Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте (с)
Название: Вилка Мортона
Тема: «Избранный» (или «Заговор переодетого мира»)
Автор: chibi-zoisy
Бета:
Пиковая стража
Краткое содержание: каждый рассказчик это рассказ
Предупреждение:долбонуар сомнительные попытки стилизации
Комментарии: разрешены
Отлично помню тот доджливый вечер: меня вежливо вынесли из бара "Черный Бык" и довольно-таки аккуратно прислонили к стене возле мусорного бака. Когда я несколько протрезвел, то обнаружил, что рядом в луже плещется мой бумажник - вышибалы оставили в нем десятку на такси.
Трогательная деталь, о таких можно писать. А вот о том, что в «Черном Быке» могут вам подлить в пиво, особенно если вы не завсегдатай – упоминать не стоит.
Такие книги плохо продаются, но об этом я потом узнал. Тогда же отклеился от стенки, посмотрел на мокрую бумажку, на которую можно было доехать.
Например, в контору.
Жалкая съемная конурка, пять на три, одно окно. Шатающийся стол, два стула, металлический шкаф и под картотеку и сейф, в котором стоит бутылка, полная на треть. Блистательный план - прямо как блестящая табличка на двери:
Потому я и решил отправиться домой. К горе немытой посуды в раковине, горе окурков на подоконнике, горе материалов по старым расследованиям на кровати. Заснуть – если получится, а если повезет, то не видеть снов. Если повезет - проснуться, хлебнуть воды из-под крана.
И начать все сначала. Найти себе новое дело, получше чем слежка за неверными супругами и супружницами. Найти где-нибудь денег на новый объектив для фотоаппарата – потому что слежка хоть и дело грязное, но дает почти единственную прибыль. Но как заработать, если объектив разбит?
Над этим я подумаю после того, как просплюсь. Такой у меня сформировался план, когда я двинулся домой самой короткой дорогой. Сейчас на этом месте городской сквер, но тогда это был просто пустырь – полоса развороченной земли, где недавно снесли два квартала развалюх. Пробираясь между завалами кирпича и оскальзываясь на глине, я настолько увлекся тем, чтобы не оставить местной грязи свой ботинок, что не сразу заметил его.
Впоследствии я написал много чего о роковых, судьбоносных и еще каких-то там переворачивающих жизнь встречах. Это так, примечания по ходу дела.
Рок, судьба и переворот моей жизни в ту ночь выглядели как мокрый, грязный, и, похоже, поддатый мужик. Брел он, пошатываясь, прямо на меня. Но дело было не в этом.
Напрягся я, когда он остановился. Ну, не очень-то напрягся. Скажем так – несколько протрезвел. Самую малость, только чтобы решить, что же стоит делать дальше.
Тогда я решил, что если напрягаться из-за каждого чучела из мусорного бака, то наживешь себе язву. И что нужно продолжить променад. Ну, немного наглости иногда спасают жизнь и все такое. Пусть даже руку он держал так, что мог прятать нож. Или пугач. Но нет. Иначе бы держался бы бойчее.
Наркоман. Просто наглый типок. Очередной сумасшедший. Или всего понемногу – чем ближе я подходил, тем больше тревожился.
В такие моменты в книгах можно начать нагнетать саспенс. В фильмах – делать темные невнятные кадры. Режиссеры и писатели пытаются передать это чувство. Которое они сами знают с чужих слов или представляют себе крайне смутно. Я уже почти забыл, и не могу написать правду – от нее остаются одни затоптанные ногами матафоры.
А тогда это было естественнее, чем дышать.
На уровне запахов, если вам от этого понятнее.
Оценка уровня риска бизнес-плана, как выражается мой литагент.
Вот так. Вместо саспенса – скучные слова. Разрядка напряжения. Да и вы уже уверены, что, раз я могу тут занудствовать, то смертельно для меня та встреча не окончилась. Так?
Много отвлекаюсь. Тот человек был… У наркотов есть словечко: «выгоревший».
