Абрыкосы и пэрсыкы!
Название: На литорали
Тема: Мертвый штиль
Автор: tapatunya
Бета: Южный Парк
Краткое содержание: бери ведро.
Комментарии: разрешены
читать дальше
Пятнадцать лет и три ходки понадобилось рецидивисту с погонялом Жертва, чтобы собрать вступительный взнос в монастырь.
Надо сказать, общак подбивали всей колонией и несколькими соседними, включая женскую и строгого режима. Заслышав о том, что Жертва твердо решил заделаться монахом, закрытый народец быстренько пересчитал в уме свои грешки и решил, что иметь блатного при боге будет всяко полезно.
На свободу Жертва вышел с чистой совестью, солидной пачкой денег, завернутой в целлофановый пакет, а потом в газету, и целым списком имен (раб божий Скелет, раб божий Лайт, раб божий Таран). Красным карандашом были подчеркнуты те, кто внесли денег больше других и за которых молиться нужно было вдвое усерднее.
Место Жертва выбрал давно: заключенные из уст в уста передавали друг другу, что на юге, у самого синего моря, стоит специальный монастырь для таких, как они. И настоятель там – из своих.
Туда-то Жертва и отправился.
Сначала Жертва двое суток тащился на поезде, а потом пять часов трясся в стареньком “пазике”, который уверенно петлял по горным серпантинам, отважно поднимался высоко над уровнем моря и спускался снова, порой балансируя над обрывами на двух колесах.
В автобусе становилось все просторнее: люди выходили на своих остановках, и под конец пути у Жертвы осталась только одна попутчица – тощая и пучеглазая.
Наконец, “пазик” остановился, а водитель с наслаждением закурил.
– Все, товарищи сирые и убогие, – сказал он, – дальше пешком.
– Почему это “сирые и убогие”? – пропищала попутчица Жертвы, кажется, оскорбленно.
– Потому что нормальные здесь не выходят, – хмыкнул водила.
Мышь писклявая отлепилась от сиденья и поползла к выходу. За собой она волокла огромный туристический рюкзак.
Жертва вышел в другую дверь. С удовольствием набрал в грудь горного воздуха и решил, что жизнь удалась.
Мышь покосилась на него с подозрением.
– Да вы что, – обиделся Жертва. – Я же в монастырь иду!
– А вдруг решишь согрешить по дороге? – пропищала она с еще большим подозрением. – Мол, потом отмолю, поклонами отобью…
– У, дура, – сказал ей Жертва и пошел вперед. Ну её к лешему, ненормальную эту.
Первые полчаса Жертва шагал легко и даже с удовольствием, солнце уже было нежарким и низким, птички пели, дорога, хоть и петляла, как пьяный уфсинец, но куда-то вела.
Потом она закончилась, и остались одни направления. Навигатор отключился, а следом за ним погасли мобильник, электронные часы и плеер – на полувздохе “Потому что заняты губы у тебя”...
Жертва остановился и задумался.
Вокруг были только камни, множащие звуки эхом. Сзади вздыхала Мышь писклявая.
– Ну, и куда? – сердито спросил её Жертва, не оборачиваясь.
Отовсюду захихикало тем особо противным женским хихиканьем, от которого продирает до мурашек.
– К морю, конечно, – наконец, ответила Мышь. – Ты разве его не чувствуешь?
Жертва чувствовал голод и усталость, раздражение и неуверенность, но море – нет.
Мышь помолчала, словно колеблясь, а потом попросила:
– Покажи руки.
Жертва пожал плечами и привычно поднял ладони. И только подумал, что ничего ей в сумерках да на расстоянии не разглядеть, как его осветил луч.
– Шаришь в картинках? – спросил Жертва.
Мышь словно про себя попискивала:
– Сто пятьдесят восьмая, двести тринадцатая, – по малолетке? – сто пятьдесят девятая…
– Да нет там сто тридцать первой, – Жертва развеселился. Вот тебе и монашка.
Мышь писклявая выступила из-за валуна. На её отсутствующей груди висел бинокль. Мощный армейский фонарь Мышь держала в правой руке.
– Пойду первой, – решила она. – Осталось недалеко, километров пять. Но имей в виду, – и перед носом Жертвы мелькнул электрошокер.
На такое только вздохнуть и получилось.
– Слушай, – осенило Жертву минут через двадцать, – а разве мы идем не в мужской монастырь?
– В мужской, – охотно согласилась Мышь, прыгая с камня на камень.
– А ты зачем идешь в мужской монастырь?
– А я паломничаю, – объяснила девица, – это уже третий…
– И все мужские?
– Ага…
Мышь остановилась и обернулась. В свете фонаря мелькнула широкая улыбка.
– Я же мужа себе ищу, – бесхитростно призналась она.
– В монастырях?! – изумился Жертва.
– Не на зоне же, – хихикнула Мышь. – А монахи не пьющие и работящие.
На это Жертва не нашелся с ответом.
Монастырь вырос из-за поворота внезапно и неотвратимо. Море оглушительным гулом разорвало ночной воздух, пахнуло водорослями, рыбой и влажным камнем.
– Прибой начинается! – закричал откуда-то сверху сорванный мужской голос. – Быстрее наверх, приблуды!
– Что?.. – не понял Жертва, и в ответ раздалось уже несколько голосов:
– Наверх, наверх! А, чтоб вас!
Мышь сообразила быстрее: ухватила Жертву за руку и потащила по каменным замшелым ступенькам, которые её фонарь хаотично выхватывал из темноты.
– Выше! – раздался очередной крик. – Быстрее!
Дыхание у Жертвы сбивалось, ветер пытался опрокинуть его с ног, оглушительно верещали спятившие чайки.
Оказалось, они поднялись на одну из колоколен: Жертва едва не запутался в толстых разлохмаченных веревках, повис на них бессильно. Сверху гулко рявкнул колокол.
– Что, леший подери, происходит? – простонал Жертва, выглядывая за высокую толстую стену.
