[Партизаны 2015]

Название: Дезертир
Тема: Ветер перемен
Автор: Terra Nova
Бета: beside, Теххи Халли
Краткое содержание: То были последние дни перед сезоном ветров, тревога точила сердце и ослабляла разум, странные мысли приходили в голову, странные мысли и странные сны.
Комментарии: разрешены

Ночью умирающий дракон с диким ревом пронесся над деревней. Мы потушили все огни и собрались в большой хижине. Старики молились, дети дрожали от страха. Дракон упал далеко за лесом, и мы разошлись спать.
А утром, в степи, я нашел ее. Она лежала на земле, и духи земли ждали ее последнего часа, но я сразу увидел, что она жива. Ее одежда была пыльной и темной, ее обувь была грубой и тяжелой, и почему-то я почти знал, кто она и откуда, и это наполняло меня тревогой и предчувствием беды. То были последние дни перед сезоном ветров, тревога точила сердце и ослабляла разум, странные мысли приходили в голову, странные мысли и странные сны, и я боялся ее, боялся того, что придет за нею, хоть и не знал, что это может быть – боялся, но поднял ее на руки и понес, и духи кричали мне вслед, чтобы вернул их добычу, но я не обернулся.
Я уложил ее на подстилку возле главного костра, и все, кто был в деревне, собрались рядом – старая Кувв, что делала колокольчики, Вабо, что плела сеть, Махо, что готовила еду, стайка детишек, слишком маленьких, чтобы охотиться, и еще, и еще – все они, женщины, дети, старики склонились над нею, и Кувв спросила у меня: «Кто это, Вед, скажи нам?», и я не знал, что ответить. А Вабо спросила: «Она упала с неба?», и я не знал, что ответить. А старший из детей, Токо, сказал: «Ее уронил тот дракон», женщины испуганно загомонили, а я не стал отвечать, ибо это не был вопрос.
И тогда она открыла глаза, закашлялась и попросила воды.

* * *

Из дневника лейтенанта Т.К. Мауре
В это невозможно поверить, это похоже на чью-то дурную шутку, но для банальной шутки мистификация слишком уж масштабна.
Я три дня живу среди дикарей. Похоже на бред, но так оно и есть. Пишу эти строки, сидя на шкуре возле самой большой хижины в деревне, но не верю ни своим глазам, ни своим словам.
Передо мной – оживший учебник истории. Они занимаются повседневными делами, на меня почти не обращают внимания, разве что иногда кидают взгляды украдкой. Но не боятся, скорее, им просто любопытно. О чем они думают, глядя на меня? Кем я им кажусь?
Их тут около сотни, может, чуть больше; почти все время кто-то отсутствует, трудно сказать, сколько их всего. В основном мужчины и женщины средних лет, но и стариков тоже немало. Дети всех возрастов носятся ватагой, их вообще не сосчитать. Что удивительно: здесь есть представители всех рас! Афро, белые, азиаты, индусы, мулаты всех мастей – все равны, все живут вперемешку, нет даже намека на сегрегацию. Прямо сейчас негритенок возится в пыли с маленьким корейцем, рядом рыженькая девочка в веснушках увлеченно рисует что-то на земле наконечником стрелы. Взрослые, насколько я могу судить, тоже не придают значения цвету кожи.
Говорят все на одном языке, но что это за язык! Гремучая смесь из английского, французского, японского, немецкого, иврита – и это только то, что я могу с некоторой вероятностью опознать. Кажется, встречаются и русские слова, но уверенности у меня нет – русского я совсем не знаю. Мне повезло, что английский и французский явно были взяты за основу, так что я понимаю почти все, что они говорят.
Еще странность: у них полно предметов, которые чужды этому месту. Например, еду готовят в огромных закопченных котлах. У некоторых мужчин на запястьях часы; они, разумеется, не ходят и воспринимаются скорее как украшение. У одной из женщин на шее болтается плеер, она носит его, как ожерелье. Откуда все эти вещи? Не с неба же упали (особенно котлы). Где они их взяли? Загадка.
Если не принимать во внимание это, а также дикую смесь разных народов, у них настоящее первобытное племя. Есть вождь, есть шаман (они зовут его Вед – видимо, от слова «ведун»). Мужчины охотятся в лесу, ловят рыбу. Женщины собирают пригодные в пищу растения, готовят, шьют одежду из шкур, следят за детьми. Земледелием они не занимаются – судя по всему, из-за кочевого образа жизни. Мне объяснили, что если оставаться на одном месте слишком долго, дракон в конце концов обнаружит деревню.
С драконами все понятно: над Великой Долиной проходит одна из самых оживленных трасс, летают и наши, и Альянс. Думается, не реже, чем раз в неделю, небо над притихшей деревней бороздит очередной «дракон». Можно было бы посмеяться над их суеверием, но я почему-то радуюсь, что мой самолет упал далеко отсюда и не потревожил их.
Если не считать драконов, жизнь их, кажется, протекает вполне мирно. Они не агрессивны, не враждебны к чужакам (по крайней мере, я ничего подобного не чувствую). Их быт размерен и неспешен, они никуда не торопятся и кажутся вполне счастливыми. Только некоторые (в основном те, кто постарше) выказывают, пожалуй, некоторую нервозность. Вед говорит, что это как-то связано с ветром, точнее, с его отсутствием. Черт его разберет, при чем тут ветер.