Но безобидный. С пустоватым взглядом, постаревшим лицом. Я, проходя мимо, задел его плечом. Толкни я чуть сильнее – он полетел бы в грязь. Просто потому, что забыл о том, как удерживать равновесие, понимаете? Такие они. То, что тебя держало, толкало вперед, заставляло жрать, болтать, убивать за дозу, ходить на семейные обеды с родственниками жены, считать деньги, поддакивать начальству, лезть к девчонке под юбку, и все остальное прочее – оно исчезло. И ты как телевизор, когда с крыши в очередной раз сперли антенну. Остались помехи.
Смотреть нечего. Проходи мимо.
Я попробовал. На этом месте воспоминания прерываются. Потом, уже гораздо позже, кто-то из врачей снисходительно пояснил, что так бывает при сотрясении мозга.
Судя по квадратному с рифлением отпечатку у меня на лбу, «тяжелым и тупым предметом» была рукоять, например, револьвера. В медкарте записали просто – «легкое сотрясение мозга». Ну, уже потом, когда меня нашли под утро и я кое-как собрался в сознание уже в отделении «скорой». С похмелья. С раскалывающейся головой. И прочая, прочая, прочая. О таком лучше не писать в официальной биографии – но я тогда не особенно-то рассчитывал дожить даже до вечера. Настолько все было хреново. До сих пор не переношу утра, и как пример могу привести то, памятное.
И дело было даже не в моей голове, и не в орущем пацане со сломанной, кажется, кистью рядом. Больничная вонь, больничная же грязь бесплатного отделения. Серый утренний свет, режущий глаза. Вокруг тысяча и один оттенок серого, и это было моей жизнью, и ее смыслом, аминь.
Но даже в этом я умудрился облажаться. Не то чтобы меня вырубили тогда впервые, но как-то все сошлось. Похмелье, разочарованность, безденежье. Ну, и абсолютная бесполезность.
А еще тот старпер на койке в углу – бледная, восковая кукла с седыми растрепанными волосами. Которые смотрел не осуждающе, а даже с какой-то завистью.
Завидовать было абсолютно нечему. Ни моей дурости, ни молодости, ни шишке на лбу, ни тошноте от всего – что внутри, что снаружи. Я попробовал собрать хотя бы зрение, четко разглядеть хотя бы медсестру в конце коридора. Но увидел только грязно-белое пятно. Рядом с которым расплывалось пятно красное.
Медичка взмахнула рукой в мою сторону, красное пятно приблизилось и сложилось в женскую фигуру.
В окружающем гаме приемной она, казалось, двигалась совершенно бесшумно. Плыла гондолой в канале, полном мусора и окурков. Красного в ней было не так и много – кажется, шарф – но этому оттенку явно нечего было делать среди окружающих серых тонов.
И запаху духов. И дорогому лоску. Единственное, что вполне походило этому месту – мокрые глаза и кривящийся рот. Вздернутый подбородок. Немного отчаяния, много страха. Малость злости. То, что вело ее и заставило прийти сюда. Растерянно оглядываясь, подойти к старику и с неуверенным лицом что-то спросить.
Восковая кукла чуть шире приоткрыла глаза и кивнула. Женщина напряглась, еще больше вытянулась. Я же прикрыл глаза, чтобы не так тошнило, и чтобы удобнее было среди шагов, кашля, криков расслышать отрывки разговора:
- …не он. Где он? …ложь. Вы знаете. Нет, это невозможно. Может, это вы умираете, а он жив. Дело ваше. Я ошиблась. Выздоравливайте.
Последнее слово она произнесла, уже стоя вполоборота, уже мысленно покинув собеседника. Что-то в этом было – роковое, судьбоносное. Жестокое, и при этом даже красивое. Еще накануне я бы не преминул сунуть в это нос – в деле явно были замешаны деньги, или какая-то семейная грязь, или и то и то. Но теперь вся эта история совершенно меня не касалась.
Всё. Хватит.
Красное исчезло. И хватит с меня серого.
Запах духов уже успел рассеяться. Рядом со мной, щуря маленькие глазки, прижимая к плоской груди медкарту, стояла не то студентка-практикантка, не то кто-то там в мятом халате. На сонном лице – явная жалость.
Зависть. Жалость. Постоянный надзор за чьей-то жизнью, ковыряние в чужой грязи. Хватит.
В тот день я не поклялся себе больше не пить, не завязал курить. Хуже – я решил, что вся моя прошлая жизнь попросту никуда не годится.