И увидел, как поднимается на дыбы мерцающая звездами волна, как луна захлебывается в белой пене, и эта мощь со всей силы обрушивается на берег. Здание содрогнулась от удара.
Апокалипсис завершился только через несколько часов. Небо просветлело, а море стало тихим и мирным. Совершенно обессиленный, напуганный Жертва выглянул наружу.
Все первые этажи монастыря ушли под воду.
– Эй, вы, там, на западной колокольне, – в костяке здания распахнулось окно, и оттуда показалась небритая морда самого бандитского вида, – живы?
– Кажется! – закричала в ответ Мышь.
– Баба, – удивился мордатый. – Это к несчастью… Отец настоятель! – гаркнул он. – Тут у нас два безбилетника!
– Благослови их бог, – отозвался другой голос. – Оформляйте, отец Кондратий.
– Дуйте сюда, касатики, – пригласил небритый.
– Как? – не понял Жертва.
– Вплавь, – ухмыльнулся отец Кондратий. – Но можешь еще взлететь. Причислим к лику святых без очереди.
Отец эконом придирчиво оглядел высокую денежную стопку, которую извлек Жертва.
– Годится, – кратко сказал монах. – Иди.
От волнения – не каждый день сбываются заветные мечты – Жертва не спросил, куда именно ему идти и чем нужно заняться. Очевидно, что молитвами, ради этого он сюда и приехал.
Но кто-то сунул ему в руки ведро, а кто-то кинул под ноги высокие болотные сапоги. Ведро Жертва взял, а сапоги надел.
Отец Кондратий толкнул в спину, – “Ну, что стоишь, жрать хочется!” – Жертва вслед за ним спустился на полузатопленный третий этаж, где воды было по колено, и принялся вместе с другими монахами, мускулистыми и немногословными, черпать море, выливая его за окно.
Вода снаружи плескалась чуть ниже уровня ставень.
– А разве нельзя сначала позавтракать, а потом осушить этаж? – спросил он у монаха рядом с собой. Тот был в майке и таких же болотных сапогах.
– Так ведь это – трапезная, – удивился монах.
Вокруг слышались плеск и звяканье ведер.
– Что это за прилив такой? – вслух задумался Жертва, в очередной раз опрокидывая ведро за окно. – А когда будет отлив? Разве море может подняться так высоко, как будто его налили в стакан? Оно бы ушло – в землю, в горные ущелья, заполнило бы собой все трещины и все впадины…
– Да ты поэт, – не одобрил отец Кондратий. – А отлив… Иногда он бывает почти сразу же, но наши летописи хранят записи о приливе, который стоял семь лет и семь месяцев.
– Брешут, – неуверенно пробормотал Жертва. – Что же монахи не покинули монастырь?
– А ты попробуй при случае, – хохотнул другой монах, проходя мимо с ведром.
Это было похоже на байки, которые Жертва слышал на каждой зоне: призрак Черного Уфсинца, или, скажем, кровавые полнолуния, или еще что-нибудь этакое. Когда люди живут в замкнутом мире, таком, как тюрьма или монастырь, они поневоле придумывают разные сказки.
Спустя несколько часов отец кормилец объявил завтрак.
Ели за одним длинным, всё еще мокрым столом, вода стояла по щиколотки, но Жертва так устал и проголодался, что мог бы принимать пищу и вовсе на плаву. Спустя примерно половину тарелки он нашел в себе силы оглядеть собравшихся.
Их было около пятидесяти монахов, больше похожих на грузчиков. В одинаковых сапогах, в майках или рубашках с закатанными рукавами, они невозмутимо жевали, и на их лицах не было ни особого благочестия, ни недовольства.
Потом Жертва снова черпал и черпал воду, тряпками сушил влажные каменные стены и пол, и вечером ему хватило сил только для того, чтобы наскоро перекусить краюхой теплого водянистого хлеба, запив его некрепким чаем. После этого он поднялся вслед за отцом Кондратием на четвертый этаж, где были кельи монахов, и, рухнув на узкую жесткую кровать, забылся мертвым сном.
Жертва проснулся от стука совсем рядом. Спросонья не сразу сообразил, откуда звук и что это вообще такое, потом добрел до окна.
Стояло серое рассветное марево. Внизу, посреди бескрайнего моря, едва покачивалась на волнах надувная резиновая лодка. В ней сидела Мышь писклявая и заносила руку для очередного броска мелкими камушками.
Жертва спустился на третий этаж и к своему изумлению обнаружил, что тот снова затоплен. По колено в воде, Жертва доплюхал до окна и уставился на Мышь.
Она подрагивала от утренней прохлады.
– Здесь нет ни одной иконы, – меланхолично сказала Мышь.
Сначала Жертве показалось, что она издевается: вон же они, по всем стенам понавешаны, плюнуть некуда, чтобы в лик святого не угодить.
Но длинный нос Мыши был красным от холода, и вся она казалось очень несчастной и унылой, так что Жертва решил не спорить с дурной бабой.
– Почему ты плаваешь вокруг монастыря на лодке? – спросил он.
– Потому что за этими стенами – пятьдесят жаждущих женского тела мужчин!
Жертва вздохнул. Ему всегда интересно было, на что конкретно рассчитывают бабы, которые заваливаются в чисто мужской мир. На серенады?
Послышался топот шагов. Двое монахов тащили вниз по ступенькам третьего, чья голова и руки безвольно мотались. Тело было распухшим.
– Утонул, – сообщил один из монахов коротко, после того, как тело было расположено на длинном столе, за которым вчера принимали пищу. – В собственной постели, помилуй Господи.
– Один из них утоп, – пробормотала Мышь задумчиво.
Жертва прошел по совершенно сухому полу четвертого этажа и шагнул в распахнутую дверь кельи, такую же, как у него. Она тоже была сухой, и только кровать, на которой утонул монах, стояла мокрая, и с уголка подушки тихо капала вода.
И снова целый день не было никаких молитв, а были только вода и ведра, и покойник на влажном столе, и за этот день Жертва узнал, что приливы бывают всякие: короткие и длинные, частые и редкие, высокие и низкие.
