Мы временно перестали праздновать и стали считать, чтобы вы знали:

[Радуга-фест]

UPD: Как напомнил нам честный капитан нулевого отряда, у них там должен был еще штраф быть за просроченную работу. Мы забыли его посчитать.
Но т.к. штраф - 4 балла, на распределение мест он не влияет.

Сердечно поздравляем победителей!
Проигравших призываем не отчаиваться: это не последняя Радуга, у вас еще будет шанс отыграться.

Огромное спасибо всем участникам феста! Вы большие молодцы!

Авторство работ будет раскрыто в ближайшие дни. Дорогие капитаны - пожалуйста, не меняйте шапки текстов/артов до секретного совещания в командирской землянке. Сделаем это организованно и коллективно.

У нас все. Продолжаем праздновать и предаваться новогоднему разврату.

@темы: Радуга-2, организационное, итоги

---

[Радуга-фест]

Дорогие все!
Голосование будет закрыто завтра, 30-го декабря, в 16:00 по Москве.
Спешите выполнить свой гражданский долг!

внеконкурсы можно вешать вплоть до снятия масок.

С наступающими!

update: DONE!

запись создана: 29.12.2010 в 13:43

@темы: Радуга-2, организационное

---

Внеконкурс-4

[Отряд 3.14]

Название: Кто убил Карла Романьо
Тема: Четвертое измерение
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: jetta-e, при участии edo_edu и BlackRaspberry
Краткое содержание: Чтобы доказать свою невиновность, иногда приходится идти на экстренные меры... Старая история о дружбе и профессиональной зависти, на этот раз про магов.


Наверное, я бы не так расстроился, когда молва обвинила меня в убийстве Карла Романьо, — с кем не бывает в конце концов — если бы не был готов отдать за него жизнь.
Нужно быть последним хамом, невежей и недальновидным идиотом, чтобы пожелать смерти тому, без кого половина твоих опытов в области актуализации древнеирландских эльфийских печатей заглохнет сама собой. Нет справедливости ни на земле, ни в небесах, если кто-то вздумает поддерживать подобную клевету!
Примерно это я и выговаривал, не в силах владеть собой, высокому консилиуму в составе наших с Карлом жен... то есть, прошу прощения, моей жены, фрау Терезы фон Геллерт, и жены Карла, баронессы Романьо, чье имя никто из нас произнести не мог. Мы ласково называли ее Хугга.
— Дорогой, оставьте вашу экспрессию, — со свойственной ей практичностью сказала моя супруга. — Вы говорили с Арнольдом?
— Ах, говорил! — вскричал я и нечаянно сбил рукавом парадного камзола голубую фарфоровую вазу с ирисами. Ваза упала, разлетелась на осколки, что дало мне повод отрешенно подумать о бренности человеческой жизни.
Тереза хладнокровно подобрала юбки — вылившаяся вода подступила к ним опасно близко — и залезла на оттоманку с ногами.
— Что он сказал? — терпеливо спросила она.
— Пожаловался на погоду, — съязвил я и тут же вспылил. — Разумеется, он сказал, что ничего не может сделать, раз не было официального обвинения! Со слухами бороться, мол, он не умеет... Как будто мы не знаем!
— Вполне возможно, он и впрямь бессилен, — рассудительно произнесла Тереза. — Разве если Хугга выступит с официальным опровержением...
Мы оба посмотрели на Хуггу. Она в вольготной позе — благо, просторное кожаное одеяние это позволяло — развалилась на оттоманке, ничуть не беспокоясь, что ее босые ступни покоятся в луже гниловатой воды, и в целом являла собой образ, максимально далекий от обстановки нашей изящной гостиной.
— Давайте я там... голову отрублю, — предложила супруга Карла, приподняв с персидского ковра небрежно отложенный двуручный меч. Рост и стати вполне позволяли ей таковым орудовать: она была выше даже меня, не говоря уже о своем исчезнувшем господине и повелителе.
В каком из множества миров Древа Карл нашел столь ценный трофей, он даже мне не признался:
"Все равно я там все уничтожил, так что и говорить не о чем, — заметил барон Романьо в приватной беседе, с аппетитом уплетая бутерброд. — Унылое было местечко".
Сама же Хугга разговорчивостью не отличалась и мало что могла поведать о своем происхождении.
— Дорогая, почтенной вдове не пристало рубить головы, — твердо произнесла Тереза, кладя изящную ладонь на бицепс Хугги. — Руку или ногу — еще куда ни шло, но голову?.. Исключено.
Когда Тереза назвала Хуггу вдовой, ее слова пролились мне на сердце, словно ушат холодной воды. Впервые я осознал, что Карл — увлеченный, гениальный, неповторимый Карл Романьо — и в самом деле мертв. Что он не заявится завтра в мой рабочий подвал и не потянет меня наружу, полюбоваться на городской карнавал, мимохожий цыганский табор или особенно удачный закат солнца. Что он никогда больше не обрушит несколько месяцев моих экспериментов, в двух словах предложив новую блестящую трактовку. Что он не обзовет меня снова "унылым экспериментатором мертворожденных идей" и "ретроградом от магической науки" и не зайдет одолжить таблицу эфемерид за третью четверть 1245 г. или коллекцию философских камней из Пенджаба...
— Дорогой, что с вами? — с тревогой в голосе спросила Тереза. — Вам плохо?
Я отнял руку от сердца, отвалился от стенки, в которую словно вмерз, и слабым голосом сказал:
— Нет, ты представляешь, Тереза? Они говорят, что я ему позавидовал... позавидовал! Я! Ему! Да он же на десять лет младше... это, в конце концов, просто... неприлично!

Прямым следствием этого разговора явилось то, что я вечером отправился провожать Хуггу до дома. Предприятие не столь уж бессмысленное: хоть несколько лет назад мы с Карлом поселились в домах по соседству, даже на ста метрах тротуара можно найти убийц и грабителей.
На крыльцо вышел с фонарем Франц, сын Карла от его первой жены.
— Дядя Франц! — воскликнул он с радостью. — Спасибо вам большое, а то я уж боялся...
— Ер-рунда, — заметила Хугга, отстраняя пасынка чуть в сторону и переступая порог. — Всего-то месяц они в больнице провалялись...
— Да, но вышли оттуда инвалидами, — тихо пробормотал мой тезка. — Вы не останетесь на ужин?
Францу недавно исполнилось десять, однако он старался вести себя как настоящий хозяин дома, а также по возможности приглядывать за сводным младшим братом, Алексом. В этом смысле исчезновение Карла почти ничего не изменило: при своей безалаберности он и раньше уделял семейным делам прискорбно мало времени.
— Спасибо, мы только что поужинали, — сказал я. — Франц, дорогой, я хотел бы увидеть кабинет твоего отца. Если это возможно, конечно...
— О чем речь! — воскликнул мальчик. — Мы ничего там не трогали. Только... это не опасно?
— Я уже там был позавчера, — коротко напомнил я. — Да и кому разбираться, как не мне?

С некоторой тревогой я стоял на пороге рабочего подвала Карла — моду на подвалы он перенял, по-видимому, у меня, ибо Фицбергер, его первый учитель, работал, как и все, в башне. Меня пугали не возможные последствия — в конце концов, я уже заходил сюда вместе с судебными следователями, и ни один из нас не исчез — но ужасный, неописуемый бардак. И вонь гнилых апельсинов.
— Мой дорогой мальчик, я разделяю вашу скорбь, но почему же не убрали фрукты? — спросил я.
— Да я как-то... — смутился Франц. Мне стало ясно, что он попросту не горел желанием сюда заходить.
А слугам еще Карл запретил тут появляться: нормальная техника безопасности.
Я собрал все свое мужество и перешагнул безобразную мешанину из обрывков бумаги, пергамента, кусков бинта, заляпанных, по всей видимости, кровью. Обошел по границе большую пентаграмму, нарисованную Карлом в центре пола — не потому, что я боялся исчезнуть, а потому что не хотел случайно стереть линии или знаки или сбить установленные свечи.
С моего прошлого посещения и впрямь ничего не изменилось, только паутины прибавилось. И я по-прежнему не узнавал примерно четверть использованных Карлом символов. Вот это он точно взял из моих древнеирландских изысканий, а вот это откуда?..
У меня закружилась голова, когда я узнал некоторые еще древнеегипетские иероглифы и пару рун. В прошлый раз в волнении они ускользнули от моего внимания. Чего он хотел добиться?..
Посреди пентаграммы, помнится, лежал обсидиановый атам, совершенно магически неактивный на взгляд моего внутреннего ока. Его, несмотря на мои протесты, конфисковал магистрат. Нашелся таки среди них один фанатик своего дело, который поверил показаниям амулетов и не побоялся рискнуть...
Ни малейших следов крови на ноже не оказалось, что еще больше запутывало дело.
Я подошел к столу и окинул взглядом беспорядочное нагромождение тетрадей и просто свитков, исписанных корявым карловым почерком. Их магистрат не конфисковал, уж полных самоубийц туда работать не берут. Эти господа ограничились тем, что магическим образом запретили выносить рукописи из подвала.
Хороший специалист — каковым считает себя ваш покорный слуга — безусловно, мог бы обойти подобный запрет, наложенный городскими чародеями. Но зачем?..
Я смел на пол сломанное перо, куски брабантских кружев и огрызок яблока, поставил на столешницу фонарь и приготовился к бессонной ночи.
— Вам что-нибудь принести? — спросил Франц, который по-прежнему топтался на пороге.
— Полный кофейник, пожалуйста, — вздохнул я. — И чашку.

С утра было особенно трудно оторвать голову от стола: он казался удивительно мягким, а запах подгнивших апельсинов удивительным образом не мешал. Тем не менее я осторожно выбрался из лаборатории, на цыпочках прошел по спящему дому — даже слуги еще не встали — и побрел к себе. То есть побрел бы, если бы не встретил в гостиной Хуггу. Она дремала в кресле, но при моем приближении тотчас проснулась.
— А, привет, — сказала она. — Я тебя караулила.
— Да?
— Как Карл?
— Где-то... — я неопределенно махнул рукой в пространство.
— Но он жив?
— Вот решу уравнение, тогда узнаем, — довольно раздраженно ответил я. Да, понимаю, говорить в таком тоне с несчастной вдовой (особенно хорошо вооруженной) не стоило, но меня извиняет то, что по утра, до завтрака, я особенно неприятен в общении. Карл это прекрасно знал, и когда заявлялся с утра пораньше, неизменно прихватывал с собой бутерброд.
— В дробях не запутайся, — сказала Хугга, широко зевая.
После чего меня выпустили из дома.
Я пробрался к себе, разделся и лег, зная, что еще через пару часов мне вставать и идти в Академию. Тереза недовольно заворчала во сне, отворачиваясь от холодного меня.
Я лежал и думал о том, чего Карл хотел добиться своим чудовищным синтезом. И чего он мог добиться. Он много раз спорил со мной о синергетических эффектах, но спрягать вместе египтян, ирландцев и скандинавов — это... это хуже, чем лебедя, рака и щуку! Это принципиально разные традиции, предназначенные для принципиально разных вещей... Как я ни бился всю ночь, мне не удалось выделить области наложения. И самое странное, я не нашел в бумагах Карла никакого следа.
"Мог бы мне рассказать, — с обидой пробормотал я, натягивая одеяло до подбородка. — В самом деле! Чего ты секретничал? Удивить хотел, что ли? Вот уж удивил, так удивил!.."
Что и говорить, Карл всегда был гением, куда уж нам, простым смертным!
С этой горькой обидой и недоумением я и заснул.

Я несколько проспал, поэтому выходил из дома отнюдь не в лучшем своем камзоле — вишневом, с черным шитьем. Весь мой обширный набор голубых и сиреневых Тереза, оказывается, не спросясь, отправила прачке. Сорочку по этому случаю пришлось тоже выбрать черную и без кружевного жабо, что меня заставляло слегка нервничать: такой вид кое-кто мог бы счесть неподходящим для академического профессора. С другой стороны, с ректором я на короткой ноге, да и по заслугам уже давно не самый младший — не то что в год встречи с Карлом — так что никто мне и слова не скажет... Но ах, ведь это-то и налагает большую ответственность!
Вольно же было Карлу дразнить меня щеголем и педантом — это когда он не меньше любил производить впечатление на дам! Разве что предпочитал нарочитую старомодность: эти его ботфорты...
От нашего дома до Академии недалеко — мы живем в хорошем квартале, — и обычно я иду неспеша, успевая по пути раскланяться со старыми знакомыми. В этот раз я торопился, но все-таки вопли мальчишек-разносчиков газет заставили меня притормозить.
— Тайна десятилетия! Несчастный случай или тайная месть соперника? Кто убил гениального непризнанного мага Карла Романьо? Заместитель декана кафедры Превращений отвергает выдвинутые обвинения! Читайте на второй странице!
Заместитель декана кафедры метаморфоз — это я, ваш покорный слуга. Собственно, меня с тем же успехом можно считать деканом, поскольку Геслау занимается вопросами преимущественно хозяйственными, сваливая на все, что касается учебных планов и конференций...
Но ни с какими обвинениями никто ко мне не обращался! Это я сам, услышав вчера возмутительные слухи, отправился к Альберту Нокку, главе Следственного отдела Магистратуры, который держит в руках половину информационных потоков в городе... "И состоит в приятельских отношением с редактором "Die Zeitung", — с ужасом осознал я. — Да, возможно это была не самая мудрая идея — но ведь даже и Тереза, образец здравомыслия..."
Я выхватил у ближайшего разносчика газету, едва не забыв вознаградить его монетой, распахнул пахнущие типографской краской листы — измазал пальцы, разумеется, что не улучшило мое настроение. Где и прочел статейку возмутительного содержания.

"Нет, — подумал я затем, стоя столбом на тротуаре и вытирая черными манжетами разом взмокший лоб, — как это может быть? Да я вовсе никогда не интриговал против Карла: он сам в свое время устроил это побоище перед ученым советом, за которое его чуть было не арестовали... Это же я вытащил его тогда из тюрьмы — и сколько взяток пришлось дать! Это было так унизительно! А то, что он был "непризнанным"?.. Ну да, его, как правило, ругали на научных конференциях, причем по всей Европе, да и Общество Городских Чародеев отказалось заверить его публикации, хоть мы с фон Вальзе вступились, но другой такой скандальной репутации еще поискать... а Карлу ничего иного и не нужно было! И уж что я задумал извести его — так это вовсе невероятный вздор! Да, давеча на званом обеде Карл говорил о моих "кознях", и многие это слышали, но ведь он же имел в виду историю с розовыми кустами, которые переползали в наш садик — замечу, буквальным образом переползали, потому что Карл в очередной раз намудрил с заклинаниями, и пугали моих девочек... О боги мои! Неужели все это так выглядело?!"
Я еще раз с ужасом пробежал глазами статью. Да, несомненно, в глазах газетчиков все это выглядело именно так, а может быть, еще и похуже.
Я застонал, но стон мой совпал с ударом часов на башне ратуши. Я опаздывал на урок!
Позор! Такого за пятнадцать лет моей преподавательской карьеры со мной ни разу не случалось.
Карл Романьо даже из могилы умудрялся вносить хаос в мою жизнь!

Преподавание всегда настраивало меня на благодушный лад. Видеть юные, восторженные лица студентов, слышать их звенящие голоса...
...По правде говоря, я немного впал в буколистику. Говоря начистоту, большинство так называемой "современной молодежи" — не обременяющие себя излишним размышлением зрители, им недоступна вся красота высокой науки. Но почти на каждом потоке есть один-два человека, ради которых стоит раскрывать тайны мироздания всей остальной потенциальной толпе. А раз в несколько лет — или реже — попадается студент из тех, ради которых стоит строить университеты.
На мою долю подобное везение выпало уже дважды. Правда, в самом начале карьеры присутствие на лекциях вечно храпящего наследника беспутных баронов Романьо счастьем мне отнюдь не казалось.
К сожалению, та группа, в которой я должен был читать сегодня, являла в массе крайне удручающее зрелище. Но все-таки, подходя по опустевшему уже этажу к аудитории, я привычно собрался, чтобы в наиболее доходчивой форме донести до них некоторые ключевые положения векторизации заклятий (стоял август, начало семестра).
Всякий преподаватель знает: обычно студенты с началом лекции успокаиваются не сразу, если только не запугать их. Лично я всегда предпочитаю сделать уступку человеческой природе: кашлянуть, разложить на столе план лекций и один-два старинных свитка, приготовить линейки и транспортиры, может быть, направить кого-нибудь за мелом или за мокрой губкой, если староста не обеспокоился такими вещами заранее...
В этот раз, едва я переступил порог, в зале воцарилась мертвая тишина. Шествуя к столу, я физически ощущал, как пятнадцать ярусов аудитории смотрят на меня сотней пар глаз. На диво внимательных глаз: я считаю себя не худшим преподавателем, но едва ли на уроках мне удавалось настолько завладеть их мыслями!
Лишенный привычной паузы, я слегка занервничал; свитки и бумаги не находили нужного места, я суетился, сделал несколько лишних движений. Аудитория по-прежнему молчала.
Что это? Может быть, они обеспокоены предстоящим коллоквиумом?.. Или?..
Газету я выбросил в урну, но по-прежнему видел каждое слово в той злополучной статье, словно чья-то недобрая рука повесила печатное издание в воздухе перед моими глазами. Боги мои, неужели студенты боятся и презирают меня, считают меня убийцей моего лучшего друга?.. Опасаются оказаться на месте Карла?..
Я собрался с мыслями.
Как бы то ни было, я учитель; я пришел на урок, и у меня есть долг. Если они приняли эту газетенку всерьез, тем лучше: будут слушать как никогда, и у меня, может быть, даже появится шанс что-то до них донести.
Набрав воздух в грудь, я начал лучшую лекцию в своей жизни.
Вдохновенно, но в то же время вкратце и по существу я напомнил основные постулаты Евклида о связи магии и геометрии, помянул в двух словах Аристотеля и его чеканные формулировки, затем обратился к более современным авторам. Рука моя не дрожала, когда я нарисовал на доске привычный "угол" OXYZ.
— Наше пространство ограничено тремя осями координат, — говорил я знакомые слова, — и временной осью. То есть существует всего четыре, как мы называем их, "измерения" — шкал, с которыми мы сверяемся в нашем восприятии реальности. Ограничения, установленные ими, стали нашей силой, ибо магия может распространяться только в рамках подобных умозрительных категорий... — на этом месте в аудитории обычно начиналось бурление, но в этот раз все сидели молча. — Да-да, именно категорий, — продолжал я. — Потому что в сфере магии и "длина", и "ширина", и "высота", и даже "время" являются не более чем идеями различной сложности...
И на этом месте я замер. Потому что мне вспомнился точно такой же день десять лет назад, когда Карл поднял руку — впервые на моих лекциях — и спросил:
"Герр Геллерт... а можно ли выйти за границы этих категорий?"
"Что вы хотите этим сказать?" — не понял я.
"Если это идея, и если она работает не всегда, то что мешает нам выкинуть ее и заменить другой идеей, получше? Например, третий закон Коперника гласит, что нельзя перемещаться во времени, даже сколь угодно близко. А если просто добавить другую координатную ось? Тогда концепция "времени" для мага, вышедшего за его рамки, не будет значить ничего, и он сможет легко скользить по оси времени в любую сторону..."
Я вспомнил это так живо, что даже пошатнулся.
Тогда я пригласил Карла к доске с куском мела, и довольно быстро опроверг его смелые гипотезы — так началась наша дружба. Похоже, до того момента Карл искренне полагал, что преподаватели Академии — во всяком случае, на младших курсах — отнюдь не достигают его уровня.
Но мне ли не знать, как упрям был Романьо! Да, тогда ему не хватало знаний, чтобы доказать свою идею математически или подтвердить ее экспериментом, но все эти годы он учился...
Я схватился рукой за край кафедры. Я понял, чего хотел добиться Карл! Спрягая различные магические традиции, он вычленял не общее в них, а различное! Он пытался изменить одно из измерений — неважно, какое — и выйти за его пределы! Грубо говоря, покинуть это привычное представление, которое нам кажется единственной реальностью.
"Боги мои! — понял я вдруг. — Да ведь если эксперимент удался, он может быть все еще здесь! И мы для него — фигуры на плоскости!"
Воистину, нужно быть настоящим гением, чтобы совершить подобный скачок. Мне не додуматься и за сотню лет... да что там, я не додумался, даже глядя на записи Карла (хотя не мешало бы ему все-таки взять пару уроков чистописания). О, как слеп я был!
— Прошу прощения, — сказал я вслух, облизав пересохшие губы. — Я не могу продолжать урок, у меня есть срочное дело. Попытаюсь возместить материал на последующих занятиях. Все свободны.
Они по-прежнему безмолвно сидели на своих местах.
— Да уходите же к дьяволу! — внезапно заорал я. — То есть, — я тут же спохватился, — прошу прощения, идите... просто идите куда-нибудь...
Тут они все-таки вскочили и повалили прочь так быстро, что лекционный зал опустел менее чем за минуту. Нет, вру, не совсем опустел: на переднем ряду остались две девушки. Я их очень хорошо запомнил: они отличались редкостной красотой, да к тому же отлично сочетались в масти — скромная златовласая Элиза Гаусс и смелая на слова и движения Беата Виниц, щеголявшая копной иссиня черных волос.
— Простите, профессор Геллерт... — тихо сказала фройляйн Гаусс, приближаясь ко мне. — Можно... можно сказать вам кое-что?
— Не надо, Лиз, — фройляйн Виниц, очень бледная, дернула ее за рукав. — Извините, профессор, нам пора...
— Нет-нет! — златовласая красавица стряхнула руку подруги, и подошла вплотную к кафедре. В своем светло-желтом платье, к которому очень шли оранжевые ленты в волосах, она выглядела необыкновенно мило — куда милее, чем ее смелая подруга с модно укороченным по самые лодыжки подолом...
Я отвел глаза, чтобы не смотреть на кожаные башмачки Беаты Виниц — и взгляд мой упал на конверт, который мне протягивала фройляйн Гаусс.
Пришлось срочно подавить раздражение. Подобные моменты очень важны для юных сердец; я уже по опыту знал, что подобные ситуации чреваты скандалами, истериками и прочими неприятностями.
— Моя дорогая фройляйн... — начал я, вздохнув. — Я понимаю ваши чувства, но сейчас не самое...
— Нет-нет, герр Геллерт! — воскликнула она, глядя на меня сияющим взором синих глаз. — Это я понимаю ваши чувства! И я хотела сказать, что я вас всячески поддерживаю! Мне тоже никогда не нравился этот Карл Романьо, этот выскочка, который так несправедливо затирал вас! Честное слово, я и сама бы его убила, и я восхищена вашей смелостью и прямотой!
Сказать, что мир мой пошатнулся, значит, ничего не сказать. Я открыл рот, намереваясь произнести гневную отповедь, воззвать к лучшим чувствам девицы, предостеречь ее от поспешных выводов и излишне модерновых суждений... Но вместо этого мой кулак обрушился на кафедру, да так, что по дереву пошли трещины. И, боюсь, из потолка ударили две-три молнии, изрядно повредив паркетный пол. Вообще-то магия стихий не самая моя сильная сторона, но еще великий Фрэнсис Бэкон писал, что гнев является сильнейшим катализатором любых реакций в магическом поле.
— Чтобы духу вашего здесь не было! — заорал я. К сожалению, голос мой прозвучал подобно раскатам грома в горах; вероятно, его было слышно во всем институте, если не на улице. — Еще хоть раз посмеете хоть намекнуть, что я убил Карла Романьо — смерть ваша будет ужасна!
Элиза Гаусс попятилась. К сожалению, смотрела она на меня с восхищением. Я запоздало вспомнил, что в ситуациях, подобных нынешней, у меня в глазах зажигаются огни, а за спиной вырастают черные крылья — сугубо индивидуальная особенность. Столь романтически настроенную юную особу подобные проявления, увы, могут подвигнуть к совершенно неподходящим выводам...
К счастью, ее подруга, несмотря на эпатажный наряд, оказалась более здравомыслящей. Пискнув, она ухватила Гаусс за локоть и вытащила вон из аудитории.
Тут же черная волна гнева отпустила меня. Я пошатнулся и уселся на приступку, ведущую к кафедре. Мне было дурно, голова шла кругом. Естественные последствия подобных вспышек — это с одной стороны, а с другой... Я понимал, что только что словно бы собственноручно расписался под этими гадкими измышлениями.

Домой я добрался в еще более расстроенных чувствах, совершенно потерянный. Я отменил все лекции на сегодня, сказавшись в деканате больным — там отнеслись с пониманием — и еле удержался, чтобы не добираться какими-нибудь закоулками по окраинам.
Интуиция не подвела: подходя к дому, я обнаружил небольшую толпу (впрочем, люди уже расходились), приставов из магистрата и пятна крови на тротуаре. Общее внимание было направлено на дом Карла.
К сожалению, нервы мои находились в таком состоянии, что я не нашел в себе сил встретиться с трудностями лицом к лицу. Сотворив простенькую иллюзию — и удивившись, как это не пришло мне в голову раньше — я пробрался в собственный дом, будто вор в ночи.
— Дорогая, это я, не пугайтесь! — сказал я Терезе, вышедшей навстречу с большими садовыми ножницами.
— Я почти догадалась, — спокойно сказала моя жена. — Не каждый день к нам в дверь заходит розовый куст.
— Ох, простите, немного напутал, — я торопливо снял иллюзию и пожаловался. — Я несколько не в себе... что за день был сегодня!
— Полагаю, тяжелый, раз вы вернулись так рано, — кивнула Тереза. — Хотя бы из Академии вас не увольняют?
— Нет... А вы полагаете, до этого может дойти?! — я схватился за сердце и присел на пуфик в прихожей.
Тереза сунула ножницы в подставку для зонтов и, подхватив меня под локоть, повела в гостиную. По дороге она послала нашу горничную на кухню за вином, и вскоре я уже сидел на мягких подушках, наслаждаясь моим любимым итальянским.
— Пока вы в таком состоянии, вам нельзя в магистрат, — критически обозревая меня, произнесла супруга.
— В магистрат? — слабо переспросил я. — Это по поводу того, что случилось сегодня в доме Карла? Кстати, что там произошло?
— Разумеется, — кивнула Тереза. — К Хугге явились долговые приставы, а она отреагировала... в привычной ей манере.
— Кто-нибудь убит?
— О, она отрубила одному голову, но поскольку он иногородний, это ничего страшного, — успокоила меня Тереза. — Если вы не против, я с вашей доверенностью улажу это дело.
— Да, конечно, — я кивнул. — Моя дорогая, я, как всегда, полагаюсь на ваше здравомыслие... Кстати, напомните мне пожалуйста, какую сумму составляют долги Карла?
Тереза вела финансовую документацию для обоих наших семейств, и я не мог бы найти более надежного эконома.
— В данном случае это неважно, — пожала плечами Тереза, надевая шляпку и завязывая ленты. — Согласно эдикту курфюрста от 15 мая 1567 года кредиторы не имеют право забирать в счет долга единственное жилье и фамильное достояние при наличие несовершеннолетних сыновей, или, в случае отсутствия таковых, в части большей, чем необходимо для выделения "разумного приданного" незамужним дочерям, не достигших двадцати лет... А в данном случае мы имеем даже двух несовершеннолетних сыновей. Все, что они могут заставить нас сделать — это продать коллекцию старинного оружия, которое Карл собрал по мирам Древа, и некоторое количество драгоценной утвари... Но я думаю, ты всегда можешь навести достаточно качественную иллюзию, чтобы приставы ничего этого не заметили, ведь верно?..
— Да, но эти долговики... — начал я. — Они бы не явились туда, если бы все было так просто...
— Они просто рассчитывали, что смогут выжать что-то с несчастной вдовы, неосведомленной о наших законах! Вы же знаете эту породу. Получили по заслугам, — твердо сказала Тереза и поцеловала меня в щеку. — Все образуется, дорогой. Надо, чтобы кто-то достаточно высокопоставленный призвал магистрат к порядку. И тут ваше имя послужит прекрасно, — с этими словами Тереза забрала из секретера уже порядком потрепанную доверенность по ведению дел на ее имя, оформленную мною где-то через полгода после свадьбы, и скрылась прочь. В прихожей она велела служанкам сделать мне грелку, легкий обед и выполнять каждый мой каприз. "А не так как ты, Ханна, взяла моду последнее время".
Я услышал, как дверь хлопнула за Терезой, и умиленно вздохнул. Хорошая жена — истинное счастье и благословение.
Но все-таки в отличие от Хугги Тереза даже и не подумала, что я еще могу вернуть Карла...

Для меня началась череда крайне тяжелых дней. Взяв себя в руки, я все-таки присутствовал на занятиях в Академии, хотя нельзя поручиться, что мое преподавание в тот период было особенно блестящим. Научную кафедральную работу я и вовсе забросил. Постоянно я слышал за спиною шепотки, и, напрягая все свои способности по чтению мыслей — увы, врожденного таланта к этому искусству у меня не было, а без врожденного таланта грош цена любым тренировкам — я мог разобрать фразы вроде: "И — вы слышали? Он еще посмел носить траур..." "Они всегда были соперниками, с самого первого дня... Конечно, он ему и в подметки не годился..." "...А я всегда различал в нем что-то... демоническое!" "Какое коварство! Еще друга из себя изображал!"
Сложно сказать, что меня ранило больше — сами эти обвинения, или то, что меня называли не годящимся Карлу в подметки — это меня-то, который столькому его научил! Да, я не обладал его способностями, но при всем при этом мы частенько работали вместе. Все было мучительно. Я плохо спал, побледнел, дергался от каждого стука в дверь — еще и потому, что зачастили странные визитеры.
Чаще всего они являлись под покровом ночи, имели склонность к плохой погоде — а выбрать дождливый вечер было совсем несложно, ибо началась осень и зарядили дожди — и игнорировали решетку для обуви вкупе с половиками.
Все такие гости вели себя либо очень скованно, либо, напротив, чересчур уверенно. Все требовали меня "по личному делу". И все в конечном счете предлагали устранить какого-либо мага-конкурента, суля в обмен льготы, милости или просто деньги.
— Откуда все это взялось, ума не приложу?! — возопил я как-то раз, выставив особенно наглого субъекта ударами трости. — Ну ладно, они считают меня злым гением, но почему они решили, будто я принимаю заказы?!
— А почему бы вам и не принять один-два? — рассудительно произнесла Тереза. — Это было бы очень кстати. Если родится мальчик, образование будет обходиться дорого.
Я машинально погладил живот супруги и сказал:
— Дорогая, но не думаете же вы, что я и впрямь убил Карла?
— Конечно, нет! — сказала Тереза. — Но умному человеку сами боги велели извлекать средства из заблуждений дураков... В конце концов, если вы не желаете отвлекаться от преподавания, почему бы не взяться за дело нам с Хуггой? Уверена, я бы сумела распланировать все так, что никто даже не заподозрит ни нас, ни вас. Это ведь совсем не сложно.
Я сглотнул. Тереза почти никогда не шутила. Одно утешение: женщинам в ее положении часто в головы приходят достаточно странные мысли.
— Давайте обсудим это после родов, хорошо, дорогая? — слабо спросил я.
— Как скажете, дорогой, — Тереза послушно склонилась над вязанием.
Я же отправился к Карлу в подвал, где вот уже много дней рассчитывал повторение его эксперимента. Там же в серебряном сосуде на одной из полок отстаивалась вода с добавлением моей крови. На этой воде я собирался сегодня замесить глину и изготовить две человеческие фигурки.
Я ломал голову, как быть с третьей фигуркой, но в итоге Хугге удалось отыскать для меня волосы Карла. Неважно, что можно найти по этому поводу у древних авторов — современной магии извлечение образа подобия из волос представляется одной из самых сложных задач. Пришлось употребить на это все свое искусство, но в итоге проблема была решена.
Меня сбивало с толку то, что в круге — и вообще у Карла в подвале — я не смог обнаружить осколков голема. Но куски засохшей глины я нашел и утешал себя тем, что осколки могли и раствориться в воздухе при успешном переносе.
Также я не совсем понимал назначение атама, однако Карл всегда любил театральные жесты...
Да и у меня попросту не оставалось выбора. Правильно я догадался обо всем или нет, но я должен был вернуть Карла Романьо в мир живых.
Итак, я достал сырой кусок глины и приступил к делу...

На девятый день мы собрались на обед у Хугги. С характерным для нее безразличием она пустила бы хозяйство на самотек, однако Франц — с помощью Терезы — управлял домом вполне достойно. Во всяком случае, повар не ушел к более денежным хозяевам, прислуга не разбежалась, и ужин, которым нас угостили в тот вечер, был не хуже тех, что мне доводилось пробовать при Карле. Даже, подозреваю, лучше: Франц, вероятно, заблаговременно объявил повару, сколько персон будет присутствовать, и не заставлял его импровизировать.
Мы уже отдавали должное десерту, когда в комнату вошел дворецкий и произнес:
— Прошу прощения, баронесса, господа и дамы, явилась некая фройляйн. Она утверждает, что пришла к герру Геллерту.
— Да пусть заходит... — начала было Хугга.
Тереза положила ладонь ей на запястье.
— Моя дорогая, это не вполне вежливо, — мягко произнесла она. — Ведь мы уже заканчиваем. Витольд, скажи, эта фройляйн торопится или она может подождать?
— Ее слова: "буду ждать хоть до утра, лишь бы мне увидеться с герром Геллертом".
Я почувствовал, что у меня начинается мигрень, ибо узнал речевые характеристики.
— Хорошо, — кивнула Тереза, — это означает, что мы точно можем доесть штрудель. Витольд, предложи гостье чаю. Дорогой, вы не положите мне еще кусочек?
— Это Элиза Гаусс... — сказал я сумрачно, пирог у себя на тарелке, который сразу же показался мне словно бы глиняным. — Моя студентка. Она преследует меня скоро уже две недели!
— Неужели нынешние студентки стали настолько... непосредственными? — Тереза посмотрела на Франца и наших дочерей, которые с любопытством внимали. — И подходящая ли это тема...
— Да нет, вы не так поняли! — вскричал я, уронив при этом со стола вилку и нож. — Она вбила себе в голову, что я... словом, что все эти слухи — не только правда, но малая часть правды! И просится ко мне в обучение! Но до сих пор она не рисковала являться ко мне домой... Боги мои, в такой час! — я осознал весь ужас. — Мне ведь теперь придется ее проводить!
Наши дочери, Фани и Хельга, внезапно захихикали, и Тереза бросила на них строгий взгляд.
Затем дамы переглянулись между собой.
— Дорогой, если она действительно за этим, — начала Тереза, — мы можем сами поговорить с ней. Скажем, что вы нездоровы.
— И подвезем ее потом в нашей тарантайке, — предложила Хугга.
— Вам совершенно не обязательно показываться и усугублять экзальтацию этой юной фройляйн, — закончила Тереза.
— Да-да! — благодарно закивал я. — Это было бы очень кстати!
Когда дамы вышли, я счел необходимым сопроводить немой вопрос в глазах Франца и девочек следующими словами:
— Лучшие мужи античности, если вы знали, не считали зазорным робеть перед женщинами, в особенности молодыми и красивыми!
Дети переглянулись. Возможно, Франц что-то припомнил о "лучших мужах античности", потому что он вдруг подозрительно потупил взор в тарелку.
— Должно быть, эта фройляйн не отличается умом, — невинно заметила Хельга. — Мама говорит, что чем женщина глупее, тем умному мужчине с ней тяжелее приходится.
— Ваша мама очень мудра, — сказал я, — только, пожалуйста, не берите с нее пример, пока вы лучше не узнаете свой характер: она практикует очень опасный образ поведения. В том смысле, что он не прощает ошибок.
Мысли мои в этот момент уже были очень далеко, ибо я понял: сегодня или никогда. Хватит решаться, хватить испытывать судьбу. Големы подсохли, что мне еще нужно? Пора поставить точку в этой гнусной и мучительной истории.

В принципе, неважно, за пределы какого измерения ты выходишь: любое станет "четвертым". Но Карл был одержим идеей выйти за пределы времени, и его круг подготовлял все для этого, а также вводил новую координатную ось. К сожалению, я не мог воспользоваться своей соломоновой печатью, даже и точно такой же: этих "воображаемых" новых осей великое множество. Я бы просто попал к моей собственной и ни за что бы не встретился с Карлом. Следовало воспользоваться именно его пентаграммой, хотя и это не давало гарантии на успех...
Я быстро спустился в подвал по лестнице. Проходя на цыпочках через прихожую, услышал как Тереза что-то объясняла, потом — высокий голос Элизы. Звучали ее слова так: "Но ведь убить лучшего друга еще романтичней!"
Я вздрогнул и прибавил скорости. Пусть их, мои собственные чувства; пусть его, мое нежелание смириться со смертью Карла. Побоку расследования того, как эта клевета набрала силу. Но я не могу допустить, чтобы Хельга, Фани и безымянный еще малыш росли с клеймом детей убийцы! Я не могу допустить, чтобы когда-нибудь институтские друзья убедили Франца и Алекса в правдивости этой сплетни, и они пришли бы требовать у меня, уже старого и немощного, сатисфакции!
В подвале за предыдущие дни я уже все подготовил: почистил свечи, подновил некоторые новые символы, выставил в ряд трех големов... Не удержался от того, чтобы убраться — теперь-то хозяин подвала не мог воспрепятствовать этому темному желанию.
Я сунул в карманы двух големов — карлового и одного из своих — а третьего взял в руки. Затем я встал в центре пентаграммы, призвал в свидетели необходимых демонов и богов, и грохнул статуэтку об пол.
Когда голем разлетелся на осколки, я процедил сквозь зубы:
— Я тебя достану на том свете, ублюдок!
И тут же почувствовал, что падаю.

Как описать то, чему в человеческом языке нет названия? Ощущение падения или полета — вот что было первым. Потом мне почудилось, что я просачиваюсь сквозь каменный пол, потом — что взлетаю в небеса. Миг — и была тишина, миг — и причудливый звенящий звук. Мне почему-то показалось, что так лопаются пузыри в пене у гигантской прачки.
Сколько это продолжалось — не знаю, но в какой-то момент падение и полет закончились. Я стоял на широкой, чуть наклонной поверхности, странным образом не скатываясь с нее. Глядя под ноги, я видел множество словно бы взрезанных сфер — они находились под стеклянным "полом" и были ярко-оранжевого, апельсинового цвета. Что же касается места вокруг меня... Здесь был воздух — я дышал. Потом я понял, что это не воздух, что это странные разноцветные потоки, и они входят в меня и насыщают, будто манной, и едва только эти пятна начали складываться в образы...
...Холодные сухие ладони закрыли мне глаза, а знакомый голос произнес скороговоркой:
— Во-первых, не открывай глаза, если тебе дороги жизнь и рассудок. Во-вторых, признаю, что вел себя как полный идиот в этом эксперименте и слишком поторопился. В-третьих, это я распустил сплетню, что ты — инфернальный злодей, темный гений нашего времени, когда разговаривал с фон Вальзе за три дня до исчезновения, но у меня были для этого основания.
— Фон Вальзе?! — вскричал я, потому что не мог придумать ничего умнее. — Так вот кто... но ведь ни малейших!.. А почему нельзя открывать глаза?
— Почему нельзя? Можно, — едким тоном ответил Карл. — Валяй. Но здравый ум впоследствии не гарантирую. Я и за свой-то не ручаюсь... Давай, давай, снимай шейной платок, я тебе завяжу для надежности. А то не удержишься и все равно посмотришь.
— Да что хоть тут! — я послушно начал откалывать булавку. — Карл, я же ученый! Я не могу не увидеть...
— Тут зеркала, — тусклым голосом произнес Карл. — То есть... для меня это зеркала, может быть, для тебя что другое. И в них отражается Вечность.
— Любишь ты красивости, — ругнулся я и добавил крепкое словцо, когда Карл завязывал мне глаза. — Туго!
— Вот пускай лучше туго. Все равно тела тут нет, это одна иллюзия, — утешил меня Карл, вытаскивая у меня из карманов големы. — Спасибо тебе, кстати, если бы ты сюда не добрался, я бы не выбрался. В одиночку мне это теперь не сделать.
— Что ты все-таки натворил? Я так и не понял. Почему не было осколков голема? Зачем атам?
— Я не делал голема. Это скучно, долго. Озарение настигло меня в середине ночи, и я решил сразу же подтвердить свою гипотезу. Я, мой друг, принес себя в жертву ударом атама в сердце. Кстати, это очень больно.
— А как же аксиома Готтальда-Витке? — это было первое, что скакнуло мне на язык. — Болевые ощущения при летальных заклятьях должны смазываться!
— Вот и я так подумал, — хмыкнул Карл. — И ошибся. Кажется, ни Готтальд, ни Витке на себе не проверяли? Заклейми их позором зимой во Франкфурте.
И вот тут мне захотелось махнуть на весь мир и на самого себя рукой, сесть на пол и не двигаться. Потому что, выходит, все было зря. Если Карл и в самом деле принес себя в жертву, чтобы очутиться тут, то он не сможет вернуться. То есть, теоретически, сможет, если я разобью голема — но вернется с пробитым сердцем. Или не сердцем, если он ударил куда-то не туда... но все равно с изрядной дыркой. Едва ли я сумею ее залечить достаточно быстро — или вызвать кого-нибудь, кто сможет.
Идиот. Блестящий, легкомысленный, гениальный, ветреный, невозможный и возмутительный Карл Романьо. Только он мог погибнуть так глупо. Только он мог вызвать столько бури своим отсутствием.
И это ведь кажется такой невероятной чушью, что если бы я по возвращении и решил покрыть память моего друга-ученого позором, поведав миру о его неосторожности, мне никто не поверит!
— Но постой, — начал я. — Неужели тебе никак помочь? Ведь помнишь, есть для необратимых экспериментов один принцип, "ВВП" называется, "время-вера-пространство". Ты ведь даже семестровую работу писал именно по нему...
— Быстро! — закричал Карл и ткнул мне в грудь големом — волей-неволей пришлось его схватить. — Этот, с волосами, мой, как я полагаю? Мои комплименты, Франц, отличная магия подобия. А теперь бей эту херовину, скорей!
Признаюсь, я чуть было не послушался — просто от неожиданности. Но я все-таки был магом, и был им дольше, чем Карл. Я нашел в себе силы противостоять его внушению, поднял руку и сдернул с глаз платок.
...Зеркала, в которых отражается вечность? Да, пожалуй.
И наши с Карлом образы, дробленые, умноженные. Безупречно одетый мужчина средних лет и...
Я не мог спокойно смотреть на то, во что превратился Карл. Но не мог и отвести глаз.
— Не рассказывай про это Хугге, — криво улыбнулся он. — Она девушка впечатлительная.
— Ты слишком долго пробыл здесь? — спросил я.
— И это тоже, — покладисто кивнул мой друг. — Но в основном — последствия удара ножом. А теперь слушай меня внимательно, — он поднял голема над головой. — Ловушку четвертого измерения нельзя покинуть магией, это ты понял правильно. Нужен толчок. Когда я уроню голема, он разобьется. И меня вышибет в наш мир — либо подыхать на каменном полу с дырой в груди, либо такого, как сейчас. Как ты понимаешь, у нас в подобном виде я существовать не смогу. Но если ты разобьешь свою фигурку одновременно со мной, то в наш мир с вероятностью... ммм... приблизительно восемьдесят процентов вышибет тебя, у тебя-то тело целое. А меня — в обратную сторону, дальше. Реактивный принцип.
— Куда — дальше? — спросил я.
— Не знаю, — Карл пожал плечами. — Но я всегда любил путешествовать. Итак, приготовились... — он поднял статуэтку повыше.
— Постой! — воскликнул я. — Я хочу...
— Начали! — лицо Карла исказилось, и он с силой грохнул голема о стеклянный пол. Мне ничего не оставалось, как выпустить из рук мою.
Мы исчезли одновременно: реактивный принцип, что поделать.

Я пришел в себя по-прежнему в центре круга. Дверь, которую я подпер скамейкой, содрогалась от глухих ударов. Буквально на втором ударе — во всяком случае, с моего появления — скамейка не выдержала и отлетела прочь, чудом не задев вашего покорного слугу. На пороге стояла Хугга: черные волосы распущены, лицо искажено гневом. Она походила на богиню, прекрасную и грозную. Позади стояла моя жена, бледная, как мел, и держала в руках мою книгу заклинаний. Как она смогла?..
"Моя беда, — подумал я, — что я всегда любил собирать вокруг себя личностей авантюристического склада. Тереза и Карл на самом деле — одного поля ягоды, только Тереза искуснее притворяется..."
— Дорогой! — Тереза выпустила книгу и кинулась ко мне, повисла на шее. Юбки ее затерли линии круга. — Снова был этот ужасный свет и грохот, как в ночь, когда мы потеряли Карла... Мы думали, мы потеряли и вас... Ах, как вы могли... — приговаривала она между поцелуями.
— Как я мог? — я невесело усмехнулся, потому что в этот момент с необыкновенной ясностью осознал: если воспользоваться принципом ВВП, Карл и в самом деле мог вернуться... для этого мне следовало захватить с собой атам. Принеся в себя жертву атамом в ловушке четвертого измерения — тем же самым атамом — он имел шанс возродиться здесь. Возможно, он и хотел захватить его с собой... да, наверное, хотел, но не ожидал боли и выпустил из рук...
Я же оказался недогадлив. Не понял. Слишком поздно понял.
И Карл не хотел, чтобы я осознал. А он, может быть, надеялся... все это время надеялся, что я возьму атам с собой, когда приду за ним. Или видел, что не возьму — в этих своих зеркалах?..
— Я убил Карла Романьо, — медленно произнес я, пытаясь привыкнуть к звучанию. — Я убил Карла Романьо! — это я закричал уже в голос, и Хугга перехватила меч.
— Дорогой, вы бредите! — воскликнула Тереза.
Я рассмеялся ей в лицо.
— Нет, — сказал я. — Это правда. Отомстите мне, Хугга, если хотите. Я убил Карла Романьо! Я!
Увы, моя речь не возымела должного эффекта.
Хугга высоко подняла меч и аккуратно положила его на бронзовые скобы, торчащие из стены.
— Если это так, — сказала она, — то по закону гор тебе придется на мне жениться.
Даже сквозь пучину трагедии, в которую я был повержен, до меня дошла нелепость этих слов.
— Что? — спросил я. — Но я уже женат!
— Ничего, Тереза мне тоже нравится, — успокоила меня Хугга. Тереза фыркнула и прижала ко рту кружевной платочек. — А что? Ты думаешь, почему я вышла за Карла?
"Боги мои, — вымученно подумал я. — Где мне взять для церемонии такой камзол, который пошел бы к ее... национальному одеянию?!"

@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс

---

Внеконкурс - раз

[Отряд 42]

Название: Почему время выбирает библиотеки?
Тема: Восьмое чудо света
Автор: Чжан
Бета: Aizawa, baccarat, medb.
Содержание: История, в которой сыщик и собака идут по следу, но опаздывают в последний момент
Предупреждение: шоу "остаточные знания"

Почему время выбирает библиотеки?

История, в которой сыщик и собака идут по следу, но опаздывают в последний момент

Неизменен этот мир.
Поют Beatles

Знай время.
Отвечает Гесиод

О том, что день закончится неспокойно, Кро знал уже с утра, разогревая на маленькой заваленной с обеих сторон потрепанными фолиантами плитке четыре булочки с корицей. Особенностью электрической плитки была неспешность, которую он очень ценил. Обычно за время ритуального разогревания он успевал почистить зубы, выжать из воздуха и оранжевой типографской краски стакан апельсинового сока, прочитать последнюю полосу газеты с литературными новинками и усесться в кресло для завтрака.
К этому моменту булочки достигали идеальной температуры.
Но, видимо, электроны имели на этот день свои планы, согласно которым им надлежало ускориться - плитка раскалилась вне всякой меры, булочки подгорели, а корица пахла, как забытый в походном мешке носок.
Педантичность Кро дала трещину - есть эту гадость он отказался. Взяв фетровую тряпочку, он успокоился тем, что ровно два часа и тридцать минут протирал стеклянные шары со своими сокровищами.
Что-то идет не так, понял он, когда добрался до своего любимого экспоната. За стеклом падали кленовые листья, черное кружево ветвей оплетало забытую в отдаленному углу парка скамью, на которой сидела женщина в маленькой серой шляпке и обмахивалась сложенным в гармошку газетным листом.
Стекло истончилось и начало прогибаться под пальцами, словно его кто-то разогрел.
Кро попытался обернуть шар новым слоем прозрачной пленки. Сфера в его руках засияла, появилась желтая песчаная корка, но расплавляться и превращаться в стекло она отказалась, повисела грязным нимбом вокруг и осыпалась прямо под ноги.
«Однако!» - растерялся Кро и, крепко обняв шар, упал на мягкий диван.
Любого, оказавшегося на его месте, такая демонстрация собственного бессилия напугала бы до полусмерти, но фраза «Все течет, все меняется» была для Кро не просто изречением древнего философа, он знал, что так и есть. Поэтому просто умирал от любопытства, желая узнать – где же мироздание дало течь.
День должен был закончиться если не событием, то хотя бы нездоровым сном.
Когда в отдалении хлопнули ставни, а потом у входа зазвенела, отодвигаемая чьей-то настойчивой рукой, золотая паутина, Кро поправил бабочку и, заложив ногу на ногу, принял важный вид. На его коллег это вкупе с самоуверенным выражением лица действовало, как валерьянка на котов. Ощущая, что Кро знает больше, чем говорит, они, вооружившись заманчивыми предложениями, начинали виться вокруг.
Кое-что Кро было от них нужно.
Дверь страшно заскрипела, с петель посыпалась ржавое крошево, и в образовавшемся проеме показалась черная собачья морда с аккуратными пучками усов.
- Ну и защита! - сказала морда. - Одна сигнализация чего только стоит, а все эти лучи и датчики движения…мама дорогая! Что можно взять в центральной библиотеке, чтобы ее так охранять?
-И тебе здравствуй, - сказал Кро, пытаясь скрыть радостную улыбку, и включил чайник. – Сколько лет, сколько зим, Анубис.
Гость любил сладкое и долгие разговоры за чаем. А также был приятным собеседником и хорошим приятелем Кро, с оговоркой - насколько это было возможно среди им подобных.
- Девяносто четыре. Девяносто четыре зимы, девяносто три лета, - конкретизировал Анубис, проскальзывая в каморку. - Твой охранник чуть меня не съел, - пожаловался он.
-Она вечно голодная, сколько ни корми. Не обращай внимания.
-Если бы я на все обращал внимание, давно превратился бы в дерганого невротика. Кто бы тогда стал посвящать мне оды?
Кро кивнул головой так, чтобы было непонятно, верит ли он в то, что Анубису начали посвящать оды, или принял эту новость с насмешливым сомнением.
Восхищенные оды были больным местом египтянина. Каждый его знакомый в конце концов оказывался в курсе грандиозной зависти Анубиса более удачливым греческим коллегам, которым их слагали.
Бросив несколько подозрительных взглядов в сторону хозяина каморки, Анубис вздохнул, встал посреди комнаты и принял торжественную позу.
-Полундра, Хьюстон, у нас проблема - кто-то стырил пирамиды?
Только очень серьезное выражение лица гостя остановило Кро, чтобы сдержать смех и подыграть египтянину.
-Сфинкс, надеюсь, на месте?

***

- Ты уверен, что нам не стоит ожидать кары небесной? - спросил Кро, удобнее устраиваясь в плетеном кресле.
- На все сто, - беспечно отмахнулся Анубис и выразительно задергал бровями. – Распоряжение свыше.
Золотая колесница забралась на вершину небесной тверди, опаляя летним египетским зноем несуществующие роскошные пальмы пустынного миража.
На голове Анубиса красовался пробковый шлем с маленькими прорезями для ушей. Анубис был пижоном.
- Вообще, сегодня ночью был форменный бардак. Представляешь, Тота сморило на дежурстве, луна потухла. Когда заметили - начали пинать, но умник если уснет, то уснет. Уже хотели объявить лунное затмение, но человечки стали такими внимательными - не цикл, понимаешь, не может быть затмения. Нельзя лишать паству веры в торжество науки…
- И как выкрутились? - заинтересовался Кро, превращая пальмовый лист в соломинку для коктейля.
- Погоняли тучи, запросили помощи с Олимпа, Эол покурил с маяка. Ничего так, вроде обошлось. А когда умника все же распинали, и он соизволил воссиять очами - ландашафт-то изменился. Были пирамиды - нет пирамид, образно говоря, проспали чудо света, где раньше был цветущий сад - голая пустыня. Дальше по сценарию – суета, беготня, кто виноват, что делать…
- И ты сразу вспомнил обо мне…
- А о ком я еще мог вспомнить! – уши Анубиса от возбуждения дрогнули. – Никак не могу забыть наше последнее дело!
- Давай не будем ворошить прошлое.
- А я думал, ворошить прошлое - твое основное занятие. И кстати, не объяснишь, почему в результате посадили именно тебя?
- Анубис, - предупреждающе начал Кро, - не суй свой длинный нос не в свое дело.
- Гордые эллины, - египтянин хмыкнул и обиженно отвернулся.
Мимо миража, поднимая столб пыли, пролетела гоночная машина с логотипом «Дакар» на борту. Анубис приветственно отсалютовал ей, небрежно коснувшись ладонью лба. Штурман ошарашенно протер глаза.
Анубис захохотал.
- Открываем новый сезон галлюцинаций в Сахаре! Обожаю цивилизацию!
- Пугай туарегов, шутник, - Кро расправил стрелки на белых брюках и встал.
- Неинтересно, они и так знают, что я существую… Куда ты собрался?
- Прогуляюсь, осмотрюсь, поищу улики. Помнишь главный принцип расследования?
- Божественная природа несовершенна, идеальных преступлений не бывает, - отбарабанил как по написанному Анубис. - Помню. И, кстати, гулять я иду с тобой.
- Не доверяешь, дорогой друг?
Гелиос метко разбрасывал по земле копья света, Анубис прищурился.
- Думаешь, дождешься от меня честного ответа?
Кро ухмыльнулся и отрицательно покачал головой.
- Молодец, - похвалил его египтянин. - Значит, за столетие заточения ты не потерял хватки. И не забудь - тебя отпустили временно и под мою ответственность.
Гоночная машина буксовала в бархане.
- Своим ходом или попросим подбросить? – кивнул Анубис в ее сторону и весело подмигнул.
- Раз мою свободу можно измерить, тогда надо использовать ее для получения максимального удовольствия. Идем.
Стряхнув с лацканов несуществующую пыль, Кро достал свою любимую трость с набалдашником в виде переплетенного клубка змей, вцепившихся в собственные хвосты, и не спеша двинулся в строну гоночной машины.
-Ребят, может, подтолкнуть? - донеслось до чутких ушей Анубиса.

***

На плато Гизы было как всегда шумно. Скрежетали туристические автобусы, недовольно гудела на разных языках толпа, с недоуменными лицами бродили местные торговцы и погонщики верблюдов.
-Мама, мама, нас привезли сюда покататься на двугорбом чудовище?
-Не вижу других причин, чтобы ехать сюда по такому пеклу. Стюард! Стюард, я хочу обратно на свой лайнер!
-Купите эту штуковину по дешевке!
-А что это?
-Если бы я знал, то не продавал по дешевке! Это похоже на странный кусок камня пирамидальной формы…
-За что с нас взяли по сто двадцать долларов?! Я уже видел эту пустыню из окна отеля.
-На этом месте пять тысяч лет назад построили… ничего?.. Ничего страшного, обратите внимание на великолепный вид, который открывается с этого камня на местное поселение и пески. Больше нигде в Египте вы не увидите таких песков, как на плато Гизы. Он… желтый… и блестит на солнце, как алмазные копи царя Соломона, как знаменитые сталактиты острова Крит, как соль на стенах шахт в Величке. Правда, очаровательно?
- Такими темпами местная экономика скоро придет в упадок, - подал голос Анубис.
До этого египтянин, сменив собачью голову на неброскую человеческую, печально взирал на остатки былого величия, время от времени вздыхал и бормотал проклятия. Картина действительно не вселяла оптимизма.
-Ни одного камушка не оставили, ни одной косточки, - озвучил Анубис мысли Кро. – Чисто сработано.
-Это-то меня и настораживает.
-И еще, наверняка, то, что никто ничего не помнит. Нет пирамид и нет, а разве они здесь были? Кро, внимание, следственный эксперимент.
Анубис поймал за локоть пробегающего мимо местного мальчишку.
-Дяденька? - с настороженной серьезностью сказал мальчишка на чистейшем английском.
-Цыц, малявка, - прервал его египтянин и ткнул пальцем в сторону ближайшего лотка. - Видишь фигурку с шакальей головой?
-Какую? - пригляделся мальчишка.
-Да вон ту, посередине.
-Не вижу, дяденька, отпустите...
-Пять долларов.
-Та, которая справа или та, которая слева? - в голосе маленького аборигена засквозили деловые нотки.
-Десять долларов.
-Вижу. Что дальше?
Анубис, пытаясь успокоиться, глубоко вздохнул.
-Кто это, о неблагодарный отрок?
-Мужик с собачьей головой.
-А как его зовут? - не унимался египтянин.
На лице мальчишки отразилась недюжинная работа мысли.
-Дяденька, это просто мужик с собачьей головой.
-Тридцать долларов.
-Деньги вперед, - не моргнув, выдал шантажист.
Анубис со стоном опустил руку в карман, несколько секунд деловито там рылся, а потом вытянул на свет комок стодолларовых купюр.
-Держи, - сказал он, вываливая деньги в протянутую ладонь мальчишки. - Ну же?
Мальчишка удивленно посмотрел на горку зеленой бумаги у себя в руках, потом сжал купюры в кулаках и отбежал на безопасное расстояние.
-Дяденька, это просто мужик, у которого вместо головы собачья морда. У него нет имени, - сказал он и скрылся в толпе.
Анубис быстро оглянулся на Кро.
-Вот так-то, - печально сказал он. - Выводы?
Кро хотел сострить по поводу того, что теперь египтянину никогда не дождаться восхищенных од, но, посмотрев на ссутулившегося Анубиса, решил приберечь шутку для момента, когда тот сможет отшутиться в ответ. Основа божественного сарказма оставалась нерушимой - лежачего не бьют.
- У меня их целых два. Первый – преступник настоящий талант и знает о природе времени столько же сколько я…
Кро показалось, что египтянин насторожился и теперь слушает его с жадным вниманием, свойственным скорее человеку, ищущему подтверждение своего предположения. Это наблюдение хорошо укладывалось в то, как Кро понимал сложившуюся ситуацию.
-Вторая догадка - либо преступник знает некий прием, но не умеет пользоваться им в совершенстве. Какой из выводов правильный - зависит от цели, которую он перед собой поставил.
-Ты хочешь сказать, что если кто-то просто хотел стащить груду камней, то он перестарался.
- Как всегда понимаешь меня с полуслова. Именно – перестарался, похитил вместе с грудой камней, как ты называешь свое любимое кладбище, и память о ней. Вот, - довольно заключил Кро.
- И как ты думаешь, кто это мог сделать? – осторожно спросил Анубис.
- Первое, что мне приходит в голову, - Кро допустил в свою речь театральную паузу. - Это сделал я.
Анубис нервно подскочил на месте, щелкнул костяшками пальцев, в воздухе раздался хрустальный звон, и пленка твердого воздуха окутала их, как прозрачный шлем голову подводника, отделяя от гомонящей толпы.
- Не для чужих ушей, - пояснил египтянин.
- Не для чужих ушей, - согласился Кро.
- Ты будешь все отрицать или расскажешь старому другу?
- Ждешь от меня честного ответа? - отплатил Кро.
Анубис наморщил нос.
- Не время для мести.
- Для мести всегда есть время. Это я тебе как специалист говорю.
- По мести или по времени? Подозреваю, ты разбираешься в обеих материях.
- По времени. Время не имеет границ использования, - наставительно произнес Кро, поднимая вверх указательный палец. - Это первое правило, которое я для него придумал.
- Да-да, второе придумали остальные, - отмахнулся египтянин. - Нельзя нарушать границы чужого использования времени.
-Вспомни, я принял эту поправку и свято ее чтил. Это не я, Анубис. Я не крал эти чертовы развалины. Я ничего не имею против Египта, его экономики и тебя за компанию.
В затвердевший воздух постучали. Сначала тихо, потом азбукой Морзе.
«Прекращайте шушукаться тчк Внимание зпт ломаю тчк»
Снова раздался хрустальный звон, от земли к вершине звуконепроницаемого кокона побежали десятки трещин. Из разлома хлынул туристический гам и показалась слегка помятая недавним буйным весельем физиономия.
- Для новостей нет преград, - весело проворчала физиономия.
- И тебе привет, посланник, - вежливо поздоровался Кро.
- Ты помнишь, что я с тобой не разговариваю? - с улыбкой оборвал его Гермес, входя под своды обвалившегося купола и поправляя легкий бардак на голове. - А уютно тут у тебя, псинка.
«Псинка» едва слышно зарычала.
Гермес как всегда был образцом стиля. Идеальную фигуру облегал идеальный, сшитый на заказ, пиджак и узкие джинсы, из-под которых шелестели пернатые сандалии. Картину довершало боа из фиолетовых перьев.
- Отхватил на распродаже? – довольно осклабился египтянин, указывая на фиолетовое безобразие.
- Никак нет, у одной танцовщицы в «Ажур-Тужур». Минутой назад был вынужден ее не по-джентельменски покинуть,- с притворным огорчением вздохнул Гермес. - Всегда мечтал иметь четкий график и работать с девяти до шести. Но, к сожалению, «Говорит и показывает…»
-Сейчас еще нет и четырех.
-Во-первых, там, откуда я был вынужден драть когти, сейчас уже половина восьмого. Во-вторых, в «Ажур-Тужур» недельная акция: «С часу до часу. Мы работаем для вас». Я не могу пропустить праздник жизни с таким четким расписанием. Ну что, вы уже готовы к вести?
- Для вести я всегда готов, - ответил Анубис, доставая блокнот.
- Меня никто не спрашивает? - поинтересовался Кро.
- Верно. И, псинка, убери блокнот, весть короткая. У нас все же будет затмение, только солнечное, - сказал Гермес, указывая куда-то вверх. - Кто-то стянул Колосса Родосского… И, кстати, как покровитель воров я восхищен.