Не умеешь жить – займись чем-нибудь другим.
Я и занялся.
Остальное можно прочитать в какой угодно моей биографии – той, что уже под фамилией Мастерс. Новая фамилия, старые полузнакомые, благодаря которым я смог занять вакантную и весьма пыльную должность помощника кладовщика при хранилище улик.
Нет, на этой должности все было чисто. И законно. Единственный плюс: уйма свободного времени. Некоторые используют его для мелких склок, постепенного скатывания в пьянство или тихого наедания брюшка. Я же, впридачу ко всему вышеперечисленному, еще поглощал уйму бумажного фаст-фуда. Книжечки карманного формата в разлезающихся по швам обложках.
Мой рецепт успеха. Если вас не затошнит от такого чтива, если вы не устанете хмыкать всякий раз, когда написан откровенный бред, если не напьетесь и не заснете как-нибудь вечером, когда соседи за слишком тонкой стеной включили телевизор слишком громко… то и вы об этом подумаете.
Чем я хуже? Если какой-то дурак, который с огнестрельным оружием имеет дело, исключительно во время охоты на утку, который знать не знает особенности нынешнего уличного жаргона, который, наверное, ни разу «косяк» не заворачивал… То чем хуже я? Я ведь тоже могу рассказать вам историю.
В моей новой жизни уже не было серого – и я был тому рад, рад банальной пестроте, ничего не значащим людям, цветным обложкам. Но я отлично помнил тот серый – без однозначного черного или белого – мир, я мог про него рассказать. У писак есть словечко: «рельеф». Подробности. Характерные словечки, жесты и черты. Целые истории, вполне настоящие, но слишком скучные, страшные, личные. Все это у меня было.
Рельеф это зацепка для ума читателя. Именно так, навешивая за эти мелкие крючки правды положенную ложь, как я навешивал на обойные гвоздочки тяжелый ковер на стену, я превращал свою прошлую жизнь во что-то, что можно продать. Серое приобретало благородные оттенки тьмы, лунного света. Норкового меха, теней в подворотне. Становилось светом фар и прожекторов. Дешевый трюк, скажете вы. Так может всякий. Бывший коп. Учитель младших классов. Скучающая домохозяйка - мне нравился тот мой самый первый псевдоним - Мэгги Линдсей, с ее выдуманной серенькой жизнью. Автором этого пшена мог быть кто угодно.
Да. Но не каждый добивается успеха.
Видимо, беда - или секрет успеха - были в том, что я знал, кому это рассказываю. А потому даже не пытался добиться правды – а просто подмешивал в положенные штапмы немного чего-то достаточно свежего. Еще воняющего, а не рассыпающегося пылью в руках. Но без перебора. И без священного трепета в руках. Вот моя жизнь, вот я продаю вам ее в одном рассказе, в тонком журнале между цветными фото в полный разворот и рекламой ботинок. Другой рассказ, другой журнал. И так далее. Это была тщательнейшая, кропотливая работа – которая стоила мне многого.
Тогда-то я действительно нажил себе язву – когда дело приняло действительно серьезный финансовый оборот.
Вот и вся правда о том, как мне это удалось. Остальное уже написано, продано, издано юбилейным сборником. Цикл повестей и рассказов, с одним сквозным персонажем, разумеется, почти бессмертным, разумеется, почти неподкупным, Джеком Маккоэном. Он был совершенно не похож на меня – чокнутый мудак, такие бы не прожили в настоящем мире и дня. Но мне нравилось показывать черно-белый, вылизанный до гламурного очаровательного лоска мир именно его глазами. И иногда видеть серое. Младенцы в мусорных баках, проститутки-провинциалки, селящиеся шумными колониями, крикливая музыка из облеванного магнитофона. Синяки, на которых отпечатались пряжки ремня. Все эти круги грязи под ногтями, следы от иглы на предплечье у милой племяшки, крысы в подвале ухоженного домика. Проломленные головы старух, у которых отбирали полученное пособие. То, что случается не на страницах книг, а на листках вечерних газет.