* * *

В первую ночь я оставался рядом с нею, слушал дыхание, но она спала спокойно и дышала ровно, и я понял, что она здорова. Тогда я пошел к Тагго, нашему вождю, и убедил его, и он позволил ей остаться в племени.
Теперь она живет среди нас, ест с нами и спит в большой хижине. Ее имя слишком длинное, и мы зовем ее Тала. Ее язык похож на наш, хотя иногда она говорит слова, которые мы не понимаем, но она понимает нас, и это хорошо. Другие женщины приняли ее, Тала помогает им, иногда играет с детьми, и детям она нравится.
У нее есть странные вещи, они вызывают у меня беспокойство, особенно та, что висит на шее, и та, что спрятана под одеждой, но скоро начнется сезон ветров, и мое беспокойство пройдет.
Тала задает много вопросов, и в вопросах ее таится опасность, хоть я и не понимаю, в чем она. Так хищная рыба плывет в глубине, невидимая для мальков. Тала хочет знать, как давно мы живем здесь, и я думаю: кто – мы? где – здесь? и как давно? – память моя морщится, идет рябью, и из глубины глядят на меня два голодных глаза рыбы-харуки. Тала спрашивает, что это за браслеты у наших мужчин, и я говорю ей – то знаки доблести, их носят сильнейшие воины, и вдруг вижу, будто у меня самого на руке такой браслет, и будто я подношу руку к лицу, гляжу на него, и палки на нем движутся, указывают… на что?
Это плохие вопросы, они будят плохие ответы, которым следует спать. Я знаю, что ветер унесет вопросы, сделает ответы ненужными, но ветра все нет, и я злюсь, качаю головой и ухожу в лес, чтобы не говорить с нею, и возвращаюсь, чувствуя вину, но Тала не сердится на меня, и будто бы сама выглядит виноватой.
Я учу ее всему: как сделать стрелу, как разжечь огонь, как поймать рыбу руками. Я вожусь с нею, как с ребенком, и женщины племени смеются надо мной, но я знаю, зачем делаю это.
Скоро придет ветер, и Тала станет одной из нас – вот о чем я думаю. Она должна уметь то, что умеем мы, знать то, что знаем мы, и тогда она будет частью племени, и все снова будет хорошо, беспокойство уйдет, тревога уйдет, и рыба-харука закроет глаза и уснет глубоко под водою.

* * *

Вед учит меня стрелять из лука, строить укрытие на дереве (чтобы безопасно переночевать, если ночь застигла в лесу), делать посуду из глины и массе других столь же полезных вещей. Сомневаюсь, что эти умения когда-нибудь мне пригодятся, но послушно учусь, чтобы не злить его. В последнее время многие в племени выглядят раздраженным, так что я стараюсь держаться поближе к Веду и задавать поменьше вопросов – и ему, и всем остальным. Мои вопросы явно их нервируют, хотя поначалу такого эффекта не производили. Думаю, это каким-то образом связано со злополучным сезоном ветров, о котором я по-прежнему не имею ни малейшего понятия. Полагаю, ветер имеет для них какое-то религиозное значение, и его отсутствие они воспринимают как дурной знак. Возможно, им кажется, что появление постороннего человека нарушило привычный порядок вещей; тогда понятно, почему их бесят мои расспросы и само мое присутствие. Если бы не Вед, боюсь, Тагго выгнал бы меня из племени.
Можно, конечно, оставить деревню и попытаться добраться до цивилизации, раз уж меня не спешат спасать, но мы в самом сердце Великой Долины, на сотни миль вокруг ни души, а у меня нет даже рабочей рации, так что, боюсь, это не очень хорошая идея.
Поэтому я стараюсь вести себя потише и просто молча наблюдаю. И наблюдение приносит плоды. Например, теперь мне очевидно, что многие из тех, кто живет в деревне, не всегда были «дикарями». Особенно это касается старшего поколения. Некоторые их навыки, судя по всему, были приобретены до того, как они попали сюда. К примеру, Вабо (у них у всех короткие имена, максимум два слога; мое тоже сократили), которая плетет рыбацкие сети, также мастерски изготавливает маскировочную сеть из подручных материалов (чтобы прятать деревню от дракона, надо полагать). У местного знахаря обнаружился комплект стальных хирургических инструментов, причем, он явно умеет ими пользоваться; о том, что инструменты перед использованием лучше прокипятить, он, как ни странно, тоже в курсе.
Ни один из них не умеет ни читать, не писать – на мои записи таращатся, как на чудные рисунки, не видя в них текста. При этом ручка у детей вызывает удивление, а старики явно знают, что это такое, но не проявляют интереса.
Иногда мне кажется, что они знают гораздо больше, чем пытаются показать. Особенно это касается Веда, но, как было сказано, я опасаюсь его расспрашивать. Вед выглядит более подавленным, чем другие, как будто именно он ответственен за то, что ветра все нет.

