манер, захлопал глазами, потом отстранился и положил ладонь на табельный пистолет. Мужчина либо не заметил, либо сделал вид, что не заметил этого движения. – Как я вам рад! Как поездка? Надеюсь, Канинхен Седьмой вам не очень досаждал? Он бывает таким прилипчивым. А как вам это место? Мне оно, если честно, надоело безумно, но вы же впервые на берегу океана, верно? Хотите пройтись или зайдете внутрь?
- Предпочел бы зайти.
- Ну так что же вы стоите? Заходите, заходите! – Мужчина прошел вглубь коридора и поманил его рукой. Когда Элис зашел и прикрыл за собой дверь, он сказал: - Кстати, забыл представиться, Ларри Катерпиллер Девятый, потомственный и единоличный владелец Терры-Ноль.
- Элис Палмер, инспектор, - ответил Элис; замялся, но все-таки протянул руку.
Ларри сжал ее своими мягкими, ухоженными ладонями, с энтузиазмом затряс.
- Впечатлен, мистер Палмер, впечатлен! В таком возрасте - и уже инспектор! Впрочем... Ваша матушка случайно не из нью-кейптаунских Лидделов?
- На что намекаете, товарищ Катерпиллер? - неприязненно осведомился Элис. Похоже, что его миссия вовсе не была секретной, а этот человек в нелепом красном халате знал о нем даже больше, чем сам председатель Хаттер.
- Мистер Катерпиллер, - укоризненно покачал головой его всезнающий собеседник. - На Терре-Ноль никто никому не товарищ.
Будто смягчая неприятный подтекст своих слов, он белозубо улыбнулся и с новыми силами затряс ладонь Элиса.
Руки у него были сухие, прохладные и гладкие, как органический пластик; он будто не замечал, что Элис деликатно пытается прекратить затянувшееся и неуместное архаичное приветствие.
- Мистер Катерпиллер, - морщась, процедил Элис. - Как вы наверняка догадываетесь, цель моей инспекции - пресечь несанкционированное распространение вещества за пределами Терры-Ноль.
Он все-таки не выдержал, шагнул назад и высвободил руку.
- Вещества? - ничуть не удивился Ларри. - Разумеется! Что именно вас интересует? Фабрика по производству? Отдел распространения? Процедура адаптации?
Послышалась звонкая трель, и он, извиняясь, пожал плечами и достал из кармана халата старенький коммуникатор.
- Не люблю импланты, - беззвучно произнес он. - Да, слушаю. Да. Нет, ни в коем случае. Пожалуй...
Он отнял коммуникатор от уха и спросил:
- Хотите освежиться, инспектор? Холодный тропический коктейль - то, что нужно в такую жару.
Особенно когда ты в бархатном халате, подумал Элис и молча кивнул.
- Тропический коктейль для нашего гостя и... пожалуй, все. Присаживайтесь?
Ларри гостеприимно указал на софу, стоявшую в углу. Небрежно засунул коммуникатор в карман и подошел к окну.
Хлопнули ставни, взметнулись прозрачные занавески. По полу протянуло сквозняком.
- Меня интересует... - начал было Элис, но его опять прервали.
Загорелая до черноты, тоненькая и гибкая, как шпиль радиоантенны, девушка спустилась вниз по лестнице и молча поставила на стол поднос.
- Это кокос, - сказал Ларри. - Внутри - кокосовый сок, мякоть лайма, мята, родниковая вода... и кое-что еще.
- Меня интересуют все возможные способы контрабанды наркотика. Фабрики? Отдел распространения? Вам лучше знать, мистер Катерпиллер, - сказал Элис и вдруг поймал себя на неприятном злорадстве. - Знакомы ли вы с термином "презумпция виновности"?
Ох, как это было мерзко и непривычно - чувствовать власть над живым мыслящим существом. И так волнующе.
Ларри задумался, затеребил отворот халата. Лицо его, до этого улыбчивое и добродушное, стало обеспокоенным.
- А вы сами пробовали «Шестое чувство»? – спросил он.
- Нет, конечно. Моя генетическая линия не нуждается в ежегодной психологической релаксации, - Элис хотел сказать это просто, а получилось высокомерно.
Этот человек, он будто провоцировал его каждым своим словом, вытаскивал наружу всю ту грязь, о которой Элис даже не догадывался. Смотрел на него с таким интересом, как будто был естествоиспытателем, препарирующим загадочную тварь из Глубокого Космоса.
Чтобы избавиться от навязчивого образа, Элис схватил коктейль и сделал большой глоток.
Что-то ударило его изнутри.
Будто огромный пылающий шар прокатился по пищеводу и застрял в горле, побуждая действовать. Скорлупа кокоса в его руке неожиданно обрела плотность, вес, фактуру. Шершавая холодная поверхность, покрытая жесткими волосками, покалывающими пальцы.
Неровно срезанный край кокоса, сколы щекотно цепляются за кожу на губах, хочется проводить по ним еще и еще.
Горечь и кислота распадаются на составляющие, каждый оттенок вкуса звучит по-своему.
Делать.
Немедленно что-то делать.
Красные видения, сжимающиеся спирали, сковывающие и пружинящие, такие красные, такие бархатные и душные, как халат Катерпиллера.
Катерпиллера?..
- Я провожу вас, мистер Палмер.
Элис поднялся на ноги.
Тысячи ответных реплик пронеслись в его голове, он остановился в растерянности: какую выбрать? Что он хочет сказать? Может быть, все это не важно?
Возможно, все это не важно.
- Сначала мы поедем в Верхний Парадиз.
Верхний? А это – Нижний? Или Центральный? Или Заброшенный?
Элис наклонился, чуть не свалившись с крыльца, но контролируя каждое свое движение, и зачерпнул сухой, шершавый и мягкий песок рукой.
Тепло пробежало вверх по руке, растаяло.
- Странно, но вы угадали, инспектор. Это – Потерянный Парадиз. Мой личный маленький дворик.
Потерянный Рай, маленький дворик Ларри, песок струится и обтекает даже через синтетическую кожу ботинок. Сам Ларри – озабоченное, встревоженное лицо, заглядывает в глаза, морщинки от смеха рассыпаются и тают, внимательный, изучающий прищур; он весь на виду, со своим презрением и расчетом.
- Вам нехорошо?
Мне хорошо, пытается сказать Элис. Мне так хорошо. Прекратите это, пожалуйста...
Падение в капсюле.
Женщина в синем, расплескивающееся синее, на ощупь как стекло, он проводит руками по напряженному, изгибающемуся телу – снизу вверх, кожа пружинит, сминается, ребра отсчитывают пальцы; со спины подходит мужчина, медленно отводит его руки назад, женщина льнет к нему, мужчина проводит костяшками пальцев по хребту, размягчающемуся, Элис медленно, медленно откидывает голову и упирается затылком в чье-то плечо.
Двери открываются.
Здесь я вас, пожалуй, оставлю… инспектор Палмер.
Когда Элис открыл глаза, было еще темно. Он попытался вспомнить, где он. Странное ощущение тяжести и опустошенности отступало слишком медленно, не торопясь.
Кто-то позвал его:
- Мистер Палмер. Вы собирались посетить фабрику?
Элис пошевелился. Что-то тяжелое, липкое и горячее мешало ему подняться. Наощупь он отодвинул чью-то руку, сбросил с бедра ногу. Кто-то забормотал над ухом и закинул руку обратно. Элиса передернуло.
- Мистер Палмер, - повторили настойчиво.
Неожиданно все встало на свои места.
Содрогаясь и задерживая дыхание от отвращения, Элис выбрался из-под потных жарких тел, потерял равновесие, соскользнул по гладкой простыне и очутился на полу, почти уткнувшись носом в уже знакомые бархатные тапки.
- Ваша одежда, кажется, где-то здесь, - неодобрительно произнес Ларри Девятый. – Я полагаю, частично.
- Как же это… - сдавленно пробормотал Элис.
- Фабрика работает круглосуточно, - сказал Ларри и протянул ему руку. – Поднимайтесь, инспектор.
Элис, казалось, не слышал его. Беспомощно оглядывался по сторонам, переводя взгляд со своего грязного тела на пол, чужие тапки и обратно, все не решаясь посмотреть вверх, принять или отклонить предложение. Пустота внутри него становилась все объемней, раздвигала внутренности, не давала дышать. Элис обхватил себя руками, сжал, не давая ей вырваться наружу.
- Где моя одежда? – наконец выдавил он, уставившись в одну точку. – Мне надо одеться.
- Хм-м-м-м...
Тапки на мгновение исчезли из виду, потом снова появились. Ларри склонился над Элисом, протягивая какую-то тряпку. Тому достаточно было только увидеть цвет – серый – и он сразу же выдрал ее из чужих рук, прижал к себе.
- Ванная, - сказал Катерпиллер, склонившись еще ниже, - вон там, - и показал пальцем.