***

Кро сидел на камне и болтал ногами. На дне пропасти протекала река, перечеркнутая в четырех местах линиями мостов. День серел, терял краски, замирал в преддверии ночной смены.
Смотря на реку, Кро размышлял о возвращении домой. Это странное понятие, подхваченное им из книг, написанных человечками, обозначало место, в котором очень долго живешь и к которому привязался.
Таким образом, снежная вершина Олимпа, расположившаяся за его спиной, по всем признакам должна была считаться его первым домом. Во всяком случае, считалась, пока Зевс не решил стать в этом доме главным, а прежний хозяин, совершив увлекательный приключенческий тур по Тартару, выбрался на поверхность и не нашел ничего лучше, чем убежище у человека в рясе. Ряса напоминала тунику, монах внушал доверие.
Его первая библиотека напоминала хлев. Пол был устлан толстым слоем соломы, а у окна лежала стопка невыделанных кож. Монах, оставив вместо еды благословение, ушел, делать было нечего, и Кро открыл единственную, стоявшую на деревянном пюпитре книгу. Он не заметил, что творила в ту ночь на небосклоне Селена. Очнувшись утром, он начал плести себе новое убежище.
- Красивая гора. Может, все дело в природе? – за спиной Кро образовался запыхавшийся Анубис. – Я могу завести себе гору, даже снега накидаю. Интересно, тогда у меня тоже будут оды?
- Все осмотрел?
- До последней пещеры. Кое-где уже бутылки, окурки и надписи, но в целом содержат в порядке. Правильных человечков больше, чем неправильных.
- Ты вычеркнул меня из списка подозреваемых, дорогой друг?
Из-за спины Кро раздался расстроенный вздох.
- Пришлось. Теперь я сам твое алиби. Сложно находиться под моим неусыпным оком и одновременно заниматься демонтажем статуи. Одно расстраивает…
Кро обернулся, египтянин рассеяно дергал ушами.
- …после того, как я вычеркнул тебя, подозреваемых в моем списке не осталось.
Ласковый западный ветер растрепал волосы Кро.
- Неужели ты расстроен? - веселье в его голосе прозвучало фальшиво.
Анубис резко моргнул, выходя из задумчивости.
- Да нет же! – воскликнул он. - Хотя я не советую тебе терять хватку и делать из этого какие-то выводы.
- Хорошо, - кивнул Кро.
Сверху грянули бурные аплодисменты.
- Браво! Браво! - восклицал Гермес, зависнув над ними, так высоко, чтобы воздушные волны, создаваемые трепещущимися крылышками сандалий, не выдали его присутствия.
- Я бы повторил трогательную сцену на бис. Недаром в правильный театр берут только мужчин, никто не сможет выдавить настоящую слезу из зрителей, как это сделают они. Я был бы растроган, если б не знал вас лично.
- Ах ты, летающий аллигатор! - возмутился Анубис. - Хотя бы кашлянул для приличия! Подслушивать нехорошо!
- Ты о чем, псинка? Переобщался с человечками? – Гермес стремительно опустился на ближайший сугроб. – Теряешь хватку, - заключил он.
Анубис насупился и начал рассматривать носки своих ботинок.
- А ты что молчишь, Кро? - ехидно спросил Гермес.
- Думаю, кого ты мне больше напоминаешь: фею Динь-Динь, Леголаса или Гарри Поттера, - Кро допустил в своем голосе чуть-чуть издевки. В том самом количестве, когда она кажется естественной, но не свидетельствует о том, что шутник в ней заинтересован. По мнению Кро, это был лучший вариант оскорбления.
Похититель коров знал толк в насмешках и должен был оценить по достоинству. Особенно на тему Британии и ее обитателей. С ними у Гермеса не ладилось с тех самых пор, как он под личиной Трисмегиста колесил по Европе, устраивая самые легендарные ограбления всех времен – из славянского алфавита пропали «яти», из женского гардероба - корсеты, из машин таинственным образом исчез паровой двигатель. Взамен человечки получили психологию, и на полтора века озадачились поиском слов, чтобы выразить то, что нельзя ими выразить. Это было величайшее преступление, потому что никто так и не понял, что же в результате пропало.
Но божественная природа несовершенна, и идеальных преступлений все-таки не бывает. Гермес попался на краже двух часов из рабочего дня и кольца из некой рукописи, которую чопорные английские феи берегли как зеницу ока. Он никогда не искал простых путей. Говорили, что полгода королева Маб являлась Гермесу во сне, пока он каким-то образом не смог уговорить ее прекратить ночные визиты или она сама не решила, что достаточно наказала нахального грека.
- Хорошая попытка, - радостно скривился Гермес. - Примерно представляю ход твоих рассуждений, и только одно остается мне непонятным до сих пор. Вам необходимо мнение специалиста. Как воздух необходимо. Так почему до сих пор никому не пришло в голову спросить, что я думаю по поводу этих похищений?
- Вероятность найти тебя, если ты этого не хочешь, равна трем процентам. Вероятность получить от тебя честный ответ, в котором ты не заинтересован, - равна нулю, - пробурчал Анубис и бросил быстрый взгляд на Кро.
- А мне даже не стоит к тебе подходить, - заключил тот.
- Кстати, почему? - оживился египтянин.
Греки многозначительно переглянулись.
- Не суй свой длинный нос… - начал Гермес.
- Я ему это уже говорил, - прервал его Кро.
- А, ну тогда ладно…
- Кро, мы же одна команда! Мы как Шерлок Холмс и доктор Ватсон, как Ниро Вульф и Арчи Гудвин…
- Не хочу никого расстраивать, - встрял Гермес, - но тебе бы подошла роль комиссара Рекса.
- Не понял.
Грек утомленно закатил глаза.
- Гав-гав?
- Недосушенный папирус! Я не могу с ним больше разговаривать! - Анубис цокнул каблуками и, подняв небольшой ураганчик праха, растворился в воздухе.
Стало тихо.
- Сидит на берегу Стикса и отходит, - прокомментировал исчезновение египтянина Гермес. - Ничего страшного.
- Что дальше? Зачем ты его прогнал?
- Я его не гнал, - Гермес вытянул вперед ладони в жесте отрицания. - Он все сделал сам. Нельзя быть настолько эмоциональным, в последнее время он слишком много времени живет среди человечков. У него квартирка на Манхеттене, жена и куча свободного времени, которое он тратит на написание детективных рассказов.
- Успешно?
- Миллионные тиражи, перевод на испанский и третья строчка в списке бестселлеров прошлого года.
- Третья строчка? Так это его псевдоним? - удивился Кро. – Совсем неплохо.
- Удивительно, если бы было плохо. Псинка знает о человечках больше, чем они сами о себе знают. При его-то работе… Но мы теряем время.
- Время нельзя потерять. Несмотря на твои старания, это выражение все еще в корне неверно, - сухо прервал Кро.
- О, прости, пожалуйста, что тороплю события. Не буду врать, что не хотел тебя обидеть. Хотел, хочу и буду хотеть. Но сейчас, признаюсь, вырвалось случайно.
- Прощаю твой непрофессионализм.
- Отлично. Теперь моя реплика?
Кро согласно хмыкнул.
- Не буду тебя прерывать.
- У меня есть небольшое предложение, - Гермес переместился поближе к Кро. – Сеанс психотерапии с эффектом временного взаимного прощения.
- Психотерапия обязательна?
- Нет. Больше интересует прощение. Я на какое-то время забываю о Фемиде, ты на какое-то время забываешь об Эйнштейне. Идет?
- Ты хочешь поделиться со мной своими наблюдениями?
- Верно. И хочу, чтобы ты принял их со всей серьезностью, потому что меня мало интересуют египетские святыни, но колосс - это уже не шутки. Мне бы очень хотелось отправить тебя обратно в твою каморку, а еще лучше обратно в Тартар, предварительно запечатав в этой дыре все щели, но, к сожалению, больше эту загадку никто не разгадает.
Слова Гермеса были убедительны, но Кро жил на этом свете не первую сотню лет и знал, что неубедительными они не могут быть по определению.
- Я не вижу здесь твоей выгоды.
- На первый взгляд ее нет, но посмотри на ситуацию с моей точки зрения. Если колосс - это только первая ласточка, что же будет дальше? Храм Артемиды, Статуя Зевса? Заметь, есть еще твои часы, ты бы хотел их потерять?
Кро прикрыл глаза, игнорируя доверительную интонацию в голосе Гермеса, и попытался сосредоточиться только на смысле его слов.
- Никто бы не хотел, - ответил сам себе Гермес. – Мы теперь в одной лодке, если потеряем эти святыни, потеряем все, что от нас еще осталось. Да, нам уже давно не приносят жертвы, не возжигают благовония и не творят молитвы, но о нас помнят, сочиняют стихи, снимают фильмы, называют в честь нас детей, ездят посмотреть на наши старые храмы. В конце концов, мой любимый бар называется «В гостях у Фемиды»! - воскликнул он, потом помолчал и уже тише добавил: - Каждый раз, когда я прихожу туда, то вспоминаю ее… Подожди минуту.
Гермес взлетел, перед лицом Кро мелькнули синие джинсы и мельтешащее золото крыльев, грек поднялся над вершиной Олимпа и молнией рванулся на юг.
Кро прикрыл глаза и снова погрузился в воспоминания. Слова Гермеса напомнили ему о тех счастливых временах, которые, что бы не говорили люди и некоторые его коллеги, были вторым «золотым веком». После долгой междоусобной борьбы, бесконечных взаимных обвинений и хаоса, боги изобрели «график». Гея приобрела круглую форму, солнце обязалось вставать четко в определенное время. Летом это был жаркий Ра, весной и осенью по небу катилась огненная колесница Гелиоса, зимой на небе развлекались асы, выпуская своих волков побегать за огненной девушкой. Иногда те догоняли ее, закаты становились красными, а на земле случались облачные дни и снегопады. Смены менялись, приходили другие боги, но главное правило всегда соблюдалось, и солнце вставало вовремя. Богам ветров пришлось договориться и придумать то, что потом человечки назвали «атмосферным давлением»; специально для Тора, который не мог расстаться со своим молотом, придумали весенние грозы; Афродита, в который раз оглянувшись, на своего мужа, изобрела «совместимость»; и даже шутник Локи нашел себе отдушину в виде «законов Мерфи» и «правила падающего бутерброда». На земной тверди установился порядок, «эра мракобесия» закончилась, а гибель богов была отсрочена. Человечки, проникнувшись божественным энтузиазмом, назвали новые правила «законами природы» и, чтобы изучать их, придумали схоластику, методологию и колонку редактора.
И все было хорошо, пока Фемида не сняла с глаз повязку.
- Это единственное, что мне от нее осталось, - сказал Гермес, садясь рядом и протягивая небольшой замшевый футляр.
- Вы были странной парой, - Кро попытался сказать это как можно мягче. - Что в нем?
- Ее весы. Говорят, противоположности сходятся. Сходятся. Но ненадолго, потом они или уничтожают друг друга, или разбегаются, чтобы больше не встретиться никогда. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять это, - Гермес повернулся к Кро и поймал его взгляд. – А если я понял – значит, ты прощен. Мы должны идти дальше, мы должны вернуть все на свои места. Понимаешь?
Кро очнулся и кивнул.
-Так вот, - сказал Гермес, - слушай меня очень внимательно. Наш преступник - парень с размахом и талантливо заметает следы, но я уверен, что ему не нужны все чудеса. Они слишком разномастные, принадлежат разным фракциям… Ему нужно только одно, остальные он крадет для отвода глаз. Во всяком случае, так бы на его месте поступил я. А теперь открой футляр, - он с силой провел ладонью по своим губам, потом раскрыл ее и протянул Кро белый полупрозрачный шарик, - и взвесь мои слова: правда это или ложь?
Кро дернул латунный замочек и откинул крышку футляра. Заиграла мелодия, в воздухе запахло духами.
- Ерундой занимаетесь, - услышал он голос Анубиса, и черное облако праха осело на его белоснежном костюме.
Египтянин выглядел запыхавшимся и расстроенным.
- Что случилось, псинка? - опередил их обоих Гермес.
- У Стикса объявился царь Мавсол, заламывает себе руки и беспрестанно жалуется, что какая-та пустынная скорпиониха умыкнула его дом. Мне объяснять, что произошло?
- Мы потеряли Мавзолей в Галикарнасе! - охнули оба грека.
- Именно, - убитым голосом подтвердил Анубис. - Мне жаль себя, всех подземных богов и еще жену Мавсола, она так хотела обеспечить мужу достойное погребение…
Кро бросил белый шарик на весы, стрелка мгновение поколебалась и склонилась в белую сторону.
Он удовлетворенно кивнул.
-Где оры? Мы долго будем ждать этих девчонок? Гора без них не откроется, мы можем проторчать здесь вечно. Самое время кому-то, точнее, коллега, кому-то из нас, - обратился Кро к Гермесу, - сдать свои секретные норы.
-Хорошо, - слишком легко согласился Гермес. – Пусть это буду я, благо не последняя. За мной, коллеги!

***

На могучей груди Зевса выделялся бордовый галстук с платиновым зажимом в виде молнии. В облике Громовержца больше ничего не говорило об его основном занятии. В темно-синем костюме-тройке он скорее напоминал руководителя успешного предприятия, гардеробом которого занимается секретарша. С древних времен осталась лишь окладистая борода, чуть подвитая на концах.
Кро подозревал, что бороду Зевс отрастил по одной вполне понятной причине. Когда Эпоха Титанов подошла к своему логическому завершению, главе нового пантеона не хватало только одного.
Возраста.
Тети и дяди, братья и сестры, все были старше его как минимум на полстолетья. Борода придала облику Зевса опасную внушительность и солидность.
- Присаживайтесь, - предложил он вошедшим, жестом подзывая Гермеса ближе. - Возьми эти бумаги и отправляйся к Ра. Обещай, что хочешь, но не забывай про границы возможного, уговори его. Понятно?
Гермес по-мальчишески улыбнулся и, махнув на прощание рукой, стремительно сгинул.
- Дела, - пожал плечами Зевс, подходя к дубовому столику, за которым расположились Кро и с любопытством озирающийся по сторонам Анубис. Египтянин напоминал радостного только что вернувшегося с прогулки щенка.
- Как у вас здесь… - Анубис возбужденно щелкнул пальцами, подбирая слово. - Блистательно!
- Первый раз на Олимпе? – с вежливой доброжелательностью поинтересовался Зевс, устраиваясь напротив.
- Раньше не доводилось, - закивал египтянин. - Все эти облачные лежанки, ковры из лесного мха, а какой мрамор! Как дымчатое стекло, точь-в-точь. Но подушки из горячего снега - это вообще шик! Я впечатлен! Могу я поинтересоваться, кто занимался дизайном?
- Все благодаря тонкому вкусу моей жены, - скромно ответил Громовержец.
«Какой из?» - мысленно добавил про себя Кро.
Он прекрасно знал, что никогда не был хорошим семьянином. Будучи молодым, глупым и властолюбивым, он совершил множество ошибок, за каждую из которых в последствии он заплатил в троекратном размере. Тартар сыграл для него не только роль тюрьмы и воздаяния, он стал его лекарством.
Всю свою жизнь Кро думал, что его главной ошибкой была женитьба. Рея была прекрасна и хотела детей, он не смог устоять. Когда же Кро показали его первенца - малышку Гестию, страх свел его с ума. Сияющая вечность, циркулирующая по его венам, вырвалась на свободу, опутала белесыми волокнами его и оцепеневшую Рею и поглотила младенца. Все случилось так быстро, что он ничего не успел сделать. Потом он долго обещал, клялся, усыпал постель эдельвейсами, вел многодневные разговоры, утирал Реины слезы, утешал, успокаивал. Но когда дрожащая Рея снова протянула ему агукающий сверток и сказала, что хочет назвать девочку Деметрой, он снова не выдержал.
Тартар излечил его страх. Боясь потерять все, он прекратил бояться тогда, когда все потерял.
Когда черная яма, спрятанная его младшим сыном Зевсом под все круги греческого, египетского, славянского и других царств мертвых, осталась позади, и он подслеповатым кротом выполз на берег теплого моря, то понял, что жажда мести, обуревавшая его поначалу, и все амбиции остались в прошлом. Он просто хотел жить.
Перестав бояться потерять власть, он боялся только одного - увидеть презрение в глазах Реи. Они так и не встретились, хотя Кро с маниакальной педантичностью вырезал из журналов красные колоны Кносского дворца, где она жила с наступлением Эпохи Олимпийцев.
Прожив всю жизнь с одной женщиной, Кро предпочел остаться в одиночестве и никогда не искал ей замену. Он не понимал, каким образом его детям и внукам привился принцип «все со всеми». Их семьи напоминали стаи животных - сегодня самец спаривался с одной самкой, а завтра эта самка уже искала себе нового партнера. В ход шли боги, полубоги, нимфы, кентавры, человечки и даже животные.
Единственное, что вызывало у Кро уважение пополам с чувством вины, олимпийцы никогда не бросали своих детей.
- Передайте ей мое восхищение, - воскликнул Анубис. - Она настоящая волшебница.
- Благодарю, Гера будет польщена.
Некоторое время все молчали. Сквозь круглое окно, встроенное в потолок, проникали закатные лучи, тени от предметов становились длиннее и темнее, на клумбе, украшавшей центр кабинета, мелькнули последние фиолетовые пятна, и она стала однородного темно-зеленного цвета.
- Скоро начнется, - досадливо сморщил лоб Громовержец. - Давайте решим наши дела без лишнего шума.
Кро заметил, как дрогнули носки его блестящих штиблет. Зевс нервничал.
- Для начала хотел бы подтвердить слова Анубиса, - начал верховный бог. - Как только стало известно о пропаже пирамид, мне пришла срочная депеша, в которой твой друг просил временно освободить тебя под его ответственность. Там же содержалась информация, что по всем признакам виновником этой пропажи являешься ты, Кронос.
Кро бросил быстрый взгляд на египтянина и с достоинством выпрямился в кресле.
- Все уже разрешилось, он не может быть преступником, когда… - затараторил Анубис.
Зевс резко махнул рукой, приказывая ему замолчать, и тот беспрекословно послушался.
- Я знал, что Кронос не виноват, и первоначально не собирался его отпускать, - продолжил он. – Пока не случилось еще кое-что.
«Кое-что», - подумал Кро. В сложившейся ситуации он мог поспорить, что знает это «кое-что».
- Третье похищение произошло не на Родосе, не правда ли? - вкрадчиво спросил он.
Зевс удивленно поднял голову.
- Верно, - согласился он.
- Вор стащил твою статую в Олимпии? Или это был храм Артемиды? Поэтому ты так обеспокоен?
Между ними никогда не было близких или даже нейтральных отношений. Их история начиналась с попытки отцом убить сына, а заканчивалась местью сына своему отцу. Ничего необычного для Греции, все в рамках трагедии. Поэтому Зевс предпочитал обращаться к нему полным именем, опасался, следил за каждым шагом и, воспользовавшись первой подвернувшейся возможностью, снова отправил в заточение. Хорошо, что на этот раз обошлось домашним арестом. Кро не возражал, он знал, что ослушался приказа верховного бога, такое не может быть прощено, потому что ставит под угрозу сам принцип верховенства. Кро принял заточение безропотно. Но сын ему не верил.
- Второе, - Зевс с облегчением вздохнул.
Кро хорошо понимал, как сложно тому было сказать о проявленном к его семье неуважении.
- Я бы мечтал обойтись своими силами, но не могу ни признать, что опыт в проведении подобных расследований есть только у вас двоих, - заключил Громовержец.
Его голос, не приспособленный для просьб, звучал бесстрастно и размеренно.
- Почему о пропаже никому не известно? – спросил Анубис. По лихорадочно блестящим глазам было видно, что любопытство раздирает его изнутри, ему хочется задать десять тысяч вопросов, но он старается сдерживаться, пытаясь произвести серьезное впечатление.
- Как только Гелиос сообщил о пропаже, пришлось задействовать подземных богов и объявить окрестности старого Эфеса опасной сейсмической зоной. Пришлось эвакуировать население ближайших деревень, перекрыть доступ к музейным постройкам, потом пресечь все слухи о падении НЛО и работе правительственных спецслужб… Артемида собирает улики, но она слишком прямолинейна, чтобы понять преступную логику. Она сама посоветовала обратиться к тебе, Кронос. Поэтому я разрешил Анубису отправиться в твое убежище и предупредил стража, чтобы он его не тронул.
- Ужасная тварь! – не выдержал Анубис.
Зевс, не обратив внимания на реплику, продолжил:
- Если твое расследование будет успешным, проси, что хочешь… Хотя я и так знаю, чего тебе не хватает.
- Мне нужно немножко, совсем немножко свободы, - горько усмехнулся Кро.
- Хорошо, - согласился Громовержец. - Ты будешь волен идти, куда пожелаешь, жить, где захочется, заниматься, чем взбредет в голову, но не забывай о «графике». Мы не должны его нарушать.
- Меня устраивает. Однако есть еще одна вещь, которая мне необходима.
- Да? – осведомился Зевс ледяным голосом.
- Я хочу обратно свое доброе имя.
- Не проси! – воскликнул Громовержец, явно досадуя, что присутствие Анубиса не дает ему распространить мысль.
- Подожди! – Кро стукнул тростью по деревянной столешнице. - Не думай, что наш маленький секрет долго удастся сохранить. Помнишь, того певца, что спустился к Аиду за душой своей жены? Когда-нибудь Гермес, или Прометей, или кто-то из ее дочерей попробует повторить подвиг. Я уверен в этом. И что они там найдут?
- Аид не скажет ничего лишнего!
- А знает ли Аид? - усмехнулся Кро. - Помню его разгневанное письмо. «Убийца!» Кажется, оно начиналось именно так.
Зевс заерзал в кресле.
- Я подумаю, - сказал он.
- А потом передумаю, - в тон ему ответил Кро. - Нет, ответ мне нужен прямо сейчас. Желательно в форме клятвы, и лучше всего, если ты будешь стоять на бараньих внутренностях.
В центре комнаты начала сгущаться грозовая туча.
-Спокойнее, спокойнее! Ты верховный бог или невыдержанный мальчишка?! - крикнул Кро.
В чернильных клубах засверкали электрические искры.
- Невыдержанный мальчишка, - со вздохом заключил Кро и крутанул набалдашник своей трости против часовой стрелки.
Змеи под его рукой зашевелились, белесые нити скользнули по радужной чешуе.
Туча начала уменьшаться, искры потухли. Достигнув размера кулака взрослого человека, она схлопнулась внутрь себя.
Зевс обессилено откинулся на спинку кресла.
- Ненавижу, когда ты так делаешь, - пробормотал он.
- Прости, - схлынувшее возбуждение оставило после себя только пустоту. - Мне уже поздно и как-то странно заниматься твоим воспитанием.
- Что правда, то правда, - со слабой улыбкой ответил Громовержец. - Ты все еще очень силен, - задумчиво добавил он. - Мне почему-то казалось, что ты должен был стать слабее.
- В некотором роде - да, но не заставляй меня открывать свои тайны. Так как с клятвой?
- Ну что же, время - твоя стихия, ты прекрасно подгадываешь момент. Я согласен.
- Вот эта новость действительно отличная, - впервые за полстолетия Кро почувствовал вкус победы. Ника не изменила себе, победа оставалась сладкой с легким железным послевкусием. - Но прежде чем мы приступим, есть один вопрос.
- Ничего личного, - Зевс сузил глаза.
- Конечно. Я лишь хочу знать – еще ночью ты был уверен, что я невиновен в похищении пирамид, откуда? К примеру. Анубис убедился в этом только сегодня утром, когда исчез колосс.
Египтянин, просидевший всю семейную ссору тише мышки, быстро закивал, подтверждая слова напарника.
- Просите кого угодно! - истерично закричали за дверью. - Они не уважают меня! Вы вообще когда-нибудь пробовали запрягать коней в это огненное безобразие?! У меня все руки в ожогах! Первой степени! Третьей страшнее? Значит, третьей! А еще правый конь перегрелся и кусается… Ненавижу свою работу! Не хочу и не буду! Пока не вернут статую, я отсыпаюсь!..
- Началось, - лицо Зевса приобрело усталое выражение. - Гелиос узнал о пропаже колосса. Олимп превращается в театр одного актера. Только бы Ра согласился на замену… Если не хотите оглохнуть, думаю, вам лучше покинуть помещение.
- Мы уже уходим, только ответь на вопрос - как ты узнал о моей невиновности?
Громовержец нахмурился.
- Это какие-то чудеса, - наконец, удивленно сказал он. - Я не помню.

***

Громовержец по старинке называл ее Артемидой. Братья любили сокращать это имя до короткого «Мида», за глаза о ней говорили как о Суровой Мид, недоброжелатели придумали ей прозвище «Синий Чулок», почитатели - «Великая охотница». Но чаще всего Артемиду называли «Леди Ди», и Кро считал, что это имя подходит ей как нельзя лучше.
Она не интересовалась политикой, не вмешивалась в семейные ссоры и дрязги, почти не умела врать, а когда ей приходилось прибегать ко лжи, та выглядела так неестественно, что не могла убедить даже ребенка. Этим она нравилось Кро еще больше.
Самообладание охотницы вошло в легенды. Но к каждой хорошей легенде прилагается несколько страниц мелкого шрифта. С примечаниями.
- Я осмотрела каждый куст, каждый камень, - говорила Ди, нервно ходя из угла в угол полуразвалившейся часовни. - Ничего. Никаких следов.
Короткий белый сарафанчик облегал ее фигуру, как вторая кожа. Тонкая, стремительная, она была похожа на попавшую в громоотвод молнию. Во всяком случае, останавливать ее казалось опасным делом.
Часовня примостилась на краешке невысокого холма. Через сточенную временем и непогодой стену открывался вид на заросшую невысоким кустарником долину. Ветер свободно гулял по ней туда и обратно, то пригибая траву к земле, то, наоборот, поднимая, как гребни волн.
- Странно, - невпопад сказал Анубис. - Какой большой лист папоротника… Вам не кажется?
Ди остановилась как вкопанная и смерила египтянина взглядом криогенной температуры. Кро успокаивающе поднял ладонь и соединил пальцы в знаке «OК». Любопытство и жадность до новых впечатлений делало Анубиса прекрасным компаньоном.
- Что же необычного, мой друг? - вкрадчиво начал Кро.
- Слишком большой для этих мест, - египтянин задумчиво потер переносицу. - Жара…
- И?
- Растения стремятся уменьшить контакт с солнцем. Листья обычно маленькие…
- Не хочу прерывать вашу увлекательную ботаническую беседу, но каким боком это касается похищения? - не выдержала Ди.
- Тихо! - шикнул на нее Кро.
Ди недовольно поджала губы, но дисциплинировано замолчала.
- Продолжай, мой друг, продолжай, - подбодрил Кро египтянина.
- У этого папоротников поистине гигантские листья… Смотрите, они даже подсыхают по краям!
Анубис протянул сморенный на солнце лист, словно это было великое открытие.
- И что это значит? - недоуменно спросила охотница, подходя ближе.
- Ди, что такое улика? – спросил Кро, внимательно разглядывая необычное растение.
- Доказательство вины. Но?..
- Слишком формально, остановись. Чтобы доказать вину, сначала нужно найти виновника. Анубис, теперь ты - что такое улика?
- Уликой чаще всего оказывается все необычное, что можно найти на месте преступления.
- Моя школа, - похвалил египтянина Кро.
- А то! Только эту формулировку придумал я, - самодовольно оскалился Анубис.
- Правда?
- Чистейшая.
- Ребята, я начинаю терять терпение, - предупредила Ди.
- У тебя впереди вечность, дорогая. Гарантирую, - Кро, наконец-то, отвлекся от странной находки. - Итак, мой вывод: этот папоротник здесь не рос. Он улика. Предлагаю, еще раз осмотреть место преступления, возможно, мы найдем еще какие-нибудь вещи, которые только кажутся естественными.
- Вещи, которые только кажутся естественными… - задумчиво произнесла Ди. - Подождите, вчера утром я осматривала плато Гизы… упс!
- Ты осматривала плато Гизы! – хором удивились Анубис и Кро.
- Ага, и, кажется, я не должна была вам об этом рассказывать, - Ди с досадой потерла лоб.
- Почему ты не должна рассказывать? - В голосе Кро зазвучал металл.
- По-моему, сейчас важнее узнать, что она там нашла, - вмешался Анубис. - Ну же, девушка, не мнитесь.
Ди снова применила свой фирменный взгляд, но уроженец африканской пустыни обладал устойчивостью к воздействию жидкого азота.
Охотница тяжело вздохнула.
- Есть кое-что, – сказала она неуверенно. – Сначала я не придала этому значение, но если мы ищем вещи, которые не соответствуют месту, то вот что я нашла на плато Гизы, - Ди расстегнула прислоненный к камню спортивный рюкзак, порылась и вынула несколько белых камешков.
- Можно? - спросил Кро, протягивая ладонь.
Ди молча кивнула, осторожно передавая находку.
При ближайшем рассмотрении ничего каменного в этих камнях не было. Плоские предметы ассиметричной формы, на поверхности которых белоснежные линии закручивались в изящные спирали.
- Это ракушки, - диагностировал Кро. – Очень красивые аргонавты. Много лет таких не видел. Точнее, много тысяч лет.
- Утром рядом с пирамидами было небольшое озеро. Я решила, это очередной разлив Нила.
Анубис раздосадовано зацокал языком.
- Ох уж эти гордые эллины, почему все оды достаются им?.. Нил разливается в августе!
- Но спустя пару часов озеро высохло, - продолжила Ди, игнорируя реплику египтянина. - На дне я обнаружила ракушки.
- Очень любопытно. Древние ракушки, древние папоротники… Больше ничего интересного на плато ты не нашла?
Ди отрицательно мотнула головой и залилась краской.
- Дорогая, ты совсем не умеешь врать, - всплеснул руками Кро и выдал самую ласковую улыбку, на какую был способен.
- Девушка, вы тормозите расследование, - строгим голосом поддержал его Анубис и помахал перед ее носом пальцем. – Нельзя так!
- Кро, - Ди суетливо облизала губы, - насколько я могу тебе доверять?
Вопрос был действительно хорошим.
- Я в отчаянии. Этот храм - мой дом, моя сила и… Он действительно - мой. Понимаешь?
Она смотрела прямо и решительно. Ни у кого больше не было таких внимательных бледно-серых глаз. Красивых, как зимний рассвет.
Ни у кого кроме Ди и ее бабушки.
- Когда я думаю, что потеряла его, все внутри переворачивается. Не знаю, кому я могу довериться.
-Зевс? – внимательно наблюдая за ее реакцией, спросил Кро
Охотница потеряно опустила голову.
- Природа твоего молчания понятна.
- Я ничего не говорила.
- Ты ничего не говорила, - согласился Кро.
- Но могу ли я довериться тебе? После того, как ты убил Фемиду, все, что я слышала о тебе, достойно фильма ужасов.
Ди не умела быть обходительной. Она не стала ходить вокруг до около, просто сказала то, о чем все думали. Впервые эта прямолинейность оказалась Кро неприятна - он впервые услышал, как звучит его преступление вслух.
- Я уже не маленькая девочка и прекрасно знаю, что некоторые дела часто называют неправильными словами. Но все же, Кро, если эти похищения дело твоих рук…
- Нет.
- Хорошо, - согласилась девушка. - Но кто бы ни был похититель, он зашел слишком далеко, чтобы рассчитывать на прощение.
- Какие сильные слова! Сколько экспрессии! Чувствую, как мурашки по спине побежали, - раздалось откуда-то сверху.
Кро поднял голову. Гермес пристроился на краю обвалившейся стены, уперся кулаком в подбородок и изображал интерес.
- Я говорил, что этого пронырливого жука нужно воспитывать,- проворчал Анубис.
- Остынь, псинка. Вы и так тратите слишком много времени на ерунду. Привет, Мида. У меня две новости. Указаний, как передавать - во всеуслышание или приватно, не поступало, поэтому сэкономим время. Первая - вы, наверное, уже догадались?
- Маяк?
- Часы?
- Кро, какие часы?
- Статуя отца?
- Бинго! И Мида выигрывает главный приз. Олимпия лишилась своего главного достояния. К сожалению. Ну и вторая весть… хотя зачем я ее принес, ты бы и так справилась, - ехидно усмехнулся Гермес и театрально замолчал. – Мида, тебе разрешено говорить! Ура! Правда, здорово, дорогая сестренка! Облегчи душу, очисть карму!
- Замолчи! – дернулась Ди.
- Почему? Я что-то сказал не так? Если бы я посидел здесь чуть дольше, моя вторая весть запоздала бы. Не люблю сообщать неактуальные новости, пришлось вмешаться. Так что у тебя карт-бланш, мне даже любопытно…
- От любопытства кошки дохнут! - вмешался Анубис и щелкнул пальцами. - Вот и сдохни!
Воздух вокруг загустел, зазвенел стеклом, накрывая Кро, Ди и египтянина непроницаемым колпаком.
- Какие вы неинтересные, - услышали они напоследок, и тишина опустила на них свои мягкие крылья.
Ди присела на корточки, снова порылась в рюкзаке. В ее руках тускло сверкнула медь.
- Вот, - сказала она, протягивая Кро витой браслет. - Среди ракушек я нашла его.

***

- Думаю, самое время чпокнуться, - сказала Ди. - Только не знаю куда.
- Весело тут у вас, - сказал Анубис.
- Я знаю, - сказал Кро, сжимая набалдашник трости.
Рассержено зашипели, выпуская из зубов свои хвосты, змеи. Под настойчивой рукой белые чешуйчатые спины вытянулись как струны, свились в плотный жгут – в никуда полетело сверкающее копье.
«Никуда» со звоном осыпалось дождем осколков, из дыры пахнуло морозным холодом и озоном. Несколько мгновений бездна молча смотрела на них, а они смотрели на бездну. Во мраке плавали яркие, похожие на ягоды в закипающем компоте, то ли звезды, то ли атомные ядра, клубились далекие туманности, перемигивались взрывающиеся далекие солнца. Круговорот времени тянул их к себе.
Потом бездна запела.
Мироздание встречало их бодрым до-мажором.
-Быстрее! - громким шепотом скомандовал Кро.
Глаза Ди зажглись азартом, по телу пробежала крупная нетерпеливая дрожь, быстроногая охотница бросилась за копьем, на ходу оборачиваясь гигантской белоснежной гончей.
И они, наконец, чпокнулись.
-Ух ты! - крикнул Анубис, крепче вцепляясь в белую шерсть.
Друг за другом бездна жадно поглощала слетевшую фетровую шляпу, вечное перо, правый ботинок, самоуверенное «бог – царь природы» и притупившуюся от долгого использования скуку.
От стремительной Ди еще не уходила ни одна цель - гончая летела над пустотой, искры растянулись в сияющие лучи вечности, в ушах, нарастая, гудел ветер.
Копье разбило очередную стену - темнота разлетелась, в глаза брызнуло яркое солнце.
Мелькнул прямоугольный силуэт Биг Бена с пустым окном верхнего этажа, за ним череда краснокирпичных немецких ратуш, осиротевшая желтая звезда Спасской башни, остроконечные головки чешских замков, серые коробки Александерплац. Когти призрачной собаки цокнули о стерильный кафель покинутых швейцарских лабораторий, остались позади бесчисленные заброшенные коридоры часовых заводов, пустые полки ювелирных магазинов, погасшие световые экраны в торговых центрах.
Собака бежала по кругу, по разграфленным камням - две полоски, три часа, четыре - вслед ускользающей тени. Тень бледнела, растворялась в солнечном сиянии, стирались графы, камень тонул в песке. Южное небо жгло растревоженную ветром кожу, собачья шерсть отдавала потом.
- Зря! - громко сказал Кро. Голос его перекрыл шум ветра, прокатился над песчаной долиной, пригнул травы на холмах, заметался эхом среди красных колон.
-Зря, - повторил он, чувствуя, как былая сила горячей будоражащей волной растекается по венам. - Огромная, непростительная ошибка.
Сияющее копье воткнулось в песок. Земля дрогнула, треснула словно старая протертая ткань, черные прорехи наливались кровавой лавой. Жадное море поглощало падающие с прибрежных скал валуны, шипело, плевалось белыми гребнями волн, клубилось душным паром и пеплом.
Белая гончая заскулила и прижала уши.
Кронос оглядел свои земли. На севере оживали старые горы и уснувшие вулканы, на западе подняли головы Сцилла и Харибда, закружили старые водовороты, восточный ветер принес запах горящего леса и страха. Море добралось до побережья Великой пустыни, переполнило дельту Нила, затопило соленой водой поля. Древний маяк потух, покачнулся и начал оседать. Чьи-то невидимые умелые руки деловито подбирали обломки.
Ра в ужасе закрыл свой глаз, солнечный свет потух.
Стало невыносимо тихо.
Молчаливой тенью рядом скользнула человеческая фигура с головой дикой собаки. Кронос протянул руку, чтобы остановить движение. Ладонь скользнула по острым драгоценным камням оплечья, титан зашипел и потянулся к сияющему копью.
- Не трогай, - зашептали ему на ухо тысячи голосов. - Не трогай.
Собачья голова выросла перед ним как из-под земли. Темная шерсть покрывала шею существа и уходила под украшенное бирюзой широкое ожерелье. Анубис медленно склонил голову к плечу, внимательно рассматривая Кроноса.
-С дороги! - зарычал титан. - Это мое! Это все принадлежит мне!
Он хотел оттолкнуть наглую собаку, но египтянин сам сделал шаг в сторону и поднял странной формы крест, увенчанный сверху кольцом.
- Я тоже так думал, - шепнул кто-то в голове Кроноса. – Пока не увидел глаза своего убийцы…
- А я пока не понял, что один, умираю, и никто не придет мне помочь, потому что боятся… - поддержал предыдущий голос новый.
- Мне подложили змею в постель…
- Меня отравили…
- А я сам отравил…
- Я убил сына…
Голоса в голове нарастали, шумели, спешили рассказать свою историю, перебивали друг друга, спорили.
Сводили с ума.
-Не трогай, - наперебой просили голоса. - Оставь. Смысл? Что дальше?
Запястье жгло. Кронос поднял руку. Витой обручальный браслет раскалился, мягкая медь потекла, прожигая кожу до кости.
Действительно, смысл?
Есть время разбрасывать камни и есть время понимать, что разбрасывать камни бессмысленно. Их все равно придется собирать. Стоит ли замыкать цикл и возвращаться к начальной точке, чтобы заново совершать прошлые ошибки? Не стоит ли вынуть хвост из пасти змеи, превратить ее в копье, устремив ввысь, и уничтожить затягивающий круговорот времен?
Никаких повторений, никакого возвращения к истокам - все заново, без пророчеств и предсказаний, не зная, чем все закончиться. Все с чистого листа. Без страха.
Титан снова потянулся к копью.
Голоса истошно завопили, Анубис обреченно вздохнул, белоснежная гончая обессилено легла на землю.
- Тише, ребята! - приказал Кро и, обхватив ладонью сияющее древко, вытащил его из песка.

***

- Ра! - Анубис прыгал и размахивал руками. – Нельзя же быть таким впечатлительным! Ты там в обмороке что ли?!
Ди разводила костер, используя в качестве топлива сломанные недавним катаклизмом ветки.
- Ну давай же, старик, не опозорь родной ном!
- Ты привлекаешь слишком много внимания, - проворчал Кро.
Его белоснежный костюм был покрыт пятнами гари, на локте и под коленкой виднелись приличного размера дыры.
- Так я и занимаюсь тем, что привлекаю внимания, - удивился Анубис.
- Посмотри туда, - Кро указал в сторону холмов.
Египтянин вгляделся.
За густыми кронами платанов спряталась плоская крыша небольшой виллы. Расчищенная подъездная дорога петляла между огромными валунами, местами исчезала за пышной листвой и возникала только у самого увитого плющом крыльца.
- Не понимаю, - нахмурился египтянин. Вдруг его лицо прояснилось, он хлопнул себя по лбу и воскликнул: - Красные колоны!
Кро покосился на Ди. Та с интересом прислушивалась к их разговору.
- Не уйду, - предупредила она. – По-моему, после сегодняшнего светопреставления я заслуживаю компенсацию. С небольшим приложением в виде доверия.
Кро оглянулся на виллу.
- Хорошо, - сказал он, - но тогда сначала помоги мне. Как женщина.
- Это как? - брови Ди изумленно поползли вверх.
- Мне нужен ответ, как лучше поступить, - осуждающе посмотрел на нее Кро. - Представь себе, что ты замужем…
- Сложно, - предупредила Ди.
- Подключи воображение, я верю в тебя. Итак, ты замужем, муж тебя обидел… очень-очень сильно обидел, а потом исчез… Что бы ты подумала?
- Где была моя голова, когда я соглашалась выйти за него замуж, - не задумываясь, ответила Ди.
- А если бы он появился через много лет, чтобы забрать свои вещи?
- Устроила бы массовое сожжение этого хлама на его глазах… Но вообще, я бы просто не стала их хранить, - добавила она, подумав.
- Точно?
- Я тебя расстроила?
- Ничего неожиданного. Вон там, на холме живет твоя бабушка, и мне кажется… точнее я уверен, первое похищение в этом странном деле произошло в ее доме.
- Рея? – взволновано переспросила Ди.
Кро кивнул.
- Мне кажется, я знаю, что похитили, – задумчиво произнес Анубис. - Ты говорил, что преступник использует один из твоих приемов… Коллекционные сферы?
- Пару тысяч лет назад фото еще не изобрели, а наскальные рисунки слишком абстрактны. Я сделал Рее несколько сфер в подарок, заключил в шары наши памятные места. Там были миртовая роща, где мы познакомились; берег моря, где дали друг другу брачные клятвы; подводное ущелье, где любили гулять… и так далее. Когда ты нашел древний папоротник, я ничего не понял, но раковины аргонавтов и этот браслет… - Кро приподнял манжет рубашки, демонстрируя находку Ди. - Рея потеряла его во время празднования нашей годовщины. Она еще считала, что это очень плохой знак, а я говорил, что это просто слишком свободный браслет…
- Ты не подумал о том… - египтянин запнулся.
- Подумал. Буквально пару минут назад подумал. Но нет, это не может быть Рея.
- Почему же? У нее есть способ, есть время, скорее всего, нет алиби, и если порыться – уверен, мы найдем мотив.
- Дорогой друг, скажи мне, сколько существует чудес света?
- Что за бешеная идея пришла тебе в голову? - ответил вопросом на вопрос Анубис.
- Ответь и я объясню.
- Пирамиды, храм Артемиды, висячие сады, статуя Зевса, колосс, гробница Мавсола, маяк.
-… и солнечные часы на Крите.
- Что?!
- Солнечные. Часы. На Крите. Могу по слогам. Недалеко от Кносса царь Минос приказал построить первые солнечные часы. Грандиозное сооружение. Гелиос очень его не любил, из-за них ему пришлось вовремя вставать на службу. За это он наказал сына архитектора. Об Икаре слышали?
Ди механически кивнула.
- Кро, притормози, - замотал головой Анубис. - Слишком много информации. Давай с начала? Почему если чудес света восемь, то о часах мы ничего не знаем?
- Вы не помните - это совсем другое дело. Что ответил Зевс на мой вопрос, почему он считает меня невиновным?
- Он сказал, что не помнит.
- Именно. Ставлю на кон свой любимый экспонат, первым из чудес исчезли - мои часы. И, да, Зевс не собирался их искать, скорее всего, отправил кого-нибудь просто посмотреть, что произошло. Может, Гермеса, или Афину, или тебя, Ди. Когда пропали пирамиды, к делу подключился Анубис, и только с пропажей храма Ди – Зевс понял, что без нашей помощи ему не обойтись и разрешил меня выпустить. К этому моменту часы были не только похищены, но и уничтожены.
- Он все еще опасается тебя, - тихо сказала Ди.
- Называй вещи своими именами, дорогая. У него комплекс. Он до ужаса боится и мечтает от меня избавиться, поэтому ты скрывала улики. Зевс считал, что пропавшие часы ослабят меня. Досадное заблуждение. Если что - я не сержусь, ты всегда была верной девочкой. Тебе приказали затягивать расследование, ты затягивала.
- Часы пропали, и это сделало тебя только сильнее? - спросил Анубис.
- Тоже неверно. Часы пропали, и кое-что изменилось, - Кро замолчал, подбирая слова. - Прометей – знаю, вы его не любите…
- Отличный малый, - опроверг предположение Анубис и, заметив удивленный взгляд Ди, добавил: - Баллотируется от демократов штата Нью-Йорк. Когда войдет в число лидеров президентской гонки, я даже забью на собственную аполитичность и пойду проголосую.
- Так вот этот отличный малый вывел закон. Человеческая природа - отражение божественной природы, а значит, чтобы понять бога, нам достаточно понять человека и наоборот. Люди придумали дамбы, чтобы обуздать реки. Боги придумали «график», чтобы обуздать хаос. Люди придумали законы, чтобы обуздать себя. Я вынужден был придумать часы, чтобы обуздать время.
- А значит самого себя, - закончил за Кро Анубис.
- Спасибо за разъяснение, - нервно рассмеялась Ди. - То есть…
- Мне нужно было проверить догадку, и мы чпокнулись. И вот - солнечных часов нет. А если их нет, значит, исчезли все остальные часы, и я могу в любой момент не справиться с управлением самого себя и вылететь с автострады. Ничего хорошего, но я работаю над этим. Кстати, мой друг, какое изящное решение проблемы ты придумал. Не думал, что мертвые человечки могут быть настолько убедительными.
- Я - царь мертвых или где? - с притворным весельем ответил Анубис.
- Ты перевозчик.
Египтянин помрачнел.
- Стикс - очень широкая река. Предпочитаю молчать, когда они говорят.
- Копишь опыт?
- Мечтаю от него избавиться. Спать неуютно. Поэтому совмещаю приятное с полезным – пишу по ночам.
- Растрачиваешь божественную искру?
- Теряешь божественную хватку? Теперь, Ахиллес, я знаю, где твоя пятка!
- Не знаешь, потому что ее у меня нет. Это главная ошибка Зевса. Не повторяй.
- А вот и оно само, собственной персоной! Божественное самомнение! Хоть табличку вешай «Самомнение убивает», «Самомнение приводит к гастриту и расстройству мозга, вызывает склероз, а временами даже незапланированную беременность»…
- Пошли Рее голубку, - внезапно сказала Ди.
Кро смерил ее недовольным взглядом.
- А что? Говорить с ней ты боишься, не говорить с ней ты не можешь. Ответ один - напиши.
- Рея невиновна, она знала, к чему приведет исчезновение часов, и никогда бы не стала этого делать. Так неаккуратно, так по-дилетантски, - Кро задумался. – Уничтожить память о вещи, перекроить полотно мойр. Даже не человеческое полотно, вмешаться в память богов… память богов… память богов…
- Судя по опыту общения с этим самодовольным типом, - скептично сказал Анубис, - до него только что дошло, кто преступник.
Ди перевела взгляд с Анубиса на Кро.
- Мать моя женщина! - воскликнул тот.
- С этим я спорить не буду, - эхом отозвался египтянин.

@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс

---

Радуга-2: Список выложенных работ

[Радуга-фест]

Рассказы

Первая любовь
Отряд 0: Билет в один конец
Отряд 007: Любовь с тотальным мискастом
Отряд 3.14: Большая белая
Отряд 404: Энни
Отряд 42: Вася

Второе дыхание
Отряд 0: Let die (Дай умереть другим)
Отряд 007: Скоро узнаю
Отряд 3.14: S.P.A.M.
Отряд 404: Плевое дело
Отряд 42: Аш и Эвелин

Третий лишный
Отряд 0: Никому не нужный рыцарь
Отряд 007: Танго белого мотылька
Отряд 3.14: Разум из Машины
Отряд 404: Задание на дом
Отряд 42: Тот, кто

Четвертое измерение
Отряд 0: Наука на практике
Отряд 007: Экзамен
Отряд 3.14: Однажды, много лет назад
Отряд 404: Демиург
Отряд 42: От начала до конца

Пятое колесо
Отряд 0: Когда машина ожила
Отряд 007: Трудности созидания
Отряд 3.14: Выбор
Отряд 404: Пятый океан
Отряд 42: Бритва Мёрфи

Шестое чувство
Отряд 0: Удачи вам, мистер Палмер!
Отряд 007: Живыми не возвращаются
Отряд 3.14: Мои малиновки
Отряд 404: Незримое пламя
Отряд 42: Они и я

Седьмое небо
Отряд 0: Время решения
Отряд 007: Торговцы счастьем
Отряд 3.14: "Добро пожаловать на Седьмое Небо" или одна история о поисках счастья
Отряд 404: Добежать до неба
Отряд 42: Последняя охота доктора Фендцайхмайера

Восьмое чудо света
Отряд 0: Шесть плюс один равняется...
Отряд 007: Диффузия
Отряд 3.14: Миф о храме
Отряд 404: Трое в джипе, или Туда и обратно
Отряд 42: Четыре целых две десятых

Внеконкурсы
Отряд 0:
Корабль прилетит утром
Джаггернаут
Неслучившееся ограбление
Убежище
Суета вокруг ступы

Отряд 3.14:
Девять жизней Молли Джонсон
Дорога к чуду
Лиль считает до семи
Кто убил Карла Романьо

Отряд 404:
Яблок много не бывает

Отряд 42:
Почему время выбирает библиотеки?

Тексты партизанского отряда
Phenomenon
Вежливо попросить...


Иллюстрации

Первая выкладка
Отряд 0: к рассказу "Никому не нужный рыцарь"
Отряд 007: к рассказу "Любовь с тотальным мискастом"
Отряд 3.14: к рассказу "Большая белая"
Отряд 404: к рассказу "Задание на дом"
Отряд 42: к рассказу "Тот, кто"

Вторая выкладка
Отряд 0: к рассказу "Когда машина ожила"
Отряд 007: к рассказу "Экзамен"
Отряд 3.14: к рассказу "Выбор"
Отряд 404: к рассказу "Плевое дело"
Отряд 42: к рассказу "Бритва Мёрфи"

Третья выкладка
Отряд 0: к рассказу "Время решения"
Отряд 007: к рассказу "Живыми не возвращаются"
Отряд 3.14: к рассказу "Мои малиновки"
Отряд 404: к рассказу "Незримое пламя"
Отряд 42: к рассказу "От начала до конца"

Четвертая выкладка
Отряд 0: к рассказу "Билет в один конец"
Отряд 007: к рассказу "Торговцы счастьем"
Отряд 3.14: к рассказу "Добро пожаловать на Седьмое Небо" или одна история о поисках счастья"
Отряд 404: к рассказу "Трое в джипе, или Туда и обратно"
Отряд 42: к рассказу "Аш и Эвелин"

@темы: список работ, Радуга-2, организационное

---

Окончание военных действий

[Радуга-фест]

Храбрые воины!

Как вы уже знаете, в пятницу, с выкладкой последней иллюстрации, наступило долгожданное перемирие. Бойцы всех отрядов считают потери, отдыхают после эпичных сражений, устраивают дружеские попойки в командных сообществах и палят в воздух сигнальными ракетами - то есть, готовят внеконкурсы.
На все эти приятные занятия у нас осталось 11 дней. Конечно, попойки можно будет устраивать и дальше, а вот голосование за выложенные работы продлится до 30 декабря, после чего комментарии в сообществе будут закрыты на время подсчета баллов.

Спешите проголосовать!
Храбрые воины и читатели! Мы ждем ваших честных суровых оценок!
Личная ответственность капитанов отрядов - не только проголосовать самим, но и проследить, чтобы проголосовал отряд. Желательно в полном составе.

Напоминаем: тексты оцениваются за соответствие теме и за общее впечатление, иллюстрации - за соответствие рассказу и за общее впечатление.
Пожалуйста, не путайте оценки местами, это значительно усложнит оргам подсчет голосов.
Все вопросы по голосованию можно задавать в этом посте.

Для вашего удобства в ближайшее время будет создан отдельный пост со ссылками на все работы феста.


Вечно ваши, орги

@темы: Радуга-2, организационное

---

Отряд 42

[Отряд 42]

Название рассказа: Аш и Эвелин
Автор: pergedrol

@темы: конкурсная работа, арт, Радуга-2

---

[Отряд 007]

Название рассказа: «Торговцы счастьем»
Автор: [Akame]

@темы: конкурсная работа, арт, Радуга-2

---

[Отряд 404]

Название рассказа: Трое в джипе, или Туда и обратно
Автор: mda_a_a_a

@темы: конкурсная работа, арт, Радуга-2

---

Внеконкурс-3

[Отряд 3.14]

Название: Лиль считает до семи
Тема: Седьмое небо/Девятый круг ада (внеконкурс)
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Он, Лиль, раньше думал, что мир катится в пропасть. А когда мир докатился, выяснилось: не так все плохо. В пропасти оказалась теория Профессора о сакрализации многомерного пространства чувственным опытом. И растрепанная книжка стихов без титульного листа, которую он нашел у матушки До. И Кид, в конце концов.


Небо первое — ромашки.
Небо второе — прах земной.
Небо третье — текущая вода.
Небо четвертое — орхидеи.

Вдыхая густой, сладкий и целебный запах, не похожий ни на что иное, Лиль вступил в круг четвертый. Над его головой заложила вираж хищная птица, в его голове поселились молнии.
"Ничего, — подумал Лиль. — Это еще ничего... Вот в круге седьмом..."
В круге седьмом, возможно, даже седьмого неба будет мало.

Все началось с того, что после утреннего обхода Тако ввалилась в штаб особенно грязная и подозрительно довольная собой.
— Держи, командир, — сказала она, бросая на стол грязную тряпку. — Отбила у зеленых, с риском для жизни.
Чихуа, который при этом присутствовал — картошку чистил, — заржал, как конь.
— Ну, — сказал Лиль мрачно, откладывая ложку. Он не любил, когда его отвлекали от утренней овсянки. — Че за хрень ты притащила?
— Это карта, — довольно сказала Тако. — Я ее, считай, в крови младенцев искупала. Так что по всем законам должно быть верно.
Лиль дернул углом рта и вернулся к еде.
— По законам ей... проверь, а потом говори.
Тако закатила глаза и выпростала из-под куртки микрочип на длинной цепочке. Ее сначала называли Чип — как раз из-за этой цацки. Потом переименовали, когда она отбила у "зеленых" две консервные банки с кукурузной мукой и испекла лепешек на всех.
Еда — это важно. Самое важное здесь.
Тако покачала микрочипом над "картой". Цацка слабенько засветилась, показывая — да, что-то там есть.
Лиль подвинул тряпицу к себе и посмотрел на нее правым, видящим, глазом. Тряпка. Старая. На ней чем-то коричневым, — раствором йода, подсказал глаз левый, зрячий — нанесена была простейшая план-схема. Лиль узнал острог "зеленых", бункер Змея Горыныча и левый край Заповедного леса, который выходит к заливу. Все понятно.
— Опупеть, — резюмировал Чихуа. — Е-е-е, братья и сестры, мы таки захватим цацку!
— Буди Кида, — распорядился Лиль. — И толковище собирай, что ли. Побазарим и пойдем.
— Сейчас? — поразилась Тако.
— Нет, после дождичка в четверг.
— Ты хоть позавтракать дай, монстр хренов!
Лиль пожал плечами и подвинул к ней тарелку со своей недоеденной овсянкой. Еды в лагере было мало.