Как, конечно, и женщина в красном. Женщина-загадка, тайна. Искра в липком нуарном мареве. Ни в одном интервью я так и не назвал ее имени. Потому что понятия не имею, кто она такая. «Когда узнает Джек Маккоэн, тогда узнаете и вы, уважаемые читатели». Точка. Пусть даже к финалу каждой детективной книжонке прилагался свой убийца-дворецкий, но пусть хотя бы что-то остается неизвестным. В романтичном смысле, разумеется. Не в реальной жизни.
Где-то на страницах моих книжиц моей супругой бы стала та самая мелкоглазая студентка, которую пленил бы мой жалкий вид и гигантский ушиб. В реальной жизни я женился поздновато, да и в общем-то зря.
Иначе как бы я оказался здесь – в бесплатной больнице, совсем один. Но это неважно. Неважен даже новый контракт на переиздание. Возможно, я уже слишком стар, чтобы снова играть в эти игры. Возможно, мой персонаж уже слишком стар и устал. Себя я, похоже, загнал до обострения. В таком случае, за что мне жалеть его? Каждый из нас получил, пожалуй, именно то, что полагается. Справедливая, счастливая развязка дела. А где же финал?
Читатели любят сахарный сироп счастливых концовок. Но точно так же они любят мертвечину. Точно так же как зеваки, вытягивающие шеи из окон и проезжающих мимо машин торопятся увидеть последствия кровавого дорожного происшествия. Смертельный исход, конец пути. Смертельно раненный Джек Маккоэн на темном пустыре в дождливую ночь. Барабен револьвера пуст. Чем завершится эта история? Что я напишу, если смогу держать карандаш?
Понятия не имею. Узнает Джек Маккоэн, узнаете и вы, уважаемые читатели.
А сейчас простите. На меня смотрит какой-то юнец, и, признаться, я малодушно завидую его здоровью, глупости и крепкому черепу.
Простите. Я чувствую запах духов, узнаю красное пятно. Она называет имя – мое старое имя, которое осталось в медицинской страховке. Конечно же, она ищет Джека Маккоэна, не меня.
Сумасшедшая фанатка? Таких у меня немало. А вот она – одна. И я говорю ей правду. Что Джек почти мертв, но, возможно, если она поторопится…
Уходит. Не слушает меня.
Напишите для этой истории ту концовку, которая вам больше по душе.
Тема: «Избранный» (или «Заговор переодетого мира»)
Автор: chibi-zoisy
Бета:
Пиковая стражаКраткое содержание: каждый рассказчик это рассказ
Предупреждение:
Комментарии: разрешены
Отлично помню тот доджливый вечер: меня вежливо вынесли из бара "Черный Бык" и довольно-таки аккуратно прислонили к стене возле мусорного бака. Когда я несколько протрезвел, то обнаружил, что рядом в луже плещется мой бумажник - вышибалы оставили в нем десятку на такси.
Трогательная деталь, о таких можно писать. А вот о том, что в «Черном Быке» могут вам подлить в пиво, особенно если вы не завсегдатай – упоминать не стоит.
Такие книги плохо продаются, но об этом я потом узнал. Тогда же отклеился от стенки, посмотрел на мокрую бумажку, на которую можно было доехать.
Например, в контору.
Жалкая съемная конурка, пять на три, одно окно. Шатающийся стол, два стула, металлический шкаф и под картотеку и сейф, в котором стоит бутылка, полная на треть. Блистательный план - прямо как блестящая табличка на двери:
"Дж. Мортон. Частный детектив"
Потому я и решил отправиться домой. К горе немытой посуды в раковине, горе окурков на подоконнике, горе материалов по старым расследованиям на кровати. Заснуть – если получится, а если повезет, то не видеть снов. Если повезет - проснуться, хлебнуть воды из-под крана.
И начать все сначала. Найти себе новое дело, получше чем слежка за неверными супругами и супружницами. Найти где-нибудь денег на новый объектив для фотоаппарата – потому что слежка хоть и дело грязное, но дает почти единственную прибыль. Но как заработать, если объектив разбит?
Над этим я подумаю после того, как просплюсь. Такой у меня сформировался план, когда я двинулся домой самой короткой дорогой. Сейчас на этом месте городской сквер, но тогда это был просто пустырь – полоса развороченной земли, где недавно снесли два квартала развалюх. Пробираясь между завалами кирпича и оскальзываясь на глине, я настолько увлекся тем, чтобы не оставить местной грязи свой ботинок, что не сразу заметил его.