Элис неловко поднялся на ноги, сделал шаг, другой, а потом рванул туда так быстро, как только мог.
Едва дверь закрылась, он попробовал одеться. Встряхнул тряпку, запрыгал на одной ноге, пытаясь сунуть другую в штанину, и только после нескольких попыток понял, что это вовсе не штанина, а рукав, и форменную куртку так не наденешь.
Он швырнул ее на кафельный пол, потом прижался спиной к стене и медленно сполз вниз. Голова почти звенела, он пытался сосредоточиться, взять себя в руки, подумать о чем-нибудь конкретном, но не мог. Мир вокруг него, и он сам – все обратилось в прах и хаос, сплелось в клубок.
Отвратительный.
Холодно.
Отец будет недоволен.
Где моя одежда?
Элис подтянул колени к груди, и тут краем глаза заметил движение. Он обернулся и вдруг увидел себя в зеркале. Голым, с растрепанными волосами; что-то прилипло к бедру. Дрожа от отвращения, Элис снял с себя длинный светлый волос, отбросил подальше, и ему вдруг стало трудно дышать. Он с самого раннего детства знал, что такое «больно», что такое «обидно», что такое «мерзко». А вот, что такое «страшно» - не знал никогда. Дрожа и задыхаясь, сам не зная отчего, Элис зажмурился, вцепился себе в волосы и сидел так, пока его не схватили за плечи и не встряхнули. Он распахнул глаза и увидел Ларри.
- Ну-ну, - сказал тот. Элис едва расслышал его за шумом крови в ушах. – Что же вы так, инспектор?
Элис не нашелся, что ответить, только мотнул головой, желая то ли сбросить с себя чужие руки, то ли оставить их на месте. Они, казалось, пригвоздили его к земле, заставили вернуться в ставшее слишком пустым и легким тело. Но, все равно, контакт с другим человеком был почти болезненным. К Элису и так прилипло слишком много всего постороннего.
- Послушайте меня, - сказал Катерпиллер. – Ну же, давайте. Посмотрите на меня. – Гладкие, прохладные ладони скользнули вверх, обхватили его голову, большие пальцы уперлись Элису в щеки, растягивая кожу, причиняя легкий дискомфорт, но, как ни странно, это помогло успокоиться. Он выдохнул, посмотрел в странно серьезное лицо Ларри, и тут, под его внимательным, спокойным взглядом Элиса захлестнул стыд. Такой сильный, совершенно ему не свойственный. Как если бы камень вдруг начал летать.
- Что со мной? – спросил он.
Ларри тихо рассмеялся и растянул губы Элиса в подобие улыбки.
- С вами? С вами все отлично. Только посмотрите на себя, - сказал он. – В таком возрасте, а уже инспектор, да еще и с таким высоким уровнем доступа. Вы можете гордиться собой, мистер Палмер. Собой и своей матушкой из нью-кейптаунских Лидделов. Вы – лучший образчик Homo novus. Но, увы, все-таки не Homo superior. Вы не лишены множества слабостей. И, стоит только подтолкнуть, как вы становитесь таким же животным, как и все прочие. Животным жрущим, испражняющимся и спаривающимся. Как вам этот новый опыт? От вашей вчерашней эскапады у меня осталось несколько любопытнейших записей. Хотите посмотреть? Узнаете о себе массу нового.
Элис не сразу понял смысл его слов, но когда все-таки понял, дернулся и попытался освободиться. Ему снова стало трудно дышать, лицо Ларри начало расплываться, а комната – кружиться, словно Элис был в эпицентре или сам был эпицентром смерча.
- Тише, - сказал ему Ларри, - ну же, тише. Это всего лишь приступ паники. Вы в своем Союзе отвыкли от эмоций, я понимаю, но паниковать нормально, мистер Палмер. Попробуйте получить удовольствие. Это еще один уникальный и новый для вас опыт.
- Не хочу-у-у-у-у… - проныл Элис и, когда Катерпиллер убрал руки, схватился за голову. – Прекратите это, пожалуйста, прекратите!
- Конечно, мистер Палмер. Все что угодно для наших милых гостей, - Ларри пальцем поманил застывшую в дверях вчерашнюю помощницу с подносиком в руках, взял с него прозрачную силиконовую полумаску и, мягко отведя руки Элиса от лица, протянул ее ему.
- Держите, - сказал он. – Один вдох, и вы обо всем забудете. Поверьте мне. Вам станет лучше. Никаких забот, никакого страха. Давайте же, мистер Палмер. Поверьте мне.
С минуту Элис вглядывался ему в глаза и никак не мог решиться.
Было бы так хорошо.
Забыть об этом, перестать думать.
Чтобы всего этого не было.
Зачем я только вызвался? Зачем согласился на эту работу?
Если отец узнает…
Элис ткнулся в маску носом и глубоко вздохнул.
Ларри, следя за тем, как расширяются его зрачки, медленно расплылся в улыбке, убрал маску и, не глядя, протянул ее помощнице. Та без слов приняла ее и вышла.
Едва они остались наедине, Ларри потрепал Элиса по щеке.
- Ну, - сказал он, - как вы себя чувствуете?
- Хорошо, - ответил Элис, запрокидывая голову.
- Вот видите. Я же вас не обманул?
Элис покачал головой,
- Позвольте быть откровенным с вами, мистер Палмер, - сказал Катерпиллер, сел прямо на пол и, дождавшись, когда блуждающий взгляд Элиса наконец-то остановился на его лице, продолжил: - Вам же рассказали про «Шестое чувство»? Что это на самом деле?
Элис кивнул.
- Психорелаксант, - пробормотал он, потираясь о кафель затылком. – Нужен... нужен... – он не мог сформулировать мысль, его все время что-то отвлекало. Мир превратился в сумму ощущений, растущую с каждым моментом. Ларри пальцем провел по его лодыжке, и Элис снова на него уставился.
- Позвольте рассказать вам историю. Возможно, она вам даже понравится.
- Историю? – спросил Элис.
- Да. Видите ли, - Ларри оправил ворот халата и смахнул с плеча невидимую пылинку, - когда наши с вами пращуры только отправились в вояж по космосу, перед ними сразу же встала проблема психической стабильности. Техника тогда была так себе. Корабли – слишком тесными и без гравитационных модулей, а перелеты на них – слишком долгими. Только представьте: чтобы добраться до Марса, нужно было лететь целый год! Целый год в компании с одними и теми же людьми. В одной и той же обстановке. И еще один год на дорогу обратно. И еще сколько-то лет на проведение миссии. Представьте себе это, мистер Палмер. Люди сходили с ума. Теряли психологическую устойчивость. Становились все более агрессивными по отношению друг к другу. И тогда Совет начал использовать Антагонист. Не влияя на инстинкт самосохранения, он, тем не менее, практически до нуля снижал уровень агрессии и, при регулярном приеме, даже нивелировал потребность в... акте размножения. Кажется, Министерство пропаганды это так теперь называет? Так вот, Антагонист действовал настолько эффективно, что союзное руководство посчитало его чуть ли не панацеей, развернуло проект по полной и начало использовать его на всех без исключения, распыляя в воздухе. Это дало им массу возможностей. Лишенные агрессивных наклонностей колонисты могли построить прекрасное новое будущее без войн, а полный контроль над размножением позволил вести серьезный селективный отбор и, наконец, вывести Homo novus. Более умного и более физически развитого. В общем, вас, мистер Палмер. Но тут начались проблемы. Выяснилось, что потомки тех, кто регулярно принимал препарат, были склонны к психозам. Постоянный прием Антагониста на них не действовал. Они то и дело срывались, и во время таких срывов начинали убивать, насиловать, грабить и, в конце концов, убивали себя. Тогдашний Председатель был в панике. Любая информация об Антагонисте была сверхсекретной, и он боялся, что может случиться утечка и массовые волнения. И тогда Союз вспомнил про моего прапрапрапрапрапрадеда. Когда-то он был самым богатым человеком в Союзе, и ему, помимо всего прочего, принадлежала компания, производившая Антагонист. Но однажды ему так надоел весь его образ жизни, что он, в обмен на добровольную передачу всей собственности в союзные руки, по дешевке купил эту уже давно заброшенную и пустую планету, создал свой маленький парадиз и поселился тут. И вот, казалось бы, с чего Союзу мог вдруг понадобиться мультитриллионер на пенсии? А все дело было в том, что он увез с собой на Терру. Пусть и не принимая Антагонист, – как, кстати, подавляющее большинство тогдашнего союзного руководства – он нашел свою жизнь слишком пресной. Поэтому заказал своим химикам препарат, который назвали... угадайте как?
Словосочетание всплыло в голове Элиса как-то само собой. Губы шевельнулись.
- Шестое чувство? – спросил он, водя рукой по полу и наслаждаясь тянущей прохладой.
