Название: Миф о храме
Тема: Восьмое чудо света
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Что общего у чудес света? Выстроенные на пике технических возможностей своего времени, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет — все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Предупреждения: много труднопроизносимых имен и названий.
читать дальше
Жарким осенним вечером Арреш-мер-седх, оставив льняные одеяния жреца высшей ступени посвящения и завернувшись в вязаные, просвечивающие лохмотья, как какой-то бродяга, лавировал в пахнущей тимьяном и луком базарной толпе под стенами Эсагила. По давней профессиональной привычке он вслушивался в людские выкрики. Ничего нового не услышал: возмущались налогами, требовали, чтобы царь прижал уже к ногтю жрецов или чтобы жрецы провели наконец праздник Нового Года и сменили царя Набу-наида; ругали произвол торгового дома Эгиби, задирающего цены — а все из-за покровительства царского сына и соправителя Бэл-шар-уцура!
Если бы Арреш-мер-седх получил задание бороться с вольнодумцами, сколько болтливых ртов он сейчас захлопнул бы... Их счастье, что вольнодумцы волновали ныне главу тайной городской стражи менее всего.
«Глупцы, — думал Арреш-мер. — Нимало не стерегутся. Глупец и я, Арреш-мер-седх, поскольку решил прибегнуть к помощи этих ничтожеств, которых найду сейчас на пятом подземном уровне... Но что делать: я знаю, чем дышит город, у меня есть люди, но они — всего лишь простые стражники, не допущенные к таинствам. Мне нужны такие же как я. Но таких как я — нет, в этом и проблема».
...Когда Кюрош-е-Боцорг, царь боцоргов, сел в осаду вокруг главного города царства Эреду, названием также Эреду, иначе — Врата Богини, этот город бурлил уже много месяцев.
Блистательная столица цивилизованного человечества, Врата Богини могли не бояться захватчиков. По верху кольца стен, окружавших Эреду, разъехались бы две повозки. Все входы преграждали тяжелые ворота. Русло реки Бурануну, делящей город на две части, давным-давно снабдили решетками, чтобы захватчики не могли проникнуть этим путем. Храмовые кладовые хоть и не ломились от зерна и риса, ибо страна еще не оправилась от недавнего голода, но все же могли снабдить население продовольствием.
Увы, единства не было в городе — и значит он все равно что пал.
Страну истощила долгая война в далеких восточных пустынях; столицу истощили налоги на строительство новых храмов и перестройку старых; борьба между жрецами и царем вселяла в людей глухое непонимание.
Население многоголовой толпой качалось между центрами власти, не зная, куда податься. Подавались чаще в разбойники.
Царь, вернувшийся с войсками в Эреду после восточного похода, зализывал раны в Эсагиле и издавал указы. Жрецы плели интриги.
Об интригах и думал Арреш-мер-седх, возвращаясь из вылазки в город, где он встречался с народом из союза музыкантов — хотя что общего могло быть у жреца с музыкантами?..
Чтобы попасть в Эсагил, Арреш-мер воспользовался тайным ходом — тайным только для черни, что кипела снаружи. Жрецы ходили тут частенько. Были ходы и по-настоящему тайные. Были и такие, о которых Арреш-мер-седх сам ничего не знал. Эсагил древен: этот храмовый комплекс существовал уже, когда город назывался Кандигир и о славе Эреду еще никто не помышлял. Однако сейчас Арреш-мер не хотел таиться от других жрецов.
Зачем? Он здесь по праву. Да и к тому, что частенько он возвращается из города в неподобающем виде, тоже все привыкли.
Впрочем, и в скрытном проникновении Арреш-мер-седх толк знал, что доказал вскоре, когда, сменив у себя в покоях одеяние и приведя в порядок бороду, отправился в Колонный Проход. Там он, забившись в узкий промежуток между одной из колонн и стеной, нажал на нужный камень, подземными коридорами пробрался к месту встречи и, поприветствовав собравшихся, устроился в углу. С его приходом разговор сделался оживленнее: Арреш-мера опасались, и все же испытывали облегчение в его присутствии — с ним можно было не бояться никого другого.
— Проблема в том, что Кюрош все равно не даст гарантий, — проговорил жрец пятой ступени Никкар, похрустывая тощими пальцами. Он был очень молод, делал прекрасную карьеру и в достаточной степени сожалел, что позволил своему другу Эргалу привести себя на собрание заговорщиков. Но делать нечего: упал в реку — плыви или тони.
— Я думал, мы решаем, как предотвратить сдачу города, — ядовито проговорил жрец шестой ступени Арраман, самый старший тут по возрасту — ему уже сравнялось тридцать.
— Они все равно откроют ворота... — возразил Эргал, тоже жрец пятой ступени — ему, племяннику архитектора Владыки, постижение божественных истин давалось легче, чем прочим. Эргал нервничал не меньше Никкара, но старался этого не показать. — Я же говорил вам, что слышал разговоры. Старшие жрецы уже давно только спят и видят, как бы скинуть царя. Нашествие Боцорга — прекрасная возможность для них. Что будет с Эреду после того, как завоеватели войдут сюда, их мало интересует — лишь бы их собственные сокровища оставили в покое!
— Но храмы не оставят в покое. Они заберут... ее, — проговорил Нуш, вздрогнув. Странный это был человечек: не просто нервный карьерист, как Никкар, — он боялся всего и вся. Как ему удалось дойти до седьмого ранга, оставалось загадкой. Впрочем, Нуш прекрасно исполнял «Энума элиш» на сумерийском. — Ее, красоту несказанную...
Остальные переглянулись. Статую Амарутука из центрального храма Эсагила, мало кто рискнул бы назвать красивой. Величественной — да. Поражающей воображение — несомненно. Важной и нужной — кто бы спорил, ведь из ее рук цари получают корону. Не будет статуи — не будет новых царей. Но красивой?
Висячие сады царицы Амитис, вырастающие над голыми каменными домами, зелень и влага, парящие на высоте птичьего полета — это красиво. Ворота Инанны, сияющие голубой лазурью, с золотыми зверями, чествующими победителей — это красиво. В конце концов, мелуххские пирамиды, отражающие закатное солнце (из присутствующих их видел только Арреш-мер, но описания читали все) — тоже красиво, говорят. Однако статуя Амарутука?..
Пожалуй, ни один человек в здравом уме не привел бы такой эпитет.
— Да, конечно, брат Нуш, — смущенно кашлянул Эргал. — Я, правда, говорил о другом. Я говорил о том, что если старшие жрецы не желают обеспечить безопасность храмов, мы сами должны позаботиться об этом! Конечно, статую тоже нужно поберечь...
— Мы должны позаботиться не только о храмах, — подал из угла голос Арреш-мер-седх. До сих пор он молчал и только гладил завитую бороду молодыми пальцами с необычно окрашенными ногтями: красить ногти считалось приличным у всех жрецов, но только Арреш ограничивался всего одной полоской, как будто коготь. Истинная причина была прозаична: смывать быстрее, наносить проще. Однако эта особенность, как и внимательные светло-карие (ястребиные!) глаза вызывала в памяти собеседников нечто неприятное. О чем Арреш-мер прекрасно был осведомлен.
— Мы в самом деле должны поберечь кое-что важное. Но не статую.
— Как так? — нахмурил мощные брови Арраман. — Что может быть важнее статуи Амарутука? Из ее рук принимает священную тиару царь.
— И все-таки, — произнес Арреш-мер. — Скажи мне, брат Арраман... что важнее всего для Эреду?
— Благочестие предков? — рискнул Арраман. Он был на пару лет старше Арреша и раньше него прошел посвящение в шестую ступень — а все-таки робел. Впрочем, мало кто не робел перед братом Аррешем — разве что брат Нуш.
— Это важно, — кивнул Арреш. — Но и Унуг тоже славился благочестием. Туда богиня Иннари даже привезла свод законов Ме в божественной ладье. И где он теперь? Захолустье. Чем же отличается Эреду? Что было раньше у Унуга, а теперь стало нашим?
Присутствовавшие жрецы чуть расслабились и обменялись полуулыбками: загадочный Арреш-мер вел себя, как преподаватель в обучающей комнате.
— Ну, торговый маршрут по Бурануну, это всем известно, — пожал плечами Эргал. — Мы стоим вдали от моря, и все же мы — порт пяти морей. А без древнего благочестия этого не было бы.
— Согласен, — кивнул Арреш. — Но древнее благочестие — в сердцах. А нам надлежит подумать о внешней торговле.
— Заботиться о благополучии купцов? — поразился Нуш. — Об Эгиби уже позаботились!
— Эгиби давали деньги Бэл-шар-уцуру, когда они с отцом боролись за власть, и пожинают плоды в ущерб прочим торговым домам. Нет. Я говорю о покровительстве тем, кто не торгует рабами — много ли хорошего мы получим, продавая наших собственных людей? Я говорю о покровительстве торговле утварью, оружием и зерном — о той торговле, которая обогащает Эреду.
— Но... — Эргал и Никкар переглянулись, Арраман ни на кого не смотрел. — Это против политики царей...
— Без царей Эреду проживет, как уже стало понятно за последние десять лет! — сказал Арреш-мер богохульство. И добавил другое: — А без торговли — нет. Кроме того, вы, похоже, не до конца понимаете обстоятельства. Купцы сейчас несут деньги Владыке, потому что он владеет городом. Точнее, потому что все верят, что он владеет городом. Когда Боцорг захватит Эреду, они поверят в Боцорга и понесут деньги ему. Он, конечно, многих убьет при штурме и еще больше — для развлечения, но оставшиеся-то никуда не денутся. Деньги и товары — у купцов. А у царя и жрецов — только тонны серебра и золота, которые они не могут надежно спрятать и не способны никуда вывезти. Боцорг со своим обозом легко решит эту маленькую трудность, уж будьте уверены.
Жрецы переглянулись. То, о чем говорил Арреш, казалось им слишком странным и новым, чтобы осознать так вдруг. Тогда Эргал прокашлялся и сказал примерно то, что думали все остальные:
— И что же вы намерены предложить, почтенный брат Арреш-мер-седх?
— Я, — произнес Арреш-мер, — предлагаю сотворить чудо, братья.
...Великий царь Набу-кудурри-уцур, владыка Эреду, заключил союз с царем Экбатанского царства Увахшатрой и взял в жены его дочь, царевну Амитис. Несладко было царевне после горных лесов Экбатана в пыльном и жарком городе богини Инанны!
Царь не мог допустить, чтобы его женщина скучала и чахла в огромных залах дворца. Велел он построить высокую башню и на ступенях ее расположить великолепные сады, чтобы напомнить царице о ее родных горах и возрадовать ее сердце. Долго шло строительство; много дорогого камня привезли издалека. Царица уже родила сына Амеля, выучила местное наречие, научилась краситься, как все женщины Эреду, и завела втайне от мужа любовницу из старших жриц Инанны, а сад еще не был готов.
Однако строительство завершилось; двести лет после того глаза горожан могли отдыхать на зеленой копне сада в поднебесье, пока не иссякла городская казна и не перестали работать гигантские насосы, поднимающие воды Бурануну на высоту сорока локтей. Тогда сады засохли.
***
— О мой дядя-по-матери, припадаю к твоим стопам, — скороговоркой выдохнул Эргал, в церемониальном поклоне касаясь ладонями земли. Храмовые жрецы-медики шутили, что почтительные поданные и потомки дольше живут, потому что поклоны упражняют позвоночник.
— Да, сын мой? — старший архитектор изволил угощаться слоеными пирожками с финиками и вымоченной в меду репой — лакомствами, к которым он питал слабость.
— Как дела в твоем ведомстве? Хватает ли рабов?
— С чего это ты вдруг начал интересоваться моими делами? — спросил жрец десятого ранга Эриду-нареб с благодушной усмешкой. Он считал племянника шалопаем, который справляется со своими обязанностями постольку-поскольку — мальчик-то хороший и долг свой перед городом понимает, но горяч, горяч... Эриду-нареб недалеко ушел от истины.
— Я вот почему спрашиваю... — вздохнул Эргал. — Я тут... был недавно на развалинах Храма Основания, который разрушил Синахериб в год, если я не ошибаюсь, Девяти Гроз...
— Десяти гроз, сын мой, год Десяти гроз предшествовал году Вторжения Синахериба. Вот в мое время молодые жрецы могли отбарабанить датировку лет назад до самого Суму-абум!
— Прошу прощения, дядюшка! — не дожидаясь гнева, Эргал бухнулся на колени: дядя-по-матери всегда смягчался при этом.
— Ну-ну, полно, — проворчал Эриду-нареб. — Разве ты не сын моей старшей сестры? Главное, не выкажи такого невежества перед своим начальством... Ну-ну, хватит. Так вот, да! Великое было строительство! Одного золота мы угрохали талантов восемьсот... а уж мрамора, мрамора! Я еще учился у Унахапишти, он был учеником самого великого Арадахешшу, который проектировал храм... О, я доложу, это было что-то! Путешественники по всем обитаемым землям только и говорили, что о храме Эреду!
— О дядюшка! Я поспорил со своим приятелем Никкаром — да ты знаешь его — что у храма было семь ярусов. А он говорит — восемь. Кто из нас прав?
— Сын мой, как мне рассказывали, у основания храма было семь ярусов, но на вершине последнего из них стоял храм Амарутука, который содержал ту самую статую, которая сейчас стоит в нижнем святилище... Мой учитель был один из тех, кто уронил ее через подземный ход при вторжении Синахериба... Говорят, она тогда помялась, но трудами лучших кузнецов и многих рабов ее удалось исправить. Впрочем, ты ведь видел ее: разве видно, с какой высоты ее роняли?
— Нет, не видно, — покачал головою Эргал. — А все-таки, как выглядел Храм основания Земли и Неба? Быть может, ты знаешь, где бы найти описания? Никкар такой зануда, дядюшка, боюсь, на слово он мне не поверит — даже если я сошлюсь на твой авторитет.
— О-о-о, — проговорил Эриду-нареб неторопливо, явно радуясь, что племянник наконец-то начал интересоваться славным прошлым. — Храм был воздвигнут в середине квадрата, в семь этажей, каждый меньше предыдущего. На верхней площадке стояла статуя Амарутука в богатом убранстве, перед нею — золотой жертвенник...
И на Эргала полилось бесконечное описание, перемежаемое рассуждениями о недостатках современной молодежи.
Еще медики шутили, что многие преждевременные смерти от отравления связаны с возрастным окостенением позвоночника рекомых «почтительных сыновей»: кланяться становится тяжелее, и ум, не отягощенный более юношеским идеализмом, ищет способов избавиться от почтенного родителя.
***
— Нам очень повезло, Эргал, что твой дядя по матери застал последнего очевидца Храма основания Земли и Неба, — тихо и значительно произнес Арреш-мер-седх, забирая у Эргала свиток с описанием. Эргал немало попотел, прежде чем зарифмовал его: пусть если кто увидит, решит, что он упражняется в славословии царя Мушезиб-Амарутука. Никто не удивится тому, что молодой жрец оттачивает свой сумерийский.
Но никто особенно и не стал приглядываться, что это за свиток тащит с собой Эргал, известный повеса и балабол.
— Его свидетельство очень пригодится, — проговорил Арреш. — Наше положение непросто. Мы нуждаемся во всем правдоподобии, которое можем себе позволить. Как насчет планов башни?
— Дядюшка сказал мне, в какой части библиотеки они могут храниться. Сегодня праздник, библиотека закрыта. Но завтра я пойду туда со светильником.
— Хорошая идея. Только возьмем нефтяной: он ярче. Я отправлюсь с тобой, если не возражаешь.
— Отчего же, брат Арреш-мер... Только объясни мне, я, кажется, не совсем понимаю...
— Чего не понимаешь, брат Эргал?
— Но... разве поверят люди, что храм Основания был восстановлен владыкой Набу-кудурри-уцуром? — спросил Эргал, нервно оглядываясь. — Ведь все видят, что его нет!
— Кто бывал за стенами Эсагила? — резонно поинтересовался в ответ Арреш-мер. — Много ли людей?
— Но ведь вершины не видно из-за стены! То есть... все видят, что ее не видно.
