[Дети Понедельника]

Название: Дом с гусями
Тема: Дьявол
Автор: [L]Nereis[/L]
Бета: Terra Nova
Краткое содержание: Не отрекайся от своего отражения. Оно живет отнюдь не в зазеркалье.


– Мне предстоит цепь рождений, в результате чего я явлюсь миру принцем Уэльским.
Да, правда, это будет не скоро, через пару сотен лет, в ХХ столетии.
Так мне обещал м-р Калиостро. Потому нынешнее существование для меня не имеет никакого значения.
Фильм «Формула любви»


1.1
Обратите внимание на постройку, датированную прошлым веком до нашей эры…
Неизвестный экскурсовод

Наш дом считался достопримечательностью города. И вовсе не из-за того, что там жил господин Нейтон, а из-за гусей. Точнее, из-за орлов.
Именно они, каменные, сначала сидели в каждой нише, что украшали стороны балконных стояков и, словно стражи, хранили наш дом. Тридцать лет в нашем дворе никто не умирал и даже не сходил с ума, а в городе, несмотря на козни политиков, можно было оставлять двери квартир открытыми и не бояться воров. Но вот настал день, когда даже орлы не смогли защитить нашего мэра – старик помер, и место его занял маленький человечек с беспокойными глазками. Говорили, половина его приближенных даже не окончила школу, а сам он был смещен с должности где-то в столице и в наказание назначен к нам, в провинцию.
Мы так и не поняли, кого наказали – нас или его.
Не прошло и года с его появления, как жильцам объявили, что птиц надо отреставрировать и покрасить. Приехали маляры, и за один день орлы превратились в темно-коричневых. Наверное, кто-то думал, что именно такими они летают в природе – цвета молодой печенки с белыми трещинками. Когда «природная» краска начала опадать, жильцов заверили, что скульптуры требуют полной и длительной реставрации, сняли их и увезли. Два года ниши стояли пустыми. Когда же птиц вернули, жильцы поняли, что орлы сильно изменились. Теперь у них были злые глаза и длинные шеи. А новый «природный» цвет этих птиц оказался серым.
– Этот реставратор, – говорили одни бабки, – друг мэра… он вырос на соседней улице, и пацаны из нашего дома его часто били. Вот он и заменил наших орлов гусями. В отместку.
– Нет, – говорили другие бабки, – это из-за колдуна. Он так навел порчу на весь дом, что теперь нам остались только гуси!
– Куда намотались гуси? – не понял глухой дедушка Эдмонт.
…Нейтона, колдуна из нашего дома, я часто видела издали. Он носил светлый плащ и ездил на дорогой машине с телохранителем – мрачным лысым качком, бывшим военным. Правда, оба этих человека не кусались и ни на кого не нападали. Отец Олимпий, преподающий у нас в школе, уверял нас, что бесы предпочитают одиночек, а мы с ребятами всегда ходили вместе. У отца же Олимпия друзей не было, только охрана, а бесовщины он очень опасался, поэтому возил под лобовым стеклом своего «мерседеса» отчеканенное где-то в далеком монастыре серебряное распятие, нижний конец которого был заострен на токарном станке. «На Бога надейся, а сам не плошай» – говорил отец Олимпий.
Три раза я видела колдуна вблизи. И я знаю три его тайны. Две тайны были простыми, а чтобы рассказать про третью мне не хватит слов. Но говорят – те, кто слушает меня, одновременно видят, как все было на самом деле, видят, как историю-тень.
Но я все же попытаюсь.


1.2
Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе.
Д. Хармс

Первый раз мы столкнулись, когда во всем подъезде выключили электричество. Пока было светло, никто не волновался, но ближе к сумеркам родители все-таки пристали ко мне и послали узнать, что случилось. Я долго отказывалась.
Я плела бусы, довольно сложные, и отвлекаться не хотелось страшно. Но вскоре бусины стали сливаться по цвету со своими дырками, игла воткнулась в палец, и я сказала: «Хорошо, я пойду». Отложив рукоделие, я буквально вытолкнула себя за дверь. Постояла, послушала.
На нашей площадке было пусто, но на пятом этаже, судя по звукам, кто-то был, так что я спустилась проверить.
Там обнаружился человек в бежевых джинсах и черной футболке. Он заглядывал в нишу распределительного щитка, балансируя на шаткой табуретке с красной шелковой подушкой и ножками в виде человеческих костей. Я поняла, что передо мной тот самый колдун, которого так боялись бабушки. И что он что-то делает с пробками, до которых без табуретки не смог бы дотянуться, несмотря на свой довольно высокий рост. В нашем доме все щитки под потолком.
Тут бы мне и убежать, но я осторожничала, чтобы не получить проклятием в спину. Мысленно перекрестившись, я решилась с ним заговорить. Наверное, не стоило... Не то чтоб я боялась греха или чего-то такого… но кто его знает, не он ли устроил аварию?
Однако же мы соседи, успокоила я себя и поздоровалась как можно более робко.
– Добрый день, – кивнул он в ответ. – Вы наверняка думаете, что свет выключил я.
– Нет-нет, – испугалась я. – Вовсе я так не думаю.
– Представляете, – доверительно поделился он, – с какой грустью я живу среди людей, которые опасаются правды, а неправду говорить так и не научились? Однако я дам вам шанс не соврать – у вас есть маленькая отвертка?
Он улыбнулся – наверно, чтобы я не восприняла его отповедь всерьез и уделила внимание только последнему вопросу.
Вообще-то отвертки у нас дома были всякие. Но ведь если сказать, что есть – придется возвращаться. Если сказать, что нет – он сразу поймет, что я вру.
– Может быть лучше вызвать электрика? – ловко перевела я разговор на другую тему.
– Я уже звонил в диспетчерскую, ныне все отдыхать изволят и обещали появиться не раньше завтрашнего дня. А я, так уж вышло, тут главный по вопросам света и тьмы.
Еще раз отвлекшись от щитка, он глянул на меня сверху вниз.
У него было самое обычное лицо – не очень узкое, не очень скуластое, невыразительное, а глаза как будто и не видели меня вовсе. И это несмотря на то, что он щурился – наверное, был близорук. Странно, а я думала, что колдуны не страдают от простых человеческих недостатков. А выражение его лица напоминало страницы книги для слепых – понятно, что там буквы, но какие именно – можно узнать только наощупь.
«Нет иной тьмы, чем та, что внутри нас» – вспомнилась мне цитата из отца Олимпия. По ней вообще выходило, что щиток можно не чинить.
Пообещав принести отвертку, я решила подняться к себе, а там уже сообразить, что делать, но поскольку я стояла у колдуна за спиной, на первой ступеньке лестницы, ведущей вниз, и очень волновалась, то моя нога (правая) поехала назад. А за нею поехала и я. Поняв, что сейчас больно стукнусь голенью о бетонное ребро верхней ступеньки, я потянулась к перилам, но за них ухватиться не успела.
Вместо этого я уцепилась за ножку стоящей возле перил табуретки.
И вот, с табуреточной ножкой-костью в руке я, полумертвая от страха, загромыхала по лестнице, а он остался где-то наверху, наверное, успев-таки удержаться.
Он что-то крикнул мне вслед, но от страха я это тоже забыла. Бросив ножку, я побежала в соседний подъезд, где жила моя подруга Николь, и сидела у нее до темноты.
Назавтра в школе завидовали, что мне удалось выдернуть из-под колдуна табуретку, когда он копался в нашем электрощитке.
– У него табуретка на человеческих ногах, – сказала я. – И глаза светятся.
– Теперь, – сказала наша активистка Инга, – он будет тебе мстить. Сварит пару дохлых пауков, и ты превратишься в говядину.
– Почему в говядину? – спросила я.
– Потому что ты неуклюжая корова! Уронила экстрасенса с табуретки!
И все заржали, конечно.
Я никогда не ругалась с Ингой. Она водила за собой стайку одноклассников, которые подхихикивали ее шуткам, а у меня такой группы поддержки не было, и поэтому все думали, что я ее боюсь. Иногда она и ее друзья воровали мои вещи и выбрасывали их из окна. Николь говорила, что я не должна в этих случаях выказывать свою слабость, чтобы их не раздразнить. Поэтому я оставалась спокойной, а Инга с друзьями все пытались вывести меня из себя.
– Очень смешно, – сказала я, развернулась и ушла.
А свет в нашем доме не ломался еще долго.
Примерно через месяц я встретила колдуна во дворе школы. Я хотела отойти в сторону, но он заметил меня и улыбнулся, чуть поджав губы. До сих пор, когда я представляю его улыбку, мне стыдно и боязно. Ведь я так тогда и не принесла ему отвертку.
Однако если говорить словами отца Олимпия, мой грех по обрушению колдуна с табуретки не был грехом в виду отсутствия намерения. Я не хотела его ронять.
– Что-то ищете? – спросил он, поздоровавшись.
– Шапку, – кивнула я. – Эти черти выкинули из окна мою шапку.
– Вы и без шапки прекрасно выглядите, – сказал он безо всякого выражения. Ему было наплевать, в шапке я или без, а как я выгляжу, он вряд ли различал в подробностях. – Но мне кажется, она вон под той скамейкой.
Он легонько шевельнул рукой куда-то вбок, куда сам и не посмотрел ни разу. Понятное дело, плохо видел. Но шапка моя, синяя, с цветочками, действительно нашлась под скамейкой.
Все-таки страшно это все. Я задумалась – если человек делает доброе дело посредством сомнительных способностей, то хороший он человек или плохой? Во всему выходило, что хороший, поэтому я ему улыбнулась.
Потом поблагодарила и робко спросила:
– Вы находите людям их вещи?
Он кивнул.
– Или людей. Иногда я нахожу людей. Или то, что от них осталось. Я – ясновидящий. – Он снова улыбнулся, поджав губы.
«А из останков он делает табуретки» – подумала я, но вслух, конечно, не сказала.
Мы распрощались. Я до сих пор помню этот пасмурный, прохладный день – межсезонье, когда зима уже закончилась, а весна еще не наступила; ветер гнал оттаявшие серые листья, пролежавшие зиму под снегом, деревья стояли черные, а он уходил, как призрак ожидаемого тепла – в длинном бежевом плаще, наклонившись и засунув руки в карманы.
А потом исчезла Инга. Ребята часто хулиганили и один раз забросали окна колдуна помидорами.
После этого Инга не пришла домой к обеду, а потом и к ужину.
Родители забеспокоились и собрали жителей нашего дома на совещание в квартире дедушки Эдмонда – ему был безразличен шум. Они говорили, что очень страшно идти к колдуну, надо обязательно брать с собой сильных мужчин и оружие, бабки же считали, что нужно взять священника, а дедушка Эдмонд вытащил свое старое охотничье ружье (из-за него он, кстати, и оглох когда-то, неудачно выстрелив).
Помолившись, бабки двинулись в путь.
Колдун оказался дома один – ни клиентов, ни даже телохранителя. Увидев это, люди осмелели.
– Вы не видели Ингу? – язвительно спросила Анна Арамовна, а все остальные закивали – да, мол, именно Ингу. Не видел ли. Подразумевалось, что непременно видел, и даже явился причиной ее исчезновения.
Колдун смотрел на нас со своим обычным непонятным выражением лица. И вообще как будто вовсе и не на нас он смотрел. Полагаю, это опять же из-за того, что видел он примерно так же хорошо, как дедушка Эдмонд слышал.
– Нет, – ответил он. – Но могу поискать. Она пропала?
– Уж найдите, сделайте милость. – Бабка, подбоченясь, наступала. Все остальные закивали. – Но денег мы вам за это не дадим! Мы ведь соседи, так ведь?
Он снова посмотрел как будто сквозь нас, и всем стало не по себе. Усмехнувшись, словно Анна Арамовна вела себя неприлично, он вышел из квартиры и попросил у матери Инги фотографию пропавшей. Все загалдели, зашевелились, и в сутолоке меня и еще нескольких человек затерли в прихожую.
Колдун рассматривал лицо Инги, поднеся близко к глазам, и кто-то в толпе прошептал: «Как будто первый раз видит», а другой ему ответил: «Вы слишком враждебно настроены к человеку, который хочет вам помочь забесплатно».
Тут колдун отступил немного назад – возможно, чтоб на фотографию падало больше света – но жители подъезда восприняли это как приглашение войти и набились в прихожую; меня втолкнуло уже почти в самый конец коридора, и я не видела почти ничего из того, что происходило. Чтобы не толкаться в тесноте, я отошла в сторону, под вешалку, уместившись между светлым пальто и покрывалом с кровати, которое почему-то тоже висело на крюке вместе с верхней одеждой.
– Нет-нет, – он помахал рукой, подняв глаза от фотографии. – Если вы хотите, чтобы я нашел ее, вы должны подождать снаружи. Пожалуйста.
Он виновато улыбнулся, извинился, и выставил всех за дверь.
А я выйти не успела.