- Именно, - ответил Ларри. – Наркотик, открывающий новый уровень восприятия, пробуждающий почти все то, что нивелировал Антагонист. Но вот что удивительно. Во время проведения испытаний препарата выснилось, что в паре с Антагонистом «Шестое чувство» работает как психорелаксант. Не просто вызывает эйфорию, душевный подъем и обострение полового влечения, но и устраняет последствия регулярного приема Антагониста. Впрочем, результаты тестов засекретили, отправили в архив, и мой славный предок унес их с собой в могилу. Но тут в игру включился его сын, мой прапрапрапрапрадед, как вы понимаете. Он давно уже понял, что задержаться на ведущих постах компаний, раньше принадлежавших отцу, у него не получится, и в наследство ему останется только Терра. А амбиции его были велики, и он не хотел всю оставшуюся жизнь провести без дела на этой планетке. Поэтому он продал секрет «Шестого чувства» союзному руководству в обмен на скромную ренту и возможность открыть границы. Это было выгодно абсолютно всем. Мой предок получал возможность скопить состояние, сравнимое с состоянием своего отца, и цель в жизни, а союзные лидеры – средство от побочных эффектов Антагониста и место, где можно будет организовать безопасное, полностью контролируемое его распространение как раз в тех дозах, которые нужны каждому отдельному гражданину. С тех самых пор каждый мужчина, женщина и ребенок, начиная с двенадцати лет, прибывает на Терру-Ноль раз в год, чтобы... оттянуться по полной, а потом забыть о том, что здесь случилось, и вернуться в общество хорошими, спокойными, стабильными и здравомыслящими «товарищами». Но давайте все же перейдем к цели вашего визита, - он взял ладонь Элиса в свою и пальцем начал водить по запястью. – Ну же, мистер Палмер, соберитесь. Я же дал вам всего половину обычной дозы. Вы еще со мной? – спросил он, убрав руки. И, когда Элис неловко кивнул, вернулся к прерванному занятию. – Расскажите мне о ней. Зачем вас послали сюда?
- Вспышки... – Элис сглотнул, - вспышки ненужной активности на колониальной станции Меркурий-Пять. И Венере-Один. И в столице.
- Продолжайте, - сказал Ларри и нажал на кожу ногтем. Элис зажмурился.
- Они... проявляют эмоции. Неконтролируемое половое влечение. Товарищ Хаттер считает, что вы начали распространять наркотик.
- И он послал вас за тем, чтобы?..
- Собрать доказательства.
- Но, мистер Палмер, подумайте, какие доказательства вы можете собрать? Я скажу вам, что думаю. Ваш председатель Комитета Безопасности Хаттер уже все решил. Ему хочется выслужиться перед Председателем Союза. И он обвинит меня, вне зависимости от того, что вы тут раскопаете. А теперь скажите мне, он делился своими соображениями с кем-то еще? Докладывал о вспышках высшему руководству?
Элис помотал головой.
- Нет. Только я пока знаю. Ему нужны результаты инспекции.
- И все данные по вспышкам тоже находятся у него?
- Да.
- Чудесно, мистер Палмер! Просто чудесно. Хотите найдем вашу одежду? Как вам идея?
Элис вдруг представил, как приятно будет ощутить прикосновение ткани к коже, и кивнул.
- Мэри! – крикнул Ларри, - Мэри Энн!
- Да? – его помощница снова возникла в дверях и внезапно приковала к себе взгляд Элиса.
- Принеси мистеру Палмеру брюки и добавку.
- Конечно.
Она вернулась буквально через минуту и помогла Элису одеться, а он без всякого стестения трогал ее за волосы, водил ладонью по голому плечу и возбуждался. Потом рядом с ними снова присел Ларри.
- Добавки? – спросил он, протягивая Элису маску.
- Да, спасибо, - сказал Элис и вдохнул.
Вниз они спускались медленно. Элис все никак не мог оторваться от перил, теряясь от ощущения внутренней горячей, солнечной, алой полноты и внешней, темной и струящейся прохлады и гладкости.
Потом они прошли гостиную, коридор и, наконец, вышли за порог. Катерпиллер стряхнул тапки, сбежал по ступенькам и пошел по песку босиком, сунув руки в карманы халата. Элис поспешил за ним. Песок сразу набился в его ботинки, посылая мириады искр вверх по ногам.
- Мистер Палмер! – на ходу говорил ему Ларри, хлопая Элиса по плечу, и Элис не сопротивлялся. – Как же я вам рад! Как вам это место? Мне оно, если честно, надоело безумно, но вы же впервые на берегу океана, верно? Хотите искупаться?
- Искупаться? – переспросил Элис. Они поднялись вверх по холму и оказались у самой кромки воды. Тихая волна налетела и окатила носки его ботинок. Элис наклонился, окунул в воду палец, потом засунул его в рот, пробуя.
- Соленая, - сказал он и пошел вперед, движимый любопытством.
Ларри присел на песок. Несколько минут он наблюдал за тем, как Элис, хохоча и плача от счастья, плещется в воде, набирает полный рот, окатывает себя руками, а потом увидел, что Канинхен Седьмой поднимается к нему, на ходу застегивая форменную куртку и поправляя растрепанные ото сна волосы.
- Узнали что-нибудь полезное? – спросил он, поравнявшись с начальником.
- Как я и думал, - ответил Ларри, - нам нужен Хаттер.
- А с этим что будем делать? – спросил Канинхен, кивая на все так же резвящегося в воде Элиса.
- Он доставит товарищу Хаттеру наш маленький подарок. А еще я, кажется, выбрал нового и крайне перспективного председателя Комитета Безопасности. Нам ведь давно пора начать расширяться. А он пробьет открытие филиала Парадиза на Луне... Если, конечно, не утонет, - вдруг добавил Ларри, и Канинхен поспешил к Элису, который, кажется, слишком увлекся играми в ныряние.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Техсаппорт спешит на помощь! :D
Название: Незримое пламя
Тема: Шестое чувство
Автор: Lindwurm
Краткое содержание: Кароль и Мина всегда вместе.
читать дальше
Мина рядом с Каролем, сколько он себя помнит. Это значит – лет с пяти, когда Кароль – Каролек еще – в лес сбежал по ягоды. Старшие братья его с собой не брали, так он решил сам. В лесу хорошо, зелено... не заблудился Кароль, даже коленки не ободрал, вернулся к вечеру, тут-то ему и влетело. А он, нет чтобы язык за зубами держать, возьми и ляпни, мол, Мина меня вывела. Да что за Мина, да где она?.. а вон, на плече сидит, теплая как свечка. Отец его самолично за уши отодрал: не выдумывай. Кароль в слезы, Мина его утешает по-своему, а все равно никто ее не слышит и не видит, враки, говорят, выдумки. Мерещится тебе, Каролек, перепугался в лесу небось...
На всю жизнь это Кароль запомнил.
Потом-то легче стало, но ненамного. В прятки Кароля играть не брали, что за радость, когда он всех словно сквозь стены видит. Ну, не он, конечно, а Мина ему подсказывала, но он про нее и не говорил никому. Отец все равно узнал, знатную трепку задал, чтобы, значит, Кароль в игре не жульничал. Обидно было – не передать как. Вот Кароль Мину и попросил, мол, не надо на ухо нашептывать, иначе игра не игра.
А для Мины все игра. Обиделась, замолчала, так Кароль долго не выдержал, к ночи прощения попросил.
Зато она с коровами говорить умела, слушались они ее сразу. Вот Кароля в пастухи и определили, когда подрос. Знай себе на дудочке играй целыми днями, да следи вполглаза, чтобы стадо в ивняки не забрело. Лучшие годы были. Кароль по дереву резать научился, всю округу назубок выучил.
А когда ему пятнадцать лет сравнялось, приключилась с ним Кася, мельникова дочка. На три года старше, волосы как лен, губы – маков цвет, глаза голубые, как небо полуденное. Глянул на нее Кароль – и пропал. Мину позабыл даже на время, за Касей хвостиком таскался, в глаза заглядывал, ровно щенок приблудный. Ей, конечно, и смех и грех, но Кароль упорный был. То орехов ей принесет, то ложку, самолично вырезанную, подарит, то яркие ленты у бабки из сундука вытащит. Только не к добру все это выходило. У Каси и так отбоя от ухажеров не было, а тут еще Каролек-блаженный объявился. Пока за коровами ходил, всем хорош был, а так...
Что, говорила ему Кася, забыл свою Мину? Гляди, забудешь – может, и полюблю тебя. И смеялась заливисто, как колокольчик медный. Кароль вздыхал только. Мина ему по ночам шептала, уговаривала: мол, хорошая девушка, да не для тебя все же. Не будет тебе проку, и ей судьбу поломаешь. Да и этого ли хочешь – жениться, домом обзавестись?