Нет, все началось раньше. Когда какой-то умный человек сказал: "А почему бы нам не замутить вызов инфернальной сущности? Ну, просто по приколу..."
Значение слова "прикол" умник познал буквально через пару часов: когда выхаркивал кровь из орущего рта. Длинная сарисса, пронзившая ему грудь, заодно прикалывала юношу к стене — как бабочку к листу альбома.
Демон, вылезший из пентаграммы к вящему удивлению участников вечеринки, тоже был не прочь повеселиться. Увы, почему-то никто из гостей не воспринял его юмора.
Говорят, что парня, который все это затеял, звали Артемий Иванов и был он по профессии веб-дизайнером.
А вот как он выжил, Лиль не помнит до сих пор.

Толковище затянулось.
Найти артефакт Разлома мира, конечно, очень заманчиво — тогда из тьмы, авось, удастся выдернуть новую территорию. Лишний шанс пережить зиму. Но и охотников никто не хотел отпускать на это дело в преддверии холодов: а ну как не вернутся? А если в их отсутствие нападут соседи? Особенно через месяц, когда придет пора собирать урожай.
Например, те же зеленые. Смешно звучит, но вдруг...
Профессор на толковище отсутствовал: они с учениками охраняли посевы. Само по себе это хорошо, полезное дело. Но вот что Профессора нет — плохо. Он бы сказал веское слово, и его бы послушали. Особенно Аргус. Аргус всегда слушает Профессора: вроде бы, он тоже у него учился когда-то. А все остальные слушают Аргуса. Считается, что Аргус видит будущее.
На самом деле ни хрена не видит, он как-то признался Лилю, когда в очередной раз их с Кидом перевязывал. Просто у Аргуса много глаз, и все считают, что это должно что-нибудь означать.
Люди боялись: еще опять придется кидать жребий. Особенно, если злаки не уродятся.
Потом кто-то напомнил, что мясо охотников все равно не пригодно в пищу — в жеребьевке они не участвуют.
Лиль стоял под хмурым, теплым дождем и молча слушал все это. Горстка грязных, одетых в лохмотья людей между покосившимися землянками хмуро решала, как жить и выживать.
Наконец Аргус, староста, хлопнул Лиля по плечу и сказал:
— Дерзайте, ребята.

...Возможно, все началось раньше.
...когда забыли о силе слова.
...когда была вырублена первая священная роща, чтобы освободить место под пастбище.
...когда перестали соблюдать простые правила: не здороваться через порог, не говорить плохого, оглядываться через левое плечо, менять дорогу, если вдруг увидишь черную кошку.
...когда стали держать в домах зеркала.
Наверное, все было именно так.
Если это не чушь собачья и не пропаганда.
Когда мир обрушился — посыпались амальгамы серебряными осколками, явились откуда ни возьмись дикие сущности, а темнота за порогом ожила и посмотрела на человека сотнями недобрых глаз — брошюры подобного содержания ходили повсюду. Но это ведь ничего не значит. Кто-то делал деньги на этой макулатуре.
Когда мир осыпался еще больше, печатать и распространять брошюры стало некому.
Лиль плохо помнил то время: он тогда отлеживался в избушке у матушки До. "Был бы ты девицей, — говорила матушка До, умиленно взирая на Лиля, уплетающего доширак из пластикового подноса, — ей-ей, обучила бы! А может, пол-то поменяешь, а? Символическая кастрация — и всего делов".
На кастрацию Лиль не согласился. Но, как ему казалось, матушка До втихую что-то намутила с этим делом: во сне с тех пор он частенько видел себя женщиной. Да и подозрительно звучащее имя "Лиль" откопала именно она: оберег, мол. Имя тоже может быть оберегом.
С другой стороны, какая разница? Все равно до сих пор у Лиля не было повода кого-нибудь трахнуть... да и желания, если уж на то пошло.
А когда он набрался сил настолько, чтобы выбраться за порог, первым делом пришлось драться с лернейской гидрой. Во всяком случае, Профессор окрестил ее так.
Он раньше увлекался мифологией, этот профессор. А так по специальности был ботаником.
Прозвище "Энкиду" для Кида тоже он придумал. Раньше Кида называли Стенкой — за габариты.

В прошлой жизни Тако была бухгалтером, работала в маленькой фирме. Так она рассказывала Лилю. Еще она слушала старый рок и фанатела по Тому Крузу. "Ты на него похож, Лиль". Лиль не помнил, как выглядел Том Круз. Если на то пошло, он не помнил, как выглядел он сам, а зеркал в их поселении, естественно, не осталось — не проверишь. Поэтому он с Тако соглашался. Тем более, что она не заигрывала.
А Кид был примерно тем же, кем сейчас: любил холодное оружие, имел удостоверение охранника шестой категории и работал в банке. По вечерам читал Лермонтова и Бунина, смотрел старые советские фильмы. Бывает такое.
Кид был Лилю весьма по душе — кажется, взаимно. Во всяком случае, когда Лиль вызывал его в рейд, тот никогда не отказывался. С Чихуа Кид ходил не так охотно.
И хорошо, что сейчас он рядом. Разлом реальности — штука серьезная.
Чихуа, правда, тоже здесь. Но он в охранении — вот пусть и не суется.
Два года назад Лиль с Кидом — Тако до них тогда еще не добралась — уже брали одну цацку. Та оказалась плевой, пустышка — генерировала только три полных круга ада и четвертый, остаточный. Но хотя бы лишний луг в угодьях племени укрепили, как раз тот, где сейчас Профессор пытается заново вывести пшеницу.
Первый круг они тогда прошли на адреналине.
Как потом оказалось, это была ошибка. С другой стороны, из всякой ошибки можно выгрести хорошее. Лиль, например, обзавелся костяной рукой, которой очень удобно душить нежить. Ну или снимать с огня горячие котелки.

Теперь они лежали в кустах бересклета, который вдруг не по сезону вздумал цвести — впрочем, такие вещи сейчас были скорее правилом, чем исключением — и оглядывали строение. Крыша кое-где обвалилась, стены затянуло вьюном или бородами мха. И не скажешь, что с Разлома прошло только три года. С другой стороны, кто рискнет предположить, как теперь идет время?
Раньше тут был детский сад.
— Компьютерная игра, елы-палы, — буркнула Тако, выплюнув изо рта мелкий белый цветочек.
— Нечто жуткое мерещится мне в этой архитектуре, — раздумчиво произнес Кид. — Низкие потолки, темные коридоры, узкие лестницы... Складывается ощущение, что с самого начала они строили не жилье, а декорации для постапокалиптических разборок.
Выражался Кид всегда очень правильно, интеллигентно. Кроме экстремальных ситуаций.
— Кто "они"? — Тако, кажется, удивилась.
— Советские архитекторы.
Первый архитектор-зомби встретился им на подходе.

— Всем слушать меня, — сказал Лиль, когда они проверяли снаряжение в комнате штаба. Тако и Кид тотчас повернулись к нему, хотя говорил он тихо. — Что такое круги ада, вам обоим известно. Про Кида я знаю. Тако, ты до какого доходила?
Тако раньше жила где-то на западе и перебралась к ним после того, как все ее племя перебили во время разборок. Но она тоже через круги ходила, понятно сразу — достаточно посмотреть на нее левым, зрячим глазом.
...Когда ты проходишь ад неправильно, ад дает выбор. Можно выбрать тело, можно — дух. Лиль выбрал внешнее. Кид — тоже, тогда и шерстью покрылся. А Тако, видно, испугалась уродства. Лиль четко видел ее стальные заплаты везде, где у нормального человека чувства.
Не могла она с ним заигрывать.
— До третьего, — неохотно призналась Тако.
— Много, — кивнул Лиль. — Значит, знаешь, что на первом бывает?
— Пропадает надежда, — Тако пожала плечами.

Да, на первом круге пропадает надежда. Воцаряется уныние. В этом мире нет и не было ничего хорошего. Круги Сансары без надежды на перерождение. Повторение самого себя. Серая равнина от горизонта до горизонта и по ней унылой толпой движется бесконечный человеческий рой; пустые глаза, серые лица.
Поколения рабов наследуют землю. Пороки людские становятся страшнее, справедливости не случается, радость приходит все реже, чистота помыслов давно стала сказкой.
Таков мир, в котором мы живем.Как ни живи, ничего хорошего дальше быть не может.
Первая точка бифуркации.
Можно выбрать гнев. Как они с Кидом в прошлый раз. Как выбрала Тако. Тогда серый песок провалится под тобой, небо расколется криком. И ты попадешь на второй круг. Но боль будет только нарастать, и где-то кругу к четвертому станет невыносимой.
Они бы не прошли и третий, если бы Кид не выпихнул Лиля. А Лиль один не прошел бы на пятый. Хорошо, что четвертый круг был совсем дохлый.
В тот раз Лиль обезвредил артефакт и вытащил Кида. Был бы сам по себе — не вышел бы. А Кида нужно было тащить, так что Лиль матерился, тянул, толкал, прорывался сквозь пожар и оплывающий кошмар, в который превратилась реальность.
Тогда-то ему впервые явилось небо.

— Значит, гнев — не выход? — Тако нахмурила брови. — Тогда как?
— Старая-старая техника, — сказал Лиль и вонзил нож в столешницу. — Идешь безоружным, это во-первых. Ничего не боишься — это во-вторых. И сохраняешь спокойствие.
— Спокойствие?
— Можно придумать символ, — пояснил Кид. — Или вспомнить. То, что для тебя олицетворяет первую стадию покоя. Самое лучшее — некий значимый образ из детства. Возможно, для тебя это будет какая-нибудь кукла или красивое платье...
— Шовинист, — Тако сплюнула на земляной пол и засмеялась.

"Ромашки, — думает Лиль. — Небо первое — ромашки. Тако бы смеялась".
Наверное, ему нравится ходить с Кидом, потому что у того первое небо — мята, он сознался. Хорошее сочетание.

Итак, первого архитектора-зомби они встретили на подходе. Существо поднялось из земли наполовину и швырнуло в них три бетонные тумбы: по штуке на каждую руку. Увернуться от них труда не составило, а одну Кид даже разрубил в полете. Катаной. У Кида была такая катана, которая рубила бетон. Как он рассказывал, до Разлома не получалось; а после того, как отражения восстали против своих создателей, еще и не то стало получаться.
Выглядел архитектор на редкость неприятно: сероватая кожа, сочащаяся слизью, одежда из старых газет. Причинное место прикрывал фартук, сделанный из плана эвакуации при пожаре.
— Ты был прав, Сергей, — сказала Тако и переступила через ошметки зомби, которые остались после полного залпа ее любимой пушечки. — Живые люди такое бы не придумали.
Она одна звала Кида по имени.
Пушка у Тако была ненастоящая, страйкбольная. Но если Профессор или Аргус освящали шарики, то ничего, работало. Главное было их находить потом. Те же лернейские гидры распадаются после попадания, остается одна вонючая вода. А вот из зомби приходится выковыривать.
— Не трать время, — сказал Лиль. — На обратном пути заберешь.
— А если утащит кто? — с сомнением спросила Тако. Она уже подступала к зомби с ножом.
— Чихуа сторожит.
— Так точно, кэп.
— Когда дойдем до первого круга, оружие все равно придется оставить, — сказал Кид.
Лиль кивнул.

Двор прошли чисто: гидр тут не было — для них слишком сухо. А вот на первый круг наткнулись сразу за порогом. Дверь старая, обитая дерматином; обивка висела кусками. Решетка перед порогом, о которую полагалось скоблить подошвы, проржавела. Удивительно, как еще никто не спер: металл все-таки.
Лиль почему-то ожидал, что почувствует Ад заранее, — прошлые разы получалось. Но сейчас не вышло. Может быть, дом сэкранировал. Может быть, еще что.
А еще там стерег дракон: пристроился над притолокой, зараза, ну и дыхнул огнем, едва только Лиль вошел в длинную прихожую.
В то же время безнадежность навалилась на Лиля — каменной плитой, бесконечностью без выхода; попробуй тут не примени оружия. Попробуй вспомни про небо.
Лиля спасло то, что у него оружия с собой не было вообще. Только щит: —несерьезная плетенка из тонких веточек.
Щит он вскинул над головой, отталкивая от себя пламя, и оно послушно растеклось тонкими ручейками лавы. Щит обуглился, но выдержал — сделан на совесть, Лиль его несколько вечеров плел. А то, что прозрачный, так это хорошо — сквозь него можно смотреть.
Левый глаз, зрячий, встретился с правым, выпученным глазом дракона. Эффект был предсказуем.
— Прямо Маугли, — сказала Тако с нервным смешком, переступая останки дракона. Она так и не привыкла к этой особенности. — Или ты у нас наследник Слизерина?
— Брось оружие! — взревел Лиль.
Тако послушно разжала руки. Шедшего за ней Кида уже не нужно было просить.
А Лиля корежило.

В аду мы остаемся наедине с самим собой.
Зеркало отразит самое страшное — тебя.
Огонь там, где был левый глаз. Пустота там, где был правый.
Кость вместо руки.
И наконечник копья, обломок сариссы, сочащийся ядом, до сих пор загнан в твою грудь — тоже слева, там, где сердце.

Первое небо — ромашки.
Незамысловатые белые лепестки, простой и целебный запах.
Все неправда. Безнадежность — самый главный миф. Лживый ночной кошмар. Безнадежности нет, пока мы живы. Он, Лиль, раньше думал, что мир катится в пропасть. А когда мир докатился, выяснилось: не так все плохо. В пропасти оказалась теория Профессора о сакрализации многомерного пространства чувственным опытом. И растрепанная книжка стихов без титульного листа, которую он нашел у матушки До. И Кид, в конце концов.
Так, уже можно идти. Главное, удерживать в себе этот запах, ясный, четкий. Переставляешь ноги, одну, вторую, третью...
— Кид, — язык слушался с трудом. — Сколько у меня ног?
— Две, — ответил тот. — А что?
— Да так.
Тако выматерилась.
— Иди назад, — велел ей Лиль.
— Да чего? — взметнулась она. — Давай, вперед, еще дохрена всего.
— Тебя переехало. Давай назад, пока не поздно. Шарик достанешь. И еще решетку прихвати, у входа лежит.
— А не пошел бы ты...
Кид аккуратно схватил Тако поперек туловища и переставил ее за порог. Оказавшись в тускло-сером дневном свете, она сразу как-то растерялась, беспомощно открыла и закрыла рот. Но ничего не сказала.
Лиль вдруг увидел, что лет Тако еще очень мало. Наверное, и тридцати нет.
А ему-то сколько?
Он не помнил. Кажется, тоже немного.
— Спасибо, — сказал Лиль.
Кид дернул плечом:
— Благодарности излишни.
Очень жаль, что Тако срезалась так быстро. Ну да с Кидом вдвоем они доходили по новой методике, с небесами, до пятого круга. Правда, артефакт в тот раз им не достался: отбила банда Морских, пока они отлеживались, — куда этих тварей занесло так далеко от залива?
Так что до пятого круга дойдут. А что если теперь кругов больше? Да наверняка больше.
Никогда раньше Лиля так сильно не накрывало на первом круге.
— Пойдем, — сказал он, отбрасывая остатки щита.

На втором круге пропадает любовь.
Это ничего страшного.
Вторая точка бифуркации: можно идти на ненависти. Ненависть и гнев — хорошие товарищи. Они дают огненные крылья и острые когти.
Второе небо — прах земной. Высокие, прозрачные в холодном воздухе горные вершины. Пустынные пески. Массивное, нерассуждающее притяжение огромных каменных громад. Пыль, несомая ветром.
Небесная твердь панцирем укрывает мою душу; я не один.

— Держишься? — спросил Лиль.
Они медленно шли вперед. Странно: коридор казался шире и выше, чем должен быть. Видно, цацка влияла на пространство. По стенам ползали зеленоватые светящиеся жуки с ладонь величиной — поэтому Лиль и Кид старались держаться подальше от стен. К тому же им приходилось обходить разномастные обломки и прочие предметы, невесть как сюда занесенные.
Птичья клетка. Огромная книга. Разноцветные детальки от детского конструктора. Венский стул с изогнутой спинкой. Старый вентилятор. Счеты. Огромная ваза с греческой росписью.
На удивление мало компьютерного мусора: ни одного сломанного монитора, отжившего свое винчестера или бухты кабеля. Всю цифровую технику сожрали гремлины в первые же несколько недель после Разлома. Значит, и сюда добрались.
Лестница на второй этаж.
— Я вперед, — сказал Кид.
— Нет.
— Изволь объясниться, — Кид смотрел жестко.
— Я тебя в прошлый раз еле допер, — сказал Лиль правду. — Если ты вырубишься первым, второй раз я этот подвиг не повторю.

На третьем круге пропадают желания. Тело становится невесомым, тяжело даже переставлять ноги. Когда пропадает надежда, идти дальше кажется бессмысленным. Теперь же — просто нельзя. Зачем — и главное, как? Лучше просто остаться здесь и пустить корни.
Небо третье — текущая вода.
Вода вверху и внизу, несет безо всяких усилий. Не нужно двигать ни руками, ни ногами. Достаточно просто двигаться вместе с ней.
Вода течет вверх по лестнице.

Второй этаж полуобвалился. Стены здесь кончались на уровне груди, потолка и вовсе не было. Лиль, поднявшись на лестничную площадку, первым делом увидел внизу во дворе Тако. Она лежала за тем же цветущим кустом бересклета, который они облюбовали, и держала вход под прицелом. Молодец, так и надо.
Лиль зачем-то даже помахал ей, левой, костяной рукой.

На четвертом круге все время хочется смеяться.
Там покидает здравый смысл.
В прошлые разы неконтролируемая истерика сжимала мышцы горла, не способные больше смеяться, сорванные криком ярости второго круга и отчаянным хрипом третьего. Диафрагму скручивало рывками; воздуху бы! Никуда не деться от всесокрушающей, всепоглощающей тупости.
Сейчас немного легче. Все-таки метод дает себя знать.
Четвертое небо — орхидеи.
Сиренево-фиолетовые, прозрачные, с росой на листьях. Густой теплый запах плывет в воздухе.
После Разлома Лиль стал очень любить цветы. Намудрила, ох намудрила что-то матушка До...
Матушка До говорила: у нее была сестра, тетушка После, но увы, не выдержала — сдулась. Не исполнила своего жизненного предназначения.

— Ты в порядке? — спросил Кид.
Лиль привел в порядок прыгающие мысли. Это передышка. Артефакт разлома играет с ними, как кошка с глупыми мышами.
— Штатовских боевиков насмотрелся? — хмыкнул он.
— У этих господ были фразы на все случаи жизни, — возразил Кид и взял его за локоть правой руки, облеченной плотью.
"Неужели мне так худо?" — поразился Лиль, но прогнал эту мысль. Нужно думать о небе. Иначе им не добраться.
Почему-то изменился свет. Его вдруг стало много. До этого день был серый, пасмурный, а теперь вдруг тучи разошлись, и заодно пошел теплый дождь. То ли весна, то ли осень; хрен поймешь эту погоду.
Нет, на самом деле, сейчас куда легче, чем бывало раньше.
— Туда, — сказал Лиль и махнул рукой вдоль полуобвалившегося коридора.
Кажется, проще некуда — дойти и взять.

Пятый круг наплывает незаметно, как сон. Отзывается дурнотой в голове. Пятое небо — тишина — почти не требует концентрации. Если бы они как-то выдержали до сих пор на гневе и ненависти, то, конечно, теперь бы упали, как марионетки с перерезанными нитями, ибо на шестом круге гнев пропадает.

Шестое небо — огонь.
Тихий треск, легкий запах гари и дыма, тепло в усталом теле. Все это есть. Все это было. Вечное пламя, гудящий огонь, мощь вулкана в разломе земной коры. Поддерживает планету и двигает континенты. Огонь животворящий. Огонь уничтожающий.
Шестое небо — это уже опасно.
У Кида огонь был раньше, его шестое небо — вода. И вот тут он не выдерживает, плывет. На шестом круге вместе с остальными желаниями духа пропадает любопытство: бывший охранник, любитель классической литературы, теряет свою главную опору.

Кид осел на колени. Он по-прежнему хватал Лиля за локоть, но теперь уже сам держался за него, а не помогал. Это тяжело, когда за тебя держится такая туша.
— Давай к выходу, — сквозь зубы произнес Лиль.
— Здесь подожду, — Кид был неправ и сам понимал это: дойти до артефакта он уже не сможет и помочь Лилю в случае чего — тоже. Но зато сможет не сложиться сам, если Лиль напортачит.
Лиль выругался.
— Сударь, обсценная лексика мифическому персонажу не к лицу, — проворчал Кид. Он сел на пол и обхватил мохнатыми лапами лысую голову. — Почему ты Лиль? Почему не Кащей?
— Потому что Нинлиль, — бросил Лиль. — Ладно. Тогда жди.

Небо пятое — тишина.
Небо шестое — огонь.
Небо седьмое...

Седьмой круг — исчезает все, что осталось от сердца. Безжалостный холод охватывает мир. Ледяные равнины; снег течет в реках вместо воды. Земля моя пустыня.
Кто сказал "я мыслю, следовательно, я существую"?.. Дурак он был, вот что. Когда от тебя остается одна мысль...
Тогда распускается девятое небо: лотос.
Гладкие, вощеные лепестки. Спокойствие и отрешенность. Нирвана. Да, тебя нет; тебя нет и не было. Но значит ли это, что не было ничего?
Может быть, все наоборот. Ты был всем. Ты был во всем.
Седьмой круг и седьмое небо сливаются воедино.

На миг Лиль видит все вместе: спираль из земли в зенит и из земли в глубины ада; гигантский волчок, который вращается, набирая скорость. Лиль видит и мысли Кида — яркие, беспокойные, похожие на встревоженный рой. Мысли Тако — низкие, гудящие, будто туго натянутые над землей провода. Мысли Чихуа — острые, будто направленные в спину ножи.
Как мы все похожи.
Какие мы все разные.
А потом он переступает порог и видит артефакт Разлома — небольшой светящийся бубен, лежащий на груде обломков и мусора в углу полуразрушенного здания. Такая кроха — и генерирует столько реальности...
Если его взять в руки, сияние пропадет. Впрочем, оно и сейчас есть только для левого глаза Лиля.

Лиль едва успел пригнуться — нож пролетел над головой и ударился в стену. "Хорошо, что у него нет ружья", — подумал Лиль, оборачиваясь. Ружья имелись только у Тако и у Профессора.
Чихуа стоял позади Лиля, сжимая второй нож. Лицо застыло, глаз за темными очками не разглядишь.
— Как ты прошел? — спросил Лиль. Впрочем, ответ он уже знал. Если ад пропускает сквозь себя, он предоставляет выбор.
— Да уж так, — Чихуа обнажил мелкие острые зубы. — Отдай цацку, костлявый.
— Что с Кидом?
— Жив твой зверь, не бойся. Цацку отдай, говорю тебе. По-хорошему. Оружия у тебя все равно нет.
— Ты ошибаешься, — сказал Лиль и потянул из груди наконечник сариссы — все еще дымящийся от яда.
Он даже не кричал от боли. Его словно бы не стало.

...В круге восьмом, говорила матушка До, пропадает понятие о долге. Это ловушка для тех, кто шел по небесам. Понимаешь? Небес всего семь; кругов ада же — девять.
Девятый круг для тех, кто и восьмой каким-то чудом прошел — там ты теряешь представление о себе самом.
"Седьмое небо, — шепчет Лиль, доставая копье демона из трупа Чихуа. — Седьмого неба... на всех не хватит..."

— Эй! — Кид схватил его за запястье левой, костлявой руки. Дернулся, — кому приятно трогать скелет? — но не отпустил. — Лиль, мать твою! Что ты делаешь?
Лиль бессмысленно посмотрел на него, потом сфокусировал глаза.
Они оба стояли на коленях перед наполовину разделанным телом бывшего соратника. Кид держал Лиля за руки. По-прежнему шел дождь; теплые капли падали на пыльный бетон — дробные удары — и в мусор — легкие шлепки. Где-то вдали глухо зарокотало. То ли гром, то ли в Невидимых горах лавина сходит.
— Жертву приношу, — ответил Лиль заплетающимся языком.
— Вижу, что не крестиком вышиваешь... Линять пора. Цацку я взял.
— Как? — Лиль вцепился в густую шерсть на предплечьях Кида. — Как, черт тебя дери?!
— Увидел, как Чихуа мимо прошел, за тобой следом. Его внешний вид не оставлял сомнений: совсем крыша поехала. Тебя надо было спасать. В критических же ситуациях человек... — Кид запнулся, посмотрел в левый, зрячий глаз Лиля, вздохнул и достал из кармана маленькое карманное зеркальце. — Вот.
Теперь оно уже, конечно, разбилось. Но все равно Лиль смотрел на осколки стекла в маленькой раме, как зачарованной. Похоже на крошечные зубы. Маленькая пасть, которая поглотить, если зазеваешься.
— Откуда это у тебя?
— Заначка, — пожал плечами Кид.

Племя Аргуса занимает небольшие угодья в треугольнике, очерченном Заповедным лесом, барханами подле Залива и Невидимыми горами. Там, где сейчас горы, раньше стоял город — с небоскребами и автострадами, все как положено. Там, где сейчас Залив, раньше текла одна большая река с множеством притоков. А Заповедный лес всегда оставался заповедным лесом, при любой власти. Не всегда туда можно было попасть, что да то да.
Где-то там спрятаны и бункер Змея-Горыныча, и избушка матушки До. Над бункером иногда поднимаются клубы пара: Змей кует оружие конца света. Говорят, когда он наконец удовлетворится результатом, конец света — не путать с Разломом — все-таки наступит. Но Змей перфекционист: вот уже пару миллионов лет ему ничего не нравится.
Избушку матушки До найти труднее, она все время путешествует.Профессор, впрочем, как-то умудряется: они с матушкой До старые друзья еще с того времени, когда она его чуть не съела, а он ее — чуть не поджарил. Сейчас они рассказывают эту историю, как анекдот.
На том берегу Залива колышется вековечная тьма. Аргус, который в прошлой жизни был моряком, иногда мечтает вслух: когда-нибудь они построят корабль и поплывут туда...
Но никто из прибившихся к племени не умеет строить корабли. Среди них есть только водопроводчик, слесарь, работник автосервиса и два java-программиста. Еще был ювелир, но его съели в первую зиму. Остальные гуманитарии в основном, то есть люди абсолютно бесполезные.
Хотя из гуманитариев тоже могут получаться охотники. Седьмое небо открыто для всех.

— Удачно? — спросил Аргус, выходя на встречу. Он хромал, опирался на палку; расположенный на лбу третий глаз слезился и моргал; те же глаза, что щурились на его щеках и предплечьях, казались заспанными.
Аргус всегда ходил в просторном хитоне из старой простыни, иначе глаза раздражались. Все знали: у Аргуса они есть и на заднице. Неудобно, должно быть.
— Некоторым образом, — ответил Кид, доставая из-за пазухи бубен.
"Даже не шаманский", — подумал Лиль. Он мог бы поклясться, что раньше бубен выглядел древнее: овальной формы, из кожи, без бубенцов. Теперь же он стал круглым, пластиковым и на нем появилось слово "Админский". Светилась цацка, однако, по-прежнему.
Обычное дело. Артефактами Разлома могут становиться любые вещи, главное, чтобы люди сообщали им некоторую силу.
— Что значит “некоторым образом”?
— Чихуа, к сожалению, расстался с жизнью.
Два обычных, человеческих глаза Аргуса покосились на Лиля, а глаз с подбородка подмигнул ему.
— Бывает, — сказал Аргус. — Иногда реже, чем нужно. Остальные все целы?
— Я шарик потеряла, — сказала Тако. — Не успела оглянуться, как кто-то зомбяка утащил. Может, гремлины.
— Я зачарую, — кивнул Аргус. — Ну... хорошо, что здоровы.

Этой ночью праздновали. Пили профессорскую настойку на грибах, Панна играла на гитаре, а близнецов уговорили спеть. Ольга учила всех желающих танцевать фокстрот. Веселье кипело, жизнь била ключом.
Лиль не выдержал этого, выбрался из штабной землянки и сел снаружи на влажную землю, прислонился к стене.
Подумал, не проверить ли охрану: сегодня выставили молодняк. Тако, правда, за них ручалась, но Тако слишком доверчивая.
Кид тоже выбрался из землянки — бесшумная черная туша — и опустился на землю рядом с Лилем.
— Ты как? — спросил он.
— Плохо, — ответил Лиль. — Все думаю, как в следующий раз. Сегодня получилось еле-еле.
— У нас будет еще земля, — сказал Кид. — Я говорил с Профессором, он оптимистично настроен и обдумывает планы реконструкции долины, за лугом. Если получится воссоздать реку, это даст рыболовецкие угодья... К тому же можно будет завести коз. За ними не так сложно ухаживать, думаю, справимся.
— Да ты и в самом деле прямо Энкиду. Царь зверей...
— Человек должен быть разносторонним, — наставительно произнес Кид. — Кстати... в твои руки ведь случилось попасть книге стихов.
— Ну да.
— Идея про небеса была позаимствована оттуда?
— "Небо шестое — огонь, небо седьмое — лотос". Оттуда, да.
— И кто автор?
— Не знаю, она же без обложки.
— Одолжишь на пару дней?
— Да запросто.
— Идем сейчас?
— Пошли, — усмехнулся Лиль, поднимаясь.
Там было много хороших стихов, если поискать.

@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс

---

[Отряд 3.14]

Название рассказа: "Добро пожаловать на Седьмое Небо" или одна история о поисках счастья
Автор: [L]Alivis-chan[/L]

@темы: конкурсная работа, арт, Радуга-2

---

[малиновая моль]

Название рассказа: Билет в один конец
Автор: Овче

@темы: конкурсная работа, арт, Радуга-2

---

[Партизанский отряд]

Название: Вежливо попросить...
Тема: Восьмое чудо света
Автор: Партизанский отряд
Краткое содержание: дамский женский любовный роман.
Предупреждения: условная Америка как место действия.

Лекси Картер никогда не мечтала о несбыточном. Вот и сейчас у нее было всего три желания. Во-первых, согреться. Во-вторых, никогда больше не видеть Тони Палмера, разве что в контейнере для мусора с банановой кожурой на голове. И в-третьих, добраться наконец до этой чертовой развалюхи, которая попалась им по пути на гору. На эту чертову гору!

Когда Лекси наконец дотянула до хижины, в ее теле не осталось ни градуса тепла. Пожалуй, зря она поспешила поместить Палмера в мусорный контейнер. Он куда лучше смотрелся бы за решеткой! За покушение на умышленное убийство!

Лекси привалилась к стене возле подслеповатого окна и собралась с силами, чтобы постучать. Удивительно, но она, кажется, еще что-то соображала. Из трубы идет дым – значит, хозяин дома. Стук в стекло будет громче, чем в прочную дверь. И сквозь окно владелец хижины, каким бы он ни был нелюдимым, увидит, что ей по-настоящему нужна помощь.
Но на ее стук никто не отозвался. Девушка припала к окну, пытаясь что-нибудь рассмотреть, но его изнутри закрывала газета. И в этом она просчиталась! Черт!
Здесь, между скалой и углом дома, ветра не было. Ну, почти не было. Лекси опять прислонилась к стене, сжалась в своей яркой курточке и закрыла глаза. Стало чуть-чуть теплее. Сейчас она постоит немножечко, согреется и придумает, что ей делать дальше. Еще минуточку… две…

Сквозь забытье она чувствовала, как ее куда-то тащат, что-то делают с ее руками и ступнями. Но трясти, как куклу – это уж слишком!
– Сэмми, отстань! – выпалила Лекси во сне и тут же проснулась. Никакой соседки Сэмми и близко не было.
Похоже, она все-таки оказалась внутри хижины. И напротив нее – нос к носу – был мрачный хозяин этого жилища.
– Где ваш приятель? Где парень, что был вместе с вами? – твердил он как заведенный, встряхивая Лекси перед каждым очередным «где».
– Он… я…
Вместо слов получался лишь беспомощный хрип.
– Ну давай, давай, постарайся!
И Лекси постаралась.
– С ним все в порядке… он спускался по другому склону!
Хозяин дома перевел дыхание и разжал руки. Но тут же его брови вновь съехались на переносице, и он снова напрягся. Как будто он – бомба за две секунды до взрыва.
– А вы здесь какого дьявола оказались? – И рявкнул: – Говорите!
Да уж, манеры и вправду как у снежного человека – успела подумать Лекси. Как у снежного человека с о-очень большими проблемами. И поймала себя на том, что рассказывает «снежному человеку» про их ссору с Тони. Уж конечно, никому больше она не стала бы рассказывать такое. Только встреченному пять минут назад небритому мужику. С плечами как шкаф. В парке на голое тело. В хижине, затерянной в горах, во время непогоды. Без телефона и без машины!
Лекси замолкла на полуслове, полная отвращения к себе – еще больше, чем страха. На съезде идиотов ты бы сидела в почетном первом ряду, дорогая!
– Что такое? – быстро спросил ее хозяин. – Испугались? Я не опасен. Не бойтесь.
Лекси посмотрела на него… и поняла, что не боится. Это ее окончательно добило. Видимо, ее мозги вытекли с насморком. А мужчина в ответ на ее взгляд скривился, как от зубной боли. Или локоть ушиб.
– На сегодня разговоров хватит, – проронил он. – Все решения – завтра.
И непринужденно снял парку. Лежанка под его весом жалобно заскрипела. Лекси вытаращила глаза.
– Она выдержит, не беспокойтесь, – сказал хозяин. – Я сам ее смастерил.
Конечно, надо было зашуметь и спихнуть его на пол. Но Лекси колотил десятибалльный озноб, а от мужчины шло тепло, как от радиатора! По правде говоря, она отключилась через секунду после того, как хозяин прижал ее к себе.

Спала Лекси, по ее подсчетам, часов тринадцать. И могла бы проспать еще столько же, но ее разбудил грохот упавшей кастрюли.
– Дьявольщина! – услышала она и в момент открыла глаза, сразу все вспомнив.
Ее… как бы это лучше выразиться… сосед по ночлегу… мыл посуду в большом тазу. Лекси уже лет сто не видела, чтобы кто-то так делал. Но, видимо, здесь посудомоечную машину еще не изобрели. А точнее – не открыли электричество: оглянувшись, Лекси не обнаружила ни одного электрического прибора, не было и розеток с выключателями на стенах. Как же этот человек здесь живет?
Стараясь не шуметь, она села и спустила ноги на пол, нашарив кроссовки. Чего это она вообще так разоспалась? Уже могла бы быть внизу, если б вышла сразу, как рассвело. Девушка потянулась за курткой, лежавшей в ногах кровати, и лежанка против заскрипела. Мужчина, мывший посуду, резко обернулся.
– Привет, – Лекси улыбнулась как можно дружелюбнее. – Вчера я даже не поблагодарила вас, извините…
Хозяин дома никак не ответил на ее улыбку. Он молча смотрел на девушку, и Лекси ощутила, как от него волнами шла враждебность. Надо же, а она-то решила, что вчера все преувеличила… Так же, как подумала черт-те-что, когда он лег рядом с ней. А на самом деле человек всего лишь согревал ее, как сейчас учат спасателей. Сама же на днях об этом читала!
Ну ладно, он не сексуальный маньяк, и это приятно, но радушным хозяином его никак не назовешь. И потому Лекси вдвойне стремилась побыстрее выбраться отсюда!
– Думаю, погода уже исправилась, так что я…
Смех заставил ее поднять глаза. И внимательно рассмотреть этот источник живого тепла, что ночью был так близко. Да-а, внушительное зрелище. Рост – под потолок, широкие плечи под клетчатой рубашкой, длинные-предлинные ноги в вытертых джинсах… Сегодня, слава Богу, ее спаситель был полностью одет и даже выбрит. И смотрелся совсем неплохо, если бы не был так напряжен. Даже когда смеялся!
– Посмотрите в окно, как здорово она исправилась!
Лекси посмотрела в окно, охнула и подбежала посмотреть поближе. Погода сошла с ума: ветер жуткими порывами швырял мокрый снег, в десяти шагах ничего не было видно!
– И сколько это будет продолжаться? – спросила она дрожащим от досады голосом.
– Сутки, двое, трое…
Ох, черт! Это ж надо так влипнуть!
– А если выйти прямо сейчас?
– Бесполезно.
Спустя три часа Лекси решила, что у нее начал проявляться синдром заложника.
Хозяин дома не сделал ей ничего плохого. Он постоял в тамбуре, пока она приводила себя в порядок, потом накормил обедом из разогретых консервов. Вкуснее Лекси ничего в жизни не ела. Но при этом она боялась лишний раз пошевелиться или открыть рот – это она-то, Лекси Картер, – чтобы не спровоцировать взрыв. Ей казалось, что в хижине с ней не человек, а тикающая бомба!
И хуже всего то, что в его поведении не было элементарной логики. Чем послушнее Лекси выполняла его редкие команды, тем сильней росло напряжение. Ей ужасно хотелось послать его к черту и посмотреть, что получится. А еще сильнее хотелось оказаться в самом плоском месте Америки, чтоб никаких гор и видно не было!

Лекси не привыкла бояться и ощущала себя на редкость скверно. Ну, она пыталась найти с ним контакт, как советовали тем, кто оказался в заложниках. Назвала свое имя, задушевным тоном поведала о своем детстве – и все без толку. Ей попался не террорист, а какой-то выродок! До него ничто не доходило!
Ладно, пусть он не был террористом… но вполне мог быть!
И когда в ответ на ее предложение помочь хозяин грубо велел держаться от него подальше – Лекси не выдержала. Она бегом кинулась выполнять его приказ, она просто мечтала избавиться от этого громилы.
– Ты что, очумела? – крикнул мужчина, увидев ее у двери в белой с оранжевым курточке и с рюкзачком за плечами. – Куда?! Жить тебе надоело, дурёха?!
– Большое спасибо за ваше гостеприимство, но мне пора, – Лекси шагнула за порог, и тут же ее втащили обратно – только дверь хлопнула.
– Ты же насмерть расшибешься, идиотка! Или замерзнешь!
Лекси не терпела применения грубой силы. Все ее хорошие манеры вмиг слетели с нее, и она закричала, одновременно лягаясь и царапаясь:
– Да пошел ты! Отпусти меня сейчас же, скотина! Я не хочу больше сидеть в этой дыре! Медведь чертов! Горилла!
«Медведь» толкнул ее через всю комнату, так что приземлилась Лекси уже на лежанке. Сам он стоял в дверях и почти дымился от злости.
– Мозги у тебя есть?
– Да пошёл ты!
– Значит, не останешься?
Он еще спрашивает! Остаться? С этим громилой, почти лишенным дара речи, который неизвестно что выкинет в следующую минуту? Да еще после того, как он тут распустил свои лапищи? Да Лекси на двести процентов была уверена, что не хочет тут оставаться.
– Ни за что!
Хозяин вздохнул и отошел от двери.
– Может, передумаешь?
– Не дождешься.
Лекси встала, поправила рюкзачок и уже протянула руку к двери, когда услышала сзади нормальный человеческий голос:
– Останься, пожалуйста…
Ей показалось или в его голосе вправду была боль? Заинтригованная, Лекси обернулась. Хозяин стоял к ней спиной, опустив голову. Ему явно было плохо. Может, он болен? Ведь не просто же так он все время на взводе… Что, если он все это время скрывал свое состояние?
Могла ли она уйти, бросив его одного? Погода вряд ли улучшится в ближайшие часы. Если она останется, то человек по крайней мере не будет брошен на произвол судьбы.
Лекси оглянулась вокруг. Между прочим, она может быть здесь полезна, хотя по ее виду не подумаешь…
– Ладно, я остаюсь. Все равно в такую погоду далеко не уйдешь, – объявила Лекси небрежно и скинула рюкзачок.
Ей показалось, что мужчина скрипнул зубами, прежде чем повернуться к ней. Неужто у него сейчас приступ?
– Я могу вам чем-нибудь помочь?
– Да, держись подальше… Нет! Я не то хотел сказать… Как там тебя… Александра?
– Лекси. Лекси Картер.
– Черт возьми, почему тебя не звали, как всех – Сандрой или Алекс?
– Потому что мне больше нравится Лекси.
– Похоже на собачью кличку. Я буду звать тебя Александра.
– А я буду все время тебя поправлять, – пообещала Лекси. – Может, скажешь теперь свое имя? Ох, ну не хочешь – не говори. Я могу звать тебя Малыш или… Счастливчик.
Лицо мужчины потемнело.
– Чушь все это. Можешь звать меня Доном. И знаешь что, Александра… Успокойся. Не надо дергаться.
– Ты себе лучше это посоветуй! – спокойно парировала Лекси.
Он посмотрел на нее так, будто не поверил собственным ушам. А потом медленно усмехнулся.
– Ты чертовски права, Александра.
– Лекси.
– Не дождешься… Ну что, объявим перемирие, согласна? До конца непогоды?
– Идет, но на каких условиях? Держаться от тебя подальше? Я бы и рада, да негде!
Он пробормотал сквозь зубы что-то похожее на ругательство.
– Слушай, я живу тут в горах и по многу месяцев людей не вижу. Со мной уж точно никто больше десяти минут не проводил – очень давно. Так что не принимай все это на свой счет, ладно?

До вечера дела у Дона и Лекси шли неплохо. Не дружеская вечеринка, конечно, но уже и не игра в захват заложников. Лекси вызвалась приготовить ужин. Мудрить было особо не с чем, и она зажарила ветчину из одной банки и фасоль из другой. Главное, как сказал Дон, что и того и другого было много.
– Я знаю, как накормить мужчину, – улыбнулась девушка. – Это основное, что нужно знать женщине на ферме.
– А ты и в самом деле выросла на ферме?
– На самой настоящей. Что тебя смущает?
– Ты не так выглядишь. Не так говоришь. У тебя вид дамочки из рекламы.
– Ну, спасибо! Выходит, не зря я столько времени угробила на курсы речи. Избавлялась от своего техасского выговора перед штурмом Голливуда.
– Ты актриса?
Лекси весело рассмеялась.
– В колледже думала, что да. Звезда драматической студии, понимаешь ли. А в Голливуде оказалось, что нет. Пришлось подрабатывать в кафе, пока до меня не дошло…
– И жизнь была кончена, а?
– Ерунда! Поработай-ка полгода официанткой, потом унеси оттуда ноги и ты поймешь, что жизнь только началась!
– И никаких сожалений?
– Разве что о парочке «Оскаров», но я это пережила.
– И чем сейчас занимаешься?
– Работаю в самой крупной еженедельной газете в Сиэтле, – сказала Лекси с ложной скромностью. На самом деле она даже год спустя все еще гордилась этим успехом. Господи, ведь завтра с утра ей нужно быть в редакции!
– Здорово, – без восторга отозвался Дон. – Значит, ты журналистка…
– А теперь – твоя очередь. Почему ты живешь здесь один?
– Потому что так хочу.
– Но почему?
Дон вскочил на ноги, заслонив свет керосиновой лампы.
– Может, хватит на сегодня игры в интервью?
– Ты от чего-нибудь скрываешься? Можешь не беспокоиться из-за меня, я же не коп.
– Да, ты уже и так журналистка. Александра, будь добра, подумай о чем-нибудь другом!
О чем-нибудь другом? Например, о том, как он манипулирует тобой, дура ты этакая! Признайся честно, что ты нашла Дона чертовски сексапильным. И с первой минуты реагируешь на это! Что, не так? А вспомни, как он тебя отогревал. Многим ли мужикам ты могла такое позволить? А когда Дон попросил тебя остаться, ты же согласилась сразу!
Да, не дружишь ты со своей головой, Лекси Картер! Нельзя так поддаваться чарам Дона, иначе из вас двоих большие проблемы будут у тебя.
Знать бы только, использует ее Дон или она ему действительно интересна? Лекси любила ясность и в газетных статьях, и в отношениях.
– Дон, ты сможешь ответить совершенно честно на один мой вопрос?
– И больше никаких вопросов на сегодня?
– Идет. Дон, я… м-м… ты имеешь на меня виды? То есть, ты хочешь, чтобы я… мы… в общем, вызываю ли я у тебя интерес как женщина?
Еще никогда Лекси не приходилось так беспомощно лепетать и так краснеть.
А Дону – так приходить в замешательство:
– Александра, ты ничего… Очень даже ничего, на мой вкус. Но что касается нас… меня… я как-то даже не думал… По-моему, это было бы ошибкой.
– Не ошибкой, а катастрофой, – кивнула Лекси, вернувшая себе самообладание. – Давай больше не будем говорить об этом, ладно?
Она ему была до лампочки. Обидно, конечно: до сих пор чаще мужчины замечали Лекси, чем она – их. Лекси знала свой актив: ладная фигурка, натурально светлые волосы, крупный красивый рот и глаза, которые главный редактор как-то назвал «хитрющими».
Но на Дона этот арсенал, стало быть, не подействовал. С другой стороны, не похоже, что он пытается задурить ей голову. Тогда с чего она решила, что между ними что-то есть?
Потому что ей этого хотелось, тьфу, пропасть!

Часы Лекси остановились, и ей пришлось поверить Дону, когда тот дал команду «Отбой». Теперь они не могли разделить кровать, так что Дону досталось кресло. Лекси взяла с него слово, что он разбудит ее через несколько часов, и они поменяются местами. В результате она проспала чуть не до полудня. Печь была жарко натоплена, а от плиты неслись аппетитные запахи.
– Моя тетка была права: мужчинам ни в чем нельзя верить, – сказала Лекси, потягиваясь. – Как погода?
– Так же. Завтрак готов.
Сегодня с утра Дон снова был напряженным и мрачным. К концу завтрака терпение Лекси истощилось.
– Что еще у нас случилось?
– У нас все нормально.
– Слушай, брось, а? Может, что-то случилось у тебя? Но мы сейчас в одной лодке, так что, знаешь, это и на мне отразится.
Дон стоял спиной к ней, засунув руки в карманы джинсов, и долго смотрел в окно. Когда он обернулся, то Лекси подалась вперед, так поразило ее лицо Дона. Он был словно каменный.
– Согласен. Но ты дашь мне слово, что не будешь делать из этого статью.
– И ты мне поверишь?
– Надо кому-то верить. Почему не тебе? Последние пять лет я ни с кем не проводил столько времени, сколько с тобой.
Лекси была потрясена. Значит, в то время, когда она училась в колледже, пыталась завоевать Голливуд и осваивала ремесло журналиста, Дон жил здесь в полном одиночестве. Но почему? Преступление? Или, наоборот, преследование мафии? Неизлечимая болезнь? Потеря близких? В голове Лекси закружился калейдоскоп версий.
– Чего ты сейчас больше всего не хочешь, Александра Картер?
– Что?..
– Чего ты не хочешь? На что никогда не согласишься?
– Чтобы меня звали Александра. А еще… я ненавижу маринованный лук. Не вздумай класть его в суп!
– Понятно. Александра, пожалуйста, найди банку с маринованным луком, открой и поешь.
Лекси возмутилась:
– Я же только что тебе сказала: не называй меня Александрой!
Дон следил за ней, не достав руки из карманов. Когда три ложки маринованного лука уже были у нее во рту, Дон спросил:
– Что ты делаешь? Ты же сказала, что терпеть его не можешь.
Лекси опустила ложку.
– В самом деле… Слушай, меня сейчас вырвет!
– Выплюнь и можешь выкинуть всю банку.
– Ох, спасибо!..
Заново почистив зубы, Лекси встала в отдалении от Дона.
– Что это ты со мной сделал?
Он вновь отвернулся.
– Просто вежливо попросил. – В его голосе звучало отвращение и насмешка. – Мне достаточно попросить. Любую женщину, любого мужчину – все равно о чем. Прости за этот чертов лук, но иначе ты бы вряд ли мне поверила. А теперь сможешь хотя бы понять, что здесь происходит.
– Не уверена… – Лекси в полной растерянности села. – Что это такое? Гипноз?
– Я не знаю. Но это действует, даже когда я не хочу.
– И никогда не было срывов? Дон, это же что-то невероятное! Настоящее чудо!
– Александра, я не хочу больше об этом говорить.
Но Лекси не могла не говорить. Пусть ей еще было как-то не по себе, но она уже понимала, с каким явлением имеет дело!

– Слушай, но ты… ты мог бы стать кем-то выдающимся! Знаменитым!
– Александра…
– Лекси. Например… судьей! Только представь: ты мог бы заставить любого гангстера говорить «правду, только правду и ничего, кроме правды». Дон, это же… здорово! Самые запутанные дела… никаких несправедливых приговоров… никаких нераскрытых преступлений… Дон, подумай!
– Да, прекрасная жизнь во имя великой цели.
– Ну ладно, не судьей… Дипломатом – вести переговоры! Священником! Попросил человека не грешить…
– А почему не мошенником или брачным аферистом? Черт, да я бы мог совершить преступление века и просто попросить свидетелей забыть о нем!
– Ну уж! А про гипноз ты забыл? Думаешь, под гипнозом ничего не раскроется? Это надо бы выяснить!
– Александра… – тихо, но с угрозой проговорил Дон. Лекси замахала на него руками.
– Лекси. Знаю-знаю… Но, Дон, как ты можешь! Разве тебе не хочется все узнать про свой дар? Может быть, он срабатывает лишь при определенных условиях? И ты у нас никакой не супермен, а? Я просто не могу поверить, чтобы ты ни разу не попробовал всерьез!..
Дон угрюмо усмехнулся.
– Точно. Попробовал. Сработало.
– И долго ты собираешься молчать?!
– Ладно… если хочешь слушать – слушай. Мне было девятнадцать, я учился в колледже и начал понимать, что к чему. В смысле, про это мое… свойство. И вот мой приятель Чэд поспорил со мной, что я не смогу устроиться на работу – без образования, без опыта, без связей… на хорошую работу, высший класс, понимаешь? Он сказал, что мое неотразимое обаяние действует только на тех, кто давно меня знает, а в реальной жизни я «шестерка», как и все…
– Я бы сказала, крайне неудачный подбор слов… – пробормотала Лекси, изо всех сил стараясь не выглядеть влюбленной дурочкой.
Дон слегка улыбнулся и, кажется, стал менее напряженным, чем раньше.
– Ну вот, мы поспорили. Ближайший авиарейс был до Чикаго. Чэд полетел со мной и все видел своими глазами. Я… я получил работу, хотя это было невозможно.
– Какую работу? – переспросила Лекси.
Дон глубоко-глубоко вздохнул.
– Место вице-президента в «Глобал электроник».
– Шутишь!..
– Мне твердо пообещал это место сам Джей Си Винджер.
– Президент «Глоб эл»? Дон, этого не могло быть!
– Мы прошли охранников на первом этаже, охранников на двадцать седьмом, секретаршу Джей Си и двух его заместителей. И сам старик Винджер пожал мне руку и сказал: «Добро пожаловать в компанию!»
– Вот это да! Дон, да тебя бы и в астронавты приняли!
Лекси чувствовала – что-то неладно. Сама она вся пылала от возбуждения, а вот Дон… Дон вел себя так, будто рассказывал о похоронах.
– Ну, а дальше?
– Дальше? – он пожал плечами. – Мы вернулись в Чейенн, в колледж, и Чэд убрал свои длинные лапы от девочки по имени Розмари Хэнкс. Такой был уговор.
– Понимаю, – кивнула Лекси. – Девочка, наверно, стоила десятка корпораций!
Сарказм в ее голосе заставил Дона покоситься:
– Ну, ты же понимаешь, что с «Глоб эл» все было несерьезно… Бойскаутские игры. Или… ты думаешь… надо было воспользоваться случаем?
– Нет, я так не думаю, – тут же ответила Лекси. – Просто интересно: двое парней откуда-то из – прости, Господи – Вайоминга получают верный шанс на место в корпорации, владеющей половиной Америки, и – хоп! – о чем же они в это время думают? О девочке по имени Розмари Хэнкс. Дон, я полна умиления. Я-то думала, что такого уже не бывает.
– Да пойми ты, мы же хотели, чтоб все было по-настоящему! Чтобы сдать экзамены, получить работу, купить дом, завести семью… Все по-настоящему, Александра! А не потому, что ты все выпросил… Выпрошенное – подделка и… ненадолго.
– Ты это говоришь по своему опыту?
– Да.
Дон наклонился так, что плечи оказались ниже колен, и замер, глядя в пол.
– Мне очень нравилась Розмари. Я все уже решил заранее. Мы обручимся перед окончанием колледжа, найдем работу и поженимся. У нас будет двое или трое детей. Когда Чэд устранился, все пошло как по маслу. И когда я попросил ее руки…
– Попросил?
– Вот именно. Домысли все сама.
– А на самом деле она…
Дон опять перевел дыхание.
– Любила другого. Нет, не Чэда. Я случайно подслушал, как она говорила с подружкой. А я ее, оказывается, околдовал, и она ненавидела себя за то, что не могла мне ни в чем отказать. Хотя каждый раз хотела. Такая вот великая любовь.
– Но ты же не виноват.
– Нет?..
– Ты… из-за этого бросил колледж?
– А, нет. Из Чейенна я уехал, когда туда добрались люди «Глоб эл».
Лекси уставилась на него.
– Что-что?
– Я вернул Розмари ее слово, извинился за все и вскоре имел счастье наблюдать ее бурный роман со старшекурсником. Высвободившаяся энергия у меня вся шла на учебу, и мое имя мелькнуло где-то в компьютерных сетях по поводу какого-то конкурса… А мистер Винджер, как выяснилось, не собирался считать мой визит простой шуткой. И «Глоб эл» уже давненько нас искала. Видимо, чтобы расспросить, хотя, может, и не только для этого.
– Ты что же, олух, назвался там своим именем?!
– Полегче! Нет, конечно. Но мы с Чэдом переговаривались, так что у них были имена – без фамилий, примерный возраст и акцент жителей северных штатов. И они полезли в информационные сети.
– И вычислили тебя.
– Точно.
– Но почему ты от них скрылся? Может, они бы предложили что-нибудь стоящее.
– Слушай, Александра, я и не знал, что ты так наивна. Чего ты от них ждала? Оплаты моего обучения в Гарварде?
– Ну да, чего-то в этом роде…
– Они хотели меня использовать. Джей Си предположил, что я каким-то образом сбил с толку всю их корпорацию, и хотел узнать, как это можно проделать с конкурентами. Похоже, они думали, что это какой-то прибор. А узнав, что прибора нет, взялись бы за меня. Где у него кнопка? Как он включается и выключается?
Дон махнул рукой и сбавил тон:
– В общем, это неважно. Их планы – это их планы, а у меня своя жизнь.
– Ты мог бы просто отказаться.
– Не знаю. Они потратили на меня сотни, если не тысячи баксов и рассчитывали, что вернут их сторицей. Думаешь, меня бы отпустили с крючка?
– Каким образом ты скрылся от них?
– Мне… повезло. Я как раз взял в колледже отпуск и уехал в горы, охотился, ловил рыбу, просто бродил… Никто не знал, где меня искать. А потом, прежде, чем возвратиться, позвонил Чэду и узнал, что меня ждут в Чейенне высокие гости.
– И ты не вернулся в Чейенн.
– Нет.
– А твоя семья? Они не были против?
– Моя мать умерла за год до этого. Несчастный случай – машина не удержалась на горной дороге. Больше никого не было. Я, видишь ли, был приемным сыном у Кэтрин Маккензи.
Дон встал, показывая, что разговор окончен, и занялся делом. Но Лекси почуяла, что он многое не договорил.
– А Чэд? Ты знаешь, что с ним стало?
– Сломал шею, упав пьяным в каньон.
Этого Лекси не ожидала услышать. Но, взглянув на сведенные плечи Дона, вспылила:
– Ох, прекрати! Уж тут ты совершенно не при чем!
– Ты так думаешь? – в его голосе была злоба. – Он ведь тоже не закончил колледж. Хвастался всем, что получил место в одной солидной фирме в Чикаго. Сорил деньгами. А через полгода вернулся совершенно потухший, запил и погиб – так глупо, по дурости… Я – не при чем, да?
– Дон, так ты думаешь, это «Глоб эл»?
– Они ему всего наобещали, он видел мир у своих ног. А потом оказалось, что в нем нет того, что им было нужно. И они его выкинули.
– И поэтому ты виноват в его смерти? Не они, а ты?
Точно, так он и считал – Лекси увидела это по его лицу. И она назвала его умным?..
– И с тех пор ты живешь один? Здесь?
– Год в Стране Каньонов, два – в Орегоне, шесть месяцев в Айдахо, а с тех пор – здесь.
Она подумала вслух:
– Лес и горы…
– Да, там безлюдно.
– А ты избегаешь людей? Почему?
Его дыхание участилось.
– Разве не ясно? Потому что мне среди них не место.
Лекси растерялась.
– Что за ерунду ты городишь?
– Для журналистки ты туго соображаешь, Александра. Я же представляю опасность для общества. Я неконтролируем. Я могу сломать жизнь любому человек, даже не заметив. Или убить. Ты никогда не замечала, сколько раз на дню обращаешься к людям с просьбами? Мне приходится следить за каждым словом. И все равно – в любой момент я могу причинить зло. Если я крикну: «Тону, помогите!», то в воду бросятся даже те, кто не умеет плавать. Кстати, ты бы подумала и о себе. Ты тоже не в безопасности со мной, дорогуша!
Последнюю фразу он кинул ей в лицо со злобной ухмылкой, за которой Лекси отчетливо видела боль и вину. Но этот выпад лично против нее застал девушку врасплох. Дон еще ни разу ей не угрожал. Она неуверенно подняла взгляд.
Мужчина стоял на другом конце комнаты и демонстративно раздевался. На пол полетела теплая клетчатая рубаха, затем футболка, которую он носил вместо майки, лязгнула пряжка ремня… У Лекси поехала голова. От каждого движения Дона ее встряхивало. Их будто подключили к одной электрической цепи и пустили ток. Она даже не подумала о том, чтобы отвести глаза.
Дон сбросил с себя всю одежду и нырнул в кровать, под одеяло. Через секунду перед Лекси был только его затылок на подушке.
Если он уснет, я съем свой блокнот – подумала Лекси. Я-то уж точно не уснула бы. В ней все еще пульсировала безумная энергия. Но Дон лежал тихо, и Лекси вспомнила, что из-за нее он не мог выспаться ночью. Да и вообще – что такого произошло? Если она никак не может успокоиться, то это уж ее проблемы.
Ей надо подумать о другом. О словах Дона. Добровольное изгнание – вот как. Она достаточно повидала людей, чтобы понять, что он ненавидит себя. Может быть, не все время, но слишком часто. Именно это в нем и тикало, как перед взрывом.
Мужчина с проблемами… От таких надо быстро-быстро убегать, не то проблемы будут у тебя. Но Лекси знала, что не убежит. Во всяком случае, до тех пор, пока не придумает, как помочь Дону…
К тому времени, когда Дон проснулся, у нее созрел план.