— Доверься мне, — улыбнулся Арреш-мер. — Люди, знаешь ли, могут поверить во что угодно. Кстати, брат Эргал...
— Да, почтенный брат Арреш-мер?
— Не хочешь ли сегодня после ритуала Заката прогуляться в город в моей компании? Так просто, проветриться...
У Эргала тотчас в голове пронеслось с дюжину версий подобного приглашения, но он ответил только то, что должен был ответить в подобной ситуации:
— Почту за честь, брат.
В земле Мелуххе, иначе Кемет, цари строили себе необычные гробницы — ступенчатые пирамиды из обожженного кирпича или камня. Но был один царь, Небмаат, ревнитель чистой геометрии. Он оставил по себе настоящий памятник, маяк для вечности идеальной формы. Пирамиду Се-нефер-ча, Совершенное творение, высотой двести локтей возвел он, ориентировал по сторонам света и облицевал ровным белым известняком, чтобы пирамида отражала блеск великого бога на восходе и на закате.
Увы, не прошло и двух тысяч лет, как истончилась слава божественных правителей Мелуххи и облицовку Се-нефер-ча крестьяне разобрали, чтобы построить дома. Маяк в вечность потух.
Потом дома эти смела пустыня.
***
— Итак, начало положено, — проговорил Арреш-мер, усаживаясь за столик в корчме. — Милейший, нам, пожалуйста, два пива... нет-нет, девочек не нужно. Мальчиков тоже. Сунма, ты что же это, не узнал меня?.. Ну здравствуй, здравствуй, дорогой, и тебе полных кладовых... Осталось позаботиться о том, чтобы не только мы поверили в эту идею, но и все прочие. Да ты пей, пей, Эргал. Здесь варят хорошее пиво.
Эргал оглядывался едва ли не с испугом. Свой жреческий белый лен он сменил на разноцветное одеяние богатого горожанина, и все равно чувствовал себя здесь чужим.
— Не бойся, Эргал, — понизив голос, сказал Арреш. — Я это место для работы не использую, здесь публика вполне приличная. Зажиточные ремесленники из тех, что обслуживают Эсагил... Да, в тебе они жреца узнали: одни ногти чего стоят, не говоря уже о завитой бороде... — Эргал чуть было не схватился за бороду. — Мы ведь не неузнанными остаться стараемся, мы просто пришли развеяться. Ты только почтенным братом меня не чести, мы же не в форме.
— Да, конечно, — пробормотал Эргал. — Просто я... ну, мой отец жрец, и я нечасто бываю в городе.
— Понятно, — кивнул Арреш. — Дело поправимое, было бы желание... Да и городом мир не ограничивается, — Эргал поежился при мысли о том, что он может вдруг ни с того ни с сего выбраться за стены, где ничто не защитит его от разбойников и бунтующих декхан (если одни отличаются от других). — А, привет, Зикнет!
Повинуясь взмаху руки Арреша, человек по имени Зикнет присел за их столик.
На лице этого юноши только-только начала пробиваться растительность, которая, увы, не могла скрыть его редкостного уродства: про таких говорят в насмешку «любимчики Инанны». Прыщи, опять же. И одет небогато...
Юноша оскалился в улыбке, выдавая, что части зубов у него не хватает.
— Это Зикнет, — сказал Арреш-мер. — Он смотритель союза музыкантов.
Эргал сразу почувствовал к юноше некую смесь презрения, смешанного с жалостью, но выказывать этого особенно не стал. Конечно, на неприбыльную должность желающих мало, но все-таки странно подумать, что царские чиновники могли назначить такое уродливое существо!
— В союзе Зикнета, — продолжал Арреш-мер, — многие происходят из-за стен города. А многие даже странствуют по деревням.
— Точно так, почтенный Арреш-мер, точно так. Вот не хотите ли мою новую песню послушать? — Зикнет неуловимым жестом извлек из складок одеяния маленькую походную лиру.
— Отчего же, с удовольствием, — сказал Арреш-мер. — Я думаю, Сунма возражать не будет?
— Еще бы он возражал! — расхохотался музыкант.
Он встал и явственно изготовился играть. Гомон в корчме тотчас затих: Зикнета, видно, знали. Тот же, прищурившись, ударил по струнам, проиграл вступление и запел речитативом, на разговорном:
Зикнету зааплодировали. С нескольких столиков подозвали Зикнета. Он пошел, кланяясь и собирая деньги.
— Ну все, — сказал Арреш-мер, — послушали песню, можно уходить.
— Ты только за этим приходил сюда? — удивился Эргал.
— Только, — кивнул его спутник.
Арреш-мер правду сказал: он не работал в пивной Сунмы. Он просто получал здесь информацию. И за что ценил Зикнета, что с ним эту информацию можно получать совершенно открыто.
Правда, и задание Арреш ему тоже передал. За что он ценил Зикнета еще больше, так это за то, что парень умел читать.
Более двадцати лет вся Элидия — да что там, вся Эллада! — строила храм, достойный самого великого Зевса и самих Олимпийских игр. Но даже и великолепный храм, как говорят, возводили только ради изваяния Громовержца работы самого несравненного Фидия. Глядя на эту статую, смертные падали на колени, сам же великий бог, увидев ее, принял работу, расколов каменную плиту у ног скульптора.
Несколько веков спустя, когда славные города Пелопоннеса превратились в задворки империи романских кесарей, император Флавий Феодосий перешел в новую религию и запретил Олимпийские игры. Вскоре статую перевезли в столицу империи, где она и погибла при пожаре.
***
В стане боцоргов появлялись певцы с бирками «деревенских сказителей», которые воспевали несметные сокровища Эреду. Лабиринты из камня и глины, проложенные под фундаментом великого Храма Земли и Неба, пели они, хранят баснословные сокровища, накопленные за тысячелетия: золото, серебро, драгоценные камни, дорогое дерево, ароматные масла, заморские ткани, папирус отличной выделки... Эти песни кружили голову воинам не хуже вина: у ночных костров они клялись собственноручно разрушить Храм до основания, своими руками взломать землю и вытащить на волю сокровища лабиринта!..
У ночных костров боцорги говорили о том, как плохи дела в граде богини Инанны. «Их дух совсем пал, — передавали друг другу воины, — они видели наш победоносный марш через земли многих царств, и они потеряли всякую волю к сражению! Они надеются только на свои стены и крепкие ворота, они запирают сундуки и прячутся под свои плетеные одеяла — и все-таки они дрожат перед нами, непобедимыми боцоргами, воинами Кюроша-е-Боцорга!»
Они были неправы.
Бэл-шар-уцур бросил клич и пополнял расквартированное в городе войско; горожане обсуждали, как Боцорг, чтобы осадить город, вынужден был бросить на них все силы завоеванных царств и готовились не сдаваться и истощить его; от других городов царства подтягивалось ополчение. Если город Эреду продержится, то и царство Эреду устоит.
Это не устраивало жрецов, потому что «царство» значит «царь».
По городу ползли иные слухи: будто бы в башне Храма Земли и Неба жрецы углядели некие страшные знамения в жертвенных внутренностях; будто бы предстоят тяжкие испытания. Правда, не уточнялось, связаны ли они с Боцоргом или с внутренними делами.
«Постойте, — говорили люди друг другу. — Разве Храм Земли и Неба не разрушен?» И отвечали, пожимая плечами: «Вроде разрушен был... да кто его знает? Мож, восстановили... Царь вон ведь сколько храмов разрушил и поперестраивал в последние-то годы!» — и многозначительно молчали, и возводили очи к небу, и делали знак богини Инанны.
А на одном из верхних уровней центрального храма в Эсагиле, в кабинете, украшенном фресками об исцелениях, совершенных богиней Гулой, стоял мрачный жрец десятого ранга Нимдаль и смотрел в окно, обращенное на запад, на развалины храма Основания Земли и Неба. На обломках камня и остатках кирпичной кладки — фундамент даже сейчас казался величественным — сидели подростки из жреческой школы и жевали лепешки с сыром. Иногда до Нимдаля доносился их смех. Рядом с щенками валялись вязанки хвороста, которые они тащили, да так и бросили. Кто, интересно, распорядился свалить хворост во дворе?
Нимдаль развернул свиток из новомодного тростникового материала (а ведь в более благочестивые времена писали только на благородной глине, из которой боги сотворили первого человека!..) и прочел сухой, короткий абзац, так непохожий на официальные славословия: «Известные вам лица готовятся открыть ворота, ждут только гарантий Боцорга. Но Боцорг гарантий не даст, хоть известные вам лица думают обратное. Мне известно, что после длительных войн денег у него не хватает; он поклялся лишить Эреду всех его сокровищ. У нас есть не более трех дней, чтобы исправить ситуацию».
— Итак, брат Никкар... — проговорил Нимдаль спокойным тоном. — Брат Арреш-мер-седх передал тебе это послание?
— Да, почтенный брат Нимдаль...
— Вот не знал, что вы с ним так близко знакомы.
— Не с ним, почтенный брат. У меня есть друг, Эргал, еще со школы, сын почтенного брата Эриду-нареба... Вот с ним Арреш-мер часто ходят в город последнее время. Они сошлись в любви к музыке...
— Любовь к музыке? — хмыкнул Нимдаль. — В мое время это могли бы назвать изменой небу... Но я ни о чем тебя не спрашиваю, Никкар. Можешь передать своему приятелю — или прямо Арреш-меру — что я готов встретиться с ними обоими. Сегодня, в семь вечера по храмовым часам, здесь. Передашь?
— Да, почтенный брат.
***
Брат Нимдаль принадлежал к тем, кто держит в руках ключи от земли и от неба, от правильной жизни во Вратах Богини. Эргал мысленно прикидывал, не бросят ли его после разговора с ним в голодную яму.
Однако все оказалось еще ужаснее.
Нимдаль принял их в одной из комнат на галерее — той, что выходила на закат. В семь часов вечера солнце стояло уже низко над горизонтом, заливая все густым желтым светом. В этом свете почти совсем пропадали фрески со сценами из «Энума элиш», и казалось, будто стены голы и пусты.
— А, молодые люди, — сказал Нимдаль доброжелательно. — Времени у меня не сказать чтобы много, так что давайте быстрее.
Вел себя этот суховатый человек, как будто не он вызвал их на встречу, а они сами напросились. Ну что ж, в каком-то смысле так оно и было.
Эргал ожидал, что Арреш-мер сейчас покажет себя: сверкнет этак по-особенному глазами, улыбнется, и Нимдаль сразу потеряет почву под ногами — Эргалу уже доводилось видеть, как начальник тайной городской стражи сбивает спесь даже с тех, кто стоял в иерархии значительно выше него.
— Мы бы не стали отнимать у вас время, о почтенный брат, — Арреш-мер низко поклонился по всему церемониалу, и Эргал еле успел повторить за ним. — Но дело первостепенной важности. Вы ведь получили мою записку?
— Да, этот юноша, Никкар, передал ее мне. Но, признаться, не прими я это за шутку, мог бы принять за государственную измену, — голос Нимдаля сочился ласковостью. — Вы ведь понимали, чем рискуете, брат Арреш, отправляя мне ее?
— Еще больше я понимал, чем рискую, если не отправлю, — проговорил Арреш-мер. — Когда Боцорг войдет в город, мы все останемся на руинах, если не будут приняты меры. А принимать их некому. Похоже, никто здесь не понимает, что за человек Кюрош-е-Боцорг. Я же изучил его. Благородство не чуждо ему, но любое данное слово он повернет к своей выгоде.
Нимдаль вскинул брови.
— Вы еще смелее, чем я думал.
— Мой дедушка был гадателем. Я кое-что подсмотрел в его чаше с водой.
Нимдаль усмехнулся.
— Ну хорошо. Что же вы предполагаете сделать?
— Я предполагаю спрятать сокровища Эсагила, — произнес Арреш-мер без обиняков. — Сами знаете: серебро — вот что определяет статус как человека, так и государства в нашем несовершенном мире. Вы отвечаете за ключи от одной из семи сокровищниц...
— Меня контролируют. Уж вы бы должны знать.
— Стражей я возьму на себя. Мне нужно ваше содействие. Ключ, схема прохода, рабы, чтобы вынести ценности... Столько рабов у меня нет.
— Предположим, я согласился, — Нимдаль чуть улыбнулся. — И где вы предполагаете перепрятать сокровища? В городе, по вашей же логике, нельзя...
— Место уже подготовлено, — улыбнулся Арреш ему в ответ, чуть зубастее. — К сожалению, пока я не могу вам его открыть. Но тайник абсолютно надежен, и при этом ценности даже не придется выносить из Эсагила.
— И все же, — Нимдаль покачал головой. — Как вы себе это представляете, брат Арреш? Ясной ночью вереница рабов тащит тюки через двор, а царь, жречество и стража в это время благодушно глазеют на танец белокурых наложниц? Или вы собираетесь ждать до ночи вторжения, с тем чтобы общая неразбериха скрыла эту неучтенную деятельность?
— Почти, о почтенный брат, — Арреш-мер чуть поклонился. — Я действительно собираюсь подождать до дня вторжения. Но отвлекающий маневр, куда надежнее войск Боцорга, уже разработан и теперь только и ждет приведения в исполнения.
Об Эргале даже не вспомнили. Оставалось только гадать, зачем его пригласили — ведь чем меньше народа присутствует при таких разговорах, тем лучше. Еще молодой жрец все время ждал, что либо хоть один из них впрямую обмолвится о том, что ведь не все сокровища можно донести до тайника, либо, напротив, они начнут произносить громкие слова о благе города.
Не дождался. Ни того, ни другого.
В ночь рождения великого царя Александра, завоевавшего почти весь известный ему мир, некий безумец сжег храм богини Артемиды в Эфесе. Мы не будем повторять имя этого несчастного. Гораздо важнее другое: спустя много лет архитектор Хейрократ восстановил храм, сделав его еще выше и славнее прежнего. Святыню украсили рельефы и скульптуры лучших художников своего времени — времени величайшего расцвета Ойкумены; картины, висевшие в храме, не имели себе равных.
Пятьсот лет спустя храм был разграблен варварами. В последующие века он постепенно разрушался, пока болото полностью не поглотило его.
***
— Брат Арреш, но ведь у почтенного брата Нимдаля ключи лишь от одной из семи сокровищниц... Что же делать с остальными? Вы сами говорили, до вторжения не более четырех дней... Мы ни за что не успеем найти подходы к остальным жрецам.
— Тебе предстоит узнать о нашей работе, Эргал, одно простое правило: подготовка — это все. Вдохновенную импровизацию тоже недооценивать не стоит, но при прочих равных на нее способно очень мало людей. А вот приучить как следует готовиться заранее можно кого угодно — даже такого шалопая, как ты.
— Арреш, Тиамат тебя побери! Что насчет остальных сокровищниц? Я так понимаю, план состоял в том, чтобы спрятать все, чем располагает Эреду...
— Мы так и сделаем.
— Но остальные сокровищницы...
— Остальные сокровищницы пусты, Эргал. Я «нашел подход» к другим жрецам, как ты выражаешься, полгода назад, когда о завоеваниях Боцорга еще только слухи поползли.
— Но...
— Не мы одни тут творим мифы, мой друг. Владыки города занимаются тем же.
Эргал чуть было не споткнулся: они разговаривали на ходу.
— Так было всегда? — спросил он. — То есть это испокон веку так? Шесть пустых сокровищниц, чтобы запутать воров...
— Да нет, — спокойно поправил Арреш-мер, — думаю, они опустели совсем недавно... Внутренняя политика последних лет определенно не пошла на пользу царству. Если бы не пришел сейчас Боцорг, думаю, мы бы дождались вскоре другого завоевателя.
***
Брат Арраман тоже заведовал кладовыми Эсагила. Должность его была не столь почетна, как у брата Нимдаля: в его владениях, четырех смежных комнатах на втором подземном ярусе, лежали, преимущественно, старые глиняные таблички с доносами да заморские дары или призы, которым не удалось найти применения. Пару месяцев назад, когда с ним неожиданно сблизился брат Арреш-мер, Арраман, не в силах удержаться от искушения, попытался привлечь к себе внимание более осведомленного и перспективного жреца, показав Аррешу самые главные свои диковины. В числе их — несколько странных, прибывших издалека трубок.