* * *

Ветра все нет.
Вижу сны – все тревожные, все не из этого места, не из этой жизни.
Старая Кувв сделала трижды по тридцать колокольчиков, Токо, Силла и Пон развесили их на ветвях деревьев, и все мы ходим тихо, прислушиваясь, но колокольчики молчат, и я вижу беспокойство в глазах мужчин и женщин, и даже дети в эти дни притихли и не шалят.
Я ходил в лес и пытался говорить с духами, но духи не услышали меня. Я ходил в степь и звал ветер, но не дождался ответа. Я вижу, как смотрят на меня люди моего племени – с мольбой и страхом, и день ото дня страха в их глазах становится все больше.
Я не чувствую приближения ветра. Я не чувствую ничего, страх сковывает и меня тоже, лишает сил и снова гонит в лес, в степь – подальше от деревни, подальше от всех. Подальше от Талы.
Я сам принес ее к нам, и с нею принес беспокойство, тревожные сны и предчувствие беды. Я смотрю на нее и знаю то, чего знать не хочу, помню то, что хочу забыть. Я знаю, как называется ее обувь (берцы), ее одежда (военная форма), знаю, что висит у нее на шее (армейский жетон), знаю, что притаилось у нее под одеждой (это оружие, более смертоносное, чем наши стрелы и ножи), еще чуть-чуть – и я вспомню самое важное, самое тревожное, что с ней связано, и когда я вспомню это о ней, я вспомню кое-что и о себе – обо всех нас, – я буду первым, кто вспомнит, потому что я был последним, кто забыл, потому что я пришел сюда позже всех (когда? как?), потому что я Вед, ведун – тот, кто ведает, тот, кто знает (знает что?), тот, кто задает себе слишком много вопросов, чтобы остальные могли их не задавать.
Но и в других я с ужасом вижу перемены.
Я вижу, как старик Давен, сидя у костра и пыхтя трубкой, водит палкой в пыли у своих ног, и сначала это просто какой-то странный рисунок, но потом я вглядываюсь и понимаю, что это его имя, и он пока что не может его понять (прочесть), но рука его уже вспомнила узор. Я вижу, как Ютта вертит в руках свое ожерелье, гладит синие квадратные бока, хмурится, неуверенно тычет пальцем в самый центр и подносит украшение к уху, как будто надеется услышать музыку. Я вижу, как Ледо задумчиво чертит в пыли круг и размечает его делениями, поглядывая на свой браслет.
Во сне я вижу высокие, серые дома с разбитыми стеклами, вижу пустые города, вижу машины, они ездят по земле и летают по воздуху, вижу людей, одетых в странные громоздкие костюмы. Эти видения непонятны и пугающи, они будят меня почти каждую ночь, и в такие ночи я уже не могу уснуть до рассвета.

* * *

Сегодня Вед отвел меня к дракону.
К их чертовому «мертвому» дракону, тому, что валяется здесь уже сколько? – лет пять?
Я не знаю, как это описать. До сих пор не могу отойти от потрясения.
Сначала мы долго продирались сквозь лес, очень долго, никогда раньше не забирались так глубоко в чащу, потом влезли на дерево, чтобы увеличить обзор. Вед указал рукой куда-то на юго-восток, и сначала ни черта не было видно, а потом…
Кажется, он спросил меня, что я об этом думаю, а я… господи, ну что тут скажешь? Что тут вообще можно сказать?
«Дракон» – G17M с развороченным брюхом, – вокруг расплавленный песок, обугленные пни, и повсюду на земле контейнеры с маркировкой, десятки разбитых контейнеров. Я не спец в био оружии, но тут и спецом быть не надо: аббревиатуру LGR знают даже дети. В армии его шутливо прозвали «дуркой», и начиная с 2112 и Альянс, и Коалиция расшвыривают такие контейнеры, как конфетти; ох, да по сравнению с некоторыми шедеврами военного производства «дурка» – еще безобидный вариант: всего лишь временная заторможенность, дезориентация, нарушение логических связей… Я помню лекцию, которую читал нам в училище полковник Халлес. Помню его спокойную, ничего не выражающую немецкую морду, когда он перечислял краткосрочные симптомы.
Полагаю, мало кто всерьез задумывался, как поведет себя тяжелый LGR, в огромной концентрации рассеянный по долине, со всех сторон окруженной горами.
Не менее полусотни контейнеров. За годы, прошедшие с момента крушения, он, вероятно, растекся по всей долине, тонким слоем покрыл землю, смешался с пылью, затаился и ждет своего часа. Ждет сезона ветров.
Любопытнейшие вещи я смогу сообщить полковнику Халлесу, если когда-нибудь буду иметь счастье с ним повстречаться. Например, что, помимо краткосрочных симптомов, LGR, будучи постоянно вдыхаем, вызывает серьезную деградацию, нарушение памяти, потерю значительного количества навыков и частичное слабоумие. Также, судя по всему, вызывает эффект, близкий к наркотическому: жертва, на время лишенная «дурки», проявляет признаки беспокойства и нервозности.
Пишу это сейчас, и у меня дрожат руки. Я сижу на своем привычном месте у общего костра, пытаюсь улыбаться и выглядеть как обычно, но, кажется, ни черта у меня не выходит. Все мои вопросы в одночасье обрели ответы, все оказалось так просто, и одновременно так страшно, что я не нахожу слов, чтобы описать свое состояние.
Вед подсаживается, заглядывает мне через плечо и тут же отодвигается. Делает вид, что его не интересуют мои каракули, но из него тоже актер так себе. Я уже давно подозреваю, что он умеет читать.
Вернее, снова умеет.
Ненадолго.
Господи, как это страшно.

* * *

Ночью меня разбудил звон колокольчика.
Я подпрыгнул, как ужаленный, с колотящимся сердцем, долго вслушивался во тьму, царящую снаружи, но звук так и не повторился. Скорее всего, это просто зверь задел ветку дерева.
Но я все равно решил, что это хороший знак.
Сегодня все глядят немного веселее. Наверное, не только я ночью проснулся от звона. Обсуждать это избегают – в последнее время мы вообще мало разговариваем, чтобы не наговорить лишнего, того, что должно остаться несказанным, а вскоре снова забытым, – но робкие улыбки говорят мне о том, что они чувствуют то же, что и я.
Ветер приближается. Я чувствую его зарождение где-то у края долины, и это наполняет меня радостью.
Из всех нас только Тала выглядит необычно подавленной, и я понимаю, почему. Ее ждет встреча с ветром, в первый раз это довольно неприятно, даже болезненно (откуда-то я это помню), но я буду рядом и помогу ей это пережить.