Она сидела перед очагом в старом кресле с блокнотом на коленях и не повернула головы на скрип лежанки, когда он встал, и на шорох одежды, когда он одевался.
Дон сходил за водой, вылил ее в бак, затем принес дров и грохнул их в ящик возле двери, причем, шума было больше, чем надо. Лекси не оборачивалась.
Наконец он не выдержал и сел напротив нее, покачивая носком сапога дощатую табуретку.
– Я вижу, ты все поняла правильно.
В его голосе было удовлетворение, а глаза горели от обиды. Дон хотел, чтоб она спорила с ним. Но его ждал сюрприз.
– Да, мне все ясно, – сказала Лекси. – Ты просто чудовище. Первый раз за всю свою карьеру вижу такого негодяя. Можно задать тебе несколько вопросов? Когда ты получишь по заслугам, я опубликую это интервью и сразу прославлюсь.
Дон отшатнулся, лицо его побелело, и Лекси стоило больших усилий остаться невозмутимой.
– Первый вопрос. Живя в приюте, часто ли ты пользовался своим даром и ангельской внешностью, чтобы добиться поблажек?
– У меня не было ангельской внешности! – прорычал Дон.
Так, отлично, она все-таки втянула его в разговор!
– Ты был любимчиком у работников приюта, не правда ли?
– Неправда!
– Почему?
– Потому что я был молчаливым, замкнутым, сторонился чужих, и они считали, что я – себе на уме.
– Не хочешь ли ты сказать, что ни разу не использовал свой дар внушения? – насмешливо спросила Лекси.
– Я не просил больше, чем остальные. И делал это очень редко. Ради Бога, я понятия не имел, что могу…
– Допустим, – протянула девушка с сомнением. – Ладно, второй вопрос. Верно ли, что ты с помощью своего дара добился, чтоб миссис Маккензи усыновила тебя вместо другого ребенка, выбранного ею?
Теперь кровь прилила к лицу Дона, и Лекси испугалась, что перегнула палку. Но он стиснул зубы и проронил:
– Неверно.
– Ты не просил ее усыновить тебя?
– Нет.
Лекси покачала головой, но перешла к следующему вопросу:
– Часто ли ты просил о чем-либо свою приемную мать? Она покупала тебе модную одежду, игрушки, технику?
– Она покупала мне все.
– Так ты выпрашивал у нее подарки?
– Мне не надо было… – Дон тяжело сглотнул. – Я никогда ничего не просил у Кэтрин! Можешь мне не верить, Александра. Но она была такой… светлой, доброй, щедрой! Она была лучшей матерью на свете. Я только думал о чем-нибудь, а она уже знала, чего мне хочется. Не только подарки, а улыбка, доброе слово, ее поддержка – мне ничего не надо было просить, она все мне дарила сама.
Его лицо засветилось, и Лекси захотела остановиться. Но она еще не добилась того, ради чего затеяла этот жестокий спектакль. Правда, ей самой уже было больно. Каково-то Дону…
– В каких пределах миссис Маккензи тратилась на тебя? У тебя был свой компьютер? Какой марки автомобиль она тебе купила – «Порше»? Твои карманные деньги были больше сотни долларов в месяц?
– Да ты что – спятила или не знаешь, как живут вдовы полицейских? За «Порше» ей надо бы продать все в доме!
– Мы оба знаем, что она сделала бы это, если б ты попросил, – голос Лекси был полон яда.
– А я не просил! Говорю тебе: не просил!
– Ладно, идем дальше. Твоя приемная мать погибла в результате несчастного случая. Ее жизнь ведь наверняка была застрахована, так?
– Стоп, – на этот раз Дон заговорил совсем тихо, но это было страшнее крика. В глазах его полыхал гнев. – Ты что же, думаешь, я уговорил Кэтрин составить страховку в мою пользу? Алекс-сандра…
Он меня сейчас убьет – решила Лекси и зажмурилась. От жуткого грома и треска она подпрыгнула и лишь потом поняла, что ее и пальцем не тронули. Чего нельзя было сказать о табуретке, которую Дон ахнул об пол и от которой остались одни дощечки.
– Об этом я и не думала, – пробормотала девушка дрожащим голосом.
Но Дон не обратил на нее никакого внимания.
– Я ее никогда ни о чем не просил. Господи Боже мой! Ни разу за восемь лет. Мне и не надо было… Но почему я ее не просил в больнице, в последний день? Пожалуйста, не умирай! Пожалуйста, живи! Кэтрин, останься с нами… со мной… Почему я…
Лекси, забыв свой страх, подалась вперед и обхватила его за плечи:
– Дон, не надо. Это бы ее не спасло. Ты, может, и чудотворец, но не сам Бог. И у чудес бывают границы. Дон, перестань.
Он задышал ровнее.
– А может быть… а вдруг… я так и не узнаю, мог ли я ее спасти!
Лекси не помнила, что шептала ему. Да это было и неважно. Главное, что постепенно Дон успокоился.
– Ты меня с ума сведешь, Дон Маккензи, – сказала она ему тогда. И хотела добавить, что, мол, с ним и святой озвереет. Но не успела: Дон вдруг судорожно прижал ее к себе.
– Меня ты уже свела, Александра, – голос его был глух и нерадостен.
Он ее неправильно понял! Она не имела в виду, что сохнет по нему. Хотя, черт побери, действительно сохла! Ну, а он-то что имел в виду?
– Дон?..
– Что я за гад, – пробормотал он. – Мне нельзя к тебе прикасаться. А я…
И он зарылся лицом в ее волосы. Лекси таяла от счастья, прижатая к его крепкому телу. Ей так не хотелось покидать его объятия. Да она бы и не покинула, если бы не чувствовала, что Дон в этот момент мучится и ненавидит себя. Надо закончить то, что она начала, не то все так и останется... И Лекси высвободилась из его рук.
– Значит, ты – гад и негодяй, так, Дон? Используешь других людей, ломаешь им жизнь, верно? И где же ты заметил за собой такое? В приюте, где до тебя никому дела не было? Может, ты использовал любовь своей приемной матери? Ах, да, ты же у нас «золотой мальчик», тебя засыпали подарками! Скажи-ка, а разве в других семьях детям не покупали того, что было у тебя? Им, значит, родители ничего не дарили? Дон, дурья твоя голова, да разве ты не видишь, что ни в чем не виноват?
Она до того разошлась, что дергала его за рубашку, как будто могла хотя бы пошевелить такого большого мужчину.
– Если ты считаешь себя злодеем, то у тебя мания величия, приятель!
Лицо Дона застыло. Он высвободился из ее рук и поднял с пола лист бумаги. Там были записаны вопросы для «интервью» Лекси. Пусть, пусть он посмотрит. Может, это прочистит его мозги?
«Пользовался ли ты своим даром, чтобы получать высокие оценки на экзаменах в колледже?»
«Правда ли, что все контрольные работы по твоей просьбе делали за тебя другие ученики?»
«Ты общался лишь с теми соучениками, которые могли в дальнейшем быть тебе полезны?»
«Верно ли, что из-за твоего дара ты получил прозвище «Ромео колледжа»?»
«И наконец, это ты посоветовал своему другу Чэду согласиться на предложение «Глобал электроник»?»
Лекси не сомневалась, что на все вопросы получит ответ «нет». Может, теперь до Маккензи дойдет, что он не чудовище, а нормальный человек! Хороший человек…
Но надеждам Лекси не суждено было сбыться. Дон лишь бросил взгляд на листок, а затем скомкал его, сорвал с гвоздя парку и вылетел за дверь.
Так-то вот, Лекси Картер…

Дона не было весь вечер и всю ночь. Лекси сама натопила очаг, приготовила обед, поставила его на край плиты и легла поверх одеял на лежанку. До этого она несколько раз выскакивала за дверь, но не дозвалась Дона и возвращалась в еще большем отчаянии.
Может, она его довела, и он ушел отсюда навсегда, чтобы забраться в какую-нибудь дикую глушь…
Нет, не с пустыми же руками! Все вещи остались здесь. А вдруг он где-нибудь потерял осторожность и лежит один на холодных камнях со сломанной ногой или рукой? Она должна идти его искать!
Но уже стемнело, и Лекси убедилась, что ей не пройти и десяти шагов от хижины. Она опять вернулась внутрь и, упав на лежанку, разрыдалась. Любая вещь в доме будто обвиняла ее.
Зачем она полезла в то, что ее не касалось? Ах, хотела, как лучше?.. И лишила Дона его последнего убежища! Его жизнь и без того была нелегкой, а она навязалась ему на голову со своими бредовыми идеями… Он же мог просто не выдержать! И ушел…

Под утро Лекси впала в дремоту. А открыв глаза, в белесом утреннем свете увидела Дона. Он присел на корточки возле ее – то есть, своей – кровати и смотрел на девушку. Лекси порывисто обняла его.
– Прости меня!
Через несколько секунд Дон снял с себя ее руки, и Лекси вспыхнула от смущения.
– Хочешь есть? Подожди, я сейчас разогрею… Только затопить и мигом…
Господи, она несла такую чушь, что впору было заклеить себе рот!
– Александра, не суетись, – мягко сказал Дон. – Ветер утих еще вчера, и я спустился до подножия. Кстати, переночевал на базе спасателей. Дорога нормальная, день будет просто отличным. Через час нам выходить, так что собирайся.
Лекси остолбенела.
Надо же, как она рвалась отсюда в первый день! А сейчас ей никуда не хотелось уходить. Даже несмотря на отсутствие посудомоечной машины.
Глупая, глупая Лекси Картер…

Они вышли сразу после завтрака и к ланчу были внизу. «Тойота» Лекси оказалась целехонька, сторож прогрел ее с утра по просьбе Дона, и оставалось только сесть за руль и катить подальше отсюда… И никогда, никогда, никогда не возвращаться!
Лекси быстро сморгнула слезинку, распахнула дверцу машины и повернулась к Дону.
– Спасибо тебе за все. Береги себя. Очень хотелось к нему прикоснуться, но Лекси себя знала: будет только хуже.
– Ну, пока.
Она села в машину и потянулась захлопнуть дверцу, как будто отрубить от себя все, что почувствовала и пережила за эти несколько дней. Но Дон поймал дверцу со своей стороны и непринужденно спросил:
– Александра, ты не подкинешь меня до города? Ближайшего, где есть аэропорт…

– Да, «Лунный свет» тогда все смотрели! Помнишь, как там Брюс Уиллис ругался с Сибиллой Шепард? Мы в классе их все время цитировали.
– Еще бы! А стихами говорить, как секретарша… как ее там… вы не пробовали?
– Да есть ли для тебя что-нибудь святое, чудовище?.. Кстати, посмотри, далеко ли до заправки?
– Еще двадцать. А ты не встречалась с ними в Голливуде?
– С кем? Брюсом и Шепард? Смеешься! Правда, однажды за мой столик сел Ричард Иден.
– Это еще кто такой?
– Неужто твоя мамочка не смотрела «Санта-Барбару»?
Красная «Тойота» Лекси Картер весело катила на восток. В Чикаго.
О, конечно, у нее поехала крыша. Причем, сразу же, как только Дон объявил, что решил вернуться к обычной жизни. Ее старания все-таки помогли! Он поверил, он понял!
Но, не признаваясь друг другу, они оба подумали о «Глоб эл». И Дону здорово повезло, что Лекси перед отъездом заглянула в местное управление шерифа. Узнать для очистки совести, все ли в порядке с презренным Тони Палмером.
Среди пострадавших и пропавших без вести он не значился, зато в куче старых ориентировок Лекси откопала фотографию Дона. Он числился ушедшим из дома в сентябре 1992 года, но разыскивали его не власти Вайоминга, а частное детективное агентство из Чикаго. Чего и следовало ожидать. И тогда они с Доном придумали план, который избавил бы его от внимания «Глобал электроник».
– Вообще-то, ты бы просто мог найти себе фирму покруче, – сказала Лекси. – «Глоб эл» уступила бы здоровой конкуренции.
– А толку-то, – отозвался Дон. – Будет то же самое, только вывеска другая.
– А если тебе работать на правительство?
– И что? Думаешь, там меня не станут использовать в неизвестных мне целях?
– Ты прав, – вздохнула Лекси. – Я тоже смотрела «Икс-файлы». Так все и будет.
Только на следующий день Дон спросил:
– Александра, что такое «Икс-файлы»?

Вот так они и решили действовать на свой страх и риск. И поскольку важно было застать «Глоб эл» врасплох, Лекси предложила отвезти Дона в Чикаго на своей машине.
– Кто знает, может, к ним поступает информация с терминалов всех аэропортов? А еще видеокамеры…
Звонок в Сиэтл разрешил все проблемы с работой, и вот так Лекси Картер начала свое собственное ралли – «Монтана – Чикаго». Иногда Дон подменял ее за рулем, но ненадолго, так как не водил машину уже пять лет (он тогда «похоронил» свои водительские права, чтоб его труднее было вычислить).
И все же, никогда еще Лекси не жилось так легко и весело.
По вечерам они вместе смотрели телевизор или видео в мотелях. Дон увидел «Икс-файлы» и много других фильмов последних пяти лет, но особо зацепил его боевик, где Эдди Мерфи уговаривал террористов отпустить заложников. И Лекси знала – почему: лучше Дона с этой работой никто бы не справился.
А однажды они наткнулись на канальчик, передававший шоу «Плейбоя».
– Ты не против? – спросил Дон.
Лекси пожала плечами:
– Я взрослая женщина, а на дворе – двадцать первый век. Наслаждайся.
Вообще, вынуждена была она признать, в этом что-то было. И Дон застал ее врасплох, когда спросил, обернувшись от экрана:
– Александра, а вот интересно, как ты относишься к сексу?
– Я? Нормально.
«Нормально» – это было самое подходящее слово. До сих пор. Но Лекси чувствовала, что с Доном это было бы что угодно, но только не обычное «нормально». Да у нее бы все вокруг на воздух взлетело! Все, что может гореть, – вспыхнуло!
– А ты?
– Тоже нормально.
Ну ясно, у Дона Маккензи нет с этим проблем – подумала Лекси. Или все-таки есть? У человека с комплексами наверняка и в постели есть проблемы. Господи, с каким бы удовольствием она помогла их разрешить!.. Лекси Картер, ты просто сексуально озабоченная идиотка…
– Приятно, что у нас так много общего, ты не согласна?
Боже, черт побери, да ведь Дон Маккензи флиртует с ней! Лекси впервые не нашлась с ответом. А Дон положил руку за ее спиной, отчего Лекси чуть не ударило током.
– Ты меня как-то спрашивала, имею ли я на тебя виды, помнишь?
Еще бы ей это забыть!
Лекси сунула руки в карманы и решила держаться так, будто ей все нипочем.
– Помню-помню. Ну и стыд де я пережила, Маккензи! Только подумать: я приехала из города, где ко мне клеился чуть не каждый встречный мужик, а ты женщины несколько лет не видел. И, тем не менее, не ты запал на меня, а наоборот!
– Ага, так ты признаешь, что запала на меня?
– Но все это в далеком прошлом, Маккензи. Я теперь твой личный шофер, не забывай!
– Намекаешь на то, что между нами могут быть только служебные отношения? – И Дон убрал руку. – Какая жалость, а я как раз начал иметь на тебя виды!
Смешно, но Лекси огорчилась.
– А как у тебя с опытом?
– А у тебя?
– Если ты ответишь, я тебе тоже отвечу.
– Может, поговорим о чем-нибудь более интересном?
– Что за секреты между друзьями, Александра? Или что – никого, кроме этого болвана Палмера?
– Не твое дело! А Палмера я и вовсе бы не считала.
Поразительно: она упомянула Тони Палмера один-единственный раз, а Дон запомнил!
– А кого ты считаешь, Александра? Ну, давай, расскажи. А я расскажу о себе. Это ведь честно!
– Лекси. – Девушка беспокойно пошевелилась. – Ну… ладно. Первая любовь в колледже и начинающий актер в Голливуде. Все, список оглашен полностью.
– И где они сейчас?
– Не знаю. Но Марти мелькал в паре рекламных роликов, так что, видимо, по-прежнему выбивается в звезды.
– Ты забыла про Сэмми.
– Что?
– Или Сэмми – это твоя первая любовь? И ты до сих пор его вспоминаешь?..
– Да что за чушь! Что еще за Сэм… А, Сэмми Доннер! Это же моя соседка по квартире.
Дон подкинул и поймал подушку.
– Ясно.
– Теперь твоя очередь откровенничать, Маккензи. И я с нетерпением жду.
– С нетерпением? Ну, тогда сразу успокою тебя: у нас равный счет, Картер!
– Вот как? Розмари Хэнкс и кто еще?
– Была одна разбитная девчонка в старших классах школы. Нет, слушай, а любопытно, что у нас все так похоже, а?
Черт дернул Лекси посмотреть на незашторенное окно. А потом вскочить на ноги, как ужаленную, при мысли, что кто угодно может пялиться на них с Доном. И, конечно же, она забыла про дурацкий коврик, весь вечер путавшийся в ногах.
Вот уж этот был полет так полет, как говаривали ее братья. Вот она бы грохнулась, не поймай ее Дон!
– Похоже, землетрясение не состоялось, – пробормотала Лекси у него на руках… и тут же поняла, что ошиблась. Во всяком случае, ее тело, прижатое к телу Дона, переживало настоящее землетрясение!
А Дон, будто читая ее мысли, со смешком ответил:
– Все еще впереди.
И оказался прав, но больше уже не смеялся.

Утро было сырым и промозглым. И ужасно противным. Лекси и Дон молча забрались в «Тойоту» с разных сторон и выехали со стоянки. Первые сорок миль они молчали. Потом Лекси не выдержала:
– Дон, все в порядке?
Он бросил на нее быстрый взгляд. Пожалуй, видок у него и вправду не очень… Но Александра знала, что и она сегодня не в лучшей форме.
– А ты как?
– Я-то нормально… Дон, я не собиралась, честно, не собиралась тебя завлекать. И кидать тоже.
– Да ладно тебе. От этого еще никто не умер.
Грубоватое добродушие Дона заставило Лекси рассмеяться от облегчения:
– А я вчера уже решила, что быть мне первой.
– Почему тогда ушла?.. Нет, прости, ты не обязана отвечать.
А выражение лица у него было – точь-в-точь как вчера…

Дон оставил ее всего на минуту. (Господи! И он еще мог думать о безопасности! О твоей безопасности, дуреха!)
А когда вернулся, Лекси уже стояла в дверях, собираясь уйти. Наверное, он глазам своим не поверил.
– Александра?..
Без рубашки, взъерошенный, растерянный. И – ну, совершенно неотразимый. Лекси даже зажмурилась, чтобы не видеть, какими глазами он на нее смотрел.
– Александра, не уходи!
Раз уж он просил, при его-то гордости, – значит, для Дона свет клином сошелся. И отказать ему сейчас было бы просто бесчеловечно!
А ее любовь? Неужели Лекси не заслужила хоть одной фантастической ночи, и пусть даже они с Доном – неравные партнеры, когда один любит, а другой – нет. Все равно быть с ним – это счастье!
Слава Богу, что Лекси вспомнила не только это. Ведь когда наступит завтра, Дон подумает, что уговорил ее остаться. Принудил. И сколько бы Лекси с пеной у рта не доказывала обратное, он ей не поверит. Решит, что вконец заморочил голову славной девушке. Что использовал, предал ее, сломал ей жизнь… Да что ты, Дона не знаешь, что он может подумать?..
И значит – все опять сорвется! Дон вновь возненавидит себя и уйдет в лес, как раненый медведь. И есть лишь один способ это предотвратить.
А еще Лекси прекрасно понимала, что ей не дали выбора. Ей в голову придут тысячи доводов, чтобы остаться. Ведь Дон ее об этом попросил…

В забегаловке у заправки они, как близнецы, одновременно опустошили две большие чашки с кофе. И под глазами у них были одинаковые темные круги.
– Знаешь, когда ты ушла, я на миг ошалел от радости.
Такого Лекси услышать не ожидала!
– Сначала, конечно, было очень… погано.
– Могу себе представить.
– А потом вспомнил, что просил тебя, и ты не осталась. И я… я подумал: а вдруг все закончилось? Ты представляешь? Все! И я – человек как все!
– Так ты обрадовался?
– Не то слово. Александра, ты не знаешь… У меня есть один сон, он иногда повторяется. Счастливый. Я попадаю в какую-нибудь аварию, получаю травму головы и становлюсь нормальным человеком. В смысле, обычным.
Лекси содрогнулась. Ни фига себе «счастливый сон»!
– И думать забудь, Маккензи. Если ты получишь травму головы, то что будет со мной? Я-то за рулем! Кстати, а как ты вчера установил, что не утратил свой дар?
– А ты как думаешь?
– Ничего я не думаю, – пробурчала Лекси, вспомнив тусующихся в баре напротив девиц. – И знать не хочу, а спросила просто так. Куда лезет этот пикап?
– Порядок, ты его обставила. А я вчера позвонил по первому попавшемуся номеру и спросил, сколько времени. О-очень вежливо.
– Понятно. И сколько было времени?
– Без трех минут два. Смотри, этот пикап опять нас догоняет. Ты что, решила позволить какому-то придурку издеваться над нами?!

– Ну как?
– Порядок. Между прочим, для тебя есть новость. Джей Си Винджер скончался неделю назад от кровоизлияния в мозг. В корпорации – массовая истерика. Новый президент пока не назначен, и к нам на встречу приедет мистер Правая рука – Роберт Чартерс-третий. Это не спутает наши планы?
– Не должно. По-моему, один из тех двух заместителей, которых мы с Чэдом обошли на полной скорости. Если это тот, о ком я думаю, то он порядочный сноб, – Дон сморщил нос.
– Ну так это же замечательно! Просто то, чего нам не хватало!
– Кстати, ты не забыла, что нам надо быть на месте раньше его?

Роберт М. Чартерс-третий брезгливо огляделся вокруг. Дешевая забегаловка. Слишком дешевая, чтобы в ней мог находиться по-настоящему значительный человек. Но вот и столик, который он искал. Мужчина, судя по виду, – какой-нибудь… ковбой, фермер или лесоруб. И вульгарная блондинка рядом. Нет, чем дольше он здесь был, тем больше убеждался: это пустая трата времени. Но, как джентльмен, он ничем не выдал своего разочарования. Был любезен, но уклончив с шустрой особой, которая сразу насела на него, требуя выгодного контракта для своего муженька.
Все это смахивало на обыкновенное мошенничество. Закон бизнеса: кто заинтересован, тот и настаивает на сделке. И дамочка слишком спешила… Но что бы ни думал лично мистер Чартерс, корпорация ждала от него фактов. И поэтому он наблюдал, ещё раз наблюдал и взвешивал.
Он увидел, что человек, ради которого он сюда приехал, не привык к комфорту. Чувствовал себя скованным и не знал, куда деть руки. Не отвечал на кокетливые улыбки официантки и не разговаривал за едой. Зато его жена трещала без умолку.
– Да, да, конечно, исследования… Но сначала должен быть контракт, а уж потом исследования. И, конечно, аванс. Мы должны уладить все вопросы, не так ли?
– Александра, уймись!
– Отстань, не порть мне дело. О, мистер Чартерс, это семейная шутка, вы же понимаете!
– Да, конечно, – Чартерсу безумно надоел этот обед, забегаловка с претензиями и супруги Маккензи.
Он расспросил человека, которого разыскивали пять лет по всей Америке, где тот был и что делал это время. В кармане Роберта находился миниатюрный прибор – последнее достижение «Глобал электроник» – портативный детектор лжи, реагирующий на звуковые колебания. Но и без него Чартерс знал, что слышит правду. Лесничий, сторож, смотритель заповедника… Неплохая карьера для гения общения!
Этих фактов было вполне достаточно, чтобы совет директоров сделал окончательные выводы. Но Чартерс решил все расставить по местам.
– Вы не хотели бы о чем-нибудь попросить меня?
После паузы его собеседник пожал плечами.
– Да нет. Разве что у него… Бутылочку пива, пожалуйста.
– Здесь не забегаловка, а ресторан! – возмутился метрдотель. – У нас не подают пиво.
– Но я прошу… Слушай, мужик, я же не наркотик с тебя требую. Будь человеком, принеси пива, пожалуйста!
– У нас нет пива, – отчеканил метрдотель. – Можете отправиться в бар через дорогу.
– Я куплю тебе пива, – поспешно вмешалась блондинка. – Сейчас не до этого, пойми ты… О, мистер Чартерс, куда же вы? А контракт? И аванс?..
– Корпорация свяжется с вами. Нужно подождать какое-то время. Мистер Маккензи, миссис Маккензи…
Глядя в спину удаляющемуся мистеру Чартерсу-третьему, Лекси рассмеялась:
– Спорим, ты вылетел из планов «Глоб эл» на ближайшие триста лет?
Дон усмехнулся ей в ответ. Насколько же он изменился – подумала Лекси довольно. Нет больше того дикого напряжения, которое держало его в горах.
К их столику подошел метрдотель.
– Надеюсь, вы выиграли пари, сэр?
– Да, спасибо. Двадцатка ваша.
– Весьма благодарен. Но, знаете, я бы и так вам помог. Редко встретишь людей, которые так тебе понравятся. Знаете, как только вы попросили меня прикинуться этаким хамом, который ни за что не исполнит никакой вашей просьбы, я и подумал, что обязательно помогу вам выиграть ваше маленькое пари.
– Да, и мы вам очень благодарны. Если мистер Чартерс уплатил по счету, то мы уходим.

Лекси думала, что будет без ума от радости. Но ощущала лишь опустошение и усталость. Да-а, не для нее, значит, бурная жизнь авантюристки. Хотелось забраться в норку и поплакать, сбрасывая стресс. Завтра Дон уедет…
Она притормозила перед перекрестком, и тут сосед положил ей руку на плечо.
– А ты классная актриса, Александра. За сегодняшний ужин тебе бы дали «Оскара», серьезно!
Голос у него был растроганный, и, чтоб не разреветься прямо сейчас, Лекси съязвила:
– Если бы ты меня выдвинул, то уж точно.
Она ожидала, что после этого Дон уберет руку и вообще отдалится от нее. Его всегда больно жалили намеки на его… дар. Ну и ладно. Будет легче расстаться. Легче? Вряд ли, но…
Рядом вдруг раздался смех. Настоящий, искренний смех. Дон смеялся! Лекси так удивилась, что какой-то наглый «БМВ» едва не подрезал ее машину. Поспешно выжав сцепление, она проехала перекресток и лишь тогда взглянула на Дона. Ох, черт!
– А для чего ты вспомнила свой техасский акцент? – спросил он, улыбаясь. – Для полноты образа?
– Я говорила с техасским акцентом? Надо же, даже не заметила, – рассеянно отозвалась Лекси.
Все свое внимание она сосредоточила на дороге. Господи, да где же поворот к этому мотелю, будь он неладен!
Ну, наконец-то! Скорей, скорей, бросить руль, проститься и – в свой номер…
Но Дон поймал ее за ремешок сумочки.
– А кто обещал поставить мне пива? Пошли, посмотрим. Может, на твое счастье, в холодильнике завалялась пара банок…
Он меня попросил – вот я и иду, подумала Лекси. Смешно, но сам Дон даже не заметил на этот раз, что использовал свой дар. Роли поменялись: он был беззаботен и весел, а Лекси только что не трясло от волнения.
– Ну, и чем ты теперь займешься? – спросила она, когда молчание стало уже слишком долгим.
Дон еще раз отпил из банки.
– Не знаю толком. Может, вернусь в родные места… В конце концов, в Вайоминге тоже нужны лесничие. Сейчас будет проще – я смогу пользоваться документами.
– Ты бы мог вернуться в колледж.
– Странновато я там буду выглядеть среди ребятишек…
– Я бы на твоем месте попробовала.
– Да я попробую, только буду жутко бояться все испортить.
Он заложил руки за голову и откинулся на спинку дивана. Лекси не могла нарадоваться на перемену, произошедшую в нем. Он был теперь таким… открытым. И не ждал каждую секунду очередного удара. Что ж, ты можешь гордиться этим, Лекси Картер. Это и твоя заслуга.
– А ты чем думаешь заняться, Александра? Вернешься в Сиэтл, в свою газету?
Лекси отвела взгляд. Пока они ехали через половину Америки, у нее было время обо всем подумать.
– Нет, я поеду домой.
– Куда – домой?
– Домой, в Техас. Добро пожаловать на ферму Картеров.
Дон опустил руки и повернулся к ней.
– И что ты будешь там делать?
– То же, что и раньше. Готовить еду, вести домашнее хозяйство, иногда подменять кого-нибудь из братьев на тракторе.
– А как же твоя карьера журналистки?
– Боюсь, что журналистка из меня такая же, как и актриса. Нет, правда. Я давно уже поняла, что во мне нет чего-то, необходимого для газетчика. Я любопытная, настырная, умею расположить к себе людей, неплохо выражаю свои мысли, но…
– Но – что?
– Мне совершенно безразлично, узнают ли читатели то, что знаю я. У меня нет стремления быть напечатанной. Не люблю дутые сенсации. Знаешь, за всю мою «карьеру» больше всего мне понравилось вести колонку рецензий на любовные романы. Ужас, правда?
– Может, просто ты не там работала? В маленьких городках газеты не гоняются за сенсациями, а стараются вызывать людей на общение. Это бы у тебя получилось.
– Остались ли еще такие газеты и такие городки… – вздохнула Лекси.
– Я знаю по крайней мере один городок. И в нем как раз есть газета. Во всяком случае, была пять лет назад. Не хочешь попробовать?
– Ты имеешь в виду?..
– Лэндо, штат Вайоминг. Конечно, не могу ручаться, что у них есть место в редакции, но ты могла бы попробовать сначала как внештатный корреспондент.
– Дон, ты хочешь… чтобы я поехала в твой родной город? Зачем?
– Ты мой друг, – пожал он плечами.
– Нет, спасибо. Я вообще не уверена, что хочу заниматься журналистикой и дальше.
– Предпочитаешь домашнее хозяйство?
– Да, – Лекси умудрилась мельком улыбнуться. – «Ребекка с фермы Солнечный ручей» – моя любимая книжка.
– Хм-м… Я как насчет «Ребекки из домика в горах»?
Дон пристально смотрел в глаза девушки.
– Что, если ты будешь заниматься домашним хозяйством не на своей ферме, а в моем доме?
– Дон… Дон, слушай… – тушь у нее на глазах потекла, и Лекси отвернулась. – Я не смогу поехать с тобой.
– Опять этот техасский выговор, – сказал Дон за ее спиной. – Волнуешься, Александра?
Рвать – так уж сразу все нити!
– Меня зовут Лекси, если ты вообще способен запомнить имя после десяти дней знакомства!
– Чушь! Ты Александра. Александра Картер с фермы в Техасе. Александра Картер – актриса, закатывает такие сцены, что я смотрю, открыв рот. Александра Картер – королева всех репортеров, разыскавшая снежного человека в горах Монтаны. Александра – классный водитель. Александра – настоящий друг. Возможно – моя Александра.
У нее что-то с ушами или у него что-то с головой?
– Впечатляет. Похоже на упражнения по грамматике.
– Эй, ты намекаешь, что я так и не доучился в колледже?
Но Лекси не ответила на шутку, что было совсем не похоже на нее. Она хотела сейчас только одного: чтобы Дон Маккензи оставил ее в покое, и она могла незаметно вытереть слезы и тушь с лица. Но он не оставил ее в покое. Руки Дона вдруг сжали ее локти, а голос послышался совсем рядом, над самым ухом.
– Ты ведь понимаешь, что без тебя я так и остался бы «снежным человеком»? Дело не в том, что ты помогла мне избавиться от «Глоб эл». Я поверил, что могу вернуться к нормальной жизни, что все не так уж страшно. Что я – не чудище, черт возьми!
Да, когда его дыхание шевелило волосы у нее над ухом, он определенно не воспринимался как чудище!..
– Я даже поверил, что близкий человек может приспособиться к моей… особенности. И даже противостоять ей.
На него явно произвел большое впечатление отказ Лекси тогда, в мотеле.
– Я снова почувствовал себя человеком. Подумал, что смогу вернуть то, что потерял. Дом, друзей, учебу в колледже, планы на будущее… Как будто я вернулся с войны или после изгнания. И это все – ты…
Если мое сердце не разорвется, подумала Лекси, я буду гордиться его словами всю жизнь.
– Но есть одна проблема, Александра. Все это возможно, только если ты будешь рядом. Без тебя мне не справиться. Смеши меня, дразни, ругай, спорь со мной, говори глупости, доставай меня непрестанно, но не оставляй одного! Я не выдержу!
– А я – выдержу? – воскликнула Лекси, уже не заботясь, что голос ее выдает. – Я тебе кто – робот? – она сбросила с себя руки Дона и вскочила. – Не поеду я в твой треклятый городишко!
Дон тоже вскочил.
– Еще как поедешь! Превышая скорость!
– Черта с два! Не дождешься!
Лекси оттолкнула его и побежала к дверям. Но он догнал ее и повернул лицом к себе.
– Эй, я не имел в виду так срочно, мы можем выехать завтра с утра.
– Убью, – прошипела Лекси. – И выкину части тела по дороге.
– Ты же сама знаешь, что поедешь со мной. Не сможешь не поехать, – чеканя каждое слово, сказал Дон.
У Лекси подогнулись колени.
– Потому что ты меня… меня… попросишь?..
Она вся похолодела от страха. Нет, это не Дон, не тот человек, в которого она влюбилась. Он бы никогда… никогда… против ее воли…
– Так низко я еще не пал, – Дон усмехнулся, но в голосе была нота горечи. – Вообще-то, я думал, ты поедешь со мной, потому что любишь меня.
С минуту Лекси глядела на него в полном оцепенении, а потом страшно покраснела.
– Что за…
– Ты так переживала на встрече с мистером Третьим, что даже не заметила, как заговорила, по-техасски растягивая звуки.
– Конечно, но это не…
– Бросила работу, чтоб отвезти меня за полстраны на своей машине.
– Просто я…
– Во всех моих поступках видела только хорошее… Исключая последние две минуты.
– Послушай, Дон…
– И, кроме того, постоянно бросала на меня голодные взгляды.
– Что?!
– Я забыл кое-что добавить.
– Как, еще что-то осталось?!
– То, что я в тебя влюбился еще в домике в горах. Теперь все.
Лекси закрыла и открыла глаза. Сон не прервался.
– Почему же ты не сказал мне раньше, балда?
– Боялся, пока не узнал, что и ты…
– Боялся? Чего?
Дон глубоко вздохнул, и Лекси, тесно прижавшаяся к нему, ощутила, как его вновь на миг охватило прежнее напряжение.
– Что начну просить тебя… не удержусь и попрошу… Так ты согласна ехать со мной?
Дон смотрел на нее, а Лекси ну абсолютно нечего было решать. Все и так было ясно.
– Дон…
– Да?
– Можешь вежливо попросить.

@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ

---

Внеконкурс

[Отряд 3.14]

Название: Дорога к чуду
Тема: Восьмое чудо света
Автор: Kagami-san
Бета: [L]edik_lyudoedik[/L]
Краткое содержание: Рождественская сказка

Что ты видишь?
Вижу? Не знаю, а впрочем...
Тяжелые стены из серого, изъеденного временем камня, гулкая мостовая, серое небо, сплошь в тучах, сквозь которые нет-нет да пробиваются солнечные лучи. Как путеводные нити.
Что ты слышишь?
Звук колоколов. И голоса... ангелов? Нет, откуда бы им тут взяться? Быть может, церковный праздник, и это дети поют. Наверное, поэтому и нет никого вокруг? Все собрались около собора на ратушной площади.
Что ты ощущаешь?
Тяжесть отпускает. И мне хочется идти вперед. Я могу?
Конечно. Иди. Но не молчи, говори, рассказывай, что происходит.
Камень холодный, шершавый. И пахнет помоями. Трехцветная кошка смотрит на меня с подоконника. Трава пробивается между булыжниками. Чахлая совсем, сюда не попадает солнечный свет, а она все лезет, старается.
Музыка все громче и яснее. Я даже слова гимна могу разобрать. М-м-м-м, что-то на латыни. Нет, не понимаю. Где-то скрипнула дверь. Справа... Нет! Слева.
Ты видишь людей?
Нет. Но я знаю, они где-то здесь. Совсем близко. Совсем... Ай! Крыса! Здоровая такая. Мимо пронеслась, чуть не по ногам.
Идешь дальше?
Конечно! У самых домов кучи мусора. Не удивительно, что так воняет.
Совсем слабый ветер, еле живой, и все норовит в лицо. Он это специально, я знаю!
Начинаешь шутить? Это хорошо.
Я на торговой площади. Но здесь нет никого. Только облезлая собака роется в куче отбросов.
А сейчас? Оглядись.
Мальчишка бежит. Ох, он утащил чей-то кошелек! А вон мужчина его пытается поймать. Ведь не сможет же! Не сможет... слишком много людей. Старые, молодые. На помосте зачитывают что-то. Герольд в ярких одеждах, от золота даже глаза слепит. А внизу волнуется человеческое серое море. Я не слышу, что он говорит. Все тонет в гуле голосов. Постой, вот кого-то еще на помост поднимают. Это же... это же казнь. Ему голову сейчас рубить будут.
Забирайте ее оттуда.
На палаче ярко-красный колпак, лицо полностью скрывает, только глаза видны. Я даже отсюда... Сейчас ведь и правда будет...
Слышите, забирайте!
Все к помосту рванули, словно стремятся поближе быть. И пение церковное все громче, и звон колоколов. Солнечные лучи как раз помост озаряют! Так ярко, так... Сейчас все будет. Сейчас...
Я не хочу. Не хочу! Нет!!!!
О Боже, что это? Что это? Он с небес спускается в ярком солнечном свете...
«Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей! Пребудь со мною сегодня, направь меня на путь заповедей Божьих и удали от меня все искушения зла. Отеческому провидению Твоему, Боже, поручаю весь мир и смиренно прошу Тебя: ниспошли благодать Твою на...»
Он смотрит на меня, он просто смотрит на меня.
ЗАБИРАЙТЕ ЕЕ ОТТУДА!
Снег пошел...
***
Пищание кардиографа давно стало привычным звуком. Оно говорило о том, что она все еще жива. Жива — пусть даже в состоянии овоща — после аварии, которая стоила жизни ее родителям. За жизнь Ганки боролись так долго, что теперь берегли, буквально сдувая пылинки.
Весь больничный персонал был удивлен, узнав, что их спящую красавицу отдали под начало доктора Эктора Руни, всем известного экспериментатора. И даже то, что ему в помощь определили молодого, но уже показавшего себя кардиолога, не внушало доверия.
***
- С возвращением, Ганка.
Доктор Руни улыбался, впрочем, как всегда. Он единственный позволял себе хоть какие-то эмоции в палате. За это ему стоило сказать спасибо. Если бы Ганка могла, она бы и сказала, а пока лишь внимательно слушала.
Доктор какое-то время постоял у аппарата жизнеобеспечения, что-то записал в больничном листе и, уже собираясь уходить, тронул теплыми пальцами лоб девушки.
- Мы продолжим, ты не против?
Даже если бы она была против, об этом бы никто не догадался. Но она жаждала продолжения, каким бы оно ни было.
- Все же мне не нравится учащенный сердечный ритм, вызванный вашими аппаратами, - в коридоре Руни уже ждали. Доктор Симонс изначально был против эксперимента, считая его опасным и непредсказуемым. Собственно, поэтому его и поставили работать с Руни: надеялись, что молодой, но придерживающийся классических методов врач сдержит излишне деятельного Эктора. Симонс держал в руках кардиограмму, внимательно изучая кривые. - Посмотрите вот сюда, - он протянул ленту Руни.
А тот лишь отмахнулся.
- Если мы будем осторожничать, то ничего не узнаем. Мы же уже обсуждали это, Рэнди.
- Вы что, хотите ее довести до инфаркта? - нахмурился тот.
- Глупости.
- Нет, не глупости! Вы пользуетесь тем, что эта девушка не в силах отказать вам и что у нее нет родственников, которые могут защитить от...
- От чего? - Руни даже остановился. - Рэнди, вы ведь даже не представляете, как она счастлива там.
- Это остаточные эмоции, и вы не можете утверждать, что...
- Я могу. Рэнди, в том-то и дело, что я могу! Я уверен, что это изобретение можно считать почти восьмым чудом света. Ведь если все получится, оно сможет облегчить подобным больным жизнь, позволит даже общаться с ними! И эта девушка поможет нам сделать мечту реальностью.
Рэнди только покачал головой. А потом махнул рукой.
- Вас не переубедишь.
- Потому что на меня работают факты, Рэнди. Вы прекрасно делаете свою работу, так позвольте мне делать мою.
Тот вздохнул и отступился.
- Но я бы попросил вас не подвергать ее сердце и психику испытаниям. Этот последний эпизод с казнью...
Руни помолчал.
- Нельзя проводить исследования без стрессовых ситуаций. Но, думаю, в этом вы правы, я постараюсь избегать подобного в будущем.
Рэнди кивнул.
- Вы на сегодня уже закончили?
- Думаю, да.
- Тогда доброго вечера. До завтра, доктор Руни.
- Доброго... - Руни уже погрузился в свои мысли. Очень многое требовало доработок и исследований. Желательно без присутствия излишне любопытных и деятельных помощников.
Все шло не совсем так, как он предполагал. По замыслу Руни, подключившись к сознанию девушки, программа должна была создать для нее уютный кусочек мира, где бы она могла существовать, где бы могла общаться. Но реальность, как всегда, внесла свои коррективы.
Как только были запущены основные модули, за дело взялось сознание пациентки. Перехватив инициативу, оно стало творить странные картины. Руни мог лишь слегка видоизменять их, но влиять не мог почти ни на что.
***
- Добрый вечер, Ганка. Сейчас почти десять на часах, за окном проливной дождь. Синоптики прогнозируют, что он не прекратится до утра, - он всегда разговаривал с ней, уверенный в том, что она все слышит, просто не реагирует на его голос. - Хоть домой не иди, - он включил оборудование, и комната наполнилась тихим урчанием. - Подумать только - дождь! И это за несколько дней до Рождества. Где снег? Где сугробы и сосульки? Только лужи, - немного помолчав, он продолжил. - Ты ведь не очень устала? Попробуем еще раз, хорошо? - он сел за пульт и нажал очередную кнопку.
Монитор ожил, замигали многочисленные датчики.
***
Что ты видишь?
Каменные стены опять. Здесь холодно.
Сейчас подкорректирую. Теперь лучше?
Да. А можно зонтик? И я хочу, чтобы дождь пошел. Ливень.
Давай, может, начнем со снега?
Давай. Я опять слышу музыку. Церковные гимны. Такой странный звук, он словно отражается от стен и укутывает.
Небо сегодня все в тучах. Они так быстро бегут куда-то. А здесь, внизу, ветра нет. Совсем.
Что ты еще слышишь?
Ворона каркает.
Ох, а вот и снег. Он холодный и тает на ладонях! Такое ощущение, что это маленькие перышки с крыльев ангелов.
Тебе нравится?
Очень. И он не тает совсем. Укрывает землю, скрипит под ногами.
Я хочу пойти к собору. Можно?
Конечно! А люди, вокруг тебя есть люди?
Нет, совсем никого. Все, наверное, опять собрались на площади. Не зря же там поют.
Снег все сильнее идет. И так тихо вокруг. Знаешь, это так здорово: набрать целые ладони снежных хлопьев и умыть ими лицо. Такая легкость и свобода сразу...
А ты слышишь?
Слышу что?
Пение. Литургию. И звон колоколов. Такое ощущение, что они заполняют весь мир, как и снег. Вот, еще один поворот и я точно выйду на площадь и увижу...
Увидишь?
Странно. Здесь опять улица. Но я же помню, что вчера здесь был выход к собору. А сегодня нет.
Сейчас я попробую что-то сделать. Получается? Ганка? Ты только не молчи, пожалуйста.
Они вокруг меня.
Кто?
Дети в белых одеждах. А между нами только снег...
«Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей! Пребудь со мною сегодня, направь меня на путь заповедей Божьих и удали от меня все искушения зла...»
Ганка, погоди!
«Отеческому провидению Твоему, Боже, поручаю весь мир и смиренно прошу Тебя: ниспошли благодать Твою на...»
Они несут свечи, и даже снег не в силах затушить огонь. Знаешь, почему-то эти дети похожи на призраков... Нет! Они ангелы небесные.
***
Кардиограф тревожно пискнул, кривая сердечного ритма заплясала, выписывая невозможные фигуры. Руни чертыхнулся, вырубив программу и, нажав на кнопку экстренного вызова медсестры, рванул к постели девушки. Необходимо было остановить сердечный приступ.
***
Рэнди Симонс молчал долго. Они даже успели дойти до лифтов, прежде чем его прорвало.
- Что вы такое делаете, доктор Руни? - голос его звенел от ярости.
- Пытаюсь помочь...
- Да неужели?! А вот мне кажется, что помощью здесь уже и не пахнет! Все в интересах науки, все в интересах прогресса?! Мало того, что вы не жалеете эту девушку, вы чуть не убили ее!
Руни молчал. Сказать ему было нечего. К тому же, что-то дергало его, что-то не давало просто так отступиться от эксперимента.
- Все это не так просто, Рэнди.
- Конечно. Все это очень непросто. Только это не оправдание.
- Погодите, Рэнди! - Руни ухватил собеседника за плечо и повернул к себе. - Погодите... Я попытаюсь объяснить.
- Да уж, попытайтесь, будьте добры.
- Там все действительно не так просто. Ганка словно что-то сказать пытается, но не может напрямую.
- Это тоже ваши домыслы?
- Нет! Это факты. Факты из ее видений. Она... она хочет вернуться к людям, но отчаянно их боится. Еще она постоянно слышит церковную музыку. И эта казнь, а потом шествие детей со свечами. Что это?
- Это вопросы не к кардиологу, доктор Руни, а к психиатру, - отрезал Рэнди. - Мой совет вам, откажитесь от своей затеи, иначе мы можем потерять девушку.

***
- Доброе утро, Ганка. Сегодня замечательная погода. И дождь перестал, солнце вышло, - он раздвинул жалюзи и подошел к кровати. - Может, к Рождеству хоть морозец ударит какой-никакой. Главное, чтобы вся слякоть под ногами подсохла.
От тронул теплую руку девушки, чуть сжал безжизненные пальцы.
- Продолжим? - и почему-то поймал себя на том, что ему хочется узнать какого цвета глаза у его пациентки.
Аппаратура ожила, замигали датчики. Свое место занял мрачный Рэнди. Он ни слова не сказал, просто делал свою работу.
- Поехали, - прошептал Руни и эксперимент продолжился.
***
Что ты видишь?
Ночное небо. Пустое ночное небо, ни единой звезды. Это нормально? А еще очень скользко. Я боюсь идти, не хочу упасть.
Может, все-таки попробуешь?
Сегодня страшно. Где-то собаки лают. Все ставни плотно закрыты. Город словно умер. Да, я попробую. Ох...
Что случилось?
Словно маленькие колокольчики звенят. Где-то совсем близко. Сейчас я посмотрю.
Только осторожно. Если скользко, лучше не торопиться.
Нет, нет, все хорошо. Только холодно.
Сделать теплее?
Нет, не нужно. Не хочу. Для такой ночи и для такого звука нужен именно такой холод.
И я опять слышу музыку. Это литургия Василия Великого.
Что она для тебя значит?
Сейчас? То, что скоро Рождество. Когда-то мы с мамой ходили на каждую такую литургию. И мне так нравилось слушать, как хор пел «О Тебе радуюсь». Ты слышал эту молитву?
Нет. Ганка, послушай...
«О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, Ангельский собор и человеческий род, Освященный Храме и Раю Словесный...»
Я почему-то всегда плакала, когда слушала эту молитву. И сейчас хочется плакать. Но я не буду.
Скажи, а что ты видишь сейчас?
Пустую улицу. Воздух такой холодный, что кажется будто звуки замерзают. Слова замерзают налету. Ты когда-нибудь видел такое?
Нет. Может все же сделать чуть теплее?
Не надо. Это красиво. А мне ведь, по сути, уже все равно.
Почему?
Потому что все это ненастоящее.
Ты знаешь...
Знаю, конечно. Но это так хорошо. Раньше я была здесь одна, а потом появился ты. И почему-то мне кажется, что нужно куда-то идти. К какой-то важной точке. К собору, где служат литургию. И там произойдет чудо.
А вот опять музыка громче. Я уже за ней перестаю слышать себя. Но это значит, что я на правильном пути.
Куда ты идешь?
На звук. Он манит и ведет меня. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Что весь мир - это храм. Поэтому я и не могу найти его. Я уже в нем.
А ты философ.
Совсем нет. Я просто пытаюсь объяснить себе то, что вижу. Когда тебя не было, я глухой и слепой бродила по лабиринту. А потом пришел ты, и мир словно ожил, в нем появился смысл и возможность чуда. Его только нужно найти. Вот как сейчас. Я ищу. Я ищу и иду навстречу чуду.
Скажи, ведь скоро Рождество? Не зря же поют «О Тебе радуюсь»... За этим гимном всегда приходит Рождество. А какое же Рождество без чуда? Когда-то, когда я была совсем маленькой, я верила, что на Рождество всегда случаются чудеса. Знаешь почему? Потому что... потому что это ожившая сказка, когда возможно все.
Рождество будет завтра.
Совсем немного осталось, а у меня впереди еще столько темных улиц.
Сердечный ритм учащается. Пора заканчивать.
Мне надо успеть! Всего один день и всего одна ночь? Мне надо успеть!
Не стоит так спешить...
Нет, стоит! Я хочу увидеть чудо. Как ты не понимаешь? Быть может, это мой последний шанс!
Забирайте ее. Это слишком опасно.
Музыка все громче! Я каждое слово разобрать могу! Еще немного! Еще один поворот!
Не сейчас, Ганка.
Нет! Не смейте! Еще один поворот...
***
Руни устало откинулся на спинку кресла.
- Успели?
- Да. Но, черт возьми, это было слишком близко! Опять...
- Рэнди, не ругайтесь. Эксперимент ведь удачен. Я могу общаться с ней, она сказала, что мир приобретает смысл, когда с ней связываются.
- Но ведь это не поможет ей встать и идти, жить полноценной жизнью. Это приведет только к сердечной недостаточности.
- Это даст ей... - Руни задумался. А ведь и, правда, как объяснить? Возможно, лучше дать Рэнди самому пообщаться с девушкой там? Чтобы он понял, как она видит, как чувствует.
Доктор протер уставшие глаза и встал, вошел в палату, присел у кровати Ганки.
- Завтра Рождество. Пусть оно для тебя станет чудом.
***
Снег шел с самого утра. Крупный, невероятно красивый. И, что самое главное, он не таял, укутывая все вокруг ажурным покрывалом.
Яркими пятнами на белом выделялись еловые венки в алых лентах. В палате Ганки висел такой же, с золотым колокольчиком. Руни усмехнулся и тронул колкое украшение, коснулся колокольчика, тот глухо звякнул.
- Добрый день, Ганка. За окном снег, как и мечталось. С наступающим Рождеством тебя.
В палату заглянула медсестричка.
- Доктор Руни, глав просил передать, что сегодня общий сбор в восемь.
- Хорошо. Как раз успеем, правда, Ганка?
- День добрый, - Рэнди был только с улицы, от него еще пахло морозной свежестью. - С наступающим Рождеством!
- Да, - Руни улыбнулся, - с наступающим. Ну что, за работу?
Рэнди возражать не стал: сразу ушел в их небольшую каморку, к аппаратуре.
- Мы ведь постараемся, Ганка, правда? Постараемся ради нашего Рождественского чуда?
***
Что ты видишь?
Звезды. На небе звезды! Я их вижу, представляешь? Такое чудо. И хочется кружиться.
Почему бы и нет? Сегодня ведь особый день...
Особая ночь. Слышишь? Опять колокола звенят.
Пойдешь туда?
Думаешь, на этот раз я найду дорогу?
Сегодня все может случиться.
Ты прав. Пусть звезда ведет меня, как когда-то волхвов. И музыка. Она все яснее и яснее звучит.
Тебе не холодно?
Холодно. И снег скрипит под ногами. Но это так правильно сейчас. М-м-м, можно я попрошу тебя?
Да? О чем?
Побудь со мной до конца сегодня.
Хорошо. Я побуду.
Я не хочу одна встречать Рождество. Мы всегда собирались всей семьей. А теперь... ты словно и есть моя семья. Знаешь, я бы хотела увидеть, какого цвета у тебя глаза...
В городе опять пусто. Только снег и музыка. Это... это же «Ночь тиха». Я знаю. Слушая эту песню, ты начинаешь верить во все лучшее. И в чудеса начинаешь верить.
Еще один поворот. И опять улица. Снег становится все гуще. Но знаешь, такое ощущение, что он идет с совершенно чистого неба. Потому что я до сих пор вижу звезды.
«Ночь тиха, ночь свята, люди спят, даль чиста; лишь в пещере свеча горит; там святая чета не спит, в яслях дремлет Дитя, в яслях дремлет Дитя».
Ты прекрасно поешь.
Тут легко петь. И дышать легко. Как странно. Давно так легко не дышалось.
«Ночь тиха, ночь свята, озарилась высота, светлый Ангел летит с небес, пастухам он приносит весть: «Вам родился Христос, вам родился Христос!»
Ох, а вот и собор. Нужно было всего лишь повернуть за угол.
Мы столько разговариваем, а я даже не спросила твоего имени.
Руни...
Смешное имя.
Это фамилия, но все меня называют именно так.
Значит, Руни. Ты когда-нибудь был в церкви?
Да. Давно.
В ней душа очищается.
Ох, смотри-ка, сколько людей! Все ждут. Рождество уже скоро. Уже совсем скоро, да?
Все пришли сюда. И я успела.
«Ночь тиха, ночь свята, в небесах горит звезда; пастухи давно в пути, к Вифлеему спешат придти: там увидят Христа, там увидят Христа».
Как думаешь, я могу подняться в собор?
Почему нет?
Но ведь все остальные стоят у ступеней, и никто не решается. А мне так хочется. Ты ведь подержишь меня за руку, Руни?
Конечно. Иди и ничего не бойся.
Вот так, я знаю, что бояться нечего. Тем более, и звезды, и снег, и такая тихая ночь...
Сердце, опять...
Мне так хорошо, так легко.
Сердце. Забирайте...
Нет! Я должна! Я должна! Ведь если бояться, то и чуда не будет.
Еще немного. Мы будем ждать до последнего. Слышишь, Рэнди? До последнего! Пусть все готовят для реанимации, мы ждем до последнего!
Все вокруг поют. Это так чудесно. Ты только держи меня за руку крепче, Руни. Осталось всего пара ступеней.
Еще немного.
Осталось всего пара...
Руни, больше нельзя! Мы рискуем не вытащить ее!
Я иду за своей звездой.
Забирайте ее оттуда!
***
Я забираю.
***
К полуночи они управились. И Ганка открыла глаза, удивительные голубые глаза, огляделась и тихо-тихо сказала:
- Это ведь чудо, да?
- Чудо, - кивнул Руни, беря ее руку. - Настоящее чудо.

@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс

---

[Отряд 404]

Название: Трое в джипе, или Туда и обратно
Тема: Восьмое чудо света
Автор: Terra Nova
Бета: Отряд 404
Краткое содержание: В погоне за миражом мы что-то теряем и что-то находим.


«Наверное, со стороны мы смотримся странно», – думает Рэд.
И правда, подозрительная компания: сам Рэд, долговязый, нескладный и сутулый, в видавшей виды армейской куртке и линялых джинсах, Аманда, стильная деловая леди (босоножки от Prada, выше босоножек все также соответствует стандарту качества), и Бон, о котором нельзя сказать ничего конкретного, кроме того, что он – теллиок.
До этого дня Рэд никогда не встречал теллиоков лично. По телеку, конечно, видел сто раз: еще пару лет назад о них наперебой вещали все каналы. Новая неведомая раса, непонятно откуда взявшаяся – то ли из космоса, то ли из-под земли, то ли со дна океана. Черт их разберет. Главное, что не проявляют агрессию. По крайней мере, пока не проявляют. Но Рэд оптимист, он склонен верить в лучшее.
Сам он к обществу теллиока относится спокойно, а вот Аманда, кажется, страдает скрытой ксенофобией: каждый раз, когда Бон невзначай задевает ее руку бархатистой ложноножкой, она морщится и чуть отодвигается. Рэд думает, что, возможно, теллиок делает это нарочно. В любом случае, Аманду никто не тащил за их столик, она подошла сама, хотя свободных мест в баре – валом.
«Аманда Кешью, – представилась она, протягивая Рэду узкую холеную ладонь. – Как орешек».
Рэд подумал, что она произносит это каждый раз. От частого употребления слова истрепались, и теперь не разобрать, шутка это, попытка объяснить собеседнику, как правильно писать ее фамилию, или равнодушная констатация факта.
«Рэдклифф Донован, – ответил он, пожимая предложенную руку. – Хотите присоединиться к нам?»
«Если позволите», – произнесла Аманда светским тоном, присела к столу и только тут соизволила обратить внимание на Бона.
«О, привет», – бросила она как бы между прочим.
Наверное, тогда-то он и обиделся. Если теллиоки умеют обижаться, конечно.