1.3.
Take me down to my boat on the river,
I need to go down, I need to come down.
Take me back to my boat on the river
And I won't cry out any more…
«Styx»

После того, как замок щелкнул, стало уже поздно показываться – ведь колдун непременно спросит, что я у него делаю. Не объяснять же ему, что зашла поинтересоваться, починил ли он свою жуткую табуретку из человеческих костей…
Он меня и не заметил. Скрипя половицами, прошел мимо вешалки, словно под ней по-прежнему была только стена, сел в кресло и положил руки на подлокотники. Откинув голову, закрыл глаза – его темный профиль на фоне окна казался нарисованным, и только ворот рубашки подрагивал от дыхания. Я запомнила это в точности, и теперь, спустя больше десяти лет, понимаю – на фоне больших событий мелкие житейские подробности запоминаются так, словно видишь их в первый раз.
Я осмотрелась. Табуретку он починил, хоть и не очень удачно – ножка была прикручена проволокой, а под красной обивкой я разглядела маленький замочек. Судя по всему, табуретка была еще и шкатулкой. Заинтересовавшись, я заглянула под сиденье и обнаружила там короб, сделанный из остова грудной клетки. Сквозь ребра виднелись разнообразные бумаги – судя по виду и подписи «Нейтон» (иногда похожей на «Ньютон»), в реберную подборку входили его деловые контракты вперемешку с журналами по психологии. Интересное место он придумал для хранения документов!
Табуретка стояла на серо-голубом ковре с черно-белым узором, куртки, плащи – и даже покрывало! – под которыми я сидела, были поровну черными или бежевыми, и пахло от них смесью ладана и масла нероли, а еще старой тканью, словно он время от времени хранил свою одежду в сундуке.
Вновь повернувшись к силуэту в кресле, я почувствовала: что-то изменилось. Это был все тот же не от мира сего колдун – та же белая рубашка, джинсы и волосы – светлые, даже черты лица остались прежними. Но в то же время – другими. Он показался мне совсем не тем апатичным близоруким неудачником, против которого помог бы крест отца Олимпия.
По правде говоря, это был уже не человек.
Николь спросила меня потом, на что же он был похож – не на беса ли. Я ответила, что больше всего он напомнил мне бусину, но не такую, какой является каждый из нас, скользящий по одной нити времени – своей собственной. Он же… он скользил по многим нитям сразу, словно по реке. Он пропускал их через себя, они, словно насыщенная событиями вода, имеющая некое загадочное сродство к его телу, входили в его глаза, в его горло и в его сердце. Я видела, как его трясет, как трясло бы бусину, скользящую по длинной шершавой нити.
«Нет иной тьмы, чем та, что внутри нас».
Меня охватила жуть, я вскрикнула, закрыла руками рот и думала, что выдала себя; но он не услышал. Он слышал и видел лишь нескончаемые витки времени и пространства, разрывающие его на части.