Думал-думал Кароль, ночами без сна ворочался, днем за Касей тенью ходил. Во как забрало-то, удивлялись соседи, совсем скоро истает парень. Не понимает, что не про него девка-то. Мельник старый под конец даже расправой пригрозил, если еще раз Кароля рядом с дочкой увидит. Тогда-то Кароль и решился.
Собрал ночью вещички – ножик, да рубаху праздничную, да хлеба с сыром взял. И пошел за ворота. Сперва до соседней деревни, потом до Крыниц, где ярмарка, а там и Менц не так далеко покажется.
Только по-другому получилось. В Крыницах он на сеновале заночевал, а ночью гроза разразилась, и молния точнехонько в сарай угодила. Пока Кароль проморгался, да пока Мина его вывела – не видно же ни зги из-за дыма, – все село вокруг собралось. И судить не стали: вот он, поджигатель, чертово отродье, вот из-за кого пожар-то. В воду бы кинули, как щенка, но на каролево счастье случился в Крыницах коробейник, старый знакомый. Да это же, говорит, Каролек-блаженный, тишайшей души парнишка, мухи сроду не обидел. Не стал бы он во вред колдовать. В общем, выжгли Каролю на щеке косой крест, как ведунам положено, и отпустили.
Так он в Менц и пришел.
Два года перебивался помаленьку, в "Кабанью голову" подавальщиком пристроился, вроде и хорошо все. Если скучно, с Миной говорит о всяком. Конечно, скоро про нее узнали, прежнее прозвище к Каролю намертво приклеилось. Но не обижал никто: в Менце все равно, ведун ты там или беглый, главное, на горячем не попадись и выпивкой угощай.
– Он не похож на умалишенного, – сказала Анна. Шел второй месяц их путешествия, ругались они за это время не однажды, поэтому Лайош поправил ее как мог мягко:
– "Блаженный" не значит безумный. Просто со странностями.
Анна поправила выбившуюся прядь, снова посмотрела на светловолосого паренька, убиравшего посуду с дальнего стола.
– Тебе не кажется, что он слишком молод?
Лайош покачал головой:
– Сто лет назад таким уже давали оружие.
– Хвала Господу, что такого не случается в наши времена, – отрезала Анна. Лайош вздохнул. Он считал, что Анна слишком ревностно относится к своей религии. Анна, конечно, считала, что это он не знает света истины. Серебряную лунницу в ее присутствии приходилось тщательно прятать под одеждой.
– Ладно, поговори с ним, – велела она Лайошу. – Но если он не знает Рогатых гор…
Лайош не стал ей отвечать.
Парень обернулся к нему издалека, то ли шаги расслышал в общем гаме, то ли косой крест на его щеке правда что-то значил.
– Ты, что ли, Кароль-блаженный будешь?
– Может и я, – неохотно ответил Кароль. – Нужно что?
– Ты откуда родом?
– Из тех краев, где называются, прежде чем вопросы спрашивать.
Лайош хохотнул, не удержался.
– Ну ты, парень… за словом в карман не лезешь. Скажи сначала, в Рогатых горах бывал? А то, может, нам и говорить незачем.
– Ну бывал… – протянул Кароль. Мина над его плечом заплясала, задергалась, но ничего не сказала. Не было в этом человеке опасности. Пока.
Лайош бросил трактирщику монету, угостил Кароля пивом, пригласил за свой стол. Каролю идти не хотелось, но нельзя хорошего человека не уважить.
– Анна Экато, – указал новый знакомый на черноволосую, черноглазую женщину. Она поглядела на Кароля надменно, чуть кивнула головой. – Я Лайош из Скреве. Мы в Рогатые горы идем, проводник нам нужен.
– А что там?
– А тебе знать не положено, – строго сказал Лайош. – Большой важности дело, сам император велел.
Кароль пивом подавился и глаза вылупил. Надо же, чего только не бывает! Чтобы для императорова дела такой, как он, понадобился – не верится просто. Редкостная удача, хватай, пока не уплыла: государевы слуги платят щедро.
– Я возле Крыниц родился, – заторопился Кароль, – потом в Менц шел, горами как раз. Что днем, что ночью не заблужусь, деревни там наперечет знаю, отведу куда скажете в два счета.
– А не врешь? – нахмурился Лайош.
– Вот те крест святой, – поклялся Кароль. Смотри, шепнула ему Мина. И точно: лоб у госпожи Анны разгладился, глаза подобрели. Никак тоже крест почитает.
– Ладно, Кароль, – сказала Анна. Голос у нее был глубокий, красивый. – Только смотри: сбежишь – на себя пеняй.
Кароль еще раз поклялся, что не подведет. Все равно они ему потом только заплатят, зато целую златницу, а может даже и больше. На том и порешили.
Вышли только на следующий день. Кароль с хозяином попрощался, за крышу над головой поблагодарил. Анна и Лайош дальше по улице заночевали, так что Кароль со всех ног припустил. Без него не уедут, но не дело госпожу ждать заставлять. Что Анна из господ, всякий заметит, у кого глаза есть, а Лайош ей, стало быть, спутник-охранитель, вон долгая сабля на поясе висит. А что одни, без слуг, без свиты едут – есть, значит, причины, сказала Мина Каролю. Хотя бы то их важное дело. А так языки распускать и некому.
Добежал Кароль, а они как раз в седла садились. Кароль глянул и глаза отвел тут же: седло у госпожи Анны тоже мужское, и держится она в нем, будто родилась так. Что ли на юге все так ездят?..
– Держись за стремя, – велел ему Лайош, трогая коня. – Нам сперва в Беженицы надо, а там посмотрим. Карты-то хоть умеешь читать?
Кароль головой помотал. Он и так читать не наловчился еще. Зачем ему карты, у него Мина есть. Так Лайошу и сказал.
– Что еще за Мина? – вмешалась Анна. – Это поэтому тебя блаженным зовут?
– Поэтому, госпожа, – сколько уже Кароля спрашивали, он и счет потерял. – Никто Мину не видит потому что.
– Воздух же мы тоже не видим, – возразила Анна. – Но все им дышим, и через это живы.
– Твоя правда, госпожа, – заулыбался Кароль. – Мина всегда меня выручает.
Мина его ласково по щеке погладила. Ей Анна тоже понравилась, красивая, статная, и не говорит, что Кароль Мину выдумал. Кароль совсем обрадовался, как же ему повезло, что этих двоих встретил. Может быть, все-таки в рубашке родился?
До Бежениц Кароль их быстро довел, по длинной дороге, потому что осенью по короткой идти – зря время тратить, все на ярмарку в Крыницы едут, среди телег не протолкаться. Заночевали у старосты, как почетные гости. Ну, то есть Анна и Лайош, Кароль-то на сеновал пошел. Наутро подморозило, так он раньше всех вскочил, лошадей почистил, чтобы согреться. Анна его похвалила, Лайош тоже доволен был, песни начал под нос мурлыкать, пока дальше ехали, холмы с востока огибали. А Анна ну вопросы задавать:
– А твоя Мина, Кароль, она что делает?
Кароль плечами пожал. Теплится над плечом, в ухо нашептывает, чудные сказки рассказывает, если ночью не спится. Видит вот то, что сам он разглядеть не умеет, потому что умом не вышел.
– А то, что будет, она видит?
– Нет, госпожа. То, что будет, одному Господу ведомо, я так понимаю.
– Правильно понимаешь, – улыбнулась Анна, и вроде бы сразу светлее стало. – Крест носишь? Покажи-ка.
Кароль крест достал, рукавом потер, чтоб блестел лучше. Хороший крест, медный, в зимней воде освященный, все как полагается.
– Тебя при рождении крестили?
– Нет, госпожа. Это я в Менце сходил к диакону, попросил, – ответил Кароль и щеки коснулся: – Чтобы не думали, что ведун я или еще что. Какой из меня ведун.
– А Мина как же?
– А что Мина? Ей крест не мешает.
– Еще бы мешал, – тихо-тихо добавил Лайош, Анна и не услышала. Кароль бы тоже, да ему Мина повторила.
– Так что она у тебя видит?
Кароль крест поцеловал, под рубашку обратно сунул, призадумался.
– Ну, – начал, – если в переулке кто прячется, видит. Или вот было дело – Стах Рыжий себе в карман серебрушку сунул, от хозяина спрятать хотел. А еще, сколько у кого в кружке осталось, не пора ли за новым кувшином бежать.
– Полезно очень, да, Каролек? – подмигнул ему Лайош. Кароль снова плечами пожал. Полезно, не полезно… не его это ума дело. Есть, и славно.
Анна замолчала, задумалась. Так и ехали: она по сторонам не глядит даже, а Лайош, наоборот, головой вертит и напевает что-то. И Каролю хорошо по лесной дороге шагать, она мягкая, не пыльная, одно удовольствие. До обеда почти до Лысой горы дошли.