– Почитай, уже полтора года сухо было, – сказал отец эконом, отжимая тряпку. – А один год было: каждый месяц нас заливало, нон-стопом. Так еще и ливень хлестал, и штормило. Думали, помрем все! А в этот раз ничего – штиль.
К ночи покойника зашили в белый холщовый мешок и спустили на воду. Почему-то тело не утонуло, а только плавно покачивалось на мелкой морской ряби.
Сквозь отупляющую усталость Жертва смотрел, как медленно движется в темноте белое пятно, а потом оно очень быстро и непонятно исчезло совсем.
В своей келье Жертва, присев на корточки, некоторое время смотрел на небольшую лужу посредине комнаты.
Мышь писклявая нашлась не сразу – она дрейфовала между завитками почти полностью затопленных крестов. Лежала себе в спальном мешке и читала книгу при свете фонаря.
Жертва вылез из окна и постарался войти в воду как можно тише, без всплеска. В несколько широких гребков подплыл к лодке, ухватился за крепление весла на пузатом резиновом боку:
– Только не кричи.
Мышь подняла голову, и её глаза округлились.
– Нет, – буркнул Жертва, – вовсе я не за тем, о чем ты думаешь. Подвинься.
Он подтянулся и влез на опасно покачнувшуюся лодку.
Мышь вместе со своим спальником скукожилась в другом углу.
– Решил дать деру? – спросила она. – Это вряд ли.
– Чо это? – сразу разозлился Жертва.
– Не с твоим прозвищем.
Жертве захотелось дать ей по уху.
Он очень старался найти хотя бы пики тех гор, откуда они с Мышью пришли, но гор не было, ничего не было, а только подавляющая, спокойная, почти покойницкая безмятежность моря. Моря, от которого сбежать было так же невозможно, как от конвоиров с автоматами.
Не было даже чаек, этих крикливых тварей, не было насекомых, не мелькала в воде рыба.
Полная, оглушающая, мертвая тишина.
Жертва поплавал-поплавал вокруг монастыря, выдохся, разозлился и сложил весла.
– Пока-пока, – в спину ему сказала невозмутимая Мышь, снова утыкаясь в книжку. – Давай хоть дождевик дам?..
Когда Жертва открыл дверь в свою келью, на него словно опрокинулась огромная бочка воды. Хлынуло так сильно, что Жертва упал на пол, захлебнулся, забарахтался.
Он лежал, а лужа становилась все шире, расползалась по сухому полу четвертого этажа.
После изнурительной работы днем и отчаянной гребли ночью встать Жертва уже не мог и представлял себе, как его подберут два монаха и положат на обеденный стол.
– И чего лежим? – раздался от порога голос отца Кондратия. – Если не удалось утонуть, то иди молись.
– Что?
– Воду черпай, дубина.
– Красиво, только уж очень мокро, – сказал Жертва.
Была ночь, и они с Мышью пялились на звездное небо.
В своей келье спать Жертва теперь опасался, и Мышь, повздыхав, пустила его в свой спальник.
– А тебя в монахи-то приняли? – спросила Мышь, думая о чем-то своем.
Жертва вспомнил, сколько воды ему довелось выплеснуть в окно, и уверенно сказал:
– Еще как приняли. Они так молятся здесь, по ходу – с ведрами наперевес.
– В чужой монастырь… – произнесла Мышь насмешливо.
По крайней мере, она была теплой и относительно нормальной. Местные обитатели выглядели так, как будто все происходящее вовсе не из ряда вон, и это сбивало с толку больше, чем всё остальное.
– Слушай, – запнувшись (как бы совсем за дурака не приняли), спросил Жертва, – а ты вот в других монастырях была… Там ведь всё по-другому, да?
Он чувствовал себя обманутым: шел к богу, и пришел к какой-то херне, и сейчас ему очень хотелось услышать, что просто с этим монастырем не повезло, но в мире бывают и другие, нормальные религиозные учреждения, какими их показывают в фильмах.
– А может это типа каждому по вере его? – встрепенулась Мышь.
Море вздохнуло и поднялось вверх, лодка взлетела вместе с ним.
Потом они все опустились вниз снова.
Стало быть, третий этаж опять затопило.
– В такое я точно не верил, – отказался Жертва.
– А правда, что у вас с иконами? – спросил Жертва наутро, привычно бряцая ведром. – То их полным-полно, то одна на весь монастырь и есть.
Отец Кондратий почесал за ухом.
– Иконы-то на месте все, это в башке бывает полный бардак, – ответил он. – Я, когда сюда попал, вообще ни одной не видел. А уж полным-полно несколько раз только и было.
– Давно ты здесь?
– Да уже, считай, три прилива. Этот четвертый. Невезучий я.
Отец настоятель был высоким и молодым мужиком, куда моложе, чем Жертва. Он оглядел его портаки, хмыкнул и осудил:
– Нынче, сын мой, уже не модно колоться. Но в том, что ты соблюдаешь традиции, есть определенное достоинство.
– А главное – все наглядно, – поддакнул отец эконом. – Сразу видно, сколько было, сколько осталось, сколько ждать еще.
– Чо? – привычно не врубился Жертва.
– Малолетка-то сошла уже.
Двести тридцать первой на руках – как не бывало.
Зато мозолей прибавилось.
На столе лежал очередной утопленник, и пищу принимали на кухне, сгрудившись вокруг стола повара.
Мышь была здесь же, лопала макароны.
– Всякое я видел, – произнес один из монахов, по виду – самый настоящий древний старец, – но чтоб в монастырь со своей бабой приходили – в первый раз.
– Я тоже, – не осталась в долгу Мышь, – таких мокрых монастырей пока не встречала.
Жертва не стал объяснять людям, что баба вовсе не его, а по дороге прибилась, ушел из кухни в трапезную, сел во главе стола, молча глядя на раздувшийся труп.
– Повезло братану, – вздохнул древний старец, неслышно пришедший следом, – всего за два прилива отмучился. А я уже на десятый вышел. Рекорд.