*

2.1.
Помыслы в сердце человека – глубокие воды.
Книга притчей Соломоновых, ХХ, 5

– Одинаковый способ перемены событий утомляет почти как их отсутствие. Или…
Дожидаясь, пока в голову придет подходящее сравнение, заспанный молодой человек в цветном халате поднялся с разобранного ложа, уронил с одеяла книгу «1001 повод для счастья» и апатично прислонился к окну. Распахнув рамы, он поморщился, словно бы недовольный своим усилием, поставил локти на подоконник и выглянул в колодец двора.
На ковре у него уже валялось несколько книг: «Толстеем вместе», «Как починить электрощит» и «Загадки человеческой психики для начинающих».
Утренний ветер по-собачьи влажно лизнул его в нос, взметнул нечесаные волосы, высвободил где-то там, на небе, луч солнца и плавно уронил его на газон.
Внизу на площадке играла девочка – выкапывала из песка жуков и, возбужденно смеясь, отрывала им ножки. На нее умилялись две старушки; обрывки их голосов легко долетали до высоких стрельчатых окон и даже до засиженной голубями покатой крыши. Завидев в окне соседа, старушки сразу же склонились друг к другу, и одна, как и следовало ожидать, зашептала, а другая в ответ закивала так живо, словно речь шла не меньше чем о Третьем Пришествии.
Молодой человек не походил на того, кто рискнул бы прийти в этот мир третий раз. По нему было видно, что он и первый-то не досидит. А оглашение его собственного имени вызвало у него чуть ли не головную боль.
– А вон, смотри, этот, как его… Дирк Нейтон.
– Ага. Высматривает, не говорим ли чего лишнего. Все, теперь не то, что раньше, теперь молчать надо. Слышала, что творится?
– Не-ет, – заинтересованно протянула вторая бабка и наклонилась поближе. – Только ты погромче давай, а то я последнее время глуховата стала…
– Говорят, в городе учредили спортивное общество, чтоб молодежь по улицам не хулиганила. И вот его председатель пришел к Гришке Новаку и говорит – мне, говорит, банки не дают кредит на постройку спортивного комплекса… такого, знаешь, с бассейном…
– Ага.
– Ты, говорит он Новаку, скажи банку, чтоб дал – банки-то все его, Гришкины… А Гриша Новак ему и отвечает: я, говорит, не уполномочен приказывать банкам, кому им давать деньги, а кому нет. А вот тебе я приказываю продать квартиру твою, продать землю и изыскать деньги на постройку спорткомплекса… такого, знаешь, с бассейном… а не то, говорит, сам понимаешь…
Голоса бабок заглушила въехавшая во двор машина – под единственным лучом солнца она сверкала металлическими частями, словно игрушка для детей. Но вот дверца открылась, выпустив вполне взрослую девушку в плаще и на каблуках; девушка тряхнула черными волосами, что-то резко крикнула, хлопнула дверцей и вбежала в подъезд. Машина еще немного постояла и начала медленно разворачиваться.
– О, смотри, Арамовна, опять наша шалава со своим узкоглазым поругалась… а ведь пора уже и о будущем думать.
Отмахнувшись от кисейной шторы, Нейтон тоже попытался подумать о будущем, запланировать хоть что-то на грядущий день, но мысли рвались, не успев закончится, а если какая заканчивалась, то апатия, владеющая им постоянно, уже не позволяла вспомнить той мысли счастливое начало.
Девушка, которую обсуждали бабушки, понятия не имела, что только часть ее жизни принадлежит ей. Еще одна часть, о которой она не знала, принадлежала господину Нейтону. В этой части жизни, придуманной им, не было дорогих машин, города, инфантильных любовников и необходимости ходить на работу. В фантазиях Нейтона девушка просто жила у водопада и никогда не видела других людей. Сам он к ней тоже, даже в собственных грезах, подойти робел, предпочитая, чтобы все оставалось как есть. В обоих мирах у этой незнакомой ему девушки была собака, только здесь, в мире реальном, существовали родители, не пускавшие собаку домой.
В идеальном мире родителей не было.
Отступив на шаг, Нейтон некоторое время блуждал взором по стенам, резной мебели, картинкам и сложным рисованным схемам, приколотым к обоям булавками, по шерстяному ковру замысловато-мелкого узора, на котором с комфортом стояли босиком его костлявые ноги, по этим ногам, одетым в некое подобие спортивных шорт, по короткому, напоминающему тунику халату в золотых арабесках. Вскоре взгляд его задержался на атласной манжете и нездорово торчащей из этого излишества собственной руке. Почудились, что рука надоела, и даже больше чем ноги – за тридцать лет жизни у не случилось ни дня, свободного от необходимости ее видеть. Отвернувшись, Дирк взял с полки маленький узкий клинок, что ближе к острию истончался подобно затихающему птичьему свисту.
Представилась очередь на тот свет – безногие жуки, забавный господин, сбитый машиной (босиком, со свернутой на сторону головой), и последним – кто-то нечеткий, из только что пережитого сна. Медленно, словно преследуя вовсе иную цель, Нейтон опустился на колени и некоторое время бездумно рассматривал знакомый, запыленный узор ковра. Потом лег, опершись локтями и провертев рукояткой в ворсе условную ямку – оружие помещалось в ней достаточно прочно. Приподнявшись на руке, Дирк согнул ее и, почувствовав между ребер короткий болезненный укол, поморщился.
– ...или как попытки жить, разбитые о стену собственного непонимания, – закончил-таки он фразу и сглотнул пустоту. Затем зажмурился и быстро свел руки за спиной.
Будь он хоть на грамм потяжелее, замысел, возможно, осуществился бы, но грамма он сегодня не добрал – отвлек ли очередной приступ лени и отвращения к себе, или что иное, но вектор нажима отклонился, эфес благородного оружия выскочил из надлежащей ямки, и лезвие, скользнув по ребру, только зацепило кожу. Дирк поднялся, сел и зачарованно замер. Некоторое время его темные глаза сверлили некую воображаемую точку. Дыхание участилось, ладони вспотели, сквозь прижатые к ране пальцы проступила кровь.
Ее запах давно стал для него непременным атрибутом существования и иллюзией жизни – Дирк резал себя, и боль невроза уступала место телесной.
Минут через пять он принялся ругаться – витиевато и с удовольствием. Для обычных наркоманов реакция была бы тяжелой, а его вариант с ножом в завершающей фазе предполагал радость и облегчение. Он даже не переживал, что боль у него вышла не благородная, а безысходно дурацкая. Значит, жизнь продолжается. Со всей ее несуразностью. Подобное, наверно, чувствовал жук, оставаясь без очередной ноги.
Другие люди пили, употребляли наркотики, кричали на домашних, морально калечили собственных детей или вовсе становились убийцами. Ничего из этого Дирка не привлекало.
– Газету бы подстелил. – Резкий голос, прозвучавший из-за открывшейся двери, напоминал тембром иерихонскую трубу. – Хорошо, что малокровный… Но все равно бездарно вышло. Я бы с твоими способностями давно мир спас.
Рана, думал тем временем Дирк. Настоящая рана! Тупой восторг этой мысли не мог испортить даже сарказм компаньона.
– Будь у тебя мои способности, Шакал, ты бы не захотел спасать мир, – покачал головой Дирк. – Если бы, конечно, не нашелся кто-то, кто объяснил бы тебе, почему этот мир нужно спасать.
– Это тебе к участковому батюшке Олимпию, – посоветовал Шакал. – Он считает, что ясновидение вредно для человеческого разумения, потому что человек ясновидящим не создан, а создан он глядеть на ясный свет и радоваться, а увидел горе – и помочь. Или помолиться. А ты ходишь по теням. И выходит, что из нас двоих с войны вернулся только я один. Ты же до сих пор в окопах, среди других ценностей, среди которых нужно жить, чтобы они тебя не убили. А не возвращаться в мир наших ценностей, буржуазных, которые…
– Замолчи! – Дирк вскочил, схватил Шакала за ворот одной рукою, а другой несколько раз ударил в корпус, довольно грамотно, только безо всякого видимого результата. Это было все равно, что стучать по рассевшимся на их доме каменным гусям, что когда-то были орлами.
– Мне бы интерес, Шакал, – прошептал он. – Я не хочу их любить. И умирать за них тоже не хочу. Но возможно, после смерти я воплощусь во что-то более заинтересованное в собственной жизни, как ты думаешь?
– А ты не знаешь? – спросил Шакал. – Я думал, ты видишь и такого рода будущее.
Дирк отрицательно качнул головой.
– Что ж, – Шакал пожал могучими плечами, – говорят, после смерти возможности увеличиваются. Особенно, если тебя забудут предать погребению. – Он сделал паузу. – Завязывай со своими фальш-суицидами. У тебя два клиента в приемной.
– Что, прямо с утра? – Дирк выпрямился, отступил на шаг, и лицо его стало отрешенным до надменности.
– Двенадцать, – ухмыльнулся Шакал. – Я обычно к этому времени успевал пробежать семь километров с полной выкладкой по пересеченной местности. На кухне овсянка.
– Нет, сначала работа. Овсянка потом.
Работу Нейтон любил. Немного побаивался, потому что сам не понимал, как у него получается отбить у слепоты небытия мельчайшую деталь и, пронеся ее сквозь время и пространство, высказать словами. Едва лишь сомкнув ресницы, он осязал и слышал любые события; его восприятие, словно сфера, заполненная живым дыханием, расширялось, поглощало координаты земные и небесные, причины и первопричины, сущность событий и их следствия. Он умел искать в любой области на карте мира; любой, куда не ткнешь наугад пальцем. Он занимался поиском людей и денег там, куда не могли дотянуться правоохранительные органы и сама процедура следствия.
Словом, для человека с таким даром он, со всем своим унылым декадансом, был еще весьма и весьма здравомыслящим. И вот, включив здравый смысл, он упрекнул себя в том, что, как говорят подростки «подсаживаться на саморез» – удел недоумков.
Диалог с Шакалом, думал он с досадой, тоже дурацкий! Но все же разговор. И досада опять же – почти радость.
И это все-таки положительный момент. Потому что каждый раз Дирк боялся, что однажды телохранитель ему ничего не скажет, или скажет, но слишком иначе. Настолько, что Нейтон не узнает его в этих словах.