Кострище нашли, Лайош коней расседлал, дрова сложил, а дальше Кароль такое увидел, про что раньше только сказки слышал. Анна вокруг кострища три раза посолонь обошла, пальцами прищелкнула – и огонь сам собой занялся, ровный такой, жаркий, совсем взаправдашний.
Кароль за крест схватился было, потом опомнился, а Мина так и скачет, словно польку отплясывает. Анна посмотрела на него и смехом залилась, Лайош тоже усмехнулся. Каролю стыдно, аж щекам горячо. Мог бы и вспомнить, что император чародеек привечает, Господу их чудеса угодны, если под знаком креста делаются. Правда, это все южные дела, в Менце на памяти Кароля ни одной не бывало.
– Что, удивился? – спросила Анна, а у самой в глазах смешинки прыгают.
– Как не удивиться! – хотел еще Кароль сказать, что Мина испугалась, но передумал. – Я-то гадал, что вам, госпожа, в горах надобно, а вон оно что.
– И что же?
– Чародейские дела, вестимо, – повторил Кароль, как Мина ему шепнула. – Мне про них и спрашивать незачем, не пойму ничего.
Анна снова рассмеялась.
– О эти северные суеверия, – сказала она Лайошу. Тот тоже улыбнулся, но неискренне. – Кароль, ты хоть знаешь, чем волшебство от науки отличается?
Кароль головой помотал. Анна вздохнула.
– Вот отсюда все и тянется, вот он, корень всех бед. Еретиков привечают, как магов, а ученых вешают за наведение порчи… Слушай, Кароль. Про черный огонь ты ведь слышал, надеюсь?
Кароль поскреб в затылке.
– Слышал, госпожа. Что он в воде не гаснет, и такой яркий, что ночью как днем светло.
– А знаешь, как его делают?
Кароль не знал.
– Из земляного масла, – объяснила Анна. – А его из болот вытаскивают, из тех, над которыми по ночам огоньки светятся – про них-то слышал?
– Даже видел, госпожа. Над болотом, за Крыницами которое.
Анна быстро взглянула на Лайоша, потом снова к Каролю повернулась.
– Вот, правильно. А есть еще такой огонь, который светлее черного, настолько светлый, что днем не виден. Почти как воздух прозрачный. От него ни дыма нет, ни копоти, и горит он долго-долго. Его еще флогистоном называют, не слышал?
– Нет, – сказал Кароль и на всякий случай перекрестился. Анна снова засмеялась.
– Что ты, это не бесовский огонь, а божественный! Представь себе церковь, в которой все лампады с таким огнем, как же будет светло!
Кароль попытался представить – и не смог. Получалось почти как райские сады, о которых диакон рассказывал, но они же на небесах, не на земле.
– А откуда его берут? – спросил он. Мина к виску прильнула, потерлась тихонько.
– Из-под земли. Это ли не чудо, что самое светлое вещество находится в самом темном и бренном месте?..
– И мы думаем, что флогистон может быть где-то поблизости, – добрался наконец до сути Лайош. – Ты поможешь нам его найти, а мы щедро заплатим.
Кароль головой потряс, поморгал как следует – нет, не сон.
– Скажи, твоя Мина сможет увидеть этот огонь? – спросила Анна. Мина услышала и закивала часто-часто, как сердце бьется.
– Сможет, – ответил Кароль. И ущипнул себя покрепче. Чудеса, оказывается, не только в сказках случаются. Будет он сыт, одет, уважаемым человеком станет – очень скоро, потому что Мина искать умеет. Ой, умеет…
А там, глядишь, он и сам на этот невидимый огонь посмотрит. Любопытно же.
Как они к Крыницам подходить стали, Мина его на север потянула. Анна обрадовалась, еще разговорчивее стала. Нет-нет, и снова про Мину что-нибудь спросит, да такое, что Каролю и не придумать, как ответить.
– А долго она с тобой?
– Да сколько себя помню, госпожа.
– А она всегда рядом, или, может, отлучается на время?
– Всегда, госпожа.
– А ни у кого больше такой Мины нет, не знаешь?
– Такой – ни у кого, – твердо ответил Кароль. И на Лайоша кивнул: – У него вот своя была когда-то, да умерла уже.
Анна на Лайоша как ястреб взглянула, а тот бледный, как мел. Руками только развел.
– Не знаю я, о чем он, – и Кароля незаметно в плечо пнул, Кароль аж стремя выпустил.
– Ну смотри, – пригрозила Анна. И Каролю: – Откуда ты знаешь? Мина сказала?
– Так, госпожа. Мне-то откуда бы знать.
Анна головой покачала, больше этим днем ничего не спрашивала. Лайош тоже отмалчивался. Зря про него Кароль сказал, оказывается. Мина не предупредила – так своей головы нет, что ли? Дураком родился, дураком помрешь, как бабка и говорила.
К следующему полудню к Котлам вышли. Мина говорила – близко уже этот огонь, светлее светлого который. На горку подняться да за гребень перевалить, ближе всего окажешься. Но Анна велела остановиться, дать коням отдохнуть, и себе заодно.
Кароль в Котлах еще не был ни разу, деревушка глухая, с полдюжины дворов всего, на отшибе стоит. На повороте к деревне столб солнечный, знаками расписанный. Анна как увидела, так покривилась вся, а Лайош поклонился украдкой, да и Кароль сам тоже – негоже местных обижать.
Но, видать, ни крест не помог, ни круг солнечный: как Кароля в деревне увидели, сразу помрачнели, на Анну коситься стали. Надо было щеку залепить чем, отговориться, что волдырь вскочил. Не любят тут ведунов, особенно клейменных, однажды натворил что – значит, и еще сможешь. Кароль-то знает, что тогда молния просто так прилетела, а котловские нет.
– Что еще за дела, – нахмурилась Анна. – Тут, наверное, и суд всей деревней творят, законов императорских не чтут?
– Так ведь глушь, что с них спросишь, – пожал плечами Лайош. Анна еще больше рассердилась, снова на ястреба стала похожа. К старосте в дом вошла, и о чем они там говорили, Мина Каролю не сказала, да только отвели им целую клеть с берестяной крышей, чтобы переночевать смогли, и накормили вдоволь. Коситься косились, но молчали.
Не к добру это, зашептала Мина. Не к добру, подумай. Уходи отсюда, пока луна не встала.
– Не нравится мне все это, – сказал Лайош. Видать, тоже дурное почуял, хоть и нет у него своей Мины.
– Думаешь, посмеют что-то с императорским посланцем сотворить? – усмехнулась Анна. – С чародейкой? Не о том ты думаешь, Лайош. Завтра мы уже на светлый огонь посмотрим, если Кароль не врет.
– Не вру я! Мина говорит, тут близко, – обиделся Кароль. – Почему бы сегодня не пойти, госпожа? Неладно тут что-то.
– Это тоже твоя Мина говорит? – прищурилась Анна, но будто не на солнце смотрит, а из лука целится.
– Так, госпожа. Не нравится ей тут.
Лайош поморщился, проворчал:
– Не выдумывай, Каролек. Мне тоже не нравится, но я на Мину не оглядываюсь.
Анна сказала мягко-мягко, как перышком провела:
– Нет ведь никакой Мины, правда?
– Как это нету, госпожа, когда вот она тут? – удивился Кароль. Странно это: сперва выспрашивала, головой кивала, а теперь тоже говорит, что выдумки.
– Ты ее придумал, так, Кароль? – продолжала Анна. – Чтобы девушка полюбила, или чтобы за проступки не били, да? Думал, скажешь – это все Мина, – и все станет понятно?
Кароль на всякий случай в дальний угол отодвинулся. Может, их тут зельем каким опоили, пока он в другую сторону глядел.
– Это ты сам все видишь, сам слышишь, сам себе сказки рассказываешь, – поддержал Анну Лайош. – Я такое уже видал. Никому не хочется ведуном быть, вот и выдумывают себе всякое… огоньки, пение ангельское, голоса райские.
– О, эти северные суеверия, – вздохнула Анна. – Столько с ними хлопот. Кароль, не упрямься, нет никакой Мины.
– Как же это нет, – повторил Кароль. – Я же ее вижу и слышу.
– Только ты, да? – покачала головой Анна.
– А как же воздух? – отчаянно возразил Кароль. – Его же тоже никто не видит!
– Существование воздуха доказано научно, – строго сказала Анна. – Не тебе в этом сомневаться, поверь уж. А Мину твою не потрогать, не измерить, вот и получается, что нет ее. Ты ее сам придумал, понимаешь?
– Как же это нет, – снова сказал Кароль. Не сердись, она не знает, о чем говорит, шепнула ему Мина – и он заткнул уши и сжался в своем углу. Не может же такого быть, чтобы Мины не было. Врут они все. Врет госпожа Анна, чародейка, императорский посланец. И Лайош тоже врет, потому что он свою Мину убил, давным-давно. Что они к Каролю привязались! Что им за корысть!