Впоследствии я написал много чего о роковых, судьбоносных и еще каких-то там переворачивающих жизнь встречах. Это так, примечания по ходу дела.
Рок, судьба и переворот моей жизни в ту ночь выглядели как мокрый, грязный, и, похоже, поддатый мужик. Брел он, пошатываясь, прямо на меня. Но дело было не в этом.
Напрягся я, когда он остановился. Ну, не очень-то напрягся. Скажем так – несколько протрезвел. Самую малость, только чтобы решить, что же стоит делать дальше.
Тогда я решил, что если напрягаться из-за каждого чучела из мусорного бака, то наживешь себе язву. И что нужно продолжить променад. Ну, немного наглости иногда спасают жизнь и все такое. Пусть даже руку он держал так, что мог прятать нож. Или пугач. Но нет. Иначе бы держался бы бойчее.
Наркоман. Просто наглый типок. Очередной сумасшедший. Или всего понемногу – чем ближе я подходил, тем больше тревожился.
В такие моменты в книгах можно начать нагнетать саспенс. В фильмах – делать темные невнятные кадры. Режиссеры и писатели пытаются передать это чувство. Которое они сами знают с чужих слов или представляют себе крайне смутно. Я уже почти забыл, и не могу написать правду – от нее остаются одни затоптанные ногами матафоры.
А тогда это было естественнее, чем дышать.
На уровне запахов, если вам от этого понятнее.
Оценка уровня риска бизнес-плана, как выражается мой литагент.
Вот так. Вместо саспенса – скучные слова. Разрядка напряжения. Да и вы уже уверены, что, раз я могу тут занудствовать, то смертельно для меня та встреча не окончилась. Так?
Много отвлекаюсь. Тот человек был… У наркотов есть словечко: «выгоревший».
Но безобидный. С пустоватым взглядом, постаревшим лицом. Я, проходя мимо, задел его плечом. Толкни я чуть сильнее – он полетел бы в грязь. Просто потому, что забыл о том, как удерживать равновесие, понимаете? Такие они. То, что тебя держало, толкало вперед, заставляло жрать, болтать, убивать за дозу, ходить на семейные обеды с родственниками жены, считать деньги, поддакивать начальству, лезть к девчонке под юбку, и все остальное прочее – оно исчезло. И ты как телевизор, когда с крыши в очередной раз сперли антенну. Остались помехи.
Смотреть нечего. Проходи мимо.
Я попробовал. На этом месте воспоминания прерываются. Потом, уже гораздо позже, кто-то из врачей снисходительно пояснил, что так бывает при сотрясении мозга.
Судя по квадратному с рифлением отпечатку у меня на лбу, «тяжелым и тупым предметом» была рукоять, например, револьвера. В медкарте записали просто – «легкое сотрясение мозга». Ну, уже потом, когда меня нашли под утро и я кое-как собрался в сознание уже в отделении «скорой». С похмелья. С раскалывающейся головой. И прочая, прочая, прочая. О таком лучше не писать в официальной биографии – но я тогда не особенно-то рассчитывал дожить даже до вечера. Настолько все было хреново. До сих пор не переношу утра, и как пример могу привести то, памятное.
И дело было даже не в моей голове, и не в орущем пацане со сломанной, кажется, кистью рядом. Больничная вонь, больничная же грязь бесплатного отделения. Серый утренний свет, режущий глаза. Вокруг тысяча и один оттенок серого, и это было моей жизнью, и ее смыслом, аминь.
Но даже в этом я умудрился облажаться. Не то чтобы меня вырубили тогда впервые, но как-то все сошлось. Похмелье, разочарованность, безденежье. Ну, и абсолютная бесполезность.
А еще тот старпер на койке в углу – бледная, восковая кукла с седыми растрепанными волосами. Которые смотрел не осуждающе, а даже с какой-то завистью.
Завидовать было абсолютно нечему. Ни моей дурости, ни молодости, ни шишке на лбу, ни тошноте от всего – что внутри, что снаружи. Я попробовал собрать хотя бы зрение, четко разглядеть хотя бы медсестру в конце коридора. Но увидел только грязно-белое пятно. Рядом с которым расплывалось пятно красное.