* * *

Ну вот и все.
Мой респиратор оказался бракованным. Стоило проверить его раньше, а впрочем – что бы это дало? Починить его в полевых условиях я все равно не могу.
Такое странное чувство: кажется, что нужно что-то делать, куда-то бежать, продолжать бороться, и приходится все время напоминать себе, что все, финита ля комедия. Я уже ничего не успею. Надо было не ждать, что меня спасут, а рискнуть и попытаться выбраться отсюда самостоятельно, как только запахло паленым, но теперь-то что об этом говорить.
Ветер пока не набрал силу, даже колокольчики на опушке леса шевелятся еле-еле, без звука, но времени уже не осталось. Если за месяц, что я тут торчу, меня не нашли, сейчас уж точно не на что надеяться. Потому что через неделю я буду прятаться под маскировочной сеткой вместе с остальными, и ни один дракон меня оттуда не выманит.
Пытаюсь разобраться, что я чувствую, и не могу. Три дня назад, когда обнаружилась поломка респиратора, были только страх и паника. Сейчас… не знаю. Как будто на меня снизошла апатия и даже нечто вроде умиротворения.
То, что должно со мной произойти, пугает. Пугает до ужаса, не буду врать.
И вместе с тем… не знаю, как объяснить; мне будто бы неловко об этом думать.
Жить тут, на самом деле быть частью племени, а не просто притворяться, ходить на охоту, возиться с детьми, вечерами сидеть у костра плечом к плечу… Кажется, какая-то часть меня не против этого.
Я пишу бред, знаю. И все же это так.
Если бы у меня был выбор – вернуться в растерзанный Нью-Йорк, в свою пустую квартиру, вернуться под крыло к генералу Пайроду, мечтающему только об одном – «показать этим узкоглазым сукам», в притихший, опустошенный, измотанный войной мир, или остаться здесь, в ненастоящем, выдуманном мирке, – конечно, я бы вернулся.
Но сейчас, когда от моего решения ничего не зависит, я с удивлением понимаю, что испытываю нечто вроде облегчения.
Это бегство, это дезертирство, в конце концов, я знаю.
Но выбора у меня на самом деле нет, и, значит, все равно, что я думаю и чувствую.
Вед, судя по всему, понимает мое состояние. Постоянно держится рядом, разговаривает со мной тихим и уверенным тоном, старается поддержать. Говорит, что научит меня всему, что знает сам, научит быть ведуном – чувствовать погоду, слушать духов, узнавать о приближении дракона. Почему бы нет, работенка, кажется, непыльная – по крайней мере, пока дует ветер.
Господи, спаси меня и сохрани.

* * *

Ранним утром, перед самым рассветом, нас будит разноголосый трезвон. Все колокольчики ожили в одночасье, обрели голос и поют хвалебную песню.
Мы выбираемся из хижин, смотрим друг на друга и улыбаемся. Ветер ворвался в деревню, ветер на наших лицах, ветер у нас в груди! Кто-то пускается в пляс, кто-то, запрокинув голову, кричит, подражая голосу ночной птицы. Дети влезли на деревья, сидят на ветках, болтают ногами и галдят, и многие взрослые, смеясь, следуют их примеру. Все племя беснуется, ликует и шумит.
Мне самому так легко и хорошо, что хочется плясать и смеяться, но нельзя: рядом со мною стоит Тала, я чувствую плечом ее дрожь, чувствую ее страх и растерянность. Это ее первый ветер, и сейчас я должен быть рядом, должен помочь ей, как тот, что был Ведом до меня, когда-то помог мне.
Я беру ее за руки, разворачиваю лицом к себе и говорю: «Не бойся, скоро все закончится», и вдруг лицо ее кривится и она начинает плакать, слезы текут по щекам, она не вытирает их, руки ее висят вдоль тела, как ветки, и тогда я шагаю к ней вплотную, прижимаю ее голову к своей груди, и многие подходят к нам, обступают со всех сторон, обнимают ее, гладят по волосам, а ветер обнимает нас всех, и сначала Тала всхлипывает и дрожит в моих руках, но потом затихает, только прижимается ко мне щекой и дышит глубоко-глубоко, а потом поднимает мокрое от слез лицо и смотрит на меня удивленными, пустыми глазами, а я осторожно касаюсь губами ее лба.
Теперь все будет хорошо.

Утром следующего дня мы уходим на новое место, ибо я чую дракона.

* * *

ветир нистрашны
вед говрит дрокон мы будим тихо
я буду вед буду учус штоб знать кагда дркон

* * *

… То было хорошее время. Удачная охота, много рыбы, вкусная еда. Племя было сыто и довольно, и так было долго, очень долго. Ветер приходил и уходил, и мы жили под его крылом.
Тала была со мною. Я засыпал, и она была рядом, я просыпался, и она была рядом. Мы ходили в лес, я учил ее всему, что знал, и любил ее, и она любила меня. По ночам, когда мне снилось тревожное, она пела мне, и я снова мог спать. По утрам я расчесывал ее длинные волосы гребнем, который дала ей Панни.
И все было хорошо, было как надо. Лишь однажды ночью я нашел ее, босую и дикую, за нашей хижиной, и в руке у нее был нож, а другая рука кровоточила, и она сказала: «В руке было злое, я убила». Я испугался, отобрал у нее нож, отнес ее в нашу хижину, перевязал рану и баюкал Талу до рассвета, пока она не уснула.
Я был беспечен, был слеп и глух, забыл о том, что беда идет за нею, зло идет за нею, и когда дети драконовы пришли в деревню, я понял, как был глуп, но было уже поздно.
Их было десять, и панцири их были черны, а движения быстры. Вместе со всеми я схватил копье, взревел и бросился на врага, и Тагго был от меня по левую руку, а Тала по правую, и было нас четыре раза по тридцать, взрослые и дети – все были здесь. И Тагго упал первым, сраженный невидимой молнией, я упал вслед за ним, и видел, лежа на земле, как Тала несется вперед, грозная и прекрасная, как пляшет в ее руке копье, как развеваются волосы, слышал, как рвется крик из ее груди, и закрыл глаза.