…А светлого огня, что, тоже нет, получается? Конечно есть, Мина опустилась на его плечо. Конечно он есть, такой, что ночь светлее дня становится. Мы с тобой пойдем и посмотрим, я тебе покажу, да?
Нет, во второй раз в жизни сказал Кароль. Не пойдем. Вдруг ты и вправду выдумка? Вдруг ты меня в болото заманишь, или волкам в зубы?
Мина потускнела, опечалилась. Разве я тебя подводила, спросила она.
Кароль не ответил. Анна подсела к нему, по голове погладила, тогда он и разрыдался, как младенец, незнамо от чего.
Мина же всегда с ним была.
Вечером закат был яркий, красный, как рябина подмороженная. Кароль сидел на пороге клети, ломоть хлеба жевал, муторно было – не сказать как. Ладно, решил он, завтра на светлый огонь посмотрю, если про него не соврали. Может, полегчает.
Уходи, дернула его Мина за волосы. Уходи скорее.
Что ты видишь, нехотя спросил Кароль. Что ли он и вправду сам с собой говорит…
Тут опасно, сказала Мина. Не любят тут тебя. Уходи, уходи, в лес, подальше. Уходи скорее.
Ладно, сказал Кароль. Заснут они, я и пойду, не раньше. Утром их в лесу встречу, скажу, что прогуляться захотел.
Анна и Лайош с Каролем не говорили вечером, все между собой светлый огонь обсуждали. И на том спасибо. Кароль лег к двери поближе, одеялом укрылся, словно и нет его. Наконец стихли голоса, и луна взошла над лесом. Пора.
Вставай, вставай, забеспокоилась Мина. Уходи быстрее. Скорее, скорее, вверх, вверх.
Да что за спешка, ворчал Кароль, продираясь сквозь заросли ежевики. Что ты всполошилась.
Добрался до прогалины, и тут словно солнце закатное вернулось, рыжим заполыхало. Сердце у Кароля так и ёкнуло, обернулся – так и есть, в Котлах красного петуха пустили. Да как бы не в ту клеть, где они ночевать ложились.
Отвернись, шепнула Мина. Не для твоих глаз.
Кароль сел под куст и за голову схватился. Что ж теперь делать-то. Как же там Лайош, как госпожа Анна?
Только на то и надежды, что чародейка она, сможет с огнем совладать. А Лайош саблей владеет, может, тоже не пропадет.
Пошли, сказала Мина. Тут близко. Светлый огонь. Ты такого еще не видел.
Спасибо, ответил Кароль. Но может, я правда тебя выдумал. Может, я все-таки ведун, и сам все вижу, и госпожа Анна была права. Как же тогда?..
Она была немножко права, сказала ему Мина и погладила по щеке. Ты же видишь меня. А я вижу все остальное.
Кароль поднялся на ноги, отвернулся от пожара и полез дальше в гору. Мина теплилась над его плечом, как свечка.
Тема: Шестое чувство
Автор: Lindwurm
Краткое содержание: Кароль и Мина всегда вместе.
читать дальше
Мина рядом с Каролем, сколько он себя помнит. Это значит – лет с пяти, когда Кароль – Каролек еще – в лес сбежал по ягоды. Старшие братья его с собой не брали, так он решил сам. В лесу хорошо, зелено... не заблудился Кароль, даже коленки не ободрал, вернулся к вечеру, тут-то ему и влетело. А он, нет чтобы язык за зубами держать, возьми и ляпни, мол, Мина меня вывела. Да что за Мина, да где она?.. а вон, на плече сидит, теплая как свечка. Отец его самолично за уши отодрал: не выдумывай. Кароль в слезы, Мина его утешает по-своему, а все равно никто ее не слышит и не видит, враки, говорят, выдумки. Мерещится тебе, Каролек, перепугался в лесу небось...
На всю жизнь это Кароль запомнил.
Потом-то легче стало, но ненамного. В прятки Кароля играть не брали, что за радость, когда он всех словно сквозь стены видит. Ну, не он, конечно, а Мина ему подсказывала, но он про нее и не говорил никому. Отец все равно узнал, знатную трепку задал, чтобы, значит, Кароль в игре не жульничал. Обидно было – не передать как. Вот Кароль Мину и попросил, мол, не надо на ухо нашептывать, иначе игра не игра.
А для Мины все игра. Обиделась, замолчала, так Кароль долго не выдержал, к ночи прощения попросил.
Зато она с коровами говорить умела, слушались они ее сразу. Вот Кароля в пастухи и определили, когда подрос. Знай себе на дудочке играй целыми днями, да следи вполглаза, чтобы стадо в ивняки не забрело. Лучшие годы были. Кароль по дереву резать научился, всю округу назубок выучил.
А когда ему пятнадцать лет сравнялось, приключилась с ним Кася, мельникова дочка. На три года старше, волосы как лен, губы – маков цвет, глаза голубые, как небо полуденное. Глянул на нее Кароль – и пропал. Мину позабыл даже на время, за Касей хвостиком таскался, в глаза заглядывал, ровно щенок приблудный. Ей, конечно, и смех и грех, но Кароль упорный был. То орехов ей принесет, то ложку, самолично вырезанную, подарит, то яркие ленты у бабки из сундука вытащит. Только не к добру все это выходило. У Каси и так отбоя от ухажеров не было, а тут еще Каролек-блаженный объявился. Пока за коровами ходил, всем хорош был, а так...
Что, говорила ему Кася, забыл свою Мину? Гляди, забудешь – может, и полюблю тебя. И смеялась заливисто, как колокольчик медный. Кароль вздыхал только. Мина ему по ночам шептала, уговаривала: мол, хорошая девушка, да не для тебя все же. Не будет тебе проку, и ей судьбу поломаешь. Да и этого ли хочешь – жениться, домом обзавестись?
Думал-думал Кароль, ночами без сна ворочался, днем за Касей тенью ходил. Во как забрало-то, удивлялись соседи, совсем скоро истает парень. Не понимает, что не про него девка-то. Мельник старый под конец даже расправой пригрозил, если еще раз Кароля рядом с дочкой увидит. Тогда-то Кароль и решился.
Собрал ночью вещички – ножик, да рубаху праздничную, да хлеба с сыром взял. И пошел за ворота. Сперва до соседней деревни, потом до Крыниц, где ярмарка, а там и Менц не так далеко покажется.
Только по-другому получилось. В Крыницах он на сеновале заночевал, а ночью гроза разразилась, и молния точнехонько в сарай угодила. Пока Кароль проморгался, да пока Мина его вывела – не видно же ни зги из-за дыма, – все село вокруг собралось. И судить не стали: вот он, поджигатель, чертово отродье, вот из-за кого пожар-то. В воду бы кинули, как щенка, но на каролево счастье случился в Крыницах коробейник, старый знакомый. Да это же, говорит, Каролек-блаженный, тишайшей души парнишка, мухи сроду не обидел. Не стал бы он во вред колдовать. В общем, выжгли Каролю на щеке косой крест, как ведунам положено, и отпустили.
Так он в Менц и пришел.
Два года перебивался помаленьку, в "Кабанью голову" подавальщиком пристроился, вроде и хорошо все. Если скучно, с Миной говорит о всяком. Конечно, скоро про нее узнали, прежнее прозвище к Каролю намертво приклеилось. Но не обижал никто: в Менце все равно, ведун ты там или беглый, главное, на горячем не попадись и выпивкой угощай.
* * *
– Он не похож на умалишенного, – сказала Анна. Шел второй месяц их путешествия, ругались они за это время не однажды, поэтому Лайош поправил ее как мог мягко:
– "Блаженный" не значит безумный. Просто со странностями.
Анна поправила выбившуюся прядь, снова посмотрела на светловолосого паренька, убиравшего посуду с дальнего стола.
– Тебе не кажется, что он слишком молод?
Лайош покачал головой:
– Сто лет назад таким уже давали оружие.
– Хвала Господу, что такого не случается в наши времена, – отрезала Анна. Лайош вздохнул. Он считал, что Анна слишком ревностно относится к своей религии. Анна, конечно, считала, что это он не знает света истины. Серебряную лунницу в ее присутствии приходилось тщательно прятать под одеждой.
– Ладно, поговори с ним, – велела она Лайошу. – Но если он не знает Рогатых гор…
Лайош не стал ей отвечать.
Парень обернулся к нему издалека, то ли шаги расслышал в общем гаме, то ли косой крест на его щеке правда что-то значил.
– Ты, что ли, Кароль-блаженный будешь?
– Может и я, – неохотно ответил Кароль. – Нужно что?
– Ты откуда родом?
– Из тех краев, где называются, прежде чем вопросы спрашивать.
Лайош хохотнул, не удержался.
– Ну ты, парень… за словом в карман не лезешь. Скажи сначала, в Рогатых горах бывал? А то, может, нам и говорить незачем.