«Если их правильно поджечь и запустить, — говорил брат Арраман, — они взлетают вверх и взрываются там разноцветными огненными цветами. Это очень красиво. Я совсем мальчишкой еще видел такое... Но последнего заморского мастера бросили в голодную яму за непочтительность, а наши их запускать не умеют. Если же запустить неправильно, они взрываются на земле и могут вызвать большие разрушения, даже жертвы...»
«А также свет и грохот, да? — понимающе кивнул брат Арреш-мер. — Скажи, брат Арраман... А тебе бы хотелось вновь увидеть, как они взрываются?»
Брат Арраман тонко засмеялся:
«Даже если бы и хотелось, брат Арреш, что с того? Я ведь не ребенок».
Разговор случился и забылся.
Каково же было удивление Аррамана, когда однажды вечером, через несколько дней после той памятной встречи в тайной комнате Арреш-мер явился к нему и сказал:
— Брат Арраман, нужно открыть твои кладовые. Для выполнения плана мне кое-что понадобится.
— Я уже говорил, что у меня нет ничего полезного, — Арраман вздернул подбородок и отложил лопаточку: Арреш-мер застал его за ежевечерними упражнениями в каллиграфии; писал Арраман, как это и полагается, на свежей глине.
— А я уже говорил, что есть, — улыбнулся Арреш-мер.
— Уж не в старых ли доносах ты собрался отыскать способ, как защитить Эреду?
— Нет, брат Арраман. Я хочу устроить такой переполох, чтобы все подумали, будто Инанна поссорилась с Эрешкигаль, и небо рушится на землю!
Арраман заколебался. Да, он вошел в состав заговорщиков в ясном уме; он не меньше прочих хотел защитить Эреду и, что уж там, надеялся, что если он правильно поведет себя, то в дальнейшем займет какое-нибудь место, более достойное, чем главный кладовщик — но при всем при этом в плоть и кровь Аррамана въелась недопустимость «разбазаривания» драгоценного содержимого вверенных ему каменных чуланов.
— Полно тебе, брат Арраман, — Арреш-мер-седх улыбнулся в полутьме от масляного светильника. — Я знаю, ты с детства хотел устроить какой-нибудь большой грохот!
Оба, и Арреш-мер, и Арраман, воспитывались при храме; о сходном происхождении говорил первый слог их имен. Арреш-мер хорошо знал, как поддеть прежнего приятеля по играм.
— Ну хорошо, брат Арреш-мер, — сказал Арраман поднимаясь и гася фитиль. — Считай, что я решился.
У Арреша-мера хорошо получалось это: чувствовать тайные страсти и страстишки людей. Он это не считал ни талантом, ни даром богов. Если бы кто спросил, Арреш-мер, скорее всего, ответил бы: «Я просто знаю, чего хочу. Все остальные — как правило, нет».
Царица Галикарнасская решила почтить своего мужа и возвести для него гробницу, краше которой не было на Земле. Ничем другим не прославились бы царь и царица; а так все запомнили имена Артимисии и Мавзолоса.
Еще до того, как заложили фундамент, умер царь. Стены мавзолея — так назвали гробницу — возвели высоко, на девяносто с лишним локтей. Четыре разных скульптора трудились над барельефами на четыре стороны света. Ещё до того, как они закончили работу, умерла царица.
Мавзолею посчастливилось простоять почти две тысячи лет. Он пережил смену царств и укладов, а потом рухнул от сильного землетрясения. Камень из его стен послужил материалом для одной из крепостей, которые в те времена воздвигались на берегах Эгейского моря десятками. Говорят, крестоносцы ужасно ругались: тяжелые были глыбы, зар-раза...
***
Нимдаль знал о том, что этот молодой умник — но в конечном счете все равно глупец — Арреш затеял какую-то отвлекающую операцию, чтобы сокровища можно было вынести без помех. Чего он не ожидал, так это масштаба. Старый жрец не спал той ночью, взбадривая себя священными мелуххскими зернами, и вдобавок выставил рабов, чтобы не пропустить сигнала от Арреш-мера. Однако он мог так не стараться: пропустить оказалось затруднительно.
Вот еще было тихо; смотрели с полога, отгораживающего мир смертных от мира богов, огненные светила; и тут раздался свист, громче всякой кобры. После свиста загрохотало, ударило, вспыхнуло — и прямо в квадратном дворе большого храма Эсагила что-то загорелось. Потом зазвенели цимбалы, послышался дальний рокот, как будто обрушилась лавина.
— Энлиль всемогущий, Инанна милосердная! — пробормотал Нимдаль: эта поговорка частенько выручала его в трудные моменты жизни. Потом он позволил себе тень довольной улыбки. Арреш-мер значительно облегчил ему задачу.
Огненный шар взлетел вертикально вверх за стеной Эсагила и рассыпался огненным цветком.
— Боги гневаются! Боги! — раздался истеричный вопль. — Тиамат, помилуй нас! Владыка Ан, защити!
«Юнцы подошли к делу с размахом», — удовлетворенно подумал Нимдаль. А что творится в городе... Но зачем ему вообще понадобилось задействовать город? Чтобы спрятать концы?»
Да, что творится за стенами Эсагила, Нимдаль представлял себе лишь приблизительно. Ему даже в голову не могло бы придти, что подкупленные и подосланные Арреш-мером люди носились по улицам и кричали: «Ужас! Светопреставление! Боги обрушили башню Храма Земли и Неба! Беды и горести падут на Эреду!»
А желчный брат Арраман посасывал обожженую костяшку указательного пальца и хохотал. Впервые за много лет он был счастлив.
***
В ставке Кюроша-е-Боцорга, царя боцоргов, в этот вечер — точнее, уже ночь, — было шумно и людно. Со жрецами договорились: они должны были открыть ворота за два часа до рассвета.
Но лазутчики Боцорга, выученные способам скрытного проникновения за любые стены, вернулись и доложили царю ближе к полуночи, что город не спит. Небо города цветет огнями, непохожими на звезды. Улицы полнятся горожанами, которые ведут себя совершенно не так, как полагалось бы мирным труженикам. Не смолкают крики о Храме Земли и Неба, который обрушился этой ночью.
— Приведите сюда этого певца, который так развлек меня сегодня после вечерней трапезы, — приказал Кюрош-е-Боцорг. — Надеюсь, его еще не успели отослать прочь?
Его заверили, что певца, конечно, пытались отослать прочь, потому что надоел он всем хуже прицепившегося репья, но не удалось. Пользуясь расположением милостивого царя Кюроша, парень напросился на ночлег в обозе и на еду из общих котлов, взамен щедро делясь городскими сплетнями.
Еще пара минут — и певец был доставлен пред очи царя Кюроша. У тощего, огненно-рыжеволосого — недобрый цвет! — парня на шее красовалась деревянная бляха, утверждавшая, что этому музыканту дозволено проживать за городскими стенами и находиться в самом Эреду до захода солнца.
— Итак, — сказал Кюрош, — тебя зовут Зикнет?
— Точно так, — кивнул парень, — Зикнет меня зовут, сын Канеша и Андайб, музыкант, сказитель и просто хороший человек, о Кюрош, великий царь боцоргов!
— Стой-стой, — усмехнулся Кюрош, — ты болтаешь бегло, как воин! Того и гляди я прикажу оказать тебе честь, казнив будто благородного.
— Боюсь, это не поможет: говорят, мой дедушка болтал так много, что его пришлось казнить трижды, — сказал Зикнет. — А это так неаппетитно!
Кюрош рассмеялся.
— Что там с этой башней Земли и Неба? — добродушно спросил он. — Ты вчера что-то тоже пел про башню... Что предо мной склонится даже башня Земли и Неба, такие были слова в твоей песне?
— Да, о великий царь боцоргов, я пел: «Царь Кюрош велик, как буйные тучи на широкой равнине, он достиг головою месяца...»
— Довольно, — Кюрош махнул рукой и певец замолк. — Скажи мне, что ты имел в виду, когда говорил, что Башня склонится передо мной? Это просто было поэтическое сравнение, как любит ваша братия?
— Вроде того, о великий царь, — пожал плечами певец. — Ну, правда ходит еще по городу что-то вроде легенды, или даже не легенды, а так, присказки... Что до сих пор все великие воины, которые захватывали Эреду, разрушали Храм Земли и Неба, а потом его возводили вновь. Тот же, перед кем Храм падет сам, станет самым великим из всех завоевателей, настоящим хозяином городу! Это будет означать, что Инанна поклонилась ему, и что Амарутук взял его за руку и сам вводит в свои владения... — видно что-то в молчании в шатре, в перешептывании челяди насторожило певца. Он замолчал, краска сошла с его лица. Музыкант бухнулся на колени, по его кривоватому носу потекла капля пота, виляя между прыщей. — О мой царь! Неужели?..
— Ни слова боле! — резко сказал царь Кюрош. — Спугнешь удачу. На вот, на счастье, — и, сняв с широкого пальца витой золотой перстень, кинул его Зикнету.
Музыкант, ошалев от счастья, поймал перстень и опрометью кинулся из шатра.
Он бежал, пока не выскочил за пределы лагеря, где первым делом упал на землю и долго, хрипло дышал. Певец отходил от страха: он боялся, что Кюрош-е-Боцорг прикажет отрезать ему язык, чтобы сберечь свою удачу.
Зикнет поднялся и побрел в сторону Эреду. Легко проникнуть в город, который перестал быть неприступным.
Много у жителей Галикарнасса было такого, чем им следовало гордиться: тугие кошели, синее море, удобная бухта, покровительство солнцеликого Гелиоса... Когда однажды Гелиос избавил город от нападения пиратов, благодарные жители решили выстроить ему статую. Поскольку Галикарнасс славился богатством, как никакой другой город Средиземноморья, статуя тоже должна была быть особенной.
Ради нее в город пригласили лучшего тогдашнего скульптора — еще молодого, но уже вошедшего в силу. Десять лет он строил эту статую, насыпая земляной холм, чтобы отделывать верхние ее части. Наконец холм убрали: могучий и сильный бог предстал перед горожанами во всей своей славе, и был он так велик, что колени его приходились гораздо выше самых высоких домов и куда выше мачт стоявших в порту кораблей. Яркая бронза светилась на солнце: владыка небесный дарил своему изображению частицу своего блеска...
Статуя простояла всего пятьдесят лет, а после упала во время землетрясения. Денег восстановить ее у города не нашлось, а спустя несколько сотен лет обломки статуи продали некому арабскому купцу, который вывез их в неизвестном направлении. Зачем эти обломки ему понадобились, история умалчивает.
***
— Да, беды и горести падут на Эреду... — задумчиво пробормотал брат Нимдаль, сделав отмашку первому рабу. Процессия остановилась возле руин Храма, изнутри уцелевшего угла. Именно здесь, если он правильно расшифровал послание Арреш-мер-седха, им предстояло ждать. Его сопровождал раб с факелом; кое у кого из рабов в процессии были масляные фонари. Впрочем, в них не было особой нужды, потому что в неугомонившемся Эреду до сих пор горели факелы, а также горели запасы сухого хвороста для жертвенных костров, кем-то недальновидно — или, напротив, весьма дальновидно — сложенные накануне во внешнем дворе вместо внутреннего.
Однако же Нимдаль, несомненно, успел первым: не мог он углядеть знакомой высокой фигуры. Неужели Арреш оставил место встречи за ним? Не слишком похоже на этого юношу...
Нимдаль оглядывался с полуулыбкой на холеном лице. Полуулыбка не имела ничего общего с царящим вокруг хаосом; он как бы был готов поприветствовать Арреша, откуда бы тот не появился. Однако ушлый молодой жрец таки умудрился застать его врасплох.
Сперва Нимдаль услышал скрежет. Потом, обернувшись, обнаружил, что в каменной стене отходит плита — и увидел, как из темного проема показался знакомый горбатый нос.
— Почтенный брат Нимдаль, — сказал Арреш-мер. — Прошу прощения за опоздание. Заносите, — и он отошел в сторону, освобождая дорогу рабам.
— Да, заносите, — кивнул Нимдаль. Они с Аррешем отошли в сторону и начали смотреть, как рабы один за другим по двое — по трое втаскивают в открывшееся помещение тяжелые корзины.
— Ставьте к стене, — крикнул Арреш-мер им вслед. — Там не очень много места!
— Откуда вы знаете об этом тайнике? — миролюбиво спросил Нимдаль. Сам он мысленно рвал на себе волосы. Ведь можно же было догадаться! Похожие тайники делаются в подножии любых храмов, ни один архитектор не пропустит! А он... Вот теперь окончательно понятно, кстати, зачем Арреш-мер связался с этим юнцом Эргалом: у того дядя по материнской линии — архитектор Владыки. Но почему Эриду-нареб сам не воспользовался тайником? Неужели не знал? А эти двое раскопали...
— Ну, вы уж наверное догадались, откуда, — улыбнулся Арреш-мер. — Почтенный Эриду-нареб поделился с любимым младшим родичем кое-какими планами, расшифровать которые у него не хватило понятия... Смотрите, все достаточно просто: нужно нажать вот здесь, здесь и здесь...
«Дурак, — подумал Нимдаль. — Напыщенный идеалист. Ты и в самом деле стремишься к сохранению славы Эреду, мальчишка? Я тоже хочу, чтобы наш город процветал — при любом правлении. Но еще я понимаю, что сейчас только три человека, не считая рабов, знают тайну этой двери... Но что молодой Эргал без тебя? С ним можно разобраться после.»
Брат Нимдаль шагнул вплотную к Арреш-меру и выхватил из складок своего одеяния кинжал. За свою долгую карьеру брату Нимдалю доводилось пускать это орудие в ход лишь однажды — он предпочитал яды, — но жрец не сомневался, что справится.
***
Зикнет шагал вслед армии захватчиков.
Еще один побочный эффект затеи Арреш-мера: горожане этой ночью были разбужены ужасным грохотом и вспышками, и потому нападающие не застали их врасплох. Многие успели спрятаться — хотя бы в подвалах. А многие теперь, завидев воинства боцоргов, что рванули брать Эсагил, торопливо укладывали свой скарб и припасы в телеги или навьючивали на себя и на рабов, чтобы поскорее утащить это все подальше от города и уйти самим: не подлежало сомнению, что, как только боцорги возьмут Эсагил, они начнут грабить и убивать.
— Через главные ворота вы не выйдете, — напутствовал некоторые семьи Зикнет, и слово его разлеталось пожаром. — Ступайте в северную часть города, выходите через одни из четырех ворот, которые там. Только смотрите, обогните Эсагил как можно дальше! Но торопитесь, торопитесь!
Какая-то женщина, навьючивающая на смирного ослика перекидные сумки, сунула Зикнету свежую лепешку. «На, подкормись, — сказала она, — музыкантишка, совсем ты тощий!»
— Спасибо, матушка, — ответил Зикнет. — А что, много ли войск Боцорга прошло мимо?
— Много, куда уж больше-то! А некоторые соседи — Содхи-рябой, вот — под ноги им кидались.
— Зачем? — изумился Зикнет.
— Ну как! Вроде как боги от Эреду отвернулись, что ж теперь людям-то делать?
— Почему отвернулись?
Женщина смерила Зикнета раздраженным взглядом, яснее ясного говорившего: «а я этого идиота еще лепешкой кормила!»
— Так ведь башня рухнула, — сказала она. — Башня Храма Земли и Неба. Неужто не знаешь? Светопреставление полночи творилось! Второй Потоп!
Зикнет широко расплылся в улыбке, подумав «Сукин ты сын, Арреш!»:
— Спасибо еще раз, красавица!
Когда он уходил, женщина смотрела ему вслед так, как будто он был умалишенным. Зикнету казалось, что он видит, как над городом воздвигаются призрачные стены невиданной ступенчатой пирамиды — творения разума одного человека и легковерия тысяч.
***
— ...нажать вот здесь, здесь и здесь — и дверь открылась, — произнес Арреш-мер. После чего обернулся.
Почтенный брат Нимдаль стоял позади него, скрестив руки в браслетах на груди.
— Очень познавательно, брат Арреш-мер, спасибо, — иронично произнес он. — Надо полагать, мои рабы контролируются вашими людьми?