– Меня тоже чуть не затопило вчера, – невесть зачем сообщил ему Жертва.
– По чуть-чуть всех затапливает, – отрезал старец. – Это не помогает.
– А что будет, если не вычерпывать воду?
Этот вопрос очень терзал Жертву. Ему так надоело это монотонное занятие, что иногда он мечтал, чтобы море поднялось еще выше да и похоронило весь монастырь к лешему.
– Если этого не делать, – отец Кондратий оборвал зубами нитку и отступил на шаг, разглядывая аккуратный белый саван, – то следующего прилива можно и не дождаться.
– Так это же хорошо, – не понял Жертва.
– А в чем тогда смысл? – удивился монах.
– Кажется, они считают, что море смывает их косяки.
Мышь сидела в лодке и вязала носок. Фонарь покачивался над её головой.
– Вот баптисты, – удивилась писклявая.
– Монастырь-то специфический, – пояснил Жертва. – Исключительно для осужденных. Для тех, кому мало показалось.
– Засада какая, – расстроилась Мышь, – и чего я сюда потащилась? Всякого быдла и в моем родном дворе хватало.
– А это что за деятель? – Жертва кивнул на портрет страшнючего мужика, который только сегодня появился в столовой.
Несколько монахов мазнули по стене взглядами и снова отвернулись: для них там было пусто.
– Наверное, отец основатель, морда каторжная, – ответил Кондратий. – Вроде, он там висел. А может, и святой Пантелей, – и монах широко перекрестился на стену: кому-нибудь да достанется.
– Каторжник?
– Беглый. Ну чисто зверь, сейчас бы по сто пятой пошел с отягощающими, – откликнулся отец эконом, выжимая тряпку. – Говорят, чесальщиком пяток был при купчихе какой-то, а потом сжег всех к едрене фене: и купчиху, и купца, и козу ихнюю, и по всей деревне огонь прогулялся. Зато теперь воды по самое не балуй, молись не хочу. За себя и за того парня.
– Брешут, – неуверенно отозвался Жертва, покрываясь мурашками.
Ночь прошла без сна. Жертва кроил и перекраивал свои немногочисленные открытия.
Если третий этаж – это такое чистилище, то четвертый – взлетная площадка для вечного блаженства? Вычерпаешь, скажем, сто ведер – одним грехом меньше станет, вычерпаешь миллион – обретешь белый саван и всепрощение?
Такое, по сути, ерундовое занятие. Но от того, что оно каждый день начиналось заново, и что результат труда сводился к нулю, и еще леший знает от чего, к горлу подкатывала глухая тоска – хоть вместе с ведром из окошка сигай.
И, разумеется, это был не повод.
Жертва не считал себя таким уж заядлым злодеем. Старушек топором не рубил, детей не обижал, да и вообще насилия не любил.
По его подсчетам выходило, что прилив-другой – и каюк?
Попал, как кур в ощип, а главное – ни за что ни про что.
Умирать раньше времени за свои незначительные статьи Жертве не хотелось. Но права была Мышь: на что рассчитывать в нынешних условиях и с его-то погонялом?
К рассвету выход был найден: для того, чтобы протянуть подольше, нужно все время грешить заново.
Самый очевидный для монаха грех спал с ним сейчас в одном спальнике.
– Ты чего? – не поняла Мышь, когда он решительно навалился сверху. Потом, наконец, сообразила, ойкнула, пропищала: – И электрошокер как назло утонул, – после чего нашарила травмат и решительно выбросила его за борт.
За завтраком, уже подбирая хлебом остатки каши с тушенкой с тарелки, Жертва вспомнил:
– Так ведь это… сейчас же пост.
На зоне у него было вдоволь свободного времени и душеспасительных книг. В тюремной библиотеке не водилось детективов или любовных романов, зато буклетов про бога, посты и церковные праздники – навалом.
– Рыбу можно, траву всякую, злаки, – старательно перечислил Жертва.
– Прилив же! – пожал плечами один из монахов.
– Во время прилива можно и пост не соблюдать, – подмигнул отец Кондратий. – Приливы – это типа индульгенции.
И Жертва понял, что совершенно понапрасну потратил силы на Мышь – можно было десять ведер воды вычерпать.
Хорошенько поразмыслив над обеденным разговором, Жертва таки нашел плюс в своей безвыходной ситуации, да такой интересный, что даже решил повременить с побегом, когда уйдет вода.
В конце концов, что было такого там, чего он уже не видел? Седьмая колония вместо восьмой?
– После прилива останешься при монастыре вечной паломницей, – сказал он Мыши вечером. – Ты мне будешь стопроцентно нужна.
Больше всему ему нравилось слово “вечность”.
– Правда? – обрадовалась Мышь и растроганно шмыгнула носом.
Больше всего ей нравились слова “ты мне будешь нужна”.
– Идиоты, – прошептал древний старец, отходя от окна.
Отец настоятель дернул плечом.
– Здесь, – ответил он, – это быстро проходит. Здесь все проходит, а в первую очередь – тяга к жизни.
– Не всегда, – пробормотал древний старец, погладив лежащий на столе нож-бабочку.
Вот только закончится прилив – и бабочка снова взлетит в морщинистых, узловатых пальцах. И старец уже точно знал, чья кровь раскрасит тонкое лезвие.
Он совершенно точно никуда не спешил: слово “вечность” ему тоже очень нравилось.
Тема: Мертвый штиль
Автор: tapatunya
Бета: Южный Парк
Краткое содержание: бери ведро.
Комментарии: разрешены
читать дальше
Пятнадцать лет и три ходки понадобилось рецидивисту с погонялом Жертва, чтобы собрать вступительный взнос в монастырь.
Надо сказать, общак подбивали всей колонией и несколькими соседними, включая женскую и строгого режима. Заслышав о том, что Жертва твердо решил заделаться монахом, закрытый народец быстренько пересчитал в уме свои грешки и решил, что иметь блатного при боге будет всяко полезно.