Медичка взмахнула рукой в мою сторону, красное пятно приблизилось и сложилось в женскую фигуру.
В окружающем гаме приемной она, казалось, двигалась совершенно бесшумно. Плыла гондолой в канале, полном мусора и окурков. Красного в ней было не так и много – кажется, шарф – но этому оттенку явно нечего было делать среди окружающих серых тонов.
И запаху духов. И дорогому лоску. Единственное, что вполне походило этому месту – мокрые глаза и кривящийся рот. Вздернутый подбородок. Немного отчаяния, много страха. Малость злости. То, что вело ее и заставило прийти сюда. Растерянно оглядываясь, подойти к старику и с неуверенным лицом что-то спросить.
Восковая кукла чуть шире приоткрыла глаза и кивнула. Женщина напряглась, еще больше вытянулась. Я же прикрыл глаза, чтобы не так тошнило, и чтобы удобнее было среди шагов, кашля, криков расслышать отрывки разговора:
- …не он. Где он? …ложь. Вы знаете. Нет, это невозможно. Может, это вы умираете, а он жив. Дело ваше. Я ошиблась. Выздоравливайте.
Последнее слово она произнесла, уже стоя вполоборота, уже мысленно покинув собеседника. Что-то в этом было – роковое, судьбоносное. Жестокое, и при этом даже красивое. Еще накануне я бы не преминул сунуть в это нос – в деле явно были замешаны деньги, или какая-то семейная грязь, или и то и то. Но теперь вся эта история совершенно меня не касалась.
Всё. Хватит.
Красное исчезло. И хватит с меня серого.
Запах духов уже успел рассеяться. Рядом со мной, щуря маленькие глазки, прижимая к плоской груди медкарту, стояла не то студентка-практикантка, не то кто-то там в мятом халате. На сонном лице – явная жалость.
Зависть. Жалость. Постоянный надзор за чьей-то жизнью, ковыряние в чужой грязи. Хватит.
В тот день я не поклялся себе больше не пить, не завязал курить. Хуже – я решил, что вся моя прошлая жизнь попросту никуда не годится.
Не умеешь жить – займись чем-нибудь другим.
Я и занялся.
Остальное можно прочитать в какой угодно моей биографии – той, что уже под фамилией Мастерс. Новая фамилия, старые полузнакомые, благодаря которым я смог занять вакантную и весьма пыльную должность помощника кладовщика при хранилище улик.
Нет, на этой должности все было чисто. И законно. Единственный плюс: уйма свободного времени. Некоторые используют его для мелких склок, постепенного скатывания в пьянство или тихого наедания брюшка. Я же, впридачу ко всему вышеперечисленному, еще поглощал уйму бумажного фаст-фуда. Книжечки карманного формата в разлезающихся по швам обложках.
Мой рецепт успеха. Если вас не затошнит от такого чтива, если вы не устанете хмыкать всякий раз, когда написан откровенный бред, если не напьетесь и не заснете как-нибудь вечером, когда соседи за слишком тонкой стеной включили телевизор слишком громко… то и вы об этом подумаете.
Чем я хуже? Если какой-то дурак, который с огнестрельным оружием имеет дело, исключительно во время охоты на утку, который знать не знает особенности нынешнего уличного жаргона, который, наверное, ни разу «косяк» не заворачивал… То чем хуже я? Я ведь тоже могу рассказать вам историю.
В моей новой жизни уже не было серого – и я был тому рад, рад банальной пестроте, ничего не значащим людям, цветным обложкам. Но я отлично помнил тот серый – без однозначного черного или белого – мир, я мог про него рассказать. У писак есть словечко: «рельеф». Подробности. Характерные словечки, жесты и черты. Целые истории, вполне настоящие, но слишком скучные, страшные, личные. Все это у меня было.
Рельеф это зацепка для ума читателя. Именно так, навешивая за эти мелкие крючки правды положенную ложь, как я навешивал на обойные гвоздочки тяжелый ковер на стену, я превращал свою прошлую жизнь во что-то, что можно продать. Серое приобретало благородные оттенки тьмы, лунного света. Норкового меха, теней в подворотне. Становилось светом фар и прожекторов. Дешевый трюк, скажете вы. Так может всякий. Бывший коп. Учитель младших классов. Скучающая домохозяйка - мне нравился тот мой самый первый псевдоним - Мэгги Линдсей, с ее выдуманной серенькой жизнью. Автором этого пшена мог быть кто угодно.