— Кое-кто из ваших рабов — действительно мои люди, — легко согласился Арреш-мер. — Но почему вы вдруг заговорили об этом, брат Нимдаль?
— Потому что вы пытались подстроить мое убийство, молодой человек, — ответил на это старший жрец.
Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Арреш-мер улыбнулся.
— Сдаюсь! Вы меня поймали. Я действительно думал, что вы можете ударить меня кинжалом. Согласитесь, было у вас такое искушение?
— О да, — кивнул Нимдаль. — Теперь, когда я не попался и не дал вам повода, вы, должно быть, убьете меня просто так.
— Ну что вы, — покачал головой Арреш-мер, — брат Нимдаль, зачем нам мериться, у кого из нас больше людей в ключевых точках?
«Наверняка у него, — отстраненно подумал Нимдаль, — мы, выученики старой школы, вообще как-то не привыкли полагаться на слуг, рабов и наймитов... а зря, зря».
— Мы — два умных человека, — продолжал Арреш-мер, — а не обуянные жадностью юнцы. Почему бы нам не договориться? Чего стоят сокровища по сравнению с настоящей властью?
Нимдаль подумал: «Он проверял меня, щенок!» Но вслух сказал другое:
— Я готов выслушать ваши предложения.
В по-птичьи желтых глазах Арреш-мера плясали отсветы пламени.
Устройство маяка просто: это башня, на верхней площадке которой должен ночью гореть свет. Всегда, несмотря ни на что. Александрийский маяк на острове Фарос не только помогал кораблям найти дорогу в порт — он являл всю славу столицы великого царя Александра, ибо сделан был из белого мрамора, украшен колоннами, а днем с вершины башни подавался сигнал столбом густого дыма. Две тысячи лет маяк исправно светил: сперва для эллинский лодий, потом для римских триер, позже — для арабских джонок и даже для неуклюжих судов, на которых воины Христа переправлялись за море, чтобы возвратить себе Святую Землю. Маяк служил всем.
Потом его разрушило землетрясением. Ни одно из царств, образовавшихся на севере Африки, не хотело восстанавливать маяк, а пиратам он и вовсе мешал.
Гораздо позже на том месте построили значительно более скромные сооружения: властители новой эпохи, что шла на смену, окутываясь оружейным дымом и отплевываясь паром машин, пока еще не набрали достаточно средств на выражение своего тщеславия.
***
Утро следующего за вторжением дня выдалось на редкость пасмурным. И вовсе не потому, что небо застилали клубы дыма и пепла: Эреду в этот раз горел на редкость умеренно. Просто с недалекого моря пришли серые тучи, затянули небо, заклубились... После обеда будет дождь: либо долгий, обложной, на несколько дней, либо бурный, с гневом Амарутука, со вспышками молний от его молота...
Царь Боцорг велел установить в центральном зале кресло и украсить его дорогими тканями и каменьями: так делали цари Ашшура. На этом кресле он воссел, когда владыка Эреду, Набу-наид, сломленный потерей приемного сына и соправителя Бэл-шар-уцура, который погиб ночью, обороняя Эсагил от боцоргов, преклонил перед ним колена и признал его царем над всем государством Эреду.
Милостив был царь Боцорг. Он позволил свергнутому Набу-наиду удалиться в дальние владения и даже забрать с собой часть своего имущества.
— Что же до сокровищ Бабилу, — молвил Кюрош-е-Боцорг, называя Эреду на аморейский лад, — то пусть сюда же, в этот зал, мне принесут все сокровища, которыми может похвастаться Эсагил!
Когда он это сказал, среди жрецов возникло некое движение, их прослойка у стен забурлила, и, наконец, вперед вытолкнули брата Нуша — того самого, у кого не было иных талантов, кроме умения красиво читать «Энума элиш».
Не самый старший среди жрецов, не самый высокопоставленный и даже не самый представительный, он смотрелся странно посреди огромного зала.
Арреш-мер-седх, готовивший выступление брата Нуша несколько дней, если не несколько месяцев, напрягся, словно подталкивая разумом то, что должно было свершиться. Вот сейчас все решится. Глупцы те, кто думает, что города берут армиями. Города берут раньше: в спорах и раздорах, в подкупах и интригах. Глупцы и те, кто верит, что проблему можно разрешить в битве. Проблемы чаще всего разрешают в разговорах с глазу на глаз, в поединке разума и воли.
Брат Нуш казался не к месту посреди этого каменного зала; утренний свет безжалостно подчеркивал непорядок в его одеянии, отсутствие жира и благовоний в его волосах. В руках брат Нуш вертел маленькие песочные часы; утреннее солнце запуталось в стекляшке.
Голос его зазвучал с неожиданной силой:
— О великий царь боцоргов, увы нам и увы! Боги отвернулись от Эреду! Сокровища потеряны!
— Что значит потеряны? — царь нахмурился и даже подался на своем кресле вперед. Призрак пожара и дальнейшего разграбления сгустился, стал почти осязаем; еще чуть-чуть, и сквозь него не будут уже видны фрески о деяниях анунаков.
Однако брат Нуш не поддался неведомой силе призрака. Стоя все так же прямо, он проговорил:
— Все сокровищницы наши, о господин и повелитель, располагались под Храмом Основания Земли и Неба, славнейшим из всех храмов Эсагила. Но этой ночью боги разрушили храм, и теперь в подземелья не пробраться... Сокровища недоступны.
— Опять этот храм... — Кюрош-е-Боцорг смотрел на жреца Нуша тяжелым взглядом, который не предвещал ничего хорошего. Но взгляд царя-завоевателя тонул, путался в лучах утреннего солнца. Скользили по стенам солнечные зайчики.
— Боги этой ночью явили мне знамение... храм был разрушен... Эреду сдался мне. Как боги могли похоронить сокровища Эреду и не дать мне завладеть ими?
— Но ведь сокровища принадлежат богам, а не городу, — проговорил брат Нуш. — Если вы прикажете, мы охотно начнем раскапывать башню... но, боюсь, придется потратить на это много времени! Прости нас, великий царь... прости ничтожных рабов своих...
Сонное состояние овладело залом. Арреш-мер, стоявший в углу — за свою службу он успел убедиться, что надежнее всего наблюдать именно из углов — отступил глубже в тень и еще сильнее надвинул капюшон на голову.
Тишина замерла патокой. Змея истории свернулась, готовая укусить собственный хвост; сейчас ужалит. Вот-вот покатятся головы, вот-вот забудутся милости — царя Боцорга хотят лишить его сокровищ. И знаменитый гипноз молодого брата Нуша, благодаря которому он так ходко продвигался по службе, не поможет.
Без царей может прожить Эреду; без торговли — нет. Но о какой торговле пойдет речь, если у жрецов не будет средств, чтобы вложить в торговые дома? О какой торговле пойдет речь, если город будет разграблен?
И тут из строя жрецов выломился брат Нимдаль. Со сноровкой, какой позавидовали бы молодые, он упал на колени перед царем.
— Царь! — воскликнул он. — По воле богов цари Эреду лишились своих сокровищ! Но есть одно сокровище, сокровище всего царства! Статуя Амарутука, золотая статуя! Воистину, бог, который явил свое расположение царю боцоргов, не откажется отправиться с ним!..
Брат Нуш тоненько закричал, выронил песочные часы, вцепился в бороду и упал на пол.
— Он просит прощения, о мой царь, что не предложил этого сразу, — пояснил брат Нимдаль.
И это — а также то, что царю боцоргов вовремя доложили об огромном количестве богатой утвари, награбленной его войсками в храмах — примирило Кюроша с отсутствием несметных сокровищ. Кроме того, забрав статую, он лишал Эреду возможности избирать новых царей — об этом ему тоже нашептали.
Диспут был закончен.
Крушение Храма Земли и Неба, зиккурата Этеменанки, стало реальностью.
Что общего у чудес света?
Спроектированные на пике технических возможностей своего времени, ради тщеславия царей или знатных горожан, ради благодарности или даже ради любви, выстроенные из мрамора, глины, кирпича или известкового камня, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет, все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Лишь одно чудо, никогда не входившее в списки ни одного эллинистического философа, не предали забвению — даже в темные века, поглотившие обитаемые земли в начале новой эры. О нем продолжали слагать легенды, о нем говорили риторы, его приводили в пример чванливые старцы.
Но все они вспоминали не его величие или красоту — разрушение.
Ибо в некой книге есть и такие строки: «...и сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли».
Что ж, наглецу и провокатору Арреш-мер-седху нечего сетовать на судьбу своего творения! Он и не сетует...
***
Вечером того же дня Арреш-мер и Зикнет наливались пивом в небольшом домишке квартала за три от Эсагила, в районе писцов. Арреш-мер держал его не для всякого рода тайных встреч, а как эдакое безопасное место, где можно отлежаться в случае чего и зализать раны. Или вот завалиться, как сейчас, когда ты смертельно устал, не спал три дня, но голова еще на взводе, еще до стеклянности ясна, и веселит — все, и пьянит — только пиво...
Воины не тронули писцовый квартал, пожар прошел стороной. Тихо — самое место и самое время для дружеской компании. Не одному же кормить своих демонов.
Без царей сможет прожить Эреду. Без торговли — нет. Арреш был патриотом города, а не царства. Но... как жаль, как все-таки жаль, что многовековому владычеству Эреду пришел конец! Разве что удастся, по воле богов, сохранить часть богатства и толику влияния...
— Кто тебя просил самому к Боцоргу соваться, а? Зикнет, ты псих. Я тебя отстраню, честное слово.
— Не выйдет, друг Арреш: я не за деньги на тебя работаю. Где ты еще такого найдешь?.. А слышал мою новую песню, а?.. «О милость царская, ты пронзаешь небеса, как шпиль Этеменанки...»
— Давай потом, а? У Сунмы споешь завтра свою похабщину. Или послезавтра. Харчевня-то цела еще?
Арреш-меру было муторно. Город лежал открытый, распяленный перед врагом, словно блудница... Впрочем, пустое.
— Цела, чего Сунме сделается... А не объяснишь ли ты, кстати, зачем приводил туда этого теленка*, Эргала?
— Будешь смеяться, я надеюсь со временем свалить на него часть работы во дворце. У парня есть задатки... Его дядюшка, конечно, не согласится, но это решаемо. Правда, был риск, что если Нимдаль меня переиграет, то выйдет через него на вас... если примет Эргала всерьез, что вряд ли. Но вышло по-моему.
— Да уж, по-твоему... ты рисковый мужик, Арреш.
— Кто бы говорил, личный музыкант царя боцоргов...
— Да это случайно вышло: я хотел воинам свою дезу закинуть, а они меня к царю потащили. Зато будет что вспомнить в старости, — Зикнет вытащил из внутреннего кармана на поясе кольцо с гранатом и подкинул на ладони, ловя на алые грани отблески светильника. — Нет, ну как ты все это просчитываешь? А? Расскажи! Хочешь, песню сложу? Бессмертие обеспечено!
— У меня дед гадателем был. А бессмертие и так обеспечено — если не мне, то Храму Земли и Неба.
Арреш налил себе и Зикнету еще пива. Он чувствовал, что ему становится легче. Трудная была задача; но сокровища сохранены. Пока они пикировались около входа, Нимдаль и не подумал пересчитать рабов, заносящих корзины в тайник... Теперь, даже если Нимдаль задумает присвоить себе то, что в тайнике, часть сокровищ, припрятанная в другом месте, останется — и со временем Арреш-мер вернет их городу. Со временем. Постепенно. Никто не должен понять, что они не были вывезены...
Нимдаля, конечно, следует опасаться. Впрочем, и ему нужно опасаться Арреш-мера. Интересная гонка. Кто кого...
— Да! Гениальная задумка с храмом. Дурацкая, но гениальная... Кстати, пришла тут мне идея одной песни... нет, лучше сказания. Тоже гениальная. Про героя в поисках бессмертия. Пусть он дойдет до страны смерти, насовершает кучу подвигов, и поймет, что бессмертие — это...
— Бессмертие — что? — с насмешкой поинтересовался Арреш-мер.
— Не знаю, не придумал пока... — Зикнет бросил еще один задумчивый взгляд на кольцо и положил его на стол. — Повторим?
— Ты еще не допил.
— А, точно. Так вот. Герой, конечно, будет рыжий — как я. Ты зря смеешься. Рыжий, великан и красавец.
— Рыжий герой! — беззлобно фыркнул Арреш. — Ничего более абсурдного я не слышал.
— А что, мой друг? — развеселился Зикнет. — Только абсурдом мы и спасемся в наш несовершенный век. Например его друга я сделаю зверочеловеком. Мохнатым.
— Комический элемент?
— Да нет, почему комический… Герой, вроде тебя. Я всегда говорил, что ты у нас настоящий сукин сын! Хотя юмор тоже будет. И любовных сцен побольше... пышногрудые блудницы, божественные красавицы, розовое масло....**
Арреш-мер приподнял бровь:
— Не думай, что я не имею веры в твой талант, друг Зикнет, но по мне так никто такое не станет ни слушать, ни читать — хоть помести любовные сцены в каждый стих.
— Ты плохо меня знаешь: я все это дело так перепишу на сумерийский, что даже ваши, из архивов, решат, будто имеют дело с подлинным творением времен первой династии. Детишки будут в школе изучать...
— Само собой, — согласился Арреш, кидая в рот горсть соленых орешков. — Так все-таки, что насчет бессмертия?
— У смертных бессмертия быть не может, и творениям их отмерен срок... Зато у смертных есть отлич-чное пиво.
— Хорошо сказано, — согласился Арреш, наполняя их кружки. — Кстати... — он поднял кольцо со столешницы и задумчиво повертел его в пальцах. — Это ведь личный перстень Кюроша-е-Боцорга. Тебе не приходило в голову, что его можно отличнейше использовать?..
Примечания:
* Учитывая, что священное животное Амарутука (Мардука) — бык, Зикнет делает Эргалу слегка ироничный, но все же комплимент.
** Зикнет намекает на "Сказание о Гильгамеше". На самом деле оно было сложено тысячи эдак за две — две с половиной до описываемых событий, хотя... кто знает? Оттуда же — в одной из позднейших редакций — первый эпиграф.
Тема: Восьмое чудо света
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Что общего у чудес света? Выстроенные на пике технических возможностей своего времени, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет — все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Предупреждения: много труднопроизносимых имен и названий.
читать дальше
Кто, мой друг, вознесся на небо?
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек — сочтены его годы,
Что б он ни делал, — все ветер!
Автор неизвестен
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
Н. Гумилев
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек — сочтены его годы,
Что б он ни делал, — все ветер!
Автор неизвестен
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
Н. Гумилев
Жарким осенним вечером Арреш-мер-седх, оставив льняные одеяния жреца высшей ступени посвящения и завернувшись в вязаные, просвечивающие лохмотья, как какой-то бродяга, лавировал в пахнущей тимьяном и луком базарной толпе под стенами Эсагила. По давней профессиональной привычке он вслушивался в людские выкрики. Ничего нового не услышал: возмущались налогами, требовали, чтобы царь прижал уже к ногтю жрецов или чтобы жрецы провели наконец праздник Нового Года и сменили царя Набу-наида; ругали произвол торгового дома Эгиби, задирающего цены — а все из-за покровительства царского сына и соправителя Бэл-шар-уцура!
Если бы Арреш-мер-седх получил задание бороться с вольнодумцами, сколько болтливых ртов он сейчас захлопнул бы... Их счастье, что вольнодумцы волновали ныне главу тайной городской стражи менее всего.
«Глупцы, — думал Арреш-мер. — Нимало не стерегутся. Глупец и я, Арреш-мер-седх, поскольку решил прибегнуть к помощи этих ничтожеств, которых найду сейчас на пятом подземном уровне... Но что делать: я знаю, чем дышит город, у меня есть люди, но они — всего лишь простые стражники, не допущенные к таинствам. Мне нужны такие же как я. Но таких как я — нет, в этом и проблема».
...Когда Кюрош-е-Боцорг, царь боцоргов, сел в осаду вокруг главного города царства Эреду, названием также Эреду, иначе — Врата Богини, этот город бурлил уже много месяцев.