На свободу Жертва вышел с чистой совестью, солидной пачкой денег, завернутой в целлофановый пакет, а потом в газету, и целым списком имен (раб божий Скелет, раб божий Лайт, раб божий Таран). Красным карандашом были подчеркнуты те, кто внесли денег больше других и за которых молиться нужно было вдвое усерднее.
Место Жертва выбрал давно: заключенные из уст в уста передавали друг другу, что на юге, у самого синего моря, стоит специальный монастырь для таких, как они. И настоятель там – из своих.
Туда-то Жертва и отправился.
Сначала Жертва двое суток тащился на поезде, а потом пять часов трясся в стареньком “пазике”, который уверенно петлял по горным серпантинам, отважно поднимался высоко над уровнем моря и спускался снова, порой балансируя над обрывами на двух колесах.
В автобусе становилось все просторнее: люди выходили на своих остановках, и под конец пути у Жертвы осталась только одна попутчица – тощая и пучеглазая.
Наконец, “пазик” остановился, а водитель с наслаждением закурил.
– Все, товарищи сирые и убогие, – сказал он, – дальше пешком.
– Почему это “сирые и убогие”? – пропищала попутчица Жертвы, кажется, оскорбленно.
– Потому что нормальные здесь не выходят, – хмыкнул водила.
Мышь писклявая отлепилась от сиденья и поползла к выходу. За собой она волокла огромный туристический рюкзак.
Жертва вышел в другую дверь. С удовольствием набрал в грудь горного воздуха и решил, что жизнь удалась.
Мышь покосилась на него с подозрением.
– Да вы что, – обиделся Жертва. – Я же в монастырь иду!
– А вдруг решишь согрешить по дороге? – пропищала она с еще большим подозрением. – Мол, потом отмолю, поклонами отобью…
– У, дура, – сказал ей Жертва и пошел вперед. Ну её к лешему, ненормальную эту.
Первые полчаса Жертва шагал легко и даже с удовольствием, солнце уже было нежарким и низким, птички пели, дорога, хоть и петляла, как пьяный уфсинец, но куда-то вела.
Потом она закончилась, и остались одни направления. Навигатор отключился, а следом за ним погасли мобильник, электронные часы и плеер – на полувздохе “Потому что заняты губы у тебя”...
Жертва остановился и задумался.
Вокруг были только камни, множащие звуки эхом. Сзади вздыхала Мышь писклявая.
– Ну, и куда? – сердито спросил её Жертва, не оборачиваясь.
Отовсюду захихикало тем особо противным женским хихиканьем, от которого продирает до мурашек.
– К морю, конечно, – наконец, ответила Мышь. – Ты разве его не чувствуешь?
Жертва чувствовал голод и усталость, раздражение и неуверенность, но море – нет.
Мышь помолчала, словно колеблясь, а потом попросила:
– Покажи руки.
Жертва пожал плечами и привычно поднял ладони. И только подумал, что ничего ей в сумерках да на расстоянии не разглядеть, как его осветил луч.
– Шаришь в картинках? – спросил Жертва.
Мышь словно про себя попискивала:
– Сто пятьдесят восьмая, двести тринадцатая, – по малолетке? – сто пятьдесят девятая…
– Да нет там сто тридцать первой, – Жертва развеселился. Вот тебе и монашка.
Мышь писклявая выступила из-за валуна. На её отсутствующей груди висел бинокль. Мощный армейский фонарь Мышь держала в правой руке.
– Пойду первой, – решила она. – Осталось недалеко, километров пять. Но имей в виду, – и перед носом Жертвы мелькнул электрошокер.
На такое только вздохнуть и получилось.
– Слушай, – осенило Жертву минут через двадцать, – а разве мы идем не в мужской монастырь?
– В мужской, – охотно согласилась Мышь, прыгая с камня на камень.
– А ты зачем идешь в мужской монастырь?
– А я паломничаю, – объяснила девица, – это уже третий…
– И все мужские?
– Ага…
Мышь остановилась и обернулась. В свете фонаря мелькнула широкая улыбка.
– Я же мужа себе ищу, – бесхитростно призналась она.
– В монастырях?! – изумился Жертва.
– Не на зоне же, – хихикнула Мышь. – А монахи не пьющие и работящие.
На это Жертва не нашелся с ответом.
Монастырь вырос из-за поворота внезапно и неотвратимо. Море оглушительным гулом разорвало ночной воздух, пахнуло водорослями, рыбой и влажным камнем.
– Прибой начинается! – закричал откуда-то сверху сорванный мужской голос. – Быстрее наверх, приблуды!
– Что?.. – не понял Жертва, и в ответ раздалось уже несколько голосов:
– Наверх, наверх! А, чтоб вас!
Мышь сообразила быстрее: ухватила Жертву за руку и потащила по каменным замшелым ступенькам, которые её фонарь хаотично выхватывал из темноты.
– Выше! – раздался очередной крик. – Быстрее!
Дыхание у Жертвы сбивалось, ветер пытался опрокинуть его с ног, оглушительно верещали спятившие чайки.
Оказалось, они поднялись на одну из колоколен: Жертва едва не запутался в толстых разлохмаченных веревках, повис на них бессильно. Сверху гулко рявкнул колокол.
– Что, леший подери, происходит? – простонал Жертва, выглядывая за высокую толстую стену.
И увидел, как поднимается на дыбы мерцающая звездами волна, как луна захлебывается в белой пене, и эта мощь со всей силы обрушивается на берег. Здание содрогнулась от удара.
Апокалипсис завершился только через несколько часов. Небо просветлело, а море стало тихим и мирным. Совершенно обессиленный, напуганный Жертва выглянул наружу.
Все первые этажи монастыря ушли под воду.
– Эй, вы, там, на западной колокольне, – в костяке здания распахнулось окно, и оттуда показалась небритая морда самого бандитского вида, – живы?
– Кажется! – закричала в ответ Мышь.
– Баба, – удивился мордатый. – Это к несчастью… Отец настоятель! – гаркнул он. – Тут у нас два безбилетника!