2.2
Человек не сознает себя на уровне того, что он делает, в то время как наука, являющаяся венцом его труда, совершаемого вслепую, открывает Вселенную, ее тайны, ее силы, ее гармонию. И если этого нет, то потому, что социальная организация, основанная на ограниченных идеях, лишает его надежды, досуга и мира.
Луи Ловель, Жак Бержье, «Утро магов»

Оставив компаньона раздетым до пояса, Шакал отправился за медикаментами.
– Только давай без саботажа, – горевал Дирк, пока Шакал методично прибинтовывал ему вихры к лопаткам.
– Не ругайся, настройся благостно, – напомнил Шакал, выдергивая волосы шефа из-под бинтов и выдавая ему футболку с красной божьей коровкой посередине и надписью «черного и белого, только не горелого».
Первым клиентом оказался кроткого вида мужичок лет сорока, маленький, шустрый, многословный и наполовину лысый. Пристально изучив прейскурант, он церемонно вскочил навстречу хозяину.
– Вот. – Он ткнул пальцем в пункт восемь. – Не подумайте плохо. Этот человек… Хоть что-нибудь. Избавление от успеха. Пара-тройка неудач в делах, понижение социального статуса. Наверняка на него полно компромата. Главное – доказательства, ну вы понимаете… А если он после этого скатится под гору – туда ему и дорога. Очень нехороший человек. Впрочем, вы, наверное, знаете.
Нейтон отстраненно подумал, что теперь к списку отвратительных для него предметов прибавились пиджаки в клетку, будильники на силиконовом браслете с золотой сеткой, галстуки, подсвеченные оптоволокном и фигурные обсидиановые брелочки с эмблемой какого-то спортивного общества. И пункт восемь. Не как пункт их прейскуранта, а так, в принципе. «Не подумайте». Не подумаю, я не моралист. Хоть перегрызитесь все, туда вам и дорога. Не моралист я, не моралист…
Люди надоели ему, как бульварные романы, в которых про одно и то же. Не то что бы Дирк всегда знал, что ему лгут, но существовал у него некий отработанный до мозолей алгоритм, позволяющий рано или поздно догадаться о многом. И каждый раз – о том, что любовь и голод все еще правят миром. Что причина большинства обращений к его помощи вовсе не отчаянное положение и голая несправедливость судьбы, а пристрастие к излишествам. Или, в лучшем случае, его печальные последствия, выдаваемые за героическое сражение с беспричинным невезением.
Метафизическое – он был убежден в этом – не должно с таким вот ремесленным упорством служить материальному. Гадко и низко раскачивать маховик Вечности для решения чьих-то сиюминутных проблем, ибо неизвестно, на что он на обратном пути замахнется.
– Имя? – буркнул Шакал, не поднимая головы от стола. – Сначала заказчика, потом объекта. Советую не путать.
– Заказчиком буду я, – клиент протянул Шакалу аусвайс, – а объектом станет вот… Григорий Новак.
Вокруг очага боли в груди Дирк мысленно рисовал лепестки, а потом раскрашивал. Клиентам, встретившимся с ним взглядом, обычно казалось, что колдун смотрит в какое-то лишь ему ведомое измерение, о происходящих в котором сокровенных событиях и помышлять-то неприлично. И если отражалось там удивление, то само по себе, без привязки к внешним событиям.
Дирк с неохотой заставил себя вернуться к реальности.
Новак… Сильные мира сего не первый раз заказывали ему сбор компромата друг на друга. Но чтобы на этого человека… на Новака… Это ж самая темная – и самая важная! – интегрирующая сила города! Заместитель главного прокурора с биографическими корнями в криминале. Правая, она же «черная» рука. Рубаха-парень, сентиментальный делец, обросший нелепыми слухами о внезапных и странных выходках.
Дирк взял протянутую клиентом фотографию. На ней был изображен человек с красивым и порочным лицом, несколько потерявшим контур из-за раннего пресыщения жизненными благами.
«Прямо как я», – узнал Дирк. Сходство действительно прослеживалось, и большое. Правда, Новак выглядел моложе и был лучше выбрит. Харизматичная улыбка и золотой зуб дополняли картину. Вряд ли он знал, что такое нудная, вязкая апатия.
Шакал тоже заметил сходство.
– Ты не оставлял нигде внебрачных детей, а, страдалец? – спросил он, когда дверь за клиентом закрылась, взметнув пылинки, заплясавшие в луче полуденного солнца.
– Я хоть и сверхчеловек, – в тон ему отвечал Дирк, – но в пять лет едва ли был способен к партеногенезу.
– А если это не партеногенез?
– Увы, – Дирк пожал плечами, – я бы знал об этом, даже если бы об этом не было известно никому, кроме меня.
Он снова осмотрел предметы в своей комнате и удивился тому, как быстро каждый из них приобрел смысл.
– Зови следующего, – сказал он Шакалу.
Предстоящая работа выглядела интересной.


2.3
Благодарю тебя за предложение дружеских услуг, хотя уверен, что, несмотря на все старания, тебе не удастся сделать ничего, что послужило бы мне на пользу.
М. Сервантес де Сааведра

Раньше Дирк часто пил. Через пару лет злоупотреблений его лицо приобрело некоторую отечность, взгляд потерял половину смысла, а дар запросился на волю. Во сне ясновидец часто видел, как передает свои способности темной личности с закрытым лицом. Мог ли он считать свои сны вещими? Сила и специфика его дара и впрямь обещали простоту передачи; он мог бы воплотить свои сны, даже не встретившись взглядом с реципиентом. И – свобода! Никаких видений, навязчивых сомнений и нехороших мыслей.
Как, впрочем, и исключительности. Той, с которой Дирк сжился, сросся, и без которой уже не мог представить свое существование. Он знал – это малодушно, это глупо и саморазрушительно. Но потерять образ, с которым он свыкся, свой дар, свою профессиональную честь, единственное, в сущности, оправдание своему, как считал Нейтон, бестолковому существованию? Потерять свою власть? К такому подвигу Дирк готов еще не был. По ночам, просыпаясь от профессиональных кошмаров, он чувствовал ужас, отвращение и… возбуждение. Осознав его – вторичное отвращение, теперь уже к своему сложному внутреннему миру, а также к не менее сложному миру внешнему, состоящему из внутренних миров похожих на него людей. Жизнь, думал он, есть вечная борьба со своим отражением, и только невежды полагают себя одним человеком, а не многими.
– Отдай свой дар, – один лишь раз попросил Шакал. – Я выдержу. И мы никому не скажем. И я не оставлю тебя. Ты вернешься к своей профессии и забудешь о темной изнанке мира.
– Не могу, – ответил тогда Нейтон, вытерев потное лицо углом свисающей с кресла ажурной накидки. – Не проси.
Иногда Шакал заставал своего компаньона прижавшимся спиной к стене и бешено крутящим головой. Так отчаянно, по-детски, Нейтон «прогонял» болезненный образ. В такие минуты компаньону казалось, что он служит экстрасенсу не только для того, чтобы когда-нибудь унаследовать дар (Шакал был уверен, что уж он-то сумеет жить с этой штукой, а главное, правильно ей воспользоваться). В такие минуты он думал, что служит человеку, принявшему на свои плечи тяжесть мировой скорби. Он так и видел Нейтона, которого свет и добро, словно крылья, тянули наверх, а зло, словно пудовые гири, привязанные к ногам – вниз. Шакал видел, как его патрон, разрываемый двумя началами, извивался от острой душевной боли, как мучился, пытаясь совместить в себе несовместимое.
– Ты не выдержишь, – говорил он Шакалу еще неоднократно, хотя Шакал больше не просил ни разу. Но Нейтон знал, на что тот рассчитывает. Потому что он Шакал. Он умеет затаиться и ждать удобного случая. Что это будет за случай? Минута ли слабости, смертное ли ложе?
Иногда Нейтон просыпался ночью, чувствуя, что Шакал стоит за его дверью, прислушиваясь. Боится пропустить момент, думал Дирк. Вдруг я умру без него и ничего не успею сказать.
Когда-то давно он и сам получил свой дар от умирающей. Нейтон, тогда еще подающий надежды молодой врач, изо всех сил пытался вернуть ее уходящую жизнь.
– Когда была война, – сказала старушка, простирая дрожащую руку, – горожане слышали ее сквозь стены, а я – видела ее даже тогда, когда закрывала глаза. Я видела все, кроме собственной смерти и того, что за нею. Но я пожадничала, и теперь мне некому завещать свое умение. Готов ли ты принять его?
Молодой романтик, он не сомневался ни секунды. Ясновидение! Здорово, даже если бабушка впала в маразм. Тем более в существование маразма Дирк верил больше, чем в способность видеть сквозь собственные веки и чужие стены.
– Готов, – ответил он, не скрывая заинтересованности.
– Это большая тяжесть, – проговорила пациентка.
– Ну, так я ж мужчина, – с должным пафосом заявил юный ординатор. – Я приму вашу тяжесть с радостью.
– Женщине было бы проще, – заметила старушка скептически. – Они не такие глупые. Но у всех ваших женщин есть семьи, а ты – один. Передаю свой дар Дирку Нейтону. Такова моя воля, да будет так… Слушай же: твой дар будет тем больше, чем чаще ты станешь им пользоваться. Однако предельной, всеобъемлющей видимости ты достигнешь, когда будешь умирать. Ты перейдешь видимый лишь нам Предел, поймешь…
Она не договорила, возможно, упустив что-то важное, что Дирк так и не узнал. Несмотря на свой дар, минуту собственной смерти старушка разглядеть не смогла. Если бы они оба знали, что все оборвется именно в тот день, Дирк закончил бы ординатуру, стал бы практикующим врачом и может даже написал бы научный труд, избавив человечество от очередной заслуженной им хвори. Он не стал бы в тот день выписывать со склада препарат, ставший главной уликой в деле о незаконной эвтаназии. В теле покойной тогда ничего не нашли, но репутация была испорчена, а гордость не позволила Нейтону начинать все сначала.
Особенно после того, как он первый раз увидел город через стену собственного дома.
Но все это случилось давно, и Шакал подозревал, что Дирк так часто себя режет еще и потому, что хочет перейти этот самый Предел, это всезнание, понятие о котором доставалось по наследству, как каждому с рождения достается вопрос о том, может ли что-нибудь ждать его после смерти; старушка могла и не упоминать Предела – Дирк все равно знал бы о нем.
И как перейти его, как дерзко нарушить законы человеческого бытия, перейти и вернуться назад, нанеся себе смертельную травму. Дирк много раз пытался обмануть свой дар, но духу не хватало. Честно говоря, за это Шакал Дирка немного презирал. Остальным же – восхищался.
Но это восхищение не мешало ему ждать.