* * *

Для расследования «трагического инцидента с лагерем беженцев» было создано две комиссии. На гражданскую меня пригласили лишь раз, и обращались как с жертвой войны. Зато вояки оттянулись по полной. Мне трудно понять, почему после всего, что было потом, после трех ядерных ударов, проредивших человечество частыми граблями, кого-то может всерьез интересовать, был ли тот бедняга из Альянса, разбившийся посреди Большой Долины с полным грузом «дурки», камикадзе или обычным неудачником.
Меня допросили трижды, каждый раз задавая новые уточняющие вопросы. Я рассказал, как в 2117, за два года до окончания войны, меня сбил японский истребитель и я вынужден был катапультироваться. При ударе о землю я ударился головой и потерял сознание, пришел в себя ближе к вечеру, увидел вдалеке костры и пошел к ним. Я рассказал, как нашел племя, как был удивлен и обескуражен. Знал ли я, кто были эти люди? Нет. Был ли ранее знаком с майором Стэнфордом Таггертом, командиром лагеря? Нет, не был. Знал ли о существовании лагеря в принципе? Нет, не знал.
На вопрос, не смутило ли меня присутствие в лагере беженцев из Альянса наравне с гражданами стран-союзников, я честно ответил, что это смутило меня в значительно меньшей степени, чем все остальное.
Дневник, который я вел на протяжении первого месяца жизни в племени, всесторонне изучили и в конце концов вернули мне, хотя я на это уже не рассчитывал. На одном из заседаний послы-миротворцы Альянса принесли мне глубочайшие официальные извинения. Все это было похоже на политический спектакль, в котором все знают свои роли, а меня в последний момент вытолкнули из-за кулис, забыв подсказать слова.
Дважды во время заседаний комиссии я мельком видел Натали. Нас старались не сталкивать нос к носу, очевидно, чтобы иметь возможность сличить наши показания. При встрече мы вежливо кивали друг другу, но так ни разу и не поговорили. Я сохранил прогремевшее на весь мир фото, которое сделал один из солдат, обалдевший от нашего теплого приема: племя с копьями, палками и ножами, беззвучно орущие рты, перекошенные от ярости лица, пыль, поднятая нашими ногами, и на переднем плане – Тала: прищуренные глаза, хищный оскал, рука, сжимающая древко, разметавшиеся волосы – дикая воительница, демон мщения, гроза драконов. Капитан Маршанд (ее повысили) – элегантная, строгая, с необходимым минимумом косметики на лице, с волосами, туго стянутыми в узел на затылке – не имела с ней ничего общего.
Однажды на выходе из здания я столкнулся с майором Таггертом, хотел отделаться привычным кивком, но с ним почему-то так не вышло: он ухватил меня за локоть и увлек в сторону ближайшего бара, и сначала я не знал, о чем говорить с этим совершенно чужим человеком, который выглядит как Тагго, говорит как Тагго, и при этом носит мундир, глушит пиво и сует мне под нос фотографию внуков, но через полчаса и две кружки эта неловкость куда-то ушла, и мне стало не то чтобы хорошо, но хотя бы сносно впервые за последние несколько месяцев.
– Слышал о Кувв? – спросил он, когда нам принесли по третьей. Расстегнутый китель болтался у него на плечах, свой я бросил на спинку соседнего стула.
– Да.
– Перерезала себе горло, как настоящая женщина-самурай. Говорят, наслушалась рассказов о том, что творили соотечественники во время войны, и…
– Люди вообще много чего говорят.
– И то правда. Давай, накатим. Благослови ее господь.
Мы выпили.
– Ледо спился, – продолжал он. – Хотел вернуться к себе в Бельгию – а где теперь Бельгия… Осел где-то в Шотландии, на ферме, пасет коров и пьет. Звонил пьяный в дымину и звал меня в гости, представляешь?
– Представляю.
– Панни вроде бы стала фотомоделью. Умница-девочка, вовремя смекнула, как пустить свой кусок славы в дело. Ну и ноги у нее от ушей, ты же помнишь?
– Помню, конечно.
– А как там Тала, Вед? Я слышал, вернулась в Париж?
– Я не Вед, – сказал я. – И нет никакой Талы.
– Прости, старик…
– Не за что извиняться, – сказал я, поднимаясь. – Что было, то прошло. Не о чем говорить.
Я бросил на стол несколько смятых купюр, пожал ему руку и ушел.

Наконец, после всех допросов и разбирательств, меня оставили в покое, одарив напоследок скромной пенсией. Полгода в Нью-Йорке я провел как в муторном, бессмысленном сне. Впервые за много лет я остался совсем один в своей просторной квартире, обращенной окнами к пустым, темным небоскребам. Я спал, ел, гулял по городу, стараясь избегать разрушенных районов. Иногда смотрел новости, но вскоре перестал. За десять лет мир, который я оставил, сильно изменился – и, по сути, остался прежним. По странному стечению обстоятельств Нью-Йорк избежал прямого ядерного удара, и можно было притвориться, что никаких боеголовок вообще не было, просто в какой-то момент, пока мы сидели в долине и охотились на кроликов, людям надоело убивать друг друга, и они остановились.
Этот новый хрупкий мир был не так уж плох, только я все никак не мог найти себе в нем место.
Война закончилась без моего участия, а меня самого спасли, вырвали из дурманящих объятий LGR, вернули к нормальной жизни, и я пытался найти в своем сердце благодарность и признательность, но не находил.
Правда была в том, что я не чувствовал себя спасенным. Я чувствовал себя потерянным.
Там, в Долине, я не умел читать и писать, верил в драконов и духов, не знал, какой сейчас год и что такое война. Я был дикарем, не помнящим прошлого и не думающим о будущем. Это была простая, бесхитростная жизнь, мы жили в хижинах, питались, как первобытные люди, спали на земле – но мы были одним племенем, и по-своему мы были счастливы. Среди нас не было людей Альянса и людей Коалиции, у нас был один язык, один общий костер и одна вера, пусть и нелепая.
Там я был Ведом. Я мог защитить, направить, утешить, мое слово весило много.
Здесь, в разрушенном, опустевшем, искривленном мире оно не весило ничего. Здесь я был так же слаб и бесполезен, как и все остальные, и ничего не мог сделать для своего племени. Чем я мог бы помочь Ледо, что сказал бы Кувв?