– Благослови их бог, – отозвался другой голос. – Оформляйте, отец Кондратий.
– Дуйте сюда, касатики, – пригласил небритый.
– Как? – не понял Жертва.
– Вплавь, – ухмыльнулся отец Кондратий. – Но можешь еще взлететь. Причислим к лику святых без очереди.
Отец эконом придирчиво оглядел высокую денежную стопку, которую извлек Жертва.
– Годится, – кратко сказал монах. – Иди.
От волнения – не каждый день сбываются заветные мечты – Жертва не спросил, куда именно ему идти и чем нужно заняться. Очевидно, что молитвами, ради этого он сюда и приехал.
Но кто-то сунул ему в руки ведро, а кто-то кинул под ноги высокие болотные сапоги. Ведро Жертва взял, а сапоги надел.
Отец Кондратий толкнул в спину, – “Ну, что стоишь, жрать хочется!” – Жертва вслед за ним спустился на полузатопленный третий этаж, где воды было по колено, и принялся вместе с другими монахами, мускулистыми и немногословными, черпать море, выливая его за окно.
Вода снаружи плескалась чуть ниже уровня ставень.
– А разве нельзя сначала позавтракать, а потом осушить этаж? – спросил он у монаха рядом с собой. Тот был в майке и таких же болотных сапогах.
– Так ведь это – трапезная, – удивился монах.
Вокруг слышались плеск и звяканье ведер.
– Что это за прилив такой? – вслух задумался Жертва, в очередной раз опрокидывая ведро за окно. – А когда будет отлив? Разве море может подняться так высоко, как будто его налили в стакан? Оно бы ушло – в землю, в горные ущелья, заполнило бы собой все трещины и все впадины…
– Да ты поэт, – не одобрил отец Кондратий. – А отлив… Иногда он бывает почти сразу же, но наши летописи хранят записи о приливе, который стоял семь лет и семь месяцев.
– Брешут, – неуверенно пробормотал Жертва. – Что же монахи не покинули монастырь?
– А ты попробуй при случае, – хохотнул другой монах, проходя мимо с ведром.
Это было похоже на байки, которые Жертва слышал на каждой зоне: призрак Черного Уфсинца, или, скажем, кровавые полнолуния, или еще что-нибудь этакое. Когда люди живут в замкнутом мире, таком, как тюрьма или монастырь, они поневоле придумывают разные сказки.
Спустя несколько часов отец кормилец объявил завтрак.
Ели за одним длинным, всё еще мокрым столом, вода стояла по щиколотки, но Жертва так устал и проголодался, что мог бы принимать пищу и вовсе на плаву. Спустя примерно половину тарелки он нашел в себе силы оглядеть собравшихся.
Их было около пятидесяти монахов, больше похожих на грузчиков. В одинаковых сапогах, в майках или рубашках с закатанными рукавами, они невозмутимо жевали, и на их лицах не было ни особого благочестия, ни недовольства.
Потом Жертва снова черпал и черпал воду, тряпками сушил влажные каменные стены и пол, и вечером ему хватило сил только для того, чтобы наскоро перекусить краюхой теплого водянистого хлеба, запив его некрепким чаем. После этого он поднялся вслед за отцом Кондратием на четвертый этаж, где были кельи монахов, и, рухнув на узкую жесткую кровать, забылся мертвым сном.
Жертва проснулся от стука совсем рядом. Спросонья не сразу сообразил, откуда звук и что это вообще такое, потом добрел до окна.
Стояло серое рассветное марево. Внизу, посреди бескрайнего моря, едва покачивалась на волнах надувная резиновая лодка. В ней сидела Мышь писклявая и заносила руку для очередного броска мелкими камушками.
Жертва спустился на третий этаж и к своему изумлению обнаружил, что тот снова затоплен. По колено в воде, Жертва доплюхал до окна и уставился на Мышь.
Она подрагивала от утренней прохлады.
– Здесь нет ни одной иконы, – меланхолично сказала Мышь.
Сначала Жертве показалось, что она издевается: вон же они, по всем стенам понавешаны, плюнуть некуда, чтобы в лик святого не угодить.
Но длинный нос Мыши был красным от холода, и вся она казалось очень несчастной и унылой, так что Жертва решил не спорить с дурной бабой.
– Почему ты плаваешь вокруг монастыря на лодке? – спросил он.
– Потому что за этими стенами – пятьдесят жаждущих женского тела мужчин!
Жертва вздохнул. Ему всегда интересно было, на что конкретно рассчитывают бабы, которые заваливаются в чисто мужской мир. На серенады?
Послышался топот шагов. Двое монахов тащили вниз по ступенькам третьего, чья голова и руки безвольно мотались. Тело было распухшим.
– Утонул, – сообщил один из монахов коротко, после того, как тело было расположено на длинном столе, за которым вчера принимали пищу. – В собственной постели, помилуй Господи.
– Один из них утоп, – пробормотала Мышь задумчиво.
Жертва прошел по совершенно сухому полу четвертого этажа и шагнул в распахнутую дверь кельи, такую же, как у него. Она тоже была сухой, и только кровать, на которой утонул монах, стояла мокрая, и с уголка подушки тихо капала вода.
И снова целый день не было никаких молитв, а были только вода и ведра, и покойник на влажном столе, и за этот день Жертва узнал, что приливы бывают всякие: короткие и длинные, частые и редкие, высокие и низкие.
– Почитай, уже полтора года сухо было, – сказал отец эконом, отжимая тряпку. – А один год было: каждый месяц нас заливало, нон-стопом. Так еще и ливень хлестал, и штормило. Думали, помрем все! А в этот раз ничего – штиль.
К ночи покойника зашили в белый холщовый мешок и спустили на воду. Почему-то тело не утонуло, а только плавно покачивалось на мелкой морской ряби.
Сквозь отупляющую усталость Жертва смотрел, как медленно движется в темноте белое пятно, а потом оно очень быстро и непонятно исчезло совсем.
В своей келье Жертва, присев на корточки, некоторое время смотрел на небольшую лужу посредине комнаты.