1.4
У каждой медали – две стороны.
Народная мудрость.

Сидя под вешалкой и не шевелясь, я не знала, что мне делать. Кричать от страха я уже не могла, кроме того, громко не получалось, а тихий хрип вряд ли услышали бы на лестнице. Поэтому я благоразумно закрыла рот и продолжила наблюдать из-под свисающих одежд.
Некоторое время он бормотал что-то себе под нос (наверное, заклинания), а потом вдруг вскочил и закричал так, что я чуть не умерла.
Зарычав, он стукнул кулаками в стену. Потер ушибленную руку и еще минуту стонал сквозь зубы. Арамовна сказала бы, что это от злости – Ингу придется вернуть, а она могла бы пригодиться ему для каких-нибудь черных дел. Я сразу представила себе, что дело у него какое-то важное-важное… Возможно, он и другие колдуны собираются ночью на залитой лунным светом поляне и приносят в жертву глупых девушек вроде Инги.
Тут я призналась себе, что ничего, по правде говоря, не имею против такого положения вещей. Инга всегда была дурой. Однако на ее месте могла бы оказаться я, и это пугало.
Колдун стоял посередине прихожей, опустив голову и раскачиваясь на каблуках. Пальцы его сжимались в кулаки; потом он то сплетал их, то потом вновь бессильно ронял.
Казалось, что сейчас произойдет что-то страшное, чему мне свидетелем быть не хотелось; я потихоньку встала и, стараясь не шуметь, двинулась к двери.
Успела я сделать только шаг или два. Он увидел меня и бросился, словно рысь на оленя; прижал к полу и впился пальцами в плечи.
Я кричала, но неслышно – голос пропал, и я могла только хрипеть. Тело, прижавшее меня к паласу, было легким, но ловким. Колдун склонился ко мне, и сквозь упавшие на лицо волосы я увидела, что из-под век виднеются только белки глаз, словно белые камни. Я рванулась; он еще больнее впился мне в плечи, и показалось, что его пальцы сошлись под моими ключицами. Словно парализованная, я ожидала продолжения, смотрела и смотрела на его дрожащие губы, белое лицо в странных оранжевых пятнах и придумывала, как бы так справиться с застрявшим в горле ежом и закричать.
– Уроды, – неожиданно выговорил он с необъяснимой четкостью.
Потом моргнул, и глаза снова стали нормальными, хотя видели не больше, чем когда были под веками. Он смотрел прямо на меня. Только меня он, кажется, не видел. Как иначе объяснить тот поток неприличных слов, ознакомившись с которыми наши мальчики умерли бы от стыда за свое невежество?
Выговорившись, он еще раз моргнул, и посмотрел на меня уже так, как смотрят на человека.
Я рванулась еще раз.
Он отпустил меня, сел, поднес к глазам побелевшие от страшного усилия пальцы и некоторое время просто наблюдал, как я отползаю. Наверно, я плохо соображала в тот момент; была уверена, что он бросится, но он вдруг сипло и даже растерянно спросил:
– Вы откуда?
Я хотела ответить, что мол, пришла, случайно и все такое, но голос не слушался, и я заплакала.
– Боже мой, – прошептал он, – что я наделал… простите меня.
Протянув руку, он указал на следы на моих плечах, видневшиеся из-под воротника платья.
– Надеюсь, я не причинил вам больше никакого вреда?
Обрадовавшись, что он стал вменяемым, я замотала головой.
– Нет…
– Вам нельзя выходить в таком виде. – Поднявшись, он протянул мне руку. – Меня зовут Дирк. Сейчас я помогу вам встать, а потом мы помажем ваши царапины. Вы согласны?
Я рыдала в голос. Мне было не до него, не до его опасений и отношений с жильцами дома.
– Отпустите меня!
– Я вас не держу. – Он развел руками. – Но если вы покажетесь соседям в таком виде, они меня линчуют, поэтому я очень вас прошу, задержитесь хотя бы на пять минут! Вы уже роняли меня с лестницы, теперь вот это…
– Зачем вы н-на меня н-напали? – всхлипывала я.
– Я видел Ингу, – ответил он.
Это, конечно, ничего не объясняло, я даже сначала не совсем поняла, что он вообще хотел сказать, но теперь он сидел неподвижно, даже отодвинулся. Мой ужас превратился в гнев – я хотела закричать, при чем тут какая-то Инга, причем тут вообще другие люди, когда он меня чуть не удавил, но вместо этого вдруг всхлипнула и спросила:
– Ингу?
Он отвел взгляд.
– Да, Ингу. Я должен известить вашу делегацию о том, где она находится… Не бойтесь, с ней все в порядке.
– Вот уж за кого бы никогда не стала бояться! – неожиданно выпалила я. – Но все равно… зачем вы…
– Я бы спросил «почему», – поправил он меня. – Это после транса. Такие припадки со мной случаются довольно часто; они поглощают… все мои эмоции. Вам повезло, что помрачение было коротким. Прошу вас, не рассказывайте никому об этом.
– Хорошо.
Это была его вторая тайна.
Мы пошли на кухню, и он намазал мои царапины йодом. Я больше не боялась его. Даже наоборот, хотелось смеяться, и минут пять мы с ним истерически хихикали.
– Инга в двух кварталах отсюда, – говорил он, рассеянно отмахиваясь от пылинок, что падали в протянувшемся от окна солнечном луче. Он говорил странным сиплым голосом, как будто через силу. Или как будто пытался забыть увиденное. – С ней все в порядке. Она и еще два мальчика играют под мостом. С собакой.
…Я догнала родителей, когда они уже выходили со двора, чтобы идти к мосту, и убедилась, что никто не заметил моего отсутствия. Что же до Инги, то она действительно гуляла под мостом, и мы успели вовремя – на нее и еще двоих мальчиков нападала большая черная собака, страшная, одноглазая, вся в каких-то струпьях. На ее шее болтался обрывок цепи. Дедушка Эдмонд пристрелил ее из своего ружья, а детей разобрали родители.
Не знаю, чего там этот Дирк страшного увидел. Будущее?