Блистательная столица цивилизованного человечества, Врата Богини могли не бояться захватчиков. По верху кольца стен, окружавших Эреду, разъехались бы две повозки. Все входы преграждали тяжелые ворота. Русло реки Бурануну, делящей город на две части, давным-давно снабдили решетками, чтобы захватчики не могли проникнуть этим путем. Храмовые кладовые хоть и не ломились от зерна и риса, ибо страна еще не оправилась от недавнего голода, но все же могли снабдить население продовольствием.
Увы, единства не было в городе — и значит он все равно что пал.
Страну истощила долгая война в далеких восточных пустынях; столицу истощили налоги на строительство новых храмов и перестройку старых; борьба между жрецами и царем вселяла в людей глухое непонимание.
Население многоголовой толпой качалось между центрами власти, не зная, куда податься. Подавались чаще в разбойники.
Царь, вернувшийся с войсками в Эреду после восточного похода, зализывал раны в Эсагиле и издавал указы. Жрецы плели интриги.
Об интригах и думал Арреш-мер-седх, возвращаясь из вылазки в город, где он встречался с народом из союза музыкантов — хотя что общего могло быть у жреца с музыкантами?..
Чтобы попасть в Эсагил, Арреш-мер воспользовался тайным ходом — тайным только для черни, что кипела снаружи. Жрецы ходили тут частенько. Были ходы и по-настоящему тайные. Были и такие, о которых Арреш-мер-седх сам ничего не знал. Эсагил древен: этот храмовый комплекс существовал уже, когда город назывался Кандигир и о славе Эреду еще никто не помышлял. Однако сейчас Арреш-мер не хотел таиться от других жрецов.
Зачем? Он здесь по праву. Да и к тому, что частенько он возвращается из города в неподобающем виде, тоже все привыкли.
Впрочем, и в скрытном проникновении Арреш-мер-седх толк знал, что доказал вскоре, когда, сменив у себя в покоях одеяние и приведя в порядок бороду, отправился в Колонный Проход. Там он, забившись в узкий промежуток между одной из колонн и стеной, нажал на нужный камень, подземными коридорами пробрался к месту встречи и, поприветствовав собравшихся, устроился в углу. С его приходом разговор сделался оживленнее: Арреш-мера опасались, и все же испытывали облегчение в его присутствии — с ним можно было не бояться никого другого.
— Проблема в том, что Кюрош все равно не даст гарантий, — проговорил жрец пятой ступени Никкар, похрустывая тощими пальцами. Он был очень молод, делал прекрасную карьеру и в достаточной степени сожалел, что позволил своему другу Эргалу привести себя на собрание заговорщиков. Но делать нечего: упал в реку — плыви или тони.
— Я думал, мы решаем, как предотвратить сдачу города, — ядовито проговорил жрец шестой ступени Арраман, самый старший тут по возрасту — ему уже сравнялось тридцать.
— Они все равно откроют ворота... — возразил Эргал, тоже жрец пятой ступени — ему, племяннику архитектора Владыки, постижение божественных истин давалось легче, чем прочим. Эргал нервничал не меньше Никкара, но старался этого не показать. — Я же говорил вам, что слышал разговоры. Старшие жрецы уже давно только спят и видят, как бы скинуть царя. Нашествие Боцорга — прекрасная возможность для них. Что будет с Эреду после того, как завоеватели войдут сюда, их мало интересует — лишь бы их собственные сокровища оставили в покое!
— Но храмы не оставят в покое. Они заберут... ее, — проговорил Нуш, вздрогнув. Странный это был человечек: не просто нервный карьерист, как Никкар, — он боялся всего и вся. Как ему удалось дойти до седьмого ранга, оставалось загадкой. Впрочем, Нуш прекрасно исполнял «Энума элиш» на сумерийском. — Ее, красоту несказанную...
Остальные переглянулись. Статую Амарутука из центрального храма Эсагила, мало кто рискнул бы назвать красивой. Величественной — да. Поражающей воображение — несомненно. Важной и нужной — кто бы спорил, ведь из ее рук цари получают корону. Не будет статуи — не будет новых царей. Но красивой?
Висячие сады царицы Амитис, вырастающие над голыми каменными домами, зелень и влага, парящие на высоте птичьего полета — это красиво. Ворота Инанны, сияющие голубой лазурью, с золотыми зверями, чествующими победителей — это красиво. В конце концов, мелуххские пирамиды, отражающие закатное солнце (из присутствующих их видел только Арреш-мер, но описания читали все) — тоже красиво, говорят. Однако статуя Амарутука?..
Пожалуй, ни один человек в здравом уме не привел бы такой эпитет.
— Да, конечно, брат Нуш, — смущенно кашлянул Эргал. — Я, правда, говорил о другом. Я говорил о том, что если старшие жрецы не желают обеспечить безопасность храмов, мы сами должны позаботиться об этом! Конечно, статую тоже нужно поберечь...
— Мы должны позаботиться не только о храмах, — подал из угла голос Арреш-мер-седх. До сих пор он молчал и только гладил завитую бороду молодыми пальцами с необычно окрашенными ногтями: красить ногти считалось приличным у всех жрецов, но только Арреш ограничивался всего одной полоской, как будто коготь. Истинная причина была прозаична: смывать быстрее, наносить проще. Однако эта особенность, как и внимательные светло-карие (ястребиные!) глаза вызывала в памяти собеседников нечто неприятное. О чем Арреш-мер прекрасно был осведомлен.
— Мы в самом деле должны поберечь кое-что важное. Но не статую.
— Как так? — нахмурил мощные брови Арраман. — Что может быть важнее статуи Амарутука? Из ее рук принимает священную тиару царь.
— И все-таки, — произнес Арреш-мер. — Скажи мне, брат Арраман... что важнее всего для Эреду?
— Благочестие предков? — рискнул Арраман. Он был на пару лет старше Арреша и раньше него прошел посвящение в шестую ступень — а все-таки робел. Впрочем, мало кто не робел перед братом Аррешем — разве что брат Нуш.
— Это важно, — кивнул Арреш. — Но и Унуг тоже славился благочестием. Туда богиня Иннари даже привезла свод законов Ме в божественной ладье. И где он теперь? Захолустье. Чем же отличается Эреду? Что было раньше у Унуга, а теперь стало нашим?
Присутствовавшие жрецы чуть расслабились и обменялись полуулыбками: загадочный Арреш-мер вел себя, как преподаватель в обучающей комнате.
— Ну, торговый маршрут по Бурануну, это всем известно, — пожал плечами Эргал. — Мы стоим вдали от моря, и все же мы — порт пяти морей. А без древнего благочестия этого не было бы.
— Согласен, — кивнул Арреш. — Но древнее благочестие — в сердцах. А нам надлежит подумать о внешней торговле.
— Заботиться о благополучии купцов? — поразился Нуш. — Об Эгиби уже позаботились!
— Эгиби давали деньги Бэл-шар-уцуру, когда они с отцом боролись за власть, и пожинают плоды в ущерб прочим торговым домам. Нет. Я говорю о покровительстве тем, кто не торгует рабами — много ли хорошего мы получим, продавая наших собственных людей? Я говорю о покровительстве торговле утварью, оружием и зерном — о той торговле, которая обогащает Эреду.
— Но... — Эргал и Никкар переглянулись, Арраман ни на кого не смотрел. — Это против политики царей...
— Без царей Эреду проживет, как уже стало понятно за последние десять лет! — сказал Арреш-мер богохульство. И добавил другое: — А без торговли — нет. Кроме того, вы, похоже, не до конца понимаете обстоятельства. Купцы сейчас несут деньги Владыке, потому что он владеет городом. Точнее, потому что все верят, что он владеет городом. Когда Боцорг захватит Эреду, они поверят в Боцорга и понесут деньги ему. Он, конечно, многих убьет при штурме и еще больше — для развлечения, но оставшиеся-то никуда не денутся. Деньги и товары — у купцов. А у царя и жрецов — только тонны серебра и золота, которые они не могут надежно спрятать и не способны никуда вывезти. Боцорг со своим обозом легко решит эту маленькую трудность, уж будьте уверены.
Жрецы переглянулись. То, о чем говорил Арреш, казалось им слишком странным и новым, чтобы осознать так вдруг. Тогда Эргал прокашлялся и сказал примерно то, что думали все остальные:
— И что же вы намерены предложить, почтенный брат Арреш-мер-седх?
— Я, — произнес Арреш-мер, — предлагаю сотворить чудо, братья.
...Великий царь Набу-кудурри-уцур, владыка Эреду, заключил союз с царем Экбатанского царства Увахшатрой и взял в жены его дочь, царевну Амитис. Несладко было царевне после горных лесов Экбатана в пыльном и жарком городе богини Инанны!
Царь не мог допустить, чтобы его женщина скучала и чахла в огромных залах дворца. Велел он построить высокую башню и на ступенях ее расположить великолепные сады, чтобы напомнить царице о ее родных горах и возрадовать ее сердце. Долго шло строительство; много дорогого камня привезли издалека. Царица уже родила сына Амеля, выучила местное наречие, научилась краситься, как все женщины Эреду, и завела втайне от мужа любовницу из старших жриц Инанны, а сад еще не был готов.
Однако строительство завершилось; двести лет после того глаза горожан могли отдыхать на зеленой копне сада в поднебесье, пока не иссякла городская казна и не перестали работать гигантские насосы, поднимающие воды Бурануну на высоту сорока локтей. Тогда сады засохли.
***
— О мой дядя-по-матери, припадаю к твоим стопам, — скороговоркой выдохнул Эргал, в церемониальном поклоне касаясь ладонями земли. Храмовые жрецы-медики шутили, что почтительные поданные и потомки дольше живут, потому что поклоны упражняют позвоночник.
— Да, сын мой? — старший архитектор изволил угощаться слоеными пирожками с финиками и вымоченной в меду репой — лакомствами, к которым он питал слабость.
— Как дела в твоем ведомстве? Хватает ли рабов?
— С чего это ты вдруг начал интересоваться моими делами? — спросил жрец десятого ранга Эриду-нареб с благодушной усмешкой. Он считал племянника шалопаем, который справляется со своими обязанностями постольку-поскольку — мальчик-то хороший и долг свой перед городом понимает, но горяч, горяч... Эриду-нареб недалеко ушел от истины.
— Я вот почему спрашиваю... — вздохнул Эргал. — Я тут... был недавно на развалинах Храма Основания, который разрушил Синахериб в год, если я не ошибаюсь, Девяти Гроз...
— Десяти гроз, сын мой, год Десяти гроз предшествовал году Вторжения Синахериба. Вот в мое время молодые жрецы могли отбарабанить датировку лет назад до самого Суму-абум!
— Прошу прощения, дядюшка! — не дожидаясь гнева, Эргал бухнулся на колени: дядя-по-матери всегда смягчался при этом.
— Ну-ну, полно, — проворчал Эриду-нареб. — Разве ты не сын моей старшей сестры? Главное, не выкажи такого невежества перед своим начальством... Ну-ну, хватит. Так вот, да! Великое было строительство! Одного золота мы угрохали талантов восемьсот... а уж мрамора, мрамора! Я еще учился у Унахапишти, он был учеником самого великого Арадахешшу, который проектировал храм... О, я доложу, это было что-то! Путешественники по всем обитаемым землям только и говорили, что о храме Эреду!
— О дядюшка! Я поспорил со своим приятелем Никкаром — да ты знаешь его — что у храма было семь ярусов. А он говорит — восемь. Кто из нас прав?
— Сын мой, как мне рассказывали, у основания храма было семь ярусов, но на вершине последнего из них стоял храм Амарутука, который содержал ту самую статую, которая сейчас стоит в нижнем святилище... Мой учитель был один из тех, кто уронил ее через подземный ход при вторжении Синахериба... Говорят, она тогда помялась, но трудами лучших кузнецов и многих рабов ее удалось исправить. Впрочем, ты ведь видел ее: разве видно, с какой высоты ее роняли?
— Нет, не видно, — покачал головою Эргал. — А все-таки, как выглядел Храм основания Земли и Неба? Быть может, ты знаешь, где бы найти описания? Никкар такой зануда, дядюшка, боюсь, на слово он мне не поверит — даже если я сошлюсь на твой авторитет.
— О-о-о, — проговорил Эриду-нареб неторопливо, явно радуясь, что племянник наконец-то начал интересоваться славным прошлым. — Храм был воздвигнут в середине квадрата, в семь этажей, каждый меньше предыдущего. На верхней площадке стояла статуя Амарутука в богатом убранстве, перед нею — золотой жертвенник...
И на Эргала полилось бесконечное описание, перемежаемое рассуждениями о недостатках современной молодежи.
Еще медики шутили, что многие преждевременные смерти от отравления связаны с возрастным окостенением позвоночника рекомых «почтительных сыновей»: кланяться становится тяжелее, и ум, не отягощенный более юношеским идеализмом, ищет способов избавиться от почтенного родителя.
***
— Нам очень повезло, Эргал, что твой дядя по матери застал последнего очевидца Храма основания Земли и Неба, — тихо и значительно произнес Арреш-мер-седх, забирая у Эргала свиток с описанием. Эргал немало попотел, прежде чем зарифмовал его: пусть если кто увидит, решит, что он упражняется в славословии царя Мушезиб-Амарутука. Никто не удивится тому, что молодой жрец оттачивает свой сумерийский.
Но никто особенно и не стал приглядываться, что это за свиток тащит с собой Эргал, известный повеса и балабол.
— Его свидетельство очень пригодится, — проговорил Арреш. — Наше положение непросто. Мы нуждаемся во всем правдоподобии, которое можем себе позволить. Как насчет планов башни?
— Дядюшка сказал мне, в какой части библиотеки они могут храниться. Сегодня праздник, библиотека закрыта. Но завтра я пойду туда со светильником.
— Хорошая идея. Только возьмем нефтяной: он ярче. Я отправлюсь с тобой, если не возражаешь.
— Отчего же, брат Арреш-мер... Только объясни мне, я, кажется, не совсем понимаю...
— Чего не понимаешь, брат Эргал?
— Но... разве поверят люди, что храм Основания был восстановлен владыкой Набу-кудурри-уцуром? — спросил Эргал, нервно оглядываясь. — Ведь все видят, что его нет!
— Кто бывал за стенами Эсагила? — резонно поинтересовался в ответ Арреш-мер. — Много ли людей?
— Но ведь вершины не видно из-за стены! То есть... все видят, что ее не видно.
— Доверься мне, — улыбнулся Арреш-мер. — Люди, знаешь ли, могут поверить во что угодно. Кстати, брат Эргал...
— Да, почтенный брат Арреш-мер?
— Не хочешь ли сегодня после ритуала Заката прогуляться в город в моей компании? Так просто, проветриться...
У Эргала тотчас в голове пронеслось с дюжину версий подобного приглашения, но он ответил только то, что должен был ответить в подобной ситуации:
— Почту за честь, брат.
В земле Мелуххе, иначе Кемет, цари строили себе необычные гробницы — ступенчатые пирамиды из обожженного кирпича или камня. Но был один царь, Небмаат, ревнитель чистой геометрии. Он оставил по себе настоящий памятник, маяк для вечности идеальной формы. Пирамиду Се-нефер-ча, Совершенное творение, высотой двести локтей возвел он, ориентировал по сторонам света и облицевал ровным белым известняком, чтобы пирамида отражала блеск великого бога на восходе и на закате.
Увы, не прошло и двух тысяч лет, как истончилась слава божественных правителей Мелуххи и облицовку Се-нефер-ча крестьяне разобрали, чтобы построить дома. Маяк в вечность потух.
Потом дома эти смела пустыня.
***
— Итак, начало положено, — проговорил Арреш-мер, усаживаясь за столик в корчме. — Милейший, нам, пожалуйста, два пива... нет-нет, девочек не нужно. Мальчиков тоже. Сунма, ты что же это, не узнал меня?.. Ну здравствуй, здравствуй, дорогой, и тебе полных кладовых... Осталось позаботиться о том, чтобы не только мы поверили в эту идею, но и все прочие. Да ты пей, пей, Эргал. Здесь варят хорошее пиво.