– Так кем ты работаешь? – спрашивает Аманда, закуривая очередную сигарету. На «ты» они все перешли еще пару кружек пива назад, и Рэд уже притерпелся к тому, что Бон пьет, опрокидывая кружку на себя и впитывая жидкость всей своей поверхностью, что Аманда рассыпает сухарики по столу. Но количество выкуренных ею сигарет бесит его все сильнее. Как она еще не задохнулась?
– Я художник, – говорит он, морщась и разгоняя дымовую завесу рукой. – Немножко художник, немножко философ... О, черт, Аманда, ну хотя бы не мне в лицо!
– Извини, – говорит она, и выпускает струю дыма в сторону Бона. Теллиок на секунду становится бледно-зеленого цвета, затем возвращается к обычному серому. – Так какого же черта тебе нужно в этой дыре, Рембрант?
«Сказать или нет?» – думает Рэд, и решает, что нет, не стоит. Не ее собачье дело.
– Ищу вдохновения, – произносит он туманно, и смотрит ей в глаза.
Аманда улыбается. Хищная акулья усмешка, из разряда «мальчик-не-пудри-мне-мозги». У Аманды модельная стрижка (короткие, почти под мальчика, темные волосы), обалденно длинные ноги, небольшая грудь, ярко-зеленые глаза и тонкие губы. По всем параметрам она уже давно должна была вскружить Рэду голову, но он слишком не любит акул.
– А ты? – спрашивает он, глядя в зеленые, прищуренные из-за дыма глаза. – Чем занимаешься?
– О, – откликается Аманда беззаботно, – всем понемногу. Разными вещами.
– Не сомневаюсь, – подает голос Бон. Точнее, не голос: теллиок общается телепатически. Честно говоря, Рэд сомневается, что у него вообще есть рот, голосовые связки и все остальное.
– Ты на что намекаешь? – Аманда резко разворачивается к новому собеседнику и тут же теряет весь запал: не слишком удобно сверлить взглядом существо, у которого нет глаз.
– Не имел в виду ничего оскорбительного, – сообщает Бон вежливым тоном. – Я предположил, что такая деятельная особа способна на многое.
Аманда смотри так, словно собирается разорвать теллиока надвое, но тут им снова приносят пиво, Аманда тянет из пачки еще одну сигарету, Рэд просит ее не дымить, Бон неожиданно предлагает выдыхать дым в его сторону, потому что «от этого возникают любопытные ощущения», Аманда хрипло смеется и обещает «накурить его по полной программе». И внезапно все становится почти хорошо, по крайней мере, Рэду весело и комфортно, и когда он еще через два часа отправляется, пошатываясь, в свою гостиницу, на душе у него легко, а в голове пусто. Учитывая количество выпитого, последнее неудивительно.
Проснувшись за полчаса до рассвета, Рэд впервые видит золотистое сияние. Он вскакивает, на ходу одевается, хватает ключи от джипа и мчится по автостраде прочь из городка, туда, где над полем возвышается исполинская золотая арка. Когда до нее остается не больше мили, арка неожиданно исчезает, растворяется в воздухе, как мираж. Рэд тормозит, выходит из машины и смотрит в ту сторону, где только что было Восьмое чудо света, как называют его газетчики. Еще через минуту сзади слышится пронзительный визг тормозов, Аманда выскакивает из своего опеля, в два шага оказывается рядом с Рэдом, хватает его за отвороты куртки и ощутимо встряхивает.
– Ах ты мудила, – говорит Аманда, задыхаясь от злости. – Я так и знала! Художник, да? Философ, мать твою?
Рэд стоит столбом и ничего не предпринимает, ошарашенный ее внезапной атакой. Затем справа мелькает что-то большое и серое, Бон пикирует на капот джипа и произносит светским тоном:
– Какая приятная встреча.
И тут все встает на свои места. Аманда, тоже поняв это, отпускает Рэда, отступает на шаг и лезет в карман за сигаретами.

– Ладно, – говорит Аманда, – знакомство, дубль два, теперь все по-честному.
Другой городок, другой дешевый полутемный бар, но в остальном все так же, как вчера. Разве что Аманда больше не дергается, когда Бон случайно (или не случайно?) до нее дотрагивается.
Рэд кивает. Он хочет, чтобы Аманда начала первая.
– Я репортер. «Нью-Йорк пост», – говорит она, сбивая пепел в блюдце, которое Бон, выпустив ложноножку, заботливо пододвигает поближе. – Проишествия, скандальные события, сенсации.
– Ясно, – говорит Рэд. Вообще-то он догадался еще там, на трассе, когда она приняла его за конкурента и пыталась вытрясти из него душу.
– Ты? – Взгляд у Аманды цепкий, но усталый; сегодня она не похожа на акулу и нравится Рэду куда больше.
– А я действительно художник, – говорит он. – Художник и философ. Но деньги мне платят только за первое, так что философа можно опустить.
– Брехло. – Аманда щурится, отворачивается и выпускает дым через ноздри. Бон придвигается к ней поближе, одна сторона его тела слегка зеленеет. – На кой черт она тебе нужна тогда?
– А сама не догадаешься? – спрашивает Рэд.
– Хочешь ее намалевать?
– О, сколько снисходительности, мисс Сенсация! Я, конечно, могу подождать, пока ты доберешься до нее и снимешь на свой крутейший фотоаппарат, но знаешь, я бы предпочел...
– Друзья! – перебивает Бон взволнованно. – Друзья, не надо ссориться!
– Заткнись и выпей, – говорит Аманда, выворачивая на Бона полную кружку пива.
Рэд смеется, и Аманда, подняв на него взгляд, тоже не может сдержать улыбку.
– Я сфотографирую, ты намалюешь, и все будут довольны, – говорит она.
– Надо еще узнать, что с ней хочет делать Бон, – напоминает Рэд.
– О, ничего особенного, друзья. Аманда, ты будешь еще курить?
– Наркоман! – ухмыляется Аманда. – Пассивный.
– Зато меня, в отличие от Рэда, не раздражает твоя привычка, – замечает Бон философски.
– Придурки, – качает головой Рэд.
Но на самом деле они ему нравятся.

В следующий раз арка появляется около трех ночи, и Аманда врывается в комнату Рэда без стука.
– Вставай! – орет она с порога, нисколько не заботясь о том, что перебудит всю гостиницу. – Бегом, ключи от джипа, я пока прогрею мотор.
– Бон где? – Рэд запрыгивает на пассажирское сиденье, одновременно пытаясь завязать шнурок и попасть правой рукой в рукав куртки.
– Не волнуйся, Рэд, я здесь, – доносится сверху.
Рэд задирает голову. Бон распластался по потолку джипа сплошным серым ковром. Рэд еще не окончательно проснулся, так что в голову приходят странные идеи: например, ему хочется протянуть руку и погладить Бона по бархатистой поверхности.
– Не свались мне на голову, чудила, – ворчит Аманда, выруливая со стоянки. – А то еще во что-нибудь врежемся.
Аманда больше не носит босоножки от Prada (и все сопутствующее им великолепие), предпочитая более практичные джинсы и ботинки с высокой шнуровкой. Рэд считает, что она стала выглядеть гораздо привлекательнее.
– Держитесь, мальчики, – предупреждает Аманда, дает по газам и лезет во внутренний карман за неизменной сигаретой. Рэд хлопает ее по руке – рано или поздно он сдастся и разрешит ей курить в машине, но пока крепость еще не пала. Бон с потолка флегматично замечает, что он, строго говоря, не мальчик, равно как и не девочка, потому что пола не имеет.
– А мне плевать, – веселится Аманда. – Не жалуйся потом, когда тебя размажет по заднему стеклу.
– Не размажет, – кротко отвечает Бон. – Рэд, а можно она покурит?
– Два против одного! – Аманда на секунду отвлекается от дороги и смотрит на Рэда победным взглядом.
– Это мой джип, – пожимает плечами тот. – Нечего было оставлять свою тачку. И на дорогу смотри, за ночь подморозило, заносит.
Аманда поджимает губы и отворачивается, а Рэд размышляет, как долго продержится запрет на курение в его машине. Что-то подсказывает ему, что они трое проведут вместе еще много времени.
Арка исчезает, когда до нее остается около мили.
– Черт, – шипит Аманда, останавливаясь на обочине. – Вот скотина.
Она лезет в карман за пачкой, и Рэд, который пригрелся возле печки, хочет сказать ей, что ладно уж, пусть курит тут, но Аманда кутается в куртку и выходит, хлопнув дверцей так, что Бон падает с потолка прямо на Рэда.

– Все семь чудес света – рукотворные сооружения, – говорит Рэд, грея руки о чашку с чаем. – Почему арку называют восьмым?
– Что? – спрашивает Аманада. – Ты о чем?
После очередной ночной погони за миражом – бесплодной, как и все предыдущие – она не выспалась, и теперь засыпает сидя.
– Рэд спрашивает, почему арку, про которую точно не известно, кто и как ее создал, ты и тебе подобные называют Восьмым чудом света, – терпеливо поясняет Бон. Забытая сигарета дымится у Аманды в пальцах, и он старается держаться к ней поближе.
– А черт ее знает, – говорит Аманда и широко, во весь рот, зевает. – Мне какая разница? Восьмым чудом света вечно называют что попало. Сенсации все одинаковые, лови и подавай публике на блюдечке.
– Отлично, – ворчит Рэд. – Потом удивляются, почему вокруг одни идиоты. Сенсации стряпают невежды, которым плевать на культуру и историю.
– Умолкни, – говорит Аманда, пытаясь примостить голову на Боне. Тот не возражает.
– Если ты не против, Рэд, я могу немного прояснить ситуацию, – предлагает теллиок. – Дело в том, что по свидетельству немногих очевидцев арка состоит из кирпичей. Видимо, поэтому ее сочли рукотворным сооружением.
– Арка из золотых кирпичей, которая прыгает с место на место. – Рэд качает головой. – Это, по-твоему, похоже на творение рук человеческих?
Бон принимает форму, похожую на кресло, чтобы Аманде было удобнее спать.
– Мне трудно судить, – говорит он. – Я вижу арку по-другому. Строго говоря, я вообще вижу не арку.
– Не арку? А что?
– Трудно описать. – Поверхность Бона идет рябью, топорщится; Рэд решает, что это соответствует пожатию плеч у человека. – Я вижу ее... не теми органами, которыми вижу тебя, Аманду, мир вокруг. Это совсем другое восприятие, оно не имеет ничего общего с тем, что вы называете зрением.
– А зрением ты ее не видишь?
– Нет. Если смотреть моим обычным зрением, то там ничего нет. Никакого золотого сияния.
– А если не обычным?
Теллиок некоторое время молчит.
– Пустота, – говорит он наконец. – Ничто. Даже больше, чем ничто – отрицание всего, что мы знаем.
– Черная дыра?
– Нечто вроде, – соглашается Бон.
– И ты хочешь туда попасть? В пустоту и ничто?
– Нет, – произносит Бон. – Кажется, нет. Честно говоря, она меня пугает.
– Так какого ж черта ты за ней гоняешься? – сонно бормочет Аманда. Глаза у нее закрыты, секунду назад Рэд был уверен, что она спит. – Засосет еще.
Бон не отвечает так долго, что Рэд начинает опасаться – вдруг они с Амандой его чем-то задели? Откуда им знать, на что обижаются теллиоки.
– Не знаю, – говорит Бон. – Возможно, у меня нет выбора. Она так пугает меня, что я просто вынужден следовать за ней.
Рэд приходит к выводу, что логика теллиоков ему также недоступна, и подзывает официантку, чтобы заказать еще чаю.

– Вам не кажется странным, что за аркой гонимся мы одни? – спрашивает Рэд. – Это же сенсация века, тут должны быть толпы газетчиков и просто любопытных.
Сегодня ночью он за рулем, Аманда, осунувшаяся и мрачная, примостилась на пассажирском сиденье, кутается в куртку и греет руки под мышками. Бон уже привычно распластался по потолку машины. Арка маячит впереди, прямо посреди дороги. До нее еще миль пять.
– Остальные – не такие идиоты, – ворчит Аманда. – Сколько мы уже страдаем этой херней?
– Четыре недели, – подсказывает Бон с потолка.
– И не приблизились ни на фут. – Аманда по привычке тянется за сигаретами, потом вспоминает про запрет и бросает на Рэда полный злобы взгляд.
– Кури, – неожиданно для себя разрешает он. – Только одну, в виде исключения.
– Пошел ты. – Аманда отворачивается к окну. – Обойдусь.
– Аманда, ну зачем ты так, – увещевает Бон. – Рэд ведь разрешил.
– Тебе начхать, – продолжает злиться Аманда. – Сам курить не можешь, ковер чертов, вот и развел дипломатию.
Теллиок оскорбленно молчит. По крайней мере, Рэд бы на его месте оскорбился.
– А, пошло оно все. – Аманда достает сигарету, щелкает зажигалкой и демонстративно затягивается. – Все? Все довольны?
– Арка исчезла, – говорит Рэд.
– Ну и пофиг. Поехали в гостиницу, я видела указатель.
Рэд смотрит на дорогу и ничего не отвечает.

Они – не единственные идиоты. Это выясняется утром, когда Рэд вместе с привычным чаем просит официантку принести газету.
– Арку видели в Канаде, в окрестностях Торонто, – читает он вслух. – А еще в Мексике, в Египте, в Германии, в России – прямо посреди Москвы.
– Когда? – подавшись вперед, Аманда выхватывает у него газету, быстро пробегает глазами статью.
– Там нет точных дат, – говорит Рэд. – Но, думаю, это неважно. Арка появляется и исчезает бессистемно, расстояний для нее не существует.
– Или, возможно, их несколько, – предполагает Бон.
– Возможно.
На самом деле Рэд так не думает.
– И ни одной фотографии. – Аманда швыряет газету на стол и откидывается на спинку стула. Бон ненавязчиво придвигает к ней сигаретную пачку.
– Ты ведь пробовала ее фотографировать. – Рэд пожимает плечами. – И что?
– Ее нет ни на одном снимке, – говорит Аманда. – Пустое место.
Рэд кивает. Он не удивлен: если бы фотографии получились, Аманда не стала бы держать это в секрете.
В воздухе витает вопрос, который ни один из них не станет задавать вслух.
«Почему мы продолжаем эту бессмысленную гонку?»
Вопрос не имеет смысла: все трое знают ответ.
Они просто не могут остановиться.
Это похоже на навязчивую идею, на одержимость. Аманда давно не надеется привезти в редакцию фотографии арки. Рэд не верит, что сумеет ее нарисовать. Мотивация Бона изначально звучала дико.
Но ни один из них не отступится, Рэд знает это наверняка. Арка очаровала их, затуманила разум, связала невидимой веревкой и тянет к себе. То, что каждый из них оставил дома, больше не имеет значения.
– Может, мы что-то делаем неправильно, – произносит Аманада, и голос ее звучит жалобно, как будто она маленькая девочка, ждущая, что ее утешат. – Может, нам нужно разделиться, и тогда кому-то из нас повезет...
– Не думаю, – отвечает Бон. – Мне кажется, дело не в этом.
– А в чем? – Аманда поворачивается к нему. – Давай, мистер умник, выдай нам свою гениальную идею.
– Я думаю, – произносит теллиок медленно, как будто подбирая слова, – что арка не предназначена для людей. И для теллиоков тоже, – поспешно добавляет он, видя, что Аманда хмурится. – Она – действительно чудо света, но не восьмое, а первое. Первое в своем роде. И для того, чтобы в нее войти, нужно быть кем-то иным – не человеком и не теллиоком.
– Эй, притормози! Кто говорит про «войти»?
– Аманда, ну перестань, – произносит Рэд мягко. – Мы ведь все это понимаем.
Аманда резко поворачивается к нему, кажется, собирается огрызнуться, но так ничего и не говорит.
– Нарисовать, сфотографировать – все это чушь, – продолжает Рэд. – Это стало ясно еще недели две назад.
Аманда качает головой, как будто в растерянности, и тянется за сигаретой.
– Мы психи, – говорит она, не глядя ни на кого. – Мы точно психи, раз страдаем этой ерундой.
Но это не ерунда, она знает это так же хорошо, как Рэд и Бон. Это неизбежность, от которой они не могут просто отвернуться и сбежать.
– Закажу еще чаю и что-нибудь пожрать, – говорит Аманда, поднимаясь. – Есть пожелания?

Дорога покрыта льдом и машину немного заносит, но Рэд не обращает на это внимания. Вцепившись в руль мертвой хваткой, он давит на газ. На этот раз арка не исчезает очень долго, и в конце концов он начинает надеяться, что, может быть, сегодня...
Но, разумеется, все кончается как обычно.
– И как я в это ввязалась? – Аманда сползает по сиденью, упирается подбородком в грудь. В зубах у нее тлеет сигарета: неделю назад Рэд махнул рукой и снял запрет. Он просто слишком устал от этой гонки, ему на все плевать.
– А я думал, ты вызвалась сама, – говорит он, сбавляя скорость. Ближайшая гостиница на их пути – в двадцати милях отсюда, даже если не гнать, они доберутся меньше, чем за полчаса.
– Я и вызвалась. – Аманда закрывает глаза. Огонек сигареты разгорается ярче. – Идиотка.
– Рэд, а что тебя заставило пуститься на поиски? – интересуется Бон, спуская с потолка ложноножку и деликатно трогая Рэда за плечо. Бон любит прикасаться, это Рэд понял уже давно.
– Кстати, да, ковбой. – Аманда садится прямо, тушит сигарету в пепельнице и тянется за новой. – Ты ведь не репортер. Рисовать можно и более доступные фиговины.
Странно, думает Рэд, почему они не спросили раньше?
– Мне рассказал про арку один парень, – говорит он, не отвлекаясь от дороги.
– Твой друг? – вежливо уточняет Бон.
– Да нет, не то чтобы... Так, знакомый. Он видел ее своими глазами.
– Видел, забил на нее болт, вернулся домой и рассказал тебе? Да ладно.
– Ты не поняла. Он до нее добрался. Стоял рядом с ней. Возможно, даже был внутри.
– Вранье! – Аманда резко выдыхает сквозь зубы, подается вперед, почти задевая тлеющей сигаретой щеку Рэда. Тот морщится и отодвигается. – Какого хрена, Рэд, ты ему поверил?
– Тогда – не очень, – признается он. – Мне просто стало любопытно, у меня как раз было много свободного времени, так что я собрался и поехал туда, где он якобы ее видел. В тот городок, где я встретил тебя и Бона. Я просто хотел проверить – ну, ради интереса. Но на самом деле я не поверил ему.
– А сейчас? – спрашивает Бон. – Что-то изменилось?
Рэд врубает поворотники, хотя в этот час на дороге нет ни одной машины, и въезжает на стоянку придорожного мотеля.
– Да, – говорит он. – Теперь я, кажется, начинаю верить. – Он глушит мотор и поворачивается к Аманде. – Я общался с этим парнем давно, еще в университете. Не так чтоб хорошо его знал, но все же. Он... изменился.
– Тоже мне доказательство, – фыркает Аманда. – Знал бы ты меня в колледже.
– Я не объясню. – Рэд качает головой. – Просто если бы ты его видела...
Он пожимает плечами, открывает дверцу джипа и выбирается наружу. Аманда выскакивает вслед за ним и кричит (ей, как обычно, плевать на спящих постояльцев):
– Арка тут при чем, чудила? Может, он головой треснулся и поплыл мозгами!
– Ты его не видела, – повторяет Рэд.
Бон выпархивает из машины и одеялом опускается Аманде на плечи, чтобы она не мерзла.
– Утро вечера мудренее, друзья, – дружелюбно сообщает он. – Так, кажется, у вас говорят?
Рэд засовывает руки в карманы и направляется к крыльцу мотеля.

На поздний завтрак им подают яичницу, но она оказывается такой паскудной, что приходится довольствоваться булочками и горячими напитками.
– Ладно, – говорит Аманда, размешивая сахар в своем кофе. – Рэд – доверчивый мальчик, я – инициативная идиотка, но ты как в это вляпался, говорящий ковер?
Бон не обижается на прозвище. Он, как и Рэд, понимает: Аманда таким странным способом выражает свою симпатию.
Два месяца, думает Рэд. Всего два месяца, а я как будто знаю их всю жизнь.
– Я не уверен, что могу ответить на этот вопрос, – задумчиво произносит теллиок.
– Да ладно, тут все свои. – Аманда дружески подмигивает, наклоняется к Бону и выпускает аккуратное колечко дыма. На серой бархатистой поверхности проступает ярко-зеленое пятно.
Рэд думает, что это выглядит даже более интимно, чем поцелуй.
– О, ты неверно меня поняла. Разумеется, я доверяю тебе и Рэду... Дело не в этом. Просто в определенный момент я почувствовал необходимость покинуть свой дом и отправиться в путь. И вот я здесь. Боюсь, это от меня не зависело.
– Раз уж мы об этом заговорили, милый – где твой дом? – интересуется Аманда, выпуская в сторону Бона еще несколько дымных колечек. Теллиок ловко нанизывает их на ложноножку, одно за другим.
– Увы, друзья, эта информация касается не только меня, но и всего моего рода, – говорит он грустно. – При всех моих теплых чувствах к вам...
– Бла-бла-бла, – перебивает Аманда, поднимаясь из-за стола. – Все ясно. Мальчики, допивайте, и поехали.
– Куда? – удивляется Рэд. – Сейчас полдень, нужно выспаться до ночи, чтобы когда появится арка...
– Мне не нравится этот мотель, – пожимает плечами Аманда. – Из окон дует, еда паршивая, из крана льется ржавая вода...
– Аманда, какого черта? – Рэд тоже встает, подходит к ней вплотную и заглядывает в лицо. – Что случилось?
Она отводит взгляд и произносит негромко:
– Я подумала... Мы почти не спали, если целый день будем в пути, как следует вымотаемся... Черт, может быть, это гребаное золотое сияние не разбудит нас посреди ночи, мы будем спать, как сурки, и все нам будет пофигу. А утром... все просто закончится.
Замолчав, Аманда неловко пожимает плечами. Она сама не верит в то, о чем говорит.
– Я иду спать, – произносит Рэд, отворачиваясь от нее. – И тебе советую поступить так же.
Он слишком устал, чтобы спорить.
Он вообще слишком устал.
Когда ночью его будит золотое сияние, Рэд несколько мгновений лежит, зажмурившись, и делает вид, что ничего не замечает. Но, разумеется, это бесполезно.
Из комнаты Аманды не доносится ни звука. А ведь она чувствует арку сильнее, чем он.
Аманда укутана в одеяло целиком, только кончик носа торчит наружу.
– Вставай, – говорит Рэд, подходя. – Давай, не тяни время.
Кокон из одеяла ворочается, меняет очертания. Как будто огромная гусеница, думает Рэд.
– Я не еду.
Голос Аманды почти неразличим через толстый слой ткани.
– Смешная шутка. Вставай.
Рэд тянется к ней, чтобы отдернуть одеяло, но Аманда сама стаскивает его с головы и садится на постели – лохматая, сонная и злая.
– Не еду, сказала же! – огрызается она.
– Как скажешь, – говорит Рэд, разворачивается на каблуках и выходит из комнаты.
Бон проскальзывает в машину, привычно устраивается на потолке. Он не задает вопросов.
Мотор успевает разогреться, когда угрюмая Аманда открывает дверцу и усаживается на пассажирское сиденье. Рэд молча трогается с места.

За окнами придорожной забегаловки идет снег. Аманда смотрит в окно, задумчиво водит пальцем по ободку кофейной чашки. Бон бесформенной массой растекся по соседнему стулу и как будто пребывает в полусне.
Два месяца, думает Рэд. А сколько еще впереди?
Сколько они еще выдержат?
Не задумываясь, Рэд берет руку Аманды и слегка сжимает в своей ладони. Она отвечает на пожатие.
Поверхность Бона идет рябью, он выпускает ложноножку и осторожно обвивает их руки.
Рэду кажется, что у него никогда не было никого ближе, чем эти двое.
И это неожиданно приносит облегчение.

Рэд просыпается посреди ночи и некоторое время пытается сообразить, что его разбудило. Нет никакого золотого сияния, он не чувствует арку, не чувствует ничего.
Он садится на постели, и когда глаза привыкают к темноте, видит Аманду, стоящую на пороге команты. Аманда кутается в одеяло.
– Очень холодно, – говорит она тихо. – Невозможно уснуть.
Рэд откидывает край одеяла и хлопает ладонью по постели рядом с собой.
– Залезай, – говорит он, понимая, что она пришла не за этим.
Ступни у Аманды ледяные, она обвивает ногами лодыжки Рэда, коротко и прерывисто вздыхает. Рэд осторожно обнимает ее, проводит рукой по позвоночнику, и Аманда подается к нему, прижимается всем телом и утыкается губами ему в висок. Ее соски отведели от холода, как орешки кешью, Рэд проводит по ним свободной рукой, вызывая еще один вздох, и тянется губами к ее шее.
Волосы Аманды отросли за время пути, Рэд путается в них пальцами, гладит ее затылок, целует ее бережно и нежно. Аманда проводит пальцами по его щеке, по подбородку, двигается медленно и плавно, как во сне.
Эта неспешная текучая нежность завораживает и лишает сил. Ни Рэд, ни Аманда – он знает точно – никогда не чувствовали ничего подобного. И когда Рэд входит в нее – медленно и осторожно, как будто в святилище храма – он чувствует еще чье-то присутствие, как будто с ними есть кто-то третий. Прикосновение теллиока не ощущается телом, Бон тянется к ним мысленно, мягко окутывает своей нежностью, своим теплом и любовью, Аманда, почувствовав это, улыбается и обнимает Рэда обеими руками. Обнимает их обоих.
И когда эта любовь-слияние-нежность достигает своего пика, Рэд глухо стонет сквозь сжатые зубы, широко распахивает глаза и видит, что вся комната залита нестерпимо ярким золотым сиянием.
Арка, Восьмое чудо света, стоит прямо под окном дешевой гостиницы.
Когда Рэд, путаясь в одеялах, наконец соскакивает на пол и подбегает к окну, сияние меркнет и арка растворяется в морозном воздухе.
Но теперь это не имеет значения.

В салоне джипа тепло, печка работает на полную мощность. Но на всякий случай Рэд спрашивает:
– Аманда, тебе не холодно?
Она качает головой и улыбается. Тянется в карман за сигаретой, и Бон, свесив с потолка ложноножку, галантно подносит ей зажигалку.
– Я был прав, – говорит он. – Восьмое чудо света – не для человека и не для теллиока.
– Немного пугает, правда? – произносит Аманда.
Рэд улыбается и пожимает плечами.
– Разве что немного.
Золотая арка сияет впереди, прямо на берегу океана. Дальше дороги нет. Еще чуть-чуть, и они бы не успели.
«Она такая красивая», – думает Аманда.
«Ее невозможно нарисовать», – думает Рэд.
«Когда я вижу ее вашими глазами, она больше не кажется пугающей», – думает Бон.
Теллиок опускает ложноножки на плечи своих попутчиков. В физическом контакте больше нет необходимости, они чувствуют друг друга и так, но Бону нравятся прикосновения.
Когда до арки остается чуть меньше мили, Рэд немного напрягается, но Аманда кладет ладонь на его руку, и он успокаивается.
На этот раз все будет по-другому.

Они выходят из машины, захлопывают дверцы. Рэд подходит к Аманде и берет ее за руку. Бон теплым одеялом обнимает их за плечи.
Вблизи арка кажется такой огромной, что ее верхушка теряется где-то в черноте ночного неба. Снежинки ложатся на волосы Аманды, на воротник куртки Рэда, на серую бархатистую поверхность теллиока. Вокруг очень тихо, только арка издает едва слышное низкое гудение.
– Как это будет? – спрашивает Аманда.
– Не знаю, – отвечает Рэд. – Но, думаю, у нас все получится.
Он разворачивает ее к себе, обнимает, притягивает ближе и целует – так же нежно и осторожно, как прошлой ночью. Аманда закрывает глаза и отвечает на поцелуй. Гудение арки усиливается.
Рэд чувствует, как что-то меняется. Чувствует, как Аманда прижимается к нему – ближе, еще ближе, так, что теперь не разобрать, где кончается он и начинается она.
«Совсем не страшно, – думает Рэд-и-Аманда. – Тепло, любовь, мы, совсем не страшно...»
И тогда Бон окутывает их собой, сплошным теплым коконом, и тоже сливается, становится частью целого, проникает, связывает, скрепляет, сплавляет в одно. Сияние арки становится ярче, низкий гул заполняет все вокруг, свет и звук взрываются в ослепительно-громком крещендо. Ни человек, ни теллиок не выдержали бы этого, но существо у подножия арки больше не является ни тем, ни другим. Оно делает шаг вперед, и арка принимает его.

* * *

Летнее кафе на углу 87-й восточной и Пятой авеню, возле Центрального парка – не самое удачное место для встречи, думает Питер Харроу, с мрачным видом вертя в руке диктофон. Шумно, машины, дети носятся. Поговорить невозможно. Но мистер Кешью предложил именно это место, а Питер не стал спорить, боясь спугнуть удачу.
«Вы видели арку? – спросил он мистера Кешью по телефону. – То есть, у меня именно такая информация, но как-то, знаете, не верится. Ну, вы понимаете меня, столько дурацких сплетен вокруг этого типа «Восьмого чуда света», что я уже не знаю...»
«Да, – сказал мистер Кешью. – Я видел ее».
«И вы готовы встретиться со мной и рассказать об этом?» – спросил Питер, зажал трубку между ухом и плечом и взял ручку, приготовившись записывать.
«Да, – сказал собеседник. – Угол 87-й и Пятой авеню, завтра в два».
И повесил трубку.
«Скорее всего, очередной псих, – думает Питер, уныло разглядывая симпатичную официанточку. – Все кому ни лень типа видели арку, а с некоторыми она даже разговаривала. Дерьмовая тема, ничего из нее не выдоишь. Надо было проситься в отдел новостей».
Мистер Кешью появляется ровно в два, минута в минуту, как будто ждал за углом. Питер поднимается навстречу, протягивает руку для рукопожатия и вымучивает из себя дружелюбную улыбку.
– Добрый день, мистер Кешью, закажете что-нибудь?
– Да, конечно, – говорит тот и жестом подзывает официантку. – Пожалуйста, чашку зеленого чая, чашку черного кофе с сахаром и пепельницу.
– Начнем? – предлагает Питер, когда официантка уходит. – Не возражаете, если я запишу нашу беседу на диктофон?
Мистер Кешью кивает, откидывается на спинку стула и тянется за сигаретой. Есть в нем что-то странное, Питер никак не может понять – что именно. Мистер Кешью высок, слегка сутул. У него темные волосы, чуть длиннее, чем обычно носят мужчины вроде него, ярко-зеленые глаза и несколько нездоровый, сероватый цвет лица. Несмотря на это, его даже можно было бы назвать привлекательным, если бы каждую минуту его лицо каким-то мистическим образом не менялось. Питер моргает. Да нет, не может быть. Конечно, ему показалось.
Он включает диктофон и кладет его на стол.
– Итак, мистер Кешью, не назовете ли ваше полное имя?
– Рэдклифф Бон Кешью, – отвечает собеседник, затягиваясь сигаретой. Еще одна странность: когда он вдыхает дым, его лицо приобретает явственный бледно-зеленый оттенок.
– Фон Кешью? – уточняет Питер.
Несколько секунд мистер Кешью молчит, как будто совещается сам с собой, затем благосклонно кивает.
– Да, можно и так.
– Отлично. Мистер Кешью, по телефону вы сказали, что видели арку вблизи.
– Совершенно верно. Я видел ее вблизи, и даже был внутри.
– О, – Питер скептически приподнимает бровь – ничего не может с собой поделать, – и какая же она? Внутри, я имею в виду.
– Бесконечная, – отвечает собеседник серьезно. – Бесконечные возможности, бесконечная вселенная. Боюсь, вам сложно будет это понять.
– И как же вам удалось попасть туда? Столько разговоров вокруг, толпы людей гоняются за аркой по всему свету, и только вы один удостоились такой чести?
«Ох, нет, – думает Питер. – Так дело не пойдет, надо бы поумерить свой сарказм, а то он сейчас психанет и просто уйдет».
Но собеседника, кажется, ничуть не задевает его тон.
– Я не единственный, мистер Харроу, – говорит он.
Официантка приносит его заказ, мистер Кешью придвигает к себе обе чашки и поочередно отпивает из обеих. Питер морщится, представив получившийся вкус.
– Я не единственный, – продолжает мистер Кешью. – Просто остальные не желают тратить время на то, чтобы разговаривать с газетчиками. Не то чтобы нам не хватало на что-то времени, у нас его в избытке, но, согласитесь – даже в этом случае логично тратить его на то, что вас интересует.
– А вы, в отличие от других, любите газетчиков? – спрашивает Питер несколько уязвленно.
– Скажем, так... – Мистер Кешью затягивается, и его лицо снова зеленеет. – Часть меня считает вас своим коллегой.
– Вы репортер?
– Был им. В некотором роде. До того, как отправился в погоню за аркой.
– А чем вы занимаетесь теперь?
– Боюсь, это я тоже не смогу вам объяснить, – собеседник с сожалением качает головой. – Скажем, я исследую законы вселенной. С возможностью на них влиять.
– Круто. – Питер все-таки не может скрыть сарказм. – Достойное занятие для человека в наши дни.
– Я не совсем человек. Думаю, вы это заметили, но отказываетесь доверять своим ощущениям.
– Вы намекаете, что, побывав в арке, невозможно остаться человеком?
– Нет. Я говорю, что, будучи человеком, невозможно в нее войти. Вы не верите мне, мистер Харроу, – мягко произносит мистер Кешью, подавшись вперед и облокачиваясь локтями на стол. – Я понимаю, в это трудно поверить, почти невозможно. Единственный способ – испытать все на себе. Найти хороших попутчиков и отправиться в погоню за аркой. Эта гонка изматывает, иногда кажется, что силы ваши на исходе, но приз, который ожидает в конце пути, стоит того.
Мистер Кешью протягивает руку, берет диктофон и выключает запись.
– Вы не сделаете из этого репортаж, мистер Харроу, – говорит он, поднимаясь из-за стола. – О Восьмом чуде света невозможно рассказать тому, кто не видел его сам.
– Зачем же вы согласились со мной встретиться? – спрашивает Питер, растеряв весь свой сарказм.
– Я же говорил – одна часть меня считает себя бывшим репортером. Это просто сентиментальная дань прошлому, если угодно.
Мистер Кешью достает бумажник, аккуратно кладет несколько купюр на стол.
– Всего доброго, мистер Харроу. Рекомендую подумать над моим предложением. Если у вас получится – поверьте, тогда нам будет, о чем побеседовать.
Питер не находится с ответом, поэтому просто кивает.
Мистер Кешью прячет бумажник, засовывает руки в карманы куртки и выходит из кафе. Питер провожает его задумчивым взглядом.
Мистер Кешью заворачивает за угол, и Питеру на секунду кажется, что там его встречает ослепительное золотое сияние.
Питер моргает, качает головой и думает, что ему нужно выспаться.

@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ

---

[Отряд 42]

Название: Четыре целых две десятых
Тема: Восьмое чудо света
Автор: baccarat
Бета: IQ-sublimation, medb. и Отряд 42
Краткое содержание: Смысл всего такого

Четыре целых две десятых

Листовки секты «Чудо света» кружились над городом черно-белыми осенними листьями. Блаженные адепты пачками совали их прохожим и отравляли атмосферу сияющими улыбками. Обычно Гарри не замечал этих чокнутых, но за последнюю неделю их стало больше, чем грибов после дождя. Однако количество перешло в качество только сегодня, когда Большой Тук вызвал Гарри к себе и вместе с агиткой просветленных дал самое дикое задание, которое только можно придумать. Гарри пытался отказаться, потом увильнуть, и, само собой, подставить кого-нибудь из горячо любимых коллег он тоже пытался. Но таков уж старина Тук — если упрется, спорить бесполезно. И теперь Гарри Лето, главный закулисный герой девяти из десяти газетных скандалов, вместо того, чтобы покупать у Тиффани кольцо для своей невесты, ехал в психлечебницу, выяснять, действительно ли в конце недели наступит конец света.
Вифлеемская лечебница для душевнобольных выглядела как райский сад, обнесенный стеной с колючей проволокой. Гарри убедился, что с церберами тут тоже все в порядке, когда увидел санитара, которого за ним прислали. К зданию вела дорожка из гравия, на деревьях беспокойно шептались листья, в отдалении прогуливались больные. Сентябрь выдался теплым, и окна лечебницы были растворены настежь, но Гарри начал задыхаться, едва ступив за ворота. Он не любил больницы, не любил больных и врачей не любил в той же степени. А еще он ненавидел дурацкие задания, которые ломают планы на весь день. Особенно если планы на день касаются планов на жизнь.
Внутри было сумрачно и прохладно, коридоры петляли, и Гарри невольно представил, что, останься он здесь один, ни за что бы не выбрался.
- Господин Лето? - человечек появился неожиданно, как будто вырос из пола.
- Доктор Пентхаус? - Гарри едва сумел скрыть удивление. Доктор сам был похож на пациента — почти карлик, он задирал голову, чтобы видеть собеседника, и становился при этом до смешного высокомерным.
- Доктор Саммервайн согласился принять вас, - сообщил коротышка, - но не забывайте, что вы имеете дело с душевнобольным, и старайтесь не тревожить его.
Пытаясь не потерять Пентхауса из виду в тенях и стенах, Гарри размышлял, что это за душевнобольной, который принимает посетителей, словно какой-нибудь чертов заморский аристократ.
- Будьте осторожны и не беспокойте его, - повторил доктор Пентхаус, прежде чем захлопнуть за Гарри дверь.
В палате было пусто, и Лето вышел на балкон. Доктор Саммервайн сидел в кресле-качалке и любовался собратьями по несчастью, которые принимали солнечные ванны в саду. Он выглядел непозволительно здоровым для человека, проведшего семь лет в психлечебнице, и уж тем более для психа. О недопитом кофе, ворохе газет, среди которых Гарри заметил и «Западный экспресс», бывший профессор астрофизики, кажется, позабыл.
- Добрый день, доктор Саммервайн, - Гарри обозначил свое присутствие, раз уж доктор его замечать не спешил.
- Я отказываюсь от премии, - не поворачивая головы, заявил Саммервайн, - можете уходить. Я все сказал.
Гарри понятия не имел, о какой премии идет речь, но с самопровозглашенными гениями имел дело не раз, поэтому его такое начало вовсе не смутило.
- Премию дали доктору Эбенезеру Лепрекону, - Гарри сначала не поверил своим глазам, когда прочитал это имя — у реальных людей таких имен просто не может быть. - А вас просят произнести торжественную речь по этому случаю.
Саммервайн молчал, но Гарри заметил в нем какую-то перемену. Однако продолжалось это недолго. Не прошло и минуты, как пациент оттолкнулся ногой от пола и сказал точно тем же тоном:
- Я отказываюсь от премии.
Гарри положил на стол листовку «Чуда света», в которой адепты сообщали, что 20 сентября в 15.24 состоится Восьмое чудо света и агнцы будут отделены от козлищ, зерна — от плевел, или, проще говоря, произойдет обычный конец света.
- Что такое «Восьмое Чудо света»?
- Я отказываюсь...
- Какое отношение Эбенезер Лепрекон имеет к секте просветленных?
- ...от премии... - голос Самервайна звучал издевательски.
- Откуда у просветленных данные исследований Лепрекона?
- Отказываюсь... - почти нараспев повторил доктор.
- Почему чудо — восьмое? Какие остальные семь чудес?!
- Премии...
Доктор смотрел в одну точку и раскачивался в кресле. Гарри понял, что еще чуть-чуть и сорвется на крик. Он не любил психов, а доктор несомненно был одним из них, несмотря на отдельные апартаменты, кофе и газеты.
Выходя из золотой клетки Саммервайна, Гарри по-прежнему не верил ни в какой конец света, но что-то с доктором было не так, и Эбенезер Лепрекон играл в этом не последнюю роль. В коридоре его уже ждал санитар.
Задумавшись, Лето завернул за угол, где только что скрылся его проводник, и тут же налетел на препятствие.
- Простите, - пробормотал незнакомец, и, обогнув Гарри, направился прямиком к палате доктора Саммервайна, удивительно быстро для хромого с тростью.

Гарри вздохнул с облегчением, оказавшись как можно дальше от лечебницы. В целом он не был склонен принимать близко к сердцу чужие несчастья, а много лет потрудившись во славу прекраснейшей из придуманных человечеством богинь — молвы, и вовсе перестал их замечать, но посещение Вифлеемской больницы подействовало на него на редкость угнетающе. Привычная городская суета быстро вернула Гарри в его обычное состояние, и, добравшись до первой телефонной будки, он набрал Большого Тука.
- Родственники? Да, сейчас, - Тук шуршал бумагами у себя в кабинете, - и ты там осторожнее, что-то с этим делом нечисто.
- Ты издеваешься? - Гарри глянул на часы и решил, что, возможно, с Тиффани еще не все потеряно. - Конец света? Ты еще всемирный заговор приплети. Но какая-то собака в этой сектантской астрофизике зарыта.
- Гарри, час назад в редакцию приходили ребята из пожарной службы, проверить, не нарушаем ли чего...
- Ну и? - Гарри отвлекся, почувствовав чей-то взгляд. Он обернулся: за стеклом абсолютно неподвижно стоял человек в черном плаще и черной фетровой шляпе и пристально смотрел на него. Злобно решив, что странный тип может подождать, Гарри отвернулся.
- ...и налоговая, а до них какие-то санитарные инспекторы, и полиция дважды, - говорил тем временем Тук.
- К нам в редакцию? - переспросил Гарри, наконец уловив смысл.
- Я с кем вот сейчас разговаривал, дубоголовый ты урод? - Тук был на взводе.
- Бобби, ну не из-за этой же секты они пришли, - буркнул Гарри, - в прошлый раз они такое устроили, когда я под мэра копал.
- Тогда копов не было.
- Ладно, я понял, что там с Саммервайном?
- Профессорская дочь, Адель Саммервайн. Пиши адрес.
Гарри, пытаясь устроиться поудобнее с зажатой между плечом и ухом телефонной трубкой и балансирующим на колене блокнотом, повернулся и снова уперся взглядом в черного человека. Казалось, тот так и не пошевелился, статичным пятном темнея на фоне уличного людского потока.
- Бумаги, - требовательно сказал он, стоило Гарри приоткрыть дверь, - мы заплатили сумму, которую вы назвали.
- Вы меня с кем-то перепутали, - Гарри попытался выйти, но незнакомец был не расположен заканчивать разговор.
- Доктор, вы не отдаете себе отчет, с кем связались, - невозмутимые черты лица перекосились, и речь черного человека стала больше походить на шипение, - мы маленькая, но гордая страна.
Происходящее напоминало фарс, по крайней мере, последний раз подобную реплику Гарри слышал в театре. Не желая становиться участником сомнительного представления, он оттолкнул назойливого гражданина гордой страны и поспешил скрыться в толпе.
- Вы пожалеете, доктор Ле Мур! - кричал вслед обиженный патриот. - У нас есть средства!

«Вы можете спастись, - читал Гарри в листовке просветленных. - Восьмое чудо света — это не конец. Обретите просветление и вы увидите дивный новый мир, в котором не будет места грешникам». Покойный преподобный Шайн Элайт, основатель и духовный лидер «Чуда света» улыбался с фотографии. Подумать только, размышлял Гарри, и кто-то верит. Даже гороскоп в «Западном экспрессе» выглядел правдоподобнее. Лифт остановился. Гарри стоял перед дверью Адели Саммервайн и прислушивался. Из-за двери доносились поистине душераздирающие звуки виолончели. Либо она садистка и умышленно издевается над людьми, либо сумасшествие передается по наследству, решил он и постучал.
- Нико, убирайся к черту! - голос у мисс Саммервайн был намного приятнее, чем ее музыка. - Я тебе сто раз говорила, что не возьму этот дурацкий билет!
- Мисс Саммервайн, - осторожно позвал Гарри.
- Вы не Нико, - через мгновение с плохо скрытым разочарованием отозвалась Адель, - кто вы?
- Гарри Лето, я пишу статью о вашем отце, - солгал Гарри и пожалел, что не знает ни одного издания, в котором была бы уместна статья о сумасшедшем профессоре. По правде, он сомневался, что такие вообще существуют. Оставалось надеяться, что мисс Саммервайн поверит и без названия.
Гарри очень не любил идти на дело неподготовленным. Например, как сейчас. Обычно он знал все о тех, из кого собирался выжать побольше информации, и часто прибегал не к самым этичным методам. За скандальной первой полосой «Западного экспресса» тянулся след из заплаканных красавиц и дурнушек, некогда влиятельных граждан, неоднократно пытавшихся сломать Гарри нос (часто им это удавалось) и даже одно самоубийство. Одним словом, свое прозвище Гарри заслужил и с гордостью назывался коллегами не иначе как «Грязный Гарри» - специалист по преданию огласке чужих грязных тайн. Ему так часто говорили, что он на пятьдесят процентов состоит из тщеславия, а на остальные пятьдесят - из неуемного любопытства, что в конце концов он сам поверил в это. "Грязному Гарри" было куда проще, чем Гарри Лето. Однако эта история с сектой не сулила дивидендов для поддержания репутации, но в то же время Гарри нюхом чуял — с сумасшедшим доктором Саммервайном что-то неладно.
Входя в далеко не скромное жилище профессорской дочери, Гарри решил положиться на свое обаяние и природную находчивость. Выходя оттуда спустя каких-то пятнадцать минут, он мысленно называл мисс Саммервайн не иначе как богемной сукой и был твердо намерен отплатить за оказанный прием.
Адель Саммервайн была из тех, от кого мужчины теряют голову и деньги, а душу закладывают дьяволу под бешеные проценты. Она выглядела дантовой средневековой мечтой, со своими рыжими кудряшками и огромными глазами, но каблуки ее туфель пронзали ворс ковра, а тлеющая в мундштуке сигарета выглядела зловеще. Мисс Саммервайн не верила ни единому слову Гарри, даже тем из них, которые были правдой. «Западный экспресс» Адель назвала желтой третьесортной газетенкой, продолжая мило улыбаться алыми губами, предполагаемую статью о докторе Саммервайне — томно заклеймила полной чушью, и посоветовала Гарри отправиться в Центральную Обсерваторию и пообщаться на предмет исследований доктора с его коллегами. Адель уверяла, что эти отзывы значительно пополнят непечатную часть лексики господина Лето. Все эти замечания она делала с той обидной вежливостью, от которой хочется тут же свернуть собеседнику шею. Ко всему прочему, она своими репликами и снисходительным отношением умудрилась сделать то, чего очень давно никто не делал — извлечь не особо решительного и полного сомнений Гарри Лето из-под личины самоуверенного и циничного Грязного Гарри. Однако ему все-таки удалось увидеть мимолетное замешательство мисс Саммервайн. Ее лицо застыло гипсовой маской, а рука с сигаретой замерла на полпути к густо накрашенным губам, стоило Гарри упомянуть Эбенезера Лепрекона. Это имя действовало на обоих Саммервайнов, как разряд тока. Адель быстро взяла себя в руки и выпроводила Гарри вон.
Спускаясь вниз, он почему-то не мог выбросить из головы листовку «Чуда света», которую увидел на журнальном столике в гостиной Адели.
Когда Гарри выходил на улицу, уже смеркалось. Большой Тук наверняка еще в редакции, размышлял он, значит, можно позвонить и сказать, что завтра Гарри займется коллегами Саммервайна и Лепрекона, и утром можно будет не суетясь купить наконец кольцо. Он сунул руку в карман пиджака и рассеянно извлек смятую агитку. «20 сентября 15.24». Гарри положил бумажку обратно и посмотрел на другую сторону улицы. Он понял, что двадцатое сентября — это завтра, в тот самый момент, когда увидел черного человека. По скорости, с которой этот гражданин сорвался с места, нетрудно было догадаться - он тоже заметил Гарри. «Да что же за день такой,- устало подумал Лето,- одни психи».
- Я же предупреждал вас, Ле Мур, что мы не шутим, - театрально произнес черный человек. Гарри хотел рассмеяться, но вдруг почувствовал, как его почти нежно взяли под руки, и стало не до смеха, особенно когда он буквально ощутил превосходящие силы противника.
- Это ошибка, - попытался протестовать Гарри, - я понятия не имею, кто этот ваш Ле Мур.
- Второй раз вы меня не обманете.
- Я буду кричать, - сообщил Гарри.
- Я бы не советовал вам даже пытаться, - сказал черный человек.
- Вы что с ума сошли? - Гарри не сразу понял, кто говорит,потому что гражданин внезапно будто раздвоился. Теперь перед Гарри стояли два одинаково черных типа. Однако в следующий момент Лето понял, что общим у этих двоих был только цвет шляпы и плаща.
- Я поймал его, не стоит торчать на улице, надо отвезти его в посольство, - сказал первый.
- Это не Ле Мур, - возразил второй.
- Что значит - не Ле Мур? Я следил за ним от самой лечебницы.
Гарри попытался подергаться, но подручные черного человека по-прежнему держали крепко, видимо, никак не тронутые разговором начальства. Прохожие не обращали на странную группу никакого внимания.
- Я видел Ле Мура. Это — не он. К тому же, Ле Мур - хромой.
- Позвольте, господа, вы мешаете пройти, - какой-то человек, видимо, один из обитателей дома, остановился у дверей.
Гарри оттащили в сторону.
- Благодарю, - незнакомец приподнял шляпу, почему-то отворачиваясь, и потянул на себя зеркальную дверь.
Гарри уставился в отражение. Там он увидел себя, двоих своих тюремщиков, перекосившееся лицо второго черного человека и тут же услышал его полный недоверия возглас:
- Ле Мур?! - воскликнул он. - Ну вы и наглец! Хватайте его!
Гарри сначала почувствовал, что железная хватка исчезла, и увидел метнувшихся вперед охранников. А еще Гарри узнал Ле Мура, который с размаха двинул одному из нападавших тростью и, хромая, бросился вниз по улице. Сейчас у него получалось намного быстрее, чем утром в лечебнице, и Лето отлично понимал, почему — против подручных загадочных граждан неизвестной страны у Ле Мура шансов не было.
Гарри достал портсигар и закурил. Руки дрожали. Неужели все это как-то связано с Саммервайном? Ле Мур был у доктора сегодня утром, следили за ним, то есть за Гарри, от лечебницы...
- Господин Лето? Гарри Лето? - голос раздался из-за спины. Гарри вздрогнул и чуть не выронил сигарету.
Их было двое, и они были чем-то неуловимо похожи на людей в черном, будто их кроили по одной мерке: непроницаемое выражение на лицах, стальной блеск в глазах. Эти отличались от предыдущих только цветом. Они были в сером.
- Мы знакомы? - спросил Гарри, предчувствуя, однако, что это неважно.
- Контрразведка, - отрезал тот, что стоял справа.
- Вы были сегодня утром в Вифлеемской лечебнице для душевнобольных?
- О чем вы говорили с доктором Саммервайном?
- Вы должны проехать с нами.
Тут Гарри увидел черный служебный автомобиль, припаркованный совсем рядом, и его охватила паника. Он знал, как исчезают журналисты, которые лезут куда не следует. Он очень хорошо знал, стоит однажды перейти дорогу разведке, и все, можно ставить крест не только на карьере, но и на жизни. Эти не шутят и не разбираются. Здесь подозрение равно приговору. В какой-то момент Гарри пожалел, что у него нет трости, как у Ле Мура.
- Спаситесь, - просветленный появился из ниоткуда и протянул всем троим, серым и Гарри, пачку листовок. - Восьмое чудо света грядет!
Гарри, не раздумывая, бросился спасаться. Крики серых смешались с фанатичными воплями адепта «Чуда света».
Около часа Гарри отсиживался в каком-то переулке, дожидаясь темноты. Когда запал от бега прошел, Лето оценил свой поступок, как опрометчивый до крайности. Однако поразмыслив, решил, что все-таки поступил правильно. Если бы он только знал, что особенного в Саммервайне и Лепреконе и какую ценность представляют пожелтевшие бумажки, на которых среди расчетов написана завтрашняя дата и жирными буквами наведено «Восьмое чудо света». Гарри придерживался мнения, что лучше всего скрывать информацию, если ты ею обладаешь, а вот если не быть в курсе происходящего, то можно по нелепой случайности ляпнуть что-нибудь совсем ненужное. Гарри как никто другой знал , что «все, что вы скажете, может быть использовано против вас». Он выбрался из укрытия, проигнорировав телефонную будку, зашел в какой-то ресторан и попросил телефон.
- Бобби, - никогда еще Гарри не был так рад слышать Большого Тука, - кажется, у нас проблемы.
- Напортачил? - спросил Тук, насторожившись.
- Ты был прав, - Гарри огляделся, проверить, не появились ли серые, черные или еще какие-нибудь цветные личности поблизости. - С этим делом что-то темное творится. Я тут... неважно вобщем, где я. Позвони сенатору Бриггсу и напомни, что он мне должен... короче, пусть отмажет меня от этих ненормальных из контрразведки.
- Гарри, - такого голоса у Тука Гарри не слышал никогда, - за тобой пришли из контрразведки?
- Точно. И спросили, что я делал у Саммервайна сегодня утром.
Повисло молчание, связавшее Лето и Большого Тука надежнее, чем телефонный провод.
- Ладно, - сказал наконец Бобби, - ты пока заляг на дно, домой не ходи и к Натали тоже. Я сейчас позвоню твоему сенатору и попробую еще по своим связям пробить.
- Хорошо. Еще вот что... Ты не знаешь, кто такой доктор Ле Мур?
- Погоди, знакомое что-то... сейчас... ага, вот Николас Ле Мур, доктор наук бла-бла-бла, сейчас заправляет каким-то проектом в Центральной обсерватории...
- Что у него общего с Саммервайном? - спросил Гарри.
- Адель Саммервайн — его жена, - было слышно, как Тук перевернул страницу, - бывшая.
- Нико значит, - пробормотал Гарри, - ладно, я перезвоню утром. Уничтожь на всякий случай всю эту астрофизическую ахинею.
- Вот кого ты учишь, а? - ласково отозвался Тук.

К ночи просветленных на улицах почему-то стало больше. Они ходили группами, нацепив на себя дурацкие белые одеяния, и почти не приставали к прохожим. В воздухе пахло дымом и палеными листьями. Куда податься, Лето не знал. Друзей у него не было, а идти к кому-то из приятелей или коллег было безумием — эти, как, впрочем, и сам Гарри, за хороший материал сдадут мать родную, не то что какого-то Гарри Лето. Очень хотелось поехать в лечебницу и вытрясти из доктора-шизофреника, все, что он знает о завтрашнем восьмом чуде света, или отправиться к его дочери-виолончелистке и сделать то же самое. Понятно, что и в психлечебнице, и у Адели Гарри уже наверняка ждали люди в сером. Неизвестно как бы сложилась вся недолгая жизнь Гарри дальше и как бы он провел 20 сентября, если бы в третий раз за этот день не увидел Николаса Ле Мура. Преследуемый разведкой неведомых стран, тот преспокойно ужинал именно в том ресторане, куда Гарри зашел позвонить.
- Доктор Ле Мур, - Лето подкрался незаметно и попытался воспроизвести интонации человека в черном. Судя по реакции Николаса, получилось неплохо.
- Вы что творите? - спросил тот, откашлявшись и убрав трость. - Следили за мной?
- Нет, - не дожидаясь приглашения, Гарри уселся напротив, - но из-за вас со мной сегодня произошли не самые приятные события.
- Не лезли бы, куда не следует, и ничего бы с вами не произошло, - Ле Мур и не думал проявлять хоть какое-то участие.
- Что это значит? Вы же астроном, - Гарри подвинул Ле Муру мятые листы с рассчетами Лепрекона и Саммервайна.
Ле Мур закурил и уставился на Гарри оценивающе.
- Это значит, - он разогнал рукой кольца дыма,- что завтра в 15.24 вы сможете наблюдать солнечное затмение.
- И все? - не поверил Гарри.
- И все, - Ле Мур пожал плечами, - а чего вы хотели? - его взгляд упал на агитку «Чуда света» и он добавил издевательски. - Конца света?
- Контрразведка и какие-то шпионы-неудачники бегают за мной целый день из-за обычного солнечного затмения? - Гарри сразу понял, с кем имеет дело: Ле Мур использовал любимый рецепт Лето — немного правды с тоннами лжи, взболтать и хорошенько перемешать. Кажется, семейная жизнь у этого типа и незабвенной Адели Саммервайн была очень веселой.
- Послушайте, Лето, отстаньте от меня. Завтра все ваши недоразумения с контрразведкой решатся сами собой. Все, au revoir.
Гарри не собирался так просто упустить единственную зацепку. Ле Мур, несмотря на хромоту, а может, и благодаря ей, каким-то образом ловко огибал препятствия, покуда Гарри влетел в столик и двух официантов.
Он дернул дверцу уже отъезжающей машины и вскочил на переднее сидение.
- А он что здесь делает? - услышал Гарри сзади голос Адели Саммервайн.
- Черт! Лето выметайтесь! - велел Ле Мур, раздраженный этой эскападой.
- И не подумаю, - Гарри неудобно влез между спинками сидений, - что будет завтра?
Ле Мур не нашел нужным ответить.
Город мелькал в окне темнотой переулков и неоновыми бликами рекламы. Гарри слышал, как Адель и Николас шептались на заднем сидении, изредка ему удавалось разобрать отдельные слова, но они не имели никакого смысла. В зеркале он видел их лица, взволнованные, как будто происходило, что-то важное.
- Забери его, - сказала Адель, когда такси остановилось у старого здания Центральной Обсерватории.
Гарри подумал, что речь о нем, но немного повернув голову и скосив взгляд, увидел, что Адель протягивает Николасу какой-то листок.
- Разговор окончен, - отрезал тот, - завтра я заеду за тобой в восемь, мы отвезем виолончель, и ты уедешь.
- Вот так, значит, - пробормотала она, когда дверь за ним закрылась. Гарри показалось, что сейчас Адель заплачет. В зеркале их взгляды встретились, и она вдруг наклонилась, протягивая руку, - Гарри, верно? Вы бессердечный мерзавец или у вас есть кто-то дорогой для вас?.. В переводе на ваш язык... такой человек, которым вы не пожертвуете ради Пулитцеровской премии.
Гарри сомневался, что в его жизни есть кто-то, кого бы он не втоптал в грязь ради Пулитцера, но ответ был очевиден.
- Мисс Саммервайн, это оскорбление, - начал он.
- Да заткнитесь вы! - с досадой перебила она. - Говорите: есть или нет?
- Есть, конечно, - солгал Гарри, - моя невеста Натали.
- Возьмите этот билет, - Адель сунула ему желтую карточку с изображением алого заходящего солнца, - и отдайте вашей невесте. Пусть завтра до полудня, она обязательно придет по указанному адресу. Обязательно, понимаете?
- Понимаю, - Гарри вертел бумажку в руках. Разумеется, он ничего не понимал. Лицо Адели сейчас было страшное, живое, будто белила осыпались, а карминовая помада поблекла.
- Ну что вы сидите? Убирайтесь отсюда! - настроения у Адели менялись неестественно быстро. Когда Гарри был уже на улице, стекло опустилось и она добавила. - В Обсерваторию можно влезть по пожарной лестнице, на площадке третьего этажа есть дверь без замка. И если вам все еще любопытно, спросите Нико, какое отношение Эбенезер Лепрекон имеет к преподобному Шайн Элайту, основателю «Чуда света».