2.6
Какое это невероятное наслаждение – подглядывать в чужие окна.
Ян Потоцкий

Гриша Новак оказался удобным объектом.
Колыбель, занавешенная синим шелком, ложка за папу на черном автомобиле, ложка за маму с подиума, ложка за папиных друзей и нож просто так. Школа, наркотики, первое убийство, суд, взятка, завязка, хорошая должность. Ночные кутежи, «охота на телок», взятки, взятки, пара заказных убийств, темная набережная, шустрый киллер, пачки банкнот.
Когда восприятие Дирка скользило по субкоординатам – он называл их так – даже траву приходилось раскрашивать по памяти. Обозначенный инфра-осями мир был черно-белым, а точнее, темно-серо – светло-серым, и цвета здесь зависели лишь от плотности материи, а размеры – от размеров плоскости, обращенной к Дирку. Цветными выглядели только медиумы и мертвые. Живые же смотрелись как четыре переполненные намерениями тени, запутывающие или распутывающие линии, излучаемые предметами. Пересечения теней и линий Дирк называл смысловыми полями.
Главное, что было хорошо в этом мире – он понимался инстинктивно, подсознательно, без названий, имен и правил. Его невозможно было вытащить в реальность описаниями и объяснениями, но чтобы работать в нем, никаких специальных знаний и приспособлений не требовалось. Разве что некоторая тренировка по входу и выходу.
Помимо сходства с Нейтоном, в облик Новака входили: строгий костюм, плавная речь, золотой зуб, модная стрижка. В отличие от Нейтона, волосы у Новака были черными.
Дирк вышел из транса и открыл глаза. Улики. Одна в столе, другая под мостом на пустыре, где ручей, третья в прокуратуре. Обещали, но не уничтожили.
Схватив ручку, Дирк стал записывать, потому что все увиденное в голове держалось недолго. Попутно он пытался представить, каково быть Гришей. Никаких тебе рефлексий и метаний, мир понятен и прост, есть гнев, но страх и сомнения где-то в иной, неведомой ему самому области. А внутри… внутри, наверно, они одинаковы. Но Гриша свободнее.
– Я смотрю, у тебя все получилось, – сказал Шакал, перебрав изрисованные бумажки. – Какие будут инструкции?
Если бы, внезапно понял Дирк, ты говорил это не так. Без этой твоей вечной издевки и ухмылочки, как будто намекающей на то, что без своего дара я никто. Возможно, я передал бы тебе его. Когда-нибудь. Но передать тебе его, зная, что после этого буду достоин лишь презрения – не выйдет. Я просто не смогу.
– Да, получилось. Колоритный тип.
– И мы его посадим.
Дирк глянул на Шакала с тревогой.
– Не знаю, – сказал он озадаченно. – Ты когда-нибудь видел, чтобы толстые пошлые клерки с портфелями одерживали верх над полукриминальными чиновниками?
– А кстати, – оживился Шакал, – какие у него мотивы?
Об этом клиента обычно не спрашивали. Но если Нейтон хотел – он узнавал.
– Гриша заплатил за переделку орлов в гусей. – Нейтон моргнул. – Какой же ерундой иногда приходится заниматься.


1.5
Есть начало и конец у любой истории…
Олег Митяев

Николь, выслушав мой рассказ, сказала:
– Я бы после такого в него влюбилась.
– Нет уж, – сказала я. – Он совершенно не в моем вкусе – зеленые глаз вместо карих, эта вымученная обходительность вместо нормального человеческого общения. И на людей кидается, и фигура так себе.
– Ну, по сравнению с нашими мальчиками…
Еще час всем нашим знакомым парням знатно икалось, а потом я пошла домой. Поднимаясь к себе мимо квартиры Дирка, я увидела мать нашей драгоценной Инги.
Она начала мне что-то шепотом объяснять – мол, втайне от своего мужа та все-таки решила заплатить колдуну, чтобы он больше никого не похитил и не проклял… Но муж вызвался идти с нею, за две минуты она не успеет… Тут снизу действительно раздался мужской голос, зовущий ее по имени, и она сунула мне деньги, прошептав:
– Отдай ему, прошу тебя… Скажи, это от нас, поняла?
Я пообещала.
Подойдя к его квартире, я увидела, что дверь не заперта. Осторожно приоткрыв ее, я заглянула внутрь, и уже хотела было позвать кого-то, как вдруг увидела их обоих. Колдун лежал на диване в собственной приемной – бледный, странный; его била крупная дрожь, а его телохранитель сидел рядом на полу – в одной руке у него был мобильный телефон, а другой он придерживал Дирка, чтобы тот не упал.
Колдун непрерывно говорил. Я никогда не слышала от него так много слов. И слова эти были бессмысленны и никому не нужны.
– Предел, – услышала я, – это не просто способность узнать, что случится с тобой после смерти. Это способность понять что тот, кем ты станешь потом, есть часть тебя нынешнего… и во всей череде воплощений ты переходишь одну и ту же пропасть…
Так я испугалась в последний раз, не поняв его третьего секрета. Уронив деньги на палас, я опрометью бросилась обратно на лестницу.


2.7
В лишайнике сочетаются два организма с противоположными свойствами: в о д о р о с л ь (чаще зеленая), которая в процессе фотосинтеза создает органическое вещество, и г р и б – потребляющий это вещество.
Водоросли, лишайники мохообразные СССР, под ред. М.В. Горленко

В дверь позвонили.
Шакал был в магазине, поэтому Дирк, еще не совсем проснувшись, пошел открывать сам, и в голове его не было ни эха предчувствия, ни отзвука тревоги.
В сумраке лестничной клетки стояли трое, и Нейтон четко ощутил, что оттуда, из проема, на него смотрит Ад собственной персоной, и есть ровно половина секунды, чтобы предпринять что-то необычное. Что-то такое, что даст ему еще минуту.
Он отступил на шаг и сказал:
– Я ждал вас. Проходите, пожалуйста.