В конце концов я почти перестал выходить из дома. Пробовал пить, пробовал легкие наркотики (которые, как выяснилось, после LGR на меня не действовали, а на что-то более тяжелое я перейти побоялся), пробовал компьютерные игры. Я просыпался, валялся на диване, смотрел телевизор или торчал в интернете, снова засыпал. Иногда заказывал пиццу, иногда забывал поесть. Я был как сонная, неповоротливая рыба на дне глубокого водоема, у меня не было сил всплыть на поверхность, не было сил даже на то, чтобы этого захотеть.
Где-то на исходе этих шести месяцев я проснулся посреди ночи от странного, невозможного ощущения – будто бы легкий ветер, пахнущий полынью и вереском, коснулся моей щеки. Окно спальни было плотно закрыто. Дрожащими пальцами я провел по лицу, почти ожидая ощутить подушечками сухую пыль, но вместо пыли обнаружил слезы, они все текли и текли, и вскоре я перестал их вытирать.
Не знаю, как долго это продолжалось, в какой-то момент я просто отключился, а утром, очнувшись от неспокойного сна, почувствовал себя так, будто где-то вверху, над толщей воды, забрезжил свет.

А через месяц, совершенно неожиданно, позвонила Натали.
– Привет, – сказала она. – Я тебя не разбудила?
– У нас шесть вечера.
– О, ладно… Отлично выглядишь.
– Ты тоже.
Мы помолчали. Я смотрел на ее красивое лицо, на губы, слегка оттененные помадой, на едва заметные морщинки в уголках глаз, пытаясь поймать хотя бы крошечный след женщины, рядом с которой провел полгода – и не мог.
– Как… как погода в Нью-Йорке?
– Натали, зачем ты звонишь?
Она мотнула головой, нервно пожала плечами.
– Вабо пропала, – сказала она невпопад.
– Да, я слышал.
– Просто уехала непонятно куда. И Рита. И майор Таггерт…
– И он тоже? – удивился я. – У него же семья, внуки…
Натали впервые за весь разговор посмотрела мне прямо в глаза.
– Знаешь, я думала, что спасла вас. Что благодаря мне вытащили всех остальных. Меня даже повысили, ты в курсе?
– В курсе. Поздравляю.
– Было бы с чем. Я ничего не сделала. Если бы в твое время летчикам вживляли маячки, все закончилось бы еще десять лет назад. Меня вообще удивляет, что нас так долго не могли найти. Поломка самолета в мирное время – не то же самое, что сбитый истребитель.
– Ты все-таки уничтожила маячок, – напомнил я.
– Но не сразу.
– Жалеешь? – спросил я после паузы.
– Жалею о чем?
– Ты мне скажи.
– Вед…
– Я не он.
– Но планируешь снова им стать, не так ли?
Я промолчал.
– Это просто трусливое бегство. Добровольная деградация. Ты ведь это понимаешь?
– Я никогда не был особенно храбрым. И умным, пожалуй, тоже.
– Там, наверное, сейчас полно военных – и наших, и Альянса. Будете воевать против них с копьями?
– Кроме залитой LGR Большой Долины в мире еще множество мест, требующих присутствия военных. Полагаю, они обошлись колючей проволокой и табличкой «биологическая угроза».
Она покачала головой, отвела взгляд.
– Ты сумасшедший. Просто сумасшедший. И ты, и остальные.
– Ну, не все. Слышал, Панни стала моделью и рекламирует нижнее белье.
– Очень смешно.
– Не особенно.
Мы помолчали.
– Целые семьи, – сказала она наконец. – С маленькими детьми, с подростками…
– И им нужен ведун, – сказал я. – Чтобы прятать их от дракона и предчувствовать ветер.
– Ветер, о да. – Она криво усмехнулась, разом став старой и некрасивой. – Это ведь самое главное. Основа счастливой беззаботной жизни.
– Именно так.
– Прости. – Она снова покачала головой. – Это дико. Я просто не понимаю. Не могу понять.
– Не страшно, – сказал я. – Каждому свое. Не всем по душе такая жизнь. Только вот, знаешь, я тут подумал…
– Да?
– Вспомнив о маячке в предплечье, ты первым делом постаралась от него избавиться.
– Я была не в себе!
– Возможно, – согласился я. – Возможно и так. Но, если что, ты знаешь, где нас найти.

* * *

Ночи холодны, дни приносят с собою туман, и в тумане духи земли шепчутся с духами леса.
По утрам Вабо плетет сеть и поет песню ветра, дети играют на опушке, смеются, носятся меж деревьев, задевают ветки. Я гляжу на них, слушаю звон колокольчиков, и сердце мое плачет, и я не знаю, отчего.
Племя наше малочисленно, нас тридцать, да еще десять. Наш вождь Тагго стар, но сын его молод и силен, он станет новым вождем. Наши мужчины добрые воины и охотники, женщины искусны и мудры, дети растут и скоро сами станут воинами.
Ветер помнит, что было нас четыре раза по тридцать, а если он помнит, то и я помню. Что было, то снова будет – так сказали мне духи, и наполняется радостью сердце мое, и готовится ждать.