Высоко под потолком парила модель Солнечной системы. Планеты отливали медным блеском в свете настольной лампы.
- Так кто такой Эбенезер Лепрекон? - спросил Гарри.
Николас не обернулся, продолжая сворачивать чертежи, но ответил:
- Астрофизик.
- А Шайн Элайт, основатель секты? Кто он?
- Эбенезер Лепрекон, - Ле Мур сложил бумаги в тубус и наконец обратил внимание на Гарри.
- Вы шутите! - не поверил тот, - какого черта астроному вроде вашего Лепрекона создавать религиозную секту?
- Возможно, ему не хотелось остаться одному, - Ле Мур открыл дверь на галерею, и легкий ночной ветерок пошевелил рассыпавшиеся на столе и на полу листы.
Гарри вышел на балкон. Он был в приподнятом расположении духа, как и всегда в такие моменты — если точно знал, вот сейчас ему все расскажут. Лето помнил только один раз, когда ему собирались раскрыть тайны отдельно взятого мира с таким безразличием. Тогда рассказчик пустил себе пулю в лоб, стоило Гарри выйти за порог. А потом Гарри, напившись до невменяемости, рыдал в кабинете Большого Тука и пытался убедить то ли себя, то ли кого еще, что он, Гарри Лето, не в ответе за психов, склонных к суициду. Тук молчал и только подливал ему в стакан.
С галереи город казался игрушечным: картонные силуэты небоскребов, прямые росчерки улиц. На площадях расползались большие белые пятна. Они увеличивались, а одинокие белые фигурки адептов все продолжали стекать в них ручьями с окрестных улиц.
- Как-то их стало много, - заметил Гарри, доставая блокнот.
- Неудивительно, - пожал плечами Ле Мур, - завтра же Восьмое чудо света.
- Солнечное затмение? - осторожно спросил Лето, хотя был уверен, что Николаса уже не спугнуть — он хотел рассказать.
- Не только. - Ле Мур посмотрел на Гарри с сомнением. – Что ж, вы достаточно беспринципны, чтобы думать о себе и только о себе, и глупостей не наделаете. Тем более, завтра после полудня или раньше все равно кто-нибудь проболтается и устроит панику. Признаться, я удивлен, что этого еще не произошло.
- Что такого случится завтра?
- Солнечная аномалия Лепрекона-Саммервайна.
- Сектантский конец света? - с иронией спросил Гарри.
- Света как раз будет предостаточно, намного больше, чем должно быть, - ответил Ле Мур без улыбки, - так что, я бы назвал это концом нынешней цивилизации. Это было бы точнее.
- Вы шутите.
Но, разумеется, Ле Мур не шутил. Гарри все-таки записал его рассказ. Для будущих поколений.
Семь лет назад доктор Саммервайн и его коллега, но никак не друг и даже не приятель Эбенезер Лепрекон, наблюдая солнечную активность, сделали, независимо друг от друга, открытие. Открытие это было настолько невероятным, что оба доктора в него не поверили и столкнулись как-то ночью в обсерватории, куда пришли проверять свои догадки. Когда все подтвердилось, они, впрочем, не успокоились и еще полгода посвятили изучению самых невероятных фактов, начиная солнечными календарями ацтеков и заканчивая порядком камней в Стоунхендже. В мифах, легендах, сомнительных астрономических воззрениях древних и даже в наскальных рисунках — везде Саммервайн и Лепрекон находили одно и то же. По их собственным наблюдениям, через семь лет Солнце войдет в стадию аномальной активности. По наблюдениям древних коллег, оно уже проделывало это семь раз, однако не с таким размахом и на кратковременные промежутки, и человечество отделалось легким испугом, породив попутно череду легенд об огненных великанах и гибели богов. Но в этот, восьмой раз, все было иначе. Терпеливо рассчитав начало конца, которое Лепрекон окрестил Восьмым чудом света, коллеги стали решать, что делать. Доктора разумно заключили, что от подобного известия случится паника, и пока Саммервайн размышлял, кому именно в правительстве стоит доверить тайну, начитавшийся древней околорелигиозной литературы Лепрекон как-то очень незаметно и очень быстро создал «Чудо света» с проповедями о смирении, очищении и просветлении перед грядущим апокалипсисом. Лепрекон ушел из обсерватории и поселился за городом, куда и стали стекаться сперва немногочисленные адепты, называвшие своего идейного вдохновителя преподобным Шайн Элайтом. Тем временем Саммервайн наконец нашел нужных людей, и закончилось это печально и для него, и для преподобного. Наверху решили, что зарубежным союзникам и партнерам пока рановато раскрывать такую важную информацию, и предложили доктору Саммервайну или комфортабельную одиночку в федеральной тюрьме, или отдельную палату с окнами в сад в Вифлеемской психлечебнице. Доктор посоветовался с дочерью и выбрал второе. А преподобному Шайн Элайту даже и предлагать ничего не стали: при вариантах «несчастный случай» и «несчастный случай» ответ напрашивался сам собой. После гибели Лепрекона адепты нашли в его бумагах запись о Восьмом чуде света, ничего не поняли из обрывочных цифр и формул и придали этому самому чуду то значение, на которое хватило фантазии.
Гарри не стал спрашивать, откуда государственные тайны известны Ле Муру — это было очевидно. Он все пытался осознать, что завтра не станет ни его самого, ни его мира. Догорающая сигарета обожгла пальцы.
- Разве нельзя как-то спастись? Спрятаться?
- Теоретически можно. Правительство начало строить подземный город, но, сами понимаете, за семь лет успели немного.
- Значит такой город существует?
- Существует.
- И как туда попасть?
- Если вы до сих пор не знали о его существовании, то — никак.
- Почему бы вам не взять меня с собой?
- Может быть, потому, что я туда не собираюсь, - пожал плечами Ле Мур, которому паника Гарри доставляла удовольствие.
- Но как-то же туда можно попасть?! - вспылил Гарри. - Как?
- Если вам прислали билет. Или если вы его купили.
- Что-то я не слышал о распродаже билетов на спасение от конца света, - пробурчал Гарри.
- Вам он все равно не по карману.
Гарри машинально сунул руку в карман и застыл на месте. Он был там, гладкий, с тисненым красным солнцем, тут же согревшим подушечки пальцев. Билет.
- А у доктора Саммервайна есть? - спросил Гарри осторожно, продолжая держаться за глянцевый кусок бумаги, как за спасательный круг.
- Он семь лет сидит в психушке для неразглашения государственной тайны и ему под шестьдесят. Как вы думаете, у него есть билет?
- Очевидно, нет, - согласился Гарри. - Тогда у мисс Адель? У нее наверняка есть.
Ле Мур посмотрел на него внимательно.
- Нет, - ответил он, не сводя глаз с Гарри.
«Думает, что я попытаюсь заполучить билет любой ценой», - понял тот. И еще понял, что нет, не любой. Но Адель сама отдала ему билет. Теперь Гарри сообразил, почему за Ле Муром по всему городу носились иностранные шпионы и приглядывала контрразведка: Николас устроил предпраздничную распродажу известной ему государственной тайны, чтобы на вырученные деньги купить билет для Адели.
- Но вы уверены? - даже картонка в кармане, даже люди в черном, сером и еще бог знает каком, все никак не могли убедить Гарри, - вы уверены, что это произойдет завтра?
- На девяносто пять и восемь десятых процента, - только сейчас стало заметно, Ле Мур не развлекался, наблюдая за реакцией Гарри. Тайна тяготила его уже давно, и эти цифры не давали покоя. Четыре целых и две десятых, вот о чем он сейчас думал, на что надеялся.
- Я пойду, - сказал Гарри. Он не знал, что думать ему самому. Еще не решил. И не знал, как решать.
- Прощайте тогда, - Ле Мур протянул ему руку.
- Прощайте.
Гарри бессмысленно блуждал по улицам, натыкаясь на просветленных. В голове звенела пустота. Маска «Грязный Гарри» дала трещину, еще когда он пожимал руку Ле Мура. Теперь она разваливалась на куски, и из-за нее все отчетливее проглядывал тот, кого Гарри презирал и ненавидел — Гарри Лето, обыкновенный человек. Тот самый, который так боялся быть в ответе за чью-то жизнь и смерть. Это он сейчас думал, что надо отдать билет Адели. Или нет, отдать билет Натали.
В утреннем тумане адепты казались призраками, солнце всходило, раскрашивая горизонт размытыми яркими полосами. На дорогах стали появляться редкие машины. Из подворотен на дневной промысел выползали бездомные, освобождая на теплых канализационных люках места для бродячих кошек. Город медленно наполнялся привычными утренними звуками и суетой.
Гарри вытащил билет — до указанного места идти было совсем недалеко, всего несколько кварталов. Людей на улицах становилось все больше. Гарри шел прямо, натыкаясь на прохожих, и все еще думал: Адель, Натали, Адель, Натали. Он остановился только на перекрестке. Здание на другой стороне улицы было ничем не примечательно, такое же, как и все остальные окружавшие его дома. Гарри попытался стать тем, кем был еще вчера, но ничего не получалось. Оба Гарри, и вчерашний и сегодняшний, хотели жить, но сегодняшний еще противно нашептывал виноватым тоном — билет чужой. Это было до смешного глупо: билет был у него, Адель сама его отдала, пусть из каких-то непонятных побуждений и с дурацкими условиями, но отдала именно ему. Но голоса в голове от этого простого объяснения не утихали, и противное чувство собственной никчемности тоже никуда не девалось. А еще безумно хотелось посмотреть. Своими глазами увидеть, как все произойдет.
Он нашел телефонную будку, простоял около нее полчаса, так и не решив, кому же звонить, а потом вернулся на перекресток. В городе творилось черт-те что: адепты не сдвинулись с места, а немногочисленная полиция не спешила наступать на превосходящего противника.
Гарри не сразу понял, что произошло. Уличный воришка, разумеется, не мог пропустить странного вида господина с зажатой в руке цветной бумажкой.
- А ну стой! - крикнул Гарри, мгновенно приходя в себя. Жизнь! Это маленький мерзавец только что украл его жизнь! Расталкивая всех, кто попадался на пути, не спуская глаз с маячившей впереди зеленой куртки, Гарри бросился в погоню. Человеческие лица мелькали, как в кино, ноги двигались сами по себе, дыхание сбилось и воздуха не хватало, но Гарри бежал.
Он нагнал свою добычу в одном из переулков и легко свалил на землю. В голове стучала кровь.
- Не бейте, я отдам, - залепетал мальчишка, но Гарри не слышал.
Ударив один раз, он не мог остановиться. Бил ногами, чувствуя, как ломаются рёбра, видел брызги крови из разбитого рта и носа. Он бил, пока мальчишка не замолк, закрывая голову руками и только тихо скуля от боли. Перед глазами мелькнуло яркое пятно: желтый билет с красным солнцем лежал на усеявших асфальт листовках просветленных. Шайн Элайт улыбался, блаженно глядя с фотографии. Гарри наклонился, подобрать билет. Скулеж за спиной прекратился, мальчишка пытался отползти поближе к улице. Гарри посмотрел на него сверху, маленького, грязного, в крови и прилипших листовках.
- Воровать — плохо, - сказал он и опустился на корточки.
Он рассматривал мальчишку, но не находил в нем ничего особенного. Обычный карманник, каких в городе тысячи.
- Сколько тебе лет? - спросил Гарри зачем-то.
- Одиннадцать, - прохрипел тот, сплевывая кровь и зубы.
- Да какая разница... Вот, бери, - Гарри сунул ему в руку билет, - бери, и прямо сейчас иди по этому адресу.
Он глянул на часы — времени до полудня оставалось все меньше. Гарри не понимал, что и зачем сейчас делает.
Он вышел из переулка, не оглядываясь, прошел квартал, потом развернулся и побежал обратно. В подворотне не было ничего, кроме мусорных баков, листовок и крови. Гарри достал сигарету и закурил. Руки больше не дрожали. Он нашел телефон и набрал Адель Саммервайн — он должен был сказать ей, что отдал билет, что не воспользовался им сам. Это было самое меньшее, что он мог сделать для обоих — презренного Гарри Лето и тщеславного Грязного Гарри. Ему никто не ответил. Когда Гарри вышел ловить такси, чтобы поехать в редакцию, по радио объявили о конце света.

Город горел. Безумие распространялось быстрее, чем огонь. Где-то вдалеке стреляли. Гарри выбрался на окраину, там паника и хаос были почти незаметны. Никто не бил стекла и не пытался унести чужое имущество. Вместо этого все отчаянно грузили в авто собственное, собираясь бежать неизвестно куда и неизвестно от чего. Было около трех, когда Гарри дошел до Вифлеемской лечебницы. Кроме санитара-проводника, все повторялось точно как и вчера: ворота распахнуты, вокруг ни души — ни больной, ни здоровой. В корпусе оказалось так же прохладно, но сегодня по коридорам как сомнамбулы ходили больные. Гарри не помнил, куда идти, времени оставалось меньше и меньше, а Адель все еще не подписала ему отпущение воображаемых грехов Грязного Гарри. В темноте приходилось подсвечивать спичками, чтобы хоть как-то разбирать надписи на дверях. Иногда, наступая на маленькие обгоревшие деревяшки, Гарри понимал, что заблудился в четырех стенах.
Кабинет Пентхауса нашелся случайно. Возможно, Гарри и раньше проходил мимо, но прочитал надпись на двери только сейчас. Ручка легко пошла вниз, было незаперто.
- Вы? - сказал доктор без удивления. Он сидел за столом, спрятав руку в верхний ящик. В кабинете было темно и мрачно, и только открытое окно разрезало мрак ярким пятном.
- Где доктор Саммервайн? - спросил Гарри.
- На крыше, они все там, - Пентхаус отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Гарри, вероятно, так и ходил бы по коридорам и лестницам до конца света, но потом спросил у одного из психов, и тот на удивление внятно пояснил, как пройти на крышу.
Они действительно были там: и доктор Саммервайн, возившийся с телескопом, и Адель с Ле Муром, избегающие смотреть друг на друга. Вокруг были разбросаны чертежи, детали телескопа, которые доктор счел лишними, листовки «Чуда света» и окурки. Рядом со штативом лежал футляр от виолончели, в котором, видимо, все это и привезли.
Гарри подумывал, как бы привлечь внимание Адели, когда оказалось, что его уже заметили, и вовсе не Адель. Выражение лица Ле Мура ясно давало понять, что вряд ли Гарри дотянет до конца света, и смерть его будет хоть и не очень долгой, но мучительной. Одним словом, ничего удивительного, что через минуту они оба катались по крыше, по всем этим листовкам окуркам.
- Прекратите немедленно, - туфли у Адель были темно-зелеными и отливали лаковым блеском. - Нико, пожалуйста, не надо, и вы, забыла, как вас там...
- Гарри Лето, - сказал доктор Саммервайн, - он приходил ко мне вчера.
- Ну и что вы здесь делаете? - сказал Ле Мур, когда они наконец приняли вертикальное положение и старались сделать вид, будто ничего не произошло.
- Мне надо кое-что сказать мисс Адель.
- Говорите быстрее, - сказала Адель, глянув на часы.
- Я отдал его, - оба Гарри — и презренный Лето и Грязный Гарри насторожились, ожидая одобрения, - ваш билет.
- Отлично, я рада, что он не пропал...
- Я отдал его не Натали, - перебил ее Гарри.
- Мне без разницы, кому, могли бы хоть сами им воспользоваться, - пожала плечами мисс Саммервайн.
- Кстати, Лето, - спросил Ле Мур, - почему вы сами не пошли в Город?
Гарри молчал. Действительно, почему? Сейчас все его поведение вдруг стало нелепым и диким. Почему он просто не оставил билет себе, почему ему вообще пришло в голову, что у него нет права воспользоваться этим билетом?
Ветер усиливался, как всегда перед затмением, и теперь лес, который был хорош виден с крыши, шевелился, как огромное зеленое покрывало.

Когда начало темнеть, Гарри уже выходил из лечебницы. Ветер поднимал вверх пыль и желтые опавшие листья. Проселочная грунтовая дорога была пуста, никто из больных не вышел за ворота. Напуганные и беспокойные, они бродили по саду и бормотали что-то, понятное только им самим. До них больше никому не было дела. Санитары разбежались еще в полдень, а доктор Пентхаус закрылся в своем кабинете. Гарри шел по дороге, иногда глядя на солнце через темное бутылочное стекло. По инерции он шарил левой рукой в кармане, но не был уверен, что именно там искать. Находились сигареты, и он все курил одну за одной, но это было не то, все не то. «Я что-то потерял, - размышлял Гарри, - что-то потерял, иначе почему мне так легко?» Было настолько легко, что он мог представить, как сейчас сидит у окна Натали и думает о несправедливости — как же так, еще чуть-чуть и она бы вышла замуж, у нее было бы белое платье, кольцо и все как следует. И Большого Тука Гарри тоже видел. Как тот чудом пробрался домой через обезумевший город, а милая толстушка мадам Тук все-таки разрыдалась, когда на улице разбили очередную витрину. И бестолковых разведчиков видел Гарри, как они, позабыв о государственных тайнах, накручивали телефонные диски, пытаясь дозвониться в свою маленькую нелепую страну и сказать что-нибудь бессмысленное и такое важное женам и детям. И доктора Пентхауса в его мрачном кабинете — слишком большом, для такого мелкого человека. Доктор держал руку в верхнем ящике стола, не решаясь застрелиться. Так и сидел, уставившись в открытое окно, а ветер полоскал тяжелые темные шторы, будто крылья гигантских бабочек. И сумасшедшего доктора Саммервайна, приникшего к телескопу, и Адель с Ле Муром, взявшихся за руки, как дети. И себя, потрепанного, в пыли, с сигаретой и бутылочным стеклом в руках. И когда луна полностью закрыла солнце и от него осталась только радужка вокруг темного диска, Гарри понял, что кроме пятидесяти процентов любопытства и пятидесяти процентов тщеславия было в нем что-то еще. Четыре целых две десятых - ответ на вопрос, который он так и не смог себе задать.
А потом солнце вышло из-за луны.

@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ

---

[Отряд 007]

Название: Диффузия
Тема: Восьмое чудо света
Автор: [L]Иеруа[/L]
Бета: [L]Александр Меррит[/L], ComOk
Краткое содержание: Расскажите красивую сказку, и кто-то обязательно захочет в ней оказаться. Поставьте это дело на поток и наблюдайте, как реальность и вымысел проникают друг в друга. Замените сказку на ещё одну явь...

Войны начинаются в умах людей.
Из преамбулы Устава ЮНЕСКО

* * *

Малышка Лилинетт устраивается на диване в обнимку с игрушечным медвежонком, сердце в его плюшевых лапах щекочет ей шею золотистыми и алыми блестками. Лилинетт перекатывается на живот, подминает мишку локтями и щелкает кнопкой пульта, пока на экране не появляется мистер Чэрити Флинт. На его голове — шляпа с короткими полями, очки сдвинуты на кончик орлиного носа.
—…увидите ещё одно потрясающее воображение место. Место, достойное называться восьмым чудом света! — увлеченно вещает он; за спиной у него разворачиваются волшебные, неземные пейзажи. — Я познакомлю вас с древней культурой чешшцев, расскажу про их обычаи, образ жизни. Но сначала — рекламная пауза!
— Лапушка, уже поздно, — говорит мама. Она принесла дочери теплое молоко и шприц с вечерней инъекцией, — тебе пора спать.
— Мам, ещё полчасика. — Лилинетт сводит светлые брови домиком. — Ну пожалуйста, мне всё-таки не пять лет!
Мама садится рядом, ерошит дочери волосы. Её руки пахнут медом и яблоком, Лилинетт утыкается носом в шерстку мистера Кло — так зовут медвежонка — и старается не дышать. Она не любит уколы и запах маминого крема для рук.
— Ты уже видела этот выпуск, — говорит мама, откладывая пустой шприц, — и шесть тебе исполнится только завтра.
— Сегодня ночью!
— Ну, хорошо. — С той стороны экрана мистер Флинт перечисляет, загибая пальцы, достоинства «Фореверъянга». «ВАША МОЛОДОСТЬ БУДЕТ ВЕЧНОЙ», — гласит надпись над его головой. Точно такая же переливается всеми оттенками синего на использованном шприце. — Но как только закончится, — мама кивает на визор, — сразу в кровать.
— Да, мамочка! — радуется Лилинетт. Она проворно крепит гарнитуру к вискам, расправляет согнутые антенны.
Когда рекламный слоган за спиной мистера Флинта гаснет и начинается сам сюжет (Процион, узнает мама, в этом выпуске он расскажет про чудо с одной из планет Проциона) Лилинетт подбирается ближе к экрану, заворожено глядя на ведущего.
— Не забудь молоко, — напоминает мама, прежде чем выйти, — пей, пока не остыло.
Лилинетт ничего не слышит, мысленно она там, в городе-улье на планете Чешше, стучит босыми пятками по разноцветным каменным плитам чудесного творения нечеловеческих рук, водит пальцами по живым, дышащим стенам; белое солнце медленно катится к горизонту. В этом далеком мире она как дома. Где-то в недрах исследовательского института на пульте одной из машин загорается красный сигнал.
— С наступлением ночи жизнь в этой части материка замирает, — говорит мистер Флинт, — слишком большая разница температур.
Глаза Лилинетт слипаются, она моргает — часто-часто — но её всё равно клонит ко сну. Мистер Кло давно уже скатился с дивана и лежит теперь мордочкой в пол, его огромное, алое с золотым сердце надежно укрыто под плюшевым тельцем.
Лилинетт засыпает, касаясь экрана, под её ладошкой чешшские пейзажи сменяются титрами.
«ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ» замирает на пару секунд и гаснет.

Когда Лилинетт просыпается, ей всё ещё пять. Чешшских лет — не земных.
Она проводит рукой по краю ночного кокона — два поглаживания, один толчок, снова поглаживание — и он разворачивается, пропуская внутрь солнечные лучи и звуки, запахи. Воздух снаружи сухой, пахнет терпкими травами, Лилинетт ныряет обратно в кокон и наполняет пригорловые мешки мягким, густым от влаги воздухом предыдущего дня.
«Мама обещала испечь шоколадный торт», — думает Лилинетт, потягиваясь после долгого сна.
— Мама? — удивляется кто-то. — Которая?
Внезапно Лилинетт становится тревожно, очень не по себе, её охватывает ощущение неправильности.
— Ты слишком долго спала, — подсказывает Голос, — видела много снов.
«Мистер Кло, — внезапно вспоминает Лилинетт. — Я забыла его в гостиной».
— Ну же, тебе пора на форум. — В Голосе проскальзывают беспокойные нотки.
— Куда? — хочет спросить Лилинетт, но изо рта вылетают лишь странные шипящие звуки. Ей хочется закричать, на миг в глазах у неё темнеет — а потом она слышит щелчок и какой-то треск, как от помех во время грозы, по телу разливается тепло, и Лилинетт успокаивается.
— На форум, — ласково повторяет Голос. — Не волнуйся, Чашросс, я всё тебе расскажу.
Чашросс-Лилинетт втягивает руки и грациозно выползает из кокона.

На Земле наступает утро. Шестилетняя Лилинетт просыпается в детской комнате, куда ночью её перенес отец, трет кулачками глаза. Из кухни вкусно пахнет шоколадной глазурью, Лилинетт скатывается с кровати, сладко зевая, и идет за мистером Кло.

* * *

— Мистер Флинт, за столетия работы в «Восьмом чуде света» вы побывали на бесчетном количестве планет, общались с представителями многих союзных рас. Мало кто из землян может похвастаться подобным опытом. Как вы можете прокомментировать сложившуюся ситуацию? Нарастание напряжения внутри Содружества…
— Мисс Браун, заявления некоторых членов правительства — вы знаете, о ком я, — являются, по сути своей, безграмотной пропагандой сепаратистов. Нельзя отрицать, что психология любой расы Содружества далека от нашей. Правда и то, что пока не выработано ни одного эффективного метода коммуникации, который позволил бы нам преодолеть это непонимание. Тем не менее, панические настроения совершенно не обоснованы. Да, на данный момент человечество не готово к полноценному взаимодействию с Содружеством, как, впрочем, и оно с нами. Но, уверяю вас, слухи о приближающейся войне абсолютно беспочвенны.

* * *

В шопинг-моле сегодня много народу, как всегда перед большими праздниками. Много народу — много покупателей, а это, знаете, прибыль. Поэтому Стив подходит и говорит:
— Прости, милая, но ужин придется перенести.
Саманта кивает — с пониманием, одобрением, упреком, радостью, печалью — нужное подчеркнуть. Стив всё равно не видит, он роется в бумажнике, что-то ворча под нос. Протягивает кредитку.
— Развлекись сегодня сама, — говорит он и уходит. Саманта остается в эпицентре предпраздничной суеты совершенно одна.
К некоторым витринам не протолкнуться, но «девушка шефа» — это почти как карточка VIP-клиента. Уже через десять минут к Саманте подходит уставший, но улыбчивый консультант.
Определившись с моделью («100% ЭФФЕКТ ПРИСУТСТВИЯ», — гласит надпись над стендом) они принимаются за подключение. Электроды на запястья, виски и шею, несколько соединений с позвоночником — Саманта невольно вздрагивает, когда к спине прикасается игла, — затем маска на рот и нос, плотно прилегающие к лицу очки. Миниатюрные наушники.
— Готовы? — спрашивает консультант.
Мир меркнет, Саманта видит перед собой меню. Она пролистывает названия старых фильмов, разом пропускает раздел новинок, кинохроники. Поднимает архив развлекательных передач.
«Восьмое чудо света», — произносит она в микрофон. Программа услужливо выдает список выпусков за последние пару столетий, и Саманта, не глядя, выбирает один из них.
После коротких титров перед ней появляется Флинт, он выглядит намного моложе, чем сейчас - седина на висках только начала появляться. В невесомости он как муха в густом сиропе - движения медленные и плавные, очки парят над растрепанной головой.
— Дамы и господа, вас приветствует «Восьмое чудо света» и её неизменный ведущий Чэрити Флинт! Сегодня я проведу вас по запутанным коридорам гавэллских домов и расскажу вам о жизни, которую ведут их обитатели. Невозможно прожить всю жизнь в консервной банке, скажете вы? Гавэллы с вами не согласятся. Для них родиться и умереть на космической станции — обычное дело, для нас же такие колонии — чудо. Даже по современным меркам.
Саманта рассматривает детали обстановки, слушает Флинта, представляя себя одним из гавэлл. Ей импонирует их образ жизни — упорядоченный и неспешный. Защищенная пластиком и металлом, она чувствует себя в безопасности, вдалеке от мелких неурядиц вроде внезапного ливня или же — пф! — предпраздничных распродаж.
Если бы выпуск был на пару десятков лет поновее, Саманта смогла бы проследить пальцами гравировку на стенах, поймать на язык соленые капли искусственного дождя в гидропонном отсеке, вдохнуть кисловатый запах, который, по словам Флинта, можно почувствовать, если снять дыхательную маску хотя бы на пару секунд.
Она именно так бы и поступила, плевать на отравление, на снисходительный стивов взгляд, на...
Саманта смаргивает выступившие на глазах слезы, вытирает их нижней левой рукой и только тогда понимает — что-то не так. Вокруг неё — стены одной из жилых комнат стандартного гавэллского дома, о них только что рассказывал Флинт. Теперь же он куда-то исчез, и Саманта осталась одна. Она подносит верхнюю среднюю руку к сенсорному замку, и дверные створки разъезжаются с тихим шипением, из проема падает яркий свет. Саманта сгущает защитную пленочку поверх верхнего ряда фасетчатых глаз и выходит из комнаты.
— Это чудо, — шепчет она.
— Всего лишь технология. — Голос в её голове добрый, чуть хрипловатый. Он мог бы принадлежать мистеру Флинту, будь тот постарше. Саманте приходит в голову, что сейчас Флинт действительно уже очень не молод, мысль маячит на грани сознания, вызывая легкую, как паутина, тревогу. Где-то далеко техник дает команду на подавление, и воспоминания Саманты блекнут, становятся совершенно неважными. Значение имеет лишь то, что находится перед ней.
— Как тебе твой новый арьех, Хейри? — участливо интересуется голос, и Саманта словно за ниточку вытягивает за слово «арьех» образы из своей-чужой памяти.
— Чудесно, — неуверенно отвечает она. — Стиву должно понравиться.
«Стиву?» — молчит голос в её голове.
— Семья одобрит мой новый арьех, — исправляет Саманту Хейри. — Он лучше старого.
Саманта верит ей на слово, Саманта и сама думает так же.
Саманта и Хейри теперь одно целое.

Саманта стягивает очки, консультант помогает отцепить электроды. Вечер уже не кажется ей безнадежно испорченным. Репортаж про гавэлл словно вернул её ненадолго домой, даром, что никогда не летала дальше Юпитера.
В одной из научных статей профессора Чэрити Флинта такая реакция названа «эмоциональным откликом». В Институте её давно называют просто «эм-от».

* * *

— …нарастание напряжения. Интеграция новой расы в Содружество — процесс долгий и сложный. Широко известны случаи, когда всё заканчивалось войной. Мы настаиваем, что необходимо искусственно замедлить интеграцию, чтобы не допустить взрыва…
Докладчик повторяется, льет воду — Флинт снимает очки и трет переносицу. Господи, как он устал! Развитие технологий в последнее время здорово подстегнуло процесс интеграции, совсем как в прошлом столетии, когда был запущен в массовое производство препарат, способный продлить человеческую жизнь. Как и тогда, это повлекло за собой целый ряд различных проблем. Технологически мы готовы подняться ещё на ступень, психологически… Флинт чертит на обратной стороне программы заседания силуэт корабля «А-5Н3», ушастых чертят с выпученными глазами и троонских разумных рыб в нелепых скафандрах. Психологически мы ещё не готовы, чтобы Содружество могло нас понять и принять.
— Чэрити, — сидящая рядом женщина касается его руки, кивает на докладчика, — ты разве не будешь опровергать его заявления?
— Нет. — Флинт кладет карандаш на стол и переворачивает программу заседания лицевой стороной. — Иногда даже сепаратисты высказывают здравые мысли.
— Ах, — понимающе произносит женщина. — Прости, я совершенно забыла тебя поздравить.
Флинт с улыбкой накрывает её руку своей и несильно сжимает. Завтра «Восьмое чудо света» должно выйти в общегалактический эфир.

* * *

Джек повышает ставку, Оливер кладет на стол пистолет. Из динамиков доносится шипение, кряканье, потом словно кашель. Переводчик выводит на экран:
ИДИТЕ В ЗАДНИЦУ, СУКИНЫ ДЕТИ.
Джек улыбается своему отражению в шлеме алгольца. Оливер выливает в стакан остатки дешевого бренди, половину проливая на стол. Он пьян давно, безнадежно и неэффективно, как сказала бы Джесси.
К сожалению, она уже спит, а может быть умерла. Оливер не уверен.
ПАС, — вспыхивает экран.
Джек забирает у Оливера стакан.
— Фу, что за дрянь, — кривится он перед тем как опрокинуть его в себя. Вместе с купюрами подгребает к себе пистолет. — Антикварный?
— Принадлежал моему прапрадеду, — нетвердым голосом произносит Оливер, цепляясь побелевшими пальцами за край стола. Комната то вращается, то начинает перекатываться с грани на грань. Это нервирует. — Стоит кучу бабла.
— Твой прапрадед стрелял из бластера, парень, и не первого поколения. — Джек брезгливо отталкивает пистолет на середину стола. — За лоха меня держишь?
— Он грабил музеи. — Оливер хватается за бутылку, но та совершенно пуста. Он заглядывает в узкое горлышко, и со дна ему улыбается Джесс. Бутылка с грохотом падает на пол.
— Отдам племяннику, — наконец-то решает Джек. — Вскрываем?
ЕЩЁ ОДИН КРУГ? — предлагает алголец.
— И я уйду отсюда уже без штанов, — бормочет проигравшийся в пух и прах Оливер. — Как насчет шарового такси до дома?
— Здесь тебе не казино. Вали, пока ходит общественный транспорт, как раз успеваешь на последний состав.
— Я бы остался, — язык заплетается, в горле отвратительно сухо, — с девочкой.
— А рассчитаешься, как только возьмешь реванш, — благодушно фыркает Джек. Сегодня удача ему широко улыбнулась, и он готов идти на уступки ближним своим.
— Отдам с получки.
— Валяй.
В постели он называет девушку то «Джесси», то «Джосс», и она шумно стонет, будто пытаясь заглушить его голос. Слишком мягкая, слишком теплая, слишком… Оливер заталкивает эти мысли подальше. Бесполезно: в такие моменты он всегда вспоминает, каким было на ощупь тело Дж’оссэ.
Иногда ему кажется, что раньше его звали Ай’ррехш. Гораздо чаще — что допился до зеленых чертей или, хуже того, слетел с последних катушек.
В те дни, когда под рукой нету выпивки, Оливер работает в космопорту. Заглаживает шероховатости, улаживает конфликты, которые неотвратимо возникают у персонала с представителями иных рас. Он хорошо справляется со своими обязанностями. Лучше, чем кто-либо другой.

* * *

Один из операторов стаскивает шлем.
— Ханна, сеанс копирования и переноса H7Y-PKL-WE6-1GM успешно завершен, исходный эм-от объекта 87,4%, отклонения в пределах нормы, — сипло произносит он в микрофон. — Рекомендуемый уровень контроля C+.
Флинт отхлебывает кофе и сворачивает программу наблюдения. В его кабинете пахнет апельсиновой цедрой и еловыми ветками — на Земле приближается Рождество. Есть традиции, над которыми время не властно, усмехается про себя Флинт. Он трет красные от недосыпа глаза. Последние месяцы выдались напряженными, но теперь Сизиф добрался до вершины горы, и камень катится вниз, к подножию — но уже по другому склону. Вмешательство больше не требуется.

— Почему вы решили уйти, мистер Флинт? Несколько столетий «Восьмое чудо света» было в топе, это беспрецедентный успех! Неужели вы думаете, что публике надоело знакомиться с культурами других народов и рас? Что эта тема себя исчерпала?
— Нет, что вы! — смеется тот. — Считайте, что я ухожу по выслуге лет.
Журналистка смотрит на него снисходительно, она по-прежнему думает, что его заявление об уходе из шоу-бизнеса — утка. Никто не уходит от дел, когда проект так востребован.
— Что вы думаете об угрозе войны? — меняет тему она. — Несовместимость психологий…
— Войны не будет, — устало качает головой профессор Флинт. — По крайней мере, по этой причине.

@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ

---

[малиновая моль]

Название: Шесть плюс один равняется...
Тема: Восьмое чудо света
Автор: Тёмная сторона силы
Бета: Squalicorax, stuff, Коробка со специями
Краткое содержание: И это такая же часть Большой Лжи, которая позволила нам выжить, как и Семь Чудес, и Великое Пророчество. Вера, подкрепленная человеческими жертвоприношениями.

*
Был на Иматре, как надо,
Видел глупый водопад.
Постоял у водопада
И пошел себе назад.
Саша Черный.
*
Все началось с того, что бойцы Ирландской Республиканской Армии взорвали Стоунхендж. В знак протеста. Дескать, этот памятник англичане украли у ирландского народа еще в шестом веке. Почему горе-террористы сперва не потребовали его обратно, ума не приложу. Видимо, тут было замешано тихоокеанское лобби.
На этом многовековое существование ИРА и закончилось. Комитет развития туризма и спорта при ООН выразил свое негодование, а спорить с главным кормильцем планеты - не кнопки на стул родного правительства подкладывать.
Ну и, разумеется, открылась вакансия: срочно требуется седьмое чудо света и все такое.
Вообще, чего-чего, а чудес у нас много. Земля, Колыбель Человечества, это вам не хрен собачий. Один Иерусалим, говорят, присутствует в нескольких экземплярах. Однако это все для умных, а простому туристу (или муфлону, как мы, местные, их называем), желающему прильнуть к истокам, нужна четкая и простая программа. И чудеса нужны такие же. Однозначные. Без выкрутасов.
Туристов много. Земля одна. Кислород в наше время дорожает и дорожает. Поэтому и разработали программу эконом-класса «Семь чудес света».
Стоунхендж попал в нее благодаря размерам. Размеры - это всем понятно. Туристы глазели, втихаря пытались произвести незаконную съемку, отколупнуть по кусочку или испортить собственной росписью легендарные камни, согласно буклету, «не поддающиеся воздействию никакой современной технологии». Теперь оставалось только тыкать пальцем в яму - недостаточно большую, чтобы поразить воображение, и сделанную вполне современной взрывчаткой. Стоунхендж восстановлению не подлежал, реноме дороже. Это вам не ежемесячный косметический ремонт.
Еще было Куликово Поле. Казалось бы, поле и поле. В центре - обелиск. Чего тут интересного? Но интересного хватало. Среда обитания муфлонов зачастую серьезно отличалась от русского поля. Впечатления били через край и зимой, и весной, и осенью, а иной раз и летом, если погода не подводила. Экскурсионный флайер наполнялся чавканьем свежей грязи, цитатами из классики про полюшко-поле и еще более древними словами, которые, не тушуясь, отправились с человечеством к звездам. После пятого стада туристов поле становилось совершенно непроходимым. Поэтому полей было несколько. Мы в шутку называли их запасными аэродромами.
Ну да, я, как все, водила муфлонов. Судьба эта не миновала почти никого из жителей Земли. Армию нам иметь, конечно, запретили, но молодежь поголовно подлежит призыву в экскурсоводы. Туристы - это деньги, а экскурсии - какое-никакое улучшение по сравнению с Темными Временами, когда единственный разрешенный нам космопорт был востребован раз в год по праздникам. Сначала Землю-1 выдоили ради колоний, потом те начали войну за независимость, экологию испортили еще во времена внутренних войн, и кроме истории ничего на вынос у нас, похоже, не осталось.
Еще муфлонам показывали Атлантиду. Флайер зависал над водной гладью (погружение в стоимость эконом-тура не входило), а экскурсовод делал большие и таинственные глаза и рассказывал историю, которую все и так знали из буклета, разбавляя дежурными шутками. На этой точке задавали меньше всего каверзных вопросов, потому что половину туристов укачивало от одного взгляда на волны. Тех, кого укачать не удавалось, ждал второй завтрак, состоящий из «экологически чистых свежевыловленных морепродуктов, выращенных в натуральной среде». Меня всегда что-то смущало в этой фразе из рекламного проспекта. Я не помню ни одного открытого водоема на Земле, который к настоящему времени удалось бы привести в порядок.
Несколько чудес, разумеется, размещалось в пределах древней Ойкумены. Однако рано или поздно мы оказывались во дворце императора Фу Фло. Здесь проходил послеобеденный сон, который именовался медитацией ищущих мира и покоя.
Те, кому мир и покой были не по душе, отрывались на следующем пункте программы. Около ацтекских пирамид можно было поучаствовать в кровавых жертвоприношениях, правда, не совсем настоящих. Все муфлоны дружно говорили «фу», однако через полчаса увлеченно гоняли весьма точную копию оторванной головы. Потом экскурсовод ненароком намекал, что в окрестных лесах еще чтут древние традиции, и собрать гуляющих у флайера получалось неожиданно легко.
Чтобы подчеркнуть искренность и мирный настрой землян (за этим наши космические братья следили строго), муфлонов гнали дальше, в резервацию индейцев-хиппи.Те были потомками коренных жителей Северной Америки и оказались почти истреблены во время Войны за Независимость колоний.
Разумеется, колоритный народ изображала наша способная молодежь. Пара-тройка сборных пунктов Комитета имела такие «резервации».
На прощанье, уже на космодроме, усталых муфлонов заводили на какую-нибудь свободную полосу, желательно, достаточно изношенную. Люди, связанные с космосом, на такие экскурсии практически никогда не ездят, поэтому легенда про место, откуда стартовали первые корабли Великой Экспансии, «Юнона» и «Авось», прокатывала легко.
Около каждой точки можно было купить сувениры, немного дороже, чем в порту отбытия. Разумеется, муфлонов поторапливали, чтобы они хватали все и без разбору, но отбытие чартера обычно задерживали до последнего. При правильном раскладе гости внимательно осматривали Стоунхендж, надирались на Куликовом поле, кормили рыбок Атлантиды и проветривались на свежем воздухе Анд.
С музеями вышло как-то нелепо. Не любили муфлоны музеев, через одного заявляли «я тоже так смогу» или «что мы, мусора не видели».

*
Так вот, хотя я много лет как не вожу экскурсии, могу со всей ответственностью заявить: оставаться в стороне от туристических дел, находясь на Земле, невозможно.
Мне требовалось срочно нультировать в Афины. Афины были перегружены, как и все точки Европы, из которых можно сравнительно быстро флайером попасть в Дельфы. Каждому второму позарез понадобилось лично посетить Дельфийский Оракул. В наш просвещенный век его прогнозы считались самыми верными, по точным сведениям полуанонимных обитателей Нейросети. А я торопилась в космопорт, встречать прабабушку.
Тут еще и племянник втянул меня в авантюру. Даже много лет спустя после Великой Экспансии и Войны за Независимость отношения Земли-1 с колониями оставались прежними: лучшие умы утекали из Метрополии. Одним из способов утечки был обмен студентами. Сегодня мне поручили встретить - раз уж еду в тот же космопорт - и выгулять немного - раз уж все равно предстоит мотаться - какого-то марсианина, будущего геолога, который как раз участвовал в этой программе.
У меня, ко всему прочему, ужасная память на лица, я никогда не узнаю при встрече артистов и политиков, и сопоставить то, что прислал мне племянник, с тем, кого увижу, я почти не надеялась. К тому же, прежде чем он прислал мне мнемографию, у меня в голове сложился образ легко краснеющего юноши лет двадцати, нежного, как девушка, с пушком над верхней губой, а тип на мнемографии был какой-то уж слишком брутальный. Но мнемографии часто меняют людей до неузнаваемости, на мой взгляд, по крайней мере.
Ладно, разберемся, что это за Жуков Ковач. Времени будет более чем достаточно - мне предстояло полдня принудительного общения с гостем. Заодно познакомится с бытом землян, это входит в программу культурного обмена.

Реальность готовила мне очередной сюрприз.

*
- Эй, - кто-то дернул меня за рукав. - Госпожа Лис? Или просто Марго? Позволишь старику некоторую фамильярность?
- Прошу прощения?
- Жуков Ковач, приятно познакомиться.
Ох, блин. Мнемография искажала. Это ей было лет двадцать, а дядьке передо мной - все сто. Он оказался маленьким, смуглым, с желчным выражением лица. Нос крючком, глазки прищурены, уголки узких губ кривила ядовитая усмешка. Этакий вредный старикашка в дурацкой красной бейсболке. Интересно, как этот финт объяснил бы мой племянничек?
Я потянулась к браслету, настороженно разглядывая марсианина.
- Извините, я вас как-то иначе представляла. Примерно так, - я щелкнула кнопкой воспроизведения последних входящих, разворачивая мнемографию.
- О, - сказал Жуков, внимательно ее оглядев. - Видимо, произошла ошибка.
- Хотите сказать, мой племянник прислал мне не ту мнемографию?
- Это вполне возможно, - заметил Жуков. - С вами, землянами, такое постоянно случается.
Я даже бровью не повела - у муфлонов постоянно какая-то путаница то с документами, то со временем, а виноваты всегда земляне.
- Марголис, - примирительно вздохнула я,- это не двойное имя, а фамилия. Можете звать меня Юля. У вас есть теплые вещи?
Он недоуменно уставился на меня.
- Мы по возможности быстро отправляемся в Антарктиду.
- В Атлантиду? Мои родители познакомились как раз в Атлантиде. Когда кормили рыбок.
- Когда кормили рыбок? О, это весьма романтично.
- Да. Говорят, они там совсем ручные. Я так рад возможности побывать...
- Антарктида - на несколько тысяч километров южнее.
- О-о-о! Там сейчас зима или лето?
Ну, хоть что-то соображает.
- Там всегда зима. Прибывшим выдают обогревающие комбинезоны, но... как бы это сказать... не прямо сразу.
Он семенил за мной в сторону грузового терминала, то и дело щелкая универсальным браслетом или быстро диктуя в него.
- А зачем нам туда?
Туристы любопытны, как дети. Это хорошая школа терпения, и последние полтора века все земляне ее проходят.
- Меня просили организовать проводы тела прабабушки.
- Рад буду знакомству, - церемонно проговорил он. Я эти интонации хорошо помнила со времен экскурсий. А ведь аудиокурс «Чем отличаются земляне» - чуть ли не довоенный.
- Вы несколько опоздали.
Скептические складочки стали еще глубже. Конечно, всеобщий язык - это всеобщий язык, но со временем и расстоянием даже он приобретает нюансы.
- Милочка, когда вы доживете до моих лет...
- Она умерла позавчера, - да-а, как-то по-своему он меня понял, диалекты расходятся, как континенты, незаметно и неотвратимо.
- Прошу прощения, на Земле шутят такими вещами?
- А что нам еще остается?
Он озадаченно развернул кепку козырьком назад.

*
Мы второй час маялись в очереди Афинского телепорта. За два часа на флайере можно добраться до менее загруженных мест, но умных и без нас хватало: за флайерами очередь была еще длиннее.
На потолке крутились новости, десятиминутные выпуски практически повторяли друг друга.Марсианин продолжал задавать дурацкие вопросы. Я его дразнила.
- Делегация Совета Европы посетила Оракул в Дельфах. Подробности прогноза пока не сообщают.
- Земляне верят в такую ерунду? - хмыкнул Жуков.
- Земля-1 полна тайн и загадок, - я сделала большие глаза, - она пропитана духом легенд. Тут проще поверить в гремлинов, чем в существование Марса.
- Совет Тихоокеанского региона выступил с предложением внести в обзорную программу одно из современных чудес, сообщает наш корреспондент из Бангкока.
- У нас постоянно случаются чудеса, - кивнула я на молчаливый вопрос Ковача. - Потому что мы в них верим. Знаете, куда отправляется добрых две трети землян после смерти?
- В рай? - предположил он.
- В Антарктиду, на Фабрику Чудес. Надеются воскреснуть и для этого ежемесячно платят взносы. Еще перечисляют деньги на случай непредвиденных событий. Некоторые готовы быть замороженными заживо до тех пор, пока не придумают лекарство от их болезни. Или просто переждать не лучшие времена.
- И что, были прецеденты? - желчно поинтересовался Ковач.
- Ну да, - я пожала плечами. - Главное - искренняя вера оставшихся. Потерявшие родителей дети, разлученные влюбленные... один случай был вообще дикий. Человек хотел отомстить, а его враг умер. И был воскрешен силой ненависти.
- А мы... мы почему об этом не знаем? - ошарашенно спросил марсианин.
- Вы? - я подмигнула ему. - Иногда надо читать что-нибудь кроме буклетов. Кстати, наша очередь.
Я впихнула Жукова в тесную кабину и, прижав его к стенке, принялась невозмутимо набирать код. Жуков посмотрел на меня круглыми глазами.
- Это вомутительно! - полузадушенно просипел он. - Кабина индивидуальная! Наши коды перепутаются! Мы прибудем в виде венерианского рагу!
- Ерунда, - усмехнулась я. - Вы всего-то не сможете без меня жить.
И нажала на старт.

*
Невозможно скрыть от людей цифры. По статистике большая часть воскресших - политики и звезды шоу-бизнеса. Объясняется это просто: на них завязано много эмоций, да и платить взносы регулярно им легче. И это такая же часть Большой Лжи, которая позволила нам выжить, как и Семь Чудес, и Великое Пророчество. Вера, подкрепленная человеческими жертвоприношениями.
- Вы когда-нибудь участвовали в человеческих жертвоприношениях?
Мы - дикие земляне. Которым остается изживать наследие Темных Времен и ковыряться в развалинах, отыскивая огрызки культуры. Я была уже достаточно пьяна чтобы хамить марсианину, потенциальному врагу, одному из тех, кто загнал своих двоюродных братьев в гетто. И достаточно трезва, чтобы собственноручно крошить овощи для салата со скоростью овощерезки. У меня отличная кухня, но у всех бывают маленькие хобби.
Жуков подозрительно косился на нож в моих руках. У марсианина хватило ума вернуться к разговору о Фабрике Чудес, сидя на моей уютной кухне. Старичка волновали бывшие военные базы, оставшиеся в Антарктиде от Второй и Третьей Мировых войн. Теперь их использовали как хранилища. Размерами они бы потрясли воображение не хуже Стоунхенджа, однако к чему экскурсантам лишнее напоминание о торжестве смерти? Антарктида была выбрана не зря, здесь климат якобы позволяет экономить на анабиозных ваннах. Собственно, с этого все и началось. В Темные Времена отчаявшиеся тысячами выбрасывались на ледяные поля, добираясь до них на чем попало, не думая о переломах и обморожениях. Ведь наступит счастливое будущее, в котором их найдут и воскресят. Господи, да кому они нужны... Мы и размораживать-то толком не умеем.
- Приветики, - обстановку разрядил мой муж, нарисовавшийсяна кухне. Дом у нас достаточно большой, чтобы годами не встречаться, но это не мешает Мишке практически жить на работе. И, заодно, дает ему повод объявлять себя кормильцем.
- Привет, Маргоша, - это прозвище сохранилось за ним со времен спора, чью же фамилию мы будем носить в браке. Завершившегося отказом от брака в принципе. - Что нового?
- Говорил сегодня с Папой. Про Европейский Совет ты уже слышала? Тихоокеанцы тоже к нам обратились по своим каналам. Я пообещал им помощь Папы и взял денег с обоих.
- А он?
- Он... посмеялся. Ему и делать ничего не надо, просто вернем проигравшим деньги, я так и договорился что с теми, что с этими.
- Бардак, - резко бросил Ковач, хлопнув ладонью по столу. - Верите во всякую чушь, занимаетесь ерундой, нарушаете законы общества и природы! До сих пор не создали единой системы управления, как вы живы еще? Папа - это что же, Римский Папа? Веруете в жизнь вечную и платите взносы на воскрешение плоти? Какую организацию вы представляете, молодой человек? Кто так низко пал?
- Дельфийский Оракул, - вздохнул Мишка. - Все верно, у нас очень сложная система управления, однако она работает.
- Папа - это мой папа, - улыбнулась я. - Он работает в Комитете.
- И берет взятки.
- Во-первых, их беру я, - улыбнулся Мишка. - Во-вторых, он даже не лоббирует ничьих интересов. Давайте лучше выпьем. За Нюру, светлая ей память.
- Да, за Нюру. Нам будет ее очень не хватать, - поддержала я.
Мне до сих пор не верилось, что Нюра умерла. Бывают же ошибки телепорта, или там путаница в учетных записях. Вот сейчас дверь откроется и...
Жуков Ковач поморщился - алкоголизм, суеверия, - а мы выпили. Не чокаясь.

*
Во всех семьях, наверно, есть люди, которых до старости зовут только уменьшительно-ласкательными именами. Нюра на самом деле была не моей, а Мишкиной прабабушкой, однако все знакомые рано или поздно начинали считать ее кем-то вроде общей крестной феи. Она была одной из тех немногих, кто пережил Войну за Независимость и Темные Времена. Но испытания не ожесточили прабабушкин характер, напротив, сделали ее только внимательнее к окружающим. С тех пор, как умер Нюрин дед... то есть муж, она с энтузиазмом опекала старушек помоложе, но уже куда более дряхлых, или отправлялась путешествовать.
В этот раз она решила посетить Флоксу - кусок льда и камня, вращающийся вокруг Плутона, где якобы и было сделано Великое Пророчество.
Собственно, сделано (я бы сказала, сфабриковано) Пророчество было совсем в другом месте. И по количеству лжи и тумана с ним мало что могло сравниться.
Людям требовалась надежда, придающая хоть какой-то смысл жизни, требовалось светлое будущее, и достаточно близкое, чтобы не броситься с тоски на лед Антарктиды уже сегодня. И земляне услышали то, что хотели. Левые патриоты видели в Пророчестве намеки на возрождение империи в пределах Солнечной Системы, правые реваншисты - победу в новой войне, политики и мистики разного толка торговали им в розницу, благо основной текст Пророчества насчитывал около десяти вариантов. А отчаявшиеся обыватели отправлялись на Фабрику Чудес в надежде возродиться.
Место было выбрано удачно, добраться до Флоксы казалось почти невозможным, однако нельзя было недооценивать Нюру. Она в свои преклонные годы доверяла любому, как ребенок и вызывала ответное доверие. Самый суровый космический волк готов был ее накормить, обогреть и подбросить до нужного места. Строгое «пассажиров не брать» ее словно не касалось. Неудивительно, что последнее сообщение от прабабушки пришло из района дальнего астероидного пояса. Потом она пропала на пять дней, а три дня назад нам сообщили время прибытия тела.

*
Ихнее низко над нашим летает,
Наше не дремлет и бьет его влет,
Правда, не часто по нем попадает.
Ладно, и хрен с ним, само упадет.
«Иваси»
*
Разговор крутился вокруг всяких бытовых мелочей, порой перескакивал на глобальные проблемы, перемежался анекдотами. Так, словесный мусор. Жуков сравнивал земную жизнь с марсианской и неизбежно приходил к выводу: марсианское лучше. Как раз по причине такого ура-патриотизма, Комитет предпочитал туристов из разных колоний не смешивать.
Потом старик уцепился за тему Пророчества. Оказывается, за пределами Земли ее особо не муссировали. Выяснив для себя, что и прогнозы на Марсе делают лучше, и умерших утилизируют эффективнее, Ковач вздохнул и задумался.
- Да, кстати, - Мишка налил по новой. - Я слышал, вы тоже геолог?
- Что значит тоже? - возмутился гость.
- Я в молодости учился на геолога. А работу пришлось искать... - муж махнул рукой.
- А вы с Марса или с Венеры? - оживленно спросил Ковач. - Не ожидал встретить здесь земляка, тем более осевшего в бывшей метрополии.
Да, язык определенно не стоял на месте. Очередным его коленцем оказалась «геология» - внеземная псевдонаука о Земле и землянах, якобы позволяющая не выпустить ситуацию с нами из-под контроля. Едва ковыляющая по орбите выпотрошенная консервная банка с горсткой обитателей, переживших войну, изоляцию, эпидемию, все еще таила неведомую угрозу. А тут еще Пророчество. И Антарктида с ее летаргической армией.
- О, вы представляете ужасную угрозу, но не совсем ту, что подозревают мои коллеги, - с улыбкой врача, обнаружившего редкую патологию, заявил Жуков. - Ложь и разгильдяйство, если даже не перекинутся в конце концов на другие планеты, способны с помощью одной только вашей устроить вселенскую катастрофу.
- Так выпьем же за это, - Мишка поднял рюмку.
Такая же, нетронутая, стояла перед гостем. Жуков что-то быстро нашептывал в свой браслет.
- А мне нальете с дороги? - раздался голос из коридора.
Потом в дверях появилась Нюра, живая и бодрая, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы.
- Ну?
Ковач машинально опрокинул в себя рюмку, сглотнул, опять забормотал что-то, приблизив к губам запястье.
- Больше двух говорят вслух, молодой человек, - Нюра присела рядом с ним и потянулась за салатом. - Эй, да он спит уже! Одно слово - марсианин.
- Нюр, как ты угадала? - спросил Мишка, передавая ей тарелку.
Прабабушка постучала сухим пальцем по козырьку красной бейсболки.
- Общество противодействия вторжению землян. «Презирай, но бди». Я с ними до Сатурна летела, чудесные ребята, вежливые, любознательные...
- Да уж, любознательные, это мы заметили...
*

Оставь; что тебе до нас, Иисус Назареянин?
Библия
*
Я ненавижу ранние подъемы. Еще со времен турпризыва. Даже раньше. С детского сада. Поэтому предпочитаю работать на Большую Ложь, как про себя мы называем земной свод неписаных правил, в удобное мне время. Для нынешнего случая пришлось купить будильник. Да, предыдущий я разбила. Вот и сейчас, пошарив наугад, смахнула новую игрушку с тумбочки.
Детали тут же брызнули в стороны и разлетелись по углам. Каждая из них пищала так, что сводило зубы. Пришлось прыгать по комнате, разыскивая все детали. Последний кусок никак не желал находиться, и только окончательно проснувшись, я сообразила, что это пищит браслет.
- Ты представляешь, - Мишка громко смеялся в переговорник, вызывая треск и шипение, - они открыли дополнительную квоту.
Да, все нормальные люди уже встали. Марсианин наверняка гоняет чаи с Нюрой и ждет продолжения экскурсии. Комитет успел принять решение по Седьмому Чуду и...
- Сколько времени? - заорала я.
- Ну... некоторые уже обедают.
- Жукоф-ф-ф-ф... - протянула я.
- Уехал вместе со мной и просил прощения за маленький розыгрыш. Сегодня прилетит его внук, по обмену. А старичок действительно геолог, был привлечен марсианским правительством для изучения ситуации с пропавшим чудом, и не мог упустить случая оценить положение дел изнутри.
То есть сейчас я опять потащусь в Афины, а телепорт опять будет перегружен, потому что опять все ломятся в Дельфийский Оракул. Замечательно.
- И что же решил наш благословенный Комитет? - спросила я, прикрывая глаза. - Оценил по достоинству очередь на телепорт космодрома?
- Я же говорю, открыли дополнительную квоту. И Евросоюз остался при своем - Седьмым объявлены развалины в Эфесе, самый древний римский туалет. И тихоокеанцы получили дополнительный кусок, очень большой кусок. Восьмым Чудом будет Фабрика в Антарктиде. Европейцы говорят: оставите нас без Чуда, посмотрим, кто вас пустит в Дальний Космос. А тихоокеанские по козырям: новое слово в туризме, марсиане готовы вложиться в четвертый блок Фабрики, с условием, что их покойников примут на Земле. Представляешь, им кто-то насвистел, будто в один прекрасный день все мертвые воскреснут и отправятся отбивать колонии. Так что на всякий случай лучше держать рядом проверенных людей. А тут Афроазиатская Уния, то есть Тан Де Мун, он же чудак известный, влезает со своим Иерусалимом, по которому сорок лет ходить можно. Ну какой, скажите, Иерусалим в эконом-программе? А европейцы - за свое: вряд ли они второй космопорт вам построят. А я... а они...
Я уже не слушала, почти спала. Мне еще очередного марсианина встречать. И наверняка придет заказ на тексты для новых буклетов.
- Хотя ты знаешь, наш марсианский потомок полководца на прощанье предложил свой вариант. Ваше безумное семейство, говорит, надо показывать туристам как восьмое чудо света. Нет, отвечаю, мы самые что ни на есть средние, иначе бы нас не выбрали для международной программы... А он... а я...
Сплю.

@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ

---

[Отряд 3.14]

Название: Миф о храме
Тема: Восьмое чудо света
Автор: [L]edik_lyudoedik[/L] (ака Мадоши)
Бета: BlackRaspberry
Краткое содержание: Что общего у чудес света? Выстроенные на пике технических возможностей своего времени, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет — все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Предупреждения: много труднопроизносимых имен и названий.