Устроившись в кресле в точно такой же позе, что и Дирк, Гриша Новак выглядел, словно дирижер невидимого оркестра, играющего купюрами вместо нот. Два телохранителя сели на диван.
Шакала все еще не было.
Знает, подумал Дирк, или нет? Судя по всему – нет. Новак не знал, что его «заказали». Впрочем, это был не первый случай, когда враждующие стороны обращались к Нейтону почти одновременно. Сейчас он «закажет» лысого мужичка? Это можно пережить.
– Вы, – произнес Гриша почти весело, – занимаетесь розыском?
– Да, – ответил Дирк.
– Мне нужно кое-что найти.
– Я вас слушаю. – Дирк сам поражался своему спокойствию.
Знает или не знает?
Новак сделал знак телохранителям; синхронно поднявшись, те вышли в прихожую. Когда за ними закрылась дверь, Гриша подался вперед:
– Счастье. Я его не чувствую.
Дирк вздернул подбородок, словно пытаясь удержаться на плаву перед нахлынувшей волной.
Если считать радости жизни цветами, думал он когда-то, то по отношению к ним разные люди похожи на разных животных. Есть люди-коровы, а есть люди-бабочки. Люди-коровы едят цветы и вообще все, что растет, и производят удобрения; если им нравится вещь или женщина – они покупают ее, зачастую не видя между женщиной и вещью особой разницы. Присваивают, перерабатывают. Иногда им удается присвоить и переработать тонну асфальта, и они строят дорогу. Люди-бабочки питаются только нектаром – смотрят, чувствуют. Они не способны переработать даже кирпич, но могут переносить пыльцу, в которую большинство коров не верит.
Люди-коровы, казалось ему, не могут быть несчастливы, ведь их драгоценная жвачка всегда с ними.
– Какое именно счастье вы ищете? – спросил Нейтон с видом человека, которого только об этом и просят. – Новое или старое?
– А какое можете? – улыбнулся рубаха-парень.
– Только старое. Но будете ли вы счастливы им теперь? Это все равно, что влезать в одежду, из которой давно вырос.
– А новое?
– Новое вы не потеряли бы, следовательно, его не существует. А значит, и искать нечего.
– Тогда отыщите старое. Я повешу его в шкафу.
Дирк разозлился. Обаятельный мерзавец, он уверен, что достаточно пару раз улыбнуться двойнику, и тот покорно превратится в послушную аудиторию? И будет искать, что прикажут, даже если этот приказ дурацкий?
И ясновидец не удержался.
– Колыбель, – начал он монотонно, – занавешенная синей тканью. Школа, институт, красный диплом, наркотики, первое убийство, суд, взятка, завязка, хорошая должность. Ночные кутежи, «охота на телок», взятки, взятки, пара заказных убийств, темная набережная, шустрый киллер, пачки банкнот… Первая сделка, первая кровь, первое предательство, первое раскаяние. Последнее раскаяние. С этого момента счастье пропало, правильно?
Гриша явно удивился.
– Вы… это откуда, голуба? – нагнувшись к собеседнику, он подозрительно сощурился, но Дирк выдержал его взгляд.
– Угадываю.
Гриша, судя по глазам, не очень-то верил. Глаза у Гриши были серые, и в них явно читалась, что он наводил справки, и Дирк сейчас немного промахнулся мимо образа Дирка, сложившегося в Гришиной голове.
– Что же мне делать, а? – сказал Гриша. – Сделай так, чтобы счастье было, а? На меня работает масса людей, готовых умереть по одному моему слову, они делают все, что я им велю. Я могу пошевелить пальцем, и тебя размажут. Они мне сказали – он ищет и находит. Всегда. Конечно, я знаю, что счастье – это не вещь, которая куда-нибудь закатилась, не человек, которого похитили. Но ведь ты волшебник. Ты ведь знаешь как, а? Знаешь? Я у попов спрашивал – они не знают. Все эти бредни о человеколюбии мы уже слышали, а посмотри на них, я ж их кормлю, и никого они не любят, кроме меня! Мне человека убить – раз плюнуть, я мучиться не буду… нет у меня никаких проблем, понимаешь? Но я этим недоволен…
Как хорошо, что я – не ты, думал Дирк. Мне не хватало каких-то нуклеотидов. Каких-то звезд. Пустякового стечения обстоятельств. Твое лицо – лицо демона, живущего у меня внутри.
– А вот ты, прости, мне безразличен, – сообщил Гриша, глядя в лицо, так похожее на его собственное. – Ну что, давай хоть что-то из прошлого?
– Боюсь, я не смогу тебе помочь. Разве что… ты бы полюбил кого.
– Я баб люблю.
– Их все любят, – заметил Дирк. – По крайней мере, большинство. Я тоже.
– Как мы похожи! – хохотнул Гриша. – Но бабы – прах. Нет в них любви. Им нужны только деньги.
– Это потому, что они у тебя есть, – объяснил Нейтон.
– Слушай, Нейтон, – вздохнул Гриша. – Я здесь не для того, чтоб от тебя прописные истины выслушивать. Верни мне счастье, а? Хе… а то на счетчик поставлю.
– Да я ж его не крал.
– Но ты, плесень, выглядишь счастливей меня. Почему?
Попробуй его полюбить, сказал сам себе Дирк. Вот он, перед тобой. Вперед. Ближнего своего, как самого себя.
Гриша некоторое время смотрел на него выжидающе.
Дирк вспомнил о виденных им уликах. И кто-то внутри него, с лицом Гриши Новака вдруг засмеялся и сказал – его посадят. По тому компромату, который ты на него насмотрел, он поссорится с законом надолго и будет счастлив видеть луч солнца сквозь тюремное окно. Только ты его все равно тогда не полюбишь, хотя все это неважно, потому что есть нечто важнее жизни, а ты в это не веришь, тебе мешает твой дар. Ты эмпат, да еще и ясновидящий, люди причиняют тебе боль уже только лишь тем, что живут на свете.
– Когда ты понял, что несчастен? – доверительно спросил Дирк.
– Вчера. Нет, позавчера… я обманывал себя все это время. Думал, что счастлив, а получилось – что все это суррогат. А где истина? Ты должен увидеть ее, ясновидящий. Я тебе много заплачу. Очень много.
– К психоаналитку ходил?
– Я и к священнику ходил. Не к Олимпию этому, фальшивке бубенной, а к настоящему, к отшельнику.
– А он?
– А он меня к тебе послал. Пепел к пеплу, грешника к грешнику. Может, надеялся, что сдохну… Ведь говорят, встретить своего двойника – к смерти.
За дверью, в прихожей, послышался какой-то грохот. Потом все стихло.
«Мы оба попали» – подумал Дирк. Возможно, эта мысль промелькнула на его лице, и Новак подметил ее тень.
– А ты ведь что-то знаешь, – сделал он верный вывод. – Знаешь?
Не успел Дирк придумать подобающий ответ, как в дверь деликатно бухнули. Затем один из телохранителей шагнул в комнату, склонился к уху Гриши и что-то прошептал. Дирк внимательно всматривался в коридор, а разглядев бытовые подробности, похолодел.
И прошли несколько секунд, в течение которых внезапно перевернулся мир.
– Я знаю, где искать твое счастье, – с прозорливостью обреченного сказал Дирк Грише.
– Ну и где же? – Гриша вернулся в комнату. На его лице не отражалось ничего. Он положил перед Дирком листок его контракта с лысым клерком.
Ножка табуретки, подумал Нейтон, вновь отвалилась. И все контракты выпали из подвесной грудной клетки. Эти ребята взяли верхний лист, только и всего. Зачем их учат читать?


2.8
Отобрав твою жизнь, мой двойник и мой враг,
Я останусь один в том и этом мирах…
С. Калугин

– …вот представь, – говорил Гриша, – я давно бодаюсь с этим лысым прохвостом… Устранять его некрасиво. Недостоин. А вот напугать… И каждый раз приходится изобретать новый способ.
Странная вещь, думал Дирк. Ему, похоже, наплевать, что его мне «заказали».
– Возможно, – сказал Нейтон, – твои враги – это и есть твое счастье. Они – изнанка твоей жизни. А без изнанки нет лица.
Возможно, Гриша закончил бы свою речь, и обстоятельства сложились бы не так банально, но тут в памяти Дирка всплыла глупая, навязчивая идея из тех, что словно привязавшаяся неприятная песня, бесконечной нитью наматываются на стержень отвращения. Картинка. Внутренняя тьма внезапно и подло выглянула с этой картинкой, подкосив оборону рассудка.
Дирк почему-то вспомнил – намедни соседская девочка Инга пропала на полдня, и соседи пришли к нему с требованием ее отыскать. Ох, как они его боялись! Особенно дед с ружьем.
Дирк стал искать и увидел, как Инга и два ее друга под мостом в двух кварталах отсюда поджигали привязанную на цепи собаку. Эта сцена запечатлелась в его сознании в цвете.
Собака была как раз та, которую он связывал с девушкой, никогда не жившей у водопада. Эта девушка кормила собаку.
Потом он… он вел себя отвратительно, как и всегда в таких случаях. Не справился. Напал на другую девушку, запертую в его квартире. Он потом проверял – девушка не была шпионом, девушка была просто так, она ничего не искала.
Наверное, не будь ее, он не удержался бы, рассказал об увиденном старику с ружьем – откуда-то Дирк помнил, что тот любит собак. Но он не рассказал.
Может быть и хорошо, что старик потом застрелил эту псину. «Единственное, в чем я никогда не разочаруюсь, – подумал тогда Дирк,– так это в эвтаназии».
И Нейтон не смог слукавить, дрогнул. То ли испугался, то ли разозлился и стал такой же плоской картинкой, какой становятся люди от страха. И этот миг слабости перечеркнул его зыбкий шанс, запустив неотвратимое.
Сила никогда не побеждает, думал Дирк. Побеждает только слабость. Ты можешь убить, уступив дьяволу внутри себя. Тебя могут убить другие, уступив дьяволу внутри других.
– Ты прав, – сказал Новак. – Мои враги должны наполнять мою жизнь. Всем, в том числе и счастьем. Но выходит облом. Я ничего не чувствую.


2.9
Только наше малое знание создает иллюзию независимости, свободы от природных сил. Мы уверенно двигаем членами нашего тела, качаем головой, машем руками, и нам кажется, что мы свободны в выборе нашего поведения.
А. Чижевский