@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-6

Comments

[Marita~]

спойлеры

Читаю рассказ, и понимаю, что в итоге поступила б, как главгерой - сбежала бы в свой глючный мир, потому как он куда... правильнее, что ли, чем мир реальный.

[Томаш]

Marita~
Маленькая орговская просьба: убирайте спойлеры под кат, пожалуйста.

[yuriev_den]

какое потрясающее, интригующее начало)) сплошной восторг)) спасибо огромное автору))

[Lis_Uliss]

По-моему, это круто.

[isca-lox]

Отличный рассказ, спасибо!

[Китахара]

Для человека, который не знает русского, Тала делает далекоидущие этимологические выводы насчет "ведать". Имхо, это вообще сквозной ляп текста: если подразумевается, что герои общаются на английском и какой-то креольской твари, еще и подчеркивается, что один из фокальных персонажей русского не знает совсем, а второй тоже американец, в общем-то, то как-то странно всю дорогу настойчиво педалировать символизм имени "Вед" с указанием на его происхождение от древнерусского корня..

ПОВы Веда мне категорически зашли, аж вообще. Такая прекрасная почти мифопоэтическая картина мира, уруру. Глубоководная рыба, ай, хорошо.
Натали пишет косо и многословно, повторяется, ее читать труднее, но, в общем, и это можно считать приемом: чукча был летчик, а не писатель.
И замута с сезонным самораспылением ведра наркоты мне очень-очень понравилась, это клево.

Что не понравилось - это то, что композиционно текст похож на верблюда: первая кульминация (разгадка благостного беспамятства пейзанов) возвышается, как величественный, модный и жирный горб номер раз, а вторая, с откатом, страданиями и желанием вернуться в мир простых ценностей - уже вроде как поменьше и поунылее.
И ты такой болтаешься между этими горбами: первый необъятный, со второго попа соскальзывает.
Сорь, чет меня понесло.

Короче, в наличии четкий разлом, который не радует глаз. И вроде ясно, что хотел сказать автор, и рассказывал хорошо, красиво, а в итоге как-то что-то не то, вот же(
Ну, и тема, конечно, в лоб, даже не знаю, это вообще хорошо или плохо.

Хотя процессуально - где-то до начала "отходняка" оно дичайше доставляет, спасибо.

[Партизаны 2015]

Marita~, yuriev_den, Lis_Uliss, isca-lox, Китахара, спасибо большое.

Главное, что понял автор - он сильно усложнил. И в итоге его мало кто понял.(((
Чукча-то был летчик, а не писатель, но:

Если бы у меня был выбор... я бы вернулся.

Это ее первый ветер, и сейчас я должен быть рядом, должен помочь ей, как тот, что был Ведом до меня, когда-то помог мне.

Дневник, который я вел на протяжении первого месяца жизни в племени, всесторонне изучили и в конце концов вернули мне, хотя я на это уже не рассчитывал.

Я понимаю, что это не оправдывает разницу между верблюжьими горбами, но просто для протокола, так сказать.
Очень жаль, что оно не читается, как задумывалось.

[Китахара]

Партизаны, а, все, это я дебил, вы все правильно написали. Я так и знал, что в мужском роде не опечатка, т.е., это все-таки тоже пов Веда, но до. Это как бы хорошо, преемственность вырисовывается четче. Путает, что инициалы у ведущего дневник - Т.К., а женщина - Тала, мало ли, начинается так ее настоящее имя или заканчивается. Хотя потом надо было уже понять, когда фамилию ее назвали.

Но дело даже ведь не в этом, на самом деле, да.

А кстати, я еще подумал: а почему с маячком в руке ее так долго искали, целые полгода?

[Партизаны 2015]

Китахара, потому что маячок она достаточно быстро из руки удалила, а племя потом многократно меняло дислокацию.
Понятно, что если бы искали прямо серьезно пожарные-милиция, бросили бы все сили - нашли бы быстрее. Но в послевоенное время есть и другие заботы. Могли счесть погибшей, могли счесть не первоочередной задачей - пока, например, родня не устроила кипиш в прессе, и т.д.

[Китахара]

потому что маячок она достаточно быстро из руки удалила, а племя потом многократно меняло дислокацию.

ой, а вот это как-то вообще не прочиталось, честно(

[Партизаны 2015]

Китахара, жаль.(
Про то, что она его удалила, точно было в их финальном разговоре. Но о том, когда именно это произошло, действительно не упоминалось, тут моя вина.

[Китахара]

Партизаны, я именно "когда" подразумеваю под "не читается", да, потому что что удалила - там до финального разговора понятно, когда "рука плохая".

[Anna Gemini]

Ох, чёрт, это было круто, а после прочтения комментариев и озарения стало ещё круче.
я невнимательный читатель, да
Вообще, эта идея вроде и не нова, но мне очень понравился сам сеттинг, часы на руках, смесь языков, дети о, а как же дети, они изначально рождаются...ээээ...слабоумными? - в общем, читать было увлекательно, и я получила удовольствие.

[Ланори Брок]

Рассказ очень понравился. Стилистика, герои и раскрытие темы зашло. Уровень рассказа на самом деле - высокий, я бы даже в фантастический журнал его отправила.

много букв

Кому-то тут не понравился "верблюжий тип" повествования, но по мне - все хорошо. Это дело вкуса, автор. Кто-то любит однозначную кульминацию, а кто-то всеяден. Ориентируйтесь на собственные ощущения, несколько сюжетных пиков ничем не хуже одного. Вед мне понравился несколько больше лётчицы Талы, как-то он сочнее вышел, что-ли, или просто такой типаж мне ближе? По поводу его имени, корень "вед" - достояние не только русского языка, но и санскрита... так что, если в племени были индусы , то такое имя вполне оправдано.