Кто, мой друг, вознесся на небо?
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек — сочтены его годы,
Что б он ни делал, — все ветер!
Автор неизвестен


В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
Н. Гумилев

Жарким осенним вечером Арреш-мер-седх, оставив льняные одеяния жреца высшей ступени посвящения и завернувшись в вязаные, просвечивающие лохмотья, как какой-то бродяга, лавировал в пахнущей тимьяном и луком базарной толпе под стенами Эсагила. По давней профессиональной привычке он вслушивался в людские выкрики. Ничего нового не услышал: возмущались налогами, требовали, чтобы царь прижал уже к ногтю жрецов или чтобы жрецы провели наконец праздник Нового Года и сменили царя Набу-наида; ругали произвол торгового дома Эгиби, задирающего цены — а все из-за покровительства царского сына и соправителя Бэл-шар-уцура!
Если бы Арреш-мер-седх получил задание бороться с вольнодумцами, сколько болтливых ртов он сейчас захлопнул бы... Их счастье, что вольнодумцы волновали ныне главу тайной городской стражи менее всего.
«Глупцы, — думал Арреш-мер. — Нимало не стерегутся. Глупец и я, Арреш-мер-седх, поскольку решил прибегнуть к помощи этих ничтожеств, которых найду сейчас на пятом подземном уровне... Но что делать: я знаю, чем дышит город, у меня есть люди, но они — всего лишь простые стражники, не допущенные к таинствам. Мне нужны такие же как я. Но таких как я — нет, в этом и проблема».
...Когда Кюрош-е-Боцорг, царь боцоргов, сел в осаду вокруг главного города царства Эреду, названием также Эреду, иначе — Врата Богини, этот город бурлил уже много месяцев.
Блистательная столица цивилизованного человечества, Врата Богини могли не бояться захватчиков. По верху кольца стен, окружавших Эреду, разъехались бы две повозки. Все входы преграждали тяжелые ворота. Русло реки Бурануну, делящей город на две части, давным-давно снабдили решетками, чтобы захватчики не могли проникнуть этим путем. Храмовые кладовые хоть и не ломились от зерна и риса, ибо страна еще не оправилась от недавнего голода, но все же могли снабдить население продовольствием.
Увы, единства не было в городе — и значит он все равно что пал.
Страну истощила долгая война в далеких восточных пустынях; столицу истощили налоги на строительство новых храмов и перестройку старых; борьба между жрецами и царем вселяла в людей глухое непонимание.
Население многоголовой толпой качалось между центрами власти, не зная, куда податься. Подавались чаще в разбойники.
Царь, вернувшийся с войсками в Эреду после восточного похода, зализывал раны в Эсагиле и издавал указы. Жрецы плели интриги.
Об интригах и думал Арреш-мер-седх, возвращаясь из вылазки в город, где он встречался с народом из союза музыкантов — хотя что общего могло быть у жреца с музыкантами?..
Чтобы попасть в Эсагил, Арреш-мер воспользовался тайным ходом — тайным только для черни, что кипела снаружи. Жрецы ходили тут частенько. Были ходы и по-настоящему тайные. Были и такие, о которых Арреш-мер-седх сам ничего не знал. Эсагил древен: этот храмовый комплекс существовал уже, когда город назывался Кандигир и о славе Эреду еще никто не помышлял. Однако сейчас Арреш-мер не хотел таиться от других жрецов.
Зачем? Он здесь по праву. Да и к тому, что частенько он возвращается из города в неподобающем виде, тоже все привыкли.
Впрочем, и в скрытном проникновении Арреш-мер-седх толк знал, что доказал вскоре, когда, сменив у себя в покоях одеяние и приведя в порядок бороду, отправился в Колонный Проход. Там он, забившись в узкий промежуток между одной из колонн и стеной, нажал на нужный камень, подземными коридорами пробрался к месту встречи и, поприветствовав собравшихся, устроился в углу. С его приходом разговор сделался оживленнее: Арреш-мера опасались, и все же испытывали облегчение в его присутствии — с ним можно было не бояться никого другого.
— Проблема в том, что Кюрош все равно не даст гарантий, — проговорил жрец пятой ступени Никкар, похрустывая тощими пальцами. Он был очень молод, делал прекрасную карьеру и в достаточной степени сожалел, что позволил своему другу Эргалу привести себя на собрание заговорщиков. Но делать нечего: упал в реку — плыви или тони.
— Я думал, мы решаем, как предотвратить сдачу города, — ядовито проговорил жрец шестой ступени Арраман, самый старший тут по возрасту — ему уже сравнялось тридцать.
— Они все равно откроют ворота... — возразил Эргал, тоже жрец пятой ступени — ему, племяннику архитектора Владыки, постижение божественных истин давалось легче, чем прочим. Эргал нервничал не меньше Никкара, но старался этого не показать. — Я же говорил вам, что слышал разговоры. Старшие жрецы уже давно только спят и видят, как бы скинуть царя. Нашествие Боцорга — прекрасная возможность для них. Что будет с Эреду после того, как завоеватели войдут сюда, их мало интересует — лишь бы их собственные сокровища оставили в покое!
— Но храмы не оставят в покое. Они заберут... ее, — проговорил Нуш, вздрогнув. Странный это был человечек: не просто нервный карьерист, как Никкар, — он боялся всего и вся. Как ему удалось дойти до седьмого ранга, оставалось загадкой. Впрочем, Нуш прекрасно исполнял «Энума элиш» на сумерийском. — Ее, красоту несказанную...
Остальные переглянулись. Статую Амарутука из центрального храма Эсагила, мало кто рискнул бы назвать красивой. Величественной — да. Поражающей воображение — несомненно. Важной и нужной — кто бы спорил, ведь из ее рук цари получают корону. Не будет статуи — не будет новых царей. Но красивой?
Висячие сады царицы Амитис, вырастающие над голыми каменными домами, зелень и влага, парящие на высоте птичьего полета — это красиво. Ворота Инанны, сияющие голубой лазурью, с золотыми зверями, чествующими победителей — это красиво. В конце концов, мелуххские пирамиды, отражающие закатное солнце (из присутствующих их видел только Арреш-мер, но описания читали все) — тоже красиво, говорят. Однако статуя Амарутука?..
Пожалуй, ни один человек в здравом уме не привел бы такой эпитет.
— Да, конечно, брат Нуш, — смущенно кашлянул Эргал. — Я, правда, говорил о другом. Я говорил о том, что если старшие жрецы не желают обеспечить безопасность храмов, мы сами должны позаботиться об этом! Конечно, статую тоже нужно поберечь...
— Мы должны позаботиться не только о храмах, — подал из угла голос Арреш-мер-седх. До сих пор он молчал и только гладил завитую бороду молодыми пальцами с необычно окрашенными ногтями: красить ногти считалось приличным у всех жрецов, но только Арреш ограничивался всего одной полоской, как будто коготь. Истинная причина была прозаична: смывать быстрее, наносить проще. Однако эта особенность, как и внимательные светло-карие (ястребиные!) глаза вызывала в памяти собеседников нечто неприятное. О чем Арреш-мер прекрасно был осведомлен.
— Мы в самом деле должны поберечь кое-что важное. Но не статую.
— Как так? — нахмурил мощные брови Арраман. — Что может быть важнее статуи Амарутука? Из ее рук принимает священную тиару царь.
— И все-таки, — произнес Арреш-мер. — Скажи мне, брат Арраман... что важнее всего для Эреду?
— Благочестие предков? — рискнул Арраман. Он был на пару лет старше Арреша и раньше него прошел посвящение в шестую ступень — а все-таки робел. Впрочем, мало кто не робел перед братом Аррешем — разве что брат Нуш.
— Это важно, — кивнул Арреш. — Но и Унуг тоже славился благочестием. Туда богиня Иннари даже привезла свод законов Ме в божественной ладье. И где он теперь? Захолустье. Чем же отличается Эреду? Что было раньше у Унуга, а теперь стало нашим?
Присутствовавшие жрецы чуть расслабились и обменялись полуулыбками: загадочный Арреш-мер вел себя, как преподаватель в обучающей комнате.
— Ну, торговый маршрут по Бурануну, это всем известно, — пожал плечами Эргал. — Мы стоим вдали от моря, и все же мы — порт пяти морей. А без древнего благочестия этого не было бы.
— Согласен, — кивнул Арреш. — Но древнее благочестие — в сердцах. А нам надлежит подумать о внешней торговле.
— Заботиться о благополучии купцов? — поразился Нуш. — Об Эгиби уже позаботились!
— Эгиби давали деньги Бэл-шар-уцуру, когда они с отцом боролись за власть, и пожинают плоды в ущерб прочим торговым домам. Нет. Я говорю о покровительстве тем, кто не торгует рабами — много ли хорошего мы получим, продавая наших собственных людей? Я говорю о покровительстве торговле утварью, оружием и зерном — о той торговле, которая обогащает Эреду.
— Но... — Эргал и Никкар переглянулись, Арраман ни на кого не смотрел. — Это против политики царей...
— Без царей Эреду проживет, как уже стало понятно за последние десять лет! — сказал Арреш-мер богохульство. И добавил другое: — А без торговли — нет. Кроме того, вы, похоже, не до конца понимаете обстоятельства. Купцы сейчас несут деньги Владыке, потому что он владеет городом. Точнее, потому что все верят, что он владеет городом. Когда Боцорг захватит Эреду, они поверят в Боцорга и понесут деньги ему. Он, конечно, многих убьет при штурме и еще больше — для развлечения, но оставшиеся-то никуда не денутся. Деньги и товары — у купцов. А у царя и жрецов — только тонны серебра и золота, которые они не могут надежно спрятать и не способны никуда вывезти. Боцорг со своим обозом легко решит эту маленькую трудность, уж будьте уверены.
Жрецы переглянулись. То, о чем говорил Арреш, казалось им слишком странным и новым, чтобы осознать так вдруг. Тогда Эргал прокашлялся и сказал примерно то, что думали все остальные:
— И что же вы намерены предложить, почтенный брат Арреш-мер-седх?
— Я, — произнес Арреш-мер, — предлагаю сотворить чудо, братья.

...Великий царь Набу-кудурри-уцур, владыка Эреду, заключил союз с царем Экбатанского царства Увахшатрой и взял в жены его дочь, царевну Амитис. Несладко было царевне после горных лесов Экбатана в пыльном и жарком городе богини Инанны!
Царь не мог допустить, чтобы его женщина скучала и чахла в огромных залах дворца. Велел он построить высокую башню и на ступенях ее расположить великолепные сады, чтобы напомнить царице о ее родных горах и возрадовать ее сердце. Долго шло строительство; много дорогого камня привезли издалека. Царица уже родила сына Амеля, выучила местное наречие, научилась краситься, как все женщины Эреду, и завела втайне от мужа любовницу из старших жриц Инанны, а сад еще не был готов.
Однако строительство завершилось; двести лет после того глаза горожан могли отдыхать на зеленой копне сада в поднебесье, пока не иссякла городская казна и не перестали работать гигантские насосы, поднимающие воды Бурануну на высоту сорока локтей. Тогда сады засохли.


***
— О мой дядя-по-матери, припадаю к твоим стопам, — скороговоркой выдохнул Эргал, в церемониальном поклоне касаясь ладонями земли. Храмовые жрецы-медики шутили, что почтительные поданные и потомки дольше живут, потому что поклоны упражняют позвоночник.
— Да, сын мой? — старший архитектор изволил угощаться слоеными пирожками с финиками и вымоченной в меду репой — лакомствами, к которым он питал слабость.
— Как дела в твоем ведомстве? Хватает ли рабов?
— С чего это ты вдруг начал интересоваться моими делами? — спросил жрец десятого ранга Эриду-нареб с благодушной усмешкой. Он считал племянника шалопаем, который справляется со своими обязанностями постольку-поскольку — мальчик-то хороший и долг свой перед городом понимает, но горяч, горяч... Эриду-нареб недалеко ушел от истины.
— Я вот почему спрашиваю... — вздохнул Эргал. — Я тут... был недавно на развалинах Храма Основания, который разрушил Синахериб в год, если я не ошибаюсь, Девяти Гроз...
— Десяти гроз, сын мой, год Десяти гроз предшествовал году Вторжения Синахериба. Вот в мое время молодые жрецы могли отбарабанить датировку лет назад до самого Суму-абум!
— Прошу прощения, дядюшка! — не дожидаясь гнева, Эргал бухнулся на колени: дядя-по-матери всегда смягчался при этом.
— Ну-ну, полно, — проворчал Эриду-нареб. — Разве ты не сын моей старшей сестры? Главное, не выкажи такого невежества перед своим начальством... Ну-ну, хватит. Так вот, да! Великое было строительство! Одного золота мы угрохали талантов восемьсот... а уж мрамора, мрамора! Я еще учился у Унахапишти, он был учеником самого великого Арадахешшу, который проектировал храм... О, я доложу, это было что-то! Путешественники по всем обитаемым землям только и говорили, что о храме Эреду!
— О дядюшка! Я поспорил со своим приятелем Никкаром — да ты знаешь его — что у храма было семь ярусов. А он говорит — восемь. Кто из нас прав?
— Сын мой, как мне рассказывали, у основания храма было семь ярусов, но на вершине последнего из них стоял храм Амарутука, который содержал ту самую статую, которая сейчас стоит в нижнем святилище... Мой учитель был один из тех, кто уронил ее через подземный ход при вторжении Синахериба... Говорят, она тогда помялась, но трудами лучших кузнецов и многих рабов ее удалось исправить. Впрочем, ты ведь видел ее: разве видно, с какой высоты ее роняли?
— Нет, не видно, — покачал головою Эргал. — А все-таки, как выглядел Храм основания Земли и Неба? Быть может, ты знаешь, где бы найти описания? Никкар такой зануда, дядюшка, боюсь, на слово он мне не поверит — даже если я сошлюсь на твой авторитет.
— О-о-о, — проговорил Эриду-нареб неторопливо, явно радуясь, что племянник наконец-то начал интересоваться славным прошлым. — Храм был воздвигнут в середине квадрата, в семь этажей, каждый меньше предыдущего. На верхней площадке стояла статуя Амарутука в богатом убранстве, перед нею — золотой жертвенник...
И на Эргала полилось бесконечное описание, перемежаемое рассуждениями о недостатках современной молодежи.
Еще медики шутили, что многие преждевременные смерти от отравления связаны с возрастным окостенением позвоночника рекомых «почтительных сыновей»: кланяться становится тяжелее, и ум, не отягощенный более юношеским идеализмом, ищет способов избавиться от почтенного родителя.

***
— Нам очень повезло, Эргал, что твой дядя по матери застал последнего очевидца Храма основания Земли и Неба, — тихо и значительно произнес Арреш-мер-седх, забирая у Эргала свиток с описанием. Эргал немало попотел, прежде чем зарифмовал его: пусть если кто увидит, решит, что он упражняется в славословии царя Мушезиб-Амарутука. Никто не удивится тому, что молодой жрец оттачивает свой сумерийский.
Но никто особенно и не стал приглядываться, что это за свиток тащит с собой Эргал, известный повеса и балабол.
— Его свидетельство очень пригодится, — проговорил Арреш. — Наше положение непросто. Мы нуждаемся во всем правдоподобии, которое можем себе позволить. Как насчет планов башни?
— Дядюшка сказал мне, в какой части библиотеки они могут храниться. Сегодня праздник, библиотека закрыта. Но завтра я пойду туда со светильником.
— Хорошая идея. Только возьмем нефтяной: он ярче. Я отправлюсь с тобой, если не возражаешь.
— Отчего же, брат Арреш-мер... Только объясни мне, я, кажется, не совсем понимаю...
— Чего не понимаешь, брат Эргал?
— Но... разве поверят люди, что храм Основания был восстановлен владыкой Набу-кудурри-уцуром? — спросил Эргал, нервно оглядываясь. — Ведь все видят, что его нет!
— Кто бывал за стенами Эсагила? — резонно поинтересовался в ответ Арреш-мер. — Много ли людей?
— Но ведь вершины не видно из-за стены! То есть... все видят, что ее не видно.
— Доверься мне, — улыбнулся Арреш-мер. — Люди, знаешь ли, могут поверить во что угодно. Кстати, брат Эргал...
— Да, почтенный брат Арреш-мер?
— Не хочешь ли сегодня после ритуала Заката прогуляться в город в моей компании? Так просто, проветриться...
У Эргала тотчас в голове пронеслось с дюжину версий подобного приглашения, но он ответил только то, что должен был ответить в подобной ситуации:
— Почту за честь, брат.

В земле Мелуххе, иначе Кемет, цари строили себе необычные гробницы — ступенчатые пирамиды из обожженного кирпича или камня. Но был один царь, Небмаат, ревнитель чистой геометрии. Он оставил по себе настоящий памятник, маяк для вечности идеальной формы. Пирамиду Се-нефер-ча, Совершенное творение, высотой двести локтей возвел он, ориентировал по сторонам света и облицевал ровным белым известняком, чтобы пирамида отражала блеск великого бога на восходе и на закате.
Увы, не прошло и двух тысяч лет, как истончилась слава божественных правителей Мелуххи и облицовку Се-нефер-ча крестьяне разобрали, чтобы построить дома. Маяк в вечность потух.
Потом дома эти смела пустыня.


***
— Итак, начало положено, — проговорил Арреш-мер, усаживаясь за столик в корчме. — Милейший, нам, пожалуйста, два пива... нет-нет, девочек не нужно. Мальчиков тоже. Сунма, ты что же это, не узнал меня?.. Ну здравствуй, здравствуй, дорогой, и тебе полных кладовых... Осталось позаботиться о том, чтобы не только мы поверили в эту идею, но и все прочие. Да ты пей, пей, Эргал. Здесь варят хорошее пиво.
Эргал оглядывался едва ли не с испугом. Свой жреческий белый лен он сменил на разноцветное одеяние богатого горожанина, и все равно чувствовал себя здесь чужим.
— Не бойся, Эргал, — понизив голос, сказал Арреш. — Я это место для работы не использую, здесь публика вполне приличная. Зажиточные ремесленники из тех, что обслуживают Эсагил... Да, в тебе они жреца узнали: одни ногти чего стоят, не говоря уже о завитой бороде... — Эргал чуть было не схватился за бороду. — Мы ведь не неузнанными остаться стараемся, мы просто пришли развеяться. Ты только почтенным братом меня не чести, мы же не в форме.
— Да, конечно, — пробормотал Эргал. — Просто я... ну, мой отец жрец, и я нечасто бываю в городе.
— Понятно, — кивнул Арреш. — Дело поправимое, было бы желание... Да и городом мир не ограничивается, — Эргал поежился при мысли о том, что он может вдруг ни с того ни с сего выбраться за стены, где ничто не защитит его от разбойников и бунтующих декхан (если одни отличаются от других). — А, привет, Зикнет!
Повинуясь взмаху руки Арреша, человек по имени Зикнет присел за их столик.
На лице этого юноши только-только начала пробиваться растительность, которая, увы, не могла скрыть его редкостного уродства: про таких говорят в насмешку «любимчики Инанны». Прыщи, опять же. И одет небогато...
Юноша оскалился в улыбке, выдавая, что части зубов у него не хватает.
— Это Зикнет, — сказал Арреш-мер. — Он смотритель союза музыкантов.
Эргал сразу почувствовал к юноше некую смесь презрения, смешанного с жалостью, но выказывать этого особенно не стал. Конечно, на неприбыльную должность желающих мало, но все-таки странно подумать, что царские чиновники могли назначить такое уродливое существо!
— В союзе Зикнета, — продолжал Арреш-мер, — многие происходят из-за стен города. А многие даже странствуют по деревням.
— Точно так, почтенный Арреш-мер, точно так. Вот не хотите ли мою новую песню послушать? — Зикнет неуловимым жестом извлек из складок одеяния маленькую походную лиру.
— Отчего же, с удовольствием, — сказал Арреш-мер. — Я думаю, Сунма возражать не будет?
— Еще бы он возражал! — расхохотался музыкант.
Он встал и явственно изготовился играть. Гомон в корчме тотчас затих: Зикнета, видно, знали. Тот же, прищурившись, ударил по струнам, проиграл вступление и запел речитативом, на разговорном:

Царь Боцорг пришел из далеких степей, где песок спорит с ветром;
Царь Боцорг, как гром пасет тучи, так пасет свои войска.
Царь Боцорг могуч телом, словно бык, и сияет ликом, словно звезда Мастабарру,
И так же несет смерть и разрушения.
Он грозится, что разрушит высокие стены; что город падет в его руки, как спелый плод,
Что он омоет свои ноги в фонтанах Эсагила и заберет бесчисленные богатства.
И потому говорим мы: глуп, ах как глуп царь Боцорг!
Не знает он, куда пришел, не знает он, чего хочет; не знает, что богиня Инанна хранит своих слуг,
Он глуп, как ягненок, он беспечен, как дитя рядом с гадюкой; он говорит «это земляной червь!»,
Но он не знает, что она его ужалит. Крепки наши стены; цельнокованы наши ворота, смелы наши защитники, остры наши копья!

Зикнету зааплодировали. С нескольких столиков подозвали Зикнета. Он пошел, кланяясь и собирая деньги.
— Ну все, — сказал Арреш-мер, — послушали песню, можно уходить.
— Ты только за этим приходил сюда? — удивился Эргал.
— Только, — кивнул его спутник.
Арреш-мер правду сказал: он не работал в пивной Сунмы. Он просто получал здесь информацию. И за что ценил Зикнета, что с ним эту информацию можно получать совершенно открыто.
Правда, и задание Арреш ему тоже передал. За что он ценил Зикнета еще больше, так это за то, что парень умел читать.

Более двадцати лет вся Элидия — да что там, вся Эллада! — строила храм, достойный самого великого Зевса и самих Олимпийских игр. Но даже и великолепный храм, как говорят, возводили только ради изваяния Громовержца работы самого несравненного Фидия. Глядя на эту статую, смертные падали на колени, сам же великий бог, увидев ее, принял работу, расколов каменную плиту у ног скульптора.
Несколько веков спустя, когда славные города Пелопоннеса превратились в задворки империи романских кесарей, император Флавий Феодосий перешел в новую религию и запретил Олимпийские игры. Вскоре статую перевезли в столицу империи, где она и погибла при пожаре.

***
В стане боцоргов появлялись певцы с бирками «деревенских сказителей», которые воспевали несметные сокровища Эреду. Лабиринты из камня и глины, проложенные под фундаментом великого Храма Земли и Неба, пели они, хранят баснословные сокровища, накопленные за тысячелетия: золото, серебро, драгоценные камни, дорогое дерево, ароматные масла, заморские ткани, папирус отличной выделки... Эти песни кружили голову воинам не хуже вина: у ночных костров они клялись собственноручно разрушить Храм до основания, своими руками взломать землю и вытащить на волю сокровища лабиринта!..
У ночных костров боцорги говорили о том, как плохи дела в граде богини Инанны. «Их дух совсем пал, — передавали друг другу воины, — они видели наш победоносный марш через земли многих царств, и они потеряли всякую волю к сражению! Они надеются только на свои стены и крепкие ворота, они запирают сундуки и прячутся под свои плетеные одеяла — и все-таки они дрожат перед нами, непобедимыми боцоргами, воинами Кюроша-е-Боцорга!»
Они были неправы.
Бэл-шар-уцур бросил клич и пополнял расквартированное в городе войско; горожане обсуждали, как Боцорг, чтобы осадить город, вынужден был бросить на них все силы завоеванных царств и готовились не сдаваться и истощить его; от других городов царства подтягивалось ополчение. Если город Эреду продержится, то и царство Эреду устоит.
Это не устраивало жрецов, потому что «царство» значит «царь».
По городу ползли иные слухи: будто бы в башне Храма Земли и Неба жрецы углядели некие страшные знамения в жертвенных внутренностях; будто бы предстоят тяжкие испытания. Правда, не уточнялось, связаны ли они с Боцоргом или с внутренними делами.
«Постойте, — говорили люди друг другу. — Разве Храм Земли и Неба не разрушен?» И отвечали, пожимая плечами: «Вроде разрушен был... да кто его знает? Мож, восстановили... Царь вон ведь сколько храмов разрушил и поперестраивал в последние-то годы!» — и многозначительно молчали, и возводили очи к небу, и делали знак богини Инанны.
А на одном из верхних уровней центрального храма в Эсагиле, в кабинете, украшенном фресками об исцелениях, совершенных богиней Гулой, стоял мрачный жрец десятого ранга Нимдаль и смотрел в окно, обращенное на запад, на развалины храма Основания Земли и Неба. На обломках камня и остатках кирпичной кладки — фундамент даже сейчас казался величественным — сидели подростки из жреческой школы и жевали лепешки с сыром. Иногда до Нимдаля доносился их смех. Рядом с щенками валялись вязанки хвороста, которые они тащили, да так и бросили. Кто, интересно, распорядился свалить хворост во дворе?
Нимдаль развернул свиток из новомодного тростникового материала (а ведь в более благочестивые времена писали только на благородной глине, из которой боги сотворили первого человека!..) и прочел сухой, короткий абзац, так непохожий на официальные славословия: «Известные вам лица готовятся открыть ворота, ждут только гарантий Боцорга. Но Боцорг гарантий не даст, хоть известные вам лица думают обратное. Мне известно, что после длительных войн денег у него не хватает; он поклялся лишить Эреду всех его сокровищ. У нас есть не более трех дней, чтобы исправить ситуацию».
— Итак, брат Никкар... — проговорил Нимдаль спокойным тоном. — Брат Арреш-мер-седх передал тебе это послание?
— Да, почтенный брат Нимдаль...
— Вот не знал, что вы с ним так близко знакомы.
— Не с ним, почтенный брат. У меня есть друг, Эргал, еще со школы, сын почтенного брата Эриду-нареба... Вот с ним Арреш-мер часто ходят в город последнее время. Они сошлись в любви к музыке...
— Любовь к музыке? — хмыкнул Нимдаль. — В мое время это могли бы назвать изменой небу... Но я ни о чем тебя не спрашиваю, Никкар. Можешь передать своему приятелю — или прямо Арреш-меру — что я готов встретиться с ними обоими. Сегодня, в семь вечера по храмовым часам, здесь. Передашь?
— Да, почтенный брат.

***
Брат Нимдаль принадлежал к тем, кто держит в руках ключи от земли и от неба, от правильной жизни во Вратах Богини. Эргал мысленно прикидывал, не бросят ли его после разговора с ним в голодную яму.
Однако все оказалось еще ужаснее.
Нимдаль принял их в одной из комнат на галерее — той, что выходила на закат. В семь часов вечера солнце стояло уже низко над горизонтом, заливая все густым желтым светом. В этом свете почти совсем пропадали фрески со сценами из «Энума элиш», и казалось, будто стены голы и пусты.
— А, молодые люди, — сказал Нимдаль доброжелательно. — Времени у меня не сказать чтобы много, так что давайте быстрее.
Вел себя этот суховатый человек, как будто не он вызвал их на встречу, а они сами напросились. Ну что ж, в каком-то смысле так оно и было.
Эргал ожидал, что Арреш-мер сейчас покажет себя: сверкнет этак по-особенному глазами, улыбнется, и Нимдаль сразу потеряет почву под ногами — Эргалу уже доводилось видеть, как начальник тайной городской стражи сбивает спесь даже с тех, кто стоял в иерархии значительно выше него.
— Мы бы не стали отнимать у вас время, о почтенный брат, — Арреш-мер низко поклонился по всему церемониалу, и Эргал еле успел повторить за ним. — Но дело первостепенной важности. Вы ведь получили мою записку?
— Да, этот юноша, Никкар, передал ее мне. Но, признаться, не прими я это за шутку, мог бы принять за государственную измену, — голос Нимдаля сочился ласковостью. — Вы ведь понимали, чем рискуете, брат Арреш, отправляя мне ее?
— Еще больше я понимал, чем рискую, если не отправлю, — проговорил Арреш-мер. — Когда Боцорг войдет в город, мы все останемся на руинах, если не будут приняты меры. А принимать их некому. Похоже, никто здесь не понимает, что за человек Кюрош-е-Боцорг. Я же изучил его. Благородство не чуждо ему, но любое данное слово он повернет к своей выгоде.
Нимдаль вскинул брови.
— Вы еще смелее, чем я думал.
— Мой дедушка был гадателем. Я кое-что подсмотрел в его чаше с водой.
Нимдаль усмехнулся.
— Ну хорошо. Что же вы предполагаете сделать?
— Я предполагаю спрятать сокровища Эсагила, — произнес Арреш-мер без обиняков. — Сами знаете: серебро — вот что определяет статус как человека, так и государства в нашем несовершенном мире. Вы отвечаете за ключи от одной из семи сокровищниц...
— Меня контролируют. Уж вы бы должны знать.
— Стражей я возьму на себя. Мне нужно ваше содействие. Ключ, схема прохода, рабы, чтобы вынести ценности... Столько рабов у меня нет.
— Предположим, я согласился, — Нимдаль чуть улыбнулся. — И где вы предполагаете перепрятать сокровища? В городе, по вашей же логике, нельзя...
— Место уже подготовлено, — улыбнулся Арреш ему в ответ, чуть зубастее. — К сожалению, пока я не могу вам его открыть. Но тайник абсолютно надежен, и при этом ценности даже не придется выносить из Эсагила.
— И все же, — Нимдаль покачал головой. — Как вы себе это представляете, брат Арреш? Ясной ночью вереница рабов тащит тюки через двор, а царь, жречество и стража в это время благодушно глазеют на танец белокурых наложниц? Или вы собираетесь ждать до ночи вторжения, с тем чтобы общая неразбериха скрыла эту неучтенную деятельность?
— Почти, о почтенный брат, — Арреш-мер чуть поклонился. — Я действительно собираюсь подождать до дня вторжения. Но отвлекающий маневр, куда надежнее войск Боцорга, уже разработан и теперь только и ждет приведения в исполнения.
Об Эргале даже не вспомнили. Оставалось только гадать, зачем его пригласили — ведь чем меньше народа присутствует при таких разговорах, тем лучше. Еще молодой жрец все время ждал, что либо хоть один из них впрямую обмолвится о том, что ведь не все сокровища можно донести до тайника, либо, напротив, они начнут произносить громкие слова о благе города.
Не дождался. Ни того, ни другого.

В ночь рождения великого царя Александра, завоевавшего почти весь известный ему мир, некий безумец сжег храм богини Артемиды в Эфесе. Мы не будем повторять имя этого несчастного. Гораздо важнее другое: спустя много лет архитектор Хейрократ восстановил храм, сделав его еще выше и славнее прежнего. Святыню украсили рельефы и скульптуры лучших художников своего времени — времени величайшего расцвета Ойкумены; картины, висевшие в храме, не имели себе равных.
Пятьсот лет спустя храм был разграблен варварами. В последующие века он постепенно разрушался, пока болото полностью не поглотило его.

***
— Брат Арреш, но ведь у почтенного брата Нимдаля ключи лишь от одной из семи сокровищниц... Что же делать с остальными? Вы сами говорили, до вторжения не более четырех дней... Мы ни за что не успеем найти подходы к остальным жрецам.
— Тебе предстоит узнать о нашей работе, Эргал, одно простое правило: подготовка — это все. Вдохновенную импровизацию тоже недооценивать не стоит, но при прочих равных на нее способно очень мало людей. А вот приучить как следует готовиться заранее можно кого угодно — даже такого шалопая, как ты.
— Арреш, Тиамат тебя побери! Что насчет остальных сокровищниц? Я так понимаю, план состоял в том, чтобы спрятать все, чем располагает Эреду...
— Мы так и сделаем.
— Но остальные сокровищницы...
— Остальные сокровищницы пусты, Эргал. Я «нашел подход» к другим жрецам, как ты выражаешься, полгода назад, когда о завоеваниях Боцорга еще только слухи поползли.
— Но...
— Не мы одни тут творим мифы, мой друг. Владыки города занимаются тем же.
Эргал чуть было не споткнулся: они разговаривали на ходу.
— Так было всегда? — спросил он. — То есть это испокон веку так? Шесть пустых сокровищниц, чтобы запутать воров...
— Да нет, — спокойно поправил Арреш-мер, — думаю, они опустели совсем недавно... Внутренняя политика последних лет определенно не пошла на пользу царству. Если бы не пришел сейчас Боцорг, думаю, мы бы дождались вскоре другого завоевателя.

***
Брат Арраман тоже заведовал кладовыми Эсагила. Должность его была не столь почетна, как у брата Нимдаля: в его владениях, четырех смежных комнатах на втором подземном ярусе, лежали, преимущественно, старые глиняные таблички с доносами да заморские дары или призы, которым не удалось найти применения. Пару месяцев назад, когда с ним неожиданно сблизился брат Арреш-мер, Арраман, не в силах удержаться от искушения, попытался привлечь к себе внимание более осведомленного и перспективного жреца, показав Аррешу самые главные свои диковины. В числе их — несколько странных, прибывших издалека трубок.
«Если их правильно поджечь и запустить, — говорил брат Арраман, — они взлетают вверх и взрываются там разноцветными огненными цветами. Это очень красиво. Я совсем мальчишкой еще видел такое... Но последнего заморского мастера бросили в голодную яму за непочтительность, а наши их запускать не умеют. Если же запустить неправильно, они взрываются на земле и могут вызвать большие разрушения, даже жертвы...»
«А также свет и грохот, да? — понимающе кивнул брат Арреш-мер. — Скажи, брат Арраман... А тебе бы хотелось вновь увидеть, как они взрываются?»
Брат Арраман тонко засмеялся:
«Даже если бы и хотелось, брат Арреш, что с того? Я ведь не ребенок».
Разговор случился и забылся.
Каково же было удивление Аррамана, когда однажды вечером, через несколько дней после той памятной встречи в тайной комнате Арреш-мер явился к нему и сказал:
— Брат Арраман, нужно открыть твои кладовые. Для выполнения плана мне кое-что понадобится.
— Я уже говорил, что у меня нет ничего полезного, — Арраман вздернул подбородок и отложил лопаточку: Арреш-мер застал его за ежевечерними упражнениями в каллиграфии; писал Арраман, как это и полагается, на свежей глине.
— А я уже говорил, что есть, — улыбнулся Арреш-мер.
— Уж не в старых ли доносах ты собрался отыскать способ, как защитить Эреду?
— Нет, брат Арраман. Я хочу устроить такой переполох, чтобы все подумали, будто Инанна поссорилась с Эрешкигаль, и небо рушится на землю!
Арраман заколебался. Да, он вошел в состав заговорщиков в ясном уме; он не меньше прочих хотел защитить Эреду и, что уж там, надеялся, что если он правильно поведет себя, то в дальнейшем займет какое-нибудь место, более достойное, чем главный кладовщик — но при всем при этом в плоть и кровь Аррамана въелась недопустимость «разбазаривания» драгоценного содержимого вверенных ему каменных чуланов.
— Полно тебе, брат Арраман, — Арреш-мер-седх улыбнулся в полутьме от масляного светильника. — Я знаю, ты с детства хотел устроить какой-нибудь большой грохот!
Оба, и Арреш-мер, и Арраман, воспитывались при храме; о сходном происхождении говорил первый слог их имен. Арреш-мер хорошо знал, как поддеть прежнего приятеля по играм.
— Ну хорошо, брат Арреш-мер, — сказал Арраман поднимаясь и гася фитиль. — Считай, что я решился.
У Арреша-мера хорошо получалось это: чувствовать тайные страсти и страстишки людей. Он это не считал ни талантом, ни даром богов. Если бы кто спросил, Арреш-мер, скорее всего, ответил бы: «Я просто знаю, чего хочу. Все остальные — как правило, нет».

Царица Галикарнасская решила почтить своего мужа и возвести для него гробницу, краше которой не было на Земле. Ничем другим не прославились бы царь и царица; а так все запомнили имена Артимисии и Мавзолоса.
Еще до того, как заложили фундамент, умер царь. Стены мавзолея — так назвали гробницу — возвели высоко, на девяносто с лишним локтей. Четыре разных скульптора трудились над барельефами на четыре стороны света. Ещё до того, как они закончили работу, умерла царица.
Мавзолею посчастливилось простоять почти две тысячи лет. Он пережил смену царств и укладов, а потом рухнул от сильного землетрясения. Камень из его стен послужил материалом для одной из крепостей, которые в те времена воздвигались на берегах Эгейского моря десятками. Говорят, крестоносцы ужасно ругались: тяжелые были глыбы, зар-раза...

***
Нимдаль знал о том, что этот молодой умник — но в конечном счете все равно глупец — Арреш затеял какую-то отвлекающую операцию, чтобы сокровища можно было вынести без помех. Чего он не ожидал, так это масштаба. Старый жрец не спал той ночью, взбадривая себя священными мелуххскими зернами, и вдобавок выставил рабов, чтобы не пропустить сигнала от Арреш-мера. Однако он мог так не стараться: пропустить оказалось затруднительно.
Вот еще было тихо; смотрели с полога, отгораживающего мир смертных от мира богов, огненные светила; и тут раздался свист, громче всякой кобры. После свиста загрохотало, ударило, вспыхнуло — и прямо в квадратном дворе большого храма Эсагила что-то загорелось. Потом зазвенели цимбалы, послышался дальний рокот, как будто обрушилась лавина.
— Энлиль всемогущий, Инанна милосердная! — пробормотал Нимдаль: эта поговорка частенько выручала его в трудные моменты жизни. Потом он позволил себе тень довольной улыбки. Арреш-мер значительно облегчил ему задачу.
Огненный шар взлетел вертикально вверх за стеной Эсагила и рассыпался огненным цветком.
— Боги гневаются! Боги! — раздался истеричный вопль. — Тиамат, помилуй нас! Владыка Ан, защити!
«Юнцы подошли к делу с размахом», — удовлетворенно подумал Нимдаль. А что творится в городе... Но зачем ему вообще понадобилось задействовать город? Чтобы спрятать концы?»
Да, что творится за стенами Эсагила, Нимдаль представлял себе лишь приблизительно. Ему даже в голову не могло бы придти, что подкупленные и подосланные Арреш-мером люди носились по улицам и кричали: «Ужас! Светопреставление! Боги обрушили башню Храма Земли и Неба! Беды и горести падут на Эреду!»
А желчный брат Арраман посасывал обожженую костяшку указательного пальца и хохотал. Впервые за много лет он был счастлив.

***
В ставке Кюроша-е-Боцорга, царя боцоргов, в этот вечер — точнее, уже ночь, — было шумно и людно. Со жрецами договорились: они должны были открыть ворота за два часа до рассвета.
Но лазутчики Боцорга, выученные способам скрытного проникновения за любые стены, вернулись и доложили царю ближе к полуночи, что город не спит. Небо города цветет огнями, непохожими на звезды. Улицы полнятся горожанами, которые ведут себя совершенно не так, как полагалось бы мирным труженикам. Не смолкают крики о Храме Земли и Неба, который обрушился этой ночью.
— Приведите сюда этого певца, который так развлек меня сегодня после вечерней трапезы, — приказал Кюрош-е-Боцорг. — Надеюсь, его еще не успели отослать прочь?
Его заверили, что певца, конечно, пытались отослать прочь, потому что надоел он всем хуже прицепившегося репья, но не удалось. Пользуясь расположением милостивого царя Кюроша, парень напросился на ночлег в обозе и на еду из общих котлов, взамен щедро делясь городскими сплетнями.
Еще пара минут — и певец был доставлен пред очи царя Кюроша. У тощего, огненно-рыжеволосого — недобрый цвет! — парня на шее красовалась деревянная бляха, утверждавшая, что этому музыканту дозволено проживать за городскими стенами и находиться в самом Эреду до захода солнца.
— Итак, — сказал Кюрош, — тебя зовут Зикнет?
— Точно так, — кивнул парень, — Зикнет меня зовут, сын Канеша и Андайб, музыкант, сказитель и просто хороший человек, о Кюрош, великий царь боцоргов!
— Стой-стой, — усмехнулся Кюрош, — ты болтаешь бегло, как воин! Того и гляди я прикажу оказать тебе честь, казнив будто благородного.
— Боюсь, это не поможет: говорят, мой дедушка болтал так много, что его пришлось казнить трижды, — сказал Зикнет. — А это так неаппетитно!
Кюрош рассмеялся.
— Что там с этой башней Земли и Неба? — добродушно спросил он. — Ты вчера что-то тоже пел про башню... Что предо мной склонится даже башня Земли и Неба, такие были слова в твоей песне?
— Да, о великий царь боцоргов, я пел: «Царь Кюрош велик, как буйные тучи на широкой равнине, он достиг головою месяца...»
— Довольно, — Кюрош махнул рукой и певец замолк. — Скажи мне, что ты имел в виду, когда говорил, что Башня склонится передо мной? Это просто было поэтическое сравнение, как любит ваша братия?
— Вроде того, о великий царь, — пожал плечами певец. — Ну, правда ходит еще по городу что-то вроде легенды, или даже не легенды, а так, присказки... Что до сих пор все великие воины, которые захватывали Эреду, разрушали Храм Земли и Неба, а потом его возводили вновь. Тот же, перед кем Храм падет сам, станет самым великим из всех завоевателей, настоящим хозяином городу! Это будет означать, что Инанна поклонилась ему, и что Амарутук взял его за руку и сам вводит в свои владения... — видно что-то в молчании в шатре, в перешептывании челяди насторожило певца. Он замолчал, краска сошла с его лица. Музыкант бухнулся на колени, по его кривоватому носу потекла капля пота, виляя между прыщей. — О мой царь! Неужели?..
— Ни слова боле! — резко сказал царь Кюрош. — Спугнешь удачу. На вот, на счастье, — и, сняв с широкого пальца витой золотой перстень, кинул его Зикнету.
Музыкант, ошалев от счастья, поймал перстень и опрометью кинулся из шатра.
Он бежал, пока не выскочил за пределы лагеря, где первым делом упал на землю и долго, хрипло дышал. Певец отходил от страха: он боялся, что Кюрош-е-Боцорг прикажет отрезать ему язык, чтобы сберечь свою удачу.
Зикнет поднялся и побрел в сторону Эреду. Легко проникнуть в город, который перестал быть неприступным.


Много у жителей Галикарнасса было такого, чем им следовало гордиться: тугие кошели, синее море, удобная бухта, покровительство солнцеликого Гелиоса... Когда однажды Гелиос избавил город от нападения пиратов, благодарные жители решили выстроить ему статую. Поскольку Галикарнасс славился богатством, как никакой другой город Средиземноморья, статуя тоже должна была быть особенной.
Ради нее в город пригласили лучшего тогдашнего скульптора — еще молодого, но уже вошедшего в силу. Десять лет он строил эту статую, насыпая земляной холм, чтобы отделывать верхние ее части. Наконец холм убрали: могучий и сильный бог предстал перед горожанами во всей своей славе, и был он так велик, что колени его приходились гораздо выше самых высоких домов и куда выше мачт стоявших в порту кораблей. Яркая бронза светилась на солнце: владыка небесный дарил своему изображению частицу своего блеска...
Статуя простояла всего пятьдесят лет, а после упала во время землетрясения. Денег восстановить ее у города не нашлось, а спустя несколько сотен лет обломки статуи продали некому арабскому купцу, который вывез их в неизвестном направлении. Зачем эти обломки ему понадобились, история умалчивает.

***
— Да, беды и горести падут на Эреду... — задумчиво пробормотал брат Нимдаль, сделав отмашку первому рабу. Процессия остановилась возле руин Храма, изнутри уцелевшего угла. Именно здесь, если он правильно расшифровал послание Арреш-мер-седха, им предстояло ждать. Его сопровождал раб с факелом; кое у кого из рабов в процессии были масляные фонари. Впрочем, в них не было особой нужды, потому что в неугомонившемся Эреду до сих пор горели факелы, а также горели запасы сухого хвороста для жертвенных костров, кем-то недальновидно — или, напротив, весьма дальновидно — сложенные накануне во внешнем дворе вместо внутреннего.
Однако же Нимдаль, несомненно, успел первым: не мог он углядеть знакомой высокой фигуры. Неужели Арреш оставил место встречи за ним? Не слишком похоже на этого юношу...
Нимдаль оглядывался с полуулыбкой на холеном лице. Полуулыбка не имела ничего общего с царящим вокруг хаосом; он как бы был готов поприветствовать Арреша, откуда бы тот не появился. Однако ушлый молодой жрец таки умудрился застать его врасплох.
Сперва Нимдаль услышал скрежет. Потом, обернувшись, обнаружил, что в каменной стене отходит плита — и увидел, как из темного проема показался знакомый горбатый нос.
— Почтенный брат Нимдаль, — сказал Арреш-мер. — Прошу прощения за опоздание. Заносите, — и он отошел в сторону, освобождая дорогу рабам.
— Да, заносите, — кивнул Нимдаль. Они с Аррешем отошли в сторону и начали смотреть, как рабы один за другим по двое — по трое втаскивают в открывшееся помещение тяжелые корзины.
— Ставьте к стене, — крикнул Арреш-мер им вслед. — Там не очень много места!
— Откуда вы знаете об этом тайнике? — миролюбиво спросил Нимдаль. Сам он мысленно рвал на себе волосы. Ведь можно же было догадаться! Похожие тайники делаются в подножии любых храмов, ни один архитектор не пропустит! А он... Вот теперь окончательно понятно, кстати, зачем Арреш-мер связался с этим юнцом Эргалом: у того дядя по материнской линии — архитектор Владыки. Но почему Эриду-нареб сам не воспользовался тайником? Неужели не знал? А эти двое раскопали...
— Ну, вы уж наверное догадались, откуда, — улыбнулся Арреш-мер. — Почтенный Эриду-нареб поделился с любимым младшим родичем кое-какими планами, расшифровать которые у него не хватило понятия... Смотрите, все достаточно просто: нужно нажать вот здесь, здесь и здесь...
«Дурак, — подумал Нимдаль. — Напыщенный идеалист. Ты и в самом деле стремишься к сохранению славы Эреду, мальчишка? Я тоже хочу, чтобы наш город процветал — при любом правлении. Но еще я понимаю, что сейчас только три человека, не считая рабов, знают тайну этой двери... Но что молодой Эргал без тебя? С ним можно разобраться после.»
Брат Нимдаль шагнул вплотную к Арреш-меру и выхватил из складок своего одеяния кинжал. За свою долгую карьеру брату Нимдалю доводилось пускать это орудие в ход лишь однажды — он предпочитал яды, — но жрец не сомневался, что справится.

***
Зикнет шагал вслед армии захватчиков.
Еще один побочный эффект затеи Арреш-мера: горожане этой ночью были разбужены ужасным грохотом и вспышками, и потому нападающие не застали их врасплох. Многие успели спрятаться — хотя бы в подвалах. А многие теперь, завидев воинства боцоргов, что рванули брать Эсагил, торопливо укладывали свой скарб и припасы в телеги или навьючивали на себя и на рабов, чтобы поскорее утащить это все подальше от города и уйти самим: не подлежало сомнению, что, как только боцорги возьмут Эсагил, они начнут грабить и убивать.
— Через главные ворота вы не выйдете, — напутствовал некоторые семьи Зикнет, и слово его разлеталось пожаром. — Ступайте в северную часть города, выходите через одни из четырех ворот, которые там. Только смотрите, обогните Эсагил как можно дальше! Но торопитесь, торопитесь!
Какая-то женщина, навьючивающая на смирного ослика перекидные сумки, сунула Зикнету свежую лепешку. «На, подкормись, — сказала она, — музыкантишка, совсем ты тощий!»
— Спасибо, матушка, — ответил Зикнет. — А что, много ли войск Боцорга прошло мимо?
— Много, куда уж больше-то! А некоторые соседи — Содхи-рябой, вот — под ноги им кидались.
— Зачем? — изумился Зикнет.
— Ну как! Вроде как боги от Эреду отвернулись, что ж теперь людям-то делать?
— Почему отвернулись?
Женщина смерила Зикнета раздраженным взглядом, яснее ясного говорившего: «а я этого идиота еще лепешкой кормила!»
— Так ведь башня рухнула, — сказала она. — Башня Храма Земли и Неба. Неужто не знаешь? Светопреставление полночи творилось! Второй Потоп!
Зикнет широко расплылся в улыбке, подумав «Сукин ты сын, Арреш!»:
— Спасибо еще раз, красавица!
Когда он уходил, женщина смотрела ему вслед так, как будто он был умалишенным. Зикнету казалось, что он видит, как над городом воздвигаются призрачные стены невиданной ступенчатой пирамиды — творения разума одного человека и легковерия тысяч.

***
— ...нажать вот здесь, здесь и здесь — и дверь открылась, — произнес Арреш-мер. После чего обернулся.
Почтенный брат Нимдаль стоял позади него, скрестив руки в браслетах на груди.
— Очень познавательно, брат Арреш-мер, спасибо, — иронично произнес он. — Надо полагать, мои рабы контролируются вашими людьми?
— Кое-кто из ваших рабов — действительно мои люди, — легко согласился Арреш-мер. — Но почему вы вдруг заговорили об этом, брат Нимдаль?
— Потому что вы пытались подстроить мое убийство, молодой человек, — ответил на это старший жрец.
Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Арреш-мер улыбнулся.
— Сдаюсь! Вы меня поймали. Я действительно думал, что вы можете ударить меня кинжалом. Согласитесь, было у вас такое искушение?
— О да, — кивнул Нимдаль. — Теперь, когда я не попался и не дал вам повода, вы, должно быть, убьете меня просто так.
— Ну что вы, — покачал головой Арреш-мер, — брат Нимдаль, зачем нам мериться, у кого из нас больше людей в ключевых точках?
«Наверняка у него, — отстраненно подумал Нимдаль, — мы, выученики старой школы, вообще как-то не привыкли полагаться на слуг, рабов и наймитов... а зря, зря».
— Мы — два умных человека, — продолжал Арреш-мер, — а не обуянные жадностью юнцы. Почему бы нам не договориться? Чего стоят сокровища по сравнению с настоящей властью?
Нимдаль подумал: «Он проверял меня, щенок!» Но вслух сказал другое:
— Я готов выслушать ваши предложения.
В по-птичьи желтых глазах Арреш-мера плясали отсветы пламени.

Устройство маяка просто: это башня, на верхней площадке которой должен ночью гореть свет. Всегда, несмотря ни на что. Александрийский маяк на острове Фарос не только помогал кораблям найти дорогу в порт — он являл всю славу столицы великого царя Александра, ибо сделан был из белого мрамора, украшен колоннами, а днем с вершины башни подавался сигнал столбом густого дыма. Две тысячи лет маяк исправно светил: сперва для эллинский лодий, потом для римских триер, позже — для арабских джонок и даже для неуклюжих судов, на которых воины Христа переправлялись за море, чтобы возвратить себе Святую Землю. Маяк служил всем.
Потом его разрушило землетрясением. Ни одно из царств, образовавшихся на севере Африки, не хотело восстанавливать маяк, а пиратам он и вовсе мешал.
Гораздо позже на том месте построили значительно более скромные сооружения: властители новой эпохи, что шла на смену, окутываясь оружейным дымом и отплевываясь паром машин, пока еще не набрали достаточно средств на выражение своего тщеславия.

***
Утро следующего за вторжением дня выдалось на редкость пасмурным. И вовсе не потому, что небо застилали клубы дыма и пепла: Эреду в этот раз горел на редкость умеренно. Просто с недалекого моря пришли серые тучи, затянули небо, заклубились... После обеда будет дождь: либо долгий, обложной, на несколько дней, либо бурный, с гневом Амарутука, со вспышками молний от его молота...
Царь Боцорг велел установить в центральном зале кресло и украсить его дорогими тканями и каменьями: так делали цари Ашшура. На этом кресле он воссел, когда владыка Эреду, Набу-наид, сломленный потерей приемного сына и соправителя Бэл-шар-уцура, который погиб ночью, обороняя Эсагил от боцоргов, преклонил перед ним колена и признал его царем над всем государством Эреду.
Милостив был царь Боцорг. Он позволил свергнутому Набу-наиду удалиться в дальние владения и даже забрать с собой часть своего имущества.
— Что же до сокровищ Бабилу, — молвил Кюрош-е-Боцорг, называя Эреду на аморейский лад, — то пусть сюда же, в этот зал, мне принесут все сокровища, которыми может похвастаться Эсагил!
Когда он это сказал, среди жрецов возникло некое движение, их прослойка у стен забурлила, и, наконец, вперед вытолкнули брата Нуша — того самого, у кого не было иных талантов, кроме умения красиво читать «Энума элиш».
Не самый старший среди жрецов, не самый высокопоставленный и даже не самый представительный, он смотрелся странно посреди огромного зала.
Арреш-мер-седх, готовивший выступление брата Нуша несколько дней, если не несколько месяцев, напрягся, словно подталкивая разумом то, что должно было свершиться. Вот сейчас все решится. Глупцы те, кто думает, что города берут армиями. Города берут раньше: в спорах и раздорах, в подкупах и интригах. Глупцы и те, кто верит, что проблему можно разрешить в битве. Проблемы чаще всего разрешают в разговорах с глазу на глаз, в поединке разума и воли.
Брат Нуш казался не к месту посреди этого каменного зала; утренний свет безжалостно подчеркивал непорядок в его одеянии, отсутствие жира и благовоний в его волосах. В руках брат Нуш вертел маленькие песочные часы; утреннее солнце запуталось в стекляшке.
Голос его зазвучал с неожиданной силой:
— О великий царь боцоргов, увы нам и увы! Боги отвернулись от Эреду! Сокровища потеряны!
— Что значит потеряны? — царь нахмурился и даже подался на своем кресле вперед. Призрак пожара и дальнейшего разграбления сгустился, стал почти осязаем; еще чуть-чуть, и сквозь него не будут уже видны фрески о деяниях анунаков.
Однако брат Нуш не поддался неведомой силе призрака. Стоя все так же прямо, он проговорил:
— Все сокровищницы наши, о господин и повелитель, располагались под Храмом Основания Земли и Неба, славнейшим из всех храмов Эсагила. Но этой ночью боги разрушили храм, и теперь в подземелья не пробраться... Сокровища недоступны.
— Опять этот храм... — Кюрош-е-Боцорг смотрел на жреца Нуша тяжелым взглядом, который не предвещал ничего хорошего. Но взгляд царя-завоевателя тонул, путался в лучах утреннего солнца. Скользили по стенам солнечные зайчики.
— Боги этой ночью явили мне знамение... храм был разрушен... Эреду сдался мне. Как боги могли похоронить сокровища Эреду и не дать мне завладеть ими?
— Но ведь сокровища принадлежат богам, а не городу, — проговорил брат Нуш. — Если вы прикажете, мы охотно начнем раскапывать башню... но, боюсь, придется потратить на это много времени! Прости нас, великий царь... прости ничтожных рабов своих...
Сонное состояние овладело залом. Арреш-мер, стоявший в углу — за свою службу он успел убедиться, что надежнее всего наблюдать именно из углов — отступил глубже в тень и еще сильнее надвинул капюшон на голову.
Тишина замерла патокой. Змея истории свернулась, готовая укусить собственный хвост; сейчас ужалит. Вот-вот покатятся головы, вот-вот забудутся милости — царя Боцорга хотят лишить его сокровищ. И знаменитый гипноз молодого брата Нуша, благодаря которому он так ходко продвигался по службе, не поможет.
Без царей может прожить Эреду; без торговли — нет. Но о какой торговле пойдет речь, если у жрецов не будет средств, чтобы вложить в торговые дома? О какой торговле пойдет речь, если город будет разграблен?
И тут из строя жрецов выломился брат Нимдаль. Со сноровкой, какой позавидовали бы молодые, он упал на колени перед царем.
— Царь! — воскликнул он. — По воле богов цари Эреду лишились своих сокровищ! Но есть одно сокровище, сокровище всего царства! Статуя Амарутука, золотая статуя! Воистину, бог, который явил свое расположение царю боцоргов, не откажется отправиться с ним!..
Брат Нуш тоненько закричал, выронил песочные часы, вцепился в бороду и упал на пол.
— Он просит прощения, о мой царь, что не предложил этого сразу, — пояснил брат Нимдаль.
И это — а также то, что царю боцоргов вовремя доложили об огромном количестве богатой утвари, награбленной его войсками в храмах — примирило Кюроша с отсутствием несметных сокровищ. Кроме того, забрав статую, он лишал Эреду возможности избирать новых царей — об этом ему тоже нашептали.
Диспут был закончен.
Крушение Храма Земли и Неба, зиккурата Этеменанки, стало реальностью.

Что общего у чудес света?
Спроектированные на пике технических возможностей своего времени, ради тщеславия царей или знатных горожан, ради благодарности или даже ради любви, выстроенные из мрамора, глины, кирпича или известкового камня, простоявшие пятьдесят, сто, несколько сотен или более тысячи лет, все они были в итоге разрушены. И надолго забыты.
Лишь одно чудо, никогда не входившее в списки ни одного эллинистического философа, не предали забвению — даже в темные века, поглотившие обитаемые земли в начале новой эры. О нем продолжали слагать легенды, о нем говорили риторы, его приводили в пример чванливые старцы.
Но все они вспоминали не его величие или красоту — разрушение.
Ибо в некой книге есть и такие строки: «...и сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли».
Что ж, наглецу и провокатору Арреш-мер-седху нечего сетовать на судьбу своего творения! Он и не сетует...

***
Вечером того же дня Арреш-мер и Зикнет наливались пивом в небольшом домишке квартала за три от Эсагила, в районе писцов. Арреш-мер держал его не для всякого рода тайных встреч, а как эдакое безопасное место, где можно отлежаться в случае чего и зализать раны. Или вот завалиться, как сейчас, когда ты смертельно устал, не спал три дня, но голова еще на взводе, еще до стеклянности ясна, и веселит — все, и пьянит — только пиво...
Воины не тронули писцовый квартал, пожар прошел стороной. Тихо — самое место и самое время для дружеской компании. Не одному же кормить своих демонов.
Без царей сможет прожить Эреду. Без торговли — нет. Арреш был патриотом города, а не царства. Но... как жаль, как все-таки жаль, что многовековому владычеству Эреду пришел конец! Разве что удастся, по воле богов, сохранить часть богатства и толику влияния...
— Кто тебя просил самому к Боцоргу соваться, а? Зикнет, ты псих. Я тебя отстраню, честное слово.
— Не выйдет, друг Арреш: я не за деньги на тебя работаю. Где ты еще такого найдешь?.. А слышал мою новую песню, а?.. «О милость царская, ты пронзаешь небеса, как шпиль Этеменанки...»
— Давай потом, а? У Сунмы споешь завтра свою похабщину. Или послезавтра. Харчевня-то цела еще?
Арреш-меру было муторно. Город лежал открытый, распяленный перед врагом, словно блудница... Впрочем, пустое.
— Цела, чего Сунме сделается... А не объяснишь ли ты, кстати, зачем приводил туда этого теленка*, Эргала?
— Будешь смеяться, я надеюсь со временем свалить на него часть работы во дворце. У парня есть задатки... Его дядюшка, конечно, не согласится, но это решаемо. Правда, был риск, что если Нимдаль меня переиграет, то выйдет через него на вас... если примет Эргала всерьез, что вряд ли. Но вышло по-моему.
— Да уж, по-твоему... ты рисковый мужик, Арреш.
— Кто бы говорил, личный музыкант царя боцоргов...
— Да это случайно вышло: я хотел воинам свою дезу закинуть, а они меня к царю потащили. Зато будет что вспомнить в старости, — Зикнет вытащил из внутреннего кармана на поясе кольцо с гранатом и подкинул на ладони, ловя на алые грани отблески светильника. — Нет, ну как ты все это просчитываешь? А? Расскажи! Хочешь, песню сложу? Бессмертие обеспечено!
— У меня дед гадателем был. А бессмертие и так обеспечено — если не мне, то Храму Земли и Неба.
Арреш налил себе и Зикнету еще пива. Он чувствовал, что ему становится легче. Трудная была задача; но сокровища сохранены. Пока они пикировались около входа, Нимдаль и не подумал пересчитать рабов, заносящих корзины в тайник... Теперь, даже если Нимдаль задумает присвоить себе то, что в тайнике, часть сокровищ, припрятанная в другом месте, останется — и со временем Арреш-мер вернет их городу. Со временем. Постепенно. Никто не должен понять, что они не были вывезены...
Нимдаля, конечно, следует опасаться. Впрочем, и ему нужно опасаться Арреш-мера. Интересная гонка. Кто кого...
— Да! Гениальная задумка с храмом. Дурацкая, но гениальная... Кстати, пришла тут мне идея одной песни... нет, лучше сказания. Тоже гениальная. Про героя в поисках бессмертия. Пусть он дойдет до страны смерти, насовершает кучу подвигов, и поймет, что бессмертие — это...
— Бессмертие — что? — с насмешкой поинтересовался Арреш-мер.
— Не знаю, не придумал пока... — Зикнет бросил еще один задумчивый взгляд на кольцо и положил его на стол. — Повторим?
— Ты еще не допил.
— А, точно. Так вот. Герой, конечно, будет рыжий — как я. Ты зря смеешься. Рыжий, великан и красавец.
— Рыжий герой! — беззлобно фыркнул Арреш. — Ничего более абсурдного я не слышал.
— А что, мой друг? — развеселился Зикнет. — Только абсурдом мы и спасемся в наш несовершенный век. Например его друга я сделаю зверочеловеком. Мохнатым.
— Комический элемент?
— Да нет, почему комический… Герой, вроде тебя. Я всегда говорил, что ты у нас настоящий сукин сын! Хотя юмор тоже будет. И любовных сцен побольше... пышногрудые блудницы, божественные красавицы, розовое масло....**
Арреш-мер приподнял бровь:
— Не думай, что я не имею веры в твой талант, друг Зикнет, но по мне так никто такое не станет ни слушать, ни читать — хоть помести любовные сцены в каждый стих.
— Ты плохо меня знаешь: я все это дело так перепишу на сумерийский, что даже ваши, из архивов, решат, будто имеют дело с подлинным творением времен первой династии. Детишки будут в школе изучать...
— Само собой, — согласился Арреш, кидая в рот горсть соленых орешков. — Так все-таки, что насчет бессмертия?
— У смертных бессмертия быть не может, и творениям их отмерен срок... Зато у смертных есть отлич-чное пиво.
— Хорошо сказано, — согласился Арреш, наполняя их кружки. — Кстати... — он поднял кольцо со столешницы и задумчиво повертел его в пальцах. — Это ведь личный перстень Кюроша-е-Боцорга. Тебе не приходило в голову, что его можно отличнейше использовать?..