Мышь писклявая нашлась не сразу – она дрейфовала между завитками почти полностью затопленных крестов. Лежала себе в спальном мешке и читала книгу при свете фонаря.
Жертва вылез из окна и постарался войти в воду как можно тише, без всплеска. В несколько широких гребков подплыл к лодке, ухватился за крепление весла на пузатом резиновом боку:
– Только не кричи.
Мышь подняла голову, и её глаза округлились.
– Нет, – буркнул Жертва, – вовсе я не за тем, о чем ты думаешь. Подвинься.
Он подтянулся и влез на опасно покачнувшуюся лодку.
Мышь вместе со своим спальником скукожилась в другом углу.
– Решил дать деру? – спросила она. – Это вряд ли.
– Чо это? – сразу разозлился Жертва.
– Не с твоим прозвищем.
Жертве захотелось дать ей по уху.
Он очень старался найти хотя бы пики тех гор, откуда они с Мышью пришли, но гор не было, ничего не было, а только подавляющая, спокойная, почти покойницкая безмятежность моря. Моря, от которого сбежать было так же невозможно, как от конвоиров с автоматами.
Не было даже чаек, этих крикливых тварей, не было насекомых, не мелькала в воде рыба.
Полная, оглушающая, мертвая тишина.
Жертва поплавал-поплавал вокруг монастыря, выдохся, разозлился и сложил весла.
– Пока-пока, – в спину ему сказала невозмутимая Мышь, снова утыкаясь в книжку. – Давай хоть дождевик дам?..
Когда Жертва открыл дверь в свою келью, на него словно опрокинулась огромная бочка воды. Хлынуло так сильно, что Жертва упал на пол, захлебнулся, забарахтался.
Он лежал, а лужа становилась все шире, расползалась по сухому полу четвертого этажа.
После изнурительной работы днем и отчаянной гребли ночью встать Жертва уже не мог и представлял себе, как его подберут два монаха и положат на обеденный стол.
– И чего лежим? – раздался от порога голос отца Кондратия. – Если не удалось утонуть, то иди молись.
– Что?
– Воду черпай, дубина.
– Красиво, только уж очень мокро, – сказал Жертва.
Была ночь, и они с Мышью пялились на звездное небо.
В своей келье спать Жертва теперь опасался, и Мышь, повздыхав, пустила его в свой спальник.
– А тебя в монахи-то приняли? – спросила Мышь, думая о чем-то своем.
Жертва вспомнил, сколько воды ему довелось выплеснуть в окно, и уверенно сказал:
– Еще как приняли. Они так молятся здесь, по ходу – с ведрами наперевес.
– В чужой монастырь… – произнесла Мышь насмешливо.
По крайней мере, она была теплой и относительно нормальной. Местные обитатели выглядели так, как будто все происходящее вовсе не из ряда вон, и это сбивало с толку больше, чем всё остальное.
– Слушай, – запнувшись (как бы совсем за дурака не приняли), спросил Жертва, – а ты вот в других монастырях была… Там ведь всё по-другому, да?
Он чувствовал себя обманутым: шел к богу, и пришел к какой-то херне, и сейчас ему очень хотелось услышать, что просто с этим монастырем не повезло, но в мире бывают и другие, нормальные религиозные учреждения, какими их показывают в фильмах.
– А может это типа каждому по вере его? – встрепенулась Мышь.
Море вздохнуло и поднялось вверх, лодка взлетела вместе с ним.
Потом они все опустились вниз снова.
Стало быть, третий этаж опять затопило.
– В такое я точно не верил, – отказался Жертва.
– А правда, что у вас с иконами? – спросил Жертва наутро, привычно бряцая ведром. – То их полным-полно, то одна на весь монастырь и есть.
Отец Кондратий почесал за ухом.
– Иконы-то на месте все, это в башке бывает полный бардак, – ответил он. – Я, когда сюда попал, вообще ни одной не видел. А уж полным-полно несколько раз только и было.
– Давно ты здесь?
– Да уже, считай, три прилива. Этот четвертый. Невезучий я.
Отец настоятель был высоким и молодым мужиком, куда моложе, чем Жертва. Он оглядел его портаки, хмыкнул и осудил:
– Нынче, сын мой, уже не модно колоться. Но в том, что ты соблюдаешь традиции, есть определенное достоинство.
– А главное – все наглядно, – поддакнул отец эконом. – Сразу видно, сколько было, сколько осталось, сколько ждать еще.
– Чо? – привычно не врубился Жертва.
– Малолетка-то сошла уже.
Двести тридцать первой на руках – как не бывало.
Зато мозолей прибавилось.
На столе лежал очередной утопленник, и пищу принимали на кухне, сгрудившись вокруг стола повара.
Мышь была здесь же, лопала макароны.
– Всякое я видел, – произнес один из монахов, по виду – самый настоящий древний старец, – но чтоб в монастырь со своей бабой приходили – в первый раз.
– Я тоже, – не осталась в долгу Мышь, – таких мокрых монастырей пока не встречала.
Жертва не стал объяснять людям, что баба вовсе не его, а по дороге прибилась, ушел из кухни в трапезную, сел во главе стола, молча глядя на раздувшийся труп.
– Повезло братану, – вздохнул древний старец, неслышно пришедший следом, – всего за два прилива отмучился. А я уже на десятый вышел. Рекорд.
– Меня тоже чуть не затопило вчера, – невесть зачем сообщил ему Жертва.
– По чуть-чуть всех затапливает, – отрезал старец. – Это не помогает.
– А что будет, если не вычерпывать воду?
Этот вопрос очень терзал Жертву. Ему так надоело это монотонное занятие, что иногда он мечтал, чтобы море поднялось еще выше да и похоронило весь монастырь к лешему.
– Если этого не делать, – отец Кондратий оборвал зубами нитку и отступил на шаг, разглядывая аккуратный белый саван, – то следующего прилива можно и не дождаться.
– Так это же хорошо, – не понял Жертва.