– Ну бывал… – протянул Кароль. Мина над его плечом заплясала, задергалась, но ничего не сказала. Не было в этом человеке опасности. Пока.
Лайош бросил трактирщику монету, угостил Кароля пивом, пригласил за свой стол. Каролю идти не хотелось, но нельзя хорошего человека не уважить.
– Анна Экато, – указал новый знакомый на черноволосую, черноглазую женщину. Она поглядела на Кароля надменно, чуть кивнула головой. – Я Лайош из Скреве. Мы в Рогатые горы идем, проводник нам нужен.
– А что там?
– А тебе знать не положено, – строго сказал Лайош. – Большой важности дело, сам император велел.
Кароль пивом подавился и глаза вылупил. Надо же, чего только не бывает! Чтобы для императорова дела такой, как он, понадобился – не верится просто. Редкостная удача, хватай, пока не уплыла: государевы слуги платят щедро.
– Я возле Крыниц родился, – заторопился Кароль, – потом в Менц шел, горами как раз. Что днем, что ночью не заблужусь, деревни там наперечет знаю, отведу куда скажете в два счета.
– А не врешь? – нахмурился Лайош.
– Вот те крест святой, – поклялся Кароль. Смотри, шепнула ему Мина. И точно: лоб у госпожи Анны разгладился, глаза подобрели. Никак тоже крест почитает.
– Ладно, Кароль, – сказала Анна. Голос у нее был глубокий, красивый. – Только смотри: сбежишь – на себя пеняй.
Кароль еще раз поклялся, что не подведет. Все равно они ему потом только заплатят, зато целую златницу, а может даже и больше. На том и порешили.
Вышли только на следующий день. Кароль с хозяином попрощался, за крышу над головой поблагодарил. Анна и Лайош дальше по улице заночевали, так что Кароль со всех ног припустил. Без него не уедут, но не дело госпожу ждать заставлять. Что Анна из господ, всякий заметит, у кого глаза есть, а Лайош ей, стало быть, спутник-охранитель, вон долгая сабля на поясе висит. А что одни, без слуг, без свиты едут – есть, значит, причины, сказала Мина Каролю. Хотя бы то их важное дело. А так языки распускать и некому.
Добежал Кароль, а они как раз в седла садились. Кароль глянул и глаза отвел тут же: седло у госпожи Анны тоже мужское, и держится она в нем, будто родилась так. Что ли на юге все так ездят?..
– Держись за стремя, – велел ему Лайош, трогая коня. – Нам сперва в Беженицы надо, а там посмотрим. Карты-то хоть умеешь читать?
Кароль головой помотал. Он и так читать не наловчился еще. Зачем ему карты, у него Мина есть. Так Лайошу и сказал.
– Что еще за Мина? – вмешалась Анна. – Это поэтому тебя блаженным зовут?
– Поэтому, госпожа, – сколько уже Кароля спрашивали, он и счет потерял. – Никто Мину не видит потому что.
– Воздух же мы тоже не видим, – возразила Анна. – Но все им дышим, и через это живы.
– Твоя правда, госпожа, – заулыбался Кароль. – Мина всегда меня выручает.
Мина его ласково по щеке погладила. Ей Анна тоже понравилась, красивая, статная, и не говорит, что Кароль Мину выдумал. Кароль совсем обрадовался, как же ему повезло, что этих двоих встретил. Может быть, все-таки в рубашке родился?
До Бежениц Кароль их быстро довел, по длинной дороге, потому что осенью по короткой идти – зря время тратить, все на ярмарку в Крыницы едут, среди телег не протолкаться. Заночевали у старосты, как почетные гости. Ну, то есть Анна и Лайош, Кароль-то на сеновал пошел. Наутро подморозило, так он раньше всех вскочил, лошадей почистил, чтобы согреться. Анна его похвалила, Лайош тоже доволен был, песни начал под нос мурлыкать, пока дальше ехали, холмы с востока огибали. А Анна ну вопросы задавать:
– А твоя Мина, Кароль, она что делает?
Кароль плечами пожал. Теплится над плечом, в ухо нашептывает, чудные сказки рассказывает, если ночью не спится. Видит вот то, что сам он разглядеть не умеет, потому что умом не вышел.
– А то, что будет, она видит?
– Нет, госпожа. То, что будет, одному Господу ведомо, я так понимаю.
– Правильно понимаешь, – улыбнулась Анна, и вроде бы сразу светлее стало. – Крест носишь? Покажи-ка.
Кароль крест достал, рукавом потер, чтоб блестел лучше. Хороший крест, медный, в зимней воде освященный, все как полагается.
– Тебя при рождении крестили?
– Нет, госпожа. Это я в Менце сходил к диакону, попросил, – ответил Кароль и щеки коснулся: – Чтобы не думали, что ведун я или еще что. Какой из меня ведун.
– А Мина как же?
– А что Мина? Ей крест не мешает.
– Еще бы мешал, – тихо-тихо добавил Лайош, Анна и не услышала. Кароль бы тоже, да ему Мина повторила.
– Так что она у тебя видит?
Кароль крест поцеловал, под рубашку обратно сунул, призадумался.
– Ну, – начал, – если в переулке кто прячется, видит. Или вот было дело – Стах Рыжий себе в карман серебрушку сунул, от хозяина спрятать хотел. А еще, сколько у кого в кружке осталось, не пора ли за новым кувшином бежать.
– Полезно очень, да, Каролек? – подмигнул ему Лайош. Кароль снова плечами пожал. Полезно, не полезно… не его это ума дело. Есть, и славно.
Анна замолчала, задумалась. Так и ехали: она по сторонам не глядит даже, а Лайош, наоборот, головой вертит и напевает что-то. И Каролю хорошо по лесной дороге шагать, она мягкая, не пыльная, одно удовольствие. До обеда почти до Лысой горы дошли.
Кострище нашли, Лайош коней расседлал, дрова сложил, а дальше Кароль такое увидел, про что раньше только сказки слышал. Анна вокруг кострища три раза посолонь обошла, пальцами прищелкнула – и огонь сам собой занялся, ровный такой, жаркий, совсем взаправдашний.
Кароль за крест схватился было, потом опомнился, а Мина так и скачет, словно польку отплясывает. Анна посмотрела на него и смехом залилась, Лайош тоже усмехнулся. Каролю стыдно, аж щекам горячо. Мог бы и вспомнить, что император чародеек привечает, Господу их чудеса угодны, если под знаком креста делаются. Правда, это все южные дела, в Менце на памяти Кароля ни одной не бывало.
– Что, удивился? – спросила Анна, а у самой в глазах смешинки прыгают.
– Как не удивиться! – хотел еще Кароль сказать, что Мина испугалась, но передумал. – Я-то гадал, что вам, госпожа, в горах надобно, а вон оно что.
– И что же?
– Чародейские дела, вестимо, – повторил Кароль, как Мина ему шепнула. – Мне про них и спрашивать незачем, не пойму ничего.
Анна снова рассмеялась.
– О эти северные суеверия, – сказала она Лайошу. Тот тоже улыбнулся, но неискренне. – Кароль, ты хоть знаешь, чем волшебство от науки отличается?
Кароль головой помотал. Анна вздохнула.
– Вот отсюда все и тянется, вот он, корень всех бед. Еретиков привечают, как магов, а ученых вешают за наведение порчи… Слушай, Кароль. Про черный огонь ты ведь слышал, надеюсь?
Кароль поскреб в затылке.
– Слышал, госпожа. Что он в воде не гаснет, и такой яркий, что ночью как днем светло.
– А знаешь, как его делают?
Кароль не знал.
– Из земляного масла, – объяснила Анна. – А его из болот вытаскивают, из тех, над которыми по ночам огоньки светятся – про них-то слышал?
– Даже видел, госпожа. Над болотом, за Крыницами которое.
Анна быстро взглянула на Лайоша, потом снова к Каролю повернулась.
– Вот, правильно. А есть еще такой огонь, который светлее черного, настолько светлый, что днем не виден. Почти как воздух прозрачный. От него ни дыма нет, ни копоти, и горит он долго-долго. Его еще флогистоном называют, не слышал?
– Нет, – сказал Кароль и на всякий случай перекрестился. Анна снова засмеялась.
– Что ты, это не бесовский огонь, а божественный! Представь себе церковь, в которой все лампады с таким огнем, как же будет светло!
Кароль попытался представить – и не смог. Получалось почти как райские сады, о которых диакон рассказывал, но они же на небесах, не на земле.
– А откуда его берут? – спросил он. Мина к виску прильнула, потерлась тихонько.
– Из-под земли. Это ли не чудо, что самое светлое вещество находится в самом темном и бренном месте?..
– И мы думаем, что флогистон может быть где-то поблизости, – добрался наконец до сути Лайош. – Ты поможешь нам его найти, а мы щедро заплатим.