Примечания:
* Учитывая, что священное животное Амарутука (Мардука) — бык, Зикнет делает Эргалу слегка ироничный, но все же комплимент.
** Зикнет намекает на "Сказание о Гильгамеше". На самом деле оно было сложено тысячи эдак за две — две с половиной до описываемых событий, хотя... кто знает? Оттуда же — в одной из позднейших редакций — первый эпиграф.

@темы: конкурсная работа, Радуга-2, рассказ

---

Внеконкурс

[Отряд 404]

Название: Яблок много не бывает
Тема: Третий лишний
Автор: mda_a_a_a
Бета: Terra Nova
Краткое содержание: Мир, где третьи дети в семье отнюдь не желанны и даже, можно сказать, лишние.
Три страны. Из-за одного досадного происшествия в третье государство посылают двух неопытных, совершенно не подготовленных, ничего не знающих о стране специалистов.

Словарь

Названия
Сур (исп. sur) – южная
Норден (нем. Norden) – север
Чозен (англ. chosen) – избранный
Райтвард (англ. rightward) – направо
Лефтвард (англ. leftward) – слева, по левую руку; влево, налево
Джиз (англ. Jees) – близкое к «мама дорогая»
Синоуси (англ. see-no see) – видишь-не видишь
Фуллджаз (англ. full jazz) – живость, энергия; яркие краски; пестрота
Хеллэндгон (англ. «hell and gone») – у черта на рогах
фибберы (англ. fibber) – враль, выдумщик
джаглеры (англ. juggler) – жулик, мошенник, обманщик, плут
Атта является одной из самых посещаемых пещер Германии – за год под землю спускается до 350 000 человек.

Имена
Гузи (англ.goosey) – дурачок
Нифу Нифа; Видуркис (исп. ni fu ni fa; литовский. vidurkis) – середина на половину; средняя
Ваго (исп. vago) – лентяй, бездельник, лодырь, разгильдяй
Эклиг (нем. eklig) – придирчивый, педантичный
Эрнест (англ. earnest) – серьёзный; основательный, нелегкомысленный
Констанси (англ. constancy) – неизменность, неизменяемость, устойчивость
Гегентейль Тротц (нем. gegenteil; trotz) – противоположность; несмотря на, вопреки
Гатси (англ. Gutsy) – бесстрашный, дерзкий; отчаянный, смелый, храбрый
Фелла (англ. Fella) – дружбан
Цуфал (нем.Zufall) – случай
Голдбрик (англ. Goldbrick) – подделка, фальшивка; сленг. уродина, квазимордина, страшила

Божества
Нох (нем. noch) – ещё; по-прежнему; всё ещё
Фазер (англ. father) – отец
Сордо (исп. sordo) – глухой
Топси-турви (англ. topsy-turvy) – шиворот-навыворот
Пруденс (англ. prudence) – благоразумие
Мокси (англ. moxie) – смелость, отвага; дерзость, решимость
Кандор (англ. candor) – доброта; доброжелательность
Асраи – в шотландском фольклоре водяные фейри. Робкие, застенчивые, они обитают на дне моря и в глубоких озерах. На поверхность асраи поднимаются раз в сто лет, чтобы полюбоваться лунным светом. На солнце они испаряются, от них остается лишь крохотная лужица. Главный враг асраи – человек: эти маленькие существа в женском облике настолько прекрасны, что люди не могут удержаться от искушения схватить их.


Бывают такие вещи, которые вроде бы не нужны, мешают, жмут и даже безмерно раздражают, но с ними, увы, легче смириться, чем избавиться раз и навсегда. Примеров привести можно уйму. Башмаки с неудобной колодкой, жесткие, невзрачные, а вот не выкинешь, потому что единственная пара и денег на другие нет. Невкусная еда, грязь в доме, одежда в дырках и дурацкие занавески, а не избавишься, потому что жена – это на всю жизнь и на следующую тоже. Плохая речь, неправильный прикус и жуткое косоглазие – наследственность, что может быть хуже!
Вот таким вот неудобным башмаком, нерадивой женой и плохой наследственностью являлся Чозен для Норден и Сур. Маленькая страна между двумя могущественными державами. Кость в горле, камушек в жерновах: Чозен очень и очень мешал соседям воевать между собой. Казалось бы, для таких могучих держав подобная кроха на один зуб, раздавить – как раз плюнуть. А вот и нет. Чозен оказался именно той неприятностью, с которой легче смириться, чем избавиться. И все из-за магов. Белые, черные, алхимики и просто сумасшедшие от магии рождались только там, в Чозене. Крошечная, третья-лишняя во всех смыслах, состоящая из одной дороги, двух деревень и города страна диктовала, требовала и настаивала на своем, будто сверхдержавой была именно она. Вернее, могла бы диктовать, но королю Чозена заниматься такой чепухой было лень и недосуг. Неудобная страна этот Чозен.
Рождение магов тоже происходило не просто так, а даже в некоторой степени закономерно. В Райтварде рождались одни темные маги, а в Лефтварде, соответственно, белые. Конечно, иногда боги проявляли чувство юмора, и маги рождались не в тех деревнях. Детей жалко, зато какой повод поддеть соседа.
Деревни разделяла лишь главная дорога, которая пересекала единственный в стране перекресток, и дальше бежала к городу Джиз, столице Чозена. Туда, в Джиз, сливали неликвид.
Ваш старший сын, вампир из древнего рода, отказывается пить кровь, поддавшись влиянию тайной открытой секты глаттонистов, которая исповедует путь агрессивного вегетарианства, якобы очищающий душу? Джиз его ждет! Ваш муж начал вышивать крестиком и выть по ночам, как самый распоследний оборотень? Даже если он действительно оборотень, это не дает ему права грызть ножки мебели и устраивать концерты под окнами. Врата Джиза открыты! Ваша дочь предпочитает играть в солдатики, коллекционирует ржавые ножи и заявляет, что они ужасно милые, к тому же начинает предъявлять права на женщин? Пока не поздно, отправляйте ее в Джиз и честь семьи будет спасена! Жена мешает привести любовницу? Придумайте вашей благоверной странность и отправляйте ее в Джиз! Сын покойного мужа мешает получить наследство? Джиз – вот ответ! Вы третий ребенок в семье? Ничего не делайте, вы и так туда попадете. Джиз любит «не таких» людей, лишних людей, неправильных, людей со странностями или – более тактичный вариант – людей с повышенной экстравагантностью. Правда, никто и никогда не спрашивал, а хотят ли сами отсылаемые навсегда уезжать из дома. Население Норден и Сур было не только весьма благовоспитанно, но и крайне консервативно. О населении Чозена такое сказать никому в голову бы не пришло.
Но два дня назад Чозен начал, как тот старый башмак, активно и особенно рьяно натирать мозоли соседям. Дело в том, что две деревни поссорились. С главного и единственного перекрестка страны украли яблоню. Нагло сперли, можно сказать. Впервые в истории трех стран конфликт готовился перерасти из мелкой бытовой ссоры в скандал с мировым размахом. Потому что маги, да. Тут было о чем беспокоиться. Южная, жаркая климатом, но не характером Норден, едва услышав об инциденте, сразу же выслала с дипломатической миссией своего лучшего специалиста, хладнокровного и несколько чрезмерно здравомыслящего господина Ваго. Своим нетипичным для норденцев именем Ваго был обязан двоюродной бабушке, которая славилась проказливым и вздорным нравом. Она первой добралась до городской мэрии, где вовсю повеселилась над метрикой своего двоюродного внука, подарив ему не только сурское имя, но и много чего другого, о чем Ваго до сих пор предпочитает молчать. Итак, второго дня первого месяца лета новоиспеченный посол выехал в Чозен. Стоял душный засушливый децембр.
Сур, северная, вьюжная, но широко известная своим несдержанным в плане темперамента народом, со своей стороны также выслала представителя – разгильдяя, весьма и весьма рассеянного и несерьезного господина Эклига, у которого в родственниках, как ни странно, тоже имелась двоюродная бабушка со вздорным характером, любящая пошутить. Она также первой из семьи добралась до городской мэрии. Все двоюродные бабушки одинаковы. Эклига в Чозен собирали всей семьей, даже пригласили городского мага, дабы тот наложил заклинание «непотери» на самые необходимые вещи: карету, обувь, плащ, кошелек и верного слугу Пелусу. Доблестный Эклиг имел дурную привычку их терять. Впрочем, заклинание не помогло. Как только господин посол отъехал от дома, он сей же час умудрился лишиться верного слуги Пелусы. В Чозен посол уехал один. Падал снег. В Суре только-только начиналась зима, в силу входил первый месяц – джунио.

Чозен встретил Ваго ямой, толпой и причитаниями. На перекрестке, где сходятся четыре дороги и, откуда, собственно, ведет единственная дорога на столицу, зияла глубокая черная яма. Вокруг нее с причитаниями и подвываниями бегало двое престранного вида мужчин. Один – толстый, высокий, слегка сутулый, неловкий в движениях, в тулупе мехом наружу и ядовито-зеленых штанах, пышно расшитых золотой канителью с каменьями, второй – худой, как скелет, маленький, со всклокоченными волосами, в съехавшем набок ночном колпаке, в ночной же сорочке на голое тело, зато в рейтузах канареечного цвета, отороченных понизу красным, но босиком. Глядеть на их мельтешение было больно и даже опасно для зрения. Чуть дальше, за спинами мужчин, две толпы справа и слева от дороги самозабвенно, от всей души яростно орали друг на друга. Некоторые для пущей аргументации держали в руках лопаты и вилы, испещренные заклинаниями по всей поверхности. Время от времени над обеими толпами мелькали молнии. В сторонке скромно топталось зомби. Дискуссия находилась в самом разгаре и проехать мимо нее никакой возможности не было. Экипаж остановился.
– Моя яблонька! – причитали зеленые штаны.
– Мое деревце! – выли желтые рейтузы.
– Отдай-не ваше-ваше-Пруденса на вас нет-прокляну-именем Мокси, заклинаю, отдайте яблоню-дурак, не размахивай лопатой-сожгу-благословлю-всю жизнь святым будешь-зомби давненько на обед к вам не приходили-да мы ж тебя излечим по самое немогу-век не помрешь!!!! – гудела неистово толпа с двух сторон. Галдеж стоял такой, что уши закладывало. И над всем этим лебединой песней неслось:
– Моя яблонька, кормилица на-а-а-аша!!! Все эти-и-и фибберы, они сперли!!! Не будет им покоя!
– Яблоня ты моя, где сейчас пропадаешь, несчастная ты моя, дерево ты мо-о-о-о-е! Да падет проклятье на джаглеров за содеянное ими!!!
– Мой родно-о-о-ой до-о-ом! – вдруг взвыл третий, новый, голос.
– Видуркис, имей совесть, какой родной дом?! – вскинулись плакальщики, да и толпа приутихла.
– Ну как же, я же здесь родился, под яблоней, вот. – Молодой человек, которого назвали Видуркисом, глазами, полными слез, глядел в яму, заламывая руки. – Моя мама съела с дерева яблоко и тут же родила.
– Твоя мать зацепилась за корень и упала, оттого и родила, а не от яблока. Не клевещи на яблоню! – Обладатель желтых рейтуз, грозно выпятив живот, тыкал пальцем в грудь парню, его ночная сорочка вздувалась и хлопала на ветру. – То, что ты родился на дороге ночью, под яблоней – это еще не аргумент и не повод!!! Это моя яблоня! Нечего всяким бездомным к моей яблоньке примазываться!
– Нет, моя!!! – Зеленые рейтузы блеснули золотом. – Она моя!!!!
– Нет, моя!!! Ябло-о-онька-а-а!!!
– Моя!!! Корм-и-и-лица-а-а!!!
– Моя оби-и-итель!!!
– Ябло-о-о-онька!!!
– Дере-е-е-евце!!!!
– Родно-о-о-ой очаг!!!
Когда причитания пошли на десятый круг и молнии начали мелькать чаще, железная, казалось бы, выдержка изменила послу Ваго. Он вышел из кареты.
– Здравствуйте, простите покорно, господа, но не могли бы вы уступить дорогу? Мне срочно нужно в Джиз, меня ждет король!
– Ишь, еще ничего не сделал, а уже прощения просит! – В этот раз обладатели разноцветных штанов были единодушны. – Горе у нас, не видите, езжайте другой дорогой!
– Так нет же другой дороги!
– Это ваши проблемы, господин.
Спорщики отвернулись. Возобновился ор, вопли и махание лопатами.
– Нет-нет, погодите, вы не понимаете, мне срочно надо к королю! – Посол старался перекричать толпу. Одна мысль не давала покоя Ваго, даже, можно сказать, пугала: если такое творится в деревнях на въезде в страну, что же его ждет в самой столице? Стоило призадуматься. – Я как раз еду к королю по поводу яблони. Моя страна желает помочь вашей решить эту проблему! В ваших же интересах пропустить меня!
Над дорогой установилась тишина. Гулкая, внезапная, всеобъемлющая. Даже мухи перестали жужжать.
– О как! Что, правда, что ли?! Вы найдете яблоню?! – закричали одновременно плакальщики, все трое. – Такой столичный хлыщ – и найдет?! Небось, врет!
– За этим меня и прислали! Посол Ваго к вашим услугам.
Как бы патетично и напыщенно это ни звучало, но Ваго был действительно уверен в своих словах, так же, как был уверен в идеальном состоянии своей обуви или кареты. У педантичного аккуратиста Ваго иначе быть не могло. И мысли не допускалось. Все находилось под безупречным контролем и работало, как часы. К большой досаде посла только от самой жизни и человечества в целом он никак не мог добиться совершенства. Человечество раз за разом его разочаровывало. Но в данный момент господин Ваго упускал еще кое-что важное. Он приехал в Чозен. Здесь ни в чем никогда нельзя быть уверенным.
Вдруг толпа заговорила вся разом, неразборчиво, будто выплевывая из себя слова, сливая звуки в один возмущенный бурлящий поток. Различить можно было только отдельные реплики: про проклятых фибберов, негодяев джаглеров, идиота чужака, лезущего не в свое дело, что Норден здесь неспроста, что все бред и малыш не справится (вот здесь Ваго обиделся, не такой уж он и малыш, ну, невысокий, да, но не малыш), врет он все, и снова в который раз звучали обвинения в адрес неизвестных послу фибберов и джаглеров. Где-то на заднем плане убивался Видуркис.
– Я найду вашу яблоню! – пафосно, гордо и несколько опрометчиво заявил Ваго. Он пообещал бы что угодно – уж очень хотелось послу попасть к королю. И как можно скорее. – Дайте мне три дня и я верну ее обратно!
– Ха-ха-ха-ха! – заржали разноцветные штаны. – Во дает!
– Эй, Фэт, а ведь парень справа стоит, – неожиданно заметили зеленые штаны.
– И вправду, справа, – согласились желтые рейтузы. – Ладно, посол. У вас три дня. Мы-то, может, три дня потерпим. Ну, там, проклянем пару-тройку фибберов, а так потерпим. Но за три дня управьтесь уж.
– Да, мы, так уж и быть, потерпим. Ну, благословим пару-тройку джаглеров, чего уж, – вставили зеленые штаны.
– Я Фэт, для друзей Фэтти. – Видя легкое недоумение посла, Фэт махнул рукой влево, где топорщилась высокими заборами деревня. – Староста Райтварда.
Ни тебе поклонов, ни тебе здравствуйте.
– Хотя хилый вы какой-то для спасителя. Как яблоню назад дотащите-то? – спросил хозяин зеленых штанов, недовольно хмуря брови. Затем указал вправо. – Денди я, староста Лефтварда. Если и вправду отыщете яблоню, мы, так и быть, замолвим за вас словечко перед божественным Мокси, авось и благословит.
– Нет, покорнейше благодарю, я чту другого бога. Мой бог Нох и другого для меня нет!
– Да ладно, все они там на чай к другу ходят. Разок помолитесь Мокси, он потом вашему все и передаст. Делов-то.
– И все же нет. И потом, я не спаситель. Я посол! У меня другая миссия. И раз я уже вышел из кареты и дал обещание… – Ваго задумчиво пожевал нижнюю губу, пытаясь напустить на себя суровый вид умудренного опытом сыщика. – А когда случилась… эээ… кража, вы не заметили чего-нибудь странного? Может, слышали? Подозрительные личности, непонятные звуки? Хоть что-нибудь? Что-нибудь, выходящее за рамки вашей обычной жизни?
– Нет, конечно! Ночь же была. Ну, разве что свинья у кузнеца окотилась, да у Фло близнецы родились, пройдоха Пруденс опять нам детей подменил, напрочь светлые, хоть бы второй темным был, так нет же! А такого лет десять не случалось. – Староста Райтварда принялся загибать пальцы. – Картошка морковкой взошла, Никс опять спалил крышу у соседа, не иначе топси-турви подсобили, кошка сожрала флюгер на крыше нашего судьи, моя канарейка перестала призывать души умерших предков, старая карга трактирщица весь день наливала настоящее вино. Нет, ничего странного в ту ночь не происходило. Абсолютно.
– И у нас тоже, – подтвердил Денди, ему из-за спины еще и односельчане подсказывали, – совершенно ничего. Блудный сын Лейзи вернулся, десять лет пропадал, а тут вернулся с женой, двумя детьми и третьим, и все без магического дара, позор какой, морковка взошла картошкой, асраи с болот приходила, песни пекарю пела, удивительно, что всех не перебудила, нищему Ричу наконец удалось упокоить петуха с конька крыши, а то все про далекого правителя речи заводил, про бабу какую-то, на радостях Рич открыл свой винный погреб, хорошее у него вино, крепкое. А странного нет, ничего не было.
Помолчали. Ваго – огорошено, а толпа – пытаясь вспомнить что-нибудь из ряда вон выходящее. Зомби все так же неуверенно топтался в сторонке. Каркали вороны.
– Но могу сказать точно: яблоню выкопали, – вновь заговорил Фэт и указал на яму, – лопатой.
Иногда Ваго позволял себе поразмышлять о силе человеческого разума. В данный момент яркий пример разумности был перед ним. Три примера.
– Точно лопатой?
– Точно, я совершенно в этом уверен. Лопатой!
– Господа, господа! – Ничего, решительно ничего он здесь не добьется. – Я благодарен за предоставленную информацию. Я не забуду упомянуть перед королем о вашем содействии. Но сейчас, будьте добры, уступите дорогу, меня ждет король!
– Езжайте, посол, но помните – у вас три дня. Если не справитесь, в первую очередь мы придем за вами. – Старейшины любезно улыбнулись. – Три дня, господин Ваго.
Толпа расступилась, давая путь к экипажу. Посол запрыгнул в него и уже было собирался приказать кучеру ехать дальше, как его окликнули:
– Посол, эй, посол, подождите! – К Ваго бежал Видуркис. Короткая куртка, потертые штаны, стоптанные, видавшие виды сапоги. Богачом Видуркис отнюдь не выглядел. – Возьмите меня с собой, мне тоже в Джиз надо.
Он забрался внутрь, раскинул свое длинное нескладное тело на соседнем сидении и выдохнул:
– Все, теперь можно ехать.
– Спасибо, что разрешили. – Ваго подал знак кучеру. Карета дернулась и покатила.
– Вообще-то, меня зовут Нифу Нифа, а Видуркис – это так, прозвище.
– Приятно познакомиться, господин Нифу Нифа. Вы, как я понял, родом отсюда? Правда, я не совсем разобрался, из какой именно деревни, на мага вы не похожи.
– О, я действительно родился под яблоней, – засмеялся молодой человек, – ровно между Джизом, Райтвардом и Лефтвардом. Можно сказать, что я родился нигде и везде, а лучше – посерединке.
– Аха, – крякнул Ваго и неловко замолчал.
– Моя мать, – тем временем продолжал Нифу Нифа, – отличалась повышенной экстравагантностью. Ну, все мы здесь такие. Мать из Сура, ее в Джиз отправил отец, мой дед, когда обнаружилось, что мама любит залипать. Вы когда-нибудь залипали на чем-нибудь? Вижу, что нет. Стоило матери увидеть какой-нибудь блестящий предмет, и она уже не могла от него оторваться. Спала с ним, носила на руках или, если предмет оказывался достаточно большим, сидела часами, днями подле него и гладила, гладила, гладила. Через, пару-тройку дней она залипала на чем-нибудь другом. Моя мать не отличалась постоянством, да. Однажды она залипла на витрину обувного магазина, самого большого в городе. Мама просидела возле витрины две недели. Две! Оттащить ее никому не удавалось. Она в буквальном смысле прилипла к стеклу. Теперь вы поняли, как именно моя мать залипала?
Господин Нифу Нифа снова рассмеялся, уже не стесняясь, вытянулся во весь рост. Закинул руки за голову, согнул ноги в коленях и водрузил грязные сапоги на сидение. Как уже отмечалось ранее, господин Ваго был очень воспитанным человеком. Более чем.
– Понимаете, после такого у деда был только один выход – отправить дочь в Джиз. Что он и сделал. Снабдил деньгами, двумя служанками, купил дом в столице и напрочь забыл, что у него когда-то была дочка. С глаз долой – из сердца вон, да. Уже в Джизе обнаружилось, что мама залипает не только на неодушевленные предметы, но и на очень даже одушевленные. Только в отличие от первых, от вторых может случится лишняя жизнь в животе. Так и вышло. Мама залипла на красивого щеголеватого повесу, мучила его две недели, изводила, пока кто-то не показал ей отполированное до блеска серебряное блюдо. Повеса был мгновенно забыт. Но вот святая Фазер маму не забыла. Вы наверняка в курсе, что дети, благословленные святой Фазер, всегда появлялись в неудобное для их матерей время. Всегда. Так что я – ребенок, благословленный богиней и рожденный под яблоней. Неплохо устроился, да?
– Но почему под яблоней, так далеко от города? Как ваша мать там оказалась одна, ночью?
– Ха! Моя мама залипла на медный фонарь, подвешенный позади кареты. Она за ним шла! Но не дошла: то ли действительно споткнулась о корень дерева, то ли просто пришло время, но у нее начались схватки. Мне повезло, что тогда мама рожала на земле, насквозь пропитанной магией, под деревом, рождающим магию, повезло, что само место было священным. Воистину я везучий. А так бы помер, да. Вместе с матерью.
– Но с вашей матерью все обошлось, она жива?
– Конечно, жива, упаси ее Фазер, еще как жива. Она благополучно родила, замотала меня в шаль и ушла обратно. Дома, в восемь часов ей подают завтрак в постель. А она и так уже опаздывала. Утром меня обнаружили лазутчики из обоих деревень. Они крались наворовать себе яблок, а тут я лежу. Таскали мне потом молоко, каши всякие, фрукты, маги тайком от старейшин пытались обучить магии; тут у них, конечно, ничего не вышло, но внимание-то все равно приятно. А я, как подрос, начал шататься по деревням, то в Райтварде потопчусь, то в Лефтварде. В пятнадцать собрался и рванул в город, да и там не особо задержался. Так и мотаюсь между столицей и деревнями.
– Действительно, живёте посередине, – улыбнулся Ваго, – хоть и неудобно.
– Зато весело!
– Наверное. – На самом деле, ничего веселого Ваго в этом не видел, но хотел поддержать человека, оказавшегося лишним от самого рождения.
Некоторое время они ехали в тишине. За окном мелькали деревья, дорожные столбы, два силвана, пьяный вусмерть маг, пляшущие зомби, поднятые магом, вороны, о чем-то спорящие между собой и, кажется, белка. И облака. Облака были чудесны, ослепительно белы, чисты, они неспеша плыли в сторону Джиза, цепляясь пушистыми белоснежными боками за верхушки деревьев. Два облачка зацепились за деревья настолько прочно, что неба им еще долго не видать. Ветер лениво трепал их за ватные холки. Идиллия.
– Господин Нифу Нифа, но почему яблоня? Что в ней такого?
– А? – Нифу Нифа успел задремать и вопрос, заданный так внезапно, разбудил его. – Так вы не знаете о Яблоне? Совсем ничего?
– Ну, я как-то раньше не интересовался фруктовыми деревьями, – смутился посол. – И яблоки я как-то не очень. То есть я искал в библиотеке хоть какие-то упоминания о вашем дереве, но все книги о Яблоне находились в отделе сказок.
– Хехе, я так и думал. Земля у нас здесь магическая. Волшебная. Сажаешь картошку – вырастает морковь, сажаешь морковь – всходит картошка, во второй раз сажаешь морковь в надежде на урожай картошки, а вот нет – на этот раз морковка! Местные приловчились, маги все-таки, а вот приезжим диво каждый день. Наша Яблоня умудрилась вырасти на том месте, где сходятся все магические потоки. Ничего удивительного, что яблоня оказалась не совсем деревом, и не совсем фруктовым. – Нифу Нифа хлопнул в ладоши, громко засмеялся. – Наша яблоня плодоносит магией. Волшебные яблочки, да. Съел яблочко – пополнил запас магических сил, а то и восстановил под завязку. Благодать…
Молодые люди проводили взглядом телегу, груженную метлами, клетками с летучими мышами, совами, змеями, тюками темной ткани и бутылями с чем-то вязким. Сзади на телеге что-то белело, оказалось, рекламный плакат: «6-й общегородской конкурс на лучшую домохозяйку пройдет седьмого дня мэя шестого года правления короля Гузи III (да пребудет с ним благословение братьев Пруденс, Мокси и матери их Фазер) Торопитесь! Торопитесь! Вас ожидает много интересного, особенно если вы являетесь супругом одной из участниц».
– Ну, так вот, – продолжил Нифу Нифа, – яблоня оказалась с характером. Яблоки родились отменные, но! Но! Одна половина дерева уродилась яблоками с темной магией, а вторая – с белой. Вроде бы фибберы с джаглерами должны быть счастливы…
– Погодите, погодите! – перебил Ваго. – Расскажите наконец – что за фибберы и джаглеры? Кто это?!
– Э-э-э, ну как же, чего тут не понятного, в Райтварде живут джаглеры, а в Лефтварде – фибберы.
– Но почему их по-разному называют: деревни по-одному, а жителей по-другому?
– А что, их должны называть одинаково? Конечно, их называют по-разному, чтобы всем сразу стало понятно, о ком идет речь. Не отвлекайте меня! – замахал руками господин Нифу Нифа. – Ну вот, сбился. О чем я говорил? Ах, да, фибберы и джаглеры должны бы радовать, каждому дерево угодило. Угодило-то угодило, да не так. Яблоки выросли не на той стороне. Лефтаварду достались яблоки с темной магией, а Райтварду – с белой. А у магов с дележом территории строго. Разгильдяи те еще, а вот границу, главную дорогу Чозена, с давних времен чтут. И чужое стараются не брать. По крайней мере, в открытую. А тут такая оказия. Ну, деревенские не долго думали, выкопали яблоню, перевернули, посадили обратно и сели ждать следующего года, будучи уверенными, что на это раз урожай будет правильным. Ха! Яблоня опять уродила обильно, но вновь наоборот! Яблоки со светлой магией были опять со стороны Райтварда, а с темной магией – со стороны Лефтварда. Маги в ужасе. Они не отошли еще от прошлого года, когда обмен яблоками между деревнями стоял такой, что аж в городе слышали. А тут – снова здравствуйте. Маги опять выкопали яблоню, перевернули, посадили и пошли отбивать поклоны в святилищах Пруденса и Мокси. Боги их услышали. Запомните, никогда не молитесь одновременно двум богам, господин Ваго, никогда. Они, боги, все там наверху чай за одним столом пьют, сговариваются божественные, чтоб их. Вот и братья договорились.
Нифу Нифа захихикал, достал откуда-то из-под куртки яблоко, начал с хрустом жевать. Брызги летели во все стороны.
– На следующий год яблоня опять дала богатый урожай, – размахивал яблоком Нифу Нифа. Посол Ваго едва заметно поморщился. – Все дерево в яблоках! Огромных, тугих, сочных! Но братья перемешали все яблоки! Все! Ни одного одинакового на одной ветке. Может, это и не шутка богов была, а яблоне самой надоело, что ее каждый раз пересаживают. Не знаю, но с тех пор на дереве яблоки с магией распределялись вперемешку. На сбор урожая даже из Джиза приезжали, такое представление нельзя пропустить. Праздник урожая, да. Яблоки эти – основной доход обоих деревень. Они их потом и в Сур, и в Норден продают, и королю нашему на стол подают. Король, как и я, невосприимчив к магии, над ним что колдуй, что не колдуй – все впустую. Он эти яблоки просто так ест, нравятся они ему. Очень вкусные, говорит.
– А почему... – Ваго достал белый накрахмаленный платок, резко нагнулся к Нифу Нифа, вырвал из его рук яблоко и выкинул в окно. После уже спокойно, откинувшись на спинку кресла, продолжил: – Почему нельзя было взять от дерева по саженцу и посадить каждый в своей деревне? Или воспользоваться магией, если и так вокруг одни маги.
– Умный, да? – Все еще ошарашенный выходкой посла, Нифу Нифа ответил не сразу. – Я вам что, просто так про потоки говорил, про особое место? На другом месте это была бы обычная яблоня. Ну, плодоносила бы раз в четыре года вишнями и все, никакой тебе магии. Вот так вот. Вам вообще очень повезло, что вы справа стояли, когда обещали дерево за три дня найти. Очень повезло.
– Почему повезло? Признаться, я был удивлен столь быстрым согласием старост, как только выяснилось, что я стою справа. И что бы произошло, если бы я находился слева?
– Побили бы. У нас лгунов не любят. – Нифу Нифа достал второе яблоко, но, помня судьбу первого, теперь ел аккуратно, опасливо косясь на посла. – Справа стоишь – правду говоришь, слева – врешь и не краснеешь. Традиция, понимаешь.
– Но ведь ничто не мешает соврать, даже если стоишь справа?!
– Во-о-о-т, правильно мыслите. Главное – врать так, чтобы не смогли доказать и поймать за руку. Ты, если уж соврал, стараешься становиться все время слева от собеседника, но будь готов к тому, что тот будет делать то же самое. Игра занятная, плохо будет только, если поймают.
– Побьют?
– И это тоже! А потом еще и благословят, или проклянут, а то и все сразу.
– Н-да. Мне вот что еще непонятно. – Посол задумчиво вытирал руки платком. – Яблоню украли два дня назад, два дня деревни ссорились... и что, все это время старосты бегали вокруг ямы и плакались, а толпы перекидывались молниями? И все два дня дорога была перекрыта?!
– Нет, конечно, старосты просто знали, что к нам едут послы. Вы приехали первым.
– О-о-о-. И вы тоже о приезде послов знали?
– Я? Нет-нет, что вы! – господин Нифу Нифа был сама невинность и искренность. Приложив руки к груди, повернувшись чуть вправо, чтобы лучше видеть посла, он сердечно заверил: – Я ничего не знал! Я честно страдал! Это была такая неожиданность!
– Ну да, ну да. – Господин Ваго только вздохнул. Все в этой стране сбивало с толку, все было неправильным, диким, вывернутым.
Остальную часть пути до столицы проделали молча. Нифу Нифа спал, а Ваго дремал, постоянно вскидываясь и вздрагивая. Господин посол нервничал. В Нордене родственники не всегда отсылали в Джиз детей с повышенной экстравагантностью. Это же добровольное дело каждого. Сдавать или не сдавать. Ваго был именно таким ребенком. Особенным. Ваго видел магию. Нет, магом он не был, но вот у других он ее видел. Мог сходу определить, какой масти маг, какой силы, какой мощности магический источник, а мог и сам источник найти. На месте развороченной ямы господин посол увидел обрывы магических потоков и, если наверху больше дрались словами, то там, на дне ямы, под землей, назревал иной конфликт, более опасный, чем ссора двух деревень. В недрах земли магия сворачивались в узлы, запутывалась, неправильно смешивалась. Кто-то очень неаккуратно, грубо вырвал яблоню, тем самым нарушив равновесие. И магические потоки, в отличие от людей, три дня ждать не будут. Им наплевать, справа ты стоишь или слева, врешь или говоришь искренне, они просто взорвутся и все дела. Времени было мало.
Джиз начался внезапно, неожиданно. Вот вроде бы была пустая дорога, только некоторые асраи, перепутав ночь с днем, сверкали полупрозрачными телами вдоль обочин, и о-па – уже город. Ни тебе ворот, ни тебе стен. За поворотом сразу же начинались дома и палатки с уличными торговцами.
– О, трижды Нох, какой ужас! – потрясенно воскликнул Ваго. – То есть, я хотел сказать, какой удивительный у вас город.
– Да, в первый раз все так реагируют. С непривычки город очень впечатляет.
Город с непривычки ужасал, ослеплял, оглушал! Город выглядел так, будто он изнутри взорвался. Будто здесь устроили танцы все боги разом. Будто у художника случился острый приступ бешенства, прогрессирующего невроза и ненависти к человечеству одновременно. Все в городе было чересчур. Чересчур ярко, чересчур громко, чересчур людно. Дома нависали над улицами, практически соединяясь крышами, соседи с верхних этажей спокойно могли устраивать совместную трапезу на общем подоконнике. Повсюду были цветы, ведь горшки – такой удобный аргумент в споре. Как будто в доказательство в одно из окон второго этажа высунулась женщина и со всего размаху запустила горшком в голову стоящего внизу господина. Горшок пролетел мимо, но сапоги господину изрядно обляпал. Господин отряхнул грязь с обуви, открыл зонт и остался стоять, где стоял.
– Не обращай внимания, Прити, – успокоил он белого кролика у своих ног. Белый кролик прял ушами и продолжал невозмутимо поедать камни мостовой. – Эта женщина просто не любит кроликов. А ты кушай, кушай.
Шум, гам, скрип колес, стук копыт, крики зазывал. И вдруг над улицей поплыло:
– Готовьтесь, дети нашей Фазер!!! Близится день, он уже скоро! Он приближается! Дадада! Город ожидает гибель!!!! – надрывался мужчина, закутанный в ярко-красную накидку с прорезанными проймами, подвязанную черным поясом. «Предсказатель», раскачиваясь, сидел высоко на фонаре. Там ему надрываться никто не мешал. По небу, над головой мужчины, медленно проплывала повозка, лошадь выглядела несколько удивленной, но траву продолжала жевать. – Падающий мост падет!!! Слышите тихий грохот? Это топси-турви спешат на помощь! Когда солнце остановится посередине неба, а дома перестанут отбрасывать тени, страшный час настанет!!! Возмездие близко!
– О, терпеливый Нох, кто это? Местный сумасшедший?
– Сумасшедший? Помилуй вас Фазер, это наш часокрик! Он любит заигрывать с публикой, но падение моста предсказывает точно.
– Падение моста?!
– Ну да, стоял, стоял мост, бац – и упал. Думаете, Падающий мост назвали падающим просто так? Нет! Он падает! Иногда два раза на день, иногда постоянно. Вам следует поторопиться, а то к королю не попадете. В полдень мост падет! – передразнил «предсказателя» Нифу Нифа. – Падающий мост ведет в резиденцию короля. Наш король не очень любит людей, господин Ваго. Они ему мешают не править королевством. А это раздражает. Потому мост падает. Вам лучше поторопиться. Конечно, у замка есть черный ход, но туда долго ехать – два поворота направо и один налево – вы точно тогда не успеете. Вам лучше ехать прямой дорогой. Сначала влево-влево-влево, потом поворот направо, дальше прямо-прямо, поворот налево, поворот направо, опять направо, снова направо, поворот налево, постоите немного, там великан живет, он ближе к полудню чихать начинает, надо немного переждать, ну, а дальше совсем просто – направо-налево-налево-направо и три улицы назад проедете, а то я сам немного напутал. В общем, не заблудитесь. Ориентируйтесь на панталоны. Пока-пока. Удачи!
Нифу Нифа на ходу выпрыгнул из кареты и был таков.
– Постойте… – робко окликнул Ваго, выскочив вслед за ним. – Я ничего не запомнил.
Господин посол в надежде посмотрел на кучера. Кучер сладко спал, а лошади потихоньку, вразвалочку ехали дальше по улице. Ваго вернулся в карету, благо, она ехала медленно, и догнать ее не стоило труда. Господин посол решил отдаться в руки судьбы. Будь что будет. Он устал.
Сквозь хаотичное сплетение крыш, башенок и дымоходов проглядывались вдалеке белые стены с синими полосами. (Замок был последним проектом королевы Мейсон и строился в дикой спешке. Белого кирпича постоянно не хватало, зато синего было в достатке.) На самой высокой башне развевалось нечто розовое. «По крайне мере, направление известно», – подумал Ваго.
Близился полдень.

Гузи III являлся первым королем в истории Чозена. До этого страной правили одни королевы. Давняя чозенская традиция. Одно недописанное слово в официальном документе, и все – история целого государства почти навсегда была изменена. Дело в том, что свое завещание венценосная особа пишет сама, в одиночестве, без свидетелей. А это чревато. Первая королева Чозена жила очень, очень, очень долго. Правнуки правнуков уже успели вырасти, а она все жила и правила, правила и жила. Всем надоела. Пока однажды королева не надумала писать завещание. Закрылась у себя в комнате, достала перо, чернила, бумагу, написала первые строки и умерла. Сначала родственники возрадовались, потом прочитали завещание. «Право на наследование трона имеет только королев…» Дальше шло неразборчиво. Старая карга славилась крайне плохим почерком. Но завещание есть завещание. Правда, чозенцы его восприняли буквально: с тех пор и до нынешнего времени страной правили одни только королевы, даже если некоторые из них говорили низким басом от рождения, брились по утрам и предпочитали делать детей, а не вынашивать их. Гузи становиться королевой не пожелал, ему надоела эта традиция. И во время коронации, когда он сменил на престоле королеву Мэйсон, юный правитель провозгласил себя королем Гузи III, из-за чего и прослыл злостным реформатором и попирателем традиций. Приставка «третий», по мнению короля, делала имя более солидным и весомым.
Как ни странно, но господин Ваго добрался до замка без приключений и даже успел до падения моста. Замок был огромен: чуть больше деревенского дома, но зато с тремя башнями и роскошным садом.
Во дворе раздавался еле слышный скрип мельничного колеса. Перед замком мирно паслись куры и кролики. На главной башне вместо флага, громко хлопая на ветру, развевались розовые в белый горошек панталоны. В самом замке пахло сеном и ржаными лепешками: обитатели готовились к большому королевскому ланчу. Господин Ваго поспешил в тронный зал, он опаздывал.
Король Гузи III сидел на троне и зашивал штаны.
– О, приветствую вас, господин Ваго, – поздоровался правитель и с улыбкой кивнул на штаны, – Представляете, порвались. Как доехали? Я слышал, вам дали три дня.
Служба донесений при королевском дворе работала, как полагается.
– Хорошо, благодарю. И у меня действительно три дня, чтобы найти яблоню, а не то ваши маги придут за мной.
– О, вы действительно профессионал, как мне и говорили. Только приехали в страну, и сразу за дело. Я поражен! – Король полюбовался получившимся швом, натянул брюки. – Идемте, господин Ваго, в сад. О государственных делах в тронном зале говорить не принято.
Но перед прогулкой Ваго и его величество успели принять участие в большом королевском ланче, поиграть с младшим принцем в «убей короля» (победителем вышла кроватная собачка королевы – она съела короля), поговорить с предыдущей королевой Мейсон и женой его Дикей, и лишь только затем отправились обсудить государственные дела.
В саду было хорошо: сплошные яблони, грядки с зеленью, беспорядочные ряды стриженных вересковых кустарников, маленькая мельница и пруд с гусями. И главное, там было тихо.
– М-м-м, простите, Ваше Величество, даже не знаю, как вам сказать… – мялся Ваго, смущенно теребя рукава куртки, – так неловко, все время над этим думал. Может быть, вы не заметили, но у вас на главной башне вместо флага, простите, ради Ноха, мою грубость, развеваются женские панталоны.
– Розовые в горошек?
– Д-да-а.
– Пыф, я ведь говорил главному канцлеру, чтобы вывешивал панталоны моего дядюшки. Они такие синие, особенно когда новые, прекрасно гармонируют с синими стенами замка.
– О-о-о…
Помолчали. Падающий мост снова упал, второй раз за полчаса.
– Насчет яблони...
– О да, я приложу все усилия, клянусь именем Ноха! Моя страна искренне хочет помочь в этой неприятной для вас ситуации.
– Ну, эта ситуация скорее неприятна для вас, мой дорогой господин Ваго. – Взгляд короля лучился неподдельной отеческой заботой. – А мы постараемся оказать максимальное содействие со своей стороны.
– Я рад это слышать. – Луч солнца нещадно бил прямо в левый глаз Ваго, отчего король слегка расплывался и двоился. – Я над…
Внезапно разговор был прерван шорохом и треском, идущим со стороны грядок. Остервенело продираясь сквозь низкие вересковые кусты, на мощеную садовую дорожку спиной назад вывалился молодой мужчина. В отличие от того же посла, который, казалось, состоял из одних острых углов, нарушитель был округл, в филейных частях несколько пухл, а намечающийся животик как бы намекал на неограниченную любовь хозяина к вкусной и здоровой пище. Весь в земле, без одного сапога, в мятой, не первой свежести куртке, в плохо сидящих, грязных и явно слишком узких штанах неизвестный господин производил впечатление исключительно благородного человека. Над его головой вились мелкие птички, принявшие всклокоченную кучерявую шевелюру за готовое, но бесхозное гнездо. Он в растерянности крутил головой, явно не понимая, где находится.
– Приветствую, господин Эклиг! Рад, что вы, наконец, почтили нас своим присутствием. Долго же вы ехали.
– О! Так это замок! Я на месте! – Эклиг, посол северной страны, разогнал птичек, пригладил торчащие волосы, оправил куртку, почесав левой, босой ногой правую, и радостно вскричал: – Буэнос Диас, Ваше Величество! Я рад вас видеть! Ваш город ужасен!
Неприкрытый сурский акцент делал еще более очевидным полное отсутствие у господина Эклига дипломатичности как таковой.
– Да что вы говорите?! – А вот король был дипломатом. Ну, или просто очень хорошо владел собой. – И что вас задержало в пути так долго?
– Какой-то идиот вырыл на перекрестке яму, и пока мы ее объезжали, заблудились. У вас нет ни одной прямой дороги к столице! – Здесь Ваго еле слышно застонал. – Потом я потерял карету, кучера, кошелек и в конце концов на меня упал мост. И вообще у вас…
– Знаю, знаю, на главной башне вывешены панталоны.
– Что?! Я думал это такой флаг. Нет, я имел в виду ваш парадный вход. С ним надо что-то делать! А то темно, сыро, корни торчат, земля сыплется. Очень непродуманно! И ходить там неудобно. Вот, вымазался весь, – раздосадовано закончил Эклиг. Падение моста ни для кого не проходит бесследно.
Посол Ваго издал каркающий звук и, стремительно развернувшись, удалился в яблони. Оттуда раздались возгласы, всхлипы и молитва Ноху. Через пару минут Ваго вернулся.
– Хороший у вас сад. Деревья такими ровными рядами растут. Успокаивает.
– Приятно это слышать. – Гузи III оглянулся на абсолютно хаотично посаженые деревья. – Рад, что вы оценили мои яблоньки.
– Особенно эту. – Ваго указал на роскошное большое дерево в центре сада. О да, дуб был прекрасен.
– Да, очень красивая яблоня, жемчужина сада! Только позавчера нашел. Валялась под забором.
– Ну что же, молодые люди, теперь все в сборе, – внезапно сменив тему, продолжил король. – Я думаю, вам надо объединить усилия и вместе искать яблоню. Возьмете господина Эклига под свое крыло, посол Ваго?
– А…э-э-э, кгм…
– Вот и славно, господин Ваго! Пора прощаться, у вас столько дел, столько дел!
– Но, – возмутился было посол, – мы же ничего не обсудили!
– Как это не обсудили? Мы с вами вместе поели, поиграли, полюбовались садом. Прекрасно провели время, я считаю.
– Но мы совершенно не обсудили дело, ради которого меня сюда прислали! Вы же обещали! – Голос Ваго сорвался. – Обещали оказать полное содействие! Помочь!
– Ах да, содействие, помощь, все такое. – Король приобнял за плечи взволнованного посла. – Дорогой господин Ваго... Я же могу так вас называть? Ну так вот, дорогой мой господин Ваго, видите вот эту дорожку? Видите. Сейчас вы вместе с милым господином Эклигом пойдете прямо, выйдете вот в эти двери, потом опять пойдете прямо, выйдете через главные ворота, приобнимите за плечи – вот как я вас сейчас – первого встречного и скажете со всей искренностью и душевностью: «Ах, как я рад, что вы согласились мне помочь, моя благодарность не знает границ, ваша доброта окупится сторицей!» И вам помогут! У меня очень добрые и отзывчивые подданные! Окажут любое посильное содействие, все что угодно! Главное, быстро скажите эту фразу, а то могут и догнать. Вы все поняли, мой дорогой господин Ваго?
– Всее, д-д-д-а-а.
– Вот и прекрасно! Вперед, мои юные друзья! Моя страна надеется на вас! – Король подтолкнул к выходу обоих ошеломленных послов. – Тем более, если вы облажаетесь, мне предоставится такой удобный случай переключить внимание магов на что-нибудь другое. Например, на ваши страны.
– Но, Ваше Величество, магические потоки, узлы, дыра…бабах…!!!
– Совершенно согласен! Бабах будет сильный, вам следует поторопиться!
С этим словами его величество король вытолкал послов за двери и, облегченно вздохнув, удалился доедать ржаную лепешку, оставшуюся после ланча. Больше всего на свете, после правления страной, Гузи III ненавидел вести дипломатические разговоры и решать разного рода конфликты. За него это прекрасно делали другие. Главное – правильно задать направление. А в этом деле его величество Гузи III достиг совершенства. Тем более, ему надо было распорядиться поменять розовые панталоны на более подходящие синие.
– Ээээ… господин Ваго, что будем делать? – Эклиг еще не совсем пришел в себя.
Господин Ваго ничего не ответил, он уже увидел впереди знакомую потертую куртку и рванулся вперед.
– Ах, как я рад, что вы, господин Нифу Нифа, согласились мне помочь, – затараторил посол, крепко обнимая давешнего попутчика за плечи. Тот начал стремительно бледнеть. – Моя благодарность не знает границ, ваша доброта окупится сторицей!!!
– О, пресвятая Фазер и сыновья ее, кто вас надоумил?! Король, да?! – Сказать, что Нифу Нифа был расстроен, значит, ничего не сказать. Он шумно вздохнул. – Вы меня подловили.
Ваго смущенно потупился, но при этом не спешил отпускать Нифу Нифа.
– Значит, вы мне поможете?
– А куда я денусь?! Вы только что произнесли волшебные слова. – Нифу Нифа чуть было не плакал. – Теперь я вынужден.
– Простите меня, но король велел обратиться к первому встречному. – Ваго слабо улыбнулся. Левый рукав посла соприкасался с тканью правого рукава Нифу Нифа.
– Ладно, проехали. А это кто? – спросил тот, указывая на Эклига. Эклиг в это время задумчиво крутил в руках оставшийся сапог, явно намереваясь швырнуть его в открытую дверь дома, возле которого стоял.
– Господин Эклиг! – заорал Ваго, рванулся к сурскому послу и подтащил его к Нифу Нифа. – Это сурский посол, господин Эклиг. Он немного рассеян. На него только что упал мост.
– О, я вижу. Ну что ж, нам, пожалуй, нужен Голдбрик и новые сапоги господину Эклигу. Сапоги в первую очередь. У вас же есть деньги, господин посол?
– Голдбрик? Сапоги? Ах да, сапоги. Нет, денег у господина Эклига нет. – Сурский посол подмигнул и все-таки выкинул сапог. Ваго закатил глаза. – Господин посол потерял кошелек. И карету, и кучера, и только что лишился второго сапога. У господина Эклига ничего нет.
– Замечательно, значит идем покупать сапоги, а потом к Голдбрику в «Маскулин клаб».
– А на чьи деньги мы будем покупать? О-о-о... – Ваго бросил злой взгляд в спину Эклигу. Эклиг почесался. Ничего удивительного, что две страны так долго и так непримиримо враждовали.
– И чем Голдбрик нам сможет помочь? – спросил господин Ваго после того, как были куплены сапоги и новая куртка для Эклига. Эклиг, конечно, в благодарность за такой щедрый подарок тут же умудрился потеряться. Еле нашли.
– О! Если ты чего-то не знаешь или тебе нужно что-то очень срочно узнать, следует идти к Голдбрику. Он знает все, что происходит в стране и не только в стране. Все! Надеюсь, он будет свободен и сможет нам уделить пару минут. Голдбрик очень занятой человек, – ответил Нифу Нифа, таща на веревке Эклига. Господин Эклиг внимательно слушал, но в разговоре участия не принимал. – Голдбрик нам все и расскажет. Он ведь оракул.
– Вот прямо все так и расскажет? Все? Просто так? – не верил Ваго.
– Конечно, расскажет! Просто так. За двадцать золотых.
– У меня столько нет!
– Тогда за десять.
Послеполуденное солнце вызолотило крыши, дома бросали длинные тени через улицы, пели кошки. Внезапно резко стемнело, из подворотен пополз туман, троих молодых людей буквально окутала зловещая атмосфера. На улицах стало сумеречно и таинственно. Пение кошек доносилось как будто издалека.
– О великая Сордо, что случилось? Только что день был, – удивился Эклиг.
– Ничего не случилось, мы почти пришли. «Маскулин клаб» – тайное открытое общество. Здесь всегда должно быть сумеречно, таинственно и зловеще, – сделал большие глаза Нифу Нифа. – Зааагадка, тааайна!
– Вот как...
Дома здесь тоже были серые, невзрачные, неприятные. Под ярко светящейся вывеской «Маскулин клаб» курил невысокий, плотно сбитый мужчина, закутанный в старый серый плащ. Он явно кого-то ждал, притом очень долго. Возле его правой ноги возвышалась горка пепла, доходящая курильщику до колена.
– Ба, да не уж то Видуркис! – Оракул выбросил трубку.
– Голдбрик, какая встреча! – обрадовался тот. – А мы как раз к тебе.
– Знаю. Десять золотых. – Голдбрик даром время не терял.
– Эээ, что, прямо здесь давать?! – Ваго Голдбрик не понравился. Очень.
– Ну, можно и не здесь, но там. – Оракул указал на дверь. – Это будет стоить уже пятнадцать.
– Почему?!
– Потому что там у меня репутация! Ну, так что?
– Хорошо. – Ваго достал кошелек, отсчитал десять золотых, высыпал деньги в сложенные ковшиком широкие ладони Голдбрика.
– Идемте. – Оракул распахнул двери, пропуская троицу внутрь. За дверью оказался мрачный подъезд, освещенный одинокой лампочкой без плафона. Разбитая плитка хрустела под ногами. Лестница шаталась и подозрительно поскрипывала. Было таинственно. Голдбрик распахнул одну из двух дверей на площадке. Блеснула табличка «только для мужчин». – Прошу! Добро пожаловать!
В зале царил полумрак, лампы заливали помещение ровным, но тусклым красным светом. Посреди зала стояла женщина и демонстрировала чулки. Отовсюду слышался женский смех, жаркие споры о посевах пшеницы, дурной моде, невоспитанной молодежи, новом любовнике канцлера, политических репрессиях, в левом углу громко обсуждали мужчин, у окна играли в вист. Порхали юбки. В правом, самом темном, углу, компания женщин уселась в кружок, по рукам ходила шляпа. Дым стоял коромыслом, душно пахло розами и еще чем-то приторно-сладким. Женщины были везде. Вошедшие ошарашено молчали.
– Ой, не та дверь. Прощу прощения. Господа, нам сюда. – Голдбрик закрыл первую дверь, открыл вторую. Блеснула табличка «только для мужчин».
В зале царил полумрак. Посреди зала стоял мужчина и демонстрировал чулки. Отовсюду слышался мужской смех, жаркие споры о посевах пшеницы, дурной моде, невоспитанной молодежи, новой любовнице канцлера, политических репрессиях, в левом углу громко обсуждали женщин, у окна играли в вист. Порхали юбки. В правом, самом темном, углу, компания мужчин уселась в кружок, по рукам ходила бутылка, огромная, тисненая золотом книга и баранья нога. Дым стоял коромыслом, остро пахло табаком и пивом. Вошедшие вздохнули и оживились.
– Ну вот, теперь все правильно.
Голдбрик поманил гостей вглубь комнаты. В левом углу стоял круглый стол, крытый зеленой скатертью, казавшейся коричневой в красном свете ламп, на столе поблескивал прозрачным боком хрустальный шар с золотой пылью внутри. За крепким яблоневым стулом находилась ширма. Из-под ширмы торчали сапоги.
– Присаживайтесь господа.
Сели. Ваго мялся, мялся, но все же не выдержал и спросил:
– Уважаемый Голдбрик, а что делали женщины в той комнате? Я видел, как они передавали по кругу шляпу...
– А это читательский клуб. Литературный вечер такой. Называется «записки без подписи». Собирается группа, садится в кружок и пишет кляузы, жалобы, все, что их раздражает в соседке, матери или там в подруге подруги. Хорошее тоже могут написать, конечно, но редко. Затем записки бросают в шляпу, перемешивают и по одной зачитывают вслух. Жутко веселое занятие. Буквально дней семь назад в пылу веселья избили чтицу.
– Теперь ясно. – Ваго мысленно возблагодарил Ноха за то, что в его стране подобных игр нет. От табачного дыма начали слезиться глаза. Здесь было слишком шумно.
– Итак, господа, начнем. – Голдбрик натянул на себя мантию в золотых звездах, колпак, смахивающий на ночной, и таинственно-просветленное выражение лица, подходящее случаю. Оракул затянул монотонную песню на одной тягучей низкой ноте. Руки в золотых тяжелых кольцах мелькали над хрустальным шаром, золотая пыль взлетала и опадала, ширма позади оракула зашевелилась.
– О, духи, что покинули свои тела! Призраки, витающие в воздухе, видящие то, что сокрыто от глаз человека, ответьте! – Оракул ударил шаром по столу.
– Мы слышим вас, спрашивайте! – ответили духи и закашлялись. В помещении было очень душно.
– О, невидимые, как нам найти потерянную яблоню? Какой нечестивец приложил к этому руку?
– Ну и вопросы! Откуда я знаю?! Я вам что, всевидящее око Фазер, что ли?!
Оракул пнул ширму. Ширма слегка согнулась. Духи сразу стали более сговорчивыми:
– Ищите синекнижника!
– Так он же, как в седьмой раз неудачно женился, так и пропал совсем. Лет сто о нем ничего неизвестно, – обеспокоено вскричал Нифу Нифа. – Где нам его искать-то?
– Все равно ищите! Герр Тротц знает! Карта у него! Все, я пошел! – Резко отдернув ширму, из ниши вышел усталый сгорбившийся старец и удалился.
– Эээээ… – Ваго проследил взглядом за стремительно удаляющимся «призраком». – Ээээ?..
– Ну вот, духи были сегодня благосклонны к вам, – как ни в чем не бывало продолжил Голдбрик. – Сегодня они разговорчивы как никогда.
– Благосклонны?! Ваш так называемый дух более чем материален!!!
– Ну, с кем не бывает. Духи они такие, разные, – невозмутимо ответил оракул.
– Голдбрик! – Ваго начал угрожающе подниматься из-за стола. – Да что вы себе позв…
– Большое спасибо за помощь, оракул. – Нифу Нифа быстро вскочил, схватил Ваго за руку и потащил к выходу. Следом за ними волочил стул Эклиг. Ему понравилось говорить с духами. – Мы пошли. До встречи!
Голдбрик кивнул и помахал ручкой. Свои десять золотых он отработал честно, хоть и быстро.
На улице же господин Ваго, вырвавшись из рук Нифу Нифа, принялся яростно бушевать и негодовать.
– Балаган! Оракул – шарлатан! Нифу Нифа, возвращайте мои деньги, вы привели меня к шарлатану! Да что это такое! Я думал, это приличное место, цивилизованный город, а тут врут на каждом шагу! Это помощь, по-вашему?! – Господин посол метался по переулку. За ним сверху, из окон двух комнат «Маскулин клаб», заинтересованно наблюдали и даже подбадривали. Женщины звали к себе. Мужчины предлагали баранью ногу. Ваго вскинул голову, разразился очередной тирадой, резко развернулся и быстро зашагал прочь. Грохоча стулом, Эклиг бросился следом. Нифу Нифа закурил трубку, покачал головой и неспеша пошел догонять.
Вечерело.

(продолжение в комментариях)

@темы: Радуга-2, рассказ, внеконкурс