Эргал оглядывался едва ли не с испугом. Свой жреческий белый лен он сменил на разноцветное одеяние богатого горожанина, и все равно чувствовал себя здесь чужим.
— Не бойся, Эргал, — понизив голос, сказал Арреш. — Я это место для работы не использую, здесь публика вполне приличная. Зажиточные ремесленники из тех, что обслуживают Эсагил... Да, в тебе они жреца узнали: одни ногти чего стоят, не говоря уже о завитой бороде... — Эргал чуть было не схватился за бороду. — Мы ведь не неузнанными остаться стараемся, мы просто пришли развеяться. Ты только почтенным братом меня не чести, мы же не в форме.
— Да, конечно, — пробормотал Эргал. — Просто я... ну, мой отец жрец, и я нечасто бываю в городе.
— Понятно, — кивнул Арреш. — Дело поправимое, было бы желание... Да и городом мир не ограничивается, — Эргал поежился при мысли о том, что он может вдруг ни с того ни с сего выбраться за стены, где ничто не защитит его от разбойников и бунтующих декхан (если одни отличаются от других). — А, привет, Зикнет!
Повинуясь взмаху руки Арреша, человек по имени Зикнет присел за их столик.
На лице этого юноши только-только начала пробиваться растительность, которая, увы, не могла скрыть его редкостного уродства: про таких говорят в насмешку «любимчики Инанны». Прыщи, опять же. И одет небогато...
Юноша оскалился в улыбке, выдавая, что части зубов у него не хватает.
— Это Зикнет, — сказал Арреш-мер. — Он смотритель союза музыкантов.
Эргал сразу почувствовал к юноше некую смесь презрения, смешанного с жалостью, но выказывать этого особенно не стал. Конечно, на неприбыльную должность желающих мало, но все-таки странно подумать, что царские чиновники могли назначить такое уродливое существо!
— В союзе Зикнета, — продолжал Арреш-мер, — многие происходят из-за стен города. А многие даже странствуют по деревням.
— Точно так, почтенный Арреш-мер, точно так. Вот не хотите ли мою новую песню послушать? — Зикнет неуловимым жестом извлек из складок одеяния маленькую походную лиру.
— Отчего же, с удовольствием, — сказал Арреш-мер. — Я думаю, Сунма возражать не будет?
— Еще бы он возражал! — расхохотался музыкант.
Он встал и явственно изготовился играть. Гомон в корчме тотчас затих: Зикнета, видно, знали. Тот же, прищурившись, ударил по струнам, проиграл вступление и запел речитативом, на разговорном:
Царь Боцорг пришел из далеких степей, где песок спорит с ветром;
Царь Боцорг, как гром пасет тучи, так пасет свои войска.
Царь Боцорг могуч телом, словно бык, и сияет ликом, словно звезда Мастабарру,
И так же несет смерть и разрушения.
Он грозится, что разрушит высокие стены; что город падет в его руки, как спелый плод,
Что он омоет свои ноги в фонтанах Эсагила и заберет бесчисленные богатства.
И потому говорим мы: глуп, ах как глуп царь Боцорг!
Не знает он, куда пришел, не знает он, чего хочет; не знает, что богиня Инанна хранит своих слуг,
Он глуп, как ягненок, он беспечен, как дитя рядом с гадюкой; он говорит «это земляной червь!»,
Но он не знает, что она его ужалит. Крепки наши стены; цельнокованы наши ворота, смелы наши защитники, остры наши копья!
Царь Боцорг, как гром пасет тучи, так пасет свои войска.
Царь Боцорг могуч телом, словно бык, и сияет ликом, словно звезда Мастабарру,
И так же несет смерть и разрушения.
Он грозится, что разрушит высокие стены; что город падет в его руки, как спелый плод,
Что он омоет свои ноги в фонтанах Эсагила и заберет бесчисленные богатства.
И потому говорим мы: глуп, ах как глуп царь Боцорг!
Не знает он, куда пришел, не знает он, чего хочет; не знает, что богиня Инанна хранит своих слуг,
Он глуп, как ягненок, он беспечен, как дитя рядом с гадюкой; он говорит «это земляной червь!»,
Но он не знает, что она его ужалит. Крепки наши стены; цельнокованы наши ворота, смелы наши защитники, остры наши копья!
Зикнету зааплодировали. С нескольких столиков подозвали Зикнета. Он пошел, кланяясь и собирая деньги.
— Ну все, — сказал Арреш-мер, — послушали песню, можно уходить.
— Ты только за этим приходил сюда? — удивился Эргал.
— Только, — кивнул его спутник.
Арреш-мер правду сказал: он не работал в пивной Сунмы. Он просто получал здесь информацию. И за что ценил Зикнета, что с ним эту информацию можно получать совершенно открыто.
Правда, и задание Арреш ему тоже передал. За что он ценил Зикнета еще больше, так это за то, что парень умел читать.
Более двадцати лет вся Элидия — да что там, вся Эллада! — строила храм, достойный самого великого Зевса и самих Олимпийских игр. Но даже и великолепный храм, как говорят, возводили только ради изваяния Громовержца работы самого несравненного Фидия. Глядя на эту статую, смертные падали на колени, сам же великий бог, увидев ее, принял работу, расколов каменную плиту у ног скульптора.
Несколько веков спустя, когда славные города Пелопоннеса превратились в задворки империи романских кесарей, император Флавий Феодосий перешел в новую религию и запретил Олимпийские игры. Вскоре статую перевезли в столицу империи, где она и погибла при пожаре.
***
В стане боцоргов появлялись певцы с бирками «деревенских сказителей», которые воспевали несметные сокровища Эреду. Лабиринты из камня и глины, проложенные под фундаментом великого Храма Земли и Неба, пели они, хранят баснословные сокровища, накопленные за тысячелетия: золото, серебро, драгоценные камни, дорогое дерево, ароматные масла, заморские ткани, папирус отличной выделки... Эти песни кружили голову воинам не хуже вина: у ночных костров они клялись собственноручно разрушить Храм до основания, своими руками взломать землю и вытащить на волю сокровища лабиринта!..
У ночных костров боцорги говорили о том, как плохи дела в граде богини Инанны. «Их дух совсем пал, — передавали друг другу воины, — они видели наш победоносный марш через земли многих царств, и они потеряли всякую волю к сражению! Они надеются только на свои стены и крепкие ворота, они запирают сундуки и прячутся под свои плетеные одеяла — и все-таки они дрожат перед нами, непобедимыми боцоргами, воинами Кюроша-е-Боцорга!»
Они были неправы.
Бэл-шар-уцур бросил клич и пополнял расквартированное в городе войско; горожане обсуждали, как Боцорг, чтобы осадить город, вынужден был бросить на них все силы завоеванных царств и готовились не сдаваться и истощить его; от других городов царства подтягивалось ополчение. Если город Эреду продержится, то и царство Эреду устоит.
Это не устраивало жрецов, потому что «царство» значит «царь».
По городу ползли иные слухи: будто бы в башне Храма Земли и Неба жрецы углядели некие страшные знамения в жертвенных внутренностях; будто бы предстоят тяжкие испытания. Правда, не уточнялось, связаны ли они с Боцоргом или с внутренними делами.
«Постойте, — говорили люди друг другу. — Разве Храм Земли и Неба не разрушен?» И отвечали, пожимая плечами: «Вроде разрушен был... да кто его знает? Мож, восстановили... Царь вон ведь сколько храмов разрушил и поперестраивал в последние-то годы!» — и многозначительно молчали, и возводили очи к небу, и делали знак богини Инанны.
А на одном из верхних уровней центрального храма в Эсагиле, в кабинете, украшенном фресками об исцелениях, совершенных богиней Гулой, стоял мрачный жрец десятого ранга Нимдаль и смотрел в окно, обращенное на запад, на развалины храма Основания Земли и Неба. На обломках камня и остатках кирпичной кладки — фундамент даже сейчас казался величественным — сидели подростки из жреческой школы и жевали лепешки с сыром. Иногда до Нимдаля доносился их смех. Рядом с щенками валялись вязанки хвороста, которые они тащили, да так и бросили. Кто, интересно, распорядился свалить хворост во дворе?
Нимдаль развернул свиток из новомодного тростникового материала (а ведь в более благочестивые времена писали только на благородной глине, из которой боги сотворили первого человека!..) и прочел сухой, короткий абзац, так непохожий на официальные славословия: «Известные вам лица готовятся открыть ворота, ждут только гарантий Боцорга. Но Боцорг гарантий не даст, хоть известные вам лица думают обратное. Мне известно, что после длительных войн денег у него не хватает; он поклялся лишить Эреду всех его сокровищ. У нас есть не более трех дней, чтобы исправить ситуацию».
— Итак, брат Никкар... — проговорил Нимдаль спокойным тоном. — Брат Арреш-мер-седх передал тебе это послание?
— Да, почтенный брат Нимдаль...
— Вот не знал, что вы с ним так близко знакомы.
— Не с ним, почтенный брат. У меня есть друг, Эргал, еще со школы, сын почтенного брата Эриду-нареба... Вот с ним Арреш-мер часто ходят в город последнее время. Они сошлись в любви к музыке...
— Любовь к музыке? — хмыкнул Нимдаль. — В мое время это могли бы назвать изменой небу... Но я ни о чем тебя не спрашиваю, Никкар. Можешь передать своему приятелю — или прямо Арреш-меру — что я готов встретиться с ними обоими. Сегодня, в семь вечера по храмовым часам, здесь. Передашь?
— Да, почтенный брат.
***
Брат Нимдаль принадлежал к тем, кто держит в руках ключи от земли и от неба, от правильной жизни во Вратах Богини. Эргал мысленно прикидывал, не бросят ли его после разговора с ним в голодную яму.
Однако все оказалось еще ужаснее.
Нимдаль принял их в одной из комнат на галерее — той, что выходила на закат. В семь часов вечера солнце стояло уже низко над горизонтом, заливая все густым желтым светом. В этом свете почти совсем пропадали фрески со сценами из «Энума элиш», и казалось, будто стены голы и пусты.
— А, молодые люди, — сказал Нимдаль доброжелательно. — Времени у меня не сказать чтобы много, так что давайте быстрее.
Вел себя этот суховатый человек, как будто не он вызвал их на встречу, а они сами напросились. Ну что ж, в каком-то смысле так оно и было.
Эргал ожидал, что Арреш-мер сейчас покажет себя: сверкнет этак по-особенному глазами, улыбнется, и Нимдаль сразу потеряет почву под ногами — Эргалу уже доводилось видеть, как начальник тайной городской стражи сбивает спесь даже с тех, кто стоял в иерархии значительно выше него.
— Мы бы не стали отнимать у вас время, о почтенный брат, — Арреш-мер низко поклонился по всему церемониалу, и Эргал еле успел повторить за ним. — Но дело первостепенной важности. Вы ведь получили мою записку?
— Да, этот юноша, Никкар, передал ее мне. Но, признаться, не прими я это за шутку, мог бы принять за государственную измену, — голос Нимдаля сочился ласковостью. — Вы ведь понимали, чем рискуете, брат Арреш, отправляя мне ее?
— Еще больше я понимал, чем рискую, если не отправлю, — проговорил Арреш-мер. — Когда Боцорг войдет в город, мы все останемся на руинах, если не будут приняты меры. А принимать их некому. Похоже, никто здесь не понимает, что за человек Кюрош-е-Боцорг. Я же изучил его. Благородство не чуждо ему, но любое данное слово он повернет к своей выгоде.
Нимдаль вскинул брови.
— Вы еще смелее, чем я думал.
— Мой дедушка был гадателем. Я кое-что подсмотрел в его чаше с водой.
Нимдаль усмехнулся.
— Ну хорошо. Что же вы предполагаете сделать?
— Я предполагаю спрятать сокровища Эсагила, — произнес Арреш-мер без обиняков. — Сами знаете: серебро — вот что определяет статус как человека, так и государства в нашем несовершенном мире. Вы отвечаете за ключи от одной из семи сокровищниц...
— Меня контролируют. Уж вы бы должны знать.
— Стражей я возьму на себя. Мне нужно ваше содействие. Ключ, схема прохода, рабы, чтобы вынести ценности... Столько рабов у меня нет.
— Предположим, я согласился, — Нимдаль чуть улыбнулся. — И где вы предполагаете перепрятать сокровища? В городе, по вашей же логике, нельзя...
— Место уже подготовлено, — улыбнулся Арреш ему в ответ, чуть зубастее. — К сожалению, пока я не могу вам его открыть. Но тайник абсолютно надежен, и при этом ценности даже не придется выносить из Эсагила.
— И все же, — Нимдаль покачал головой. — Как вы себе это представляете, брат Арреш? Ясной ночью вереница рабов тащит тюки через двор, а царь, жречество и стража в это время благодушно глазеют на танец белокурых наложниц? Или вы собираетесь ждать до ночи вторжения, с тем чтобы общая неразбериха скрыла эту неучтенную деятельность?
— Почти, о почтенный брат, — Арреш-мер чуть поклонился. — Я действительно собираюсь подождать до дня вторжения. Но отвлекающий маневр, куда надежнее войск Боцорга, уже разработан и теперь только и ждет приведения в исполнения.
Об Эргале даже не вспомнили. Оставалось только гадать, зачем его пригласили — ведь чем меньше народа присутствует при таких разговорах, тем лучше. Еще молодой жрец все время ждал, что либо хоть один из них впрямую обмолвится о том, что ведь не все сокровища можно донести до тайника, либо, напротив, они начнут произносить громкие слова о благе города.
Не дождался. Ни того, ни другого.
В ночь рождения великого царя Александра, завоевавшего почти весь известный ему мир, некий безумец сжег храм богини Артемиды в Эфесе. Мы не будем повторять имя этого несчастного. Гораздо важнее другое: спустя много лет архитектор Хейрократ восстановил храм, сделав его еще выше и славнее прежнего. Святыню украсили рельефы и скульптуры лучших художников своего времени — времени величайшего расцвета Ойкумены; картины, висевшие в храме, не имели себе равных.
Пятьсот лет спустя храм был разграблен варварами. В последующие века он постепенно разрушался, пока болото полностью не поглотило его.
***
— Брат Арреш, но ведь у почтенного брата Нимдаля ключи лишь от одной из семи сокровищниц... Что же делать с остальными? Вы сами говорили, до вторжения не более четырех дней... Мы ни за что не успеем найти подходы к остальным жрецам.
— Тебе предстоит узнать о нашей работе, Эргал, одно простое правило: подготовка — это все. Вдохновенную импровизацию тоже недооценивать не стоит, но при прочих равных на нее способно очень мало людей. А вот приучить как следует готовиться заранее можно кого угодно — даже такого шалопая, как ты.
— Арреш, Тиамат тебя побери! Что насчет остальных сокровищниц? Я так понимаю, план состоял в том, чтобы спрятать все, чем располагает Эреду...
— Мы так и сделаем.
— Но остальные сокровищницы...
— Остальные сокровищницы пусты, Эргал. Я «нашел подход» к другим жрецам, как ты выражаешься, полгода назад, когда о завоеваниях Боцорга еще только слухи поползли.
— Но...
— Не мы одни тут творим мифы, мой друг. Владыки города занимаются тем же.
Эргал чуть было не споткнулся: они разговаривали на ходу.
— Так было всегда? — спросил он. — То есть это испокон веку так? Шесть пустых сокровищниц, чтобы запутать воров...
— Да нет, — спокойно поправил Арреш-мер, — думаю, они опустели совсем недавно... Внутренняя политика последних лет определенно не пошла на пользу царству. Если бы не пришел сейчас Боцорг, думаю, мы бы дождались вскоре другого завоевателя.
***
Брат Арраман тоже заведовал кладовыми Эсагила. Должность его была не столь почетна, как у брата Нимдаля: в его владениях, четырех смежных комнатах на втором подземном ярусе, лежали, преимущественно, старые глиняные таблички с доносами да заморские дары или призы, которым не удалось найти применения. Пару месяцев назад, когда с ним неожиданно сблизился брат Арреш-мер, Арраман, не в силах удержаться от искушения, попытался привлечь к себе внимание более осведомленного и перспективного жреца, показав Аррешу самые главные свои диковины. В числе их — несколько странных, прибывших издалека трубок.