Кароль головой потряс, поморгал как следует – нет, не сон.
– Скажи, твоя Мина сможет увидеть этот огонь? – спросила Анна. Мина услышала и закивала часто-часто, как сердце бьется.
– Сможет, – ответил Кароль. И ущипнул себя покрепче. Чудеса, оказывается, не только в сказках случаются. Будет он сыт, одет, уважаемым человеком станет – очень скоро, потому что Мина искать умеет. Ой, умеет…
А там, глядишь, он и сам на этот невидимый огонь посмотрит. Любопытно же.
Как они к Крыницам подходить стали, Мина его на север потянула. Анна обрадовалась, еще разговорчивее стала. Нет-нет, и снова про Мину что-нибудь спросит, да такое, что Каролю и не придумать, как ответить.
– А долго она с тобой?
– Да сколько себя помню, госпожа.
– А она всегда рядом, или, может, отлучается на время?
– Всегда, госпожа.
– А ни у кого больше такой Мины нет, не знаешь?
– Такой – ни у кого, – твердо ответил Кароль. И на Лайоша кивнул: – У него вот своя была когда-то, да умерла уже.
Анна на Лайоша как ястреб взглянула, а тот бледный, как мел. Руками только развел.
– Не знаю я, о чем он, – и Кароля незаметно в плечо пнул, Кароль аж стремя выпустил.
– Ну смотри, – пригрозила Анна. И Каролю: – Откуда ты знаешь? Мина сказала?
– Так, госпожа. Мне-то откуда бы знать.
Анна головой покачала, больше этим днем ничего не спрашивала. Лайош тоже отмалчивался. Зря про него Кароль сказал, оказывается. Мина не предупредила – так своей головы нет, что ли? Дураком родился, дураком помрешь, как бабка и говорила.
К следующему полудню к Котлам вышли. Мина говорила – близко уже этот огонь, светлее светлого который. На горку подняться да за гребень перевалить, ближе всего окажешься. Но Анна велела остановиться, дать коням отдохнуть, и себе заодно.
Кароль в Котлах еще не был ни разу, деревушка глухая, с полдюжины дворов всего, на отшибе стоит. На повороте к деревне столб солнечный, знаками расписанный. Анна как увидела, так покривилась вся, а Лайош поклонился украдкой, да и Кароль сам тоже – негоже местных обижать.
Но, видать, ни крест не помог, ни круг солнечный: как Кароля в деревне увидели, сразу помрачнели, на Анну коситься стали. Надо было щеку залепить чем, отговориться, что волдырь вскочил. Не любят тут ведунов, особенно клейменных, однажды натворил что – значит, и еще сможешь. Кароль-то знает, что тогда молния просто так прилетела, а котловские нет.
– Что еще за дела, – нахмурилась Анна. – Тут, наверное, и суд всей деревней творят, законов императорских не чтут?
– Так ведь глушь, что с них спросишь, – пожал плечами Лайош. Анна еще больше рассердилась, снова на ястреба стала похожа. К старосте в дом вошла, и о чем они там говорили, Мина Каролю не сказала, да только отвели им целую клеть с берестяной крышей, чтобы переночевать смогли, и накормили вдоволь. Коситься косились, но молчали.
Не к добру это, зашептала Мина. Не к добру, подумай. Уходи отсюда, пока луна не встала.
– Не нравится мне все это, – сказал Лайош. Видать, тоже дурное почуял, хоть и нет у него своей Мины.
– Думаешь, посмеют что-то с императорским посланцем сотворить? – усмехнулась Анна. – С чародейкой? Не о том ты думаешь, Лайош. Завтра мы уже на светлый огонь посмотрим, если Кароль не врет.
– Не вру я! Мина говорит, тут близко, – обиделся Кароль. – Почему бы сегодня не пойти, госпожа? Неладно тут что-то.
– Это тоже твоя Мина говорит? – прищурилась Анна, но будто не на солнце смотрит, а из лука целится.
– Так, госпожа. Не нравится ей тут.
Лайош поморщился, проворчал:
– Не выдумывай, Каролек. Мне тоже не нравится, но я на Мину не оглядываюсь.
Анна сказала мягко-мягко, как перышком провела:
– Нет ведь никакой Мины, правда?
– Как это нету, госпожа, когда вот она тут? – удивился Кароль. Странно это: сперва выспрашивала, головой кивала, а теперь тоже говорит, что выдумки.
– Ты ее придумал, так, Кароль? – продолжала Анна. – Чтобы девушка полюбила, или чтобы за проступки не били, да? Думал, скажешь – это все Мина, – и все станет понятно?
Кароль на всякий случай в дальний угол отодвинулся. Может, их тут зельем каким опоили, пока он в другую сторону глядел.
– Это ты сам все видишь, сам слышишь, сам себе сказки рассказываешь, – поддержал Анну Лайош. – Я такое уже видал. Никому не хочется ведуном быть, вот и выдумывают себе всякое… огоньки, пение ангельское, голоса райские.
– О, эти северные суеверия, – вздохнула Анна. – Столько с ними хлопот. Кароль, не упрямься, нет никакой Мины.
– Как же это нет, – повторил Кароль. – Я же ее вижу и слышу.
– Только ты, да? – покачала головой Анна.
– А как же воздух? – отчаянно возразил Кароль. – Его же тоже никто не видит!
– Существование воздуха доказано научно, – строго сказала Анна. – Не тебе в этом сомневаться, поверь уж. А Мину твою не потрогать, не измерить, вот и получается, что нет ее. Ты ее сам придумал, понимаешь?
– Как же это нет, – снова сказал Кароль. Не сердись, она не знает, о чем говорит, шепнула ему Мина – и он заткнул уши и сжался в своем углу. Не может же такого быть, чтобы Мины не было. Врут они все. Врет госпожа Анна, чародейка, императорский посланец. И Лайош тоже врет, потому что он свою Мину убил, давным-давно. Что они к Каролю привязались! Что им за корысть!
…А светлого огня, что, тоже нет, получается? Конечно есть, Мина опустилась на его плечо. Конечно он есть, такой, что ночь светлее дня становится. Мы с тобой пойдем и посмотрим, я тебе покажу, да?
Нет, во второй раз в жизни сказал Кароль. Не пойдем. Вдруг ты и вправду выдумка? Вдруг ты меня в болото заманишь, или волкам в зубы?
Мина потускнела, опечалилась. Разве я тебя подводила, спросила она.
Кароль не ответил. Анна подсела к нему, по голове погладила, тогда он и разрыдался, как младенец, незнамо от чего.
Мина же всегда с ним была.
Вечером закат был яркий, красный, как рябина подмороженная. Кароль сидел на пороге клети, ломоть хлеба жевал, муторно было – не сказать как. Ладно, решил он, завтра на светлый огонь посмотрю, если про него не соврали. Может, полегчает.
Уходи, дернула его Мина за волосы. Уходи скорее.
Что ты видишь, нехотя спросил Кароль. Что ли он и вправду сам с собой говорит…
Тут опасно, сказала Мина. Не любят тут тебя. Уходи, уходи, в лес, подальше. Уходи скорее.
Ладно, сказал Кароль. Заснут они, я и пойду, не раньше. Утром их в лесу встречу, скажу, что прогуляться захотел.
Анна и Лайош с Каролем не говорили вечером, все между собой светлый огонь обсуждали. И на том спасибо. Кароль лег к двери поближе, одеялом укрылся, словно и нет его. Наконец стихли голоса, и луна взошла над лесом. Пора.
Вставай, вставай, забеспокоилась Мина. Уходи быстрее. Скорее, скорее, вверх, вверх.
Да что за спешка, ворчал Кароль, продираясь сквозь заросли ежевики. Что ты всполошилась.
Добрался до прогалины, и тут словно солнце закатное вернулось, рыжим заполыхало. Сердце у Кароля так и ёкнуло, обернулся – так и есть, в Котлах красного петуха пустили. Да как бы не в ту клеть, где они ночевать ложились.
Отвернись, шепнула Мина. Не для твоих глаз.
Кароль сел под куст и за голову схватился. Что ж теперь делать-то. Как же там Лайош, как госпожа Анна?
Только на то и надежды, что чародейка она, сможет с огнем совладать. А Лайош саблей владеет, может, тоже не пропадет.
Пошли, сказала Мина. Тут близко. Светлый огонь. Ты такого еще не видел.
Спасибо, ответил Кароль. Но может, я правда тебя выдумал. Может, я все-таки ведун, и сам все вижу, и госпожа Анна была права. Как же тогда?..
Она была немножко права, сказала ему Мина и погладила по щеке. Ты же видишь меня. А я вижу все остальное.
Кароль поднялся на ноги, отвернулся от пожара и полез дальше в гору. Мина теплилась над его плечом, как свечка.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
Командный конкурс фантастического рассказа
Авторизация
Главное меню