Да. Но не каждый добивается успеха.
Видимо, беда - или секрет успеха - были в том, что я знал, кому это рассказываю. А потому даже не пытался добиться правды – а просто подмешивал в положенные штапмы немного чего-то достаточно свежего. Еще воняющего, а не рассыпающегося пылью в руках. Но без перебора. И без священного трепета в руках. Вот моя жизнь, вот я продаю вам ее в одном рассказе, в тонком журнале между цветными фото в полный разворот и рекламой ботинок. Другой рассказ, другой журнал. И так далее. Это была тщательнейшая, кропотливая работа – которая стоила мне многого.
Тогда-то я действительно нажил себе язву – когда дело приняло действительно серьезный финансовый оборот.
Вот и вся правда о том, как мне это удалось. Остальное уже написано, продано, издано юбилейным сборником. Цикл повестей и рассказов, с одним сквозным персонажем, разумеется, почти бессмертным, разумеется, почти неподкупным, Джеком Маккоэном. Он был совершенно не похож на меня – чокнутый мудак, такие бы не прожили в настоящем мире и дня. Но мне нравилось показывать черно-белый, вылизанный до гламурного очаровательного лоска мир именно его глазами. И иногда видеть серое. Младенцы в мусорных баках, проститутки-провинциалки, селящиеся шумными колониями, крикливая музыка из облеванного магнитофона. Синяки, на которых отпечатались пряжки ремня. Все эти круги грязи под ногтями, следы от иглы на предплечье у милой племяшки, крысы в подвале ухоженного домика. Проломленные головы старух, у которых отбирали полученное пособие. То, что случается не на страницах книг, а на листках вечерних газет.
Как, конечно, и женщина в красном. Женщина-загадка, тайна. Искра в липком нуарном мареве. Ни в одном интервью я так и не назвал ее имени. Потому что понятия не имею, кто она такая. «Когда узнает Джек Маккоэн, тогда узнаете и вы, уважаемые читатели». Точка. Пусть даже к финалу каждой детективной книжонке прилагался свой убийца-дворецкий, но пусть хотя бы что-то остается неизвестным. В романтичном смысле, разумеется. Не в реальной жизни.
Где-то на страницах моих книжиц моей супругой бы стала та самая мелкоглазая студентка, которую пленил бы мой жалкий вид и гигантский ушиб. В реальной жизни я женился поздновато, да и в общем-то зря.
Иначе как бы я оказался здесь – в бесплатной больнице, совсем один. Но это неважно. Неважен даже новый контракт на переиздание. Возможно, я уже слишком стар, чтобы снова играть в эти игры. Возможно, мой персонаж уже слишком стар и устал. Себя я, похоже, загнал до обострения. В таком случае, за что мне жалеть его? Каждый из нас получил, пожалуй, именно то, что полагается. Справедливая, счастливая развязка дела. А где же финал?
Читатели любят сахарный сироп счастливых концовок. Но точно так же они любят мертвечину. Точно так же как зеваки, вытягивающие шеи из окон и проезжающих мимо машин торопятся увидеть последствия кровавого дорожного происшествия. Смертельный исход, конец пути. Смертельно раненный Джек Маккоэн на темном пустыре в дождливую ночь. Барабен револьвера пуст. Чем завершится эта история? Что я напишу, если смогу держать карандаш?
Понятия не имею. Узнает Джек Маккоэн, узнаете и вы, уважаемые читатели.
А сейчас простите. На меня смотрит какой-то юнец, и, признаться, я малодушно завидую его здоровью, глупости и крепкому черепу.
Простите. Я чувствую запах духов, узнаю красное пятно. Она называет имя – мое старое имя, которое осталось в медицинской страховке. Конечно же, она ищет Джека Маккоэна, не меня.
Сумасшедшая фанатка? Таких у меня немало. А вот она – одна. И я говорю ей правду. Что Джек почти мертв, но, возможно, если она поторопится…
Уходит. Не слушает меня.
Напишите для этой истории ту концовку, которая вам больше по душе.
@темы: конкурсная работа, рассказ, Радуга-5