«Если их правильно поджечь и запустить, — говорил брат Арраман, — они взлетают вверх и взрываются там разноцветными огненными цветами. Это очень красиво. Я совсем мальчишкой еще видел такое... Но последнего заморского мастера бросили в голодную яму за непочтительность, а наши их запускать не умеют. Если же запустить неправильно, они взрываются на земле и могут вызвать большие разрушения, даже жертвы...»
«А также свет и грохот, да? — понимающе кивнул брат Арреш-мер. — Скажи, брат Арраман... А тебе бы хотелось вновь увидеть, как они взрываются?»
Брат Арраман тонко засмеялся:
«Даже если бы и хотелось, брат Арреш, что с того? Я ведь не ребенок».
Разговор случился и забылся.
Каково же было удивление Аррамана, когда однажды вечером, через несколько дней после той памятной встречи в тайной комнате Арреш-мер явился к нему и сказал:
— Брат Арраман, нужно открыть твои кладовые. Для выполнения плана мне кое-что понадобится.
— Я уже говорил, что у меня нет ничего полезного, — Арраман вздернул подбородок и отложил лопаточку: Арреш-мер застал его за ежевечерними упражнениями в каллиграфии; писал Арраман, как это и полагается, на свежей глине.
— А я уже говорил, что есть, — улыбнулся Арреш-мер.
— Уж не в старых ли доносах ты собрался отыскать способ, как защитить Эреду?
— Нет, брат Арраман. Я хочу устроить такой переполох, чтобы все подумали, будто Инанна поссорилась с Эрешкигаль, и небо рушится на землю!
Арраман заколебался. Да, он вошел в состав заговорщиков в ясном уме; он не меньше прочих хотел защитить Эреду и, что уж там, надеялся, что если он правильно поведет себя, то в дальнейшем займет какое-нибудь место, более достойное, чем главный кладовщик — но при всем при этом в плоть и кровь Аррамана въелась недопустимость «разбазаривания» драгоценного содержимого вверенных ему каменных чуланов.
— Полно тебе, брат Арраман, — Арреш-мер-седх улыбнулся в полутьме от масляного светильника. — Я знаю, ты с детства хотел устроить какой-нибудь большой грохот!
Оба, и Арреш-мер, и Арраман, воспитывались при храме; о сходном происхождении говорил первый слог их имен. Арреш-мер хорошо знал, как поддеть прежнего приятеля по играм.
— Ну хорошо, брат Арреш-мер, — сказал Арраман поднимаясь и гася фитиль. — Считай, что я решился.
У Арреша-мера хорошо получалось это: чувствовать тайные страсти и страстишки людей. Он это не считал ни талантом, ни даром богов. Если бы кто спросил, Арреш-мер, скорее всего, ответил бы: «Я просто знаю, чего хочу. Все остальные — как правило, нет».
Царица Галикарнасская решила почтить своего мужа и возвести для него гробницу, краше которой не было на Земле. Ничем другим не прославились бы царь и царица; а так все запомнили имена Артимисии и Мавзолоса.
Еще до того, как заложили фундамент, умер царь. Стены мавзолея — так назвали гробницу — возвели высоко, на девяносто с лишним локтей. Четыре разных скульптора трудились над барельефами на четыре стороны света. Ещё до того, как они закончили работу, умерла царица.
Мавзолею посчастливилось простоять почти две тысячи лет. Он пережил смену царств и укладов, а потом рухнул от сильного землетрясения. Камень из его стен послужил материалом для одной из крепостей, которые в те времена воздвигались на берегах Эгейского моря десятками. Говорят, крестоносцы ужасно ругались: тяжелые были глыбы, зар-раза...
***
Нимдаль знал о том, что этот молодой умник — но в конечном счете все равно глупец — Арреш затеял какую-то отвлекающую операцию, чтобы сокровища можно было вынести без помех. Чего он не ожидал, так это масштаба. Старый жрец не спал той ночью, взбадривая себя священными мелуххскими зернами, и вдобавок выставил рабов, чтобы не пропустить сигнала от Арреш-мера. Однако он мог так не стараться: пропустить оказалось затруднительно.
Вот еще было тихо; смотрели с полога, отгораживающего мир смертных от мира богов, огненные светила; и тут раздался свист, громче всякой кобры. После свиста загрохотало, ударило, вспыхнуло — и прямо в квадратном дворе большого храма Эсагила что-то загорелось. Потом зазвенели цимбалы, послышался дальний рокот, как будто обрушилась лавина.
— Энлиль всемогущий, Инанна милосердная! — пробормотал Нимдаль: эта поговорка частенько выручала его в трудные моменты жизни. Потом он позволил себе тень довольной улыбки. Арреш-мер значительно облегчил ему задачу.
Огненный шар взлетел вертикально вверх за стеной Эсагила и рассыпался огненным цветком.
— Боги гневаются! Боги! — раздался истеричный вопль. — Тиамат, помилуй нас! Владыка Ан, защити!
«Юнцы подошли к делу с размахом», — удовлетворенно подумал Нимдаль. А что творится в городе... Но зачем ему вообще понадобилось задействовать город? Чтобы спрятать концы?»
Да, что творится за стенами Эсагила, Нимдаль представлял себе лишь приблизительно. Ему даже в голову не могло бы придти, что подкупленные и подосланные Арреш-мером люди носились по улицам и кричали: «Ужас! Светопреставление! Боги обрушили башню Храма Земли и Неба! Беды и горести падут на Эреду!»
А желчный брат Арраман посасывал обожженую костяшку указательного пальца и хохотал. Впервые за много лет он был счастлив.
***
В ставке Кюроша-е-Боцорга, царя боцоргов, в этот вечер — точнее, уже ночь, — было шумно и людно. Со жрецами договорились: они должны были открыть ворота за два часа до рассвета.
Но лазутчики Боцорга, выученные способам скрытного проникновения за любые стены, вернулись и доложили царю ближе к полуночи, что город не спит. Небо города цветет огнями, непохожими на звезды. Улицы полнятся горожанами, которые ведут себя совершенно не так, как полагалось бы мирным труженикам. Не смолкают крики о Храме Земли и Неба, который обрушился этой ночью.
— Приведите сюда этого певца, который так развлек меня сегодня после вечерней трапезы, — приказал Кюрош-е-Боцорг. — Надеюсь, его еще не успели отослать прочь?
Его заверили, что певца, конечно, пытались отослать прочь, потому что надоел он всем хуже прицепившегося репья, но не удалось. Пользуясь расположением милостивого царя Кюроша, парень напросился на ночлег в обозе и на еду из общих котлов, взамен щедро делясь городскими сплетнями.
Еще пара минут — и певец был доставлен пред очи царя Кюроша. У тощего, огненно-рыжеволосого — недобрый цвет! — парня на шее красовалась деревянная бляха, утверждавшая, что этому музыканту дозволено проживать за городскими стенами и находиться в самом Эреду до захода солнца.
— Итак, — сказал Кюрош, — тебя зовут Зикнет?
— Точно так, — кивнул парень, — Зикнет меня зовут, сын Канеша и Андайб, музыкант, сказитель и просто хороший человек, о Кюрош, великий царь боцоргов!
— Стой-стой, — усмехнулся Кюрош, — ты болтаешь бегло, как воин! Того и гляди я прикажу оказать тебе честь, казнив будто благородного.
— Боюсь, это не поможет: говорят, мой дедушка болтал так много, что его пришлось казнить трижды, — сказал Зикнет. — А это так неаппетитно!
Кюрош рассмеялся.
— Что там с этой башней Земли и Неба? — добродушно спросил он. — Ты вчера что-то тоже пел про башню... Что предо мной склонится даже башня Земли и Неба, такие были слова в твоей песне?
— Да, о великий царь боцоргов, я пел: «Царь Кюрош велик, как буйные тучи на широкой равнине, он достиг головою месяца...»
— Довольно, — Кюрош махнул рукой и певец замолк. — Скажи мне, что ты имел в виду, когда говорил, что Башня склонится передо мной? Это просто было поэтическое сравнение, как любит ваша братия?
— Вроде того, о великий царь, — пожал плечами певец. — Ну, правда ходит еще по городу что-то вроде легенды, или даже не легенды, а так, присказки... Что до сих пор все великие воины, которые захватывали Эреду, разрушали Храм Земли и Неба, а потом его возводили вновь. Тот же, перед кем Храм падет сам, станет самым великим из всех завоевателей, настоящим хозяином городу! Это будет означать, что Инанна поклонилась ему, и что Амарутук взял его за руку и сам вводит в свои владения... — видно что-то в молчании в шатре, в перешептывании челяди насторожило певца. Он замолчал, краска сошла с его лица. Музыкант бухнулся на колени, по его кривоватому носу потекла капля пота, виляя между прыщей. — О мой царь! Неужели?..
— Ни слова боле! — резко сказал царь Кюрош. — Спугнешь удачу. На вот, на счастье, — и, сняв с широкого пальца витой золотой перстень, кинул его Зикнету.
Музыкант, ошалев от счастья, поймал перстень и опрометью кинулся из шатра.
Он бежал, пока не выскочил за пределы лагеря, где первым делом упал на землю и долго, хрипло дышал. Певец отходил от страха: он боялся, что Кюрош-е-Боцорг прикажет отрезать ему язык, чтобы сберечь свою удачу.
Зикнет поднялся и побрел в сторону Эреду. Легко проникнуть в город, который перестал быть неприступным.
Много у жителей Галикарнасса было такого, чем им следовало гордиться: тугие кошели, синее море, удобная бухта, покровительство солнцеликого Гелиоса... Когда однажды Гелиос избавил город от нападения пиратов, благодарные жители решили выстроить ему статую. Поскольку Галикарнасс славился богатством, как никакой другой город Средиземноморья, статуя тоже должна была быть особенной.
Ради нее в город пригласили лучшего тогдашнего скульптора — еще молодого, но уже вошедшего в силу. Десять лет он строил эту статую, насыпая земляной холм, чтобы отделывать верхние ее части. Наконец холм убрали: могучий и сильный бог предстал перед горожанами во всей своей славе, и был он так велик, что колени его приходились гораздо выше самых высоких домов и куда выше мачт стоявших в порту кораблей. Яркая бронза светилась на солнце: владыка небесный дарил своему изображению частицу своего блеска...
Статуя простояла всего пятьдесят лет, а после упала во время землетрясения. Денег восстановить ее у города не нашлось, а спустя несколько сотен лет обломки статуи продали некому арабскому купцу, который вывез их в неизвестном направлении. Зачем эти обломки ему понадобились, история умалчивает.
***
— Да, беды и горести падут на Эреду... — задумчиво пробормотал брат Нимдаль, сделав отмашку первому рабу. Процессия остановилась возле руин Храма, изнутри уцелевшего угла. Именно здесь, если он правильно расшифровал послание Арреш-мер-седха, им предстояло ждать. Его сопровождал раб с факелом; кое у кого из рабов в процессии были масляные фонари. Впрочем, в них не было особой нужды, потому что в неугомонившемся Эреду до сих пор горели факелы, а также горели запасы сухого хвороста для жертвенных костров, кем-то недальновидно — или, напротив, весьма дальновидно — сложенные накануне во внешнем дворе вместо внутреннего.
Однако же Нимдаль, несомненно, успел первым: не мог он углядеть знакомой высокой фигуры. Неужели Арреш оставил место встречи за ним? Не слишком похоже на этого юношу...
Нимдаль оглядывался с полуулыбкой на холеном лице. Полуулыбка не имела ничего общего с царящим вокруг хаосом; он как бы был готов поприветствовать Арреша, откуда бы тот не появился. Однако ушлый молодой жрец таки умудрился застать его врасплох.
Сперва Нимдаль услышал скрежет. Потом, обернувшись, обнаружил, что в каменной стене отходит плита — и увидел, как из темного проема показался знакомый горбатый нос.
— Почтенный брат Нимдаль, — сказал Арреш-мер. — Прошу прощения за опоздание. Заносите, — и он отошел в сторону, освобождая дорогу рабам.
— Да, заносите, — кивнул Нимдаль. Они с Аррешем отошли в сторону и начали смотреть, как рабы один за другим по двое — по трое втаскивают в открывшееся помещение тяжелые корзины.
— Ставьте к стене, — крикнул Арреш-мер им вслед. — Там не очень много места!
— Откуда вы знаете об этом тайнике? — миролюбиво спросил Нимдаль. Сам он мысленно рвал на себе волосы. Ведь можно же было догадаться! Похожие тайники делаются в подножии любых храмов, ни один архитектор не пропустит! А он... Вот теперь окончательно понятно, кстати, зачем Арреш-мер связался с этим юнцом Эргалом: у того дядя по материнской линии — архитектор Владыки. Но почему Эриду-нареб сам не воспользовался тайником? Неужели не знал? А эти двое раскопали...
— Ну, вы уж наверное догадались, откуда, — улыбнулся Арреш-мер. — Почтенный Эриду-нареб поделился с любимым младшим родичем кое-какими планами, расшифровать которые у него не хватило понятия... Смотрите, все достаточно просто: нужно нажать вот здесь, здесь и здесь...
«Дурак, — подумал Нимдаль. — Напыщенный идеалист. Ты и в самом деле стремишься к сохранению славы Эреду, мальчишка? Я тоже хочу, чтобы наш город процветал — при любом правлении. Но еще я понимаю, что сейчас только три человека, не считая рабов, знают тайну этой двери... Но что молодой Эргал без тебя? С ним можно разобраться после.»
Брат Нимдаль шагнул вплотную к Арреш-меру и выхватил из складок своего одеяния кинжал. За свою долгую карьеру брату Нимдалю доводилось пускать это орудие в ход лишь однажды — он предпочитал яды, — но жрец не сомневался, что справится.
***
Зикнет шагал вслед армии захватчиков.
Еще один побочный эффект затеи Арреш-мера: горожане этой ночью были разбужены ужасным грохотом и вспышками, и потому нападающие не застали их врасплох. Многие успели спрятаться — хотя бы в подвалах. А многие теперь, завидев воинства боцоргов, что рванули брать Эсагил, торопливо укладывали свой скарб и припасы в телеги или навьючивали на себя и на рабов, чтобы поскорее утащить это все подальше от города и уйти самим: не подлежало сомнению, что, как только боцорги возьмут Эсагил, они начнут грабить и убивать.
— Через главные ворота вы не выйдете, — напутствовал некоторые семьи Зикнет, и слово его разлеталось пожаром. — Ступайте в северную часть города, выходите через одни из четырех ворот, которые там. Только смотрите, обогните Эсагил как можно дальше! Но торопитесь, торопитесь!
Какая-то женщина, навьючивающая на смирного ослика перекидные сумки, сунула Зикнету свежую лепешку. «На, подкормись, — сказала она, — музыкантишка, совсем ты тощий!»
— Спасибо, матушка, — ответил Зикнет. — А что, много ли войск Боцорга прошло мимо?
— Много, куда уж больше-то! А некоторые соседи — Содхи-рябой, вот — под ноги им кидались.
— Зачем? — изумился Зикнет.
— Ну как! Вроде как боги от Эреду отвернулись, что ж теперь людям-то делать?
— Почему отвернулись?
Женщина смерила Зикнета раздраженным взглядом, яснее ясного говорившего: «а я этого идиота еще лепешкой кормила!»
— Так ведь башня рухнула, — сказала она. — Башня Храма Земли и Неба. Неужто не знаешь? Светопреставление полночи творилось! Второй Потоп!
Зикнет широко расплылся в улыбке, подумав «Сукин ты сын, Арреш!»:
— Спасибо еще раз, красавица!
Когда он уходил, женщина смотрела ему вслед так, как будто он был умалишенным. Зикнету казалось, что он видит, как над городом воздвигаются призрачные стены невиданной ступенчатой пирамиды — творения разума одного человека и легковерия тысяч.
***
— ...нажать вот здесь, здесь и здесь — и дверь открылась, — произнес Арреш-мер. После чего обернулся.
Почтенный брат Нимдаль стоял позади него, скрестив руки в браслетах на груди.
— Очень познавательно, брат Арреш-мер, спасибо, — иронично произнес он. — Надо полагать, мои рабы контролируются вашими людьми?