Дверь за нежданными гостями захлопнулась, а Дирк смотрел, как уже в который раз портится ковер. Почему-то сейчас он больше всего жалел именно его. Ковру всегда доставалось.
Пока один из охранников держал Нейтона, скрутив за спиной руки, другой несколько раз ударил ножом, похожим на заостренное снизу распятие, сделанное из серебра. Как глупо – они были суеверны, они боялись его… как глупо.
Из пяти ударов три прошли вскользь, но два попали в легкое. И теория вероятности здесь ни при чем.
Рубаха-парень попросил прощения и отвернулся – смотрел в окно. Оттуда он увидел Шакала, пересекавшего двор.
– Уходим, – приказал он.
Надо сказать, что тренированное суицидальными уколами тело Дирка реагировало на удары привычно – почувствовав начало боли, увернулось. Так три попадания прошли мимо – острие вспороло кожу, царапнуло мышцу и, если так можно выразиться, поскользнулось на ребрах. А повторять и проверять они не стали. Некогда было.
Добравшись до тумбочки с аптечкой, Дирк попытался обмотаться бинтом, но кровь унять не смог, а с потерей крови усиливался озноб.
Больно, и голова кружится. Не закрывать глаз.
Странно, что он тоже не предвидел свою смерть. Как и его та старушка, что передала ему дар. Или это еще не смерть? Но тело уверено, что умирает.
Дирк закрыл глаза и вдруг совершенно четко увидел будущее, в котором он будет уже мертв. Далекое или близкое будущее – но мир жил без него. Жил Шакал в военной форме, стояли деревья, бегала подросшая девочка, отрывавшая жукам ноги, безликие старушки судачили у подъезда.
Мир был серым, пустым и не содержал ни демонов, ни богов.
«Это Предел, – понял Дирк. – Это мое посмертие, открывшееся мне в конце жизни».
Он видел себя – скользящего по тоннелю в мир, где не было ни времени, ни пространства.
Он прокрутил этот мир до края, как крутят вперед пленку. Там, в безвременном круге везде было одно направление – вперед; так дорога к любому месту на карте, куда ткнешь пальцем, если ехать к нему от Северного полюса, будет дорогой на юг. Нелинейное время имело центр и края, за которыми оно становилось линейным. Умерев сейчас, можно было родиться и в прошлом, и в будущем.
И вот он, полностью и целиком он, снова. Маленькая точка жизни, и женщина, его мать, его будущая мать, так похожая на нынешнюю… вот он родился… вот…
Колыбель, занавешенная синей тканью. Школа, институт, красный диплом, наркотики, первое убийство, суд, взятка, завязка, хорошая должность. Ночные кутежи, «охота на телок», взятки, взятки, пара заказных убийств, темная набережная, шустрый киллер, пачки банкнот… Первая сделка, первая кровь, первое предательство, первое раскаяние. Последнее раскаяние.
Вскочив, Дирк схватился за диван и устоял, несмотря на головокружение.
Нет. О нет же, нет…
Хлопнувшая дверь, шум в коридоре.
– Дирк? Черт… Дирк! Что случилось?
Обернувшись навстречу Шакалу, Дирк опустился на колени, так и не сумев толком подняться. Взгляд его – открытый, замерший – объяснил компаньону больше, чем тот спрашивал.
Шакал, как всегда спокойный, опустился перед ним на одно колено и придержал за плечи, нервно облизнул губы.
– Твой дар, Дирк, – сказал он. – Ты обещал.
Дирк некоторое время смотрел в его желтые глаза – скорбно и муторно, непонятно кого жалея – себя или Шакала. Несмотря на потерю крови, мыслил он ясно и даже испытывал некоторую эйфорию.
– Я отдаю свой дар, – Дирк закашлялся, вытолкнул набежавшую в горло соленую жижу и снова набрал воздух в спадающиеся легкие, – я отдаю свой дар… Григорию Новаку. Такова моя воля, да будет так.
Захлебнувшись теперь уже смехом, Нейтон изогнулся в судороге и уцепился за диван. Шакал осторожно поднял его, положил на спину, устроился на полу рядом и вытащил из кармана телефон.
– Что же ты наделал, герой, – шептал он, слушая долгие гудки, и распутывая свисающие с дивана волосы, слипшиеся от крови. – Что же ты, сволочь, сделал… как же ты мог, а? Помолчи секунду, я в «Скорую» звоню, и так плохо слышно...
Разумеется, медленно размышлял Шакал, сидя рядом с носилками и наблюдая за качающейся капельницей, этот человек, лежащий перед ним на краю могилы, но в сознании, не мог иначе.
Он превратил Новака в эмпата.
Все эти годы Шакал даже представить себе боялся, как разозлится, если проклятый «шарлатан» оставит его ни с чем. Он оставил; но теперь компаньона переполняло восхищение, боль и ощущение близкого поворота истории. Не будучи экстрасенсом, он почти воочию видел, как бьется головой о стену Новак, как мотает ею из стороны в сторону, чтобы избавиться от мыслей, и как просыпается по ночам от собственного крика.
И как спрашивает себя – что там, за Пределом?


Эпилог

1.6.
…страшна была ее роковая бессловесность, это вовеки ничем не могущее быть расторгнутым молчание, немота существа, столь мне близкого и такого же, как я, живого, разумного, чувствующего, думающего, и еще страшней – сказочная возможность, что она вдруг нарушит свое молчание…
И. А. Бунин

После смерти Дирка Нейтона город стал медленно, но сильно меняться к лучшему – в нашем доме снова сменили гусей на орлов, Гриша Новак неожиданно взялся за строительство жилья, открыл сеть благотворительных учреждений, построил огромный спорткомплекс с аквапарком, наладил в городе самоуправление и практически до нуля снизил преступность. Бабки объяснили это тем, что вместе с кончиной колдуна из города ушло проклятие, и уже после многие суеверные люди тайком приходили плюнуть на его могилу и вознести молитву небесам, чтобы больше таких сомнительных личностей в городе не появлялось.
Теперь на могилу к Нейтону никто не ходит, если не считать дедушку Эдмонда, которому известно, что кладбищенское начальство сквозь пальцы смотрит на людей, стреляющих внутри ограды кладбища из ружей, а дедушка пострелять любит. Он говорит, что однажды видел на надгробии у колдуна самого настоящего степного орла – вцепившись когтями в черный камень, тот сидел, опустив крылья и открыв клюв, словно отдыхая после очень дальнего пути. Конечно, орлы не водятся в наших широтах, но спорить с дедушкой Эдмондом бесполезно, потому что он ничего не слышит.

@темы: конкурсная работа, Радуга-3, рассказ

Comments

[Китахара]

Ух.
Удивительная штука. Всю дорогу думал, что девушка-рассказчица - маленькая, а оказалось, что она "девушка". Показалось, что ее речь стилизована слишком утрированно. И через первые два абзаца трудно пробраться.
Да и вообще сомнительным показалась такая уж необходимость девочки-рассказчицы и эпиграфов (подчеркнуть "взгляд из вне", вообще подчеркнуть общую мысль?).
Иногда из-за обобщений, объяснений и обилия описаний было немного скучно.
Совершенно не впечатлил сетинг.
А в финале осталась одна мысль, потому что финал был крутой.

Матом.

И эта мысль была: "ПИЗДАТО".

Спасибо за текст.

[Китахара]

*с полным ощущением "сам себе маньяк"*
4/8

[kazevrazhyna]

4/9

[baccarat]

5/10

[Медичка Шани]

5/8

[Теххи Халли]

чересполосица, то "очень-очень", то "совсем нет" (эпизод про собаку я вообще экранировала ко всем чертям)
на эмоции меня, как ни странно, выводили "логические" пассажи, а не "эмоциональные" ))
плюс не очень удачная стилизация под ребенка
плюс совершенно, на мой взгляд, попсовые и ненужные эпиграфы (я оч трепетно отношусь к эпиграфам )
тем не менее, у этого рассказа есть одно потрясающее достоинство, которое перевешивает все недостатки ^___^
только я не знаю, как его правильно сформулировать )))
в общем, это очень "странный" и ни на что не похожий рассказ *_______*
5/10

[thegamed]

5/9

[Дети Понедельника]

Спасибо всем!
Автор рад, что читателям понравилось.

[Бальтамос]

5/7

[Ollyy]

4/8

[Касандра_Параноид]

4/8

[medb.]

4/10

[Wildpanther]

очень смешанное впечатление. То жутко интересно, то читается через силу.
И концовка какая-то... не знаю, внезапная. Что, зачем, почему?
5/7

[Мадоши]

5/10. Очень хотелось убавить балл за эпиграфы, но балл за это много, а полбалла тут не снять ) Лишние они ) Но это единственное, к чему я всерьез могу придраться )

[mda_a_a_a]

5/10

[Ka-mai]

Потом лег, опершись локтями и провертев рукояткой в ворсе условную ямку – оружие помещалось в ней достаточно прочно. Приподнявшись на руке, Дирк согнул ее и, почувствовав между ребер короткий болезненный укол, поморщился. – ...или как попытки жить, разбитые о стену собственного непонимания, – закончил-таки он фразу и сглотнул пустоту. Затем зажмурился и быстро свел руки за спиной. Будь он хоть на грамм потяжелее, замысел, возможно, осуществился бы, но грамма он сегодня не добрал – отвлек ли очередной приступ лени и отвращения к себе, или что иное, но вектор нажима отклонился, эфес благородного оружия выскочил из надлежащей ямки, и лезвие, скользнув по ребру, только зацепило кожу.

Только на последней фразе дошло, что вообще происходит. >_<
Тяжело читается в целом, и от этого какой-либо интерес тонет как в болоте почти сразу. Зачем была нужна девочка-рассказчица - вообще непонятно. Эпиграфы настолько не к месту и настолько часто, что аж тошно от бессмысленности.
5/4.

[skaerman]

5/8
С автором хочется побеседовать о некоторых чисто текстовых фишках, которые, на мой взгляд, не совсем хорошо применены.

[Tsurigane]

5/10

[Дети Понедельника]

skaerman

Хорошо. Но я предлагкю начать разговор тогда, когда мне, наконец, будет позволено представиться )
От своего имени говорить удобней.
Автор.

[Гость]

Колдун смотрел на нас со своим обычным непонятным лица.

пропущено "выражением", я так понимаю?

[Томаш]

Гость
Спасибо, исправлено.

[Гость]

ище и шкатулкой.

и здесь, если это не специально.

[Томаш]

Гость
Не специально.
Спасибо.

[silver bird]

Блин, я же это исправляла.
Глюк какой-то.