– А в чем тогда смысл? – удивился монах.
– Кажется, они считают, что море смывает их косяки.
Мышь сидела в лодке и вязала носок. Фонарь покачивался над её головой.
– Вот баптисты, – удивилась писклявая.
– Монастырь-то специфический, – пояснил Жертва. – Исключительно для осужденных. Для тех, кому мало показалось.
– Засада какая, – расстроилась Мышь, – и чего я сюда потащилась? Всякого быдла и в моем родном дворе хватало.
– А это что за деятель? – Жертва кивнул на портрет страшнючего мужика, который только сегодня появился в столовой.
Несколько монахов мазнули по стене взглядами и снова отвернулись: для них там было пусто.
– Наверное, отец основатель, морда каторжная, – ответил Кондратий. – Вроде, он там висел. А может, и святой Пантелей, – и монах широко перекрестился на стену: кому-нибудь да достанется.
– Каторжник?
– Беглый. Ну чисто зверь, сейчас бы по сто пятой пошел с отягощающими, – откликнулся отец эконом, выжимая тряпку. – Говорят, чесальщиком пяток был при купчихе какой-то, а потом сжег всех к едрене фене: и купчиху, и купца, и козу ихнюю, и по всей деревне огонь прогулялся. Зато теперь воды по самое не балуй, молись не хочу. За себя и за того парня.
– Брешут, – неуверенно отозвался Жертва, покрываясь мурашками.
Ночь прошла без сна. Жертва кроил и перекраивал свои немногочисленные открытия.
Если третий этаж – это такое чистилище, то четвертый – взлетная площадка для вечного блаженства? Вычерпаешь, скажем, сто ведер – одним грехом меньше станет, вычерпаешь миллион – обретешь белый саван и всепрощение?
Такое, по сути, ерундовое занятие. Но от того, что оно каждый день начиналось заново, и что результат труда сводился к нулю, и еще леший знает от чего, к горлу подкатывала глухая тоска – хоть вместе с ведром из окошка сигай.
И, разумеется, это был не повод.
Жертва не считал себя таким уж заядлым злодеем. Старушек топором не рубил, детей не обижал, да и вообще насилия не любил.
По его подсчетам выходило, что прилив-другой – и каюк?
Попал, как кур в ощип, а главное – ни за что ни про что.
Умирать раньше времени за свои незначительные статьи Жертве не хотелось. Но права была Мышь: на что рассчитывать в нынешних условиях и с его-то погонялом?
К рассвету выход был найден: для того, чтобы протянуть подольше, нужно все время грешить заново.
Самый очевидный для монаха грех спал с ним сейчас в одном спальнике.
– Ты чего? – не поняла Мышь, когда он решительно навалился сверху. Потом, наконец, сообразила, ойкнула, пропищала: – И электрошокер как назло утонул, – после чего нашарила травмат и решительно выбросила его за борт.
За завтраком, уже подбирая хлебом остатки каши с тушенкой с тарелки, Жертва вспомнил:
– Так ведь это… сейчас же пост.
На зоне у него было вдоволь свободного времени и душеспасительных книг. В тюремной библиотеке не водилось детективов или любовных романов, зато буклетов про бога, посты и церковные праздники – навалом.
– Рыбу можно, траву всякую, злаки, – старательно перечислил Жертва.
– Прилив же! – пожал плечами один из монахов.
– Во время прилива можно и пост не соблюдать, – подмигнул отец Кондратий. – Приливы – это типа индульгенции.
И Жертва понял, что совершенно понапрасну потратил силы на Мышь – можно было десять ведер воды вычерпать.
Хорошенько поразмыслив над обеденным разговором, Жертва таки нашел плюс в своей безвыходной ситуации, да такой интересный, что даже решил повременить с побегом, когда уйдет вода.
В конце концов, что было такого там, чего он уже не видел? Седьмая колония вместо восьмой?
– После прилива останешься при монастыре вечной паломницей, – сказал он Мыши вечером. – Ты мне будешь стопроцентно нужна.
Больше всему ему нравилось слово “вечность”.
– Правда? – обрадовалась Мышь и растроганно шмыгнула носом.
Больше всего ей нравились слова “ты мне будешь нужна”.
– Идиоты, – прошептал древний старец, отходя от окна.
Отец настоятель дернул плечом.
– Здесь, – ответил он, – это быстро проходит. Здесь все проходит, а в первую очередь – тяга к жизни.
– Не всегда, – пробормотал древний старец, погладив лежащий на столе нож-бабочку.
Вот только закончится прилив – и бабочка снова взлетит в морщинистых, узловатых пальцах. И старец уже точно знал, чья кровь раскрасит тонкое лезвие.
Он совершенно точно никуда не спешил: слово “вечность” ему тоже очень нравилось.
@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-6
читать дальше
Присоединяюсь к Иске, пока это лучший рассказ на Радуге
Есть небольшой вопросик
ответ на вопрос
И так жаль, что читать дальше
5/8
быстрый апд: думала об этом когда читала, но забыла написать - текст похож на пересказ тяжелого сна, типа когда логика понятна на ограниченном промежутке времени, и потом уже, когда расскажешь, общая)
спасибо, автор, лихо завернули притчу
читать дальше
Большое спасибо! Понравилось все со страшной силой, и идея, и сюжет, и стиль, и тема! А краткое содержание восхищало еще с начала радуги )))
Прекрасный язык, яркие герои, небанальное раскрытие темы и сам сюжет -
читать дальше
5/9.
На мой вкус, очень пережато с юмором в начале и во всем, что касается Мыши и главгера, сама суть шутливо обыгрываемых деталей достаточно избитая. И интонация легкого стеба с элементами притчевости почему-тодля меня не сплелись в единый стиль, дисгармонировали.
Ну и плюс, наверно, я очень тупая, но финала не поняла - не конкретного его содержания, конечно, а мотивов и целей.
Но идея очень симпатичная и середина рассказа отличная, может, потому что она мне обещала что-то немного другое, и случилось легкое разочарование.
3/7
5/10