— Кое-кто из ваших рабов — действительно мои люди, — легко согласился Арреш-мер. — Но почему вы вдруг заговорили об этом, брат Нимдаль?
— Потому что вы пытались подстроить мое убийство, молодой человек, — ответил на это старший жрец.
Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Арреш-мер улыбнулся.
— Сдаюсь! Вы меня поймали. Я действительно думал, что вы можете ударить меня кинжалом. Согласитесь, было у вас такое искушение?
— О да, — кивнул Нимдаль. — Теперь, когда я не попался и не дал вам повода, вы, должно быть, убьете меня просто так.
— Ну что вы, — покачал головой Арреш-мер, — брат Нимдаль, зачем нам мериться, у кого из нас больше людей в ключевых точках?
«Наверняка у него, — отстраненно подумал Нимдаль, — мы, выученики старой школы, вообще как-то не привыкли полагаться на слуг, рабов и наймитов... а зря, зря».
— Мы — два умных человека, — продолжал Арреш-мер, — а не обуянные жадностью юнцы. Почему бы нам не договориться? Чего стоят сокровища по сравнению с настоящей властью?
Нимдаль подумал: «Он проверял меня, щенок!» Но вслух сказал другое:
— Я готов выслушать ваши предложения.
В по-птичьи желтых глазах Арреш-мера плясали отсветы пламени.
Устройство маяка просто: это башня, на верхней площадке которой должен ночью гореть свет. Всегда, несмотря ни на что. Александрийский маяк на острове Фарос не только помогал кораблям найти дорогу в порт — он являл всю славу столицы великого царя Александра, ибо сделан был из белого мрамора, украшен колоннами, а днем с вершины башни подавался сигнал столбом густого дыма. Две тысячи лет маяк исправно светил: сперва для эллинский лодий, потом для римских триер, позже — для арабских джонок и даже для неуклюжих судов, на которых воины Христа переправлялись за море, чтобы возвратить себе Святую Землю. Маяк служил всем.
Потом его разрушило землетрясением. Ни одно из царств, образовавшихся на севере Африки, не хотело восстанавливать маяк, а пиратам он и вовсе мешал.
Гораздо позже на том месте построили значительно более скромные сооружения: властители новой эпохи, что шла на смену, окутываясь оружейным дымом и отплевываясь паром машин, пока еще не набрали достаточно средств на выражение своего тщеславия.
***
Утро следующего за вторжением дня выдалось на редкость пасмурным. И вовсе не потому, что небо застилали клубы дыма и пепла: Эреду в этот раз горел на редкость умеренно. Просто с недалекого моря пришли серые тучи, затянули небо, заклубились... После обеда будет дождь: либо долгий, обложной, на несколько дней, либо бурный, с гневом Амарутука, со вспышками молний от его молота...
Царь Боцорг велел установить в центральном зале кресло и украсить его дорогими тканями и каменьями: так делали цари Ашшура. На этом кресле он воссел, когда владыка Эреду, Набу-наид, сломленный потерей приемного сына и соправителя Бэл-шар-уцура, который погиб ночью, обороняя Эсагил от боцоргов, преклонил перед ним колена и признал его царем над всем государством Эреду.
Милостив был царь Боцорг. Он позволил свергнутому Набу-наиду удалиться в дальние владения и даже забрать с собой часть своего имущества.
— Что же до сокровищ Бабилу, — молвил Кюрош-е-Боцорг, называя Эреду на аморейский лад, — то пусть сюда же, в этот зал, мне принесут все сокровища, которыми может похвастаться Эсагил!
Когда он это сказал, среди жрецов возникло некое движение, их прослойка у стен забурлила, и, наконец, вперед вытолкнули брата Нуша — того самого, у кого не было иных талантов, кроме умения красиво читать «Энума элиш».
Не самый старший среди жрецов, не самый высокопоставленный и даже не самый представительный, он смотрелся странно посреди огромного зала.
Арреш-мер-седх, готовивший выступление брата Нуша несколько дней, если не несколько месяцев, напрягся, словно подталкивая разумом то, что должно было свершиться. Вот сейчас все решится. Глупцы те, кто думает, что города берут армиями. Города берут раньше: в спорах и раздорах, в подкупах и интригах. Глупцы и те, кто верит, что проблему можно разрешить в битве. Проблемы чаще всего разрешают в разговорах с глазу на глаз, в поединке разума и воли.
Брат Нуш казался не к месту посреди этого каменного зала; утренний свет безжалостно подчеркивал непорядок в его одеянии, отсутствие жира и благовоний в его волосах. В руках брат Нуш вертел маленькие песочные часы; утреннее солнце запуталось в стекляшке.
Голос его зазвучал с неожиданной силой:
— О великий царь боцоргов, увы нам и увы! Боги отвернулись от Эреду! Сокровища потеряны!
— Что значит потеряны? — царь нахмурился и даже подался на своем кресле вперед. Призрак пожара и дальнейшего разграбления сгустился, стал почти осязаем; еще чуть-чуть, и сквозь него не будут уже видны фрески о деяниях анунаков.
Однако брат Нуш не поддался неведомой силе призрака. Стоя все так же прямо, он проговорил:
— Все сокровищницы наши, о господин и повелитель, располагались под Храмом Основания Земли и Неба, славнейшим из всех храмов Эсагила. Но этой ночью боги разрушили храм, и теперь в подземелья не пробраться... Сокровища недоступны.
— Опять этот храм... — Кюрош-е-Боцорг смотрел на жреца Нуша тяжелым взглядом, который не предвещал ничего хорошего. Но взгляд царя-завоевателя тонул, путался в лучах утреннего солнца. Скользили по стенам солнечные зайчики.
— Боги этой ночью явили мне знамение... храм был разрушен... Эреду сдался мне. Как боги могли похоронить сокровища Эреду и не дать мне завладеть ими?
— Но ведь сокровища принадлежат богам, а не городу, — проговорил брат Нуш. — Если вы прикажете, мы охотно начнем раскапывать башню... но, боюсь, придется потратить на это много времени! Прости нас, великий царь... прости ничтожных рабов своих...
Сонное состояние овладело залом. Арреш-мер, стоявший в углу — за свою службу он успел убедиться, что надежнее всего наблюдать именно из углов — отступил глубже в тень и еще сильнее надвинул капюшон на голову.
Тишина замерла патокой. Змея истории свернулась, готовая укусить собственный хвост; сейчас ужалит. Вот-вот покатятся головы, вот-вот забудутся милости — царя Боцорга хотят лишить его сокровищ. И знаменитый гипноз молодого брата Нуша, благодаря которому он так ходко продвигался по службе, не поможет.
Без царей может прожить Эреду; без торговли — нет. Но о какой торговле пойдет речь, если у жрецов не будет средств, чтобы вложить в торговые дома? О какой торговле пойдет речь, если город будет разграблен?
И тут из строя жрецов выломился брат Нимдаль. Со сноровкой, какой позавидовали бы молодые, он упал на колени перед царем.
— Царь! — воскликнул он. — По воле богов цари Эреду лишились своих сокровищ! Но есть одно сокровище, сокровище всего царства! Статуя Амарутука, золотая статуя! Воистину, бог, который явил свое расположение царю боцоргов, не откажется отправиться с ним!..
Брат Нуш тоненько закричал, выронил песочные часы, вцепился в бороду и упал на пол.
— Он просит прощения, о мой царь, что не предложил этого сразу, — пояснил брат Нимдаль.
И это — а также то, что царю боцоргов вовремя доложили об огромном количестве богатой утвари, награбленной его войсками в храмах — примирило Кюроша с отсутствием несметных сокровищ. Кроме того, забрав статую, он лишал Эреду возможности избирать новых царей — об этом ему тоже нашептали.
Диспут был закончен.
Крушение Храма Земли и Неба, зиккурата Этеменанки, стало реальностью.
Что общего у чудес света?
Спроектированные на пике технических возможностей своего времени, ради тщеславия царей или знатных горожан, ради благодарности или даже ради любви, выстроенные из мрамора, глины, кирпича или известкового камня, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет, все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Лишь одно чудо, никогда не входившее в списки ни одного эллинистического философа, не предали забвению — даже в темные века, поглотившие обитаемые земли в начале новой эры. О нем продолжали слагать легенды, о нем говорили риторы, его приводили в пример чванливые старцы.
Но все они вспоминали не его величие или красоту — разрушение.
Ибо в некой книге есть и такие строки: «...и сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли».
Что ж, наглецу и провокатору Арреш-мер-седху нечего сетовать на судьбу своего творения! Он и не сетует...
***
Вечером того же дня Арреш-мер и Зикнет наливались пивом в небольшом домишке квартала за три от Эсагила, в районе писцов. Арреш-мер держал его не для всякого рода тайных встреч, а как эдакое безопасное место, где можно отлежаться в случае чего и зализать раны. Или вот завалиться, как сейчас, когда ты смертельно устал, не спал три дня, но голова еще на взводе, еще до стеклянности ясна, и веселит — все, и пьянит — только пиво...
Воины не тронули писцовый квартал, пожар прошел стороной. Тихо — самое место и самое время для дружеской компании. Не одному же кормить своих демонов.
Без царей сможет прожить Эреду. Без торговли — нет. Арреш был патриотом города, а не царства. Но... как жаль, как все-таки жаль, что многовековому владычеству Эреду пришел конец! Разве что удастся, по воле богов, сохранить часть богатства и толику влияния...
— Кто тебя просил самому к Боцоргу соваться, а? Зикнет, ты псих. Я тебя отстраню, честное слово.
— Не выйдет, друг Арреш: я не за деньги на тебя работаю. Где ты еще такого найдешь?.. А слышал мою новую песню, а?.. «О милость царская, ты пронзаешь небеса, как шпиль Этеменанки...»
— Давай потом, а? У Сунмы споешь завтра свою похабщину. Или послезавтра. Харчевня-то цела еще?
Арреш-меру было муторно. Город лежал открытый, распяленный перед врагом, словно блудница... Впрочем, пустое.
— Цела, чего Сунме сделается... А не объяснишь ли ты, кстати, зачем приводил туда этого теленка*, Эргала?
— Будешь смеяться, я надеюсь со временем свалить на него часть работы во дворце. У парня есть задатки... Его дядюшка, конечно, не согласится, но это решаемо. Правда, был риск, что если Нимдаль меня переиграет, то выйдет через него на вас... если примет Эргала всерьез, что вряд ли. Но вышло по-моему.
— Да уж, по-твоему... ты рисковый мужик, Арреш.
— Кто бы говорил, личный музыкант царя боцоргов...
— Да это случайно вышло: я хотел воинам свою дезу закинуть, а они меня к царю потащили. Зато будет что вспомнить в старости, — Зикнет вытащил из внутреннего кармана на поясе кольцо с гранатом и подкинул на ладони, ловя на алые грани отблески светильника. — Нет, ну как ты все это просчитываешь? А? Расскажи! Хочешь, песню сложу? Бессмертие обеспечено!
— У меня дед гадателем был. А бессмертие и так обеспечено — если не мне, то Храму Земли и Неба.
Арреш налил себе и Зикнету еще пива. Он чувствовал, что ему становится легче. Трудная была задача; но сокровища сохранены. Пока они пикировались около входа, Нимдаль и не подумал пересчитать рабов, заносящих корзины в тайник... Теперь, даже если Нимдаль задумает присвоить себе то, что в тайнике, часть сокровищ, припрятанная в другом месте, останется — и со временем Арреш-мер вернет их городу. Со временем. Постепенно. Никто не должен понять, что они не были вывезены...
Нимдаля, конечно, следует опасаться. Впрочем, и ему нужно опасаться Арреш-мера. Интересная гонка. Кто кого...
— Да! Гениальная задумка с храмом. Дурацкая, но гениальная... Кстати, пришла тут мне идея одной песни... нет, лучше сказания. Тоже гениальная. Про героя в поисках бессмертия. Пусть он дойдет до страны смерти, насовершает кучу подвигов, и поймет, что бессмертие — это...
— Бессмертие — что? — с насмешкой поинтересовался Арреш-мер.
— Не знаю, не придумал пока... — Зикнет бросил еще один задумчивый взгляд на кольцо и положил его на стол. — Повторим?
— Ты еще не допил.
— А, точно. Так вот. Герой, конечно, будет рыжий — как я. Ты зря смеешься. Рыжий, великан и красавец.
— Рыжий герой! — беззлобно фыркнул Арреш. — Ничего более абсурдного я не слышал.
— А что, мой друг? — развеселился Зикнет. — Только абсурдом мы и спасемся в наш несовершенный век. Например его друга я сделаю зверочеловеком. Мохнатым.
— Комический элемент?
— Да нет, почему комический… Герой, вроде тебя. Я всегда говорил, что ты у нас настоящий сукин сын! Хотя юмор тоже будет. И любовных сцен побольше... пышногрудые блудницы, божественные красавицы, розовое масло....**
Арреш-мер приподнял бровь:
— Не думай, что я не имею веры в твой талант, друг Зикнет, но по мне так никто такое не станет ни слушать, ни читать — хоть помести любовные сцены в каждый стих.
— Ты плохо меня знаешь: я все это дело так перепишу на сумерийский, что даже ваши, из архивов, решат, будто имеют дело с подлинным творением времен первой династии. Детишки будут в школе изучать...
— Само собой, — согласился Арреш, кидая в рот горсть соленых орешков. — Так все-таки, что насчет бессмертия?
— У смертных бессмертия быть не может, и творениям их отмерен срок... Зато у смертных есть отлич-чное пиво.
— Хорошо сказано, — согласился Арреш, наполняя их кружки. — Кстати... — он поднял кольцо со столешницы и задумчиво повертел его в пальцах. — Это ведь личный перстень Кюроша-е-Боцорга. Тебе не приходило в голову, что его можно отличнейше использовать?..
Примечания:
* Учитывая, что священное животное Амарутука (Мардука) — бык, Зикнет делает Эргалу слегка ироничный, но все же комплимент.
** Зикнет намекает на "Сказание о Гильгамеше". На самом деле оно было сложено тысячи эдак за две — две с половиной до описываемых событий, хотя... кто знает? Оттуда же — в одной из позднейших редакций — первый эпиграф.
@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ
-
-
17.12.2010 в 22:41очень хороший рассказ
правда, призрак Олдей косился на меня из-за плеча автора
тема - очень и очень
то ли опечатка, то ли баг, то ли мой глюк, но на всякий случай
-
-
18.12.2010 в 02:28Спасибо! Очень приятно.
Насчет речи персонажей, то
все вопросы к переводчику
она намеренно не стилизованна - ну, исключая обращений "брат" и "почтенный брат". А то пришлось бы убирать слова типа "контроль" и иже с ним.Вообще-то автор думал, что его обвинят в преступной связи не с Олдями,
почему-то как место действия Древний мир, так сразу Олди
а совсем с другими двумя товарищами... но Олдей мы тоже любим, да. И не отпираемсячитать дальше
-
-
18.12.2010 в 13:45слово "контроль" я люблю давно и нежно, оно мне ни в каком тексте глаз не режет
"деза" кстати может быть так цепанула, потому что еще и сокращенный вариантОлди даже не столько из-за Древнего мира, сколько из-за
Гумилевского эпиграфа )))манеры описания, что ли?и мне теперь интересно, кто "другие два товарища"
-
-
18.12.2010 в 22:25Н-да, мне при мысли об олдевских эпиграфах как-то больше на ум приходят Мандельштам, Галич и Бродский, но допустим
Насчет манеры описания - читателям видней, конечно.Что касается "товарищей", то давайте лучше в умыл.
-
-
20.12.2010 в 11:57Хотя вот местами очень здорово и увлекательно.
8/7
-
-
21.12.2010 в 12:45Отлично придумано, а вот стиль написания расстроил. Фигня, что не стилизация; хуже, что какофония.
-
-
24.12.2010 в 03:09Никуда пальцами тыкать не будем, а скажем просто: не мое.
9/7
Видимо, не зря я не люблю Олдей.
-
-
27.12.2010 в 07:53-
-
28.12.2010 в 22:15-
-
28.12.2010 в 22:47-
-
29.12.2010 в 03:24-
-
29.12.2010 в 12:1610/8
-
-
30.12.2010 в 15:38