Сюжетный ход с агентом LGR - отлично вписывается в тему "ветер перемен", но механика беспамятства не совсем понятна.

Если предположить, что передоз агента вызывает глубокие повреждения памяти и "деградацию", то совершенно непонятно, почему в племени рождаются нормальные, не слабоумные дети (без проблем в познавательной сфере), как уже говорила Anna Gemini. Кроме того, что это за деградация такая, когда люди (специально этому не обучавшиеся) вдруг овладевают навыками первобытной жизни? Уверяю вас, что самодельный детский лук и охотничий - это две большие разницы, и рабочие каменные топоры, вот так, на коленке, без того, чтобы вас специально этому научили, вы не сделаете. Это уже не говоря про общие навыки выживания в дикой природе. В своё время проводились эксперименты, которые показали, что первобытные технологии - это вещь довольно сложная, и современный необученный человек скорее погибнет без привычных ему металлических орудий (ножа, топора), а также кучи инвентаря (палатка, средства дезенфекции и т.д). Или все в племени у вас из военного спецназа, которых этим премудростям обучили (в том числе плетению сетей и знахарству)?

Можно, конечно, предположить, что агент не повреждает память, а наоборот - пробуждает память предков, генетическую. Тогда понятно, откуда навыки. Ну, и люди сами определяются, хотят они забыть прежнюю жизнь или нет.

И всё-таки с этим "полунаркотическим раем" много недосказанности. Если они все и Вед так не любили жизнь в послевоенном цивилизованным мире и выбрали "простую жизнь", то почему пробуждающаяся память (когда ветер задерживался ) так их напрягала? Агент LGR, как я поняла, действует довольно гибко , полностью он не решает, что стереть, а что оставить... окончательный выбор всё равно за человеком (случай с маяком в руке Талы).

И еще у вас прослеживается идея простой, счастливой (пусть и примитивной) жизни без войн и насилия, на лоне природы. Противопоставляется племя Веда и остальной мир. И это немножко странно, так как первобытные племена воюют не меньше цивилизованного человечества. Просто орудия убийства у них не столь совершенны. Что кардинально поменял агент LGR? Он стёр "память цивилизации" и всё. Племя живёт счастливо, пока хватает ресурсов и есть внешняя угроза - драконы, пока не выросли дети/внуки/правнуки, пока из подкорки стариков не ушли хотя бы обрывки воспоминаний из прежней жизни, пока не ушли сами старики...

Но вот дикарей станет много, теперь не одно уже племя, а два, потом - десять племён, прокормит ли их долина? Что они будут делать - совершать налёты на соседей, воруя еду и женщин, или устраивать охоту за головами (убил воина чужого племени, принёс его голову на совет племени - теперь имеешь право зачать ребёнка)? Вариантов много, и они совсем не благостны. Конечно, существуют довольно миролюбивые племена, на первобытной стадии развития и чуть выше (хопи , пуэбло), но это скорее исключение из общего правила, потому что природа человека осталась, к сожалению, неизменной, что он живёт на лоне природы, что - в каменных джунглях.

Вот кстати вариант развития сюжета: Вед распыляет агент LGR в нужной концентрации по всей Земле и все "теряют" память. Люди становятся дикими и счастливыми, и противоречий приводящих к войнам тоже не будет, да?

Герои рассказа симпатичны, но это химическое счастье… хм... они мне напоминают хиппарей первой волны: 60-е, Америка, мир, секс, драгс... Дезертиры убежали, они кайфуют и ни о чём не думают, их пока не ищут, потому что не до них... но рано или поздно мир восстановится (если не погибнет в ядерной войне). Агент LGR всё-таки не радиация (мутаций не вызывает) - вложат деньги в разработку способа нейтрализации агента, или он сам распадётся (за давностью лет). А долина - это земля, земля, где можно жить... неосвоенная территория. Что будет с нашими дикарями?

Р.S. LGR - это то самое фантастическое допущение, но почему-то подумалось, что американцы и весь цивилизованный мир - те еще хлюпики... слабо им уйти осознанно, без химии, не то что наши староверы, например. Недаром русских в рассказе не было .

[Маримо Ю]

А всё начиналось так просто, но вдруг

внезапно

внезапно

и я пытался найти в своем сердце благодарность и признательность, но не находил. Правда была в том, что я не чувствовал себя спасенным. Я чувствовал себя потерянным.

,и я понял, что первые абзацы меня обманули и обманули самым приятным образом. Шикарный рассказ, глубокий и правильный.

[Анунах]

Не могу не процитировать:

Так хищная рыба плывет в глубине, невидимая для мальков. Тала хочет знать, как давно мы живем здесь, и я думаю: кто – мы? где – здесь? и как давно? – память моя морщится, идет рябью, и из глубины глядят на меня два голодных глаза рыбы-харуки.

Замечательно написано, я, в смысле, про весь текст, не только про выделенную цитату )

Очень бодро и с интересом читалось до самого конца, пока я не поняла, к чему именно всё идёт. Идея добровольного повторного отката до состояния дикарей сквикнула со страшной силой. Я её понимаю, но совсем не могу принять, сорре.

[Fish Speaker]

5/7

[mda_a_a_a]

5/9

[Анунах]

5/8

5/8
Рассказ очень хорош, и персонажи интересные получились, но сама идея -

сквикнула со страшной силой

, всё-таки(((

[kazevrazhyna]

5/9

[thegamed]

5/8

[tapatunya]

5\9

[Тангорн]

5/8

[Бальтамос]

5/9

[Фран.]

5/8

[Медичка Шани]

5/7

[Меррит]

5/8

[Китахара]

5/7

[Касандра_Параноид]

5/9